– И где наш старшина запропастился? Вон уже и снег пошел, зима наступает, а его все нет.
– Пропадем с таким обеспечением.
– А ты курни. О похлебке и забудешь.
– Старшина – что? Рано или поздно отыщется. А вот когда полк подойдет? Видать, что германец раньше подкатит.
– Где он, полк? Есть ли он в наличности? В той стороне, где полк остался, вон какой грохот стоит…
Солдатские голоса меркли в окопах. Снег их придавливал, глушил. Но Мотовилов, проходя в сторону моста, где еще час назад окопалось и затихло промежуточное боевое охранение, понимал говоривших по обрывкам фраз, по самой интонации, с которой бойцы тосковали и о кухне, и о том, о чем думали сейчас все.
У моста он спрыгнул в пулеметный окоп, поговорил с номерами. В это время позади, за дворами и полем, косым и уже побелевшим платом уходившим на северо-восток, к самому горизонту, по-журавлиному вскрикнул маневровый паровоз. Там проходила узкоколейка, которая вела в Серпухов. Мотовилов послал туда разведгруппу. По его расчетам, она должна была вот-вот вернуться.
– Трояновский, – приказал он сержанту, – ваша задача, как я уже сказал, прикрыть огнем отход передового боевого охранения. Смотрите, не перестреляйте своих. Асеенков будет отходить вон по той балке. Их двенадцать человек. Запасные отрыли?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – козырнул командиру группы Трояновский.
В сержанте чувствовалась некая внутренняя пружина, которую он сам сжал и теперь умело придерживал, чтобы не она управляла им, а он ею. Видать, действительную отслужил, подумал Мотовилов, примечая следы умелой распорядительности младшего командира. Даже «гочкис» пулеметчики предусмотрительно сняли с бруствера и опустили на дно окопа, прикрыв сверху дерюжкой. А в деревню все же сбегали, не утерпели, догадался он, но ничего не сказал.
По мосту ходил часовой с винтовкой. Небольшенького роста, в шинели, набрякшей дождем и казавшейся непомерно длинной, он важно расхаживал от одной перилы к другой, поглядывал то за бугор, куда уходила дорога и куда час назад ушла группа лейтенанта Асеенкова, то на окопы, то на пулеметный окоп, то, мельком, на ротного.
– Часового с моста убери. Чего он маячит? Не в гарнизоне столовку охраняет.
– Куприков! Сгинь! – не по-уставному, но строго крикнул сержант, и часовой тотчас спрыгнул вниз и исчез под настилом, как будто только того и ждал.
– Ладно, следи за порядком. – И Мотовилов посмотрел на часы: времени было уже порядочно, а старшина все не вез свой котел с кашей. И разведка не возвращалась… – Как только пройдет на эту сторону группа лейтенанта Асеенкова, рви мост и – тоже в окопы. Смотри по обстоятельствам.
– Все будет сделано. – И Трояновский вытянулся, как в строю.
Трояновский… Трояновский… Из поляков, что ли? Мотовилов думал о сержанте так, как когда-то думал о своих командирах батальонов и рот, когда возвращался со службы домой. Сержант Трояновский. У него и бойцы подтянутые. Шинели подогнаны. И оружие в порядке. Такой не должен подвести.
Разведчики, посланные проверить большак до железнодорожной ветки, вернулись вместе со старшиной. Отделение разведчиков шло вереницей по обочине дороги. Следом за ними тащилась повозка, нагруженная ротным скарбом – знакомым зеленым ящиком под железной крышкой и чем-то еще, старательно прикрытым куском вылинявшего, как прошлогодний бурьян, брезента. Повозкой управлял сам старшина Ткаченко. Он сидел на передке, на ящике, притиснутый поклажей к самому крупу коня Змея. Левую ногу он щеголевато выставил вперед, опершись на оглоблю, и высокое хромовое голенище, сдвинутое гармошкой, сияло издали и вызывало неприязнь бойцов. Все промокли, продрогли, с самого начала марша в рот маковой росинки не упало, а он где-то сапоги свои надраивал. Чтоб ему, проклятому, следующую ночь так промучиться… За повозкой катилась ротная кухня. Из косой трубы ее, прикрытой от верхового дождя жестяным закопченным колпаком-кулечком, посыпывал сизый дымок, и все, наблюдавшие ее долгожданный приезд, старались уловить в воздухе желанный дух варева и угадать, что же на этот раз приготовил им кашевар Надейкин. Сам Надейкин сидел под сложенным вдвое мешком, кулем надетым на голову, и казался худеньким подростком, случайно попавшим в кашевары. Когда кухня подъехала ближе, Мотовилов разглядел на дороге еще несколько человек. Шли они нестройно, без оружия. Чужие, догадался он, вглядываясь в незнакомых бойцов. Они тоже свернули с большака к окопам.
