Страница:
Теперь о батарее — тут надо поосторожнее. «Капитан королевской морской пехоты Джонс, смело овладев батареей, к несчастью, попал под взрыв порохового погреба, и я с глубоким прискорбием вынужден сообщить Вам о его гибели. Несколько других морских пехотинцев из его отряда погибли или пропали без вести». Один из них и мертвым оказался весьма полезен. Хорнблауэр одернул себя. Он и сейчас не мог без дрожи вспоминать те минуты у двери порохового погреба. Он вернулся к письму. «Лейтенант королевской морской пехоты Рэйд охранял фланг и прикрывал отступление с малыми потерями. Его поведение заслужило мое безграничное одобрение».
Это была правда, и писать это было приятно. Приятно было писать и следующий абзац. «С глубоким удовлетворением сообщаю Вам, что батарея полностью уничтожена. Парапет обрушился на пушки, лафеты разбиты, что естественно, учитывая, что на батарее взорвалось не менее тонны пороха». Там были четыре тридцатидвухфунтовки. Один заряд для такой пушки весит десять фунтов, а в погребе, расположенном глубоко под парапетом, должно было быть пороха минимум на пятьдесят выстрелов для каждой пушки. На месте парапета осталась воронка.
Теперь осталось написать совсем немного. «Отступление прошло дисциплинированно. Список убитых, раненых и пропавших без вести прилагаю». Черновой список лежал перед Хорнблауэром, и он начал внимательно его переписывать. Вдовы и родители убитых могут найти некоторое утешение, увидев имена своих близких в официальном бюллетене. Один матрос был убит и несколько легко ранены. Хорнблауэр переписал их имена и начал с красной строки. «Королевские морские пехотинцы. Убиты: капитан Генри Джонс; рядовые…» В этот момент ему пришла в голову мысль. Перо замерло в воздухе. Имя в «Вестнике» это не только утешение: родители и вдовы получат за погибших невыплаченный остаток жалования и небольшое пособие. Хорнблауэр еще думал, когда в каюту поспешно вошел Буш.
— Капитан, сэр. Я хотел бы кое-что показать вам с палубы.
— Очень хорошо. Иду.
Он помедлил еще мгновение. В абзаце, начинавшемся словами «Матросы, убиты:» было всего одно имя — «Джеймс Джонсон, рядовой матрос». Хорнблауэр добавил еще одно — «Джон Гримс, капитанский вестовой», положил перо и вышел на палубу.
— Посмотрите сюда, сэр. — Буш с чувством указал на берег и протянул подзорную трубу.
Пейзаж все еще казался непривычным — семафор исчез, а там, где была когда-то батарея, возвышался земляной курган. Но Буш имел в виду другое. По склону ехал довольно большой отряд всадников: Хорнблауэру казалось, что в подзорную трубу он различает плюмажи и золото позументов.
— Должно быть генералы, сэр, — возбужденно говорил Буш. — Едут посмотреть причиненный ущерб. Комендант, губернатор, главный инженер и все такое прочее. Мы почти на расстоянии выстрела. Мы можем, не привлекая внимания, дать ветру чуть-чуть снести нас к берегу, аккуратно выдвинуть пушки, установить максимальный угол подъема… хотя бы одним выстрелом из бортового залпа мы попадем в цель такого размера, сэр.
— Я думаю, да, — согласился Хорнблауэр. Он взглянул на флюгер, потом на берег. — Мы можем повернуть судно через фордевинд и…
Буш напрасно ждал, чтоб Хорнблауэр закончил фразу.
— Мне отдать приказ, сэр? Снова пауза.
— Нет, — сказал Хорнблауэр наконец. — Лучше не надо.
Буш — слишком хороший подчиненный, чтоб запротестовать, но весь его вид выражал разочарование. Надо было смягчить отказ, объясниться. Они могут убить генерала, хотя вполне вероятно, что это окажется драгун-ординарец. С другой стороны, они лишний раз привлекут внимание французов к уязвимости этой части побережья.
— Тогда они притащат полевые батареи, — продолжал Хорнблауэр, — всего-навсего девятифунтовки, но…
— Да, сэр. Они тоже могут доставить массу неприятностей, — неохотно согласился Буш. — Вы что-то задумали, сэр?
— Не я. Он. — Хорнблауэр махнул рукой в сторону Прибрежной эскадры, туда, где реял брейд-вымпел Пелью. Пелью командует эскадрой, и заслуга должна принадлежать ему.
Но брейд-вымпелу не долго оставалось реять. Вернулась шлюпка, возившая на «Тоннан» рапорт. Кроме припасов она привезла еще и официальные депеши.
— Сэр, — сказал Оррок, вручая депеши Хорнблауэру. — Коммодор прислал со мной матроса, у него для вас письмо.
— Где он?
На вид это был самый обычный матрос, в обычной одежде, какую выдают на вещевом складе. Шляпу он держал в руке, так что видна была толстая косица на соломенно-желтых волосах. Судя по ней, он на флоте давно. Хорнблауэр взял письмо и сломал печать.
«Мой дорогой Хорнблауэр,
Как мне ни больно, но я вынужден подтвердить в этом письме то, что Вы узнаете из переданных Вам официальных депеш: Ваш рапорт, который я только что получил, будет последним, который я имел удовольствие читать. Я поднимаю флаг в качестве контр-адмирала, командующего эскадрой, которая сейчас набирается для блокады Рошфора. Командование Прибрежной эскадрой принимает контр-адмирал У.Паркер. Я усиленно Вас ему рекомендовал, хотя Ваши действия говорят за Вас куда красноречивей. Но адмиралы, увы, склонны иметь любимцев, людей, хорошо знакомых им лично. Странно мне было бы спорить с ним, учитывая, что и я позволил себе иметь любимца, чьи инициалы Г.Х.! Теперь оставим эту тему и перейдем к другой, еще более личной.
Из Вашего рапорта я узнал, что Вы имели несчастье потерять вестового. Я взял на себя смелость прислать Вам взамен Джона Доути. Он был вестовым покойного капитана Стивенса с «Великолепного», и его удалось убедить, чтоб он добровольно вызвался на «Отчаянный». Насколько я понял, он имеет большой опыт в услужении джентльмену. Надеюсь, что Вам он подойдет и будет заботиться о Вас на протяжении многих лет. Если в эти годы его присутствие будет напоминать Вам обо мне, я буду очень рад.
Ваш искренний друг. Э.Пелью»
Несмотря на всю свою сообразительность, Хорнблауэр не сразу осознал прочитанное. Новости были плохие: плохо, что меняется руководство, и, по-своему, так же плохо, что ему навязали на голову барского слугу, который посмеется над его скромным хозяйством. Но если служба на флоте чему-нибудь и учит, так это безропотно сносить неожиданные повороты судьбы.
— Доути? — спросил Хорнблауэр.
— Сэр. — Доути смотрел почтительно, однако глаза у него были чуточку насмешливые.
— Вы будете моим слугой. Исполняйте свой долг, и вам нечего будет бояться.
— Да, сэр. Так точно, сэр.
— Личные вещи с вами?
— Так точно, сэр.
— Первый лейтенант пошлет кого-нибудь показать вам, куда повесить койку. Вы будете делить каюту с моим писарем.
Капитанский вестовой был единственным рядовым матросом на судне, который не спал в тесноте вместе со всеми.
— Есть, сэр.
— После этого можете приступать к своим обязанностям.
— Есть, сэр.
Прошло всего несколько минут. Хорнблауэр, сидя в каюте, увидел как в дверь проскользнула молчаливая фигура
— Доути знал, что личный слуга не должен стучаться, если узнал от часового, что капитан один.
— Вы обедали, сэр?
Хорнблауэр не смог сразу ответить — позади был суматошный день, сменивший бессонную ночь. Пока он думал, Доути почтительно смотрел поверх его левого плеча. Глаза у Доути были голубые-голубые.
— Нет, не обедал. Можете что-нибудь для меня приготовить.
— Да, сэр.
Голубые глаза скользнули по каюте и ничего не обнаружили.
— Нет. Своих запасов у меня нет. Вам придется идти на камбуз. Мистер Симмондс что-нибудь для меня найдет. — (Корабельный кок, будучи унтер-офицером, именовался «мистер»). — Нет. Подождите. Где-то на этом судне есть два омара. Вы найдете их на рострах, в бочке с морской водой. Это мне напомнило. Ваш предшественник мертв уже почти сутки, и все это время воду не меняли. Займитесь этим. Пойдете к вахтенному офицеру с моими приветствиями, и попросите его вооружить помпу для мытья палубы и сменить воду. Тогда один омар останется живым, а другого вы приготовите мне на обед.
— Да, сэр. Или вы могли бы съесть одного сегодня вечером в горячем виде, а другого завтра утром в холодном, если я сварю их обоих, сэр.
— Мог бы, — согласился Хорнблауэр, воздерживаясь от прямого ответа.
— Майонез… — сказал Доути. — На этом корабле есть яйца, сэр? Оливковое масло?
— Нет! — прохрипел Хорнблауэр. — На этом корабле нет никаких капитанских запасов, кроме двух проклятых омаров!
— Да, сэр. Тогда я подам этого с топленым маслом и подумаю, что сделать завтра, сэр.
— Делайте, что хотите, ко всем чертям, только не лезьте ко мне, — сказал Хорнблауэр.
Настроение его стремительно ухудшалось. Мало того, что он должен штурмовать батареи, он еще должен заботиться, чтоб омары не подохли. А Пелью покидает Брестский флот: официальные приказы, которые Хорнблауэр только что прочитал, подробно объясняли, как салютовать завтра новым флагам. А завтра этот проклятый Доути с его дурацким майонезом (черт его еще знает, что это такое), начнет рыться в штопанных рубашках своего нового хозяина.
— Да, сэр, — сказал Доути и исчез так же бесшумно, как появился.
Хорнблауэр поднялся на палубу в надежде немного разогнать накатившую на него тоску. Первый порыв свежего вечернего ветерка подействовал на него умиротворяюще, как, впрочем, и вид офицеров, поспешивших на подветренную сторону шканцев, освобождая ему наветренную. У Хорнблауэра было столько места для прогулки, сколько он мог пожелать — пять длинных шагов вперед и пять длинных шагов назад — но всем остальным придется теперь прохаживаться в тесноте. Ну и пусть. Хорнблауэру пришлось трижды переписывать рапорт — сперва начерно, потом набело, и, наконец, копию для себя. Кое-кто из капитанов поручил бы эту работу писарю, но только не Хорнблауэр. Капитанские писари имеют обыкновение злоупотреблять положением доверенного лица: на корабле есть офицеры, которые непрочь узнать мнение капитана о них и его планы на будущее. Мартин такой возможности не получит. Придется ему довольствоваться судовыми ролями, ведомостями и прочими бумажками, которые отравляют капитану жизнь.
Теперь Пелью их покидает, и это настояще бедствие. Сегодня утром Хорнблауэр даже позволил себе помечтать, что наступит невыразимо прекрасный день, когда его назначат настоящим капитаном. Для этого требовалась мощная протекция, и на флоте, и в Адмиралтействе. С переводом Пелью Хорнблауэр теряет друга на флоте. Когда ушел в отставку Парри, он потерял друга в Адмиралтействе — больше он ни души там не знает. Сделаться капитан-лейтенантом было неимоверной удачей. Когда «Отчаянный» спишет команду, три сотни честолюбивых молодых капитан-лейтенантов (двоюродные братья и племянники влиятельных людей) будут претендовать на его место. Ему придется гнить на берегу, на половинном жалованье. С Марией. С Марией и ребенком. С какой стороны ни посмотреть, никакого просвета.
Нет, это не метод выбраться из грозившего окутать его мрака. Он написал Марии письмо, которым можно гордиться — спокойное, бодрое и настолько нежное, насколько он счел возможным. Вот на вечернем небе сверкает Венера. Морской ветер бодрящ и свеж. Без сомнения, мир этот гораздо лучше, чем представляется его измученному сознанию. На то, чтоб убедить Хорнблауэра в этом, потребовался целый час. Наконец монотонная ходьба помогла ему немного развеяться. Он чувствовал здоровую усталость, и, едва об этом подумав, понял, что зверски голоден. Он несколько раз видел, как Доути пробежал по палубе — как бы глубоко ни погружался Хорнблауэр в свои мысли, он, сознательно или бессознательно, примечал все, что творилось на корабле. Он уже начал терять терпение, а ночь окончательно сгустилась, когда прогулку его прервали.
— Ваш обед готов, сэр.
Перед ним почтительно стоял Доути.
— Очень хорошо. Иду.
Хорнблауэр сел за стол в штурманской рубке, Доути поместился в тесном пространстве за стулом.
— Минуточку подождите, сэр, пока я принесу ваш обед с камбуза. Разрешите я налью вам сидра, сэр?
— Нальете мне…
Но Доути уже наливал из кувшина в чашку. Потом он исчез. Хорнблауэр с опаской отхлебнул. Сомнений быть не могло — это превосходный сидр — в меру терпкий и в меру сладкий. После воды, месяц простоявшей в бочках, он казался божественным. После первого осторожного глоточка Хорнблауэр запрокинул голову и с наслаждением вылил в глотку все содержимое чашки. Он не начал еще обдумывать это странное явление, как Доути вновь проскользнул в штурманскую рубку.
— Тарелка горячая, сэр, — сказал он.
— Это что за черт? — спросил Хорнблауэр.
— Котлеты из омара, сэр, — сказал Доути, подливая ему сидра, затем жестом — не то чтоб совсем незаметным — указал на деревянный соусник, который поставил на стол вместе с тарелкой. — Масляный соус, сэр.
Изумительно. На тарелке лежали аккуратные коричневые котлетки, внешне ничем омара не напоминающие. Хорнблауэр осторожно полил их соусом и попробовал. Вкусно было необычайно. Провернутый омар. Тут Доути снял крышку с надтреснутого блюда для овощей. Это была воплощенная мечта — золотистая, молодая картошка. Хорнблауэр поспешно положил ее себе на тарелку и чуть не обжег рот. Ничто не сравнится по вкусу с первой в году молодой картошкой..
— Она прибыла вместе с овощами, сэр, — объяснил Доути. — Я еле-еле успел спасти ее.
Хорнблауэру не надо было спрашивать, от кого пришлось спасать молодую картошку. Он достаточно знал Хьюфнила, баталера, и догадывался, какие аппетиты у кают-компании. Котлеты из омара, молодая картошка и чудесный масляный соус — Хорнблауэр наслаждался обедом, решительно заставив себя не думать о том, что корабельные сухари в хлебнице — с жучками. Он привык к жучкам, которые обыкновенно заводились после первых же месяцев в море или даже раньше, если сухари достаточно долго пролежали на складе. Отламывая еще кусочек котлеты, Хорнблауэр решил, что не позволит жучку в сухаре испортить ему всю обедню.
Он еще раз отхлебнул сидра, прежде чем догадался спросить, откуда же этот сидр взялся.
— Я приобрел его в кредит от вашего имени, сэр, — сказал Доути. — Я взял на себя смелость, сэр, пообещать за него четверть фунта табаку.
— И у кого же?
— Сэр, — ответил Доути. — Я обещал не говорить.
— Что ж, очень хорошо, — сказал Хорнблауэр. Источник у сидра мог быть только один — «Камилла», суденышко для ловли омаров, захваченное им прошлой ночью. Конечно, у бретонских рыбаков был с собой бочонок, и кто-то из команды их ограбил — скорее всего Мартин, капитанский писарь.
— Надеюсь, вы купили весь бочонок? — спросил Хорнблауэр.
— К сожалению, сэр, только часть. Все, что осталось. Из двухгалонного бочонка сидра — а Хорнблауэр надеялся, что он может быть и побольше — Мартин вряд ли выпил за сутки больше галлона. А Доути, видимо, заметил бочонок в каюте, которую делил с Мартином. Хорнблауэр был уверен, что Доути пришлось не только пообещать Мартину четверть фунта табаку, но и поднажать на него, чтоб убедить расстаться с бочонком, но Хорнблауэра это не волновало.
— Сыр, сэр, — сказал Доути. Все остальное, что было на столе, Хорнблауэр уже съел.
Сыр, из корабельных запасов был совсем не плох, масло свежее, видимо, на борт поступили новые бочонки, и Доути как-то до них добрался, хотя прежнее, прогорклое масло и не было израсходовано до конца. Кувшин с сидром почти опустел. Хорнблауэр не помнил, чтоб за последние дни он хоть раз чувствовал себя так хорошо.
— Я лягу спать, — объявил он.
— Да, сэр.
Доути открыл дверь штурманской рубки, и Хорнблауэр вошел в свою каюту. Лампа раскачивалась на палубном бимсе. Штопаная ночная рубашка лежала на койке. Может быть, таково было действие сидра, но присутствие Доути совсем не стесняло. Хорнблауэр почистил зубы и снял сюртук, который Доути тут же подхватил. Доути поднял и расправил упавшие штаны, а когда Хорнблауэр рухнул в койку, Доути склонился над ним и натянул сверху одеяло.
— Я почищу сюртук, сэр. Вот халат, если вас позовут ночью, сэр. Погасить лампу, сэр?
— Да.
— Спокойной ночи, сэр.
До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал, что Гримс повесился в его каюте. До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал те ужасные минуты в пороховом погребе. Доути уже показал, на что годится.
Это была правда, и писать это было приятно. Приятно было писать и следующий абзац. «С глубоким удовлетворением сообщаю Вам, что батарея полностью уничтожена. Парапет обрушился на пушки, лафеты разбиты, что естественно, учитывая, что на батарее взорвалось не менее тонны пороха». Там были четыре тридцатидвухфунтовки. Один заряд для такой пушки весит десять фунтов, а в погребе, расположенном глубоко под парапетом, должно было быть пороха минимум на пятьдесят выстрелов для каждой пушки. На месте парапета осталась воронка.
Теперь осталось написать совсем немного. «Отступление прошло дисциплинированно. Список убитых, раненых и пропавших без вести прилагаю». Черновой список лежал перед Хорнблауэром, и он начал внимательно его переписывать. Вдовы и родители убитых могут найти некоторое утешение, увидев имена своих близких в официальном бюллетене. Один матрос был убит и несколько легко ранены. Хорнблауэр переписал их имена и начал с красной строки. «Королевские морские пехотинцы. Убиты: капитан Генри Джонс; рядовые…» В этот момент ему пришла в голову мысль. Перо замерло в воздухе. Имя в «Вестнике» это не только утешение: родители и вдовы получат за погибших невыплаченный остаток жалования и небольшое пособие. Хорнблауэр еще думал, когда в каюту поспешно вошел Буш.
— Капитан, сэр. Я хотел бы кое-что показать вам с палубы.
— Очень хорошо. Иду.
Он помедлил еще мгновение. В абзаце, начинавшемся словами «Матросы, убиты:» было всего одно имя — «Джеймс Джонсон, рядовой матрос». Хорнблауэр добавил еще одно — «Джон Гримс, капитанский вестовой», положил перо и вышел на палубу.
— Посмотрите сюда, сэр. — Буш с чувством указал на берег и протянул подзорную трубу.
Пейзаж все еще казался непривычным — семафор исчез, а там, где была когда-то батарея, возвышался земляной курган. Но Буш имел в виду другое. По склону ехал довольно большой отряд всадников: Хорнблауэру казалось, что в подзорную трубу он различает плюмажи и золото позументов.
— Должно быть генералы, сэр, — возбужденно говорил Буш. — Едут посмотреть причиненный ущерб. Комендант, губернатор, главный инженер и все такое прочее. Мы почти на расстоянии выстрела. Мы можем, не привлекая внимания, дать ветру чуть-чуть снести нас к берегу, аккуратно выдвинуть пушки, установить максимальный угол подъема… хотя бы одним выстрелом из бортового залпа мы попадем в цель такого размера, сэр.
— Я думаю, да, — согласился Хорнблауэр. Он взглянул на флюгер, потом на берег. — Мы можем повернуть судно через фордевинд и…
Буш напрасно ждал, чтоб Хорнблауэр закончил фразу.
— Мне отдать приказ, сэр? Снова пауза.
— Нет, — сказал Хорнблауэр наконец. — Лучше не надо.
Буш — слишком хороший подчиненный, чтоб запротестовать, но весь его вид выражал разочарование. Надо было смягчить отказ, объясниться. Они могут убить генерала, хотя вполне вероятно, что это окажется драгун-ординарец. С другой стороны, они лишний раз привлекут внимание французов к уязвимости этой части побережья.
— Тогда они притащат полевые батареи, — продолжал Хорнблауэр, — всего-навсего девятифунтовки, но…
— Да, сэр. Они тоже могут доставить массу неприятностей, — неохотно согласился Буш. — Вы что-то задумали, сэр?
— Не я. Он. — Хорнблауэр махнул рукой в сторону Прибрежной эскадры, туда, где реял брейд-вымпел Пелью. Пелью командует эскадрой, и заслуга должна принадлежать ему.
Но брейд-вымпелу не долго оставалось реять. Вернулась шлюпка, возившая на «Тоннан» рапорт. Кроме припасов она привезла еще и официальные депеши.
— Сэр, — сказал Оррок, вручая депеши Хорнблауэру. — Коммодор прислал со мной матроса, у него для вас письмо.
— Где он?
На вид это был самый обычный матрос, в обычной одежде, какую выдают на вещевом складе. Шляпу он держал в руке, так что видна была толстая косица на соломенно-желтых волосах. Судя по ней, он на флоте давно. Хорнблауэр взял письмо и сломал печать.
«Мой дорогой Хорнблауэр,
Как мне ни больно, но я вынужден подтвердить в этом письме то, что Вы узнаете из переданных Вам официальных депеш: Ваш рапорт, который я только что получил, будет последним, который я имел удовольствие читать. Я поднимаю флаг в качестве контр-адмирала, командующего эскадрой, которая сейчас набирается для блокады Рошфора. Командование Прибрежной эскадрой принимает контр-адмирал У.Паркер. Я усиленно Вас ему рекомендовал, хотя Ваши действия говорят за Вас куда красноречивей. Но адмиралы, увы, склонны иметь любимцев, людей, хорошо знакомых им лично. Странно мне было бы спорить с ним, учитывая, что и я позволил себе иметь любимца, чьи инициалы Г.Х.! Теперь оставим эту тему и перейдем к другой, еще более личной.
Из Вашего рапорта я узнал, что Вы имели несчастье потерять вестового. Я взял на себя смелость прислать Вам взамен Джона Доути. Он был вестовым покойного капитана Стивенса с «Великолепного», и его удалось убедить, чтоб он добровольно вызвался на «Отчаянный». Насколько я понял, он имеет большой опыт в услужении джентльмену. Надеюсь, что Вам он подойдет и будет заботиться о Вас на протяжении многих лет. Если в эти годы его присутствие будет напоминать Вам обо мне, я буду очень рад.
Ваш искренний друг. Э.Пелью»
Несмотря на всю свою сообразительность, Хорнблауэр не сразу осознал прочитанное. Новости были плохие: плохо, что меняется руководство, и, по-своему, так же плохо, что ему навязали на голову барского слугу, который посмеется над его скромным хозяйством. Но если служба на флоте чему-нибудь и учит, так это безропотно сносить неожиданные повороты судьбы.
— Доути? — спросил Хорнблауэр.
— Сэр. — Доути смотрел почтительно, однако глаза у него были чуточку насмешливые.
— Вы будете моим слугой. Исполняйте свой долг, и вам нечего будет бояться.
— Да, сэр. Так точно, сэр.
— Личные вещи с вами?
— Так точно, сэр.
— Первый лейтенант пошлет кого-нибудь показать вам, куда повесить койку. Вы будете делить каюту с моим писарем.
Капитанский вестовой был единственным рядовым матросом на судне, который не спал в тесноте вместе со всеми.
— Есть, сэр.
— После этого можете приступать к своим обязанностям.
— Есть, сэр.
Прошло всего несколько минут. Хорнблауэр, сидя в каюте, увидел как в дверь проскользнула молчаливая фигура
— Доути знал, что личный слуга не должен стучаться, если узнал от часового, что капитан один.
— Вы обедали, сэр?
Хорнблауэр не смог сразу ответить — позади был суматошный день, сменивший бессонную ночь. Пока он думал, Доути почтительно смотрел поверх его левого плеча. Глаза у Доути были голубые-голубые.
— Нет, не обедал. Можете что-нибудь для меня приготовить.
— Да, сэр.
Голубые глаза скользнули по каюте и ничего не обнаружили.
— Нет. Своих запасов у меня нет. Вам придется идти на камбуз. Мистер Симмондс что-нибудь для меня найдет. — (Корабельный кок, будучи унтер-офицером, именовался «мистер»). — Нет. Подождите. Где-то на этом судне есть два омара. Вы найдете их на рострах, в бочке с морской водой. Это мне напомнило. Ваш предшественник мертв уже почти сутки, и все это время воду не меняли. Займитесь этим. Пойдете к вахтенному офицеру с моими приветствиями, и попросите его вооружить помпу для мытья палубы и сменить воду. Тогда один омар останется живым, а другого вы приготовите мне на обед.
— Да, сэр. Или вы могли бы съесть одного сегодня вечером в горячем виде, а другого завтра утром в холодном, если я сварю их обоих, сэр.
— Мог бы, — согласился Хорнблауэр, воздерживаясь от прямого ответа.
— Майонез… — сказал Доути. — На этом корабле есть яйца, сэр? Оливковое масло?
— Нет! — прохрипел Хорнблауэр. — На этом корабле нет никаких капитанских запасов, кроме двух проклятых омаров!
— Да, сэр. Тогда я подам этого с топленым маслом и подумаю, что сделать завтра, сэр.
— Делайте, что хотите, ко всем чертям, только не лезьте ко мне, — сказал Хорнблауэр.
Настроение его стремительно ухудшалось. Мало того, что он должен штурмовать батареи, он еще должен заботиться, чтоб омары не подохли. А Пелью покидает Брестский флот: официальные приказы, которые Хорнблауэр только что прочитал, подробно объясняли, как салютовать завтра новым флагам. А завтра этот проклятый Доути с его дурацким майонезом (черт его еще знает, что это такое), начнет рыться в штопанных рубашках своего нового хозяина.
— Да, сэр, — сказал Доути и исчез так же бесшумно, как появился.
Хорнблауэр поднялся на палубу в надежде немного разогнать накатившую на него тоску. Первый порыв свежего вечернего ветерка подействовал на него умиротворяюще, как, впрочем, и вид офицеров, поспешивших на подветренную сторону шканцев, освобождая ему наветренную. У Хорнблауэра было столько места для прогулки, сколько он мог пожелать — пять длинных шагов вперед и пять длинных шагов назад — но всем остальным придется теперь прохаживаться в тесноте. Ну и пусть. Хорнблауэру пришлось трижды переписывать рапорт — сперва начерно, потом набело, и, наконец, копию для себя. Кое-кто из капитанов поручил бы эту работу писарю, но только не Хорнблауэр. Капитанские писари имеют обыкновение злоупотреблять положением доверенного лица: на корабле есть офицеры, которые непрочь узнать мнение капитана о них и его планы на будущее. Мартин такой возможности не получит. Придется ему довольствоваться судовыми ролями, ведомостями и прочими бумажками, которые отравляют капитану жизнь.
Теперь Пелью их покидает, и это настояще бедствие. Сегодня утром Хорнблауэр даже позволил себе помечтать, что наступит невыразимо прекрасный день, когда его назначат настоящим капитаном. Для этого требовалась мощная протекция, и на флоте, и в Адмиралтействе. С переводом Пелью Хорнблауэр теряет друга на флоте. Когда ушел в отставку Парри, он потерял друга в Адмиралтействе — больше он ни души там не знает. Сделаться капитан-лейтенантом было неимоверной удачей. Когда «Отчаянный» спишет команду, три сотни честолюбивых молодых капитан-лейтенантов (двоюродные братья и племянники влиятельных людей) будут претендовать на его место. Ему придется гнить на берегу, на половинном жалованье. С Марией. С Марией и ребенком. С какой стороны ни посмотреть, никакого просвета.
Нет, это не метод выбраться из грозившего окутать его мрака. Он написал Марии письмо, которым можно гордиться — спокойное, бодрое и настолько нежное, насколько он счел возможным. Вот на вечернем небе сверкает Венера. Морской ветер бодрящ и свеж. Без сомнения, мир этот гораздо лучше, чем представляется его измученному сознанию. На то, чтоб убедить Хорнблауэра в этом, потребовался целый час. Наконец монотонная ходьба помогла ему немного развеяться. Он чувствовал здоровую усталость, и, едва об этом подумав, понял, что зверски голоден. Он несколько раз видел, как Доути пробежал по палубе — как бы глубоко ни погружался Хорнблауэр в свои мысли, он, сознательно или бессознательно, примечал все, что творилось на корабле. Он уже начал терять терпение, а ночь окончательно сгустилась, когда прогулку его прервали.
— Ваш обед готов, сэр.
Перед ним почтительно стоял Доути.
— Очень хорошо. Иду.
Хорнблауэр сел за стол в штурманской рубке, Доути поместился в тесном пространстве за стулом.
— Минуточку подождите, сэр, пока я принесу ваш обед с камбуза. Разрешите я налью вам сидра, сэр?
— Нальете мне…
Но Доути уже наливал из кувшина в чашку. Потом он исчез. Хорнблауэр с опаской отхлебнул. Сомнений быть не могло — это превосходный сидр — в меру терпкий и в меру сладкий. После воды, месяц простоявшей в бочках, он казался божественным. После первого осторожного глоточка Хорнблауэр запрокинул голову и с наслаждением вылил в глотку все содержимое чашки. Он не начал еще обдумывать это странное явление, как Доути вновь проскользнул в штурманскую рубку.
— Тарелка горячая, сэр, — сказал он.
— Это что за черт? — спросил Хорнблауэр.
— Котлеты из омара, сэр, — сказал Доути, подливая ему сидра, затем жестом — не то чтоб совсем незаметным — указал на деревянный соусник, который поставил на стол вместе с тарелкой. — Масляный соус, сэр.
Изумительно. На тарелке лежали аккуратные коричневые котлетки, внешне ничем омара не напоминающие. Хорнблауэр осторожно полил их соусом и попробовал. Вкусно было необычайно. Провернутый омар. Тут Доути снял крышку с надтреснутого блюда для овощей. Это была воплощенная мечта — золотистая, молодая картошка. Хорнблауэр поспешно положил ее себе на тарелку и чуть не обжег рот. Ничто не сравнится по вкусу с первой в году молодой картошкой..
— Она прибыла вместе с овощами, сэр, — объяснил Доути. — Я еле-еле успел спасти ее.
Хорнблауэру не надо было спрашивать, от кого пришлось спасать молодую картошку. Он достаточно знал Хьюфнила, баталера, и догадывался, какие аппетиты у кают-компании. Котлеты из омара, молодая картошка и чудесный масляный соус — Хорнблауэр наслаждался обедом, решительно заставив себя не думать о том, что корабельные сухари в хлебнице — с жучками. Он привык к жучкам, которые обыкновенно заводились после первых же месяцев в море или даже раньше, если сухари достаточно долго пролежали на складе. Отламывая еще кусочек котлеты, Хорнблауэр решил, что не позволит жучку в сухаре испортить ему всю обедню.
Он еще раз отхлебнул сидра, прежде чем догадался спросить, откуда же этот сидр взялся.
— Я приобрел его в кредит от вашего имени, сэр, — сказал Доути. — Я взял на себя смелость, сэр, пообещать за него четверть фунта табаку.
— И у кого же?
— Сэр, — ответил Доути. — Я обещал не говорить.
— Что ж, очень хорошо, — сказал Хорнблауэр. Источник у сидра мог быть только один — «Камилла», суденышко для ловли омаров, захваченное им прошлой ночью. Конечно, у бретонских рыбаков был с собой бочонок, и кто-то из команды их ограбил — скорее всего Мартин, капитанский писарь.
— Надеюсь, вы купили весь бочонок? — спросил Хорнблауэр.
— К сожалению, сэр, только часть. Все, что осталось. Из двухгалонного бочонка сидра — а Хорнблауэр надеялся, что он может быть и побольше — Мартин вряд ли выпил за сутки больше галлона. А Доути, видимо, заметил бочонок в каюте, которую делил с Мартином. Хорнблауэр был уверен, что Доути пришлось не только пообещать Мартину четверть фунта табаку, но и поднажать на него, чтоб убедить расстаться с бочонком, но Хорнблауэра это не волновало.
— Сыр, сэр, — сказал Доути. Все остальное, что было на столе, Хорнблауэр уже съел.
Сыр, из корабельных запасов был совсем не плох, масло свежее, видимо, на борт поступили новые бочонки, и Доути как-то до них добрался, хотя прежнее, прогорклое масло и не было израсходовано до конца. Кувшин с сидром почти опустел. Хорнблауэр не помнил, чтоб за последние дни он хоть раз чувствовал себя так хорошо.
— Я лягу спать, — объявил он.
— Да, сэр.
Доути открыл дверь штурманской рубки, и Хорнблауэр вошел в свою каюту. Лампа раскачивалась на палубном бимсе. Штопаная ночная рубашка лежала на койке. Может быть, таково было действие сидра, но присутствие Доути совсем не стесняло. Хорнблауэр почистил зубы и снял сюртук, который Доути тут же подхватил. Доути поднял и расправил упавшие штаны, а когда Хорнблауэр рухнул в койку, Доути склонился над ним и натянул сверху одеяло.
— Я почищу сюртук, сэр. Вот халат, если вас позовут ночью, сэр. Погасить лампу, сэр?
— Да.
— Спокойной ночи, сэр.
До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал, что Гримс повесился в его каюте. До следующего утра Хорнблауэр не вспоминал те ужасные минуты в пороховом погребе. Доути уже показал, на что годится.
12
Отгремел салют. Пелью поднял адмиральский флаг и «Тоннан» отправился готовить блокаду Рошфора. На «Неустрашимом» взмыл флаг адмирала Паркера. Каждый флаг приветствовали по тридцать пушечных выстрелов с каждого корабля. Французы со склонов холмов видели дым, слышали выстрелы. Флотские офицеры среди них догадались, что еще один контр-адмирал присоединился к Ла-Маншскому флоту. Должно быть, они грустно качали головами, видя новое свидетельство растущей мощи британского флота.
Хорнблауэр пристально вглядывался за Гуль над темными силуэтами Девочек. Он считал военные корабли, стоящие на Брестском рейде. Восемнадцать линейных судов, семь фрегатов, но на всех команда уменьшена до полной невозможности, запасы недоукомплектованы — куда им тягаться с пятнадцатью превосходными линейными кораблями Корнваллиса, поджидающими снаружи. Моральное и физическое превосходство англичан росло с каждым днем, проведенным ими в море. Нельсон в Тулоне, а теперь и Пелью в Рошфоре сходным образом противостояли другим французским эскадрам. Под их защитой британский торговый флот мог никого не бояться, кроме каперов, к тому же торговые суда, собранные в большие караваны, охранялись другими британскими эскадрами, численно превосходящими блокадные флота. Тросы и пенька, лес, железо и медь, скипидар и соль, хлопок и селитра беспрепятственно текли к Британским островам и так же свободно циркулировали вдоль их берегов, поддерживая бесперебойную работу корабельных верфей, в то время как французские верфи простаивали, пораженные гангреной, неминуемо наступающей вслед за остановкой кровообращения.
Но ситуация продолжала оставаться опасной. Вдоль побережья Ла-Манша было сосредоточено двести тысяч солдат, самая могучая армия мира, а в портах от Сен-Мало до Остенде стояла семитысячная флотилия плоскодонных судов. Адмирал Кейт с его фрегатами и семью линейными кораблями охранял Ла-Манш от посягательств Бонапарта: пока английский флот держит контроль над проливом, вторжение невозможно.
Однако контроль этот в некотором смысле ненадежен. Если восемнадцать линейных кораблей выйдут из Бреста, обойдут Уэссан и войдут в Ла-Манш, сумев отвлечь каким-то образом Корнваллиса, то Кейта они могут разбить. Трех дней хватит, чтоб погрузить на корабли и перевезти через Ла-Манш французскую армию, и Бонапарт будет слать декреты из Виндзорского замка, как уже слал из Милана и Брюсселя. Корнваллис и его эскадра, «Отчаянный» и его более могучие товарищи, вот кто делал это невозможным; мгновенная беспечность, малейшая оплошность, и трехцветное знамя взовьется над лондонским Тауэром.
Хорнблауэр считал корабли на Брестском рейде, сознавая, что эта ежедневная рутина — крайнее, самое дерзкое выражение морского владычества Англии. У Англии есть сердце, рука и мозг, а он сам и «Отчаянный» — чуткий кончик пальца этой длинной руки. Девятнадцать линейных кораблей — два из них трехпалубные. Семь фрегатов. Те же, что вчера. Ни один из них не выскользнул ночью незамеченным, через проходы Фур или Ра.
— Мистер Форман! Сигнальте флагману, пожалуйста. «Враг на якоре. Ситуация не изменилась».
Форман не раз уже подавал этот сигнал, но Хорнблауэр, ненавязчиво наблюдая за ним, видел, что он проверяет номера по сигнальной книге. Форман обязан знать назубок тысячу условных сигналов, но это хорошо, что он проверяет себя, когда позволяет время. Одна неверная цифра может послать сообщение, что неприятель вышел из залива.
— Флагман подтверждает, сэр, — доложил Форман.
— Очень хорошо.
Пул, вахтенный офицер, занес этот эпизод в черновой журнал. Матросы мыли палубу, солнце вставало на горизонте. Начинался погожий день, обещая быть таким же, как любой другой.
— Семь склянок, сэр, — доложил Провс. Полчаса до конца отлива, время поворачивать прочь от наветренного берега, пока не начался прилив.
— Мистер Пул! Поворот через фордевинд, пожалуйста. Курс вест-тень-норд.
— Доброе утро, сэр.
— Доброе утро, мистер Буш.
Буш знал, что лучше не вступать в дальнейшие разговоры. Он сосредоточился на том, как матросы перебрасопливают грот-марсель, и как Пул управляет кораблем, Хорнблауэр прочесывал подзорной трубой северный берег, ища признаки перемен. Внимание его привлек небольшой гребень, за которым встретил свою смерть капитан Джонс. В это время Пул доложил:
— Ветер становится западнее, сэр. Не могу держать вест-тень-норд.
— Держите вест-норд-вест, — сказал Хорнблауэр, не отрывая подзорную трубу от глаза.
— Есть, сэр. Вест-норд-вест, курсом крутой бейдевинд. — В голосе Пула чувствовалось облегчение. Редкий офицер не занервничает, докладывая капитану, что его последний приказ невозможно исполнить.
Хорнблауэр почувствовал, что Буш встал рядом с ним, направив подзорную трубу в ту же сторону.
— Войсковая колонна, сэр, — сказал Буш.
— Да.
Хорнблауэр видел, как голова колонны взбирается на гребень. Теперь он следил, какова же будет ее длина. Колонна вползала на гребень, похожая издали на гусеницу. А! Вот и объяснение. Рядом с гусеницей появилась цепочка муравьев. Полевая артиллерия — шесть пушек, зарядные ящики, позади армейская фура. Голова гусеницы уже вползла на следующий гребень, и только тогда хвост появился на первом. Пехотная колонна длиною более мили, пять тысяч солдат или даже больше — дивизия с сопутствующей батареей, может быть, это просто маневры части Брестского гарнизона, но в таком случае они движутся что-то слишком поспешно и целенаправленно.
Хорнблауэр повел трубой дальше вдоль берега. Вдруг он вздрогнул и сглотнул от возбуждения. Характерный люггерный парус французского каботажного судна огибал мыс Сен-Матье. За ним еще два — и еще. Неужели кучка каботажных судов пытается прорваться в Брест среди бела дня на глазах у «Отчаянного»? Очень маловероятно. Загремели пушки — видимо, стреляла полевая батарея. За каботажными судами появился английский фрегат, за ним другой; их стало видно, когда маленькие суденышки начали поворачивать оверштаг. Когда же суденышки легли на другой галс, ясно стало, что они не несут флагов.
— Призы, сэр. А это «Наяда» и «Дорида» — сказал Буш. Видимо, два британских фрегата проползли под покровом тьмы через пролив Фур в обход Уэссана и захватили каботажные суда, укрывшиеся в заливчиках Ле Конке. Без сомнения, отличная операция, но если бы батарея Пти Мину не была взорвана, призы не удалось бы сюда привести. Фрегаты легли на другой галс, следуя в кильватере каботажных судов, словно пастушьи собаки за стадом овец. Они с триумфом вели свои призы к Прибрежной эскадре с тем, чтобы отправить их в Англию для продажи. Буш опустил подзорную трубу и смотрел прямо на Хорнблауэра. К ним подошел Провс.
— Шесть призов, сэр, — сказал Буш.
— На тысячу фунтов потянет каждый, сэр, — заметил Провс. — Больше, если это флотские припасы, а я думаю, оно так и есть. Шесть тысяч фунтов. Семь тысяч. И продать их можно без хлопот, сэр.
В соответствии с королевской декларацией, изданной сразу по объявлении войны, призы, захваченные Королевским Флотом, становились полной собственностью тех, кто их захватил. Такова традиция.
— А мы были вне пределов видимости, сэр, — сказал Буш.
Та же декларация включала в себя условие: стоимость призов, за вычетом адмиральской доли, делилась между всеми кораблями, находившимися в пределах видимости на момент, когда захваченное судно спустило флаг.
— Мы и не могли там быть, — сказал Хорнблауэр. Он честно подразумевал, что «Отчаянный» был слишком занят наблюдениями за Гулем. Однако слова его были поняты превратно.
— Нет, сэр, пока… — Буш вовремя оборвал фразу, в которой иначе можно было бы усмотреть бунт против начальства. Он чуть было не сказал: «пока нами командует адмирал Паркер», но остановился, поняв, что Хорнблауэр имел в виду.
— Одна восьмая составит почти тысячу фунтов, — продолжал Провс.
Восьмая часть стоимости призов, по декларации, делилась между лейтенантами и штурманами, принимавшими участие в захвате. Хорнблауэр делал свои подсчеты. Две восьмых делили между собой капитаны, и, если б «Отчаянный» участвовал в операции вместе с «Наядой» и «Доридой», Хорнблауэр стал бы богаче на пятьсот фунтов.
— А ведь это мы открыли им путь, сэр, — продолжал Провс.
— Это вы, сэр… — Буш во второй раз оборвал фразу.
— Таковы прелести войны, — весело сказал Хорнблауэр. — Вернее, ее неприятности.
Он был твердо убежден в порочности всей системы призовых денег, которая, по его мнению, снижала боевые качества флота. Он сказал себе, что просто зелен виноград, что считал бы иначе, случись ему заработать много призовых денег. Но сейчас он не мог себя переубедить.
— Эй, на баке! — закричал Пул, стоявший возле нактоуза. — Бросать лот на русленях!
Три старших офицера, стоявшие у коечных сеток, вздрогнули, возвращаясь к действительности. У Хорнблауэра мороз пробежал по коже. Он впал в непростительную беспечность. Он совершенно забыл, какой задал курс. «Отчаянный» преспокойно несся навстречу опасности, еще немного, и он сел бы на мель. Это всецело вина Хорнблауэра, результат его невнимательности. Сейчас не было времени укорять себя. Он сказал громко, стараясь, чтоб голос его не дрожал.
Хорнблауэр пристально вглядывался за Гуль над темными силуэтами Девочек. Он считал военные корабли, стоящие на Брестском рейде. Восемнадцать линейных судов, семь фрегатов, но на всех команда уменьшена до полной невозможности, запасы недоукомплектованы — куда им тягаться с пятнадцатью превосходными линейными кораблями Корнваллиса, поджидающими снаружи. Моральное и физическое превосходство англичан росло с каждым днем, проведенным ими в море. Нельсон в Тулоне, а теперь и Пелью в Рошфоре сходным образом противостояли другим французским эскадрам. Под их защитой британский торговый флот мог никого не бояться, кроме каперов, к тому же торговые суда, собранные в большие караваны, охранялись другими британскими эскадрами, численно превосходящими блокадные флота. Тросы и пенька, лес, железо и медь, скипидар и соль, хлопок и селитра беспрепятственно текли к Британским островам и так же свободно циркулировали вдоль их берегов, поддерживая бесперебойную работу корабельных верфей, в то время как французские верфи простаивали, пораженные гангреной, неминуемо наступающей вслед за остановкой кровообращения.
Но ситуация продолжала оставаться опасной. Вдоль побережья Ла-Манша было сосредоточено двести тысяч солдат, самая могучая армия мира, а в портах от Сен-Мало до Остенде стояла семитысячная флотилия плоскодонных судов. Адмирал Кейт с его фрегатами и семью линейными кораблями охранял Ла-Манш от посягательств Бонапарта: пока английский флот держит контроль над проливом, вторжение невозможно.
Однако контроль этот в некотором смысле ненадежен. Если восемнадцать линейных кораблей выйдут из Бреста, обойдут Уэссан и войдут в Ла-Манш, сумев отвлечь каким-то образом Корнваллиса, то Кейта они могут разбить. Трех дней хватит, чтоб погрузить на корабли и перевезти через Ла-Манш французскую армию, и Бонапарт будет слать декреты из Виндзорского замка, как уже слал из Милана и Брюсселя. Корнваллис и его эскадра, «Отчаянный» и его более могучие товарищи, вот кто делал это невозможным; мгновенная беспечность, малейшая оплошность, и трехцветное знамя взовьется над лондонским Тауэром.
Хорнблауэр считал корабли на Брестском рейде, сознавая, что эта ежедневная рутина — крайнее, самое дерзкое выражение морского владычества Англии. У Англии есть сердце, рука и мозг, а он сам и «Отчаянный» — чуткий кончик пальца этой длинной руки. Девятнадцать линейных кораблей — два из них трехпалубные. Семь фрегатов. Те же, что вчера. Ни один из них не выскользнул ночью незамеченным, через проходы Фур или Ра.
— Мистер Форман! Сигнальте флагману, пожалуйста. «Враг на якоре. Ситуация не изменилась».
Форман не раз уже подавал этот сигнал, но Хорнблауэр, ненавязчиво наблюдая за ним, видел, что он проверяет номера по сигнальной книге. Форман обязан знать назубок тысячу условных сигналов, но это хорошо, что он проверяет себя, когда позволяет время. Одна неверная цифра может послать сообщение, что неприятель вышел из залива.
— Флагман подтверждает, сэр, — доложил Форман.
— Очень хорошо.
Пул, вахтенный офицер, занес этот эпизод в черновой журнал. Матросы мыли палубу, солнце вставало на горизонте. Начинался погожий день, обещая быть таким же, как любой другой.
— Семь склянок, сэр, — доложил Провс. Полчаса до конца отлива, время поворачивать прочь от наветренного берега, пока не начался прилив.
— Мистер Пул! Поворот через фордевинд, пожалуйста. Курс вест-тень-норд.
— Доброе утро, сэр.
— Доброе утро, мистер Буш.
Буш знал, что лучше не вступать в дальнейшие разговоры. Он сосредоточился на том, как матросы перебрасопливают грот-марсель, и как Пул управляет кораблем, Хорнблауэр прочесывал подзорной трубой северный берег, ища признаки перемен. Внимание его привлек небольшой гребень, за которым встретил свою смерть капитан Джонс. В это время Пул доложил:
— Ветер становится западнее, сэр. Не могу держать вест-тень-норд.
— Держите вест-норд-вест, — сказал Хорнблауэр, не отрывая подзорную трубу от глаза.
— Есть, сэр. Вест-норд-вест, курсом крутой бейдевинд. — В голосе Пула чувствовалось облегчение. Редкий офицер не занервничает, докладывая капитану, что его последний приказ невозможно исполнить.
Хорнблауэр почувствовал, что Буш встал рядом с ним, направив подзорную трубу в ту же сторону.
— Войсковая колонна, сэр, — сказал Буш.
— Да.
Хорнблауэр видел, как голова колонны взбирается на гребень. Теперь он следил, какова же будет ее длина. Колонна вползала на гребень, похожая издали на гусеницу. А! Вот и объяснение. Рядом с гусеницей появилась цепочка муравьев. Полевая артиллерия — шесть пушек, зарядные ящики, позади армейская фура. Голова гусеницы уже вползла на следующий гребень, и только тогда хвост появился на первом. Пехотная колонна длиною более мили, пять тысяч солдат или даже больше — дивизия с сопутствующей батареей, может быть, это просто маневры части Брестского гарнизона, но в таком случае они движутся что-то слишком поспешно и целенаправленно.
Хорнблауэр повел трубой дальше вдоль берега. Вдруг он вздрогнул и сглотнул от возбуждения. Характерный люггерный парус французского каботажного судна огибал мыс Сен-Матье. За ним еще два — и еще. Неужели кучка каботажных судов пытается прорваться в Брест среди бела дня на глазах у «Отчаянного»? Очень маловероятно. Загремели пушки — видимо, стреляла полевая батарея. За каботажными судами появился английский фрегат, за ним другой; их стало видно, когда маленькие суденышки начали поворачивать оверштаг. Когда же суденышки легли на другой галс, ясно стало, что они не несут флагов.
— Призы, сэр. А это «Наяда» и «Дорида» — сказал Буш. Видимо, два британских фрегата проползли под покровом тьмы через пролив Фур в обход Уэссана и захватили каботажные суда, укрывшиеся в заливчиках Ле Конке. Без сомнения, отличная операция, но если бы батарея Пти Мину не была взорвана, призы не удалось бы сюда привести. Фрегаты легли на другой галс, следуя в кильватере каботажных судов, словно пастушьи собаки за стадом овец. Они с триумфом вели свои призы к Прибрежной эскадре с тем, чтобы отправить их в Англию для продажи. Буш опустил подзорную трубу и смотрел прямо на Хорнблауэра. К ним подошел Провс.
— Шесть призов, сэр, — сказал Буш.
— На тысячу фунтов потянет каждый, сэр, — заметил Провс. — Больше, если это флотские припасы, а я думаю, оно так и есть. Шесть тысяч фунтов. Семь тысяч. И продать их можно без хлопот, сэр.
В соответствии с королевской декларацией, изданной сразу по объявлении войны, призы, захваченные Королевским Флотом, становились полной собственностью тех, кто их захватил. Такова традиция.
— А мы были вне пределов видимости, сэр, — сказал Буш.
Та же декларация включала в себя условие: стоимость призов, за вычетом адмиральской доли, делилась между всеми кораблями, находившимися в пределах видимости на момент, когда захваченное судно спустило флаг.
— Мы и не могли там быть, — сказал Хорнблауэр. Он честно подразумевал, что «Отчаянный» был слишком занят наблюдениями за Гулем. Однако слова его были поняты превратно.
— Нет, сэр, пока… — Буш вовремя оборвал фразу, в которой иначе можно было бы усмотреть бунт против начальства. Он чуть было не сказал: «пока нами командует адмирал Паркер», но остановился, поняв, что Хорнблауэр имел в виду.
— Одна восьмая составит почти тысячу фунтов, — продолжал Провс.
Восьмая часть стоимости призов, по декларации, делилась между лейтенантами и штурманами, принимавшими участие в захвате. Хорнблауэр делал свои подсчеты. Две восьмых делили между собой капитаны, и, если б «Отчаянный» участвовал в операции вместе с «Наядой» и «Доридой», Хорнблауэр стал бы богаче на пятьсот фунтов.
— А ведь это мы открыли им путь, сэр, — продолжал Провс.
— Это вы, сэр… — Буш во второй раз оборвал фразу.
— Таковы прелести войны, — весело сказал Хорнблауэр. — Вернее, ее неприятности.
Он был твердо убежден в порочности всей системы призовых денег, которая, по его мнению, снижала боевые качества флота. Он сказал себе, что просто зелен виноград, что считал бы иначе, случись ему заработать много призовых денег. Но сейчас он не мог себя переубедить.
— Эй, на баке! — закричал Пул, стоявший возле нактоуза. — Бросать лот на русленях!
Три старших офицера, стоявшие у коечных сеток, вздрогнули, возвращаясь к действительности. У Хорнблауэра мороз пробежал по коже. Он впал в непростительную беспечность. Он совершенно забыл, какой задал курс. «Отчаянный» преспокойно несся навстречу опасности, еще немного, и он сел бы на мель. Это всецело вина Хорнблауэра, результат его невнимательности. Сейчас не было времени укорять себя. Он сказал громко, стараясь, чтоб голос его не дрожал.