Северов Петр Федорович. Морские были

   - Нам было очень трудно, потому что с ними дружны племена севера и потому что русские постоянно выставляли часовых. Их часовые были очень зорки. Однако мы выждали темную ночь...
   "Доктор", присутствовавший при торжественной встрече воинов, спросил:
   - Они погибли все до одного?..
   - Да, русские погибли все, - ответил старший воин. - Они не ожидали нападения.
   - Ты говоришь только о русских, - заметил "доктор". - А их проводники?
   Воин взглянул на вождя и проговорил смущенно:
   - Я не знал, как быть с проводниками. Разве мы должны были им тоже мстить? В темноте не разберешь, где русский, где индеец... Один проводник был убит...
   - А второй? - настойчиво допытывался Хайли.
   - Второй ушел... Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и мы напрасно его искали. Очевидно, он успел взять кожаную сумку русского начальника. В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы утром пойти на розыски беглеца, но я не знал, нужно ли мстить и проводникам.
   - Это очень печально, - негромко заметил "доктор".
   - Да, это очень плохо, - согласился Инхаглик.
   Окончательно смущенный суровостью старого вождя, воин сказал убежденно:
   - Один человек без оружия, без продуктов ни за что не уцелеет в том краю. Он умрет. Он утонет в болоте или его растерзают гризли*. Скорее всего он умрет от голода.
   ______________ * Гризли - серый медведь. Распространен в Северной Америке.
   Инхаглик ничего не ответил. Он по-прежнему был задумчив и хмур и нисколько не заинтересовался ни оружием, ни вещами русских. Но "доктор" оживился, даже привстал со скамьи, и снова маленькие прищуренные глазки его засмеялись.
   - У тебя отважные воины, брат мой, и они достойны награды! После победы должно наступить всеобщее торжество... У меня найдутся для этого случая "веселые капли"... Хватит для всех!
   Боб Хайли знал, чем можно расшевелить вождя. И он не ошибся: Инхаглик сразу же повеселел и приказал готовить общий праздничный ужин.
   Проводник Анатолий бежал по берегу Медной весь остаток ночи. Утром, опасаясь преследования, он свернул в горы. В дебрях тайги пробираться было еще труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к груди кожаную сумку Серебренникова...
   Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца, и если бы не эта сумка с заветными бумагами начальника, которые во что бы то ни стало нужно было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошел бы навстречу убийцам.
   В тех местах, через которые бежал индеец, наверное, не бывал еще ни один человек. В непроходимой тайге, в болотистых долинах, на скалистых горных перевалах Анатолий не видел ни тропинки, ни срубленного дерева, ни следов костра. Только птицы да звери населяли этот суровый край.
   Силы изменяли Анатолию. Ему хотелось упасть на гнилую листву и лежать, ни о чем не думая. Но кожаная сумка, которую он все время прижимал к груди, напоминала о долге перед русским начальником. Проводник вспомнил дальнюю дорогу по руслу Медной, борьбу с водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом, знакомую улыбку штурмана и его уверенный веселый голос: "Мы расколдуем эту реку!.."
   Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь напролет и доберется к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев. Он передаст им кожаную сумку и потребует клятвы, добрым именем русского друга потребует слова, что эта сумка будет доставлена на Константиновский редут...
   Он шел до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить в себе, что Плавежное озеро близко, стараясь верить в эту ложь. А утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед ними и понял, что возвратился на то самое место, где был вечером... Значит, за ночь он обошел огромную гору вокруг и не заметил, когда сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал.
   Послышался шорох. Подняв голову, Анатолий увидел неподалеку медведя. Косматый плосколобый гризли железно-серой масти, насторожив короткие уши, пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий медленно поднялся с земли.
   - Ты не тронешь меня, гризли, - сказал он негромко, - правда, не тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!..
   Медведь покачивал тяжелой головой, а индейцу в полубреду казалось, будто зверь выражал ему сочувствие, будто он все понял и потому вскоре скрылся в сосняке.
   Сколько дней и ночей шел проводник на юг, сколько раз падал и терял сознание, - он и сам не мог припомнить. Анатолий питался корой березы и корнями трав, пил воду из черных удушливых болот, спал на голых камнях, не чувствуя холода.
   Глубокой беззвездной ночью он выполз на берег реки Тлышитны. Последние сутки он не мог идти, но, собрав последние силы, упрямо полз. Утром его заметили на берегу индейцы-рыбаки, те самые, что недавно помогали штурману строить байдару. Их испугал Анатолий - полуголый скелет, обтянутый кожей, залитый кровью, сочившейся из израненных рук и лица. И рыбаки изо всех сил стали грести к противоположному берегу.
   Тогда он приподнялся на локте и крикнул:
   - Я - проводник русского начальника...
   Медленно, осторожно, поминутно отгоняя криками "злых духов", индейцы приблизились к Анатолию. Он лежал на галечнике, широко открыв мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди.
   Они узнали проводника и хотели поднять, чтобы перенести в байдару, но он сказал:
   - Не трогайте... Не нужно. Русский начальник и весь отряд погибли, а я доживаю последние минуты. Дайте мне клятву... Поклянитесь, что отнесете эту сумку на берег океана и передадите русским...
   - Клянемся... - негромко сказали рыбаки.
   Он помолчал, собираясь с силами.
   - Хорошо. Теперь возьмите сумку...
   - Кто их убил? Расскажи нам... Кто? - допытывались индейцы.
   Но Анатолий уже не слышал их голосов. Мутные глаза его остановились, в них больше не отражалось солнце...
   Шумное веселье в лагере "воронов" началось на закате. В свете огромных костров, зажженных на берегу, воины плясали и пели, и черные тени их метались по стволам деревьев, стоявших у берега сплошной стеной. Празднество было тем более громким, что уже перед самым вечером старому Инхаглику удалось застрелить неподалеку от селения большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый год.
   Гордый своей удачей, Инхаглик с радостным удивлением осматривал ружье и подробно рассказывал любопытным, как это произошло.
   - Я стреляю из этого ружья в десятый раз... Я не верил, что из такого красивого, как игрушка, ружья можно убить большого оленя. Но когда я прицелился и выстрелил - олень сразу же упал.
   Индейцы слушали изумленно, и каждому хотелось прикоснуться к чудесному ружью. Инхаглик не возражал, - в этот вечер старый вождь был очень добр.
   В самый разгар веселья старший из воинов, тот, что руководил походом мстителей, спросил у вождя:
   - Почему ты, храбрейший из храбрых, не был обрадован нашей победой? Мы сделали то, что ты приказал, однако ты встретил нас молчанием...
   "Доктор", сидевший напротив вождя, ответил за него через переводчика:
   - Это потому, что брат мой, Инхаглик, все время думал о вашей судьбе и пережил, быть может, больше, чем вы пережили.
   Но к удивлению многих старый Инхаглик-Черная Стрела покачал косматой головой и впервые твердо, угрюмо, почти зло возразил "доктору":
   - Нет, это произошло по другой причине, - сказал он.
   Боб Хайли сделал вид, будто не расслышал этих интонаций, и заметил поспешно:
   - Мало ли забот у вождя? Он думал не о том, что уже сделано, - о завтрашнем дне и заботы его и мудрые мысли...
   Хайли взял бутыль и до краев наполнил большую деревянную чашку, стоявшую перед вождем:
   - "Веселые капли" помогут тебе, брат мой, быстро и смело принимать решения...
   Инхаглик улыбнулся:
   - Ты добр... Ты подарил мне красивое ружье и сказал, что даришь на счастье... Твои слова, я думаю, оправдаются.
   Боб Хайли повеселел:
   - Конечно, оправдаются, брат мой! Это ружье даст тебе еще десятки оленей, а если тебе случится встретиться с врагом, он станет перед тобой на колени.
   - Хорошо, - сказал Инхаглик, - если мне случится встретиться с врагом, я заставлю его стать на колени. Но скажи мне, доктор, если смерть так послушна этому ружью, нет ли у тебя лекарства, дающего бессмертие?
   "Доктор" ответил смеясь:
   - Такого лекарства не существует...
   - Но есть ли другое лекарство, призывающее смерть?
   Боб Хайли насторожился:
   - Не знаю... Не слышал.
   - А если на маленькой посуде изображены мертвая голова и кости, что это означает?
   - Где видел ты такую посуду? - спросил американец, бледнея.
   Инхаглик подал ему темный флакончик и заметил, как дрогнула рука "доктора", когда тот принял его. Впрочем, Хайли сразу же овладел собой и засмеялся:
   - Этим лекарством я лечил твоего сына, и оно, как ты знаешь, помогло. Оно дает человеку силу и бесстрашие, но у меня больше нет такого редкого и дорогого лекарства.
   - Я хочу, чтобы ты был сильным и бесстрашным, - сказал Инхаглик. Здесь оставалось несколько капель твоего редкого лекарства, но ты уже проглотил их с олениной.
   Трясясь и еще больше бледнея, Боб Хайли медленно встал из-за стола:
   - Это неправда... Ты не мог этого сделать!
   Большими глотками индеец выпил всю чашку до дна, и глаза его потускнели:
   - Я хотел, чтобы ты был бесстрашным и сильным. Я знаю, что все твои лекарства поддерживают здоровье и не приносят вреда.
   Возможно, что и теперь "доктор" смог бы сохранить спокойствие - у него оставалась все-таки малая надежда на ослабленность яда и на то, что доза была слишком незначительной, не смертельной. Но его выдал переводчик. С криком он бросился к вождю.
   - Ты отравил доктора... Теперь ты не вождь!.. Ты убийца друга!..
   Коротким движением руки Инхаглик отбросил его в сторону и встал, опираясь на ружье.
   - Как ты себя чувствуешь, доктор?
   С огромным усилием Боб Хайли сдержался, чтобы не вскрикнуть; как будто ледяное лезвие бритвы полоснуло его по легким. С горечью он успел подумать о том, что какая-то жалкая стекляшка обрывала и жизнь его и планы. И еще он подумал о Куорлсе: вот ради чьей наживы он сейчас умрет! Конечно же, и Куорлс, и компаньоны только посмеются над Бобом Хайли, над этим неудавшимся миллионером, который отдал им свое богатство... Отдал ли уже? Нет! Пусть сами испытают, чего оно стоит.
   - Я чувствую себя хорошо, - задыхаясь ответил "доктор". - Да... очень... очень хорошо. Но ты должен чувствовать себя плохо, старая глупая ворона... Это ты убил ни в чем неповинных русских... И ты похоронил четверых своих лучших воинов, а потом еще благодарил меня... благодарил! За что же эта благодарность? За "веселые капли" на похоронах? Или за то, что я отобрал вашу землю и собирался прогнать всех вас отсюда? Ты не можешь быть вождем, потому что ты глуп и доверчив, как теленок... Сюда уже идут мои люди... Они прогонят тебя...
   Багровое лицо Инхаглика словно окаменело. Он выслушал "доктора" до последнего слова и, опустив голову, сказал:
   - Ты прав... Я не могу быть вождем. Пусть меня судят мои воины. Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей.
   Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружье.
   - Ты прав и в том, что я доверчив и глуп... Но я никогда не отравлял. Я не настолько подлый... Ты говорил мне, "доктор", что это ружье подарено на счастье? Я думаю - это счастье, убить врага...
   Он вскинул ружье, целясь прямо в лицо Боба Хайли...
   Главному правителю Российско-американской компании Тебенькову, проживавшему последнее время в Константиновском редуте, доложили, что у крыльца его ждет какой-то индеец. Тебеньков разрешил впустить гостя и приказал кликнуть переводчика. В доме правителя в утренний час всегда были в сборе штурманы прибрежных судов, старшины строительных бригад и зверобойных команд.
   Индеец несмело ступил через порог, держа перед собой кожаную сумку.
   Переводчик спросил.
   - Откуда ты, добрый человек, и зачем явился к начальнику?
   - Я пришел с озера Плавежного, - сказал индеец. - Там, за Плавежным, далеко в горах, погибли семеро русских и один индеец, их проводник. Второй проводник, у которого было русское имя Анатолий, просил передать вам сумку. Этот индеец тоже умер, когда пришел к реке Тлышитна.
   Тебеньков схватился за край стола; длинные седые волосы его разметались...
   - Серебренников!.. Штурман Серебренников... Какое несчастье!..
   - Но это не выдумка? Это - правда? - строго спросил переводчик. - Что произошло там, в горах? Они потерпели крушение на реке?
   Индеец долго молчал, рассматривая комнату. Тебеньков и его помощники, затаив дыхание, ждали ответа.
   - Проводник не успел рассказать нам, как это случилось, - наконец вымолвил индеец в раздумье, будто стараясь припомнить какие-то подробности. - Когда мы увидели его на берегу, он умирал. Он потребовал от нас клятву, что эта сумка будет передана русским. Мы дали эту клятву потому, что проводник был верным человеком, а русский начальник был смелым и добрым.
   - Они могли погибнуть на порогах, - заметил кто-то из промышленников.
   - Нет, - сказал индеец, - я и мои братья думаем, что их убили "вороны". Когда русские поднялись вверх по реке, вслед за ними прошли "вороны" на пяти байдарах. Но я не знаю, правильно мы думаем или нет. Почему бы "воронам" враждовать с русскими?
   Дрожащими руками Тебеньков развязал сумку и достал из нее несколько истрепанных тетрадей.
   - Вот и разгадана тайна Медной, - негромко проговорил он, разворачивая широкий лист бумаги. - Первая в истории карта загадочной реки...
   Бережно, как величайшую ценность, он раскрыл дневник штурмана и жадно припал к странице.
   - Серебренников дошел почти до истоков реки... Нужно было иметь великую волю, чтобы пройти все эти бесчисленные пороги и ущелья и умереть ради науки, гордо умереть, победив...
   Он встал. Старшины тоже встали со скамьи и медленно сняли фуражки.
   - Мы не остановимся, - твердо сказал Тебеньков, и голос его прозвучал сурово. - Нет, не остановимся! Ты это знал, штурман... Скоро мы поселимся там, где ты открыл месторождение золота и меди. И всегда будем помнить, кто дал нашей родине эти богатства. Мы будем помнить тебя, штурман!
   В РУССКОЙ АМЕРИКЕ
   В эту прощальную ночь на берегу залива долго горели жаркие костры... Курские, рязанские, тамбовские мастеровые сидели у костров вперемежку с воинами из племени кадьяков, спорили, смеялись, шутили, пели...
   На больших вертелах жарилась свежая оленина. Огромные деревянные блюда медленно переходили по кругу из рук в руки. Артельный повар Афанасий, веселый здоровенный детина с багровым шрамом на щеке, едва поспевал добавлять угощения: жареную рыбу, ржаные лепешки, морошку и другие ягоды, дикий чеснок и лук...
   Кадьяки угощались степенно, неторопливо, не желая показывать, что голодны. Впрочем, сладкие лепешки тотчас исчезали с блюд, - для многих из островитян это лакомство было новинкой.
   А когда Шелихов подал знак и Афанасий налил по чашке рома, русская и кадьякская песни слились в одну, и предводитель островного племени, косматый раскрашенный старик, - спросил с улыбкой:
   - Смотри, Шелих, наши люди, как братья... Ты не угрожал нам ни оружием, ни огнем, ты пришел к нам как родной...
   - Это потому, Ингалак, что оба мы, - и я, и ты, - хотим, чтобы наши люди были счастливы, - ответил Шелихов.
   Вождь наклонил седую голову.
   - Я верю тебе, Шелих: ты хочешь моим людям добра. Потому сорок моих молодых воинов с таким желанием уходят с тобой в далекую Россию. Скажи им слово - и они пойдут с тобой на смерть. Ты можешь быть спокоен, начальник, за русских, что останутся здесь, на берегу. Кадьяки скорее умрут все до одного, но не дадут твоих людей в обиду.
   - О, я спокоен, друг мой Ингалак! Я возвращусь через год, и со мною приедут сорок твоих отважных юношей. За это время они станут плотниками, каменщиками, моряками, научатся читать книги, в которых собрана мудрость всех людей... Я привезу сюда еще русских, и мы построим вместе большие каменные дома, проложим дорогу, возведем мосты... И твоя родина, Ингалак, станет могущественной и богатой.
   Они сидели рядом на пестром коврике, разостланном у костра, молодой русский начальник и седой кадьякский вождь, и оба думали в эти минуты о далекой России, куда, лишь задует попутный ветер, умчится белокрылый русский корабль.
   Только вчера, когда была закончена погрузка и шкипер сказал, что галиот готов к отправке в далекий путь, Шелихов свободно вздохнул: наконец-то он снова увидит родную русскую землю! А вот теперь почему-то вдруг стало грустно и жаль расставаться с этими неприветливыми берегами, где за короткое время довелось ему так много пережить...
   Видно, труд, что отдает человек земле, навсегда роднит его с этой землею. Радостно было Шелихову смотреть на малый стройный поселок, видневшийся за прочным частоколом. Эти дома и бревенчатый частокол он строил вместе с мастеровыми. Сколько было сдвинуто и взорвано здесь скал, сколько раскорчевано пней! Спорилась работа, быстро вырастали строения, рубленные стройные дома с резными наличниками на окнах, напоминавшие далекую Русь...
   А вечерами, когда мастеровые дружной артелью собирались у костров и неприметно начиналась, росла, а потом гремела над побережьем удалая русская песня, Шелихову не раз казалось, что стоит лишь подняться на ближнюю скалу, и взору откроются с детства знакомые курские степи.
