Страница:
Не успела она пробормотать слова благодарности, как сорвались крючки на плоском ящике, висевшем у самого окна. Анка только теперь обратила внимание, что возле каждого окошка, в коридорчике и каютах, имелся такой запертый шкафчик, вроде противопожарного щитка. Но в открывшемся ящике не было ничего для тушения пожара, скорее, наоборот. Анка поняла только, что это какое-то хитроумное оружие, для стрельбы через окно. Нечто похожее на арбалет, но с несколькими короткими луками, натянутыми стальными пружинами и сразу пятью стрелами на боевом взводе. Каждая стрела заканчивалась промасленным железным наконечником, обмотанным паклей. Магистр Уг нэн Наат спешно затворил шкафчик, но увиденного оказалось достаточно. Младшая задумалась — от кого же фомор готов оборонять каждое окошко в своей передвижной крепости?
Похоже, магистр и пикси закончили сравнивать бег стрелок на своих приборах и пришли к какому-то выводу.
— Нам не имеет смысла убегать, — перевел дядя Саня. — Впереди — переправа через реку, очень опасно оказаться втянутыми в омут посредине реки. Сравнив данные двух цайтмессеров, можно ожидать десятичасовой воронки, не больше. А впереди, скорее всего, второй край «вороньего клина». Мы остановимся и переждем.
— Это колдовство, — сказал Бернар. — Они употребили слово «колдовство». Если уж переводите, так не бойтесь сказать все.
—Я, кажется, не вполне понял, — смутился русский фэйри.
— Его ученость выразил мнение, что против нас использовано колдовство, и Его милость с ним охотно согласился. Эта дорога еще вчера была чистая до самой Фермы-у-Воды. Торговцы по ней ездят уже двенадцать лет без охраны, и магистрат не планировал переносить дорогу в другое место. «Вороний клин» не встречается на равнине, нам хотят помешать.
— Там сзади... быстрое время? — шепотом спросила Анка. Мысленно она уже представила, как от соприкосновения с солнечным пузырем ее кожа сморщивается, прямо как на руке у Марии. Как выпадают волосы и зубы, со скрипом сгибается позвоночник, и девушка, спустя минуту, превращается в шамкающую, трясущуюся старуху.
Лучше уж сразу умереть!
Она надеялась, что Бернар ответит или переведет. Втайне она надеялась, что он хотя бы погладит ее по плечу, если уж боится при всех обнять, но парень не отреагировал. Дядя Саня перевел вопрос, и королевский поверенный с готовностью пропел в ответ.
— Нет, это время, напротив, медленное. Однако в такие омуты попадать не менее опасно. Его милость говорит, что сейчас мы наблюдаем день, которому несколько недель или несколько лет. Судя по размеру деревьев, это очень медленное время.
Деревья как деревья. Граница почти догнала грохочущую карету. За гранью света, по ту сторону, словно в кривом, затуманенном зеркале Младшая различала самые обычные орешины, яблони и рябинки. Необычным было то, что взрослые, невообразимо старые деревья, росшие вокруг дороги, сомкнувшие кроны над головой, разом исчезали там, где подползала кромка дня. И сама дорога, достаточно ровная, мощенная серым булыжником, за кромкой света превращалась в разбитую, покрытую лужами и корягами колею. Слева от колеи, за жидкой березовой рощицей, насколько хватало глаз, расстилалась вересковая пустошь, по ней вдали неслось стадо лошадей. Младшая перевела взгляд направо, разглядеть, что это там светится на холме, но тут ее словно подкинуло. Она снова обернулась влево, куда указывала Мария.
Лошади застыли в прыжке. Их было двадцать, а может и больше. Некоторые замерли, вскинув вверх лоснящиеся крупы, показав копыта и разметавшиеся хвосты, другие растянулись в прыжке, задрав шеи. Еще дальше терновник упрямо карабкался в небо, как и повсюду в Изнанке, ограничивая горизонт.
— Дикие пони, — перевел Саня слова милорда. — Раньше их было полно. Это очень древняя воронка. Таких больших табунов диких пони не встречали уже сотни лет.
— Я так поняла, что сотня лет здесь может означать и нашу тысячу, — хмыкнула Мария.
— Верно. А сейчас Его милость просил держаться как можно крепче и желательно закрыть глаза.
Анка зажмурилась, обхватив поручень под окном. Мария придерживала ее здоровой рукой, а с другой стороны — наконец-то, обнял Бернар. Однако ничего не происходило, только стало очень тихо, и Анка снова отважилась приоткрыть один глаз.
В метре от высекающих искры бронзовых ободьев задних колес пространство и время рвались на две части. Могучие ясени и дубы проваливались в пустоту, вслед за ними в черное ничто опрокидывалась накатанная булыжная дорога, звезды на небе гасли одна за другой, словно задуваемые гигантским ртом. Сиреневое северное сияние дергалось и опадало, словно проткнутый иглой воздушный шарик. Впрочем, может быть, Анке только показалось, что она видела границу разрыва, потому что в следующий миг со всех сторон хлынул ослепительный свет, и омут медленного времени проглотил карету вместе с путешественниками.
Анка щурилась от режущих, жарких лучей. Она еще ничего не успела разглядеть за окном, но мигом вспомнила свое тревожное пробуждение. Ничего хорошего этот радостный день им сулить не мог.
Потому что снаружи пахло смертью.
Мертвые брохи
Похоже, магистр и пикси закончили сравнивать бег стрелок на своих приборах и пришли к какому-то выводу.
— Нам не имеет смысла убегать, — перевел дядя Саня. — Впереди — переправа через реку, очень опасно оказаться втянутыми в омут посредине реки. Сравнив данные двух цайтмессеров, можно ожидать десятичасовой воронки, не больше. А впереди, скорее всего, второй край «вороньего клина». Мы остановимся и переждем.
— Это колдовство, — сказал Бернар. — Они употребили слово «колдовство». Если уж переводите, так не бойтесь сказать все.
—Я, кажется, не вполне понял, — смутился русский фэйри.
— Его ученость выразил мнение, что против нас использовано колдовство, и Его милость с ним охотно согласился. Эта дорога еще вчера была чистая до самой Фермы-у-Воды. Торговцы по ней ездят уже двенадцать лет без охраны, и магистрат не планировал переносить дорогу в другое место. «Вороний клин» не встречается на равнине, нам хотят помешать.
— Там сзади... быстрое время? — шепотом спросила Анка. Мысленно она уже представила, как от соприкосновения с солнечным пузырем ее кожа сморщивается, прямо как на руке у Марии. Как выпадают волосы и зубы, со скрипом сгибается позвоночник, и девушка, спустя минуту, превращается в шамкающую, трясущуюся старуху.
Лучше уж сразу умереть!
Она надеялась, что Бернар ответит или переведет. Втайне она надеялась, что он хотя бы погладит ее по плечу, если уж боится при всех обнять, но парень не отреагировал. Дядя Саня перевел вопрос, и королевский поверенный с готовностью пропел в ответ.
— Нет, это время, напротив, медленное. Однако в такие омуты попадать не менее опасно. Его милость говорит, что сейчас мы наблюдаем день, которому несколько недель или несколько лет. Судя по размеру деревьев, это очень медленное время.
Деревья как деревья. Граница почти догнала грохочущую карету. За гранью света, по ту сторону, словно в кривом, затуманенном зеркале Младшая различала самые обычные орешины, яблони и рябинки. Необычным было то, что взрослые, невообразимо старые деревья, росшие вокруг дороги, сомкнувшие кроны над головой, разом исчезали там, где подползала кромка дня. И сама дорога, достаточно ровная, мощенная серым булыжником, за кромкой света превращалась в разбитую, покрытую лужами и корягами колею. Слева от колеи, за жидкой березовой рощицей, насколько хватало глаз, расстилалась вересковая пустошь, по ней вдали неслось стадо лошадей. Младшая перевела взгляд направо, разглядеть, что это там светится на холме, но тут ее словно подкинуло. Она снова обернулась влево, куда указывала Мария.
Лошади застыли в прыжке. Их было двадцать, а может и больше. Некоторые замерли, вскинув вверх лоснящиеся крупы, показав копыта и разметавшиеся хвосты, другие растянулись в прыжке, задрав шеи. Еще дальше терновник упрямо карабкался в небо, как и повсюду в Изнанке, ограничивая горизонт.
— Дикие пони, — перевел Саня слова милорда. — Раньше их было полно. Это очень древняя воронка. Таких больших табунов диких пони не встречали уже сотни лет.
— Я так поняла, что сотня лет здесь может означать и нашу тысячу, — хмыкнула Мария.
— Верно. А сейчас Его милость просил держаться как можно крепче и желательно закрыть глаза.
Анка зажмурилась, обхватив поручень под окном. Мария придерживала ее здоровой рукой, а с другой стороны — наконец-то, обнял Бернар. Однако ничего не происходило, только стало очень тихо, и Анка снова отважилась приоткрыть один глаз.
В метре от высекающих искры бронзовых ободьев задних колес пространство и время рвались на две части. Могучие ясени и дубы проваливались в пустоту, вслед за ними в черное ничто опрокидывалась накатанная булыжная дорога, звезды на небе гасли одна за другой, словно задуваемые гигантским ртом. Сиреневое северное сияние дергалось и опадало, словно проткнутый иглой воздушный шарик. Впрочем, может быть, Анке только показалось, что она видела границу разрыва, потому что в следующий миг со всех сторон хлынул ослепительный свет, и омут медленного времени проглотил карету вместе с путешественниками.
Анка щурилась от режущих, жарких лучей. Она еще ничего не успела разглядеть за окном, но мигом вспомнила свое тревожное пробуждение. Ничего хорошего этот радостный день им сулить не мог.
Потому что снаружи пахло смертью.
Мертвые брохи
Здесь пахло смертью. Я не заметил, откуда так разило, — оранжевое солнце лупило в глаза, — но я сразу же понял, что попадать нам сюда явно не следовало. Надо было рискнуть и попробовать удрать от воронки через реку или еще как-нибудь скрыться, но только не сюда. Тем не менее, хозяин кареты и наш любезный провожатый постановили иначе.
Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себе идиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.
Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.
Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.
Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.
Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.
Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.
Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.
В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.
Впереди пологим холмом поднималась черная, источавшая дым, проплешина. На вершине холма, воздев голые ветви, замерли несколько мертвых серебристых берез. Если я что-то смыслю в торфе, то подземный пожар здесь только разворачивался, не набрав еще полную силу. Потому что мы пока могли дышать, и потому что далеко по сторонам, слева и справа, виднелись зеленые островки. Пожар такого рода очень коварен, его практически невозможно потушить, он прячется, а потом вылезает совершенно неожиданно, проглатывая сотни и тысячи акров, снова прячется под землю, не давая нормально дышать людям и животным, подло выгрызая корни растений, убивая Маленькие народцы, без которых леса и поля сиротеют и долго не могут восстановиться.
Так горит торф, если его лишили воды.
Наша разбитая тропа ползла на плешивый обугленный холм, а справа краснели торфяные болота. Клубы удушливого дыма пока еще не соединились в сплошную завесу, резкими порывами ветра их уносило в сторону. Перед тем как исчезнуть окончательно, наша пыльная, покрытая золой дорожка разделялась. Направо, петляя среди валунов и серых проплешин, тащилась все та же тоскливая, полная сухих коряг тропинка, на которой едва поместились бы колеса нашей кареты. Зато влево, под уклон, начиналось широкое, мощенное черным камнем шоссе. То есть до шоссе этому проселку было далеко, но строили его основательно и на века. Шоссе ныряло в залитую водой прогалину и снова пряталось за дальним пригорком.
Я снова внимательно вгляделся в следы. Мне показалось очень важным разобраться, куда же гнали пленников — направо, в пустоши, или по мощеному шоссе, навстречу цивилизации? Кое-где виднелись отпечатки колен, ладоней, это люди падали, но их поднимали пинками. Длина шага и приблизительные размеры конечностей говорили в пользу обычных, скорее вето — пиктов, с их мужланским, тяжеловесным костяком. Если неведомые поработители погнали людей и скотину вдоль черных колонн, на гору, то мы рискуем угодить в гнездо работорговцев.
Вдоль всей разбитой дороги из обочин торчали колонны, грубо выдолбленные из черного гранита. Словно каменные пальцы, проросшие сквозь землю, они укоризненно указывали в серое, неуютное небо. Некоторые колонны обвалились, их потихоньку засасывала болотистая почва, плоские гранитные срезы торчали из красных торфяных луж. Некоторые, напротив, вздымались на высоту до тридцати футов; на их блестящих от дождевой влаги боках угадывались рунические письмена, полустертые изображения, но ни у кого не возникло желания их исследовать. Я осторожно понаблюдал за магистром и королевским поверенным: они настраивали приборы и глазели в окна с таким же ошарашенным видом как и мы. Обер-егерь Брудо, рекомендованный нам лэндлордом, как лучший знаток географии, кашлял от дыма и скреб в затылке, точно последний ученик. Ветер свистел и напевал тоскливую мелодию, завихряясь между гранитными исполинами. То одно, то другое солнце прорывало завесу туч, и тогда слева тысячами багровых зеркал вспыхивало болото. Неизвестно, насколько далеко протянулась топь, ее укрывали широкие полосы тумана. В ушах стоял неумолчный звон от парящего гнуса и комарья.
И откуда-то разило мертвечиной.
Впереди, на пригорке, коридор из черных колонн обрывался, одна из них когда-то повалилась прямо на дорогу, раскололась и постепенно погрузилась в рыхлую почву. Однако дальше, там, где начиналось мощенное камнем шоссе, ряды колонн поднимались снова, смыкаясь портиками. Сверху, на верхушке каждого портика, сидела каменная горгулья и следила за нами. Держу пари, не одному мне пришла в голову мысль, что скульптуры только притворяются скульптурами, уж очень натурально они смотрелись. Неведомый древний ваятель, без сомнения, обладал больным воображением. Он сумел расположить плоды своей фантазии так, что человека за милю охватывал озноб.
— Уважаемый Брудо, кто это мог построить? — спросила тетя Берта. — Смотрите, с той стороны тоже.
— Со всех сторон, — егерь пожевал губами, словно собирался выплюнуть жевачку. На его лбу выступили капли пота, хотя в карете совсем не было жарко. — С южной стороны сквозь топи на холм поднимается. Еще одна дорога, видите?
— Точно! — ахнул Саня. — И там такие же украшения.
Наши взгляды переместились на юг. Я мог только позавидовать острому зрению тетушки, впрочем, она за последние дни здорово помолодела. За свинцовой пеленой дождя среди далеких кустиков чертополоха действительно угадывалась нитка дороги с торчащими вдоль нее столбами. Не нужно было родиться Пифагором, чтобы примерно представить точку, где дороги встретятся. Мили полторы, не больше. За ближайшим подъемом, за горелыми полянами, куда тянули нас рыжие лошадки, должно находиться нечто.
Мир мертвых скульптур?
Ряд виселиц или тайная ярмарка рабов?
Я подумал, что совсем не хочу туда, где встретятся дороги. Горгульи, поднятые на огромную высоту над землей, становились все крупнее, все отчетливее вздувались мускулы на лапах. Крючковатые носы с клювами нюхали воздух, раздвоенные шипастые хвосты замерли, как будто для удара. Выпуклые черные глаза изваяний неусыпно следили за дорогой. Ветер дребезжал, как оборванная басовая струна. Вдоль правой обочины, пожирая усохший вереск, катился фронт подземного пожара.
— Ох, какие... какие страшные сидят... — протянула Анка. — Бернар, спроси у него! — Она кивнула в сторону обер-егеря. — Ведь говорили, что меняется только время? Значит, мы в том же лесу, что и прежде? Откуда тогда эти... памятники?
Я перевел вопрос, хотя и так все было ясно. Нас зашвырнуло в такое далекое прошлое, что глубокоуважаемый Брудо не мог дать внятный ответ.
— Я не знаю, кто это строил, — вздохнул егерь. — Но координаты места сменились незначительно. На холме остановимся и проведем ряд точных измерений.
— Ой, лошадки бегут! — указала пальцем Анка. Далеко справа скакали те самые пони, которых мы заметили еще раньше. Судя по скорости и испуганному ржанию, они убегали от какой-то опасности, но в клочьях дыма я видел только бесконечное поле вереска.
— Валя, глянь, — толкнул меня в бок дядя Саня.
Слева, за обломками колонн, тоже рос вереск, но уже в сорока ярдах начиналось мелкое торфяное болото, сплошь покрытое белоснежными кистями розмарина. Посреди болота, на сухом участке, возвышались круглые каменные брохи народа круитни. Конечно же, я их видел только на картинках в энциклопедиях. Гордый и отважный народ, к которому принадлежал наш новый знакомый, неприветливый барон Ке, строил такие жилища тысячи лет назад. Вероятно, они таскали каменные глыбы и создавали свои лабиринты еще тогда, когда римляне не употребляли слово «республика». Брохи были разной величины, но в самом маленьком могли поместиться мы все вместе с каретой. Круглые, каменные дома с плоскими крышами выстроились по окружности, точно маленькая крепость, приготовившаяся к нападению врага.
Внезапно за очередной колонной наметилась утрамбованная тропка, спускавшаяся прямо сквозь болота к поселению.
— Кажется, там есть кто-то живой, — дядя Саня поднес к глазам бинокль.
— Мы выйдем и проверим, — объявил строжайший магистр.
— Я тоже с вами, — сказал обер-егерь.
— И я, — Саня застегнул куртку.
Я втянул воздух. Не следовало туда ходить. Над брохами кружили тучи мух. К сожалению, ветер дул рывками, меняя направление, однако от болота совершенно явственно разило недавней человеческой смертью.
Обер-егерь приказал вознице остановиться. Лошади замерли, но вели себя неспокойно — переминались, жались друг к дружке, прядали ушами. В тишине стало слышно, как жужжат над трясинами насекомые, а позади нас потрескивает ползучее пламя.
— Не стоит туда ходить, — словно читая мои мысли, произнесла тетя Берта. Ее наполовину седая грива встала дыбом. Я представил, как тетушка будет выглядеть через неделю — моложе моей мамы.
— Я бы просил почтеннейшую Марию пойти с нами, — неожиданно обратился к наезднице черноголовый милорд Фрестакиллоуокер. — В случае затруднений, которые предвидим мы, общая сила потребуется.
Все стало ясно. Пикси ненавидели наше пороховое оружие, но — сила есть сила.
— Бернар, может быть, ты тоже останешься с Анной? — спросила тетушка. После Ритуала имени тетушка берегла мою независимость. Она, конечно, могла приказать мне сидеть в карете, но не стала этого делать. Может быть, из уважения к тайному имени дяди.
— Я тоже хочу, — пискнула Анка, но ей твердо приказали беречь сон дяди Эвальда и не высовывать носа.
Я спрыгнул в прибитую дождем пыль и сразу ощутил, как встает дыбом моя грива. Кровь толчками прилила к волосам, в затылке покалывало. Если бы рядом было дерево, я его непременно бы обнял, чтобы сбросить напряжение. Но вокруг лишь шуршала влажная трава и мертво молчал камень. Очевидно, в карете Его учености против внешних неприятностей действовали обереги или заклятия фоморов. В чистом поле я почувствовал себя голым. В пяти ярдах над дорогой нависала ближайшая черная колонна. Две ее тени от разных солнц то наслаивались на мокрый вереск, то растекались и впитывались, как грязевые потоки. На вершине колонны, нахохлившись, ждали чего-то растрепанные вороны.
В спину уперся злобный, неприветливый взгляд. Я оглянулся — так и есть. На обрубках соседних колонн, по ту сторону тракта, тоже сидели вороны. Их было много, несколько десятков. Я никогда не встречал таких крупных птиц этой породы, но не стал поднимать по этому поводу шум. В конце концов, до прибытия в Пограничье я много чего не встречал.
— Ждут очереди на трапезу, — вскользь заметил дядя Саня.
— На какую еще трапезу? — недоумевающе оглянулась Мария.
Конечно же, обоняние обычного человека не могло так быстро уловить этот запах, а я его почуял сразу же, едва спрыгнул на землю. Почуял, но не придал значения, не выделил среди остальных. Здесь совсем недавно пробежало, прошло и проскакало немало домашних и диких животных. Некоторых я с удовольствием бы приласкал, с другими говорил бы с уважением, а иные не заслуживали бы даже свиста. Сомневаюсь, что даже мой папа, потомственный лесничий, сразу разгадал бы эту загадку. Нос фэйри совсем не воспринимал тех, кого сторонились вороны, как опасных хищников. В Верхнем мире — это милейшие, уютные создания, частенько претендующие на лучшее кресло у камина.
Но в Изнанке все иначе.
Вороны ждали, пока покушают дикие коты.
Диких кошек водилось тут много, теперь я их прекрасно чуял. Они ни в малейшей степени не походили на ухоженных старушечьих любимцев, это были хитрые, чертовски злобные и неприветливые твари. И, скорее всего, гораздо крупнее домашней кошки. Они превосходно умели прятаться и наблюдали за нами издалека. Но меня не интересовали их жилища и нравы. Меня беспокоило, чем коты завтракали совсем недавно.
Первым на тропинку шагнул обер-егерь. Его помощник, как и прежде, нес длинную пику, на конце которой болталась клетка с живым крольчонком. Оба отрядных закутали носы платками, но все равно не могли побороть кашель. Наверное, они не привыкли, как мы, ко всякой гадости в атмосфере. Наблюдая за мечущимся кроликом, я хотел спросить, неужели в воронке времени мы можем провалиться куда-то еще глубже, но промолчал. За егерями вышагивал черноволосый пикси, в вязаном камзольчике похожий на придворного скомороха. У милорда не было в руках оружия, зато на грудь он повесил цепь с костяными фигурками. За ним, опираясь на чудовищных размеров посох, выступал фомор. Он снял свою остроконечную войлочную шапку и стал еще больше похож на гориллу. Саня галантно вел под ручку Марию, а я замыкал шествие. Мария дала мне один из пистолетов. В который раз получив в руки средство убийства, я спросил себя, что же такого увлекательного в обладании оружием находят мальчишки обычных.
У кареты остались двое младших егерей. Они достали сумки с овсом и налили лошадям воды из цистерны, укрепленной над туалетом. Рыжие тяжеловесы всхрапывали и пятились, путаясь в постромках. Анка и тетя Берта махали нам из окна первого этажа. Я слышал, как неровно дышит дядя Эвальд. Он то дремал, то просыпался, изо всех сил сопротивляясь свалившейся напасти. Тетя Берта надеялась, что дядюшке сумеют помочь знахари Темного двора, но теперь встреча с ними отложилась на неопределенное время.
Или ее кто-то отложил.
Дождь сыпал крупными холодными горошинами. Мы выбрались на площадку у крайнего броха. Запах гниения стал невыносим. Я позавидовал Марии, которая не замечала и половины этого смрада. Но дело не только в обонянии. Обычная женщина не замечала тягостной атмосферы насилия, застывшей над этим неприветливым поселком. То, что поселок пуст, я знал еще на дороге. Круитни выстроили замечательные дома-крепости, однако ни толстые стены, ни хитрое расположение каменных жилищ не помогло их обитателям. На плоских каменных крышах проросла трава, от одного броха к другому по кочкам были проложены дорожки из утрамбованного щебня. В центре окружности этого самобытного городка имелось возвышение, также сложенное из камня, очень похожее на цирковую арену. Там росло несколько скособоченных нездоровых деревьев неизвестной мне породы. Любой фэйри разбирается в сотнях пород деревьев, но таких я никогда не встречал. Отталкивающие, голые ветви без единого зеленого листка, и полчища мух вокруг них. Тысячи, миллионы мух кружили над площадью, а черные входы в брохи взывали к нам, как распахнутые, жаждущие рты.
Пахло смертью.
Я видел, чем пахнет, но глаза еще отказывались верить. И только когда побелевшим лицом обернулся обер-егерь, сомнений не осталось. На утрамбованной арене были распяты и прибиты кольями к земле несколько коренастых человеческих фигур. Судя по сохранившимся остаткам татуированной кожи — настоящие круитни. Над мертвецами ревели полчища блестящих мух. Кто-то отгрыз им ноги, проел животы, обезобразил лица. Повсюду виднелись следы крупных кошачьих лап.
Мне очень хотелось верить, что дикие коты сделали свою работу уже после смерти несчастных. Они прятались где-то поблизости, залегли в кустах, недовольно ожидая, пока мы уйдем.
— Нам стоит их сжечь или похоронить? — спросил у фомора Саня.
И без того диковатая физиономия магистра превратилась в страшную африканскую маску.
— У круитни не положено хоронить без... без обряда.
— Но здесь особой случай, Ваша ученость, — деликатно кашлянул пикси. — Полагаю, мы вправе их сжечь, чтобы не допустить дальнейшего глумления над душами их.
— Мы просто проедем мимо, как будто ничего не случилось? — спросил я у обер-егеря. Брудо побелел, кисточки на его ушах поднялись дыбом, ноздри ходили ходуном.
— Пошли, зайдем внутрь этой хоккейной шайбы! — Мария передернула затвор. — Надо проверить!
— Вы зайдите в эти брохи слева, а мы — пойдем справа. — Его строгость подкрутил фитиль у фонаря. — Держитесь вместе! Берегитесь котов, они нападают всегда с разных сторон одновременно!
Я подумал, откуда фомору известно, как нападают дикие коты, если их в Изнанке перебили сотни лет назад. Еще одна тайна. То ли обер-егерь нам соврал и хищников не уничтожили окончательно, то ли магистр частенько проваливался во временные воронки.
Передо мной зияла черная щель. Оттуда тянуло сыростью, но не трупным запахом. Мария перехватила фонарик, Саня со вздохом зажал в руках пистолет.
— Бернар, держись слева от меня, — попросил он. — Если понадобится ткать.
— Я помню, что делать, — сказал я. Если понадобится быстро ткать покрывало силы, дядя Саня должен быть справа, потому что он сильнее меня. Мы оба знали, что в брохе никого не было, но в таких случаях нельзя доверять даже собственному нюху.
Пока дядя Саня сильнее меня, но это ненадолго. Я решил, что буду стараться, я буду взрослеть и учиться здесь всем видам колдовства и знахарства, которые только доступны. Я осилю любые ритуалы Неблагого двора и стану сильнее всех. Тогда меня не будут ставить слева, я сам начну ткать Покрывало от центра. Иного выхода просто не было, потому что я теперь никому не верил. Тетушка Берта забралась в Изнанку в поисках невидимого острова фэйри, якобы хранящего тайну бессмертия. Дядя Саня, оказывается, спал и видел, как его фина спрячется в Пограничье, а про Вальку Лунина он и не вспоминал. А наездница атлантов — та вообще с удовольствием перестреляла бы всех в округе, лишь бы плодились ее любимые Эхусы.
Очень жаль. Я видел, что дядя Саня тоже скептически отнесся к словам насчет колдовства, а Мария вообще готова была плеваться. Это оттого, что мы никак не могли вытравить в себе идиотские привычки, принесенные из Измененного мира. Фэйри Верхнего мира умели многое, но, даже сталкиваясь с ворожбой лицом к лицу, предпочитали себя обманывать, как это делают бестолковые обычные. Ведь то, что мы умеем, то, чему меня научили отец и мать, мы не считаем колдовством. Это звучное, колючее словечко придумали невежественные европейские дикари, чтобы оправдать миллионы сожженных ими знахарей и травниц. Мы умеем тянуть деревья, умеем говорить с малыми народцами, умеем прятаться в пустой комнате, но вызывать омуты времени... Это чересчур. В этом смысле не только я, но и старики оказались неподготовленными к Изнанке.
Плохо, что мы не попытались сбежать. Очень скоро нам всем пришлось в этом убедиться.
Кучеру удалось обуздать коней, карета ехала все медленнее и наконец остановилась. Мы отворили дверь. Ни следа каравана. Непонятно, куда забросило барона Ке с его свитой, исчезли егеря охраны, кроме троих, спрятавшихся в карете, исчезли повозки торговцев. Хотя для них все могло выглядеть с точностью до наоборот. Торговцы продолжали неспешное движение на ярмарку, а испарились, наоборот, мы. Цайтмессеры барона, почти наверняка, засекли бросок «вороньего клина», но они ничего не успели предпринять.
Нас вырвало из привычной Изнанки и зашвырнуло в доисторическую даль.
Под колесами стелилась дорога, но совсем не та, которую мы оставили пару минут назад. Ни следа от ровно уложенного камня, от столбов-указателей, от придорожных канавок для стока воды. Эта дорога скорее походила на заброшенный тракт для перегонки скота. Залежи пыли, сухой конский навоз, потрескавшаяся земля вокруг зловонных луж. И еще следы, глубоко впечатавшиеся в почву, — овец, собак, коров, и... ботинок с очень длинными носами. Доблестный пикси носил примерно такую же обувь, но на двенадцать размеров меньше. Кроме этих следов имелись еще и другие, похожие на следы огромной кошки. Они мне совсем не понравились. Мы переглянулись с дядей Саней и молча решили пока не пугать женщин. А потом я взглянул на сотни беспорядочных отпечатков более внимательно и заметил некую систему, которая совсем мне не понравилась. Я постеснялся дергать взрослых за рукав и навязывать свои предположения. Наверное, зря. Наверное, надо было оторвать их от бесцельных обсуждений, но я, как назло, снова забыл, что прошел Ритуал и теперь имею такое же право высказываться, как и они. Я промолчал, прошелся вдоль окон в коридорчике и после уже не сомневался.
Не так давно по этой дороге гнали связанных людей и скотину.
Дядя Саня хотел спрыгнуть, но милорд Фрестакиллоуокер его остановил. Он попросил ничего не предпринимать до тех пор, пока они с Его ученостью сверяются с картами. Фомор и обер-егерь шептались с самым потерянным видом. Мария, прищурив глаза от пыли, переходила от окна к окну и мрачно ругалась сквозь зубы. И было отчего ругаться.
В глубоком синем небе бултыхались два солнца, рыжее и золотистое, похожее на слегка приплющенный лимон. Они почти не давали тепла. Заслоняя оба светила, с сумасшедшей скоростью проносились рваные дождевые тучи. На загнутом вверх горизонте ветер поднимал пылевые смерчи, о крышу кареты то барабанили капли, то стучали мелкие ветки и листья. Здесь стояла то ли глубокая осень, то ли неуютная, сырая весна. Более паршивую погоду тяжело было представить, но погодой неприятности не ограничивались.
Впереди пологим холмом поднималась черная, источавшая дым, проплешина. На вершине холма, воздев голые ветви, замерли несколько мертвых серебристых берез. Если я что-то смыслю в торфе, то подземный пожар здесь только разворачивался, не набрав еще полную силу. Потому что мы пока могли дышать, и потому что далеко по сторонам, слева и справа, виднелись зеленые островки. Пожар такого рода очень коварен, его практически невозможно потушить, он прячется, а потом вылезает совершенно неожиданно, проглатывая сотни и тысячи акров, снова прячется под землю, не давая нормально дышать людям и животным, подло выгрызая корни растений, убивая Маленькие народцы, без которых леса и поля сиротеют и долго не могут восстановиться.
Так горит торф, если его лишили воды.
Наша разбитая тропа ползла на плешивый обугленный холм, а справа краснели торфяные болота. Клубы удушливого дыма пока еще не соединились в сплошную завесу, резкими порывами ветра их уносило в сторону. Перед тем как исчезнуть окончательно, наша пыльная, покрытая золой дорожка разделялась. Направо, петляя среди валунов и серых проплешин, тащилась все та же тоскливая, полная сухих коряг тропинка, на которой едва поместились бы колеса нашей кареты. Зато влево, под уклон, начиналось широкое, мощенное черным камнем шоссе. То есть до шоссе этому проселку было далеко, но строили его основательно и на века. Шоссе ныряло в залитую водой прогалину и снова пряталось за дальним пригорком.
Я снова внимательно вгляделся в следы. Мне показалось очень важным разобраться, куда же гнали пленников — направо, в пустоши, или по мощеному шоссе, навстречу цивилизации? Кое-где виднелись отпечатки колен, ладоней, это люди падали, но их поднимали пинками. Длина шага и приблизительные размеры конечностей говорили в пользу обычных, скорее вето — пиктов, с их мужланским, тяжеловесным костяком. Если неведомые поработители погнали людей и скотину вдоль черных колонн, на гору, то мы рискуем угодить в гнездо работорговцев.
Вдоль всей разбитой дороги из обочин торчали колонны, грубо выдолбленные из черного гранита. Словно каменные пальцы, проросшие сквозь землю, они укоризненно указывали в серое, неуютное небо. Некоторые колонны обвалились, их потихоньку засасывала болотистая почва, плоские гранитные срезы торчали из красных торфяных луж. Некоторые, напротив, вздымались на высоту до тридцати футов; на их блестящих от дождевой влаги боках угадывались рунические письмена, полустертые изображения, но ни у кого не возникло желания их исследовать. Я осторожно понаблюдал за магистром и королевским поверенным: они настраивали приборы и глазели в окна с таким же ошарашенным видом как и мы. Обер-егерь Брудо, рекомендованный нам лэндлордом, как лучший знаток географии, кашлял от дыма и скреб в затылке, точно последний ученик. Ветер свистел и напевал тоскливую мелодию, завихряясь между гранитными исполинами. То одно, то другое солнце прорывало завесу туч, и тогда слева тысячами багровых зеркал вспыхивало болото. Неизвестно, насколько далеко протянулась топь, ее укрывали широкие полосы тумана. В ушах стоял неумолчный звон от парящего гнуса и комарья.
И откуда-то разило мертвечиной.
Впереди, на пригорке, коридор из черных колонн обрывался, одна из них когда-то повалилась прямо на дорогу, раскололась и постепенно погрузилась в рыхлую почву. Однако дальше, там, где начиналось мощенное камнем шоссе, ряды колонн поднимались снова, смыкаясь портиками. Сверху, на верхушке каждого портика, сидела каменная горгулья и следила за нами. Держу пари, не одному мне пришла в голову мысль, что скульптуры только притворяются скульптурами, уж очень натурально они смотрелись. Неведомый древний ваятель, без сомнения, обладал больным воображением. Он сумел расположить плоды своей фантазии так, что человека за милю охватывал озноб.
— Уважаемый Брудо, кто это мог построить? — спросила тетя Берта. — Смотрите, с той стороны тоже.
— Со всех сторон, — егерь пожевал губами, словно собирался выплюнуть жевачку. На его лбу выступили капли пота, хотя в карете совсем не было жарко. — С южной стороны сквозь топи на холм поднимается. Еще одна дорога, видите?
— Точно! — ахнул Саня. — И там такие же украшения.
Наши взгляды переместились на юг. Я мог только позавидовать острому зрению тетушки, впрочем, она за последние дни здорово помолодела. За свинцовой пеленой дождя среди далеких кустиков чертополоха действительно угадывалась нитка дороги с торчащими вдоль нее столбами. Не нужно было родиться Пифагором, чтобы примерно представить точку, где дороги встретятся. Мили полторы, не больше. За ближайшим подъемом, за горелыми полянами, куда тянули нас рыжие лошадки, должно находиться нечто.
Мир мертвых скульптур?
Ряд виселиц или тайная ярмарка рабов?
Я подумал, что совсем не хочу туда, где встретятся дороги. Горгульи, поднятые на огромную высоту над землей, становились все крупнее, все отчетливее вздувались мускулы на лапах. Крючковатые носы с клювами нюхали воздух, раздвоенные шипастые хвосты замерли, как будто для удара. Выпуклые черные глаза изваяний неусыпно следили за дорогой. Ветер дребезжал, как оборванная басовая струна. Вдоль правой обочины, пожирая усохший вереск, катился фронт подземного пожара.
— Ох, какие... какие страшные сидят... — протянула Анка. — Бернар, спроси у него! — Она кивнула в сторону обер-егеря. — Ведь говорили, что меняется только время? Значит, мы в том же лесу, что и прежде? Откуда тогда эти... памятники?
Я перевел вопрос, хотя и так все было ясно. Нас зашвырнуло в такое далекое прошлое, что глубокоуважаемый Брудо не мог дать внятный ответ.
— Я не знаю, кто это строил, — вздохнул егерь. — Но координаты места сменились незначительно. На холме остановимся и проведем ряд точных измерений.
— Ой, лошадки бегут! — указала пальцем Анка. Далеко справа скакали те самые пони, которых мы заметили еще раньше. Судя по скорости и испуганному ржанию, они убегали от какой-то опасности, но в клочьях дыма я видел только бесконечное поле вереска.
— Валя, глянь, — толкнул меня в бок дядя Саня.
Слева, за обломками колонн, тоже рос вереск, но уже в сорока ярдах начиналось мелкое торфяное болото, сплошь покрытое белоснежными кистями розмарина. Посреди болота, на сухом участке, возвышались круглые каменные брохи народа круитни. Конечно же, я их видел только на картинках в энциклопедиях. Гордый и отважный народ, к которому принадлежал наш новый знакомый, неприветливый барон Ке, строил такие жилища тысячи лет назад. Вероятно, они таскали каменные глыбы и создавали свои лабиринты еще тогда, когда римляне не употребляли слово «республика». Брохи были разной величины, но в самом маленьком могли поместиться мы все вместе с каретой. Круглые, каменные дома с плоскими крышами выстроились по окружности, точно маленькая крепость, приготовившаяся к нападению врага.
Внезапно за очередной колонной наметилась утрамбованная тропка, спускавшаяся прямо сквозь болота к поселению.
— Кажется, там есть кто-то живой, — дядя Саня поднес к глазам бинокль.
— Мы выйдем и проверим, — объявил строжайший магистр.
— Я тоже с вами, — сказал обер-егерь.
— И я, — Саня застегнул куртку.
Я втянул воздух. Не следовало туда ходить. Над брохами кружили тучи мух. К сожалению, ветер дул рывками, меняя направление, однако от болота совершенно явственно разило недавней человеческой смертью.
Обер-егерь приказал вознице остановиться. Лошади замерли, но вели себя неспокойно — переминались, жались друг к дружке, прядали ушами. В тишине стало слышно, как жужжат над трясинами насекомые, а позади нас потрескивает ползучее пламя.
— Не стоит туда ходить, — словно читая мои мысли, произнесла тетя Берта. Ее наполовину седая грива встала дыбом. Я представил, как тетушка будет выглядеть через неделю — моложе моей мамы.
— Я бы просил почтеннейшую Марию пойти с нами, — неожиданно обратился к наезднице черноголовый милорд Фрестакиллоуокер. — В случае затруднений, которые предвидим мы, общая сила потребуется.
Все стало ясно. Пикси ненавидели наше пороховое оружие, но — сила есть сила.
— Бернар, может быть, ты тоже останешься с Анной? — спросила тетушка. После Ритуала имени тетушка берегла мою независимость. Она, конечно, могла приказать мне сидеть в карете, но не стала этого делать. Может быть, из уважения к тайному имени дяди.
— Я тоже хочу, — пискнула Анка, но ей твердо приказали беречь сон дяди Эвальда и не высовывать носа.
Я спрыгнул в прибитую дождем пыль и сразу ощутил, как встает дыбом моя грива. Кровь толчками прилила к волосам, в затылке покалывало. Если бы рядом было дерево, я его непременно бы обнял, чтобы сбросить напряжение. Но вокруг лишь шуршала влажная трава и мертво молчал камень. Очевидно, в карете Его учености против внешних неприятностей действовали обереги или заклятия фоморов. В чистом поле я почувствовал себя голым. В пяти ярдах над дорогой нависала ближайшая черная колонна. Две ее тени от разных солнц то наслаивались на мокрый вереск, то растекались и впитывались, как грязевые потоки. На вершине колонны, нахохлившись, ждали чего-то растрепанные вороны.
В спину уперся злобный, неприветливый взгляд. Я оглянулся — так и есть. На обрубках соседних колонн, по ту сторону тракта, тоже сидели вороны. Их было много, несколько десятков. Я никогда не встречал таких крупных птиц этой породы, но не стал поднимать по этому поводу шум. В конце концов, до прибытия в Пограничье я много чего не встречал.
— Ждут очереди на трапезу, — вскользь заметил дядя Саня.
— На какую еще трапезу? — недоумевающе оглянулась Мария.
Конечно же, обоняние обычного человека не могло так быстро уловить этот запах, а я его почуял сразу же, едва спрыгнул на землю. Почуял, но не придал значения, не выделил среди остальных. Здесь совсем недавно пробежало, прошло и проскакало немало домашних и диких животных. Некоторых я с удовольствием бы приласкал, с другими говорил бы с уважением, а иные не заслуживали бы даже свиста. Сомневаюсь, что даже мой папа, потомственный лесничий, сразу разгадал бы эту загадку. Нос фэйри совсем не воспринимал тех, кого сторонились вороны, как опасных хищников. В Верхнем мире — это милейшие, уютные создания, частенько претендующие на лучшее кресло у камина.
Но в Изнанке все иначе.
Вороны ждали, пока покушают дикие коты.
Диких кошек водилось тут много, теперь я их прекрасно чуял. Они ни в малейшей степени не походили на ухоженных старушечьих любимцев, это были хитрые, чертовски злобные и неприветливые твари. И, скорее всего, гораздо крупнее домашней кошки. Они превосходно умели прятаться и наблюдали за нами издалека. Но меня не интересовали их жилища и нравы. Меня беспокоило, чем коты завтракали совсем недавно.
Первым на тропинку шагнул обер-егерь. Его помощник, как и прежде, нес длинную пику, на конце которой болталась клетка с живым крольчонком. Оба отрядных закутали носы платками, но все равно не могли побороть кашель. Наверное, они не привыкли, как мы, ко всякой гадости в атмосфере. Наблюдая за мечущимся кроликом, я хотел спросить, неужели в воронке времени мы можем провалиться куда-то еще глубже, но промолчал. За егерями вышагивал черноволосый пикси, в вязаном камзольчике похожий на придворного скомороха. У милорда не было в руках оружия, зато на грудь он повесил цепь с костяными фигурками. За ним, опираясь на чудовищных размеров посох, выступал фомор. Он снял свою остроконечную войлочную шапку и стал еще больше похож на гориллу. Саня галантно вел под ручку Марию, а я замыкал шествие. Мария дала мне один из пистолетов. В который раз получив в руки средство убийства, я спросил себя, что же такого увлекательного в обладании оружием находят мальчишки обычных.
У кареты остались двое младших егерей. Они достали сумки с овсом и налили лошадям воды из цистерны, укрепленной над туалетом. Рыжие тяжеловесы всхрапывали и пятились, путаясь в постромках. Анка и тетя Берта махали нам из окна первого этажа. Я слышал, как неровно дышит дядя Эвальд. Он то дремал, то просыпался, изо всех сил сопротивляясь свалившейся напасти. Тетя Берта надеялась, что дядюшке сумеют помочь знахари Темного двора, но теперь встреча с ними отложилась на неопределенное время.
Или ее кто-то отложил.
Дождь сыпал крупными холодными горошинами. Мы выбрались на площадку у крайнего броха. Запах гниения стал невыносим. Я позавидовал Марии, которая не замечала и половины этого смрада. Но дело не только в обонянии. Обычная женщина не замечала тягостной атмосферы насилия, застывшей над этим неприветливым поселком. То, что поселок пуст, я знал еще на дороге. Круитни выстроили замечательные дома-крепости, однако ни толстые стены, ни хитрое расположение каменных жилищ не помогло их обитателям. На плоских каменных крышах проросла трава, от одного броха к другому по кочкам были проложены дорожки из утрамбованного щебня. В центре окружности этого самобытного городка имелось возвышение, также сложенное из камня, очень похожее на цирковую арену. Там росло несколько скособоченных нездоровых деревьев неизвестной мне породы. Любой фэйри разбирается в сотнях пород деревьев, но таких я никогда не встречал. Отталкивающие, голые ветви без единого зеленого листка, и полчища мух вокруг них. Тысячи, миллионы мух кружили над площадью, а черные входы в брохи взывали к нам, как распахнутые, жаждущие рты.
Пахло смертью.
Я видел, чем пахнет, но глаза еще отказывались верить. И только когда побелевшим лицом обернулся обер-егерь, сомнений не осталось. На утрамбованной арене были распяты и прибиты кольями к земле несколько коренастых человеческих фигур. Судя по сохранившимся остаткам татуированной кожи — настоящие круитни. Над мертвецами ревели полчища блестящих мух. Кто-то отгрыз им ноги, проел животы, обезобразил лица. Повсюду виднелись следы крупных кошачьих лап.
Мне очень хотелось верить, что дикие коты сделали свою работу уже после смерти несчастных. Они прятались где-то поблизости, залегли в кустах, недовольно ожидая, пока мы уйдем.
— Нам стоит их сжечь или похоронить? — спросил у фомора Саня.
И без того диковатая физиономия магистра превратилась в страшную африканскую маску.
— У круитни не положено хоронить без... без обряда.
— Но здесь особой случай, Ваша ученость, — деликатно кашлянул пикси. — Полагаю, мы вправе их сжечь, чтобы не допустить дальнейшего глумления над душами их.
— Мы просто проедем мимо, как будто ничего не случилось? — спросил я у обер-егеря. Брудо побелел, кисточки на его ушах поднялись дыбом, ноздри ходили ходуном.
— Пошли, зайдем внутрь этой хоккейной шайбы! — Мария передернула затвор. — Надо проверить!
— Вы зайдите в эти брохи слева, а мы — пойдем справа. — Его строгость подкрутил фитиль у фонаря. — Держитесь вместе! Берегитесь котов, они нападают всегда с разных сторон одновременно!
Я подумал, откуда фомору известно, как нападают дикие коты, если их в Изнанке перебили сотни лет назад. Еще одна тайна. То ли обер-егерь нам соврал и хищников не уничтожили окончательно, то ли магистр частенько проваливался во временные воронки.
Передо мной зияла черная щель. Оттуда тянуло сыростью, но не трупным запахом. Мария перехватила фонарик, Саня со вздохом зажал в руках пистолет.
— Бернар, держись слева от меня, — попросил он. — Если понадобится ткать.
— Я помню, что делать, — сказал я. Если понадобится быстро ткать покрывало силы, дядя Саня должен быть справа, потому что он сильнее меня. Мы оба знали, что в брохе никого не было, но в таких случаях нельзя доверять даже собственному нюху.
Пока дядя Саня сильнее меня, но это ненадолго. Я решил, что буду стараться, я буду взрослеть и учиться здесь всем видам колдовства и знахарства, которые только доступны. Я осилю любые ритуалы Неблагого двора и стану сильнее всех. Тогда меня не будут ставить слева, я сам начну ткать Покрывало от центра. Иного выхода просто не было, потому что я теперь никому не верил. Тетушка Берта забралась в Изнанку в поисках невидимого острова фэйри, якобы хранящего тайну бессмертия. Дядя Саня, оказывается, спал и видел, как его фина спрячется в Пограничье, а про Вальку Лунина он и не вспоминал. А наездница атлантов — та вообще с удовольствием перестреляла бы всех в округе, лишь бы плодились ее любимые Эхусы.