Страница:
Перед самым выдвижением прошел слух, что на станцию Тарусская начали прибывать составы с пополнением. То ли маршевые батальоны, то ли свежая дивизия. Была надежда, что их сменят, что на новый рубеж выбросят другую, свежую группу. Более многочисленную, с усилением хотя бы в виде артдивизиона или минометной роты. Сменили. Не говоря уже об усилении. Правда, перед самым выходом сюда дали троих бронебойщиков. Без вторых номеров, но хотя бы с ружьями и достаточным запасом патронов.
Мимо той станции они прошли ночью. Только слышали в отдалении, как сопел паровоз под парами и погромыхивали буферами вагоны. Полки выгружали из теплушек армейское имущество, выводили коней. Снимали с платформ дивизионные орудия и короткоствольные полковушки. Минометчики хлопотали возле своих обозов, бережно складывали на подводы трубы и плиты батальонных и ротных минометов. А их Третью роту с ходу погнали сюда. С шестью «гочкисами». Даже боекомплект им выдали не по полному штату. Бойцы получили по двенадцать обойм и по шесть гранат на отделение. А это – ровно половина того, что должен иметь боец в своих подсумках [2].
Опять Мотовилова начала угнетать неприятная мысль о том, что, как и полк в сентябре, так и роту теперь, спустя какой-то месяц, бросают на убой с не вполне ясными задачами. Впрочем, что тут неясного, успокаивал он себя как мог, задача-то как раз ясна как божий день: оседлать большак и данное, так сказать, направление фронтом на запад и держаться здесь до последнего, вплоть до самопожертвования, пока не подойдут основные силы дивизии.
Через Оку переправлялись на каком-то старом скрипучем баркасе. Баркасом управлял пожилой штатский в засаленной телогрейке и заячьей шапке. Бойцы с завистью смотрели на его добротную шапку, жались друг к другу, когда баркас, поскрипывая и мягко цепляя песчаное дно, начал вдруг отчаливать от берега и оказался в другой стихии. Бойцы привыкли чувствовать под собой твердь, надежность земли, теперь, оторванные от этой тверди, выглядели беспомощными и никуда не годными, брошенными на произвол судьбы людьми, на которых случайно надели армейскую форму и дали в руки оружие. Старший лейтенант Мотовилов, чтобы лишний раз не сокрушать душу затрапезным видом своих бойцов, отвернулся и, пока баркас не уткнулся носом в отмель противоположного берега, смотрел на серое бугристое тело реки, которое сталисто поблескивало в предрассветной дымке реденького, как ветхое сито, тумана, и напоминало ему что-то давнее, как будто бы даже чужое или прожитое в другой, более счастливой и удачливой жизни. От воды тянуло осенним холодом, сырым октябрем, не обещавшим уже ничего, кроме холодов. И все-таки влажная свежесть реки, резкие порывы ветра, заставлявшие сгруппироваться и противостоять, стальной блеск тугих жгутов быстрого течения успокаивали Мотовилова. В этот ранний час река приобретала цвет металла, хорошо отдраенной винтовки или минометной мины, которую уже протерли и приготовили к делу…
Их полк находился где-то на юго-западе, в стороне Тарусы, маленького районного городка, притулившегося на левом обрывистом берегу Оки. Мотовилов бывал там до войны. Правда, всего один раз. Жена получила путевку в местный дом отдыха, кажется, имени Куйбышева. Могли бы махнуть на море, пожить в просторном номере на двоих. А тут ютились в тесной комнатушке, половину которой занимала кровать. Но тот месяц ему запомнился на всю жизнь. Может, потому, что все случилось после их очередной размолвки. В те дни в доме отдыха Тася была другой. Она умела бывать разной, и такой тоже, когда он души в ней не чаял, готов был на руках носить. И носил ведь! Носил…
Из полудремотного оцепенения его вырвал звук ударившегося о металлическую палубу баркаса ружейного приклада. Не иначе, кто-то из этих московских раздолбаев опять уронил винтовку. В гриву-душу их… Мотовилов резко вскинул голову. Сержанты и лейтенант Багирбеков уже наводили порядок, толкали задремавших, заставляли всех проверить оружие и застегнуты ли подсумки.
И лейтенанты, и младшие командиры, особенно побывавшие в боях, тоже озабочены неполным боекомплектом. Хотя Мотовилов знал, что у каждого хорошего бойца в «сидоре», среди портянок и комплектов запасного белья, среди бритвенных принадлежностей и припрятанных сухарей, лежит горсть-другая винтовочных патронов. Так это ж у хороших бойцов…
А тут еще младший политрук пытается командовать, несет всякую чушь. Лучше бы занимался своим делом.
Порой ему казалось, что начинают болеть зубы. Сразу все.
Разгружались тоже не мешкая. Через полчаса пути зашли в придорожную деревушку. Мотовилов увидел возле колхозного амбара каких-то людей. По виду вроде местные, не беженцы. Подошел к ним. Трое мужчин пожилого возраста и две женщины. Женщины помоложе. Когда он обратился к ним, одна из них выступила вперед, поправила платок, плотно облегавший ее округлое, прямо-таки сияющее в темноте лицо и сказала:
– А вот так, большаком, вдоль речки и идите. Пройдете Кременки, а там повернете вправо и еще километров пять.
Мотовилов какое-то время пристально смотрел в ее лицо, стараясь разглядеть черты, то женское, о существовании чего он, казалось, уже забыл. Женщина снова поправила платок и сказала:
– Я председатель здешнего колхоза. – Назвала фамилию, которую он в памяти не удержал. Потому что запоминать ее в то мгновение казалось ненужным, лишним. Фамилия очень простая. У него в роте не то двое, не то даже трое солдат с такими фамилиями. – А мы тут решили зерно семенное по дворам раздать. Чтобы немцам наше добро не досталось. Звонила в район, там никто не отвечает. Вот, собрала правление, и решили раздать людям. Весной соберем. – Она на минуту замолчала, приблизила к нему сияющий овал своего лица и спросила: – Вы ведь их сюда не пустите?
Мотовилов увидел, как шевельнулся ее красивый рот, почувствовал, как похолодело у него в груди и от ее неожиданного вопроса, и той искренней интонации, с которой он был произнесен, и кивнул:
– Да, будьте спокойны. Мы отсюда не уйдем. А с зерном… Правильно решили. – И, приложив к фуражке ладонь, отрекомендовался: – Старший лейтенант Мотовилов.
Теперь, снова и снова перебирая в памяти все, что произошло этой ночью, Мотовилов корил себя за эти самонадеянные, пафосные и глупые слова. Не уйдем… Обработают «лаптежниками», пустят танки – и не соберешь ты, Мотовилов, свою роту, этот ненадежный и разношерстный московский сброд. Не уйдем… Самое скверное, думал он теперь, что его слова мог слышать и младший политрук Бурман, и кто-нибудь из взводных, и даже бойцов. Лучше бы промолчал. Но, с другой стороны, ей, председательше, надо было что-то сказать. Что-то правильное и обнадеживающее. Иначе зачем они сюда пришли, зачем беспокоят ее вопросами о дороге на ту деревушку, которая определена как конечный пункт, ближайшая цель их внезапного ночного марша, тот рубеж, который, возможно, решит судьбу многих, не только их Третьей роты.
И все-таки он сказал правду. Для себя он ее уже определил. Хотя за роту по-прежнему не ручался.
А председательша чем-то похожа на Тасю. Вот что в ней разволновало Мотовилова. Только, подумал он, может, росточком поменьше да взгляд посмелее. Все же – начальница. Должно быть, подумала, что он тоже из ополченцев. Для кадрового старшего лейтенанта все же староват. И Мотовилов поморщился.
Глава вторая
Мимо той станции они прошли ночью. Только слышали в отдалении, как сопел паровоз под парами и погромыхивали буферами вагоны. Полки выгружали из теплушек армейское имущество, выводили коней. Снимали с платформ дивизионные орудия и короткоствольные полковушки. Минометчики хлопотали возле своих обозов, бережно складывали на подводы трубы и плиты батальонных и ротных минометов. А их Третью роту с ходу погнали сюда. С шестью «гочкисами». Даже боекомплект им выдали не по полному штату. Бойцы получили по двенадцать обойм и по шесть гранат на отделение. А это – ровно половина того, что должен иметь боец в своих подсумках [2].
Опять Мотовилова начала угнетать неприятная мысль о том, что, как и полк в сентябре, так и роту теперь, спустя какой-то месяц, бросают на убой с не вполне ясными задачами. Впрочем, что тут неясного, успокаивал он себя как мог, задача-то как раз ясна как божий день: оседлать большак и данное, так сказать, направление фронтом на запад и держаться здесь до последнего, вплоть до самопожертвования, пока не подойдут основные силы дивизии.
Через Оку переправлялись на каком-то старом скрипучем баркасе. Баркасом управлял пожилой штатский в засаленной телогрейке и заячьей шапке. Бойцы с завистью смотрели на его добротную шапку, жались друг к другу, когда баркас, поскрипывая и мягко цепляя песчаное дно, начал вдруг отчаливать от берега и оказался в другой стихии. Бойцы привыкли чувствовать под собой твердь, надежность земли, теперь, оторванные от этой тверди, выглядели беспомощными и никуда не годными, брошенными на произвол судьбы людьми, на которых случайно надели армейскую форму и дали в руки оружие. Старший лейтенант Мотовилов, чтобы лишний раз не сокрушать душу затрапезным видом своих бойцов, отвернулся и, пока баркас не уткнулся носом в отмель противоположного берега, смотрел на серое бугристое тело реки, которое сталисто поблескивало в предрассветной дымке реденького, как ветхое сито, тумана, и напоминало ему что-то давнее, как будто бы даже чужое или прожитое в другой, более счастливой и удачливой жизни. От воды тянуло осенним холодом, сырым октябрем, не обещавшим уже ничего, кроме холодов. И все-таки влажная свежесть реки, резкие порывы ветра, заставлявшие сгруппироваться и противостоять, стальной блеск тугих жгутов быстрого течения успокаивали Мотовилова. В этот ранний час река приобретала цвет металла, хорошо отдраенной винтовки или минометной мины, которую уже протерли и приготовили к делу…
Их полк находился где-то на юго-западе, в стороне Тарусы, маленького районного городка, притулившегося на левом обрывистом берегу Оки. Мотовилов бывал там до войны. Правда, всего один раз. Жена получила путевку в местный дом отдыха, кажется, имени Куйбышева. Могли бы махнуть на море, пожить в просторном номере на двоих. А тут ютились в тесной комнатушке, половину которой занимала кровать. Но тот месяц ему запомнился на всю жизнь. Может, потому, что все случилось после их очередной размолвки. В те дни в доме отдыха Тася была другой. Она умела бывать разной, и такой тоже, когда он души в ней не чаял, готов был на руках носить. И носил ведь! Носил…
Из полудремотного оцепенения его вырвал звук ударившегося о металлическую палубу баркаса ружейного приклада. Не иначе, кто-то из этих московских раздолбаев опять уронил винтовку. В гриву-душу их… Мотовилов резко вскинул голову. Сержанты и лейтенант Багирбеков уже наводили порядок, толкали задремавших, заставляли всех проверить оружие и застегнуты ли подсумки.
