Сергей Пономаренко. Ведьмин подарок

Сергей Пономаренко
Ведьмин подарок

 

Пролог

1. Киев. 1914 год

   В солнечный сентябрьский полдень в трехэтажное желтое здание в стиле ампир, расположенное на пересечении Владимирской и Большой Житомирской улиц, вошел пристав 1-го стана Васильковского уезда Леопардов Овсей Терентьевич. В огромном, всегда многолюдном здании Присутственных мест располагались городская управа, пожарная и полицейская части. Легко ориентируясь в бесчисленных коридорах, переходах, лестничных пролетах, пристав прошел в сыскное отделение, занимавшее пять смежных комнат. Он с облегчением вздохнул, застав на месте заведующего Киевским сыскным отделением коллежского асессора господина Репойто-Дубяго.
   – И что же ужасное стряслось у вас на участке? Судя по вашему озабоченному виду, в Белой Церкви происходят события не менее значительные, чем военные действия в Галиции, – попытался пошутить заведующий отделением, на самом деле пребывавший в мрачном расположении духа.
   В последнее время преступный мир города не единожды подкладывал ему свинью, совершая громкие, до сих пор не раскрытые преступления, взбудоражившие общественность и вызвавшие недовольство губернатора. Прибывший из Москвы господин Горностаев, назначенный полицмейстером, потребовал немедленных результатов работы, а где их взять, если сыскное отделение укомплектовано людьми лишь на треть и состоит из восьми человек? Не далее как вчера полицмейстер стал приводить в пример заведующему работу предшественника, господина Красовского, словно не понимал, что для расследования серьезных дел требуется время – это только у известного книжного сыщика Шерлока Холмса происходит все быстро и гладко, а в жизни – медленно и наперекосяк. Тот же Красовский, не угодив губернатору и судебным чинам результатами одного расследования^[1], был ранее положенного срока отправлен в отставку и заделался пасечником, считая, что пчелы меньше жалят, чем люди. Упаси Господи повторить его судьбу!
   – В Галиции армия генерала Брусилова удачно наступает, уже и Львов наш, а вот в уезде неспокойно и тревожно – пропадают дети, – вздохнул пристав. – Меня исправник^[2] прислал. Сказал на дорожку: «С твоего участка началось – тебе и разбираться! Езжай к Александру Степановичу, пусть поможет советом, а может, и даст толковых агентов в помощь».
   – Излагайте, Овсей Терентьевич, что у вас там произошло? – с брезгливым недовольством повторил вопрос Репойто-Дубяго. – Только кратко, по сути.
   – На протяжении двух месяцев в уезде пропало пятеро подростков в возрасте 14–16 лет – двое мужского и трое женского пола. Все из мещан, из добропорядочных семей. Розыски ничего не дали.
   – И это все? – Александр Степанович недовольно посмотрел на пристава, отрывающего его по пустякам, и холодно сказал: – Вы инструкцию по уголовному сыску читали? Из ваших же слов следует, что отсутствует преступление, подлежащее уголовному расследованию: нет тел, нет свидетелей, знающих или слышавших что-либо о пропавших.
   В это время в кабинет вошел полицейский надзиратель Сухаверский и доложил:
   – Александр Степанович, поступило сообщение: на Лукьяновском участке обнаружен труп неизвестного, у него вскрыта и заполнена негашеной известью полость живота. Мы немедленно выезжаем и берем ищейку Трефа – может, он возьмет след. Там мало кто ходит, да и городовой охраняет место преступления.
   – Езжайте. А я вам вскоре пришлю своего помощника, господина Абакумова. – Репойто-Дубяго перевел тяжелый взгляд на пристава. – Слышали? Есть труп, есть преступление, а у вас – ничего нет! Может, молодые люди сбежали из дому, желая участвовать в войне? Недавно группу из трех гимназистов, запасшихся консервами, сухарями и австрийским штыком, сняли с эшелона, отправляющегося на фронт. Если недавно подростки сбегали из дому, начитавшись Майн Рида и Купера, теперь их притягивает война. Девицы убегают из дому, начитавшись романтичных историй, желая стать сестрами милосердия и спасать раненых героев. Может быть, молодежь решила побродяжничать, поиграть, а в монастырях странников всегда накормят. Похолодает – вернутся домой. Господин Сикорский^[3] даже имеет свою теорию о бродяжничестве как проявлении свойственного молодежи невроза, побороть который способна лишь чуткость близких. Недавно из Лавры к нам привели девятилетнюю девочку, рассказывающую чудовищные вещи: она сирота, имела младших брата и сестричку, попала на воспитание к тете. Та, решив избавиться от обузы, утопила в Днепре ее брата и сестричку, а ее отвела в монастырь. Мы с ног сбились, разыскивая ужасного монстра-убийцу, ее тетю, а нашли – ее живых родителей. Никакая она не сирота, а просто сбежала из дому, и ее братишка с сестренкой здоровые и невредимые. Наговорила нам с три короба, сама не понимая, зачем говорит. Вот так бывает, любезнейший! А эти ваши розыски только отвлекают от расследования настоящих преступлений.
