Форестер Сесил Скотт. Хорнблауэр и "Отчаянный"

   — Кто нибудь в Ла-Маншском флоте говорит по-французски превосходно, сэр? — спросил он.
   — Вы сами говорите по-французски, — ответил Коллинз.
   — Не настолько, насколько надо, сэр, — сказал Хорнблауэр скорее изумленный, чем польщенный осведомленностью Коллинза. — Я мог бы найти дело для человека, который говорит по-французски в точности как француз.
   — Есть такой Котар, — произнес Коллинз, задумчиво потирая подбородок. — Лейтенант на «Мальборо». Он с острова Гернси. Говорит по-французски, как француз, — я так понимаю, говорил на нем в детстве. Зачем он вам нужен?
   — Адмиральский катер у борта, сэр, — доложил Пелью запыхавшийся посыльный.
   — Сейчас я не успею вам рассказать, сэр, — сказал Хорнблауэр. — Я могу изложить план сэру Эдварду. Но все будет без толку, если не найдется человек, в совершенстве владеющий французским.
   Капитаны уже стояли на переходном мостике. Коллинз, в соответствии с этикетом, должен был спуститься в катер прежде Корнваллиса.
   — Я отправлю Котара к вам, — поспешно сказал Коллинз, — вы сможете на него посмотреть.
   — Спасибо, сэр.
   Корнваллис уже благодарил хозяина и прощался с остальными капитанами. Коллинз ненавязчиво и в то же время на удивление быстро проделал то же самое и исчез за бортом. Корнваллис последовал за ним, провожаемый традиционными почестями — почетный караул, оркестр, фалрепные. В то же, время с верхушки фор-стеньги спустили его флаг. Адмирал отбыл, и гичка за гичкой стала подходить к борту, сверкая свежей краской, с командой, разодетой в пошитую за капитанский счет форму. Капитан за капитаном исчезал за бортом, строго в порядке старшинства. Наконец подошла неприглядная шлюпочка с «Отчаянного». Ее матросы были в том, что им выдали на вещевом складе в день поступления на судно.
   — До свидания, сэр, — сказал Хорнблауэр, протягивая Пелью руку.
   Пелью пожал сегодня столько рук, столько произнес прощальных слов, что Хорнблауэр постарался распрощаться как можно короче.
   — До свидания, Хорнблауэр, — сказал Пелью, и Хорнблауэр поспешно отступил назад, отдавая честь. Дудки свистели, пока его голова не поравнялась с главной палубой, а потом он рискованно прыгнул в шлюпку — в перчатках, в шляпе и со шпагой — и все это было старое и заношенное.

10

   — Пользуюсь случаем, мистер Буш, — сказал Хорнблауэр, — повторить то, что уже говорил. Мне очень жаль, что вам не представляется возможность отличиться.
   — Ничего не поделаешь, сэр. Такова служба, — произнес голос из темноты напротив Хорнблауэра. Слова были философские, но в голосе звучала горечь. Это — часть общего безумия войны: Буш огорчен, что ему не позволили рискнуть жизнью, а Хорнблауэр, которому этот риск предстоит, вынужден Буша утешать, говорить спокойным официальным тоном, словно нисколько не волнуется — словно нисколько не боится.
   Хорнблауэр достаточно хорошо разбирался в себе и знал: если случится чудо, если придет приказ, запрещающий ему лично участвовать в предстоящей вылазке, он почувствует облегчение — облегчение и радость. Но это было абсолютно невозможно — в приказе четко говорилось, что «высадкой должен командовать капитан „Отчаянного“ Горацио Хорнблауэр». Почему, объяснялось в предыдущем абзаце — «…так как лейт. Котар старше лейт. Буша». Котара невозможно было назначить командиром десанта, набранного из матросов чужого судна; не мог он служить под началом офицера с меньшим стажем. Единственным выходом из тупика было назначить командиром Хорнблауэра. Пелью, писавший эти приказы в тишине своей великолепной каюты, походил в этот момент на валькирию из скандинавской легенды, приобретшей недавно в Англии странную популярность — он был вершителем судеб. Росчерк его пера мог означать, что Буш останется жить, а Хорнблауэр погибнет.
   Но у дела была и другая сторона. Хорнблауэр неохотно признался себе, что его не порадовало бы, если б командовать десантом назначили Буша. Задуманная операция требовала быстроты и точности, на которые Буш мог оказаться неспособен. Как ни странно, Хорнблауэр радовался, что командует он сам. По его мнению, радость эта была одним из проявлений слабых сторон его характера.
   — Вы хорошо помните приказы на время до моего возвращения, мистер Буш? — спросил Хорнблауэр. — И на случай, если я не вернусь?
   — Да, сэр.
   Упоминая, словно между прочим, о своей возможной гибели, Хорнблауэр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Через час он может превратиться в застывший обезображенный труп.
   — Тогда я пойду подготовлюсь сам, — сказал он с притворно беззаботным видом.
   Не успел он войти в каюту, как появился Гримс.
   — Сэр! — сказал Гримс.
   Хорнблауэр обернулся. Гримсу было немногим больше двадцати, он был худощав и возбудим. Сейчас лицо его было бледно (капитанский вестовой мало времени проводил на палубе под солнцем), губы сильно дрожали.
   — В чем дело? — резко спросил Хорнблауэр.
   — Не берите меня с собой, сэр! — выкрикнул Гримс. — Я ведь не нужен вам, сэр, ведь правда, сэр?
   Хорнблауэр опешил. За долгие годы службы он ни с чем подобным не сталкивался. Это трусость; при желании это можно даже расценить как бунт. За пять последних секунд Гримс совершил преступление, карающееся даже не кошками, а виселицей. Хорнблауэр смотрел на него в упор, не в состоянии произнести ни слова.
   — От меня не будет никакого проку, сэр, — выговорил Гримс. — Я… я могу вскрикнуть!
   Это серьезно. Хорнблауэр, отдавая приказы к предстоящей вылазке, назначил Гримса своим посыльным и адъютантом. Сделал он это особо не раздумывая — он был весьма небрежным вершителем судеб. Теперь он получил урок. Перепуганный насмерть человек может погубить всю операцию. Но в первых словах, которые Хорнблауэр произнес звучали прежние его мысли.
   — Я могу повесить тебя, клянусь Богом!
   — Нет, сэр! Нет, сэр! Пожалуйста, сэр… — Гримс был на грани обморока. Еще немного и он рухнул бы на колени.
   — Бога ради… — начал Хорнблауэр.
   Он почувствовал омерзение, не к трусости, а к неспособности ее скрыть. Потом Хорнблауэр спросил себя, какое он имеет право презирать трусость. Потом он подумал о благе службы, потом… Нельзя терять время на все эти банальные рассуждения.
   — Хорошо, — рявкнул он. — Ты останешься на борту. Заткни пасть, болван!
   Гримс хотел было рассыпаться в благодарности, но слова Хорнблауэра заставили его замолчать.
   — Я возьму Хьюита со второй шлюпки. Позови его.
   Минуты бежали, как всегда перед ответственной операцией. Хорнблауэр пропустил пояс в петли на ножнах абордажной сабли и застегнул его. Шпага будет мешаться, задевать за все, — для того, что он задумал, абордажная сабля куда сподручнее. Он еще раз обдумал, брать ли пистолет, и решил не брать. Пистолет иногда полезен, но в данном случае это серьезная помеха. Для сегодняшней операции было подготовлено более тихое оружие — длинная колбаса из парусины, с петлей для запястья, наполненная песком. Хорнблауэр положил ее в правый карман.
   Явился Хьюит. Надо было быстро объяснить ему, что от него потребуется. Косой взгляд, которым Хьюит наградил Гримса, явственно выражал его чувства, но сейчас не было времени говорить об этом — с Гримсом можно будет разобраться позднее. Хорнблауэр показал Хьюиту содержимое узелка, первоначально предназначавшегося Гримсу — кремень и огниво на случай, если погаснет потайной фонарь, промасленное тряпье, быстрый и медленный огнепроводный шнуры, фальшфейеры. Хьюит внимательно все осмотрел и взвесил на руке мешочек с песком.
   — Очень хорошо. Идите, — сказал Хорнблауэр.
   — Сэр! — начал Гримс умоляющим тоном, но Хорнблауэр не мог и не хотел его слушать.
   На палубе было темно, и Хорнблауэру пришлось подождать, пока привыкнут глаза.
   Офицер за офицером докладывали о готовности. — Вы точно помните, что должны будете сказать, мистер Котар?
   — Да, сэр.
   Котар ничуть не походил на возбудимого француза. Его спокойствие удовлетворило бы любого начальника.
   Морские пехотинцы, доставленные на борт вчера ночью, весь день провели в тесноте под палубами, скрытые от подзорных труб Пти Мину.
   — Спасибо, капитан Джонс. Вы уверены, что ни одно ружье не заряжено?
   — Да, сэр.
   Надо, чтоб ни выстрела не прозвучало до тех пор, как поднимется тревога. Орудовать придется штыком, прикладом, мешочком с песком — однако для этого нужно было, чтоб все ружья оставались незаряженными.
   — Первый отряд десанта погружен в рыбачье судно, сэр, — доложил Буш.
   — Спасибо, мистер Буш. Очень хорошо. Мистер Котар, можете приступать.
   Суденышко для ловли омаров, захваченное поздно вечером у изумленных рыбаков, покачивалось рядом. Взятая в плен команда находилась в трюме — изумление их было вызвано нарушением нейтралитета, которым в продолжение бесконечных войн пользовались рыбаки. Эти люди хорошо знали Хорнблауэра, нередко продавали ему за золото часть своего улова. Обещание вернуть судно позднее едва ли их успокоило. Теперь суденышко покачивалось рядом, и Котар за Хьюитом, а Хорнблауэр за Котаром спустились в него. Восемь человек сидели на корточках на дне, где обычно лежали верши для омаров.
   — Сандерсон, Хьюит, Блэк и Даунс, берите весла. Остальные держитесь ниже планширя. Мистер Котар, сядьте, пожалуйста, напротив моих коленей.
   Хорнблауэр подождал, пока все устроятся. Черный силуэт лодки должен выглядеть в темноте как обычно. Наконец все было готово.
   — Отваливай, — сказал Хорнблауэр.
   Первый раз весла черпанули воду слишком глубоко, второй раз получше, и наконец лодка заскользила гладко. «Отчаянный» остался позади. Они шли на рискованное предприятие, и Хорнблауэр слишком хорошо знал, что сам в этом виноват. Если б ему не втемяшилась в голову эта идея, они могли бы мирно спать на борту; завтра люди, которые могли бы жить, будут мертвы по его вине.
   Он отбросил эти мрачные мысли и немедленно вынужден был поступить так же с мыслями о Гримсе. Гримс может подождать до их возвращения, и Хорнблауэру незачем сейчас из-за него беспокоиться. И все же, даже сосредоточившись на управлении рыбачьим суденышком, Хорнблауэр чувствовал как текут на заднем плане его сознания эти мысли — так обсуждая план, постоянно слышишь краем уха корабельные шумы. Он думал, как команда «Отчаянного» будет обращаться с Гримсом. Хьюит, оставляя судно, наверняка поделился этой историей с приятелями.
   Хорнблауэр, держа руку на румпеле, правил к северу, на Пти Мину. Дотуда миля с четвертью, и, если он промахнется мимо крохотного причала, вся экспедиция кончится позорным провалом. Ориентировался он по неясным очертаниям крутых холмов на северном берегу Гуля; вглядываясь в них на протяжении всех этих трех недель, он хорошо их запомнил. Главным ориентиром был обрыв в четверти мили к западу от семафора, где в море впадала речушка. Поначалу приходилось держать на этот обрыв, но через несколько секунд Хорнблауэр уже различил громаду семафора, который смутно вырисовывался на фоне темного неба. Дальше было просто. Весла скрипели в уключинах, то и дело слышались всплески; темные волны, мерно вздымавшие и опускавшие лодку, казались отлитыми из черного стекла. Не надо было подкрадываться тихо и незаметно, напротив, рыбачье суденышко должно вести себя так, будто оно тут на вполне законном основании.
   У подножия обрыва была маленькая пристань, рассчитанная на половину прилива. Ловцы омаров имели обыкновение высаживать здесь двух-трех человек с лучшей частью улова. Поставив на головы корзины с дюжиной живых омаров, они бежали по дороге через холмы в Брест, чтобы поспеть к открытию рынка, на случай если прилив или ветер задержат лодку. Хорнблауэр, неоднократно наблюдавший все это с безопасного расстояния из ялика, узнал столько подробностей, сколько не смог бы выудить из бесед с рыбаками. Правда, что именно говорилось на пристани, он слышать не мог.
   Вот и причал. Хорнблауэр крепче сжал румпель. С дальнего конца пристани послышался громкий голос часового:
   — Qui va la?
   Хорнблауэр толкнул Котара коленом. В этом не было необходимости — тот готов был отвечать.
   — «Камилла», — откликнулся он по-французски и продолжил: — Судно для ловли омаров. Капитан Кийен.
   Лодка подошла к причалу: наступил критический момент, от которого зависело все. Блэк, дюжий баковый старшина, знал, что ему надлежит делать, как только представится возможность. Котар заговорил со дна лодки:
   — У меня есть омар для вашего офицера. Хорнблауэр, вставая и хватаясь за причал, едва видел в темноте склонившегося к лодке часового. Тут же Блэк кинулся на него, как пантера, следом Даунс и Сэндфорд. Хорнблауэр видел мелькание теней, но не слышал ни звука — ни единого звука.
   — Все в порядке, сэр, — сказал Блэк.
   Хорнблауэр с тросом в руке кое-как на четвереньках выбрался на скользкий причал. Блэк держал в руках безжизненное тело часового. Мешок с песком — тихое оружие: могучий удар по шее ничего не подозревающего человека, и готово. Часовой даже не выронил ружья. Блэк опустил часового — тот был без сознания или убит, неважно — на склизкие камни причала.
   — Если он подаст голос, перережете ему глотку, — сказал Хорнблауэр.
   Все шло по плану и одновременно как в страшном сне. Хорнблауэр, накидывая выбленочный узел на швартовую тумбу, обнаружил, что лицо его по-прежнему искажено звериным оскалом. Котар был уже рядом с ним; Сандерсон пришвартовал лодку спереди.
   — Идемте.
   Причал был длиной всего несколько ярдов: в дальнем конце, откуда начиналась дорога на батарею, должен стоять второй часовой. Из лодки передали пару пустых корзин, Блэк и Котар поставили их на головы и двинулись вперед, Котар в середине, Хорнблауэр слева и Блэк справа, чтоб тот мог размахнуться правой рукой, в которой держал мешочек с песком. Вот и часовой. Вместо строго «кто идет?» он приветствовал их шуткой. Котар заговорил об омаре — это была принятая, хоть и неофициальная плата офицеру. Разговор был вполне обычный, пока Блэк не бросил корзину и не размахнулся мешочком с песком. Все трое бросились на часового, Котар вцепился ему в горло, Хорнблауэр с остервенением лупил мешочком, стараясь не промахнуться. Через мгновение все было кончено. Хорнблауэр огляделся в темноте. Он, Блэк и Котар были острием клина, пробившим кольцо французской обороны. Теперь пришло время забить сам клин. Позади них находились полдюжины матросов, сгрудившиеся в рыбачьей лодке, а за теми — семьдесят морских пехотинцев в шлюпках «Отчаянного».
   Они оттащили второго часового на причал и оставили с двумя матросами, которым поручено было присматривать за лодкой. Теперь у Хорнблауэра было восемь человек. Он повернулся лицом к крутой дороге, которую до того видел лишь в подзорную трубу с палубы шлюпа. Хьюит шел за ним: запах горячего металла и жира говорил Хорнблауэру, что потайной фонарь еще горит. Дорога была крутая и каменистая, и Хорнблауэру приходилось все время быть начеку. Особенно спешить было не к чему, и, хотя они и находились в кольце часовых, где мирные жители ходят совершенно спокойно и беспрепятственно, шумно спотыкаться и привлекать излишнее внимание не стоило.
   Дорога постепенно выполаживалась. Наконец, она стала совсем ровной; здесь ее под прямым углом пересекала другая дорога.
   — Стой! — прошептал Хорнблауэр Хьюиту, но сам прошел еще пару шагов, прежде чем остановиться. Надо было дать Хьюиту время предупредить остальных — если остановиться слишком резко, идущие сзади могут налететь друг на друга.
   Это действительно была вершина. С палубы «Отчаянного» ее видно не было; даже когда шлюп находился далеко отсюда в Ируазе, и даже с грот-брам-стеньги заглянуть сюда было невозможно. Хорошо видна была громада семафора и кусок крыши под ней, но ниже ничего разглядеть не удавалось. Из разговоров с рыбаками Хорнблауэр тоже ничего не выяснил.
   — Ждите! — прошептал он и осторожно шагнул вперед, вытянув перед собой руки. Вдруг они коснулись деревянного частокола — это была обычная ограда, никакое не военное заграждение. А вот и ворота, обычные ворота с деревянной щеколдой. Очевидно, семафор особо не охранялся — ограда и ворота были лишь вежливым предупреждением для непрошенных посетителей. Да и незачем было его охранять, здесь, за французскими береговыми батареями.
   — Хьюит! Котар!
   Они подошли к нему, и все трое принялись вглядываться в темноту.
   — Что-нибудь видите?
   — Похоже на дом, — прошептал Котар. Двухэтажное здание: на нижнем этаже окна, выше что-то вроде платформы. Видимо, здесь живет обслуживающий персонал. Хорнблауэр осторожно нажал на щеколду, она четко подалась. Раздался какой-то звук, Хорнблауэр напрягся. И тут же успокоился — это прокричал петух. Послышалось хлопанье крыльев. Обслуживающий персонал держит кур, а петух закричал раньше времени. Медлить больше нечего. Хорнблауэр шепотом приказал отряду подойти к воротам. Пора: морские пехотинцы уже должны были пройти полпути до батареи. Он готов был отдать последний приказ, как вдруг замер. В то же мгновение Котар вцепился ему в плечо. Два окошка осветились; несмотря на расширенные зрачки, нападающие ясно увидели весь дом.
   — Вперед!
   Они побежали — Хорнблауэр, Котар, Хьюит и двое с топорами впереди, четверо с ружьями следом за ними. Дорожка вела прямо к двери. Та была закрыта на деревянную щеколду, которую Хорнблауэр лихорадочно попытался отодвинуть. Дверь не поддавалась — она была заперта изнутри. Когда щеколда заскрипела, из дома послышался испуганный крик. Кричала женщина! Крик был хриплый и громкий, но без сомнения женский. Стоящий рядом с Хорнблауэром матрос размахнулся топором, чтоб ударить в дверь, но тут другой матрос топором разбил окно и прыгнул внутрь, Котар за ним. Женский крик перешел в визг. Дверь распахнулась, и Хорнблауэр ворвался в дом.
   Свеча освещала странную сцену. Еще светлее стало, когда Хьюит открыл потайной фонарь и повел лучом по кругу. Большие деревянные балки были установлены под углом в сорок пять градусов, как подпорки у мачты. Рядом помещалась деревенская мебель: стол, стулья, тростниковый коврик на полу, печка. Посреди комнаты стоял Котар со шпагой и пистолетом, в углу визжала женщина. Она была очень толстая, черные волосы торчали спутанным клубком. На ней была одна ночная рубашка, едва прикрывавшая колени. В дальней стене открылась дверь, появился бородатый мужчина, тоже в рубашке, из-под которой торчали волосатые ноги. Женщина по-прежнему визжала, но Котар громко заговорил по-французски, размахивая пистолетом — видимо, незаряженным — и она смолкла, не столько, возможно, из-за котаровых угроз, сколько из чисто женского любопытства. Она пялилась на незванных гостей, для приличия делая вид, что прикрывает руками грудь.
   Надо было быстро принимать решение — ее крики могли всех всполошить, да наверняка и всполошили. Вдоль толстого бревна, составлявшего мачту семафора, шла лестница, над ней был люк. Наверху должен располагаться механизм приводящий в движение крылья семафора. Бородатый человек в рубашке, должно быть, телеграфист, вероятно, штатский, и они с женой живут там же, где работают. Удачное устройство платформы позволило им соорудить под ней жилье.
   Хорнблауэр пришел сюда, чтоб сжечь семафор, и сожжет, пусть даже это означает разрушить мирное жилище. Его отряд уже собрался в комнате, двое матросов появились из спальни, куда, по-видимому, проникли через другое окно. Хорнблауэру пришлось остановиться и чуть задуматься. Он собирался драться с французскими солдатами, а оказалось, что он уже овладел семафором. И тут еще эта женщина. Но он уже пришел в себя и смог привести в порядок свои мысли.
   — Кто с ружьями, выходите наружу, — приказал он. — Встаньте к ограде и сторожите. Котар, поднимитесь наверх. Снесите сюда все сигнальные книги, какие найдете. Вообще, любые бумаги. Быстро — даю вам две минуты. Вот фонарь. Блэк, найдите что-нибудь для этой женщины. Сойдет что-нибудь с кровати. Потом выведите этих двоих и сторожите. Хьюит, вы готовы поджечь?
   У Хорнблауэра мелькнула мысль, что парижский «Монитор» поднимет страшный шум по поводу того, как плохо обращались с женщиной распущенные британские моряки, но это неизбежно, как бы они ни деликатничали. Блэк накинул женщине на плечи ветхое одеяло и вытолкнул обоих на улицу. Хьюит остановился и задумался. Ему никогда прежде не приходилось поджигать дома, и он должен был сообразить, как это делается.
   — Здесь, — быстро сказал Хорнблауэр, указывая на основание мачты. Вместе с Хьюитом он придвинул к нему мебель и поспешил в спальню, чтобы вытащить мебель и оттуда.
   — Принесите тряпки! — крикнул он. Котар спустился по лестнице, одной рукой прижимая стопку книг.
   — Поджигайте, — приказал Хорнблауэр. Странно было делать все это так хладнокровно.
   — Попробуйте печку, — предложил Котар. Хьюит откинул задвижку на печной дверце, но она была слишком горячей, чтоб за нее взяться. Тогда он стал спиной к стене, ногами уперся в печку и напрягся — печка упала и покатилась, раскидывая уголья по полу. Но Хорнблауэр уже выхватил горсть фальшфейеров из узелка Хьюита — свеча еще горела, и он поджег запалы. Первый запал затрещал, потом фальшфейер рассыпался снопом искр. Сера, селитра и немного пороха — то, что надо. Хорнблауэр сунул горящую гильзу в промасленное тряпье, зажег другую и бросил, зажег еще одну.
   Сцена была адская. Странный голубой свет озарил комнату, потом все окутал дым, в ноздри ударил запах горящей серы. Фейерверк трещал, шипел и грохотал. Хорнблауэр все поджигал запалы и разбрасывал гильзы в комнате и в спальне. Хьюит в порыве вдохновения схватил с полу коврик и бросил на горящее промасленное тряпье. Тростник сразу затрещал, рассыпался желтыми искрами.
   — Хорошо горит! — сказал Котар.
   Языки пламени с горящей циновки лизали деревянные подпорки. На грубой деревянной поверхности тоже заплясали огоньки. Хорнблауэр, Котар и Хьюит смотрели зачарованно. Здесь, на каменистом водразделе, не может быть ни колодца, ни ручья, так что если огонь как следует разгорится, его уже не потушишь. Стена, разделявшая комнату и спальню, уже пылала в двух местах, где Хорнблауэр сунул в щели фальш-фейеры. Вдруг в одном из них огонь полыхнул на два фута вверх, послышался громкий треск, ливнем посыпались искры.
   — Идем! — сказал Хорнблауэр.
   На улице воздух был чист и свеж. Они моргали ослепшими от пламени глазами и спотыкались о кочки. Воздух пронизывал слабый свет, первые проблески наступающего дня. Хорнблауэр увидел массивную фигуру толстухи, завернутой в одеяло — она как-то странно рыдала, с промежутками в одну-две секунды издавая гортанный звук, как при глотании. Кто-то опрокинул курятник, и весь двор, казалось, был заполнен квохчущими курами. Дом пылал изнутри. Было уже достаточно светло, и Хорнблауэр отчетливо видел на фоне неба громаду семафора с неестественно повисшими крыльями. От нее отходили восемь толстых канатов, привязанных к забитым в скалу стойкам. Эти канаты удерживали мачту под напором штормовых атлантических ветров, а стойки заодно служили подпоркой покосившемуся частоколу. Возле дома было трогательное подобие садика: небольшие клумбочки, землю для которых, вероятно, принесли на себе из долины, несколько анютиных глазок, несколько кустиков лаванды, две чахлые герани, на одну из которых кто-то уже нечаянно наступил башмаком.
   И все-таки свет был еще совсем слабый — пламя, охватившее домик, было куда ярче. Хорнблауэр увидел, как подсвеченный пламенем дым повалил из стены второго этажа, и в тот же миг меж разошедшихся досок полыхнуло пламя.
   — Там наверху было дьявольское хитросплетение веревок, блоков и рычагов, — сказал Котар. — Сейчас от него мало что осталось.
   — Никто этого уже не починит. А от морских пехотинцев пока нет вестей. Пошли, ребята.
   Хорнблауэр готов был сразиться с неприятелем, если тот появится раньше, чем семафор как следует разгорится. Это не понадобилось, так хорошо повернулось дело. Даже слишком хорошо — все расслабились, и понадобилось несколько минут, чтоб собрать матросов. После этих минут безделья казалось, что торопиться некуда и незачем. Они вышли в ворота. Над морем лежала легкая дымка. Марсели «Отчаянного» — грот-марсель обстенен — видны были куда лучше его корпуса, серой жемчужины в жемчужном тумане. Толстая женщина стояла в воротах. Одеяло свалилось с ее плеч, она без всякого стыда размахивала руками и выкрикивала ругательства.
   Справа, из мглистой долины, в которую они собирались спускаться, послышались звуки какого-то музыкального инструмента, трубы или горна.
   — Это их побудка, — заметил Котар, следовавший за Хорнблауэром по пятам.
   Не успел он это сказать, как зазвучали другие горны. Секунды две спустя прогремел ружейный выстрел, потом прокатилась барабанная дробь, потом еще барабаны забили тревогу.
   — Это наши пехотинцы, — сказал Котар.
   — Да, — коротко ответил Хорнблауэр. — Идемте. Ружейные выстрелы означали, что дела у отряда, двинувшегося на штурм батареи, пошли не так гладко. Часового на батарее надо было убрать тихо. Теперь поднялась тревога. Проснулся караул — человек двадцать вооруженных людей — а следом поднимается и основной отряд. В деревне расположился на постой артиллерийский взвод. Хотя артиллеристы, вероятно, не очень хорошо управляются с ружьями и штыками, но в это же время пробуждается ото сна пехотный батальон. Еще не успев все это так четко продумать, Хорнблауэр приказал матросам бежать и сам побежал по отходившей вправо к батарее дороге. Раньше, чем они взбежали на водораздел, у него был готов новый план.