И лейтенанты, и младшие командиры, особенно побывавшие в боях, тоже озабочены неполным боекомплектом. Хотя Мотовилов знал, что у каждого хорошего бойца в «сидоре», среди портянок и комплектов запасного белья, среди бритвенных принадлежностей и припрятанных сухарей, лежит горсть-другая винтовочных патронов. Так это ж у хороших бойцов…
А тут еще младший политрук пытается командовать, несет всякую чушь. Лучше бы занимался своим делом.
Порой ему казалось, что начинают болеть зубы. Сразу все.
Разгружались тоже не мешкая. Через полчаса пути зашли в придорожную деревушку. Мотовилов увидел возле колхозного амбара каких-то людей. По виду вроде местные, не беженцы. Подошел к ним. Трое мужчин пожилого возраста и две женщины. Женщины помоложе. Когда он обратился к ним, одна из них выступила вперед, поправила платок, плотно облегавший ее округлое, прямо-таки сияющее в темноте лицо и сказала:
– А вот так, большаком, вдоль речки и идите. Пройдете Кременки, а там повернете вправо и еще километров пять.
Мотовилов какое-то время пристально смотрел в ее лицо, стараясь разглядеть черты, то женское, о существовании чего он, казалось, уже забыл. Женщина снова поправила платок и сказала:
– Я председатель здешнего колхоза. – Назвала фамилию, которую он в памяти не удержал. Потому что запоминать ее в то мгновение казалось ненужным, лишним. Фамилия очень простая. У него в роте не то двое, не то даже трое солдат с такими фамилиями. – А мы тут решили зерно семенное по дворам раздать. Чтобы немцам наше добро не досталось. Звонила в район, там никто не отвечает. Вот, собрала правление, и решили раздать людям. Весной соберем. – Она на минуту замолчала, приблизила к нему сияющий овал своего лица и спросила: – Вы ведь их сюда не пустите?
Мотовилов увидел, как шевельнулся ее красивый рот, почувствовал, как похолодело у него в груди и от ее неожиданного вопроса, и той искренней интонации, с которой он был произнесен, и кивнул:
– Да, будьте спокойны. Мы отсюда не уйдем. А с зерном… Правильно решили. – И, приложив к фуражке ладонь, отрекомендовался: – Старший лейтенант Мотовилов.
Теперь, снова и снова перебирая в памяти все, что произошло этой ночью, Мотовилов корил себя за эти самонадеянные, пафосные и глупые слова. Не уйдем… Обработают «лаптежниками», пустят танки – и не соберешь ты, Мотовилов, свою роту, этот ненадежный и разношерстный московский сброд. Не уйдем… Самое скверное, думал он теперь, что его слова мог слышать и младший политрук Бурман, и кто-нибудь из взводных, и даже бойцов. Лучше бы промолчал. Но, с другой стороны, ей, председательше, надо было что-то сказать. Что-то правильное и обнадеживающее. Иначе зачем они сюда пришли, зачем беспокоят ее вопросами о дороге на ту деревушку, которая определена как конечный пункт, ближайшая цель их внезапного ночного марша, тот рубеж, который, возможно, решит судьбу многих, не только их Третьей роты.
И все-таки он сказал правду. Для себя он ее уже определил. Хотя за роту по-прежнему не ручался.
А председательша чем-то похожа на Тасю. Вот что в ней разволновало Мотовилова. Только, подумал он, может, росточком поменьше да взгляд посмелее. Все же – начальница. Должно быть, подумала, что он тоже из ополченцев. Для кадрового старшего лейтенанта все же староват. И Мотовилов поморщился.
Глава вторая
История старшего лейтенанта Мотовилова
Первую атаку батальоны отбили удивительно легко. Когда волны немецкой пехоты начали откатываться от линии их окопов, полковник Мотовилов приказал «сорокапятчикам» сосредоточить огонь на бронетранспортерах. Чтобы как можно больше их осталось перед обороной полка. Вид подбитой, особенно горящей техники врага действовал на личный состав самым лучшим образом. Горят! Вот и бей их дальше! «Гробы» [3] как прозвали бойцы немецкие полугусеничные вездеходы, медленно двигались по флангам наступающих взводов, молотили из крупнокалиберных пулеметов, плотно прикрывая настильным огнем свою пехоту. Мотовилов сразу отметил грамотную организацию атаки. Забеспокоился, не запаникуют ли на стыке первого и третьего батальонов. Но когда начали бить орудия ПТО, когда загорелся сперва один «гроб», потом другой, стало понятно, что характер и ход боя изменились. Артиллеристы стреляли экономно, с большими паузами. И Мотовилов вскоре понял, что за причина заставляла расчеты после каждой серии выстрелов менять позицию. Из леса, видневшегося над Десной метрах в шестистах, по позициям прямой наводки вело огонь одиночное орудие.
– Верченко! – позвал он к стереотрубе командира артдивизиона, приданного полку три дня назад. – Взгляни. Видишь, из ельника торчит? Твои, видать, увлеклись ближними целями, не видят. Скажи, чтобы срочно накрыли.
Вторую атаку немцы предприняли через час с небольшим. Ее тоже отбили. А ночью на их участке по ту сторону Десны заурчали моторы. Мост через Десну взорвали еще их предшественники, саперы 100-й стрелковой дивизии, которую они здесь сменили несколько дней назад. Но левее насыпи и черных свай, срубленных мощным взрывом, в стереотрубу виднелся брод и каменистое мелководье. А по нему танки могли пройти тем же походным маршем, что и по мосту. Брод плотно минировали, прикрыли, чем могли, – взводом ПТО, двумя «сорокапятками» с достаточным количеством бронебойных снарядов. Там же, у брода, окопалась в полном составе полковая разведка, тогда еще полнокомплектный взвод во главе с лейтенантом. О договоренности со штабом соседней дивизии, что, если немцы танками попрут через брод, те им помогут залпом-другим реактивных минометов, полковник Мотовилов старался не думать. У соседей гремело не переставая, и им, видать, было не до них. К тому же в возможность поддержки его стрелкового полка огнем такого грозного оружия, как «катюша», он верил так же, как и в поддержку авиацией. Хотя об этом говорилось в каждом приказе.
Полк Мотовилова занимал участок обороны 100-й дивизии, которую буквально накануне немецкого наступления [4] отвели во второй эшелон для отдыха и пополнения. Дивизия была изрядно потрепана в августовских боях на Ельнинском выступе. Полк Мотовилова, как отдельная единица, подчинялся напрямую штабу армии. Так что приказы с обещаниями и артиллерийской, и авиационной поддержки приходили оттуда. Потом, уже когда отступали, на боевое охранение вышел офицер связи, который на словах передал приказ командарма о переподчинении полка соседней дивизии. Дивизии той уже не существовало. Полк же пока сохранял свой состав, дисциплину и отходил сосредоточенно, с короткими арьергардными боями. Так что полковник Мотовилов из того приказа понял главное: теперь он подчиняется сам себе, одним словом, помощи ждать неоткуда.
Из второго батальона, который прикрывал переправу, пришел связной и доложил:
– С правого берега, со стороны противника, слышен гул танковых моторов. Снайпер второй роты обстрелял их разведку.
– Где? Где обнаружили разведку? Почему решили, что это именно разведка? – Мотовилов посмотрел на своего начштаба. Тот, как всегда, слушал молча и внимательно, накапливая вопросы к концу доклада, чтобы не сбивать с толку связного.
– Здесь, на переправе. – И сержант ткнул пальцем в карту, разложенную на столе и придавленную керосиновой лампой. – Трое. Шестами глубину измеряли. Там старые колеи. Вот они их и обследовали. Еще двое в кустах сидели. Прикрытие. Так действует разведка.
– А может, саперы? – снова не выдержал Мотовилов.
– Нет, товарищ полковник, не саперы. Ни одной мины не тронули. Не за ними приходили. У них порядок такой: каждый делает свое дело.
– Значит, искали брод для танков. Так?
– Похоже.
Все противотанковые орудия они сконцентрировали у брода.
– Значит, так, – приказал он своему начштаба, – прикажи боевому охранению, чтобы саперов, если снова появятся на переезде, не трогали. Пусть расчищают брод. Как только закончат, а закончат они быстро, тут же отогнать двумя-тремя пулеметными очередями. После этого брод снова плотно заминировать. В том числе и противопехотными минами.
На рассвете рокот моторов усилился. Но вначале им пришлось пережить налет пикировщиков. Две стаи по семь-девять машин все утро висели над позициями полка. Он знал, что бомбардировка, даже прицельная, большого урона его полку не причинит. Беспокоило одно: орудия прямой наводки, на которые в предстоящем бою он возлагал все надежды, сконцентрированы в одном месте, и, если немецкая разведка их обнаружила, то «лаптежники» смешают их позиции с землей и это может произойти в любую минуту. Ночью, как он и предполагал, с той стороны появилась группа саперов и приступила к расчистке проезда. Им дали выполнить задание, с которым они сюда прибыли, чтобы они могли доложить о том, что проезд свободен, и обстреляли из пулемета. Следом за ними на переезд пришел саперный взвод лейтенанта Колесникова. Мины разложили в том же порядке. А по берегу набросали противопехотных.
Вместе с начштаба Мотовилов пришел проверить работу своих саперов. Все было сделано так, как он приказал.
Во время налетов ни одна бомба не упала на переезд и на дорогу. «Лаптежники» ходили вдоль линии окопов. Отбомбили тылы, медсанчасть. Досталось и артиллеристам, находившимся в тылу, на закрытых позициях. Но позиции прямой наводки, хорошо оборудованные за ночь и тщательно замаскированные, немецкие пилоты не заметили.
И вот все затихло. Батальоны начали приводить себя в порядок. Быстро расчистили завалы. Убрали убитых и раненых. Потери, как и предполагал Мотовилов, оказались небольшими. Правда, случилось несчастье в третьем батальоне – прямым попаданием накрыло батальонный НП. Все, кто находился в тот момент в землянке, погибли. В том числе командир батальона, начальник штаба и еще четверо человек. Все, кто оказался рядом.
А дальше все было просто. В жизни Мотовилова вообще не было каких-то необыкновенных приключений или даже событий. Все происходило просто и, как казалось Мотовилову, естественно, так что ни радоваться чему-то неожиданному или, наоборот, огорчаться особо не приходилось. Вспоминая свою прожитую жизнь, ничего такого яркого он не припоминал. И человек он был простой, звезд с неба не срывал. Хотя к сорока годам дослужился до полковника. Но все его достижения по службе оплачивались такими мозолями, таким потом, что, когда начальство зачитывало приказ о присвоении ему очередного воинского звания, он уже не испытывал ничего, кроме усталости, тихой, правда, все же приятной усталости, которую, должно быть, как казалось ему, испытывал любой человек, справившись с очередной нелегкой работой.
Все было просто и на этот раз. Немцы пустили танки и пехоту. Значит, подумал с надеждой Мотовилов, соседи пока держатся.
Вначале немцам предстояло пройти через брод. Разведка их всю ночь обшаривала берег реки, но другой подходящей переправы на многие километры вверх и вниз по течению не оказалось. Мотовилов это знал. Берега крутые, обрывистые. Там и тут болотца, заполненные водой старицы. Местность для танкового маневра самая неподходящая. Только через брод. И вот тут-то, перед бродом, когда им пришлось вытягиваться в колонну, их накрыли орудия прямой наводки. Вот это был бой! Такого боя он больше не видел. Шесть танков и четыре бронетранспортера были подожжены в первые же минуты боя. Несколько подбитых машин немцы потом вытащили, отбуксировали назад, в лес. Луг за рекой буквально полыхал. Густой дым горящего топлива и железа тянуло через всю пойму. Батальоны приободрились.
До вечера немцы смирно сидели в лесу, за болотами. Урчали их тягачи – вытаскивали подбитую технику. Санитары собирали убитых и раненых. Лишь иногда оттуда прилетали два-три артиллерийских снаряда и ложились неприцельно то в тылу, то по берегу реки. Полковой артиллерии полковник Мотовилов приказал молчать. Вечер тоже ничего нового не принес. Командиры батальонов нервничали, постоянно звонили на НП. Он тоже чувствовал, что это не та тишина, которая приносит покой.
Так и случилось. Ночью их попросту обошли с флангов.
А случилось это так. Поднялась стрельба в тылу. Мотовилов выслал туда разведвзвод. Разведчики тут же завязали бой. Прибыл связной, доложил: до роты пехоты и мотоциклисты отсекли обозы, атаковали артдивизион, прорвавшихся сковали боем силы охранения, обозники и разведвзвод, немцы медленно отходят к лесу, но севернее слышен шум моторов, возможно, идет подкрепление с танками и бронетранспортерами.
Из того опыта, который полковник Мотовилов приобрел на войне, он вывел несколько правил и следовал им, как уставу. Правило первое: если попал в окружение, выходить надо немедленно, пока противник не укрепился по периметру кольца, пока сам не уверен, что его взял, пока, возможно, существуют разрывы, незанятое пространство, куда можно вывести людей, вынести раненых, хозяйственную часть и вооружение. И вот полк пошел на прорыв. Прорвались. Из роты, оставленной прикрывать отход, их догнал один лейтенант и шесть красноармейцев. Но полк все же вышел, и батальоны заняли новый рубеж. Тогда Мотовилову казалось, что соседи тоже сражаются, что вот-вот подойдут части второго эшелона и они восстановят положение, вернут утраченные накануне позиции. Однако офицеры связи и разведка приносили мрачные новости: соседние дивизии отходят в беспорядке, немецкие танки прорвались на всю глубину обороны, второго эшелона не существует, фланги полка оголены, леса забиты бегущими красноармейцами и медсанбатами, войска перепутались, кто какого полка, не понять, неразбериха, паника…
Вскоре выбрались на Варшавское шоссе. Тут хоть стало понятно, где они и сколько километров бежали. Бег надо было прекращать. Вечерело. Нашли подходящее место, остановились. Окопались. Рядом, по южную сторону дороги, держал оборону свежий батальон, неизвестно откуда появившийся, как оказалось, всего лишь часом раньше их. Вечером, чуть только начало темнеть, со стороны Рославля подошел дивизион ПТО и две установки «катюш» с большим запасом снарядов. А ночью параллельной дорогой вышли два КВ. Командиры экипажей осмотрели их оборону, посовещались и тоже начали окапывать машины у дороги.
Пока они окапывались, мелкие подразделения и одиночки, где-то там, западнее и северо-западнее, вырвавшиеся из окружения, выходили на линию окопов полка и батальона. Некоторые брели по дороге, усталые и голодные. Чаще всего ими командовал какой-нибудь старшина или сержант. Другие, более собранно и осторожно, держась от шоссе на расстоянии, пробирались проселками. Они сохраняли порядок, несли оружие, раненых.
Одну из таких групп Мотовилов остановил на дороге в лесу. Человек двадцать пять. Все с винтовками. Две подводы. Одной управляла женщина с петлицами сержанта медицинской службы. Другой – старик в гражданском. Из колонны навстречу ему вышел младший лейтенант и доложил: такой-то взвод, такой-то роты, такого-то стрелкового полка, следует туда-то…
– В Медынь, говоришь? – Мотовилов еще раз осмотрел младшего лейтенанта и его взвод. – А что тебе делать в Медыни? Занимай оборону здесь.
– У меня приказ, – нахмурился младший лейтенант. – Сборный пункт полка – Медынь.
– В бою бывали?
– Бывали. Трое суток – непрерывный бой. Пока не вырвались.
– За трое суток непрерывного боя слишком маленькие потери, товарищ младший лейтенант!
Младший лейтенант оглянулся на вереницу своих людей, на подводы и спокойно сказал:
– Это все, что осталось от батальона, товарищ полковник. Командир батальона майор Свиридов тяжело ранен и не приходит в сознание. – И младший лейтенант шагнул к ближайшей повозке, где лежали, плотно прижатые друг к другу, раненые.
Он, полковник Мотовилов, в сущности, был в таком же положении.
– Ладно, поезжайте. Комбата постарайтесь довезти.
Младший лейтенант устало поднес ладонь к пилотке и подал команду продолжить движение. Ладонь его дрожала. Мотовилов задержал взгляд на этой дрожащей ладони младшего лейтенанта и спросил его:
– А почему не идете по шоссе? По шоссе быстрее.
– Нет, мы пойдем так, как шли. На шоссе часто налетают самолеты. К тому же их мотоциклисты время от времени перехватывают шоссе. Я должен вывести людей на сборный пункт. Таков приказ майора Свиридова. Разрешите выполнять?
– Да, выполняйте.
Когда младший лейтенант докладывал, назвал свою фамилию. Но Мотовилов по привычке не обращать внимание на малозначительное тут же забыл ее. Переспрашивать посчитал неуместным. Этот младший лейтенант с колонной разбитого батальона ему понравился. Потом часто вспоминал его. Они, по сути дела, делили одну судьбу. Разница заключалась только в том, что полковник Мотовилов нес ответственность за свой полк да за приставших к нему в пути, а этот младшой тащил за собой весь батальон вместе с тяжелораненым комбатом. Кажется, Старцев его фамилия. Или Стариков. Не запомнил, а стоило.
Немцы появились на рассвете. Вначале несколько мотоциклов выскочили из-за бугра, остановились. Мотоциклисты рассматривали их оборону в бинокли, переговаривались. Потом, словно ради развлечения, постреляли из пулеметов, покричали: «Иван! Иван!» Развернулись и уехали. Появились танки. Танки шли колонной, не осторожничая, словно разведка им не доложила о том, что впереди русские окопы. Их сразу подожгли «сорокапятчики». Реактивные установки сделали несколько пусков по шоссе и в глубину. Снаряды летели вразброс, каждая огненная стрела, казалось, уходила по своей траектории. Гвардейцы быстро зарядили свои установки, подкорректировали прицел и сделали еще один залп. На этот раз снаряды легли кучнее, заметно расширив просеку дороги. После двух залпов гвардейцы быстро снялись и уехали на восток, в сторону Юхнова. Действия свои с ним, полковником Мотовиловым, к которому как-то само по себе перешло руководство стихийно образовавшимся на Варшавском шоссе боевым участком, они не согласовали, позиции свои покинули, можно сказать, самовольно. Правда, командир дивизиона еще перед боем предупредил Мотовилова, что у них своя задача и задерживаться здесь, на промежуточной и внеплановой позиции, они не имеют права. Потом, в госпитале, когда писал донесение, он на всякий случай не стал даже упоминать о гвардейцах-минометчиках, которые в первые минуты боя так лихо помогли им, а потом так же лихо драпанули. Упомянул только, что подошли две установки, сделали несколько залпов и отошли восточнее, что действовали по своей инициативе. Вот и все. В сущности, так оно и было.
– Верченко! – позвал он к стереотрубе командира артдивизиона, приданного полку три дня назад. – Взгляни. Видишь, из ельника торчит? Твои, видать, увлеклись ближними целями, не видят. Скажи, чтобы срочно накрыли.
Вторую атаку немцы предприняли через час с небольшим. Ее тоже отбили. А ночью на их участке по ту сторону Десны заурчали моторы. Мост через Десну взорвали еще их предшественники, саперы 100-й стрелковой дивизии, которую они здесь сменили несколько дней назад. Но левее насыпи и черных свай, срубленных мощным взрывом, в стереотрубу виднелся брод и каменистое мелководье. А по нему танки могли пройти тем же походным маршем, что и по мосту. Брод плотно минировали, прикрыли, чем могли, – взводом ПТО, двумя «сорокапятками» с достаточным количеством бронебойных снарядов. Там же, у брода, окопалась в полном составе полковая разведка, тогда еще полнокомплектный взвод во главе с лейтенантом. О договоренности со штабом соседней дивизии, что, если немцы танками попрут через брод, те им помогут залпом-другим реактивных минометов, полковник Мотовилов старался не думать. У соседей гремело не переставая, и им, видать, было не до них. К тому же в возможность поддержки его стрелкового полка огнем такого грозного оружия, как «катюша», он верил так же, как и в поддержку авиацией. Хотя об этом говорилось в каждом приказе.
Полк Мотовилова занимал участок обороны 100-й дивизии, которую буквально накануне немецкого наступления [4] отвели во второй эшелон для отдыха и пополнения. Дивизия была изрядно потрепана в августовских боях на Ельнинском выступе. Полк Мотовилова, как отдельная единица, подчинялся напрямую штабу армии. Так что приказы с обещаниями и артиллерийской, и авиационной поддержки приходили оттуда. Потом, уже когда отступали, на боевое охранение вышел офицер связи, который на словах передал приказ командарма о переподчинении полка соседней дивизии. Дивизии той уже не существовало. Полк же пока сохранял свой состав, дисциплину и отходил сосредоточенно, с короткими арьергардными боями. Так что полковник Мотовилов из того приказа понял главное: теперь он подчиняется сам себе, одним словом, помощи ждать неоткуда.
Из второго батальона, который прикрывал переправу, пришел связной и доложил:
– С правого берега, со стороны противника, слышен гул танковых моторов. Снайпер второй роты обстрелял их разведку.
– Где? Где обнаружили разведку? Почему решили, что это именно разведка? – Мотовилов посмотрел на своего начштаба. Тот, как всегда, слушал молча и внимательно, накапливая вопросы к концу доклада, чтобы не сбивать с толку связного.
– Здесь, на переправе. – И сержант ткнул пальцем в карту, разложенную на столе и придавленную керосиновой лампой. – Трое. Шестами глубину измеряли. Там старые колеи. Вот они их и обследовали. Еще двое в кустах сидели. Прикрытие. Так действует разведка.
– А может, саперы? – снова не выдержал Мотовилов.
– Нет, товарищ полковник, не саперы. Ни одной мины не тронули. Не за ними приходили. У них порядок такой: каждый делает свое дело.
– Значит, искали брод для танков. Так?
– Похоже.
Все противотанковые орудия они сконцентрировали у брода.
– Значит, так, – приказал он своему начштаба, – прикажи боевому охранению, чтобы саперов, если снова появятся на переезде, не трогали. Пусть расчищают брод. Как только закончат, а закончат они быстро, тут же отогнать двумя-тремя пулеметными очередями. После этого брод снова плотно заминировать. В том числе и противопехотными минами.
На рассвете рокот моторов усилился. Но вначале им пришлось пережить налет пикировщиков. Две стаи по семь-девять машин все утро висели над позициями полка. Он знал, что бомбардировка, даже прицельная, большого урона его полку не причинит. Беспокоило одно: орудия прямой наводки, на которые в предстоящем бою он возлагал все надежды, сконцентрированы в одном месте, и, если немецкая разведка их обнаружила, то «лаптежники» смешают их позиции с землей и это может произойти в любую минуту. Ночью, как он и предполагал, с той стороны появилась группа саперов и приступила к расчистке проезда. Им дали выполнить задание, с которым они сюда прибыли, чтобы они могли доложить о том, что проезд свободен, и обстреляли из пулемета. Следом за ними на переезд пришел саперный взвод лейтенанта Колесникова. Мины разложили в том же порядке. А по берегу набросали противопехотных.
Вместе с начштаба Мотовилов пришел проверить работу своих саперов. Все было сделано так, как он приказал.
Во время налетов ни одна бомба не упала на переезд и на дорогу. «Лаптежники» ходили вдоль линии окопов. Отбомбили тылы, медсанчасть. Досталось и артиллеристам, находившимся в тылу, на закрытых позициях. Но позиции прямой наводки, хорошо оборудованные за ночь и тщательно замаскированные, немецкие пилоты не заметили.
И вот все затихло. Батальоны начали приводить себя в порядок. Быстро расчистили завалы. Убрали убитых и раненых. Потери, как и предполагал Мотовилов, оказались небольшими. Правда, случилось несчастье в третьем батальоне – прямым попаданием накрыло батальонный НП. Все, кто находился в тот момент в землянке, погибли. В том числе командир батальона, начальник штаба и еще четверо человек. Все, кто оказался рядом.
А дальше все было просто. В жизни Мотовилова вообще не было каких-то необыкновенных приключений или даже событий. Все происходило просто и, как казалось Мотовилову, естественно, так что ни радоваться чему-то неожиданному или, наоборот, огорчаться особо не приходилось. Вспоминая свою прожитую жизнь, ничего такого яркого он не припоминал. И человек он был простой, звезд с неба не срывал. Хотя к сорока годам дослужился до полковника. Но все его достижения по службе оплачивались такими мозолями, таким потом, что, когда начальство зачитывало приказ о присвоении ему очередного воинского звания, он уже не испытывал ничего, кроме усталости, тихой, правда, все же приятной усталости, которую, должно быть, как казалось ему, испытывал любой человек, справившись с очередной нелегкой работой.
Все было просто и на этот раз. Немцы пустили танки и пехоту. Значит, подумал с надеждой Мотовилов, соседи пока держатся.
Вначале немцам предстояло пройти через брод. Разведка их всю ночь обшаривала берег реки, но другой подходящей переправы на многие километры вверх и вниз по течению не оказалось. Мотовилов это знал. Берега крутые, обрывистые. Там и тут болотца, заполненные водой старицы. Местность для танкового маневра самая неподходящая. Только через брод. И вот тут-то, перед бродом, когда им пришлось вытягиваться в колонну, их накрыли орудия прямой наводки. Вот это был бой! Такого боя он больше не видел. Шесть танков и четыре бронетранспортера были подожжены в первые же минуты боя. Несколько подбитых машин немцы потом вытащили, отбуксировали назад, в лес. Луг за рекой буквально полыхал. Густой дым горящего топлива и железа тянуло через всю пойму. Батальоны приободрились.
До вечера немцы смирно сидели в лесу, за болотами. Урчали их тягачи – вытаскивали подбитую технику. Санитары собирали убитых и раненых. Лишь иногда оттуда прилетали два-три артиллерийских снаряда и ложились неприцельно то в тылу, то по берегу реки. Полковой артиллерии полковник Мотовилов приказал молчать. Вечер тоже ничего нового не принес. Командиры батальонов нервничали, постоянно звонили на НП. Он тоже чувствовал, что это не та тишина, которая приносит покой.
Так и случилось. Ночью их попросту обошли с флангов.
А случилось это так. Поднялась стрельба в тылу. Мотовилов выслал туда разведвзвод. Разведчики тут же завязали бой. Прибыл связной, доложил: до роты пехоты и мотоциклисты отсекли обозы, атаковали артдивизион, прорвавшихся сковали боем силы охранения, обозники и разведвзвод, немцы медленно отходят к лесу, но севернее слышен шум моторов, возможно, идет подкрепление с танками и бронетранспортерами.
Из того опыта, который полковник Мотовилов приобрел на войне, он вывел несколько правил и следовал им, как уставу. Правило первое: если попал в окружение, выходить надо немедленно, пока противник не укрепился по периметру кольца, пока сам не уверен, что его взял, пока, возможно, существуют разрывы, незанятое пространство, куда можно вывести людей, вынести раненых, хозяйственную часть и вооружение. И вот полк пошел на прорыв. Прорвались. Из роты, оставленной прикрывать отход, их догнал один лейтенант и шесть красноармейцев. Но полк все же вышел, и батальоны заняли новый рубеж. Тогда Мотовилову казалось, что соседи тоже сражаются, что вот-вот подойдут части второго эшелона и они восстановят положение, вернут утраченные накануне позиции. Однако офицеры связи и разведка приносили мрачные новости: соседние дивизии отходят в беспорядке, немецкие танки прорвались на всю глубину обороны, второго эшелона не существует, фланги полка оголены, леса забиты бегущими красноармейцами и медсанбатами, войска перепутались, кто какого полка, не понять, неразбериха, паника…
Вскоре выбрались на Варшавское шоссе. Тут хоть стало понятно, где они и сколько километров бежали. Бег надо было прекращать. Вечерело. Нашли подходящее место, остановились. Окопались. Рядом, по южную сторону дороги, держал оборону свежий батальон, неизвестно откуда появившийся, как оказалось, всего лишь часом раньше их. Вечером, чуть только начало темнеть, со стороны Рославля подошел дивизион ПТО и две установки «катюш» с большим запасом снарядов. А ночью параллельной дорогой вышли два КВ. Командиры экипажей осмотрели их оборону, посовещались и тоже начали окапывать машины у дороги.
Пока они окапывались, мелкие подразделения и одиночки, где-то там, западнее и северо-западнее, вырвавшиеся из окружения, выходили на линию окопов полка и батальона. Некоторые брели по дороге, усталые и голодные. Чаще всего ими командовал какой-нибудь старшина или сержант. Другие, более собранно и осторожно, держась от шоссе на расстоянии, пробирались проселками. Они сохраняли порядок, несли оружие, раненых.
Одну из таких групп Мотовилов остановил на дороге в лесу. Человек двадцать пять. Все с винтовками. Две подводы. Одной управляла женщина с петлицами сержанта медицинской службы. Другой – старик в гражданском. Из колонны навстречу ему вышел младший лейтенант и доложил: такой-то взвод, такой-то роты, такого-то стрелкового полка, следует туда-то…
– В Медынь, говоришь? – Мотовилов еще раз осмотрел младшего лейтенанта и его взвод. – А что тебе делать в Медыни? Занимай оборону здесь.
– У меня приказ, – нахмурился младший лейтенант. – Сборный пункт полка – Медынь.
– В бою бывали?
– Бывали. Трое суток – непрерывный бой. Пока не вырвались.
– За трое суток непрерывного боя слишком маленькие потери, товарищ младший лейтенант!
Младший лейтенант оглянулся на вереницу своих людей, на подводы и спокойно сказал:
– Это все, что осталось от батальона, товарищ полковник. Командир батальона майор Свиридов тяжело ранен и не приходит в сознание. – И младший лейтенант шагнул к ближайшей повозке, где лежали, плотно прижатые друг к другу, раненые.
Он, полковник Мотовилов, в сущности, был в таком же положении.
– Ладно, поезжайте. Комбата постарайтесь довезти.
Младший лейтенант устало поднес ладонь к пилотке и подал команду продолжить движение. Ладонь его дрожала. Мотовилов задержал взгляд на этой дрожащей ладони младшего лейтенанта и спросил его:
– А почему не идете по шоссе? По шоссе быстрее.
– Нет, мы пойдем так, как шли. На шоссе часто налетают самолеты. К тому же их мотоциклисты время от времени перехватывают шоссе. Я должен вывести людей на сборный пункт. Таков приказ майора Свиридова. Разрешите выполнять?
– Да, выполняйте.
Когда младший лейтенант докладывал, назвал свою фамилию. Но Мотовилов по привычке не обращать внимание на малозначительное тут же забыл ее. Переспрашивать посчитал неуместным. Этот младший лейтенант с колонной разбитого батальона ему понравился. Потом часто вспоминал его. Они, по сути дела, делили одну судьбу. Разница заключалась только в том, что полковник Мотовилов нес ответственность за свой полк да за приставших к нему в пути, а этот младшой тащил за собой весь батальон вместе с тяжелораненым комбатом. Кажется, Старцев его фамилия. Или Стариков. Не запомнил, а стоило.
Немцы появились на рассвете. Вначале несколько мотоциклов выскочили из-за бугра, остановились. Мотоциклисты рассматривали их оборону в бинокли, переговаривались. Потом, словно ради развлечения, постреляли из пулеметов, покричали: «Иван! Иван!» Развернулись и уехали. Появились танки. Танки шли колонной, не осторожничая, словно разведка им не доложила о том, что впереди русские окопы. Их сразу подожгли «сорокапятчики». Реактивные установки сделали несколько пусков по шоссе и в глубину. Снаряды летели вразброс, каждая огненная стрела, казалось, уходила по своей траектории. Гвардейцы быстро зарядили свои установки, подкорректировали прицел и сделали еще один залп. На этот раз снаряды легли кучнее, заметно расширив просеку дороги. После двух залпов гвардейцы быстро снялись и уехали на восток, в сторону Юхнова. Действия свои с ним, полковником Мотовиловым, к которому как-то само по себе перешло руководство стихийно образовавшимся на Варшавском шоссе боевым участком, они не согласовали, позиции свои покинули, можно сказать, самовольно. Правда, командир дивизиона еще перед боем предупредил Мотовилова, что у них своя задача и задерживаться здесь, на промежуточной и внеплановой позиции, они не имеют права. Потом, в госпитале, когда писал донесение, он на всякий случай не стал даже упоминать о гвардейцах-минометчиках, которые в первые минуты боя так лихо помогли им, а потом так же лихо драпанули. Упомянул только, что подошли две установки, сделали несколько залпов и отошли восточнее, что действовали по своей инициативе. Вот и все. В сущности, так оно и было.