Послушайте, ваша жена в городе. Она здесь с прошлого года. Вы не знали этого?
Джим покачал головой. Теперь он был особенно заинтересован работой. Перед ним была большая глыба глины, которую он смывал, как бы волшебством.
Да, она в городе и живет вполне прилично.
Джим свирепым поворотом изменил направление гиганта.
Я, видите ли, немножко филантроп и чудак, продолжал Мошер, и ничто не может быть мне больше по сердцу, как вернуть домой заблудшую жену. Мне кажется, что я мог бы убедить вашу маленькую женку возвратиться к вам.
Джим бросил на него быстрый взгляд, но тот продолжал.
Сказать вам правду, она немного втюрилась в меня. Само собой разумеется, я тут не при чем. Что же мне делать, если девочка просто с ума сходит по мне? Но все-таки я думаю, что сумею препроводить ее к вам, если вы захотите, как следует, оценить мою услугу. Это деловое предложение.
Он усмехался теперь с откровенным цинизмом, Джим не отзывался.
Что вы скажете на это? Вот славный кусочек земли у вас. Дайте мне половинную долю и я ручаюсь, что верну вам вашу половину. Вот мое предложение.
Снова прекрасный луч великодушия засиял на лице человека. Снова Джим сделал ему знак уйти, но Мошер не двинулся. Он понял этот жест, как отказ, и лицо его приняло угрожающее выражение.
Хорошо же, если так, проговорил он. Но берегитесь! Я знаю, что вы все еще любите ее. Так помните, что эта женщина принадлежит мне душой и телом и я постараюсь превратить ее жизнь в ад. Я буду мучить вас через нее. Да, я поймал блошку. Измените-ка лучше свое решение.
Он попятился, как бы собираясь уходить. Тогда, была ли то случайность, никто никогда не узнает, но струя повернулась и настигла его.
Она подняла его на воздух, подбросила его как камень из катапульты, с ужасающим треском переметнула его на насыпь в пятидесяти футах оттуда. И тут струя продолжала дробить и колотить его, пока он не утратил всякое подобие человека.
Воды мстили.
Глава XV
Что-то случилось с Джимом, протелефонировал мне Блудный Сын из Форкса, он бросил хижину на Офире и ушел по направлению к горам. Несколько старателей только что вернулись и рассказали, что встретили его шедшим по направлению к долине Белой Змеи. Он был как будто не в себе, говорят они, и не хотел разговаривать. Они думают, что он на верной дороге к сумасшествию.
Он болен со времени происшествия, ответил я. Нам нужно будет пойти за ним.
Хорошо, приезжайте сейчас же. Я раздобуду Мак Криммона. Это полезный человек в лесах. Мы сможем тронуться в путь, как только вы явитесь.
Итак, следующий день застал нас троих по дороге к Офиру. Мы шли налегке, взяв с собой очень мало провизии, ибо думали раздобыться дичью в лесу. К вечеру следующего дня мы добрались до хижины.
Джим, должно быть, ушел внезапно. На столе были остатки еды и Библии его не было на месте. Не оставалось ничего иного, как пойти за ним и попытаться нагнать его.
Миновав главные воды Офира, сказал Полукровка, мы перевалим через хребет в долину Белой Змеи и там, надеюсь, настигнем его.
Итак, мы оставили дорогу и погрузились в девственную пустыню. О, как тяжело было двигаться. Часто нам приходилось идти просто по руслу ручьев, погружаясь по колено в лужи, преодолевая усыпанные валунами преграды. Чтобы обогнуть большой изгиб реки, пришлось продираться сквозь кустарник. Каждый ярд имел, казалось, свои препятствия. То перед нами был сваленный лес и спутанные заросли кустарника, презиравшие наши сверхъестественные усилия проникнуть в них; то вязкие трясины, из черной глубины которых с трудом поднимались пузыри и точно ноги пауков торчали серые корни деревьев, цепляясь за липкую грязь его берегов; то тинистое дно, густо поросшее тростником, то прокаженные топи, усеянные невидимыми камнями. Обливаясь потом, мы прокладывали себе путь под жгучим солнцем. Колючие ветки цеплялись и задерживали нас. Упавшие деревья, казалось, с наслаждением преграждали нам дорогу. Не останавливаясь, мы трудились без передышки и, тем не менее, к концу дня результаты были довольно жалкие.
Нашим главным бичом были москиты. Днем и ночью они не переставали терзать нас. На нас были вуали и перчатки на руках, и мы могли презрительно смеяться над ними под своими доспехами. Но по другую сторону этой сетки они жужжали злобной, серой тучей. Когда мы поднимали вуаль, чтобы напиться, они свирепо накидывались на нас. Когда мы шли, они мешали нам двигаться, так что казалось, будто прокладываешь путь через сплошные стены их. Когда мы отдыхали, они налетали такими миллиардами, что мы в одно мгновение оказывались буквально окутанными мелкими атомами насекомых, тщетно старающихся прорвать сетку нашей одежды. Обнажить руку значило увидеть ее через мгновенье окровавленной, и мысль, что мы находимся в их власти, была мучительно ужасна. Днем и ночью их жужжание сливалось в сильный гул, и нам приходилось есть, пить и спать под нашими вуалями. Среди всевозрастающего запустения мы не встречали никаких признаков жизни, хотя бы кролика. Все было пустынно и покинуто богом. К наступлению ночи мешки становились очень тяжелыми, ноги очень уставали. Три дня, четыре дня, пять дней прошли. Ручей стал мельче и нерешительней, поэтому мы оставили его и начали переправляться через горы. Вскоре мы добрались до того места, где чаща леса уже не так мешала нам двигаться. Склон был крут, местами почти вертикален и покрыт необычайно глубокими порослями мха. По временам мы проваливались в него по колено, нащупывая под ними выступы острых камней. Карабкаясь, мы погружали руки в прохладные подушки мха и едва поднимались наверх. Он напоминал восточный ковер, покрывающий каменные ребра склона, ковер причудливой расцветки, странного рисунка, то малиновый и янтарный, то изумрудный и цвета слоновой кости. На нем росли березы нежной серебристой красоты, помогавшие нам взбираться.
Наконец, после утомительного путешествия, мы достигли черного мрачного, покрытого валунами, плато. Оно находилось выше линии леса и было устлано необычайно глубоким мхом пестрой окраски. Внезапно мы увидели перед собой два огромных каменных столба, торчавших среди унылой пустоты. Они имели должно быть около двухсот футов вышины и, как чудовищные часовые, обозревали в тоскливом одиночестве огромную тундру. Они поразили нас. Мы не могли постигнуть, какая странная прихоть природы водрузила их здесь.
Затем мы спустились вниз, в обширную долину, полную безмолвия, не нарушавшегося казалось с начала времен. Это место было так странно и тихо, что казалось населенным духами. То была зримая тоска, то была тишина, изваянная из камня и дерева. Я не решился бы спуститься в эту долину один, но даже теперь, когда мы втроем погружались в ее обитаемый смертью сумрак, я содрогался от ужаса.
Индейцы почитали эту долину. Они рассказывали, что издавна здесь совершались странные дела: долина наполнялась шумом, дымом и огнем, земля раскрывалась, изрыгая больших драконов, уничтожавших людей. И, действительно, все здесь напоминало огромный кратер потухшего вулкана: повсюду пузырились горячие источники, и серый пепел пробивался сквозь поверхностный слой почвы.
Дичи там не было и следа. В середине долины лежало уединенное озеро, черное и бездонное, обитаемое гигантской белой водяной змеей, неповоротливой, слепой и очень старой. Скитающиеся старатели клялись, что видели ее в час сумерек и что ее незрячие, широко открытые глаза были слишком ужасны, чтобы изгладиться из памяти.
В эту мертвую, как бы окутанную паутиной, пещеру, мы спускались, спускались почти отвесно, по склонам сухих тощих гор, оберегавших ее уединение. Здесь, окруженные унылыми высотами, мы были так же далеки от мира, как если бы находились в бледном одиночестве луны. Иногда долина казалась открытым ртом и губы ее были мертвенно серы. Иногда она напоминала чашу, в которую закат изливал золотое вино и наполнял трепетом до краев. Иногда она представлялась серой могилой, полной безмолвия. И гам-то, в этой обители теней, где трупы душили деревья и мох под ногами заглушал шаги, где мы говорили шепотом и веселье казалось бы насмешкой, где каждый ствол и камень вопили об отчаянии, там, в этой Долине Мертвых Существ, мы нашли Джима.
Он сидел у потухшего костра, весь сжавшись, обняв колени, устремив глаза на угасающую золу. Когда мы подошли ближе, он не двинулся, не проявил никакого удивления, даже не поднял головы. Его лицо было очень бледно и изрезано складками страдания. Это было самое странное выражение, какое мне когда-либо приходилось видеть на человеческом лице. Оно заставило меня сжаться. Его глаза пугливо следили за нами. Мы молчаливо окружили его костер и с минуту не произносили ни слова. Затем наконец Блудный Сын заговорил:
Джим, ты вернешься обратно с нами, не правда ли?
Джим посмотрел на него.
Тише, сказал он, не говори так громко. Ты разбудишь всех мертвых молодцов.
Что ты хочешь сказать?
Мертвых молодцов. Лес полон ими, теми, которые не могут успокоиться. Они кишат вокруг, привидения. Ночью, когда я сижу у костра, они выползают в темноте, подбираются ко мне все ближе и ближе и начинают нашептывать мне всякие вещи. Тогда мне делается страшно, и я отгоняю их.
Что же они нашептывают, Джим?
О, они рассказывают мне о многих вещах, эти молодцы в лесах. Они говорят о тех временах, когда жили здесь в долине; о том, как они были великим народом, имели женщин и рабов, как они воевали, пели и напивались, и какое у них здесь было королевство, вот тут, где теперь смерть и запустение. И как они покоряли все другие народы вокруг, убивали мужчин и брали в плен женщин. О, это было давно, давно, задолго до Потопа.
Ладно, Джим, не обращай на них внимания. Собери свой узел. Мы сейчас отправимся домой.
Домой? У меня больше нет дома. Я беглый и бродяга на Земле. Кровь моего брата вопиет ко мне из земли. Я должен скрыться от лица Господа, и каждый, кто найдет меня, обязан умертвить меня. У меня нет дома, кроме пустыни. Туда я пойду с молитвой и постом. Я убил, я убил.
Полно, Джим, это был несчастный случай.
Так ли, так ли? Один бог знает. Я знаю, что мысль об убийстве омрачала мое сердце. Она была там всегда и неизменно. Как я боролся с ней! И как раз в ту минуту все казалось воскресло с новой силой. Я не помню, чтобы желал того, что сделал, но я думал об этом.
Пойдем домой, Джим, и забудь об этом.
Я забуду это, когда реки перестанут стекать с горных вершин. Нет, они не дадут мне забыть, привидения. Они нашептывают мне все время. Тсс… Тсс… Разве вы не слышите их? Они шепчут мне теперь: Ты убийца Джим, убийца, говорят они. Печать Каина на тебе, Джим, печать Каина. Затем маленькие листочки на деревьях подхватывают шепот, и воды журчат его, и сами камни вопиют против меня, и я не могу заглушить этих звуков. Не могу, не могу.
Полно, Джим.
Нет, нет, дьявол очищает мне место в золе. Я не могу больше вернуться к Господу. Он отверг меня, и свет его благодати померк для меня. Никогда больше, о, никогда!
Вернись, Джим, ради своих старых товарищей, вернись домой!
Хорошо, ребята, я пойду, но из этого не будет добра. Я раздавлен и кончен.
Мы медленно собрали его немногие пожитки. Он питался хлебом, которого оставалось уже очень немного. Если бы мы не настигли его, он умер бы с голоду. Он пошел за нами, как дитя, но, казалось, весь был во власти острой меланхолии.
И в самом деле, невеселая компания спускалась по этой печальной мертвой долине. Деревья были завешаны мрачными серыми покровами и пепельным мох окутывал наши ноги. Я думаю, что это было самое мертвое место, какое я когда-либо видел. Самый воздух казался мертвым и застоявшимся, как будто был недвижим от века и никогда не приводился в колебание никаким ветром. Пауки и странные пресмыкающиеся существа покрывали деревья, и при каждом шаге, будто белый газ, поднимался туман москитов. Дорога казалась бесконечной.
Великое уныние охватило нас. Ноги спотыкались, плечи гнулись. На лицах друг друга мы читали необычайную усталость, холодное серое отчаяние. Наши голоса звучали пусто и необычно, и мы редко перекидывались словом. Казалось, будто долина, подобно вампиру, высасывает жизнь и силы из наших жил.
Боюсь, что старик собирается сыграть с нами штуку, прошептал Блудный Сын.
Джим беспомощно тащился сзади, и мы с тревогой следили за ним. Он, казалось, сознавал, что задерживает нас. Его усилия подтянуться были трогательны, мы делали вид, что также утомлены, чтобы не приводить его в отчаяние, и двигались медленно, медленно.
Похоже, что нам придется идти на половинном пайке, сказал Полукровка. Чтобы выбраться отсюда, нужно будет затратить гораздо больше времени, чем я думал.
И вправду долина напоминала большую тюрьму, и эти утесы, пестревшие в огне заката, казались решетками, поставленными, чтобы охранять нас. С каждым днем шаг старика становился все медленней, так что мы едва ползли. Мы поднимались по западному склону долины, проходя не более нескольких миль в день, и с каждым шагом, уносившим нас из этой темницы богов, казалось, сбрасывали с себя тяжесть. Мы были утомлены, утомлены и в бледном свете, пробивавшемся сквозь свинцовые облака, наши лица казались прозрачными и измученными.
Кажется, придется перейти на четверть пайка теперь, сказал Полукровка спустя несколько дней. Он постоянно бродил вокруг, отыскивая дичь, но не находил нигде и следа ее. Однажды мы услышали выстрел. С нетерпением ожидали мы его возвращения, но ему удалось добыть лишь большую серую сову, которую мы сжарили и уничтожили с жадностью.
Глава XVI
Наконец-то, наконец мы перевалили через хребет и навсегда оставили за собой долину-вампира. О, как мы были рады! Но подступали уже другие тревоги. Настал день, когда наши последние запасы провизии были израсходованы. Я помню, как торжественно мы съели их. Мы были уже почти на три четверти заморены голодом, а пищи на каждого пришлось не больше глотка.
Ничего, сказал Полукровка, теперь мы не можем быть далеко от Юкона. Мы увидим его, по всей вероятности, в долине, лежащей за этой. Тогда мы в несколько дней выстроим плот и поплывем к Даусону.
Это подбодрило нас. Мы снова взвалили наши мешки и отправились в путь. Джим не двигался.
Идем, Джим!
По-прежнему никакого движения.
В чем дело, Джим? Идем же.
Он повернул к нам серое лицо, отмеченное смертью.
Идите, ребята, не обращайте внимания на меня. Мое время пришло. Я старик. Я только задерживаю вас. Без меня у вас есть надежда выбраться, со мной никакой. Оставьте меня здесь с ружьем. Я могу стрелять и раздобыть себе пищу. Вы можете потом придти за мной. Вы найдете старого Джима бодрым и сильным, ожидающим вас с веселой улыбкой на лице. Теперь ступайте, друзья. Отправляйтесь в дорогу.
К черту дорогу, сказал Блудный Сын. Вы знаете, что мы никогда не оставим вас, Джим, Вы знаете законы Тропы? За кого вы принимаете нас? За подлецов? Пойдем же. Мы понесем вас, если вы не можете идти.
Он жалобно покачал головой; но снова пополз за нами. Мы сами теперь не слишком спешили. Недостаток пищи начинал сказываться на нас. Наши желудки были мучительно стянуты и пусты.
Как вы себя чувствуете? спросил Блудный Сын. Лицо его вытянулось и исхудало, но замороженная улыбка не покидала его.
Недурно, сказал я, только ужасно слаб. По временам болит голова, но я не чувствую страданий.
Я также. Вся эта трескотня о муках голода один вздор. Это смертельно легко. Что за ерунду болтают о гложущих болях голода и голодных людях, жующих свои сапоги. Это легко. Никаких страданий. Я даже не чувствую голода больше.
Никто из нас уже не чувствовал его. Как будто наши желудки, отчаявшись получить пищу, впали в апатию. Однако не было сомнений в том, что мы ужасно ослабели. Мы проходили теперь всего несколько миль в день, но даже это требовало усилий. Расстояние казалось эластичным и вытягивалось под нашими ногами.
Через каждые несколько ярдов нам приходилось помогать Джиму при переправе через какое-нибудь тяжелое место. Его тело было изнурено и он чрезвычайно ослабел. Тревожный огонь горел в его глазах. Полукровка утверждал, что за этими горами лежит долина Юкона и по ночам будил нас.
Ну, братцы, я слышу свисток парохода. Еще денек, другой, и мы доберемся туда.
Пересекая долину, мы наткнулись на маленькую речку. Она была грязного цвета, и рыба не водилась в ней. Мы нетерпеливо бродили вокруг, надеясь выудить несколько миног, но безуспешно. Отправляясь то туда, то сюда на поиски пищи, я думал, что меня побуждает к этому не голод, а инстинкт самосохранения. Я знал, что если ничего не пропущу в желудок, но, наверное, умру. Мы уныло брели вдоль реки. Мы не ели уже неделю. Джим до сих пор держался мужественно, но теперь сдал.
Ради бога, оставьте меня, братцы. Не заставляйте меня чувствовать на себе вину за вашу смерть. Разве у меня и так уже недостаточно лежит на душе? Ради любви к богу, ребята, спасайте себя. Оставьте меня умереть здесь.
Он несвязно молил нас. Его ноги как будто отнялись. Каждую минуту мы останавливались, потому что он засыпал на ходу. Блудный Сын и я поддерживали его, но нам было уже тяжело поддерживать самих себя, и, по временам, мы изнемогали и падали втроем смешанной, беспомощной грудой. Блудный Сын все еще хранил свою деланную усмешку. Его лицо было почти лишено плоти и, через, пробивающуюся бороду, напоминало мне иногда усмехающийся череп. Джим беспрестанно стонал и молил.
Оставьте меня, дорогие мои, оставьте меня.
Он был, как пьяный, и каждый шаг стоил ему мучений.
Мы бросили наши мешки, ибо у нас уже не хватало сил нести их. Последней вещью, с которой мы расстались, было ружье Полукровки. Несколько раз оно выпадало из его рук, и он поднимал его с растерянным видом. Оно падало снова и снова, пока, наконец, настало время, когда он больше не поднял его. Он тупо посмотрел на него с минуту, затем поплелся дальше.
По ночам мы проводили долгие часы вокруг костра. Мы часто продолжали отдыхать до позднего утра. Джим лежал, как труп, и беспрерывно охал, в то время, как мы разговаривали обрывками, глядя друг другу в призрачные лица. Надо было употребить усилия, чтобы заставить себя продолжать путь.
Эта река, несомненно, вливается в Юкон, друзья, говорил Полукровка. Теперь недалеко. Нужно сделать еще несколько миль, и все будет хорошо.
Ночью, во время сна, я находился во власти необычайных галлюцинаций. Люди, которых я когда-то знал, приходили беседовать со мной. Они были так реальны, что, просыпаясь, я с трудом мог поверить, что видел их во сне. Берна часто являлась мне. Она подходила совсем близко и смотрела мне в глаза огромными полными жалости очами. Ее губы двигались.
Будь мужествен, мой мальчик, не падай духом, молила она. В моих снах она постоянно так просила меня, и, кажется, что не будь ее, я бы не выдержал.
Полукровка была самый мужественный из нас. Он никогда не терял головы. По временам мы все начинали бредить немного, или смеяться, или плакать, но Полукровка всегда оставался хладнокровным и мрачным. Он то и дело отправлялся на поиски пищи. Однажды он нашел гнездо тетеревиных яиц и, разбив их, увидел там полусформированных птиц. Мы съели их такими, как они были, пережевывая их распухшими деснами. Нам часто приходилось питаться улитками, травяными корнями и мхом, который мы сдирали с деревьев. Но самым большим лакомством оказались испорченные тетеревиные яйца.
Однажды, в ранний полдень, когда мы все отдыхали у костра, на котором варился мох, Полукровка внезапно указал нам нечто. Там на лугу, по нижнему течению реки, стояли самка оленя и молодой олень. Они пили. Мы тупо посмотрели на них. Я увидел, как рука Полукровки вытянулась, как бы за ружьем, но, увы, пальцы его сомкнулись вокруг пустого воздуха. Они были так близко, что мы могли бы попасть в них камнем. Взяв в рот свой складной нож, Полукровка пополз к ним на животе. Он успел сделать всего несколько ярдов, как они заметили его. Они бросили один взгляд и через несколько минут были уже на расстоянии миль. Тут я впервые увидел Полукровку вне себя. Он упал лицом вниз и долго лежал так.
Мы часто натыкались на болота, которые не могли перейти, и должны были обходить кругом. Мы пробовали строить плоты, но были слишком слабы, чтобы управлять ими. Мы боялись, что скатимся в глубокую черную воду и легко утонем. Поэтому мы обходили их кругом, что один раз заставило нас сделать лишних десять миль.
Однажды Полукровка выстроил из ивы мост через топь, в несколько ярдов длины, и мы переползли на четвереньках на другую сторону.
Наше путешествие вспоминается мне, как кошмар. Я могу вызвать в памяти только отдельные моменты его то тут, то там. Мы шатались, как пьяные. Иногда мы рыдали, иногда молились. Теперь Джим не произносил ни слова, не издавал стонов, когда мы полуволокли, полунесли его. Наши глаза были расширены лихорадкой, руки превратились в клещи, лица обросли длинными неровными бородами. Наше платье превратилось в лохмотья, на нас завелись вши. Мы потеряли всякое представление о времени. В последние дни мы проходили не больше полумили и находились уже должно быть дней двадцать без настоящей пищи.
Полукровка пополз вперед на полмили и вернулся обратно к тому месту, где мы лежали. Голосом охрипшим до шепота, он сообщил нам, что наша река впадает в большую и в устье виднеется старая индейская стоянка. Быть может, там кто-нибудь найдет нас. Сделав последнее отчаянное усилие, мы добрались до нее. Должно быть, индейцы останавливались там совсем недавно. Мы порылись вокруг и нашли несколько гниющих рыбьих костей, и из них сварили суп.
Мы увидели там могильное сооружение на высоких подпорках и в нем тело, покрытое парусиной. Полукровка содрал с трупа парусину и смастерит из нее лодку в восемь футов длиной и шесть шириной. Парусина была слишком гнилая, чтобы выдержать его, и ему пришлось бросить ее на берегу рукава. Я помню, что это было ужасное разочарование для нас, и мы горько плакали. Я думаю, что к тому времени мы все были полусумасшедшими. Мы лежали на этом берегу, как будто были уже мертвецами, без всякой надежды на спасение.
Затем Джим совершил переход к праотцам. Ночью он позвал меня.
Мальчик, прошептал он, мы с тобой были добрыми друзьями?
Да, старина.
Мальчик, я в агонии. Я терплю ужасные муки; достань ружье, ради бога, и освободи меня от страданий.
У нас нет ружья, Джим, мы оставили его на дороге.
Тогда возьми свой нож.
Нет, нет.
Дай мне свой нож.
Джим, ты с ума сошел. Где твоя вера в Бога?
Пропала, пропала. Я больше не имею права смотреть на него. Я убил. Я отнял жизнь, которую он даровал. Отмщение принадлежит мне, сказал он, а я вырвал его из его рук. Теперь божье проклятие тяготеет на мне. О, дайте мне умереть, дайте мне умереть.
Я просидел около него всю ночь. Он стонал в агонии, и его отход был тяжел. Было около трех утра, когда он заговорил снова.
Послушай, мальчик, я ухожу. Я бесполезный старик, я жил в грехе, раскаялся и упал опять. Господь больше не хочет старого Джима. Послушай, милый, посмотри, чтобы моя маленькая девочка, там, в Даусоне, получила деньги, которые будут причитаться мне. Скажи ей, чтобы она жила по правде, и скажи, что я любил ее. Передай ей, что я никогда не переставал любить ее все эти годы. Ты запомнишь это, мальчик, не правда ли?
Запомню, Джим.
О, это северное золото ловушка! Посмотри-ка, что оно принесло нам всем. Мы пришли, чтобы ограбить землю, а она мстит за это. Она проклята. Она свалили меня, наконец, но может быть, я смогу помочь вам, братцы, теперь победить ее. Позови остальных.
Я позвал их.
Ребята, сказал Джим, я ухожу. Я уже давно близок к этому. Я умирал по дюймам, но теперь, кажется, кончу дело достаточно гладко. Так вот, друзья, я в полном разуме и хочу, чтобы вы знали это. Я был помешан, когда мы отправились в путь, но теперь все прошло. Мои мысли ясны, товарищи. Это я завлек вас в ловушку. Я ответствен за все, и мне кажется, что я умру счастливей, если вы обещаете мне одну вещь. Живой я не могу помочь вам, но мертвый сумею вы знаете как. Так вот я хочу, чтобы вы обещали мне исполнить это. Это разумная мысль. Пусть чувства не останавливают вас. Я хочу этого. Это мое предсмертное желание. Вы умираете с голоду, и я могу помочь вам, могу дать вам силы. Обещаете ли вы мне сделать это, если дойдете до последнего предела?
Мы боялись взглянуть друг на друга.
О, обещайте мне, обещайте!
Обещайте ему, все равно, сказал Полукровка. Он умрет спокойней. Мы склонили головы, и он отвернул лицо, удовлетворенный. Вскоре он позвал меня опять.
Мальчик, дай мне руку. Помолись за меня. Может быть, это поможет немного, молитва за бедного старого грешника, который оступился. Я никогда не смогу больше молиться.
Напротив, постарайся молиться, Джим, постарайся. Ну, повторяй за мной. Отче наш…
Отче наш.
Иже еси на небеси.
Иже еси на…
Голова его поникла.
Будь благословен, мой мальчик… отче, прости, прости.
Он опустился назад очень спокойно.
Он был мертв.
На следующее утро Полукровка поймал миногу. Мы разделили ее на три части и съели сырой. Позднее мы нашли мокриц под камнем. Потом, когда снова наступила ночь, одна мысль проникла в наши головы и застряла там. Это была ужасная мысль, но она все росла и росла. Сидя кругом, мы смотрели в лицо друг другу и читали там все ту же отвратительную мысль. Однако в конце концов она перестала казаться нам такой ужасной. Как будто дух умершего сам принуждал нас осуществить ее. Мысль делалась такой настойчивой. Это была наша единственная надежда на жизнь. Это могло дать нам силы и энергию, чтобы построить плот и спуститься вниз по реке. О, если бы только нет, нет. Мы были не в силах сделать это. Лучше, в сто раз лучше, умереть.