Северов Петр Федорович. Морские были

   Хайли вздохнул и усмехнулся:
   - Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закаленное сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребенка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.
   - Ты очень мудр, добр и проницателен, - негромко вымолвил индеец, пораженный страшной догадкой доктора. - Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.
   Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.
   Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький темный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: "Смертельно. Кураре".
   Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.
   Еще в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазненные щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.
   Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костер, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.
   Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты - все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на веслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утесу, притоку реки или повороту ее русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?
   Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на веслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари...
   Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
   Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение "воронов" и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнет, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
   - "Вороны" часто не ладят со своими соседями...
   - И что же? - возразил штурман. - Мы не соседи. Мы - гости.
   - "Воронам" очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья...
   Серебренников насторожился:
   - Ты думаешь, они решатся напасть?
   - Я не знаю, - отозвался проводник. - Я пойду в разведку...
   - А если они тебя задержат?
   Индеец задумался, глубоко вздохнул:
   - Тогда вы пойдете дальше... Без меня. Еще не вся река лежит на твоей бумаге...
   Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у "воронов"? Так или иначе, задерживать его не имело смысла. Если он решил уйти - пусть уходит, это лучше, чем иметь в отряде ненадежного человека.
   Анатолий вернулся через несколько часов и сказал, что старый Инхаглик ждет русского начальника и готов раскурить с ним трубку. Потом он добавил, что до фактории остался один переход и что "вороны" утверждают, будто река вот-вот остановится. Словно в подтверждение этого в тот же день выпал снег.
   В селении "воронов" отряд пробыл менее суток. Вождь был очень доволен подарками. Он спрашивал, помогут ли чай, сахар и табак его больному сыну. Чтобы ободрить старика, кто-то из промышленников ответил уверенно:
   - Помогут!..
   Если бы знал в ту минуту штурман, какие последствия может повлечь одно это слово, он не оставил бы его незамеченным. Но откуда ему было знать, что где-то неподалеку скитался Боб Хайли?..
   Воины Инхаглика провожали гостей к байдарам. Уже отчаливая от берега, Серебренников приметил, как загорелись завистью их глаза, когда он поднял со дна байдары свое новое ружье.
   Через сутки в разлогой заснеженной долине на берегу реки путники увидели домик фактории.
   Это была одна из тех факторий-одиночек, которые учреждали русские люди на Аляске. Отряд промышленников приходил в отдаленный район, населенный первобытными воинственными племенами, строил бревенчатый домик и двигался дальше, а в домике оставался один человек - управляющий, который должен был выменивать у индейцев меха и вести исследование края. Какая выдержка требовалась от этих людей, ежедневно рисковавших жизнью! Но отважные отшельники жили в факториях-одиночках месяцы и годы.
   Неказистое жилище было окружено частоколом, над крышей приветливо вился дымок.
   Сойдя с байдары, Серебренников поднялся на пригорок, чтобы пройти к домику. Навстречу ему из-за частокола выбежал на лыжах человек. Он бежал быстро, что-то крича и размахивая руками. В десятке шагов от штурмана он остановился и сиял ушанку.
   - Братья!.. Наконец-то!.. Как я считал минуты, родные мои...
   Слезы текли по его щекам, по седеющей бороде, но ясные глаза сияли.
   - Ты ждал нас? - удивился Серебренников. - Разве ты знал, что мы идем?
   - Да ведь у индейцев почта летит, что ветер... Они следили за вами. Вы, может, первые в мире поднялись по заколдованной этой реке.
   Серебренников громко засмеялся:
   - Теперь-то она, значит, расколдована! Мы расколдуем ее до конца...
   В тот день в теплой горнице, пахнущей смолистой сосной, он сказал своим спутникам:
   - Останавливаемся на зимовку!..
   Бородатый отшельник, управляющий факторией Потапыч ликовал:
   - Есть счастье на свете, начальник... Есть счастье! Что мне теперь морозы, метели и вся глухомань, если в моем доме русские люди!
   Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалеку от впадения в нее Щечитны, 4 сентября 1847 года.
   Странствующий делец Боб Хайли добрался в эти края месяца на три позже. Две недели, которые он прожил в гостях у племени "воронов", выдавая себя за доктора и леча больных противоцинготными настойками, хинином и снотворными каплями, были для него достаточным сроком, чтобы очертить район залегания золота и меди и завязать дружбу с вождем племени. Начало было очень удачным: после нескольких доз хинина сын Инхаглика избавился от лихорадки. Подарки вождю и старшим воинам окончательно расположили "воронов" к Хайли. Оставалось приобрести у них землю, привести сюда специалистов и горнорабочих и широко начать добычу ценных металлов, поставив на самые трудные работы индейцев.
   Из последних донесений своих "наблюдателей" Хайли знал, что Тебеньков все еще подбирал добровольцев для экспедиции. В случае, если бы эта экспедиция русских на Медную состоялась, путь ей должны были преградить индейцы. Боб Хайли не сомневался, что они согласятся на это условие, если получат в награду спирт, оружие и табак.
   И вдруг, как снег на голову, это сообщение о том, что русские уже прошли вверх по реке! Почему же индейцы молчали об этом? Просто не придали походу русских значения? Или настолько уже привыкли к русским? Или имелись еще какие-нибудь причины?
   Всю ночь Боб Хайли не смыкал глаз, и ему чудилось, будто не ветер шумит над ветхой крышей, а кто-то шепчется и смеется за дверью. Утром все эти страхи показались ему глупыми, и он сказал себе еще раз, что принял единственно правильное решение.
   Когда, помывшись и побрившись, Боб Хайли вместе с переводчиками пришел к Инхаглику, в темной, но просторной комнате вождя оказались в сборе все старшие воины племени и шаманы. Никто не посмел бы упрекнуть Инхаглика в болтливости, однако подозрения, высказанные "доктором", показались старому вождю настолько тревожными и важными, что он решил не медля созвать военный совет. С первого взгляда Боб Хайли понял, что здесь ждут именно его. Он поклонился и положил к ногам Инхаглика три небольших свертка.
   - Что можешь ты сказать нам, брат мой? - негромко спросил Инхаглик. Воины хотят послушать тебя, - от них у меня нет секретов. Скажи, неужели твои подозрения оправдались?
   Боб Хайли сделал скорбное лицо и опустил голову.
   - Мне очень жаль, что это случилось. Я до сих пор верил в добрые намерения русских...
   В комнате стало очень тихо, только в костре, разведенном на камнях, шипели и потрескивали дрова. Двенадцать человек пристально смотрели на "доктора".
   - Эти подарки русских нужно немедленно сжечь, - твердо произнес Боб Хайли, и переводчик так же твердо повторил его слова.
   Старый Инхаглик весь подался вперед.
   - Они... отравлены?
   Хайли поморщился и вытер платочком руки.
   - Да. И просто удивительно, что твой сын остался жив. Это потому, что я прибыл вовремя. Я дал ему очень дорогое лекарство, которого, к сожалению, у меня больше нет.
   Индейцы переглянулись, и один из них, - крепкий, плечистый, с длинным шрамом, протянувшимся от виска до подбородка, спросил недоверчиво:
   - Зачем же это русским? Пять дней назад я получил на фактории за горсточку золота много чаю и табаку. Вот, видишь, я курю этот табак?
   - Ты получил его на фактории, - спокойно ответил Хайли. - Но здесь были люди, которые пришли с побережья.
   - Зачем же русским людям с побережья убивать наших людей?
   - Ты можешь спросить у них. Но мне говорили, будто русские хотят здесь поселиться. Они помнят, что на Медной погибло много их промышленников, и они этого не простят. Однако, может быть, мне говорили неправду? Тех русских, которые прошли вверх по реке на байдарах, я никогда не видел, и они не сделали мне зла. Но когда я лечил сына вождя, я понял, что мальчик отравлен. Теперь вам остается сжечь эти продукты и забыть о том, что здесь произошло.
   Воины заговорили наперебой, и по выражению их лиц Боб Хайли понял, что ему не все еще доверяют. С чувством удивления и зависти он подумал о русских промышленниках: как могли эти простые, зачастую неграмотные люди подбирать ключи к сердцам дикарей? Казалось, даже здесь, вдали от океана, многие воины были готовы сражаться за русских.
   Переждав, когда стихли выкрики и шум, Хайли проговорил озабоченно и предостерегающе:
   - Я опасаюсь, как бы не случилось плохое. Пусть никто не трогает этих продуктов. Сожгите их...
   Коренастый крепыш со шрамом на щеке торопливо поднялся с места.
   - Но разве огонь нам скажет, что ты был прав?
   - Тогда отдайте этот сахар собаке. Вы сами увидите, она издохнет...
   Индеец засмеялся:
   - Сахар... собаке? Вы слышите, что говорит доктор: сахар отдать собаке!
   Он наклонился, поднял все три свертка и развернул их, придерживая у груди. Затем набил табаком трубку и закурил.
   - Не смейте!.. Что вы делаете?! Вы умрете!.. - закричал Боб Хайли, стараясь изобразить отчаяние и ужас, и с удивлением подумал о том, что все в этой комедии разыгрывается, будто в знакомой пьесе.
   Индеец отступил на шаг и с удовольствием раскуривал трубку.
   - Хороший табак.
   Потом он взял кусок сахару и сунул его за щеку. Этот горбоносый американец теперь показался ему очень смешным.
   - Ты видишь, доктор, я не умираю. Просто я не верю сказкам и ничего не боюсь...
   Несколько рук одновременно протянулось к свертку с сахаром. Почувствовав себя одураченным, Инхаглик впервые хмуро взглянул на Хайли.
   Яд кураре, добытый где-то в Гвиане или на Амазонке, неспроста высоко ценился в британских владениях в Северной Америке. На него был не малый, хотя и тайный спрос. Кураре действует безотказно, парализуя дыхание, убивая жертву при полном ее сознании. Хайли не мог сомневаться в результатах, он знал, что через две-три минуты хижину вождя наполнят вопли и стоны. Но проходила третья, четвертая минута, а индеец безмятежно жевал сахар и покуривал трубку. Хайли испытал беспокойство: неужели фармацевты могли подсунуть ему вместо кураре какую-нибудь дрянь?
   Нет, фармацевты не обманули "доктора"... Индеец вдруг покачнулся и рухнул прямо в костер, разметав дымящиеся поленья. Инхаглик сам бросился к нему, приподнял, обжигая руки, и вынес на воздух. Индеец смотрел на вождя остановившимися глазами.
   - Доктор... - прошептал он задыхаясь, - доктор сказал... правду...
   Когда Боб Хайли выходил из хижины вождя, ему почтительно уступили дорогу.
   Потапыч - управляющий факторией - по давней привычке вставал до зари. Пока промышленники спали, он успевал растопить печку, приготовить еду. Штурман Серебренников пытался было протестовать против этих забот управляющего и предлагал назначить поочередное дежурство, но хозяйственный и гостеприимный Потапыч считал утреннюю вахту своей обязанностью.
   Как-то - это было на исходе метельного декабря - Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошел по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы.
   Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения "воронов", а куда-то на север, в таежную глушь.
   Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью.
   - А не могло ли случиться, Потапыч, - спросил Серебренников, - что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего?
   - В ночное время, - молвил Потапыч в раздумье, - к фактории никто еще не приходил.
   В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение "воронов". Возвратился он озадаченный и встревоженный.
   - Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? - спросил Серебренников.
   - Нет, - сказал проводник, - они встретили меня очень хорошо... Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору - большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна - несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И еще я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушел. Мне сказали, что это шаман из племени "длинные копья". Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей...
   Серебренников приказал держать оружие наготове.
   Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник.
   В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал:
   "Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, желтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то легкого треска, а над головою образовался блестящий купол".
   Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало "воронов": они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд.
   В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжелые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре.
   В тот же день от селения "воронов" отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов:
   - Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернется на берег океана - они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг.
   Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись...
   Еще через несколько дней в селении "воронов" произошли новые важные события: "доктор" и старый Инхаглик-Черная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню.
   "Доктор" отметил подписание договора торжественно: у него нашлась порядочная бутыль "веселых капель", тех самых "горящих капель", которыми лечил он старого Инхаглика от печали, когда четверо его воинов отравились ядом кураре.
   Завидев эту бутыль, индеец вскричал восторженно:
   - Я готов отдать тебе все земли и по реке Дикой!
   За время знакомства с "доктором" Инхаглик успел настолько пристраститься к спирту, что часто спрашивал с испугом:
   - Как же я буду жить, когда ты уйдешь? Где я возьму эту веселую горящую жидкость?
   - У тебя будет ее очень много, - посмеиваясь, утешал старика Хайли. Ты дашь моему переводчику трех вооруженных проводников, и они приведут сюда моих людей, которые доставят в подарок тебе целую бочку "веселых капель"...
   - Пусть твой переводчик собирается в дорогу! - нетерпеливо кричал Инхаглик. - С ним пойдут мои лучшие воины.
   После заключения договора Боб Хайли послал одного переводчика в сопровождении трех индейцев с письмом в Гудзоновскую меховую компанию. Он требовал, чтобы компания немедленно направила на Медную горнопромышленный отряд.
   Все шло у американца как нельзя лучше: землю он приобрел за бесценок и русскую экспедицию мог считать обезвреженной. Правда, русские могли бы назвать этот "договор" о земле шарлатанством, так как побережье реки Щечитна принадлежало им. Но Боб Хайли теперь имел документ, который, в крайнем случае, позволит ему благополучно уйти. Он мог бы сказать, что не знал, где проходит границы русских владений, свернуть всю вину на индейцев, продавших ему эту землю. Юридическая сторона отныне была у него обеспечена, следовательно, пришла пора наступать. Оставалось только убедить Инхаглика в необходимости перенести селение с Медной на Щечитну, чтобы вернее заставить потом индейцев работать на приисках. Но тут неожиданно для Хайли вождь запротестовал:
   - Как мы будем жить на той земле? Река там совершенно мертва. В ней не водится рыба.
   - Мы поселимся у ее впадения в Медную, и твои люди будут ловить рыбу в Медной. Кроме того, ты не забывай о русских. Они могут прийти. На новом месте ты - новый человек и ничего не знаешь о судьбе их отряда.
   Действительно, все шло у американца отлично. Но нередко случается, что какая-то неучтенная мелочь создает вдруг угрозу самому искусному стратегу. Так случилось и с Бобом Хайли.
   - Я не боюсь русских воинов, - хмелея, выкрикивал старый вождь. - Пусть их будет много, как этих сосен на берегу... Я уйду от них в горы.
   В конце концов Инхаглик согласился переселиться.
   Переселяясь на новые места, вождь племени решил снести поселок. Хайли подумал, что старый индеец прав: хижины были сложены из сухого, обработанного леса, и проще было перенести их на расстояние в каких-нибудь пятнадцать километров, чем строить новые жилища из сырой сосны. Эта подробность, вообще говоря, не занимала Хайли. Ему понадобился только один час, чтобы разбить удобную и просторную брезентовую палатку. Но он совершенно забыл о маленьком темном флакончике из-под кураре. Разбирая хижину, в которой жил американец, какой-то индеец поднял этот флакончик и передал его своему вождю...
   Инхаглик долго рассматривал темную бутылочку, следя, как на дне ее переливается несколько прозрачных капель. Вождя поразило изображение черепа и двух скрещенных костей на этикетке. И еще его озадачило то обстоятельство, что флакончик, аккуратно завернутый в листья, лежал в узкой щели бревенчатой стены.
   Все это показалось Инхаглику подозрительным.
   После долгого раздумья, сомнений и колебаний Инхаглик принял, наконец, решение. Он наполнил флакончик водой, хорошо сполоснул его и перелил потемневшую жидкость в пустую гильзу патрона. Гильзу тщательно закупорил и спрятал на груди. Потом вышел из хижины и приказал позвать молодого воина по имени "Ветер"... Стройный, черноглазый юноша через несколько минут почтительно стоял перед вождем.
   - Тебе дали красивое имя "Ветер", потому что ты самый быстроногий из моих воинов, - сказал Инхаглик. - Сейчас ты должен будешь это имя оправдать. Скажешь своим, что я послал тебя на факторию, где ты пробудешь несколько дней. Но ты на факторию не пойдешь. Ты должен бежать в русское селение на берегу океана и показать русским вот эту маленькую бутылочку. Пусть русские объяснят, какие написаны здесь слова. Я думаю, что человек с фактории не сможет этого сделать.
   Юноша бережно принял флакон.
   - Ты должен мчаться, как ветер, и принести обратно эту маленькую посуду, - строго добавил Инхаглик.
   - Я буду мчаться быстрее ветра, - сказал молодой индеец.
   Около ста километров от фактории до устья реки Тлышитны, что вытекает из озера Плавежного, отряд Серебренникова прошел за восемь дней. В малых селениях индейцев русских встречали гостеприимно: звали путешественников в свои хижины, делились с ними пищей, наперебой рассказывали о дальнейшем пути в верховья реки.
   Не рискуя пробираться к озеру по мелкой, порожистой Тлышитне, Серебренников оставил в устье этой реки трех промышленников, а с остальными ушел к Плавежному пешком. Шесть суток почти непрерывного пути через удушливые болота, через трясины, бурелом и лесную глухомань Аляски были самым трудным участком пути. Только 30 мая измученные путешественники увидели широкий простор Плавежного и далекие заснеженные горы на западе.
   Русские промышленники побывали здесь уже не раз, и потому индейцы встречали отряд Серебренникова особенно сердечно: дарили сушеную рыбу, съедобные коренья, охотно рассказывали все, что знали, о своем крае. Серебренников тоже разделял с ними табак и сухари, дарил ножи и рыболовные крючья. Эти скромные подарки вызывали всеобщий восторг.
   - Мы знаем, - говорили вожди племен, - русские очень добры!
   Индейцы помогли промышленникам построить байдары, и отряд отправился в обход всего озера, чтобы потом спуститься к Медной по Тлышитне.
   Три промышленника, оставшиеся на Медной, через несколько дней рассказывали начальнику отряда с тревогой:
   - Какой-то индеец все время идет за нами. Мы его видели несколько раз. Неужели это они следят все время?
   Серебренников знал, что отряд уже у цели: остались, быть может, какие-то двести километров, и все течение Медной точно определится на карте. Радость близкой победы увлекала и пьянила его, и потому все эти страхи казались ему преувеличенными. Проводники тоже смеялись:
   - Что может он один сделать против нас?
   Все же по ночам по-прежнему выставляли часовых, и начальник всегда следил, чтобы они строго несли свою вахту.
   Еще в течение двадцати дней отряд продвигался вверх, против течения Медной. Заснеженные горы придвинулись вплотную. В глубоких ущельях стояла вековечная ночь. Ледники преграждали течение, и река металась и кипела, упрямо вгрызаясь в гранитные массивы скал.
   Однажды темной туманной ночью, когда даже часовые, стоявшие у носа и у кормы байдары, не могли различить друг друга, а маленький шорох на берегу терялся в шуме и плеске реки, по боевому сигналу - крику ворона - с отмели одновременно поднялись воины Инхаглика. Поднялись и ринулись к байдаре...
   Более двух месяцев старый Инхаглик не имел известий о своем отряде, посланном вслед за русской экспедицией. Только во второй половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население поселка, перенесенного в устье Щечитны, с криками бросилось на берег. Воины сложили перед вождем оружие и одежду русских. Старший среди них рассказал: