Страница:
Мы с Каримом переглянулись; я заметила, что муж прикусил губу, чтобы удержаться от возражения. Со времен младенчества Абдулла всегда участливо относился к любым страданиям человека, которые зачастую сваливаются на него незаслуженно. Чувствительность сына тронула меня, и я почувствовала гордость за него, хотя знала, что у мужа не было ни малейшего желания видеть, как сын исполняет работу слуг.
Чтобы отвлечь Карима, я попросила Абдуллу рассказать о Ливане подробнее, поскольку с момента нашей встречи в Каире у нас почти не было времени, чтобы остаться с ним наедине и выслушать историю его приключения. Я помнила, что Карим, будучи молодым, провел в прекрасном городе Бейруте немало счастливых дней. До того, как началась эта бессмысленная кровавая война, разрушившая когда-то прелестный край, многие члены саудовской королевской семьи любили приезжать туда, чтобы отдохнуть и расслабиться.
Абдулла видел надежду там, где Кариму казалось, что ее нет. Он сказал, что особое впечатление на него произвел ливанский дух. Абдулла удивлялся тому, что ливанский народ не только выжил, но и вышел из такой грязной гражданской войны, не утратив своего оптимизма, и сохранил веру в то, что сумеет превзойти свое прекрасное прошлое. Абдулла считал, что если ливанцам дать хотя бы полшанса, они снова поднимутся и займут достойное место среди других стран арабского мира.
Абдулла замолчал и посмотрел на отца, затем спросил, не желает ли отец вложить деньги в экономику этой страны.
Карим наградил сыпа ободряющей улыбкой. Мой муж относится к числу тех людей, которые ищут экономическую выгоду во всем. Отсутствие интереса сына к таким делам раньше всегда угнетало Карима. Впрочем, улыбка его быстро исчезла, когда сын добавил, что инфраструктура страны почти целиком разрушена и в ней имеется более чем достаточно сфер, нуждающихся в пожертвованиях.
Я едва не умерла от смеха, когда увидела лицо Карима. Хотя сидел он очень прямо и всеми силами пытался изобразить подобие заинтересованности, ему с трудом удавалось скрыть раздражение; он посмотрел на сына так, словно видел его в первый раз.
Я знала, что муж еще не вполне оправился после гордого заявления Абдуллы, что вся сумма в один миллион долларов, взятая из сейфа, была им безвозмездно передана лечебнице, в которой находился старший брат Джафара. У мужа не хватило духа упрекнуть сына за благородный поступок, и он, несмотря на потерю миллиона долларов, только с печальной нежностью посмотрел на Абдуллу.
Позже Карим признался мне, что пожертвование денег Ливану было равнозначно выбрасыванию их на ветер, потому что, кто знает, может быть, завтра пожар разрушительной войны снова прокатится по ливанской земле. Пусть ливанцы сначала докажут, что их намерения восстановить мир серьезны, тогда Карим рассмотрит возможность оказания помощи братьям-арабам.
Абдулла был поражен отсутствием оборудования в лечебнице, в которую был помещен брат Джафара, и опять заговорил об этом. Он сказал, что не в состоянии забыть ужасных условий, в которых живут в больнице раненые. На глаза Абдуллы навернулись слезы, когда он заговорил о мужчинах и женщинах, лишенных конечностей, ограниченных стенами маленьких палат, потому что у них нет ни протезов, ни инвалидных колясок. Абдулла видел людей, привязанных к деревянным столам, людей, совершенно неподвижных, людей, стоически принимавших возможность жизни, лишенной каких бы то ни было радостей.
Абдулла узнал страшную правду, заключающуюся в том, что большинство ливанских раненых не имеют уцелевших родственников, которые могли бы платить за их лечение и содержание.
С болью в голосе он спросил:
– Неужели мир не знает или не желает знать о том ущербе, что был нанесен этой стране?
Я напомнила Абдулле о более счастливых обстоятельствах, сказав, что брату Джафара повезло больше, чем другим, поскольку Джафар регулярно высылал деньги, необходимые для его медицинского обслуживания. Но даже его положение бледнеет по сравнению с теми последними достижениями прогрессивного здравоохранения, которые гарантированы каждому жителю Саудовской Аравии ее нефтяным богатством. Теперь брат Джафара получит лечение согласно последнему слову медицины, потому что Фуад забрал с собой брата зятя, чтобы все они могли жить одной семьей.
Теперь и наш сын хотел, чтобы его отец часть своего личного состояния употребил на нужды Ливана. Абдулла считал, что новый госпиталь, оснащенный наисовременнейшим оборудованием, мог бы стать весьма неплохим началом.
Я подалась вперед, заинтересованная ответом мужа, потому что знала, что Кариму всегда было трудно отказывать просьбам любимого сына.
Карим, желая сосредоточиться, закрыл глаза и принялся потирать лоб кончиками пальцев, когда внезапно покой нашего домашнего собрания был нарушен громким плачем.
Сбитые с толку, мы недоуменно поглядывали друг па друга и не сразу поняли, что этот странный звук доносился из внутренних покоев виллы и что издавала его Фатьма!
По лицу Карима пробежала волна облегчения, поскольку теперь интересы его сына переключились на другой объект. Первым бросился внутрь Абдулла. За ним поспешили дочери и я, оставив Карима на веранде одного.
Сначала я решила, что Фатьма обожглась, потому что она стояла у кухонной плиты и жарила для нашего ужина говядину с луком. Но тут я быстро заметила, что плач не остановил процесса приготовления пищи, поскольку она продолжала мешать находившиеся на сковородке ингредиенты и, казалось, не понимала, что ее стенания слышны даже за каменными стенами виллы.
– Фатьма! Что случилось? – спросил Абдулла.
Голосом обреченного Фатьма пророкотала:
– О Абдулла, благословенна та женщина, что не появилась на свет! Вторая счастливица – это та, что умерла еще во младенчестве!
Отчаявшись до безумия, Фатьма принялась бить себя кулаками в грудь.
Маха выхватила у нее из руки деревянную мешалку, а Амани начала утешать бедную женщину ласковыми словами.
Абдулла вопросительно посмотрел на меня своими карими глазами.
Я пожала плечами, поскольку растерялась так же, как и он. У меня никаких других мыслей не было, кроме одной, что, должно быть, с ней развелся ее муж и взял в дом другую, более молодую жену, хотя в прошлом они выглядели вполне благополучной парой.
Ее муж Абдул занимал у нас в доме сразу две должности: садовника и семейного шофера. Супруги часто говорили, что считают себя счастливчиками, потому что работают на богатых людей, которые хорошо платят и редко наведываются в страну, поэтому у них было достаточно времени, чтобы проводить его со своими детьми, живущими в одной квартире с матерью Абдула в Каире, Однако я знала, что по закону мужчина в Египте, как и в Саудовской Аравии, имеет над женщиной полную власть. И не было ничего необычного в том, что пожилой мужчина взял себе вторую жену или же развелся с первой и привел в дом более молодую и привлекательную женщину.
Опыт всей моей жизни говорил, что в основе всех бед и страданий женщины всегда стоит мужчина. Раздумывая над горькими словами Фатьмы относительно несчастной женской доли, я решила, что причиной ее горя был мужчина, ибо что может еще до такой степени расстроить женщину в возрасте Фатьмы, как не мысль быть в такие лета брошенной мужем.
Абдулла, Амани и я отвели Фатьму в гостиную и усадили в кресло, а Маха осталась присматривать за незаконченной стряпней.
Всю дорогу Фатьма стонала и прижимала ладонь к макушке, словно человек, пытающийся заглушить боль.
Желая разузнать о причине ее горя, я сделала знак детям, чтобы оставили нас одних, и без обиняков спросила ее:
– Фатьма, что, Абдул развелся с тобой? Фатьма подняла голову и взглянула на меня, ошарашенно заморгав мокрыми от слез глазами. Она повторила мои слова:
– Абдул? Развелся со мной? – она улыбнулась одними губами. – Этот старик? Пусть только попробует! Я проломаю его лысую голову, как яичную скорлупу, и изжарю на тротуаре его мозги.
Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Карим часто любил повторять, что Абдул, на его взгляд, живет в страхе перед женой и что в арабском мире есть по крайней мере одна замужняя женщина, не нуждающаяся в моих советах.
Абдул был в два раза меньше Фатьмы, и однажды Карим случайно собственными глазами увидел, как Фатьма огрела мужа по спине большой палкой. Я спросила:
– Тогда, если дело не в Абдуле, что же все-таки случилось?
Морщинистое лицо Фатьмы осунулось, и она словно растворилась в своих мрачных мыслях. Она так тяжело вздохнула, что я сразу поняла – ее печаль сидит глубоко в сердце. Я в недоумении спрашивала себя, что же могло послужить причиной такого страдания.
– Фатьма! – напомнила я ей о своем существовании.
Вдруг ее лицо стало ярко-красным, и отчаяние Фатьмы прорвалось наружу.
– Все дело в моей внучке Алхаан! Ее отец – чудовищный человек, осел, а не мужчина, этот Нассер! Я бы убила его собственными руками, если бы только моя дочь позволила мне это! Но нет! Она говорит, что она и ее семья может жить так, как считает нужным!
Глаза Фатьмы блеснули гневом, а ее невероятных размеров грудь от негодования заходила ходуном.
– Моя собственная дочь требует, чтобы я не вмешивалась в дела ее семьи! – она в ужасе посмотрела на меня. – Вы можете себе это представить? Не иметь права голоса в жизни моей собственной внучки?
Чувствуя себя страшно заинтригованной, я спросила:
– Что же Нассер сделал со своим ребенком? С твоей внучкой?
Про себя же я с уверенностью подумала, что раз мать девочки не возражала, значит, никакого вреда ребенку не могли причинить.
– Этот Нассер! Он из маленькой деревушки. Что он может знать?
Я в удивлении отпрянула назад, потому что Фатьма плюнула на наш покрытый новыми коврами пол.
Фатьму понесло; она проклинала Нассера, призывала дочь и молила Аллаха спасти свою внучку.
Я потеряла терпение и, возвысив голос, потребовала дать мне ответ.
– Фатьма! Скажи мне немедленно! Что случилось с твоей внучкой?
Безутешная и потерянная, Фатьма крепко стиснула мне ладонь и сказала;
– Сегодня. Сегодня они сделают Алхаан женщиной. В девять часов к ним придет брадобрей. Я не верю, что этот обряд так уж необходим. Ни с одной из моих дочерей мы не обходились подобным образом. Все этот Нассер! Помогите мне, госпожа, пожалуйста…
Прошлое вспыхнуло у меня в памяти. Как хорошо я помнила эту жуткую историю, рассказанную мне старшей сестрой Нурой, когда ее тоже сделали женщиной.
Карим и я еще не поженились, мне было всего шестнадцать лет. Мать наша только что умерла, и Нура как старшая из сестер должна была ответить на мои вопросы относительно обрезания женщин. Я в это время еще не знала, что Нура и две старшие сестры, следующие за ней, также подверглись этому ужасному обряду и в результате всю жизнь вынуждены были страдать от боли и мучений.
Еще в недавнем прошлом в Саудовской Аравии обрезание женщин встречалось не так уж редко, В каждом племени были свои обычаи. В прошлом году я прочла книгу, купленную сыном во время пребывания в Лондоне. Она Называлась «The Empty Quarter»[ 11] и была написана Сен-Джоном Филби, уважаемым британским исследователем пустыни. С помощью моего деда, Абдула Азиза аль-Сауда, основателя и первого короля Саудовской Аравии, Сен-Джон Филби в тридцатых годах проводил интенсивные исследования Аравии.
Я взяла книгу в комнате сына и погрузилась в чтение истории арабских племен, населяющих Саудовскую Аравию, изложенную этим ученым. Я наслаждалась книгой до тех пор, пока не дошла до части, посвященной исследованиям англичан относительно женского обрезания. Я представляла весь ужас жестокости, через которую пришлось пройти моим сестрам, и даже плакала, когда читала задокументированный Филби разговор с одним арабом, жителем пустыни:
Излюбленным коньком его была тема секса, ему нравилось подшучивать над Салихом, пространно рассуждая о практике Манасира, касающейся обрезания женщин.
«Послушайте меня, – сказал он. – они не трогают клитор своих женщин до достижения ими возраста полового созревания, когда девушке предстоит выйти замуж, а за месяц или два до свадьбы устраивается праздник по поводу ее обрезания. Их обрезают именно в этот период, а не сразу после рождения, как это делается в других племенах, —кахтан и мурра, бани хаджир да еще и аджман. Поэтому их женщины вырастают более сладострастные, они очень хороши, и к тому же очень темпераментны! Но потом им все удаляют, делая их тихими и гладкими, охлаждая горячность, но сохраняя желание… Операцию девушкам делают прямо в их шатрах сведущие женщины, хорошо знающие свое дело. За работу они получают доллар или что-то около этого. Они умело орудуют ножницами, бритвой и иглой – всеми инструментами, необходимыми для операции».
Эта информация не могла не заставить меня призадуматься. Мне показалось особенно странным то, что мужчины нетронутых женщин считают сладострастными, однако соглашаются подвергнуть их такой варварской процедуре, чтобы «охладить их горячность». Из литературы я узнала, что для обрезанной женщины каждая близость с мужем превращается в муку, из чего смогла заключить, что нет никакого смысла в причинении женщине такого увечья.
Мой дед, Абдул Азиз аль-Сауд, для своего времени был человеком передовым, он во всем старался достичь лучшего. Будучи уроженцем Неджда, он не уповал на обрезание женщин, так же как и на обдирание кожицы мужчин, что было не менее ужасным.
Обдирание кожицы мужчин означает удаление кожи от пупка до внутренней поверхности ног мужчины. Увидев однажды такое варварство воочию, наш король навсегда запретил практиковать его. Но, несмотря на указ деда, старые привычки умирали долго, и люди под страхом наказания все же продолжали делать то, чему учили их предшественники.
Если в некоторых племенах обрезание женщин было совершенно запрещено, то в других только иссекали капюшон клитора. Иссечение капюшона клитора является наименее распространенным способом женского обрезания, и по своему характеру он аналогичен мужскому обрезанию.
Но в Аравии были и такие племена, где бедным женщинам вместе с клитором удаляли и малые срамные губы. Такой способ был распространен довольно широко, его можно сравнить с полным удалением головки мужского пениса. Моя собственная мать не вняла новому указу, и трое из её дочерей были подвергнуты варварской операции обрезания. Остальных женщин нашего семейства от этого кошмара спасло только вмешательство западного врача и настойчивость отца по отношению к матери, который сумел убедить ее в том, что обрезание женщин – всего-навсего изживший себя языческий ритуал, от которого следовало отказаться. Странно еще и то, что в мусульманских странах именно женщины настаивали на том, чтобы подвергнуть обрезанию своих дочерей, очевидно боясь, что к их физическому отличию будут относиться с предубеждением и, следовательно, дочери останутся без мужей. Только в этом вопросе женской сексуальности образованные мужчины обошли своих жен.
Имеется еще один, наиболее жестокий и опасный метод женского обрезания, известный под названием фараонское обрезание. Я даже не могу себе представить, какую боль испытывали женщины, прошедшие через фараонское обрезание. Эта операция является наиболее радикальной. Девушка, подвергнутая такому ритуалу, оставалась без клитора, а также без малых и больших срамных губ. Если бы аналогичную операцию выполнили на мужчине, это означало бы удаление пениса и мошонки.
Какими варварскими были старые традиции, которые и сегодня еще не канули в прошлое! В Саудовской Аравии было немало сделано для того, чтобы избавиться от изжившей себя традиции, и большинство женщин в моей стране не знакомы с ужасом подобной практики. Мужчины моей семьи запретили эту языческую процедуру, но есть еще семьи, потомки выходцев из Африки, живущие ныне в Аравии, кто готов скорее пойти на наказание, но только бы выполнить ритуал, ссылаясь на то, что ничто так хорошо не способно сохранить женское целомудрие, как снижение шансов на получение ими удовольствия.
Я знала, что считается, что практика женского обрезания берет начало в Нильской долине, и предполагала, что этот, варварский обычай должен кончиться именно там, где начался. Однако многие женщины в Египте и на всем континенте в целом все же и сегодня подвергаются этой бесчеловечной процедуре.
Но за годы жизни в силу того, что в моей семье такая практика уже не применялась, я счастливо забыла об этом уродовании женщин.
Теперь Фатьма тянула меня за руки. Ее умоляющий жест вернул меня к действительности. С огромной печалью вспомнила я лицо девчушки, Алхаан, которая много раз приходила на нашу виллу навестить бабушку. Это был прелестный ребенок, казавшийся умным и счастливым. Мое воображение живо нарисовало мне картину, как мать приведет эту кроху к цирюльнику, разденет ее и раздвинет ножки ребенка перед мужчиной с острой бритвой.
От ужаса меня передернуло. Я не могла поверить, что мать этой чудной девочки может позволить нанести своему ребенку такое страшное увечье. Все же я знала, что па свете было еще много матерей, позволяющих проводить над своими дочерьми такую невыносимую операцию. По данным Всемирной организации здравоохранения, в мире насчитывалось от 80 до 100 миллионов женщин, подвергнувшихся такому изуверству. Вот сколько боли ,ыло причинено маленьким девочкам!
С надеждой в голосе Фатьма воскликнула:
– Госпожа, вы можете спасти мою внучку? Я медленно покачала головой.
– Что я могу сделать, Фатьма, если ты бессильна. Я не член вашей семьи, и мое вмешательство будет воспринято с негодованием.
– Вы принцесса. А моя дочь, она испытывает уважение к принцессам.
Много лет назад я узнала о том, что люди, не имеющие богатства, считают, что деньги вместе с экономической независимостью приносят и мудрость. Как они ошибаются! В конечном итоге все зависит от того, обладает ли человек врожденной культурой. Инстинктивно чувствовала, что дочери Фатьмы мое вмешательство не понравится.
Я беспомощно развела руками.
– Фатьма, что я могу сделать? Всю свою сознательную жизнь я хотела избавить женщин от этого кошмара, – голос мой упал. – А сейчас мне кажется, что мир для наших сестер делается все мрачнее и мрачнее.
Фатьма хранила молчание, в ее черных глазах ясно читалась безысходная печаль.
– Если бы я могла, то помогла бы твоей внучке, но у меня даже нет права высказать свое мнение.
Фатьма выглядела разочарованной, но когда она заговорила, в голосе ее не чувствовалось упрека.
– Понимаю, госпожа, – она смотрела на меня из-под полуприкрытых век. – Но я умоляю вас пойти со мной. Попробовать.
Удивленная упрямством Фатьмы, я почувствовала, как тает моя решимость. Я ощутила, как по моему телу пробежала дрожь, и слабым голосом спросила:
– Где живет твоя дочь?
От избытка эмоций толстые губы Фатьмы буквально взорвались, когда та ответила:
– Очень близко, на машине – рукой подать. Если мы поедем сейчас же, то успеем оказаться там до того, как Нассер вернется с работы.
Я призвала на помощь всю свою храбрость и встала. Про себя же подумала, что, несмотря на очевидный провал, все же должна предпринять попытку. Я понимала, что буду вынуждена что-то соврать мужу, иначе он запретит мне ехать.
– Фатьма, пойди и собери свои вещи. И никому не говори ни слова об этом деле.
– Хорошо, госпожа! Я знаю, Аллаху угодно, чтобы вы помогли мне!
Я видела, как проворно она поспешила к выходу, двигаясь быстрее, чем когда-либо. Несмотря на огромную разницу в нашем положении, мы были с ней товарищами, которые боролись за одно общее дело.
Я причесывала волосы, красила губы и искала сумочку, думая при этом, что сказать Кариму. Я решила сказать ему, что Фатьма сегодня утром узнала о том, что у ее дочери было обнаружено редкое женское заболевание. Но дочь ее от лечения отказалась, сказав, что если на то была воля Аллаха, то она лучше умрет, чем воспрепятствует тому, что суждено, и не примет лечения из рук человека. Фатьма уговорила меня поехать с ней, чтобы убедить дочь в необходимости борьбы за жизнь ради собственных детей. Для пущей убедительности я решила сказать, что сначала не хотела ехать, но никогда не прощу себе, если женщина умрёт, а я и пальцем не пошевельну ради ее спасения. Это был жалкий сценарий, но Карим всегда отмахивался от женских проблем, так и в этот раз он, конечно же, разворчится, но и с места не тронется, чтобы остановить меня.
Но оказалось, что мне не нужно прибегать ко лжи, так как, по словам Абдуллы, пока я разговаривала с Фатьмой, отца позвали к телефону. Карим просил Абдуллу передать мне, что собирается с одним из своих кузенов отправиться в каирское казино и не вернется до позднего вечера. Я поняла, что муж хотел отделаться от сына, который просил пожертвовать миллион долларов пошатнувшейся ливанской экономике. На мой взгляд, его предлог уйти из дома был таким же бесчестным, как и та ложь, которую я собиралась ему преподнести. Кариму была свойственна черта, характерная для большинства арабов. Мой муж не может ответить отказом, он предпочтет пойти на малую ложь и исчезнуть с глаз того, кто ждет ответа.
– Хорошо! – еле слышно пробормотала я. Нежелание Карима оставаться в компании сына оказалось мне на руку.
Передав сообщение отца, Абдулла вернулся к телевизору, и я увидела, что он поглощен какой-то египетской мыльной оперой, которые так обожают арабы многих стран. Я заметила, что губы Амани сложились в недовольную гримасу. Дочь явно была не удовлетворена выбором брата, поскольку именно эта постановка была запрещена в Саудовской Аравии из-за многочисленных сцен с намеком на непристойность.
– Абдулла, мне нужно, чтобы ты отвез меня в дом дочери Фатьмы. Ты можешь это сделать?
Сын с радостью пользовался любой возможностью прокатиться на новом белом «мерседесе», купленном и переправленном Каримом в Египет специально для нашего каирского дома. Из прошлого опыта я знала, что в деловой район нижнего города Карим всегда предпочел бы отправиться на старом «мерседесе», поскольку очень боялся таксистов в этой перенаселенной части Каира.
Абдулла нажатием на кнопку дистанционного управления отключил телевизор и галантно вскочил на ноги.
– Пойду пригоню машину.
Улицы Каира кишели всеми мыслимыми и немыслимыми видами транспорта, и повсюду были пробки. Между транспортными средствами сновали пешеходы. С набитых пассажирами автобусов гроздьями свисали люди. С большим риском для себя они липли к окнам и дверям, словно это был один из самых естественных способов передвижения в городе.
Пока наш автомобиль протискивался по узким улочкам, я с изумлением взирала на толпы народа, заполонявшие город фараонов. Было ясно, что существовать дальше так, как он существует сейчас, Каир не сможет.
Абдулла прервал мои размышления, спросив о цели нашего визита.
Я потребовала, чтобы он поклялся сохранить ее в тайне. Когда я рассказала ему о причине печали Фатьмы, по лицу сына пробежала волна негодования.
Абдулла сказал, что о делах такого рода слышал, но считал подобные россказни сильно преувеличенными.
– Неужели это правда? – спросил он. – Неужели с маленькими девочками проделывают такие вещи?
Я уже собиралась рассказать ему о тете Нуре, но передумала, так как это дело было сугубо интимным, и я понимала, что сестра чувствовала бы себя очень неловко, если бы мой сын узнал о ее увечье. Вместо этого я рассказала ему о женском обрезании то, что знала.
Сын мой был очень рад услышать, что с этой варварской традицией в нашей стране почти покончено, но в то же время мысль о том, что еще столько женщин вынуждены страдать от бессмысленной боли, была для него мучительной.
Весь остаток пути мы молчали, каждый из нас был погружен в собственные мысли, связанные с вечерним происшествием.
Дочь Фатьмы жила в маленьком переулке, ответвляющемся от одной из главных торговых улиц Каира. Абдулла за право припарковать машину на тротуаре напротив магазина одежды неплохо заплатил его хозяину, добавив, что того ждет щедрая награда, если он сможет гарантировать сохранность машины, пока мы будем отсутствовать,
Абдулла проводил меня и Фатьму, поддерживая под руки, через дорогу, маневрируя среди пассажирского транспорта. Вместе с нами он вошел в узкий проулок, ведущий к нашей цели. Улочка была слишком мала для машин, так что мы шли по мощенной камнем дороге мимо закусочных, специализировавшихся на восточных блюдах, обдавших нас крепким запахом готовящейся пищи.
Мы с Абдуллой постоянно обменивались взглядами, потому что раньше никогда не бывали в бедных кварталах Каира. Скученность жилья и бедность его обитателей поразили нас.
Дочь Фатьмы жила в трехэтажном здании в центре переулка. Прямо перед строением стояла мечеть, выглядевшая довольно старой и отчаянно нуждавшейся в ремонте. На первом этаже дома располагалась булочная, а два верхних сдавались квартирантам. Фатьма сказала, что ее дочь Элхам жила на верхнем этаже. Невероятно, но Элхам со своего чердачного помещения, должно быть, смотрела вниз на толпу, потому что узнала мать и позвала ее по имени. Звук ее голоса едва доносился до нас в громком шуме городской сутолоки.
Абдулла не знал, что в этой семье женщинам позволялось встречаться с мужчинами не их семейного круга (в Египте в каждой семье свой взгляд на эту традицию), и сказал, что подождет нас в небольшом кафе, мимо которого мы проходили и где подавали сэндвичи шаварма, представляющие собой тонкие куски мяса ягненка, со всех сторон поджаренные на огне. Их вкладывали внутрь куска арабского хлеба.и подавали для дополнительного вкуса с помидорами, мятой и луком. Сэндвичи шаварма всегда были любимой пищей моих детей, и Абдулла сказал, что проголодался.
Чтобы отвлечь Карима, я попросила Абдуллу рассказать о Ливане подробнее, поскольку с момента нашей встречи в Каире у нас почти не было времени, чтобы остаться с ним наедине и выслушать историю его приключения. Я помнила, что Карим, будучи молодым, провел в прекрасном городе Бейруте немало счастливых дней. До того, как началась эта бессмысленная кровавая война, разрушившая когда-то прелестный край, многие члены саудовской королевской семьи любили приезжать туда, чтобы отдохнуть и расслабиться.
Абдулла видел надежду там, где Кариму казалось, что ее нет. Он сказал, что особое впечатление на него произвел ливанский дух. Абдулла удивлялся тому, что ливанский народ не только выжил, но и вышел из такой грязной гражданской войны, не утратив своего оптимизма, и сохранил веру в то, что сумеет превзойти свое прекрасное прошлое. Абдулла считал, что если ливанцам дать хотя бы полшанса, они снова поднимутся и займут достойное место среди других стран арабского мира.
Абдулла замолчал и посмотрел на отца, затем спросил, не желает ли отец вложить деньги в экономику этой страны.
Карим наградил сыпа ободряющей улыбкой. Мой муж относится к числу тех людей, которые ищут экономическую выгоду во всем. Отсутствие интереса сына к таким делам раньше всегда угнетало Карима. Впрочем, улыбка его быстро исчезла, когда сын добавил, что инфраструктура страны почти целиком разрушена и в ней имеется более чем достаточно сфер, нуждающихся в пожертвованиях.
Я едва не умерла от смеха, когда увидела лицо Карима. Хотя сидел он очень прямо и всеми силами пытался изобразить подобие заинтересованности, ему с трудом удавалось скрыть раздражение; он посмотрел на сына так, словно видел его в первый раз.
Я знала, что муж еще не вполне оправился после гордого заявления Абдуллы, что вся сумма в один миллион долларов, взятая из сейфа, была им безвозмездно передана лечебнице, в которой находился старший брат Джафара. У мужа не хватило духа упрекнуть сына за благородный поступок, и он, несмотря на потерю миллиона долларов, только с печальной нежностью посмотрел на Абдуллу.
Позже Карим признался мне, что пожертвование денег Ливану было равнозначно выбрасыванию их на ветер, потому что, кто знает, может быть, завтра пожар разрушительной войны снова прокатится по ливанской земле. Пусть ливанцы сначала докажут, что их намерения восстановить мир серьезны, тогда Карим рассмотрит возможность оказания помощи братьям-арабам.
Абдулла был поражен отсутствием оборудования в лечебнице, в которую был помещен брат Джафара, и опять заговорил об этом. Он сказал, что не в состоянии забыть ужасных условий, в которых живут в больнице раненые. На глаза Абдуллы навернулись слезы, когда он заговорил о мужчинах и женщинах, лишенных конечностей, ограниченных стенами маленьких палат, потому что у них нет ни протезов, ни инвалидных колясок. Абдулла видел людей, привязанных к деревянным столам, людей, совершенно неподвижных, людей, стоически принимавших возможность жизни, лишенной каких бы то ни было радостей.
Абдулла узнал страшную правду, заключающуюся в том, что большинство ливанских раненых не имеют уцелевших родственников, которые могли бы платить за их лечение и содержание.
С болью в голосе он спросил:
– Неужели мир не знает или не желает знать о том ущербе, что был нанесен этой стране?
Я напомнила Абдулле о более счастливых обстоятельствах, сказав, что брату Джафара повезло больше, чем другим, поскольку Джафар регулярно высылал деньги, необходимые для его медицинского обслуживания. Но даже его положение бледнеет по сравнению с теми последними достижениями прогрессивного здравоохранения, которые гарантированы каждому жителю Саудовской Аравии ее нефтяным богатством. Теперь брат Джафара получит лечение согласно последнему слову медицины, потому что Фуад забрал с собой брата зятя, чтобы все они могли жить одной семьей.
Теперь и наш сын хотел, чтобы его отец часть своего личного состояния употребил на нужды Ливана. Абдулла считал, что новый госпиталь, оснащенный наисовременнейшим оборудованием, мог бы стать весьма неплохим началом.
Я подалась вперед, заинтересованная ответом мужа, потому что знала, что Кариму всегда было трудно отказывать просьбам любимого сына.
Карим, желая сосредоточиться, закрыл глаза и принялся потирать лоб кончиками пальцев, когда внезапно покой нашего домашнего собрания был нарушен громким плачем.
Сбитые с толку, мы недоуменно поглядывали друг па друга и не сразу поняли, что этот странный звук доносился из внутренних покоев виллы и что издавала его Фатьма!
По лицу Карима пробежала волна облегчения, поскольку теперь интересы его сына переключились на другой объект. Первым бросился внутрь Абдулла. За ним поспешили дочери и я, оставив Карима на веранде одного.
Сначала я решила, что Фатьма обожглась, потому что она стояла у кухонной плиты и жарила для нашего ужина говядину с луком. Но тут я быстро заметила, что плач не остановил процесса приготовления пищи, поскольку она продолжала мешать находившиеся на сковородке ингредиенты и, казалось, не понимала, что ее стенания слышны даже за каменными стенами виллы.
– Фатьма! Что случилось? – спросил Абдулла.
Голосом обреченного Фатьма пророкотала:
– О Абдулла, благословенна та женщина, что не появилась на свет! Вторая счастливица – это та, что умерла еще во младенчестве!
Отчаявшись до безумия, Фатьма принялась бить себя кулаками в грудь.
Маха выхватила у нее из руки деревянную мешалку, а Амани начала утешать бедную женщину ласковыми словами.
Абдулла вопросительно посмотрел на меня своими карими глазами.
Я пожала плечами, поскольку растерялась так же, как и он. У меня никаких других мыслей не было, кроме одной, что, должно быть, с ней развелся ее муж и взял в дом другую, более молодую жену, хотя в прошлом они выглядели вполне благополучной парой.
Ее муж Абдул занимал у нас в доме сразу две должности: садовника и семейного шофера. Супруги часто говорили, что считают себя счастливчиками, потому что работают на богатых людей, которые хорошо платят и редко наведываются в страну, поэтому у них было достаточно времени, чтобы проводить его со своими детьми, живущими в одной квартире с матерью Абдула в Каире, Однако я знала, что по закону мужчина в Египте, как и в Саудовской Аравии, имеет над женщиной полную власть. И не было ничего необычного в том, что пожилой мужчина взял себе вторую жену или же развелся с первой и привел в дом более молодую и привлекательную женщину.
Опыт всей моей жизни говорил, что в основе всех бед и страданий женщины всегда стоит мужчина. Раздумывая над горькими словами Фатьмы относительно несчастной женской доли, я решила, что причиной ее горя был мужчина, ибо что может еще до такой степени расстроить женщину в возрасте Фатьмы, как не мысль быть в такие лета брошенной мужем.
Абдулла, Амани и я отвели Фатьму в гостиную и усадили в кресло, а Маха осталась присматривать за незаконченной стряпней.
Всю дорогу Фатьма стонала и прижимала ладонь к макушке, словно человек, пытающийся заглушить боль.
Желая разузнать о причине ее горя, я сделала знак детям, чтобы оставили нас одних, и без обиняков спросила ее:
– Фатьма, что, Абдул развелся с тобой? Фатьма подняла голову и взглянула на меня, ошарашенно заморгав мокрыми от слез глазами. Она повторила мои слова:
– Абдул? Развелся со мной? – она улыбнулась одними губами. – Этот старик? Пусть только попробует! Я проломаю его лысую голову, как яичную скорлупу, и изжарю на тротуаре его мозги.
Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Карим часто любил повторять, что Абдул, на его взгляд, живет в страхе перед женой и что в арабском мире есть по крайней мере одна замужняя женщина, не нуждающаяся в моих советах.
Абдул был в два раза меньше Фатьмы, и однажды Карим случайно собственными глазами увидел, как Фатьма огрела мужа по спине большой палкой. Я спросила:
– Тогда, если дело не в Абдуле, что же все-таки случилось?
Морщинистое лицо Фатьмы осунулось, и она словно растворилась в своих мрачных мыслях. Она так тяжело вздохнула, что я сразу поняла – ее печаль сидит глубоко в сердце. Я в недоумении спрашивала себя, что же могло послужить причиной такого страдания.
– Фатьма! – напомнила я ей о своем существовании.
Вдруг ее лицо стало ярко-красным, и отчаяние Фатьмы прорвалось наружу.
– Все дело в моей внучке Алхаан! Ее отец – чудовищный человек, осел, а не мужчина, этот Нассер! Я бы убила его собственными руками, если бы только моя дочь позволила мне это! Но нет! Она говорит, что она и ее семья может жить так, как считает нужным!
Глаза Фатьмы блеснули гневом, а ее невероятных размеров грудь от негодования заходила ходуном.
– Моя собственная дочь требует, чтобы я не вмешивалась в дела ее семьи! – она в ужасе посмотрела на меня. – Вы можете себе это представить? Не иметь права голоса в жизни моей собственной внучки?
Чувствуя себя страшно заинтригованной, я спросила:
– Что же Нассер сделал со своим ребенком? С твоей внучкой?
Про себя же я с уверенностью подумала, что раз мать девочки не возражала, значит, никакого вреда ребенку не могли причинить.
– Этот Нассер! Он из маленькой деревушки. Что он может знать?
Я в удивлении отпрянула назад, потому что Фатьма плюнула на наш покрытый новыми коврами пол.
Фатьму понесло; она проклинала Нассера, призывала дочь и молила Аллаха спасти свою внучку.
Я потеряла терпение и, возвысив голос, потребовала дать мне ответ.
– Фатьма! Скажи мне немедленно! Что случилось с твоей внучкой?
Безутешная и потерянная, Фатьма крепко стиснула мне ладонь и сказала;
– Сегодня. Сегодня они сделают Алхаан женщиной. В девять часов к ним придет брадобрей. Я не верю, что этот обряд так уж необходим. Ни с одной из моих дочерей мы не обходились подобным образом. Все этот Нассер! Помогите мне, госпожа, пожалуйста…
Прошлое вспыхнуло у меня в памяти. Как хорошо я помнила эту жуткую историю, рассказанную мне старшей сестрой Нурой, когда ее тоже сделали женщиной.
Карим и я еще не поженились, мне было всего шестнадцать лет. Мать наша только что умерла, и Нура как старшая из сестер должна была ответить на мои вопросы относительно обрезания женщин. Я в это время еще не знала, что Нура и две старшие сестры, следующие за ней, также подверглись этому ужасному обряду и в результате всю жизнь вынуждены были страдать от боли и мучений.
Еще в недавнем прошлом в Саудовской Аравии обрезание женщин встречалось не так уж редко, В каждом племени были свои обычаи. В прошлом году я прочла книгу, купленную сыном во время пребывания в Лондоне. Она Называлась «The Empty Quarter»[ 11] и была написана Сен-Джоном Филби, уважаемым британским исследователем пустыни. С помощью моего деда, Абдула Азиза аль-Сауда, основателя и первого короля Саудовской Аравии, Сен-Джон Филби в тридцатых годах проводил интенсивные исследования Аравии.
Я взяла книгу в комнате сына и погрузилась в чтение истории арабских племен, населяющих Саудовскую Аравию, изложенную этим ученым. Я наслаждалась книгой до тех пор, пока не дошла до части, посвященной исследованиям англичан относительно женского обрезания. Я представляла весь ужас жестокости, через которую пришлось пройти моим сестрам, и даже плакала, когда читала задокументированный Филби разговор с одним арабом, жителем пустыни:
Излюбленным коньком его была тема секса, ему нравилось подшучивать над Салихом, пространно рассуждая о практике Манасира, касающейся обрезания женщин.
«Послушайте меня, – сказал он. – они не трогают клитор своих женщин до достижения ими возраста полового созревания, когда девушке предстоит выйти замуж, а за месяц или два до свадьбы устраивается праздник по поводу ее обрезания. Их обрезают именно в этот период, а не сразу после рождения, как это делается в других племенах, —кахтан и мурра, бани хаджир да еще и аджман. Поэтому их женщины вырастают более сладострастные, они очень хороши, и к тому же очень темпераментны! Но потом им все удаляют, делая их тихими и гладкими, охлаждая горячность, но сохраняя желание… Операцию девушкам делают прямо в их шатрах сведущие женщины, хорошо знающие свое дело. За работу они получают доллар или что-то около этого. Они умело орудуют ножницами, бритвой и иглой – всеми инструментами, необходимыми для операции».
Эта информация не могла не заставить меня призадуматься. Мне показалось особенно странным то, что мужчины нетронутых женщин считают сладострастными, однако соглашаются подвергнуть их такой варварской процедуре, чтобы «охладить их горячность». Из литературы я узнала, что для обрезанной женщины каждая близость с мужем превращается в муку, из чего смогла заключить, что нет никакого смысла в причинении женщине такого увечья.
Мой дед, Абдул Азиз аль-Сауд, для своего времени был человеком передовым, он во всем старался достичь лучшего. Будучи уроженцем Неджда, он не уповал на обрезание женщин, так же как и на обдирание кожицы мужчин, что было не менее ужасным.
Обдирание кожицы мужчин означает удаление кожи от пупка до внутренней поверхности ног мужчины. Увидев однажды такое варварство воочию, наш король навсегда запретил практиковать его. Но, несмотря на указ деда, старые привычки умирали долго, и люди под страхом наказания все же продолжали делать то, чему учили их предшественники.
Если в некоторых племенах обрезание женщин было совершенно запрещено, то в других только иссекали капюшон клитора. Иссечение капюшона клитора является наименее распространенным способом женского обрезания, и по своему характеру он аналогичен мужскому обрезанию.
Но в Аравии были и такие племена, где бедным женщинам вместе с клитором удаляли и малые срамные губы. Такой способ был распространен довольно широко, его можно сравнить с полным удалением головки мужского пениса. Моя собственная мать не вняла новому указу, и трое из её дочерей были подвергнуты варварской операции обрезания. Остальных женщин нашего семейства от этого кошмара спасло только вмешательство западного врача и настойчивость отца по отношению к матери, который сумел убедить ее в том, что обрезание женщин – всего-навсего изживший себя языческий ритуал, от которого следовало отказаться. Странно еще и то, что в мусульманских странах именно женщины настаивали на том, чтобы подвергнуть обрезанию своих дочерей, очевидно боясь, что к их физическому отличию будут относиться с предубеждением и, следовательно, дочери останутся без мужей. Только в этом вопросе женской сексуальности образованные мужчины обошли своих жен.
Имеется еще один, наиболее жестокий и опасный метод женского обрезания, известный под названием фараонское обрезание. Я даже не могу себе представить, какую боль испытывали женщины, прошедшие через фараонское обрезание. Эта операция является наиболее радикальной. Девушка, подвергнутая такому ритуалу, оставалась без клитора, а также без малых и больших срамных губ. Если бы аналогичную операцию выполнили на мужчине, это означало бы удаление пениса и мошонки.
Какими варварскими были старые традиции, которые и сегодня еще не канули в прошлое! В Саудовской Аравии было немало сделано для того, чтобы избавиться от изжившей себя традиции, и большинство женщин в моей стране не знакомы с ужасом подобной практики. Мужчины моей семьи запретили эту языческую процедуру, но есть еще семьи, потомки выходцев из Африки, живущие ныне в Аравии, кто готов скорее пойти на наказание, но только бы выполнить ритуал, ссылаясь на то, что ничто так хорошо не способно сохранить женское целомудрие, как снижение шансов на получение ими удовольствия.
Я знала, что считается, что практика женского обрезания берет начало в Нильской долине, и предполагала, что этот, варварский обычай должен кончиться именно там, где начался. Однако многие женщины в Египте и на всем континенте в целом все же и сегодня подвергаются этой бесчеловечной процедуре.
Но за годы жизни в силу того, что в моей семье такая практика уже не применялась, я счастливо забыла об этом уродовании женщин.
Теперь Фатьма тянула меня за руки. Ее умоляющий жест вернул меня к действительности. С огромной печалью вспомнила я лицо девчушки, Алхаан, которая много раз приходила на нашу виллу навестить бабушку. Это был прелестный ребенок, казавшийся умным и счастливым. Мое воображение живо нарисовало мне картину, как мать приведет эту кроху к цирюльнику, разденет ее и раздвинет ножки ребенка перед мужчиной с острой бритвой.
От ужаса меня передернуло. Я не могла поверить, что мать этой чудной девочки может позволить нанести своему ребенку такое страшное увечье. Все же я знала, что па свете было еще много матерей, позволяющих проводить над своими дочерьми такую невыносимую операцию. По данным Всемирной организации здравоохранения, в мире насчитывалось от 80 до 100 миллионов женщин, подвергнувшихся такому изуверству. Вот сколько боли ,ыло причинено маленьким девочкам!
С надеждой в голосе Фатьма воскликнула:
– Госпожа, вы можете спасти мою внучку? Я медленно покачала головой.
– Что я могу сделать, Фатьма, если ты бессильна. Я не член вашей семьи, и мое вмешательство будет воспринято с негодованием.
– Вы принцесса. А моя дочь, она испытывает уважение к принцессам.
Много лет назад я узнала о том, что люди, не имеющие богатства, считают, что деньги вместе с экономической независимостью приносят и мудрость. Как они ошибаются! В конечном итоге все зависит от того, обладает ли человек врожденной культурой. Инстинктивно чувствовала, что дочери Фатьмы мое вмешательство не понравится.
Я беспомощно развела руками.
– Фатьма, что я могу сделать? Всю свою сознательную жизнь я хотела избавить женщин от этого кошмара, – голос мой упал. – А сейчас мне кажется, что мир для наших сестер делается все мрачнее и мрачнее.
Фатьма хранила молчание, в ее черных глазах ясно читалась безысходная печаль.
– Если бы я могла, то помогла бы твоей внучке, но у меня даже нет права высказать свое мнение.
Фатьма выглядела разочарованной, но когда она заговорила, в голосе ее не чувствовалось упрека.
– Понимаю, госпожа, – она смотрела на меня из-под полуприкрытых век. – Но я умоляю вас пойти со мной. Попробовать.
Удивленная упрямством Фатьмы, я почувствовала, как тает моя решимость. Я ощутила, как по моему телу пробежала дрожь, и слабым голосом спросила:
– Где живет твоя дочь?
От избытка эмоций толстые губы Фатьмы буквально взорвались, когда та ответила:
– Очень близко, на машине – рукой подать. Если мы поедем сейчас же, то успеем оказаться там до того, как Нассер вернется с работы.
Я призвала на помощь всю свою храбрость и встала. Про себя же подумала, что, несмотря на очевидный провал, все же должна предпринять попытку. Я понимала, что буду вынуждена что-то соврать мужу, иначе он запретит мне ехать.
– Фатьма, пойди и собери свои вещи. И никому не говори ни слова об этом деле.
– Хорошо, госпожа! Я знаю, Аллаху угодно, чтобы вы помогли мне!
Я видела, как проворно она поспешила к выходу, двигаясь быстрее, чем когда-либо. Несмотря на огромную разницу в нашем положении, мы были с ней товарищами, которые боролись за одно общее дело.
Я причесывала волосы, красила губы и искала сумочку, думая при этом, что сказать Кариму. Я решила сказать ему, что Фатьма сегодня утром узнала о том, что у ее дочери было обнаружено редкое женское заболевание. Но дочь ее от лечения отказалась, сказав, что если на то была воля Аллаха, то она лучше умрет, чем воспрепятствует тому, что суждено, и не примет лечения из рук человека. Фатьма уговорила меня поехать с ней, чтобы убедить дочь в необходимости борьбы за жизнь ради собственных детей. Для пущей убедительности я решила сказать, что сначала не хотела ехать, но никогда не прощу себе, если женщина умрёт, а я и пальцем не пошевельну ради ее спасения. Это был жалкий сценарий, но Карим всегда отмахивался от женских проблем, так и в этот раз он, конечно же, разворчится, но и с места не тронется, чтобы остановить меня.
Но оказалось, что мне не нужно прибегать ко лжи, так как, по словам Абдуллы, пока я разговаривала с Фатьмой, отца позвали к телефону. Карим просил Абдуллу передать мне, что собирается с одним из своих кузенов отправиться в каирское казино и не вернется до позднего вечера. Я поняла, что муж хотел отделаться от сына, который просил пожертвовать миллион долларов пошатнувшейся ливанской экономике. На мой взгляд, его предлог уйти из дома был таким же бесчестным, как и та ложь, которую я собиралась ему преподнести. Кариму была свойственна черта, характерная для большинства арабов. Мой муж не может ответить отказом, он предпочтет пойти на малую ложь и исчезнуть с глаз того, кто ждет ответа.
– Хорошо! – еле слышно пробормотала я. Нежелание Карима оставаться в компании сына оказалось мне на руку.
Передав сообщение отца, Абдулла вернулся к телевизору, и я увидела, что он поглощен какой-то египетской мыльной оперой, которые так обожают арабы многих стран. Я заметила, что губы Амани сложились в недовольную гримасу. Дочь явно была не удовлетворена выбором брата, поскольку именно эта постановка была запрещена в Саудовской Аравии из-за многочисленных сцен с намеком на непристойность.
– Абдулла, мне нужно, чтобы ты отвез меня в дом дочери Фатьмы. Ты можешь это сделать?
Сын с радостью пользовался любой возможностью прокатиться на новом белом «мерседесе», купленном и переправленном Каримом в Египет специально для нашего каирского дома. Из прошлого опыта я знала, что в деловой район нижнего города Карим всегда предпочел бы отправиться на старом «мерседесе», поскольку очень боялся таксистов в этой перенаселенной части Каира.
Абдулла нажатием на кнопку дистанционного управления отключил телевизор и галантно вскочил на ноги.
– Пойду пригоню машину.
Улицы Каира кишели всеми мыслимыми и немыслимыми видами транспорта, и повсюду были пробки. Между транспортными средствами сновали пешеходы. С набитых пассажирами автобусов гроздьями свисали люди. С большим риском для себя они липли к окнам и дверям, словно это был один из самых естественных способов передвижения в городе.
Пока наш автомобиль протискивался по узким улочкам, я с изумлением взирала на толпы народа, заполонявшие город фараонов. Было ясно, что существовать дальше так, как он существует сейчас, Каир не сможет.
Абдулла прервал мои размышления, спросив о цели нашего визита.
Я потребовала, чтобы он поклялся сохранить ее в тайне. Когда я рассказала ему о причине печали Фатьмы, по лицу сына пробежала волна негодования.
Абдулла сказал, что о делах такого рода слышал, но считал подобные россказни сильно преувеличенными.
– Неужели это правда? – спросил он. – Неужели с маленькими девочками проделывают такие вещи?
Я уже собиралась рассказать ему о тете Нуре, но передумала, так как это дело было сугубо интимным, и я понимала, что сестра чувствовала бы себя очень неловко, если бы мой сын узнал о ее увечье. Вместо этого я рассказала ему о женском обрезании то, что знала.
Сын мой был очень рад услышать, что с этой варварской традицией в нашей стране почти покончено, но в то же время мысль о том, что еще столько женщин вынуждены страдать от бессмысленной боли, была для него мучительной.
Весь остаток пути мы молчали, каждый из нас был погружен в собственные мысли, связанные с вечерним происшествием.
Дочь Фатьмы жила в маленьком переулке, ответвляющемся от одной из главных торговых улиц Каира. Абдулла за право припарковать машину на тротуаре напротив магазина одежды неплохо заплатил его хозяину, добавив, что того ждет щедрая награда, если он сможет гарантировать сохранность машины, пока мы будем отсутствовать,
Абдулла проводил меня и Фатьму, поддерживая под руки, через дорогу, маневрируя среди пассажирского транспорта. Вместе с нами он вошел в узкий проулок, ведущий к нашей цели. Улочка была слишком мала для машин, так что мы шли по мощенной камнем дороге мимо закусочных, специализировавшихся на восточных блюдах, обдавших нас крепким запахом готовящейся пищи.
Мы с Абдуллой постоянно обменивались взглядами, потому что раньше никогда не бывали в бедных кварталах Каира. Скученность жилья и бедность его обитателей поразили нас.
Дочь Фатьмы жила в трехэтажном здании в центре переулка. Прямо перед строением стояла мечеть, выглядевшая довольно старой и отчаянно нуждавшейся в ремонте. На первом этаже дома располагалась булочная, а два верхних сдавались квартирантам. Фатьма сказала, что ее дочь Элхам жила на верхнем этаже. Невероятно, но Элхам со своего чердачного помещения, должно быть, смотрела вниз на толпу, потому что узнала мать и позвала ее по имени. Звук ее голоса едва доносился до нас в громком шуме городской сутолоки.
Абдулла не знал, что в этой семье женщинам позволялось встречаться с мужчинами не их семейного круга (в Египте в каждой семье свой взгляд на эту традицию), и сказал, что подождет нас в небольшом кафе, мимо которого мы проходили и где подавали сэндвичи шаварма, представляющие собой тонкие куски мяса ягненка, со всех сторон поджаренные на огне. Их вкладывали внутрь куска арабского хлеба.и подавали для дополнительного вкуса с помидорами, мятой и луком. Сэндвичи шаварма всегда были любимой пищей моих детей, и Абдулла сказал, что проголодался.