Первым доложил сержант Плотников. Разведчики дошли до станции, разговаривали с дежурным. Тот сказал, что только что на Серпухов отправлены несколько вагонов с дровами.
– Младший лейтенант и четверо бойцов прибыли из Серпухова. Говорят, что возвращаются из госпиталя. Сборный пункт – Высокиничи. Документы в порядке.
Младший лейтенант, туго перетянутый ремнями, построил свою команду и стоял на правом фланге, вытянувшись вперед гладко выбритым подбородком, в ожидании, когда к нему обратится тот, кто командовал здесь всем и вся. Мотовилов мельком взглянул на него и вдруг узнал в нем – или это ему показалось от усталости – того самого младшего лейтенанта с Варшавского шоссе. Как же его фамилия? Он приказал старшине приступить к раздаче пищи и подошел к выстроившейся вдоль дороги шеренге.
– Товарищ полковник, вверенная мне группа бойцов после излечения… – Младший лейтенант одеревенелыми губами продолжал доклад, и Мотовилов заметил, как глаза его остановились на петлицах, в которых он увидел не полковничьи шпалы, а всего лишь кубари старшего лейтенанта.
– Докладывайте, докладывайте, товарищ младший лейтенант. Только учтите на будущее, что перед вами старший лейтенант, командир стрелковой роты.
– Вас понял, товарищ старший лейтенант.
– Говоришь, на сборный пункт?
– Да, в распоряжение штаба Семнадцатой стрелковой дивизии.
– Семнадцатой… Ну-ну. Только вряд ли она там, дивизия ваша. В лучшем случае, рота. Считайте, что вы дошли. Как ваша фамилия, младший лейтенант?
– Старцев.
– Какое училище?
– Подольское пехотно-пулеметное. Ускоренный выпуск.
– Пулеметы системы «гочкис» знаете?
– Чисто теоретически. Хорошо знаю пулеметы системы «максим» образца тысяча девятьсот десятого года, ручной пулемет Дегтярева пехотный образца двадцать седьмого года и крупнокалиберный Дегтярева – Шпагина образца тридцать восьмого.
Мотовилов поморщился и сказал:
– Котловым довольствием я вас обеспечу. Кормите, Старцев, своих людей. Хорошенько поешьте сами и после обеда, ровно через двадцать пять минут, ко мне вместе с сержантом Плотниковым.
Бойцы младшего лейтенанта Старцева, на ходу выхватывая из своих «сидоров» котелки, гурьбой кинулись к полевой кухне. У одного из них Мотовилов разглядел плоский трофейный со съемной крышкой. Значит, бывалый боец. В Семнадцатую… Где она теперь, Семнадцатая… Пропадут ни за грош в дороге.
Надают мне по шапке, в гриву-душу, за самоуправство, подумал он, и решил: семь бед, один ответ. Главное – что? Удержать рубеж до подхода полка. Вот за что спросится в первую голову. А за остальное отвечу потом. Разжалуют до лейтенанта, до взводного? Да хоть до рядового стрелка! Все здесь встретимся, в одном поле, подытожил свои размышления старший лейтенант Мотовилов, и полковники, и сержанты, и рядовые пехотные бойцы.
А младшему лейтенанту, подумал он, наблюдая за толпой возле котла, тоже повезло. Подштопали наскоро и – сюда.
Кухню он приказал спрятать в ближайшем овражке, чтобы не демаскировать позиции роты.