   – Я буду очень рад, если все образуется, Александр Степанович, – согласно кивнул пристав, едва сдержавшись, чтобы не прервать длинный монолог заведующего отделением. – Дети пропали каждый в отдельности и между собой не пребывали в дружеских отношениях. Разве что две девочки учились в пятом и седьмом классах белоцерковской женской гимназии, но из опросов учеников известно, что они знают друг друга лишь в лицо. Третья девочка училась в народном училище в Фастове. Юноши тоже не знали друг друга: один учился в шестом классе реального училища в Василькове, второй – в земской школе в Тараще. Пропадали с периодичностью от одной недели до двух. Согласитесь, Александр Степанович, в большинстве случаев подростки покидают дом из тяги к приключениям вместе с друзьями-единомышленниками – вдвоем, втроем и почти никогда – в одиночку. Я навел справки – родители души не чаяли в пропавших чадах и сейчас вне себя от горя.
   Дети были благовоспитанными и весьма послушными. Поиски по близлежащим селам, лесам, рекам, озерам ничего не дали.
   – При каких же обстоятельствах они исчезли?
   – Не вернулись домой после занятий. В день исчезновения их поведение ничем не отличалось от обычного.
   – Выходит, молодые люди пропали сразу после занятий, – задумчиво произнес Александр Степанович. – Предполагаю, что их исчезновение породило массу слухов, вы не узнавали каких?
   Пристав нервно заерзал на стуле и после непродолжительного раздумья произнес:
   – Отчего же, узнавал-с. Если им верить, то пропали подростки не случайно и их уже нет на этом свете. Слухи эти полны всякой чертовщины.
   – А все же? Бывает, в бессмыслице кроется зерно истины, надо лишь отделить его от плевел.
   – Город будоражат слухи, что детей похитили для ритуальных жертвоприношений, – через силу выдавил из себя пристав.
   – Упаси Господи! – Александр Степанович непроизвольно перекрестился. – Дело Бейлиса^[4] еще свежо в памяти – избави нас Боже от подобной напасти! Три года город, губернию колотило от всего этого, а закончилось все ничем.
   – Истинные виновники ушли от наказания, а Красовского отправили в отставку, – добавил пристав.
   «Опять Красовский! Второй раз за сегодняшнее утро слышу его имя!» – Александр Степанович дернулся, но взял себя в руки и строго сказал:
   – Подобные разговоры на местах категорически запрещайте и принимайте меры к тем, кто распространяет слухи! Тел нет – не о чем говорить!
   – Еще идут разговоры, что из могилы восстал «черный пан» и стал собирать жатву крови, – тихо произнес пристав.
   – А это еще что такое? – недовольно поинтересовался Александр Степанович.
   – Местная легенда о шляхтиче-помещике из этих мест, – начал пристав.
   – От легенд – увольте меня! – резко прервал заведующий сыскным отделением. – Я занимаюсь конкретными преступлениями, а чьи-то домыслы или сказки меня не интересуют. Будь господин Гоголь сейчас жив, то это как раз к нему! Он был бы благодарен! А у меня – работа! Реальные трупы, реальные преступления! Да, сударь! Шниферы, марвихеры, домушники, городушники, вздерщики, медвежатники, мойщики и прочий сброд! Будет реальное преступление – милости просим! А сейчас мне недосуг!
   – Честь имею! – пристав тяжело поднялся со стула. «Не поверил мне заведующий сыском, что это дело очень серьезное. О нем еще заговорят, и в скором времени».
   – Идите, Овсей Терентьевич, – уже мягче произнес Александр Степанович. – Будут новости о пропавших – приезжайте. Мое почтение исправнику, Аркадию Варламовичу!
   Одолеваемый еще более тревожными думами, чем по дороге в управу, пристав вышел из здания на улицу. Осеннее солнце умудрилось ослепить его, и пристав внезапным ураганом налетел на невысокую стройную гимназистку, так, что папка для рисования вырвалась из рук девушки. Листы с рисунками разлетелись по тротуару, и сконфуженный пристав бросился их собирать.
   – Простите великодушно – не заметил вас, барышня! – весь красный от стыда, извинился он, собирая рисунки в папку.
   Курносая рыжеволосая подружка гимназистки прыснула от смеха, наблюдая за ним. Пристав, представив, как это комично выглядит со стороны, еще больше побагровел и, приложив руку к фуражке, произнес:
   – Честь имею, барышни! – и проследовал дальше.
   – Какой он большой и смешной! Правда, Лора? – И тут она обратила внимание на свою пострадавшую подругу, которая тяжелым неотрывным взглядом провожала удаляющегося полицейского. – Ты о чем задумалась, Лора? Вернись на землю!
   – Мне кажется, Софи, что Судьба преподнесла мне эту встречу не случайно и она предполагает в будущем неприятное продолжение, – словно не в себе, произнесла гимназистка, механически укладывая рисунки в папку.
   – Ты о чем, Лора? – вновь рассмеялась подружка. – Что нас может связать в будущем с этим полицейским? Мы не преступницы, даже не революционерки, – тут она озорно хохотнула, – а он старый, толстый и некрасивый. Забудь о полицейском, лучше поговорим о Жорже, а еще лучше – зайдем в кофейню. Очень хочется эклеров!
   – Хорошо, Софи, идем, – кротко произнесла Лариса, напряженно думая о чем-то.
   – Лора, ты иногда меня пугаешь своими высказываниями, – щебетала София, взяв подругу под руку и строя глазки молодым людям, идущим навстречу. Она отметила, что многие из них в военной форме, стройные, мужественные, хотя еще недавно они занимались чем-то совсем мирным, например, были счетоводами. – Вот не далее чем вчера вы сказали, что с Жоржем у меня нет будущего. Откуда такие выводы? Неужели «бросили» на меня и него на своих знаменитых волшебных картах?
   – Софи, для этого карты мне не нужны – это видно невооруженным глазом, – девушка мягко улыбнулась.
   – А я вот возьму и вскружу ему голову! – не согласилась рыжеволосая София, вновь заливаясь смехом, и девушки зашли в кондитерскую.

2. Киев. 2002 год

   – Это просто невозможно выдержать! Это же не палата, а морг! – С этими словами в кабинет главврача влетела женщина невысокого роста, тощая, словно щепка, в цветастом байковом халате и пушистых белых тапочках, прервав утреннюю «пятиминутку».
   Хозяин кабинета, Панчишин Сергей Владимирович, слыл среди врачей и пациентов человеком демократичным и справедливым. Он не разорался в ответ и не выставил женщину за дверь, как это произошло бы в девяносто девяти процентах случаев, а постарался разобраться в причинах ее беспокойства.
   – Чем вы недовольны, больная? – спокойно поинтересовался Сергей Владимирович, а заметив, что заведующий терапевтическим отделением Иван Петрович с негодованием поднялся, сделал тому знак не вмешиваться. Иван Петрович молча, явно с неудовольствием, снова сел.
   – Да, я больна, и, оставаясь в этой палате, не уверена, что смогу выздороветь. Ведь в ней каждый день появляются покойники! – истерически выкрикнула женщина.
   – Иван Петрович, как я понимаю, это ваша пациентка. Поясните, в чем дело? – Сергей Владимирович перевел взгляд на заведующего отделением.
   – В седьмой палате позавчера ночью умерла больная Курлова: на фоне давнего заболевания диабетом с ежедневным введением дозы инсулина развилось…
   – Говорите по сути, причину смерти больной Курловой я знаю! – нетерпеливо оборвал его Сергей Владимирович.
   – Вчера днем «скорая помощь» расстаралась – привезла пациентку в возрасте за сто лет! – возмущенно повысил голос Иван Петрович. – С целым букетом заболеваний, из которых главное – старость, дряхлость. Ночью ей стало плохо, больные подумали, что она умирает, но она жива, хотя находится в крайне тяжелом состоянии. Пациенты из седьмой палаты возмущены и требуют, чтобы ее перевели в другую палату. Я об этом хотел доложить, но больная Живчикова меня опередила.
   – Да, мы настоятельно требуем! – вскинулась Живчикова.
   – Больная, успокойтесь и возвращайтесь в свою палату, а мы примем решение, – обратился к ней Сергей Владимирович.
   – Да, но… – попыталась еще что-то добавить Живчикова, однако голос Сергея Владимировича приобрел жесткость, а глаза за стеклами очков превратились в ледышки.
   – Идите, больная, а мы сами разберемся! Иван Петрович!
   Демократизм Сергея Владимировича имел разумные пределы, а его справедливость иногда переходила в злопамятность. Иван Петрович, мгновенно вскочив с места, помог больной быстро покинуть кабинет. Вернувшись, не присаживаясь, он обратился к главврачу:
   – Старуха умирает в страшных мучениях на глазах больных палаты. Странно, что она до сих пор жива. Может, ее поместить в коридор? В уголок, возле кабинета лечебной физкультуры, и в нем на сегодня отменить занятия – до вечера она явно не протянет.
   – Ни в коем случае! Сегодня нас проверяет комиссия из горадминистрации. Будет скандал! – поспешно вмешалась заместитель главврача Нина Сергеевна.
   – Но в палате ее тоже не оставишь! – начал кипятиться Иван Петрович.
   – Спокойно! – поднял руку Сергей Владимирович, прекращая этим готовый разгореться спор. – Поместим ее в реанимацию – там отдельные боксы, мешать она никому не будет. Ведь у тебя есть свободное место, Сан Саныч?
   Заведующий реанимационным отделением, молодой, подтянутый кандидат наук, вскочил и по-военному отрапортовал:
   – Так точно – есть! Определим ее в крайний бокс, а ближайшим соседом у нее будет мужчина, находящийся в сопоре^[5]. Она ему явно не помешает.
   – Вопрос решен, – подвел черту Сергей Владимирович. – А ты, Иван Петрович, выясни в приемном отделении, какая бригада «скорой помощи» нам подкинула столетнюю мадам. Я поговорю с их руководством! – Его глаза под стеклышками очков воинственно заблестели. – Переходим к следующему вопросу…
 
   – Сан Саныч, все оборудование третьего бокса не работает – обесточено! – С этими словами в ординаторскую, где заведующий реанимационным отделением пил кофе вместе с недавно принятой врачом-кардиологом, заглянула встревоженная медсестра Света.
   Она с неудовольствием посмотрела на яркую губастую блондинку, расплывшуюся в улыбке, очевидно, от приятной беседы. При любом движении ее огромный бюст чуть ли не выпадал из выреза халата. Заведующий отделением был мужчиной холостым, видным и поэтому пользовался повышенным интересом женской половины персонала больницы.
   – В первую очередь надо вызывать электрика, а не паниковать! – раздраженно бросил подчиненной Сан Саныч и спокойно продолжил разговор с блондинкой-кардиологом: – Когда я освобожусь, мы продолжим разговор о новейших зарубежных разработках в области хирургии. – Он недовольно оглянулся на Свету, продолжавшую стоять в дверях, и отметил, что у той обиженное лицо.
   – Электрик уже в боксе, возится, но ничего не может сделать, – язвительно сообщила Света, сверля взглядом блондинку. – Аппарат искусственного дыхания не работает – у больного уже нитевидный пульс. Для поддержания дыхания применили мешок АМБУ^[6]. – Она непроизвольно вспомнила крылатое выражение медиков: «Если АМБУ, значит, еще не амба».
   – Срочно реанимацию! Собирай бригаду! – скомандовал Сан Саныч, быстрым шагом устремляясь к выходу.
   – Все уже там – ожидают вас, – сообщила Света его удаляющейся спине и бросилась бегом догонять энергичного заведующего отделением.
   Зайдя в бокс, Сан Саныч застал пациента в состоянии клинической смерти.
   – Введите раствор адреналина и атропина! – скомандовал он.
   Появление заведующего отделением зарядило энергией дежурную бригаду, члены которой до этого стояли в растерянности и проклинали возившегося тут же электрика, которому не удавалось разобраться в причинах неполадки. Все тут же засуетились, выполняя четкие указания Сан Саныча.
   За прозрачной стенкой соседнего бокса уже несколько часов в беспамятстве лежала умирающая старуха, и подключенный к ней кардиоскоп едва чертил на экране неровные линии, отображая работу ее сердца. Действие болеутоляющего, которое ей ввели утром, уже давно закончилось, и на старуху то и дело накатывала страшная боль, отчего ее тело корчилось в судорогах. Она хрипела, мучения туманили ей рассудок, она звала друзей, родных, которых уже давно не было на свете. Калейдоскоп прошлых событий, лиц бесконечно менялся. Яркие картинки то и дело рассыпались, складываясь в новую мозаику, и лишь одно имя из недавнего прошлого всплывало в мозгу в те мгновения, когда сознание на краткое время прояснялось.
   Несмотря на крайнюю озабоченность, Сан Саныч, делая все для спасения жизни больного, краем глаза заметил за стеклянной стенкой движение в соседнем боксе, словно там кто-то находился. Этого просто не могло быть, так как весь персонал отделения был возле него. Он гордился тем, что за время его руководства отделением, пусть и непродолжительного, ни один больной здесь не умер. Благодаря его усилиям удалось вывести и этого, казалось, безнадежного больного из комы, и, хотя он впал в сопор, состояние его было стабильным и все указывало на возможность выздоровления. Если бы не подвела техника…
   Внезапно приборы в боксе ожили, замигали лампочки, и к больному, выведенному из состояния клинической смерти, вновь подключили аппарат искусственного дыхания, а еще через полчаса Сан Саныч снял перчатки, маску и вытер пот со лба – состояние больного стабилизировалось, хотя он все еще не пришел в сознание.
   Вспомнив о мелькнувшей в соседнем боксе тени, Сан Саныч зашел туда. На экране кардиоскопа тянулась бесконечная прямая линия, свидетельствующая об остановке сердца, и непрерывно звучал зуммер. Сан Саныч отключил прибор.
   Старуха лежала вытянувшись, с неплотно закрытыми глазами, ее челюсть отвисла, открыв редкие желтые зубы, что напоминало хищный оскал.
   Он проверил пульс – его не было. Приподняв пальцами веко, посветил тонким лучом фонарика в зрачок – реакция отсутствовала. По всему было видно, что старуха упокоилась навечно. Сан Саныч накрыл лицо умершей простыней.
   – Сан Саныч! – За его спиной возникла Света. – Приехал внук, – она мотнула головой, указывая на прикрытое простыней тело, – умершей. Хочет с вами встретиться.
   – Я думаю, что это уже ни к чему. Сообщите ему о смерти… как фамилия умершей?
   – Петрякова Лариса Сигизмундовна, совсем немного не дотянула до ста четырех лет.
   – …о смерти Петряковой и готовьте на нее документы. Свидетельство о смерти я подпишу. Да, и ровно через час доложите мне о состоянии больного, которого мы реанимировали.
   – Суворкин Александр Александрович, тридцать пять лет, – напомнила не без ехидства Света. У заведующего отделением был один недостаток: он часто забывал фамилии больных, прекрасно помня до мельчайших подробностей их истории болезней.
   – Ты смотри – двойной тезка! – удивился Сан Саныч. – Словом, жду. Что-то его беспамятство уж слишком затянулось. Да, и от моего имени напишите докладную главврачу – что в реанимационном отделении на протяжении двадцати минут отсутствовало электричество, – я подпишу. Пусть разберется с технической службой.

Глава 1

   Я торопливо вошла в высотное офисное здание, проходя через огромный вестибюль с дорогой мягкой мебелью, кивнула охране – двум неотличимым один от другого молодцам в темных костюмах и светлых сорочках, и, только войдя в лифт, немного успокоилась. Отдышавшись, сосредоточилась на предстоящем разговоре. Он обещал быть непростым, поэтому я мысленно готовилась, намереваясь сразить словом и логикой. Мне предстояло сражение с «дядей Василиной» – нашим заместителем главного редактора, боявшегося всего на свете. Чтобы моя статья прошла и попала на первую полосу, мне надо было суметь его испугать, а значит – убедить. Я придирчиво осмотрела себя в зеркале, занимавшем полстенки просторной кабины лифта. Зеркало – это первая ложь, которую на себя лишь примеряешь сначала, а потом с ней живешь.
   Из него на меня немного растерянно смотрела высокая стройная блондинка с пышными волосами, схваченными сзади в узел, продолговатым лицом, серыми глазами и слегка вздернутым носиком, одетая в строгий деловой костюм, с кожаной папкой в руке. Выражение лица отражения мне не совсем понравилось, и я придала ему непримиримость и упорство. Пользуясь тем, что в кабине находилась одна, я подрисовала глаза и губы – чуть более агрессивно, чем обычно. Взгляд стал более глубоким и весомым.
   Скоростной лифт остановился на последнем этаже здания, где располагалась редакция.
   – Салют, Мари, – кивнула я офис-менеджеру, длинноногой смазливой девице, сидящей за стойкой при входе.
   Она параллельно выполняла функции секретаря и любовницы главного редактора. В редакции ее прозвали Лакмусом, так как ее отношение к сотрудникам зеркально отражало отношение шефа.
   – Валерий Борисович уже несколько раз спрашивал тебя, – строго произнесла Мари, не удостоив меня ответным приветствием. – Поспеши – он тебя ждет!
   – Валерий Борисович забыл дать мне для поездки редакционный автомобиль, так что в следующий раз пусть сверится с расписанием прибытия поездов или попросит это сделать секретаря, – поставила я ее на место. Не терплю хамства, тем более от Лакмуса, которая, очевидно, с главредом уже перемыла мои косточки.
   – Я к себе, подготовлю собранные материалы, узнаю последние сплетни, выпью чашечку кофе, а уж затем поспешу к Валерию Борисовичу. Мари, не перепутай, когда будешь докладывать: сплетни, кофе – и на ковер!
   Лицо Мари покрылось желтоватыми ядовитыми пятнами, она на мгновение потеряла дар речи и замерла, как кобра перед броском, но я не стала дожидаться ее укуса, а умчалась в свою комнату.
   – Марта, я приехала с «бомбой»! – радостно прокричала я, швыряя папку на свой стол. – Свершилось наконец! – Я шутливо воздела руки к небу, словно надеялась, что там кому-то охота наблюдать за мной сквозь крышу и потолок.
   Марта, светловолосая круглолицая молодая женщина лет тридцати пяти, пышечка с мягкой доброй улыбкой и очаровательными ямочками на щеках, мгновенно растворилась в моем радостном настроении:
   – Отлично, Ваня! Я рада за тебя!
   Она поспешила выйти из-за стола, и мы, взявшись за руки, весело закружились по комнате. Ваней Марта называла меня, лишь когда мы были вдвоем, а я в отместку прозвала ее Мариком.
   – Что за «бомба»? – Марта, не прерывая нашего кружения, приступила к расспросам.
   – Мои результаты командировки! ДТП – наезд на человека, с погоней и стрельбой. Виновник – помощник депутата. Но это еще не все…
   – Как это называется?! – раздался за нашими спинами раздраженный голос главного редактора Валерия Борисовича – крупного пятидесятилетнего мужчины, придающего большое значение своей внешности, подкрашивающего седину и истязающего себя на теннисных кортах, хотя игры этой он не любил, играя весьма посредственно.
   Марта вспыхнула, сразу же юркнула за стол и начала что-то набирать на клавиатуре компьютера. Чувство собственного достоинства не позволило мне дергаться и шарахаться при виде редакционного пугала, словно суслик при виде хищника, и я спокойно объяснила:
   – Трехминутная психологическая разгрузка, Валерий Борисович. Японцы рекомендуют – способствует повышению производительности труда работников умственной деятельности.
   – А японцы не рекомендуют работникам умственной деятельности немедленно явиться к руководству, когда их нетерпеливо ожидают с результатами командировки?!
   – Я слышала, что являются только привидения, – задумчиво произнесла я.
   – Через минуту жду в моем кабинете! Время пошло! – Он демонстративно посмотрел на часы, перед тем как покинуть комнату.
   Я сделала выразительный жест «fuck you» в сторону закрывшейся двери. Валерия Борисовича я недолюбливаю по одной очень важной причине – за его непрофессионализм. Три месяца прошло с тех пор, как у газеты сменились хозяева, а новые посчитали, что лучше распрощаться со старым опытным редактором, Владимиром Владимировичем, и поставили на его место Валерия Борисовича, ничего не смыслящего в журналистике. Газета вскоре потеряла свое лицо, стала терять и читателей. Когда к нему приходили с новыми идеями и предложениями, он в одних случаях брал тайм-аут для консультаций с хозяевами газеты, в других делал загадочное лицо и говорил: