Сертаков Виталий. Симулятор. Задача: выжить

   Мы с Ливеном переглянулись и, блин, гадом буду, подумали об одном. Подумали, что хрен мы с такой лабудой справимся, хоть шестеро, хоть тысячу челов нагони, потому как это не медведь, и не шарики, и не червяки...
   Это, блин, в натуре, пришельцы...
   — «Ребята, долго вас ждать?»
   Это Дед прорезался, и мы вроде как слегка очухались.
   — Пошли. — Я потянул пьяненького художника в гору, к краю траншеи, которую пропахал сраный Симулятор.
   Шут его знает, успел бы я или нет, поднимись мы на верхотуру раньше на минуту. Может, ни хрена бы не успел, а может...
   Поздно рассуждать.
   Они все там болтались, на краю котлована. Здоровенная воронка такая, из той же серой пемзы, что сожрала мой коттедж. Только здесь пемза почти холодная была, засохшая, а гадость вся глубоко под землю ушла. Там, на глубине, натурально, здоровенный заводище работал. Ухало, слегонца по ногам отдавало.
   Они сидели на краю воронки и махали нам, весело им, блин. Дед, Муслим, инвалидка и еще двое пацанов. Потом один из пацанов встал, и я признал в нем Зиновия, а второго пацана вроде видел вперые.
   Наглая такая харя, губы кулака просят, и зенки наглые, налитые, блин... Издалека взглядом встретились, он отвернулся и пропал за грудами пемзы. Там, вокруг котлована, бруствер получился, нарост метра три высотой, весь в щепках. Я представил, как с небa, со всего маху в землю впилилась ракета и расшвыряла лес на километры вокруг. Представил и поежился: страшная сила!
   — Эй, полезайте сюда! — заорала инвалидка.
   — Да лезем, лезем, не вопи...
   Что бы там Дед ни врал про ровное шоссе, построенное Белкиным, а сквозь лесоповал быстро хрен проберешься. Кружева все вертелись над нами, и, врать не буду, вверх глядеть страшновато было, вроде северного сияния. Ливен же только туда и запрокидывался, слюни пускал, пару раз чуть шею не свернул среди сучьев острых. Деревья тут перемололо капитально, блин, будто прожевал кто...
   Я сто раз бока ободрал, пока вылез на край ямы. Там слегка обалдел, не ожидал, что внизу натуральный котлован. Пока лез, я все думал, где раньше харю эту наглую видел?
   Будто напильником по стеклу резануло, блин. Иначе не скажешь. Вспомнил! Это ж он, говнюк, мне шишкой в стекло запустил, тогда на озере, и рожи корчил! Ну, блин, точно знамение какое! Ежели б я тогда не гнал в город, точно бы грызло ему отбил! А сейчас... Сейчас мне вроде как наплевать стало, потому что «мерин» тазом накрылся, и все же...
   Все же нехорошо.
   А когда мы перебрались через все эти, блин, ломаные сосны и елки, тогда уж совсем нехорошо стало. Я их не слышал, никого, ни Деда, ни мелюзгу, точно вымерли все. Не, не вымерли, но перестали между собой базарить и нас, блин, поучать.
   На краю котлована я огляделся и замер, блин, такая неземная тишина и красотища вокруг нарисовалась. Ну, полная шиза, звезды хороводили, и кружево расплеталось, и понесло снова кофе, как тогда, в первый день.
   — Алексей Александрович, — пискляво позвал Ливен и заткнулся.
   А Дед, и Элька, и шабашник Муслим, они все туточки были, но молчали вовсе не оттого, что шибко задумались. Не до инкубаторов им стало, не до симуляторов всяких. А я, в натуре, пожалел, что не вылез тогда из тачки и не разбил грызло этому недоноску губастому.
   Всегда надо так, поворачиваться и сразу бить.
   Он был тут же, губошлеп, и кривенько так ухмылялся. Но харя у него, в отличие от нас, не кривилась и набок не сползала. И волосенки на тыкве цвета лисьего хвоста пока что не стали. Но главное, блин, даже не это.
   В тыкве у него не свистело и не пело про художника, что рисует дождь. У всех наших пело, а у него — глухо, как в танке.
   — Привет, — улыбнулась мне инвалидка и протянула руку, как взрослая.
   Честное слово, я не собирался с ней лясы точить, мне ее персона по фигу, но не выдержал и улыбнулся в ответ. Вот такая вот фигня, губы без спросу растянулись, как у дурачка.
   — Привет. — Я подошел и пожал ей руку. Потому что мы оба с ней знали, что я ее пожму.
   — Ну что, друзья, приступим к изгнанию бесов? — спросил Дед. Говорить ему было тяжеленько, кожа на харе болталась, зато глазенки смотрели остро. Во все стороны смотрели. — Тяжеловато будет, но скоро главные силы подтянутся, Катенька и доктор.
   И мы приступили к изгнанию бесов.

26

ЕСЛИ В РЕЧКЕ ВИДИШЬ СЛЕД —

ЭТО ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ БРЕД...

 
   Трус Белкин вломился на прокурорскую дачу.
   Милый заголовок, хе...
   Вычурные напольные часы лежали на боку, однако усердно тикали. Блестела искусственным глазом сорванная со стены оленья голова, сквозь витражи струился мягкий фиолетовый свет. Мы обречены на фиолетовое, на сиреневое, на синее, оно повсюду.
   Перед нами простирался просторный холл, размером с площадку для бадминтона, лесенки, ведущие наверх, обнимали полукруглые зеркальные стены. Саша-Нильс кивнул Раду на каминную полку — там красовались подсвечники с целыми свечами. Скорее всего, их никто никогда не зажигал. Каминное зеркало треснуло в нескольких местах. На паласе распахнул кожаную пасть заморский чемодан. Вещи внутри него лежали ровными нетронутыми рядками — рубашки, брюки, полотенца и маска для подводного плавания.
   Милое дело, подводное, хе.
   На внутренней поверхности дверного косяка покачивались на проводах розетки. В полумраке мне показалось, что они запачканы чем-то темным, а внизу, на паласе, засохла целая лужа.
   Кровь, однако, да. И кровавые следы, две широкие дорожки вбок, под арку коридора, за угол.
   — Боже, — выдохнул Валентин. — Кого-то тащили. Смотрите, там ботинок...
   Нильс приложил палец к губам. Все затаили дыхание, в доме установилась абсолютная тишина, если не считать тиканья часов. Я вдруг отчетливо увидел или услышал, что живых врагов рядом нет. Ощущение внезапного прозрения, но. Нерадостное ощущение, в тягость. Словно отвалилась в мозгу заслонка, но внутрь хлынул не свежий воздух, а груды шлака, да.
   Живых врагов в доме и под домом не наблюдалось, отнюдь. Дом крепился из последних сил, сваи под ним раскачивались, почва осыпалась, уступая серой пемзе, м-да. Неподалеку шныряли юркие невзрачные создания без признаков интеллекта, впрочем, вполне беззлобные. Я морщил лоб, косил глазом, но они оставались вне пределов видимости. Зато я четко видел другое. За поворотом коридора мы наткнемся на труп молодой женщины, а на втором этаже тряслась от страха двенадцатилетняя малышка. Милое дело...
   Трус Белкин не успел покрыться мурашками. Моментально отлегло, так же, как нахлынуло. И вновь — лакуна вместо мозга, дрожащее желе, забитое подлостью. Не вижу, хе...
   Раду чиркнул зажигалкой, раз, другой. Милое дело, кислорода в атмосфере не хватало на зажигалку. Наконец свечи разгорелись, синие тени скакнули к потолку.
   Со второго этажа донесся короткий скрип. Как будто подвинули тяжелую мебель. Я попытался вернуть утраченный парадиз, разгрести груду шлака над забитым стоком мозга, но.
   Нулевой результат, как и следовало ожидать.
   — Вернемся, вернемся назад, я боюсь! — Генеральша повисла у мужа на плече, повисла так, что бедный генерал чуть не навернулся на скользком паркете. Когда она задрала руки, я заметил кое-что. Кое-что, вначале напугавшее меня, а затем обрадовавшее. Это говорю я, врач. Сзади на спине и на руках женщины возникли язвы.
   — Мы с доктором пойдем наверх, девочка должна быть там. А вы займитесь сейфом, — Нильс кивнул Томченко и Валентину.
   — Далась она вам! — буркнула генеральша.
   — Вы знаете, что все, кто мог ходить, — явились сами, — сдерживаясь, ответил сержант. — Она не может прийти сама. Не стойте столбами, займитесь сейфом!
   — Если я его найду, — пробормотал генерал, подтягивая пижамные штаны.
   Он поднялся на цыпочки и смотрел в стрельчатое окно прихожей. В этот момент я вспомнил, что дача Томченко находилась через два забора отсюда. Это было недавно, хе. Нынче от дачи остался кусок крыши и одна стена.
   Бетонный лес мягко выдавливал нас с родной планеты.
   Я потрогал на поясе ножны с охотничьим ножом. Сомнительно, что отпугнет хищника, но.
   Трус Белкин все отчетливее слышал голоса. Так же, как в прошлый раз, однако. Однако, к своему изумлению, различил. Уж никак не мог подумать, что предметом галлюцинации станет ребенок, девочка. Девочка расспрашивала меня.
   Девочка говорила, отчетливо, внятно, связно, но. Не умоляла о помощи, как следовало бы ожидать от видения, от воспаленных шлаков подкорки...
   — Нельзя нам разделяться! — попытался возразить Раду.
   — А тебя не спрашивают! — огрызнулась генеральша. Ее воинственный супруг помалкивал, вытирая салфеткой багровое лицо.
   Неординарный казус. У Белкина роились смутные подозрения, предтеча истерики. Ребенок продолжал беседу, внедрялся в мозг. Она заранее знала, что мы придем...
   Я завладел вторым подсвечником, хе. Свечки потрескивали, ежесекундно грозя вернуть нас во мрак. Томченко гладил жену по жирной спине. На его шее появилась россыпь черных точек. Будущие язвы, да, Уже скоро, как у моей Нели. Жена Томченко почесала одну клешневидную ступню о другую, пальцы вовсю лезли из прорезанных в кроссовках дыр.
   Они оба изменялись. Они озлились.
   Чуть позже придет время молодых, ха-ха.
   Сержант поднял руку, как заправский киногерой, как какой-нибудь шериф, почуявший близость апачей.
   — Слушайте, мы не будем ругаться! Это все мерзко, но если мы повернем назад, то вернуться сюда уже не сможем... — На мокрой от пота физиономии Сашки переливались все оттенки сиреневого. Автомат он небрежно держал на плече.
   Никто из нашей экспедиции не отважился ослушаться Нильса и возвратиться назад. Для этого пришлось бы без оружия пройти огромную дистанцию. Метров триста, да. Триста метров в томящей душной тишине, под угрозой налета. Пройти без огневого прикрытия по блестящей пустыне, среди мертвых домов и черных клякс... Думается, генеральская жена трижды пожалела о своих армейских пристрастиях. Гнусная жирная корова, так я ее про себя назвал. Укравшая конфеты у ребенка. Она поднялась утром наверх, ее видели ребята. Поднялась наверх, воровато оглядываясь, и хрустела леденцами Элички. Леденцы слиплись в комок, две коробки монпасье. Мы проголосовали, что конфетки оставим Эле, не станем пилить на всех. Тем более что вызывает жажду, да. Девочка не стала прятать, угощала старух и малышню.
   Гнусная жирная корова с огромными ступнями и кривыми рыбьими глазами. Сожрала, обокрала ребенка, хе. Я следил, как она морщится при каждом шаге, и...
   Нет, я не радовался, совсем. Белкин еще не докатился до откровенных подлостей, хотя генеральская жена была достойна хорошего пинка пониже спины. Она из той породы авторитарных дамочек, мужей которых начинают жалеть уже со дня свадьбы. Таким дамам присуще удивительное свойство находить и приручать мужиков самоуверенных, подающих надежды, но туповатых.
   Таких, как наш пижамный отставной генерал.
   Генеральша заковыляла за супругом. Ее изящные ступни не помещались уже в тапочках, а глаза упорно лезли из орбит, как при базедовой болезни. Блеклые грязные волосы на голове, завязанные в хвост, сдвинулись куда-то влево, точно кожа открепилась от черепа. Генерал поддерживал женушку за локоть. Пижама на Томченко болталась, промокшая и задубевшая под мышками. Еще позавчера он был намного толще. Это здорово, худеть никому еще не вредило...
   Не успел я ступить на нижнюю ступеньку лестницы, как наверху опять скрипнуло. Самый обыкновенный звук, присущий человеческому жилищу, да. Но не теперь.
   То, что вызывало скрип, не было человеком.
   Вероятно, нервишки труса Белкина натянулись до предела, но. Белкина нельзя извинить, но, по крайней мере, можно попытаться понять. То, что Белкин сотворил, вполне можно понять. Нужно только капельку, совсем капельку сострадания, хе.
   Мы ведь еще не забыли такое слово?
   ... Новым предметом моих слуховых извращений стала Элеонора. Кажется, седеющий озорник Белкин патологически запал на узкогрудых тинейджеров! Я даже поболтал с ней немного, извинился, что сейчас нет возможности для плодотворной дискуссии...
   Сержант поднимался впереди, положив автомат на сгиб локтя. Наверху обнаружился балкончик, застеленный мягким паласом, и три двери. За первой дверью мы встретили небо. Дом просто кончился, да. Торчал кусок балки, палас свисал прямо над цементной пропастью. Всюду, насколько хватало глаз, змеились десятиметровые поганки. Ни кирпичного забора, ни мощеной дорожки, ни привычного вида на косогор, поросший юной зеленью.
   Бетонная дрянь пожирала планету.
   Милая картина, хе. Вот уж не предполагал, что апокалипсис будет выглядеть именно так.
   Позади раздался шорох. Я поднял свечи. Никого.
   Но кто-то за нами следил.
   Саша бережно потянул ручку и повернулся к следующей двери. Когда дверь уже закрывалась, мне показалось, как что-то длинное, гибкое проскользнуло в переплетении серых стволов. Отнюдь не белый трупоед, хе. Или почудилось, или психика фокусы выкидывала, но сержанта я волновать не отважился.
   В следующий миг снизу загудели удары ломов, это Раду с Валькой добрались до охотничьего сейфа. Уж не знаю почему, но меня от грохота кинуло в дрожь. И вовсе не оттого, что мог вернуться хозяин сейфа, но.
   Мог услышать кто-то другой. Возможно, тот, кто в гораздо большей степени ощущал себя здесь хозяином, хе. Я не утверждаю, что мы разбудили, однако.
   Что можно утверждать определенно в мире, где свечи гаснут без ветра, а кирпич рассыпается пылью?
   Саша толкнул вторую дверь. Некоторое время мы топтались на пороге, слегка обалдев. Внутри царил хаос, словно помещение готовили для ремонта. Мебель не подпирала стены, а застыла посреди залы в нелепых комбинациях. Обои висели лохмотьями, пыль, куски замазки и стекловаты живописно засыпали банкетки и стулья. Стекла от разбитых картин усеяли пол игристым конфетти. Тысячи огоньков отражались навстречу свечам. Я толком не мог понять, что там, в глубине. Перед нами была зала, метров тридцать квадратных, а дальше, за арочным пролетом, виднелась следующая, поскромнее. Посреди залы на пол приземлилась хрустальная люстра вместе с изрядным обломком навесного потолка, экраном вниз лежала плазменная панель, диски веером рассыпались по паласу. Вдоль левой стены протянулось несколько глубоких борозд, плинтуса стояли дыбом. Столик и бюро можно было опознать с большим трудом, сейчас они годились лишь на растопку. Фигурная оконная рама вдавилась внутрь и висела «на соплях», разорванная на несколько частей. В оконный проем злорадно заглядывал фиолетовый закат. Создавалось впечатление, будто готовились к переезду, и тут по дому ударили из крупнокалиберной пушки.
   Милое дело, хе.
   Я изо всех сил вглядывался в пляску теней на потолке, отбрасываемых свечами. Я думал о той продолговатой, гибкой штуке снаружи, за соседней дверью. Уползла в серые заросли, уползла под землю.
   Похоже на длинного ежа, темно-зеленые колючки. Колючая змея, хотя колючих змей не существует, хе. Интересно, она может проникнуть в подвал, где мы все прячемся?
   — Держите выше свет, — шепнул сержант, пробуя ногой пол.
   Снизу снова донеслись удары, голоса, звон посуды. Мне показалось, что жена Томченко хохочет. Я решил, что толстуха окончательно впала в детство, но потом понял, что Томченко всего лишь добрались до кухни. Вкусненькое, хе. Вкусненькое, которое можно схватить пальцами и сожрать в одну харю, потому что. Потому что дураки насытятся принципами и осколками совести. А Томченко поступят так же красиво, как сегодня утром.
   Ах да, Дед просил писать обо всем. Летопись, хе. Эта жирная тварь. Я готов был спуститься и убить ее. Это говорю я, врач. Я не могу побороть раздражение, немыслимо.
   — Чувствуете запах? — все так же вполголоса спросил сержант.
   Запах я почувствовал. Откровенно воняло туалетом. Не скажу, чтобы я обрадовался, но для разнообразия. После дня ванили в этом проявилось нечто родное. Земное, хе.
   Девчонку мы заметили практически одновременно. Она выглядывала из кресла, испуганные глазищи, ручки дрожат, сверху закутана в платок а-ля рюс. Кресло на колесиках пряталось в углу дальней комнаты, напротив балконной террасы. Вплотную к креслу примыкала бесформенная темная груда; только подойдя вплотную, мы сообразили, что это. Милое дело, м-да...
   — Не бойся, — предупредительно помахал открытой ладонью сержант. — Это ты звонила в милицию? Мы пришли, чтобы тебя забрать...
   Малышка кивнула. Ее перепачканные волосы кололи воздух, как у крошечной Медузы Горгоны, а взгляд непрерывно скитался с места на место.
   — Это ты построила? — спросил я, не зная, как приступить к завалу.
   Честно говоря, не верилось. Шкафчик с бельем, соломенное кресло, два венских стула, торшер, книжные полки, скрепленные «елочкой». Подтянуто, опрокинуто, заплевано обертками от печенья, хлебными крошками, чипсами, пустыми тетрапаками из-под зеленого чая. Малышка добралась до еды, молодец. Мужественная девочка. Не верилось, что прикованный к креслу ребенок мог создать вокруг себя подобное оборонительное сооружение. Настоящая баррикада в углу, однако.
   — Нельзя бегать, — вдруг отчетливо произнесла девочка.
   — Не бойся, — повторил сержант. — Никто тебя не тронет, — и взялся за торшер. Автомат он закинул за спину.
   — Нельзя быстро, нельзя бегать, нельзя быстро...
   — Успокойся, мы тебя заберем. Доктор, как ее успокоить?
   Неприятно признаваться в гадких мыслях, но. Трус Белкин пожалел, что девочка жива. Девочке Кате следовало бы умереть, хотя бы каплю не дотянуть до. Это говорю я, врач. И как только диктофон не расплавится от подобной мерзости.
   Почему я акцентирую на этом внимание? Потому что некоторые вещи происходят вопреки. Малышка жива вопреки. Она самая слабая из всех нас, но. Батареи в диктофоне скоро сядут, я должен успеть сказать. Условно говоря, существуют две модели. Трус Белкин свой выбор сделал. Вторая модель — это выбор малышки. Срединного пути не существует. Все тропинки, которые мы пытаемся окрестить срединным путем, — ложь, производные от крайностей.
   Одно из двух. Либо — борьба, либо то, что натворил трус Белкин. Малышка выбрала борьбу.
   — У меня нет успокаивающего, сержант. И я не детский психиатр...
   Стены в углу, над креслом. Я поздно посмотрел на стены, надо было повыше поднять подсвечник, тогда бы увидел раньше. Увидел бы раньше, но вряд ли бы помогло, потому что.
   Потому что. Нам ничего не поможет, хе.
   Именно теперь я осветил обои в углу, прямо над баррикадой. Красиво, нестандартно, м-да. Из обоев торчали вилки и ножи, изящные вещички из мельхиора и серебра.
   Кто-то швырялся ими в девочку, не слишком метко.
   Огоньки свечей дернулись. Сержант потащил коляску сквозь завалы, колесики тут же застряли, запутались в каких-то тряпках. Мы навалились вдвоем, и тут все началось.
   Внизу истошно завизжала жена генерала. В соседней зале раздался металлический лязг. Трус Белкин застыл, согнувшись, как вопросительный знак. От лежащего на полу телевизора долетел невнятный звук. Как будто тяжелым сапогом наступили на стеклянные осколки.
   — Ложитесь... — посоветовала девочка.
   Я готов был прислушаться к ее совету, но Нильс, напротив, заторопился, завертелся на месте, поводя стволом.
   — Нельзя быстро, — всхлипнула малышка.
   Краем глаза я уловил шевеленье в районе плоской плиты телевизора. Что-то черное, крыса, хе, милое дело.
   — Ага, — сержант отпихнул электрорадиатор, торшер сам покатился. Саше оставалось совсем чуть-чуть до колесика, зажатого в углу, когда я засек движение в темной арке.
   Прямо на нас, угрожающе раскачиваясь, несся велотренажер.
   Девчонка завопила во всю глотку, потянулась вниз и снова распрямилась, уже с металлическим подносом в разбитых кулачках. Поднос был стилизован под палех, я его, как ни странно, успел хорошо разглядеть, да. Наверное, потому, что никогда еще не видел подноса, насквозь проткнутого вилками и ножами. Штук шесть приборов застряли в подносе, вдвое больше погнутых, покореженных усеяли пол перед креслом.
   Я успел пригнуться, а сержант — нет. Два шампура с остатками полусгнивших шашлыков влетели с террасы и воткнулись ему в плечо. Третий ударил выше, разодрал щеку. Воткнулись глубоко, хлынула кровь. Еще два промахнулись, зазвенели по полу.
   Девчонка что-то кричала. Нильс перекидывал со спины автомат, но делал это слишком медленно. Он думал, что противник ждет на террасе, но там было пусто. Я лучше его видел то, что находилось за занавеской: скамейка, гамак, пластмассовый столик и барбекю.
   У барбекю вышел боекомплект. Как он метал шампуры, я так и не проследил, зато заметил, как стальная сковорода на ножках клацнула крышкой и неторопливо заскользила в сторону распахнутой балконной двери. Вокруг ножек барбекю замотался кабель. Пришло на ум сравнение, хе. Голодный гиппопотам. Очень скоро он нами поужинает.
   Тем временем велотренажер воткнулся в баррикаду, застрял, дернулся назад. Он вел себя как маленький танк, весил, наверное, пудов восемь. Нильс отпрыгнул в сторону, со стоном выдернул из ран шампуры. Артерию не задело, однако. Кожа на щеке висела, надо шить.
   — Доктор, вы видели его?!
   — Кого?
   — Того, кто кидался, черт подери!
   Страж порядка не хотел поверить очевидному. Тренажер медленно поворачивался вокруг своей оси. Мне хотелось зажмуриться и сосчитать до десяти. Такого быть просто не могло! Обыскивая Сосновую, мы видели несколько трупов, повешенных на проводах, но чтобы взбесилась бытовая техника!
   — Сержант, сзади!
   Нильс показал превосходную реакцию. Он успел упасть и перекатиться за мгновение до того, как многожильный кабель с видеоплеером на конце ударил в торец книжного шкафа. Пластмассовая коробка плеера раскололась, брызнули детали. Теперь я понял, откуда взялись борозды в стенах. Проводка прорвала утеплитель и обои, а пряталась она под шкафом, свернувшись, как голодная анаконда.
   На первом этаже грохнули подряд два выстрела.
   — Не шевелитесь... — сиплым шепотом посоветовала девочка. Очень медленно она опустила на колени поднос. Вилки не летали. Очевидно, у стоящего в соседней комнате серванта закончились метательные принадлежности.
   — Саша, не вставай... — Я застрял в идиотской позе, балансируя на одной ноге. — Оно реагирует на движение.
   Анаконда поднялась над полом, раскачиваясь, словно настоящая живая змея со сломанным плеером вместо головы. Змея не видела нас, у нее не было глаз. Пока не видела. Сержант замер на четвереньках.
   — Доктор, там еще одна...
   Я тоже слышал шорох. Из смежной комнаты на прямом, как палка, проводе, высунулся утюг. На уровне моего лица. Он слегка покачивался, поблескивая безглазой хромированной личиной. У меня мелькнула мысль, что против такого снаряда поднос малышке не поможет.
   Мы очутились в западне. На всякий случай отстегнул с пояса нож. Удобный, замечательный, но!
   По лестнице загремели шаги. Раду трубил, как раненый марал. Предупредить его никак, хе. Как только дверь пошла, змея из проводов разогнулась пружиной, изготовившись к прыжку.
   — Э, мужики, там труба...
   — Не заходи!! — заорали мы оба.
   Он заглянул и отпрянул. Молодец, проживет дольше нас, идиотов. Останки плеера со страшной силой размазались по двери, микросхемы разлетались, как брызги шампанского, хе. Нильс выстрелил и попал, потратил патрон.
   Ранил, хе, вот умора! Тренажер, как по команде, возобновил атаку. Снова разогнался и впилился в баррикаду. Я инстинктивно отскочил к стене. Что-то ему мешало развить наступление...
   Кабель! Милое дело...
   Не его родной кабель, данному типу вообще не полагалось питание. Черный провод, в кусках изоленты, стекловаты и гипса плотно охватывал левую педаль. Тренажер разогнался в третий раз. Когда он был уже в метре от меня, кабель натянулся до предела и не пустил дальше.
   Им всем нужна мамка. Слава богу, они пока не научились управлять по радио. Они — те, кто внизу держат другой конец кабеля. Шершавые, неулыбчивые креатуры, хе. Так я их представлял.
   Я скосил глаза на сержанта. Он сидел на полу, выставив впереди себя оружие. Кровотечение не прекратилось, но.
   — Эй, мужики... — Из-за двери несмело позвал молдаванин.
   — Раду, слушай внимательно! — Я старательно унимал дыхание, чтобы речь получилась внятной. — Раду, нам нужен топор! По команде откроешь дверь, кинешь и прячься назад! Ты понял, парень?
   — Сделаю! До трех считаю!
   — Белкин, вы что задумали? — очнулся Нильс.
   — Только так их можно отключить! Отрубить питание! Вам придется отвлечь эту гадину, а я схвачу топор.
   — Какое, к черту, питание?
   Дверь распахнулась. Пожарный топор, вращаясь пересек комнату и застрял в груде стульев. Метром левее — и Раду прикончил бы малышку. Милое дело, хе...
   Тренажер отреагировал быстрее кабельной змеи, скакнул навстречу двери, но Саша-Нильс ногой толкнул ему навстречу уцелевшее кресло. Это дало мне две секунды отсрочки. Кожаное кресло хрустнуло под напором металла, штанга руля согнулась немыслимым образом вперед и распорола сиденье. Милое дело, металл гнулся, как пластилин, да!
   В ту же секунду я перерубил кабель. Тренажер моментально затих, бумц! Как заводная кукла. Велосипедный руль с дисплеем так и остался в согбенном положении, задачка для металлургов. План удался, трус Белкин зарычал, словно первобытная горилла. Милое дело. Откуда силы взялись, хе...
   — Доктор, утюг!
   Вот кого мы забыли в запале! Из смежной комнаты с умопомрачительной скоростью вылетела белая торпеда. Вслепую бил, мазила! Целил бы чуть левее — точно снес бы череп, хе-хе. Утюг пролетел в паре дюймов от моей головы, врезался в решетку окна и свалился на пол без признаков жизни. Длинный кабель с ошметками плеера шустро отступил в нишу под шкафом, где прятался раньше. С балкона бился в зарешеченную дверь цилиндр барбекю.