Вместе с горячей кашей старшина Ткаченко тут же раздавал патроны, гранаты и бутылки с горючей смесью. Как злиться на такого старшину? Молодец Ткаченко. Видать, зубами вырвал и эти гранаты, и цинки с патронами. Нет, со старшиной Мотовилову повезло. В меру нагловатый, шумный с бойцами и смирный, подчеркнуто вежливый с начальством. Умеет обделать любое дело, на которое не всякий и решится. Запасливый. Прижимистый. Настоящий хохол. Что и говорить, старшина Ткаченко пришелся ротному по душе. Но старый служака Мотовилов знал и другое: такого весельчака и вьюгу надо было держать в руках. Пускай подружатся с Бурманом, внутренне посмеивался он, представляя, какое лицо будет у старшины, когда младший политрук заявит о своих контрольных функциях в тылах роты. Это тебе не ленивые и заевшиеся интенданты второго эшелона, которые, если это их не касается, любую бумагу подпишут и на любое зло глаза закроют, этот над котлом стоять будет, чтобы доподлинно быть уверенным в том, что бойца на передовой не объедает ни одна тыловая мышь.
Глава четвертая
– Пропадем с таким обеспечением.
– А ты курни. О похлебке и забудешь.
– Старшина – что? Рано или поздно отыщется. А вот когда полк подойдет? Видать, что германец раньше подкатит.
– Где он, полк? Есть ли он в наличности? В той стороне, где полк остался, вон какой грохот стоит…
Солдатские голоса меркли в окопах. Снег их придавливал, глушил. Но Мотовилов, проходя в сторону моста, где еще час назад окопалось и затихло промежуточное боевое охранение, понимал говоривших по обрывкам фраз, по самой интонации, с которой бойцы тосковали и о кухне, и о том, о чем думали сейчас все.
У моста он спрыгнул в пулеметный окоп, поговорил с номерами. В это время позади, за дворами и полем, косым и уже побелевшим платом уходившим на северо-восток, к самому горизонту, по-журавлиному вскрикнул маневровый паровоз. Там проходила узкоколейка, которая вела в Серпухов. Мотовилов послал туда разведгруппу. По его расчетам, она должна была вот-вот вернуться.
– Трояновский, – приказал он сержанту, – ваша задача, как я уже сказал, прикрыть огнем отход передового боевого охранения. Смотрите, не перестреляйте своих. Асеенков будет отходить вон по той балке. Их двенадцать человек. Запасные отрыли?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – козырнул командиру группы Трояновский.
В сержанте чувствовалась некая внутренняя пружина, которую он сам сжал и теперь умело придерживал, чтобы не она управляла им, а он ею. Видать, действительную отслужил, подумал Мотовилов, примечая следы умелой распорядительности младшего командира. Даже «гочкис» пулеметчики предусмотрительно сняли с бруствера и опустили на дно окопа, прикрыв сверху дерюжкой. А в деревню все же сбегали, не утерпели, догадался он, но ничего не сказал.
По мосту ходил часовой с винтовкой. Небольшенького роста, в шинели, набрякшей дождем и казавшейся непомерно длинной, он важно расхаживал от одной перилы к другой, поглядывал то за бугор, куда уходила дорога и куда час назад ушла группа лейтенанта Асеенкова, то на окопы, то на пулеметный окоп, то, мельком, на ротного.
– Часового с моста убери. Чего он маячит? Не в гарнизоне столовку охраняет.
– Куприков! Сгинь! – не по-уставному, но строго крикнул сержант, и часовой тотчас спрыгнул вниз и исчез под настилом, как будто только того и ждал.
– Ладно, следи за порядком. – И Мотовилов посмотрел на часы: времени было уже порядочно, а старшина все не вез свой котел с кашей. И разведка не возвращалась… – Как только пройдет на эту сторону группа лейтенанта Асеенкова, рви мост и – тоже в окопы. Смотри по обстоятельствам.
– Все будет сделано. – И Трояновский вытянулся, как в строю.
Трояновский… Трояновский… Из поляков, что ли? Мотовилов думал о сержанте так, как когда-то думал о своих командирах батальонов и рот, когда возвращался со службы домой. Сержант Трояновский. У него и бойцы подтянутые. Шинели подогнаны. И оружие в порядке. Такой не должен подвести.