   Как будто этот дружный мастеровой народ привез сюда, на далекий и почти еще неведомый миру остров Кадьяк, уверенность, силу, дыхание родины. Уже наполнились светлые горницы домовитым теплом и покоем, и как-то ласковей стала эта земля, впервые вспаханная и засеянная золотыми зернами курской ржи.
   Еще не так давно пророчили Шелихову верную гибель на этой земле. В Охотске даже бывалые мореходы сомневались, чтоб малому отряду промышленников удалось обосноваться на диком берегу, среди неизвестных племен.
   Теперь же перед ним спокойно мерцал огнями первый русский поселок на Кадьяке. Чернели вытащенные на берег байдары зверобоев, на длинных перекладинах сушились сети. И темный лес, поднявшийся за частоколом, был полон глубокой тишины.
   Давно уже не слышалось в этом лесу ни посвиста стрелы, ни грозного воинственного клича. Зато от зари до зари звенели здесь плотничьи топоры и пилы. И уже можно было видеть в русской строительной артели смуглых, черноволосых подмастерьев из островитян.
   Щелихов знал, что это самая радостная из всех его побед. Намного приумножились силы первых русских поселенцев здесь, на северных берегах Америки, когда жители острова сменили копье и меч на плуг, на заступ, молоток...
   Дружная песня как будто подтверждала, что смелые планы и надежды свершились. Шелихов слушал эту песню и думал, как он снова возвратится на Кадьяк. Приедут с ним сотни мастеровых, золотоискателей, зверобоев, и вырастут на не обжитой еще земле новые села, загорятся по всему побережью маяки, задымят на склонах гор фабричные трубы... И весь этот огромный нетронутый край - Аляска - станет заокеанским продолжением России...
   Колокол пробил одиннадцать часов, прощальный ужин был еще в разгаре, когда со сторожевой вышки донесся крик караульного:
   - Вижу корабль!..
   Смолкли песни, говор, звон посуды. Шелихов и вождь кадьяков одновременно поднялись с ковра.
   Далеко в лунном свечении океана медленно плыл скошенный черный парус неизвестного корабля...
   - Я узнаю его, - негромко сказал Ингалак, наклонившись к Шелихову. Три мачты... низкая посадка корпуса... приподнятый нос... Это черный капитан. Разве он знает о том, что ты собрался в дорогу?.. Он никогда не является к добру.
   Шелихов усмехнулся.
   - Вот кто это!.. Ну что ж, Ингалак, он сможет проверить нашу дружбу.
   Вождь резко выпрямился и поднял руку.
   - Не торопись, Ингалак, - остановил его Шелихов. - Пусть наши люди веселятся. Какой-то неведомый бродяга не смеет прерывать их веселья.
   Он обернулся к дежурному по охране поселка.
   - Передайте на галиот: быть готовым к бою. Береговым канонирам тоже не дремать.
   И, проходя вдоль цепи костров, глядя в сосредоточенные лица промышленных людей и кадьяков, уже весело спросил:
   - Что же вы, други, приутихли? Разве мы не на своей земле? Всякого гостя пугаться не следует.
   Все ответили дружным, радостным криком. Великан Афанасий, смеясь, ударил шапкой о землю:
   - Да с нашим Григорием Ивановичем не страшны ни молния ни гром!
   Но Шелихов только казался беспечным Через две-три минуты, незаметно оставив пирушку, он уже шел к берегу, чтобы проверить, передана ли команда и готов ли к бою галиот.
   Знакомый свист остановил его у темных зарослей молодого кедра. У ног Шелихова упала длинная, разрисованная черной спиралью стрела. Он наклонился, поднял ее, спрятал под полу кафтана и, попрежнему неторопливый, сошел на отмель. Лодка уже отчалила от берега и стремительно двигалась к галиоту. В лунном свете вспыхивали льющиеся с весел брызги воды.
   А у костров опять гремела радостная, широкая, удалая русская песня...
   - Я расскажу тебе новость, Ингалак, - негромко молвил Шелихов, присаживаясь рядом с вождем кадьяков и показывая ему стрелу. - Она прилетела из ночи. Но тот человек, я знаю, не хотел меня убить...
   Ингалак взглянул на стрелу и, казалось, нисколько не удивился.
   - Ее послал человек из племени тлинкитов. Такие длинные стрелы делают только у них.
   - Что это значит? - спросил Шелихов. - Война?..
   - О нет! - возразил Ингалак, спокойно раскуривая трубку. - Ты же знаешь, когда объявляют войну, стрелу окрашивают кровью. Там, у тлинкитов, у тебя, Шелих, есть верный друг. Он предупреждает тебя об опасности. Быть может, он пришел бы и открыто, но побоялся нас: у кадьяков с тлинкитами нет дружбы. Мне жаль, что ты не увидал этого человека, а теперь его, конечно, не догнать...
   И они одновременно посмотрели на море, где постепенно приближался скошенный парус корабля.
   Григорий Шелихов и его спутники - моряки, строители, звероловы прибыли на остров Кадьяк в 1784 году.
   Уже не впервые русские корабли появлялись в этих суровых широтах. После знаменитых путешественников Чирикова и Беринга тобольский крестьянин Емельян Басов, мореходы Неводчиков и Башмаков и купец Андриан Толстых побывали на Алеутской гряде и нанесли ее на карту.
   Корабли купцов Бечевина, Дружинина, Шилова, капитанов Креницына и Левашова не раз достигали Алеутских островов и Аляски, а на суровом гористом Кадьяке посадский Степан Глотов зимовал задолго до Шелихова - в 1762 - 1763 годах.
   Однако и во время Шелихова в сведениях об этих далеких землях трудно было отличить выдумку от правды. Путь из Охотска на дальний сказочный Кадьяк попрежнему был рискован и суров. И если очертания Аляски уже были положены русскими мореходами на карту, то о человеческом мире этого огромного края в то время никто еще не рассказывал.
   Большинство русских промышленников уходило на Аляску за шкурами котика и песца. Шелихов же, хоть и он был торговым человеком, отдал лучшие годы своей жизни изучению далекого неведомого края. Он был из тех простых русских людей, для которых будущее родины превыше всего.
   Может быть потому, что его поход на Кадьяк был предприятием рискованным и отважным, многие считали начальника экспедиции потомственным моряком...
   Но в детстве своем Шелихов если и видел море, то только на картинках. Он родился и вырос в бедной мещанской семье в малом степном городишке Рыльске, Курской губернии, и первое, что запомнилось с детства, - это шумная сутолока базара.
   Рыльск торговал хлебом, пенькой и косами, которые привозились из Австрии. Купцы рассказывали об этой стране так, будто она была совсем рядом. Мальчик, когда приходилось ему слушать эти рассказы, с жадностью ловил каждое слово.
   Пьяный дьячок кое-как обучил Григория грамоте, и в десять лет он уже стоял за прилавком в маленькой бакалейной лавчонке отца, терпеливо ожидая покупателей.
   В безнадежном торговом "деле" отца, в скуке унылой лавчонки единственной радостью Григория были старые, рваные книги, купленные отцом для обертки. Он мог их читать и перечитывать целыми днями, - этому скромному развлечению сына старший Шелихов не мешал.
   Еще тогда с пожелтевших измятых страниц удивленному взору мальчика открылась далекая сказочная Сибирь...
   В городе Иркутске, который был в то время узлом сибирских дорог, славились богатством магазины купца Ивана Голикова. Сюда приезжали торговые люди из самой Москвы. Кроме всех прочих товаров, Голиков торговал мехами, добытыми на далеких океанских островах, в полярной тундре, на Камчатке... Прибыли купца быстро росли, и он уже избавился от компаньонов,- самому вернее подсчитывать барыши.
   Но как-то ранним утром в контору к Голикову вдруг постучался непрошенный компаньон. Совсем еще молодой, бедно одетый, он начал рассказывать купцу о каких-то далеких землях, куда немедленно следует снарядить корабли.
   Голиков разглядывал его с любопытством: одежонка приношенная, сапоги в пыли, компаньон-то, как видно, шел пешком! Какими же капиталами он располагал, если извозчика не смог нанять?..
   Купец не любил околичностей и спросил прямо:
   - Сколько десятков тысяч у тебя найдется?
   Юноша смущенно опустил глаза.
   - Насчет тысяч у меня плохо. Сказать по правде, нет ни одной.
   Голиков расхохотался.
   - Ну что ж, молодой человек, я подожду. Как только заведутся тысячи, наведайся. Может быть, мы и поладим...
   Он удивился спокойной уверенности этого парня.
   - Конечно, поладим, - сказал юноша. - А пока нельзя ли устроиться приказчиком к вам в магазин?
   О дальнем морском походе в то утро они не договорились. Но Шелихов получил место за прилавком.