Разведчики, посланные проверить большак до железнодорожной ветки, вернулись вместе со старшиной. Отделение разведчиков шло вереницей по обочине дороги. Следом за ними тащилась повозка, нагруженная ротным скарбом – знакомым зеленым ящиком под железной крышкой и чем-то еще, старательно прикрытым куском вылинявшего, как прошлогодний бурьян, брезента. Повозкой управлял сам старшина Ткаченко. Он сидел на передке, на ящике, притиснутый поклажей к самому крупу коня Змея. Левую ногу он щеголевато выставил вперед, опершись на оглоблю, и высокое хромовое голенище, сдвинутое гармошкой, сияло издали и вызывало неприязнь бойцов. Все промокли, продрогли, с самого начала марша в рот маковой росинки не упало, а он где-то сапоги свои надраивал. Чтоб ему, проклятому, следующую ночь так промучиться… За повозкой катилась ротная кухня. Из косой трубы ее, прикрытой от верхового дождя жестяным закопченным колпаком-кулечком, посыпывал сизый дымок, и все, наблюдавшие ее долгожданный приезд, старались уловить в воздухе желанный дух варева и угадать, что же на этот раз приготовил им кашевар Надейкин. Сам Надейкин сидел под сложенным вдвое мешком, кулем надетым на голову, и казался худеньким подростком, случайно попавшим в кашевары. Когда кухня подъехала ближе, Мотовилов разглядел на дороге еще несколько человек. Шли они нестройно, без оружия. Чужие, догадался он, вглядываясь в незнакомых бойцов. Они тоже свернули с большака к окопам.
Первым доложил сержант Плотников. Разведчики дошли до станции, разговаривали с дежурным. Тот сказал, что только что на Серпухов отправлены несколько вагонов с дровами.
– Младший лейтенант и четверо бойцов прибыли из Серпухова. Говорят, что возвращаются из госпиталя. Сборный пункт – Высокиничи. Документы в порядке.
Младший лейтенант, туго перетянутый ремнями, построил свою команду и стоял на правом фланге, вытянувшись вперед гладко выбритым подбородком, в ожидании, когда к нему обратится тот, кто командовал здесь всем и вся. Мотовилов мельком взглянул на него и вдруг узнал в нем – или это ему показалось от усталости – того самого младшего лейтенанта с Варшавского шоссе. Как же его фамилия? Он приказал старшине приступить к раздаче пищи и подошел к выстроившейся вдоль дороги шеренге.
– Товарищ полковник, вверенная мне группа бойцов после излечения… – Младший лейтенант одеревенелыми губами продолжал доклад, и Мотовилов заметил, как глаза его остановились на петлицах, в которых он увидел не полковничьи шпалы, а всего лишь кубари старшего лейтенанта.
– Докладывайте, докладывайте, товарищ младший лейтенант. Только учтите на будущее, что перед вами старший лейтенант, командир стрелковой роты.
– Вас понял, товарищ старший лейтенант.
– Говоришь, на сборный пункт?
– Да, в распоряжение штаба Семнадцатой стрелковой дивизии.
– Семнадцатой… Ну-ну. Только вряд ли она там, дивизия ваша. В лучшем случае, рота. Считайте, что вы дошли. Как ваша фамилия, младший лейтенант?
– Старцев.
– Какое училище?
– Подольское пехотно-пулеметное. Ускоренный выпуск.
– Пулеметы системы «гочкис» знаете?
– Чисто теоретически. Хорошо знаю пулеметы системы «максим» образца тысяча девятьсот десятого года, ручной пулемет Дегтярева пехотный образца двадцать седьмого года и крупнокалиберный Дегтярева – Шпагина образца тридцать восьмого.
Мотовилов поморщился и сказал:
– Котловым довольствием я вас обеспечу. Кормите, Старцев, своих людей. Хорошенько поешьте сами и после обеда, ровно через двадцать пять минут, ко мне вместе с сержантом Плотниковым.
Бойцы младшего лейтенанта Старцева, на ходу выхватывая из своих «сидоров» котелки, гурьбой кинулись к полевой кухне. У одного из них Мотовилов разглядел плоский трофейный со съемной крышкой. Значит, бывалый боец. В Семнадцатую… Где она теперь, Семнадцатая… Пропадут ни за грош в дороге.
Надают мне по шапке, в гриву-душу, за самоуправство, подумал он, и решил: семь бед, один ответ. Главное – что? Удержать рубеж до подхода полка. Вот за что спросится в первую голову. А за остальное отвечу потом. Разжалуют до лейтенанта, до взводного? Да хоть до рядового стрелка! Все здесь встретимся, в одном поле, подытожил свои размышления старший лейтенант Мотовилов, и полковники, и сержанты, и рядовые пехотные бойцы.
А младшему лейтенанту, подумал он, наблюдая за толпой возле котла, тоже повезло. Подштопали наскоро и – сюда.
Кухню он приказал спрятать в ближайшем овражке, чтобы не демаскировать позиции роты.
Вместе с горячей кашей старшина Ткаченко тут же раздавал патроны, гранаты и бутылки с горючей смесью. Как злиться на такого старшину? Молодец Ткаченко. Видать, зубами вырвал и эти гранаты, и цинки с патронами. Нет, со старшиной Мотовилову повезло. В меру нагловатый, шумный с бойцами и смирный, подчеркнуто вежливый с начальством. Умеет обделать любое дело, на которое не всякий и решится. Запасливый. Прижимистый. Настоящий хохол. Что и говорить, старшина Ткаченко пришелся ротному по душе. Но старый служака Мотовилов знал и другое: такого весельчака и вьюгу надо было держать в руках. Пускай подружатся с Бурманом, внутренне посмеивался он, представляя, какое лицо будет у старшины, когда младший политрук заявит о своих контрольных функциях в тылах роты. Это тебе не ленивые и заевшиеся интенданты второго эшелона, которые, если это их не касается, любую бумагу подпишут и на любое зло глаза закроют, этот над котлом стоять будет, чтобы доподлинно быть уверенным в том, что бойца на передовой не объедает ни одна тыловая мышь.
Глава четвертая
– Профессор, а вы когда-нибудь убивали? – И Брыкин выпустил струйку табачного дыма. – Сейчас ведь начнется… Немец попрет, стрелять придется.
– Убивал, – кивнул Хаустов. Он даже не взглянул на соседа, продолжая сосредоточенно тяпать саперной лопатой перед собой. Ротный приказал соединять ячейки ходом сообщения. И, хоть усталость выламывала суставы и клонила отяжелевшую голову книзу, к коленям, Хаустов воспринял распоряжение старшего лейтенанта Мотовилова с той тайной надеждой, с которой смертник получил бы весть о том, что судьба его еще не решена, приговор не оглашен, а стало быть…
Брыкин, услышав ответ Хаустова, едва не выронил из озябших рук лопату.
Некоторое время они копали молча. Брыкин что-то бормотал себе под нос, вроде кого-то бранил, то и дело приподнимался на руках, выглядывал в поле, где его первый номер отрывал запасную огневую. Наконец, когда им, чтобы соединиться, осталось метра полтора, он отвалился к ровно, аккуратно срезанной стенке, засмеялся и сказал:
– Вот что такое для бойца лопата? Лопата – это все. – Брыкин повертел перед глазами лопату и подытожил: – Но уж больно деликатная. Из такой только черпак для Надейкина склепать. Вот это б был струмент!
– Вполне с вами согласен, – тут же отозвался Хаустов и, продолжая затронутую соседом тему котлового довольствия, спросил: – Как вы думаете, Гаврюша, каши нам до нынешнего вечера дадут?
– Убивал, – кивнул Хаустов. Он даже не взглянул на соседа, продолжая сосредоточенно тяпать саперной лопатой перед собой. Ротный приказал соединять ячейки ходом сообщения. И, хоть усталость выламывала суставы и клонила отяжелевшую голову книзу, к коленям, Хаустов воспринял распоряжение старшего лейтенанта Мотовилова с той тайной надеждой, с которой смертник получил бы весть о том, что судьба его еще не решена, приговор не оглашен, а стало быть…
Брыкин, услышав ответ Хаустова, едва не выронил из озябших рук лопату.
Некоторое время они копали молча. Брыкин что-то бормотал себе под нос, вроде кого-то бранил, то и дело приподнимался на руках, выглядывал в поле, где его первый номер отрывал запасную огневую. Наконец, когда им, чтобы соединиться, осталось метра полтора, он отвалился к ровно, аккуратно срезанной стенке, засмеялся и сказал:
– Вот что такое для бойца лопата? Лопата – это все. – Брыкин повертел перед глазами лопату и подытожил: – Но уж больно деликатная. Из такой только черпак для Надейкина склепать. Вот это б был струмент!
– Вполне с вами согласен, – тут же отозвался Хаустов и, продолжая затронутую соседом тему котлового довольствия, спросил: – Как вы думаете, Гаврюша, каши нам до нынешнего вечера дадут?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента