– Была. – Шранк наконец обнаружил искомое и закурил. – Цельных шесть румынских Не.112 и два IAR-80, да пара турецких PZL P.24. Половина из них сейчас догорает на земле, вторая половина героически удрала. А ты чего ожидал, Дитер? Что их прикрывать целый воздушный флот пошлют? Так что вскорости жди в гости супостата. Турок и тех румын, что успели отправиться на юг, раскатают до конца дня.
   – До конца дня? Почти полную дивизию турок и полдивизии румын? – усомнился фон Берне.
   Майор, попыхивая папиросой, поглядел на него с легким прищуром.
   – Хочешь пари? – спросил он.
 
   Центральная Турция,
   между горой Готрак и озером Эбер
   19 марта 1940 года, 13 часов 41 минута
   Авиаторы устроили в воздухе смертельную пляску, полосуя небеса огненными трассами очередей. Турки, венгры, румыны, югославы и русские отчаянно рвались к бомбардировщикам и штурмовикам врага. Большая часть англо-французских бомбовозов вынуждена была отвернуть обратно, не особо полагаясь на истребители сопровождения, и только два французских Pz-633 смогли сбросить свой груз на позиции оборонявшихся.
   Едва улеглась пыль от взрывов бомб (не так чтоб очень точно легших на позиции 1-й моторизированной бригады Венгрии, державшую оборону на этом участке, но и не то, чтобы совсем оставившие ее без потерь в личном составе), как на вершине расположенного в километре от окопов пригорка неторопливо начали появляться танки врага: один Mk VI «Crusader», один французский AMC 34, два Mk V «Covenanter», пять Mk VII «Tetrarch» и четыре пулеметных двубашенных Vickers Mk E. Последние были покрашены в камуфляж как-то наспех, и из-под него явственно проглядывали опознавательные знаки вооруженных сил Бразилии – президент Ваграс, заимев от Германии недостроенный «Лютцов», решил озаботиться вооружением и сухопутных сил. Увы, получить свой заказ в два десятка «Виккерс-шеститонный» ему было не суждено из-за начавшейся войны.
   Для стрельбы из танковых пулеметов, да еще на ходу, было далековато, однако то один, то другой из танков, двинувшихся вперед, периодически останавливался на три-пять секунд, глухо ухало башенное орудие, и в расположении венгров, когда с перелетом, когда с недолетом, а иной раз и точно в траншее, с грохотом вспухал невысокий столб земли и огня. Двигающиеся под прикрытием брони британские пехотинцы тоже реденько постреливали из винтовок в сторону врага, но в целом предпочитали не высовываться.
   В ответ замолотили двадцатимиллиметровые противотанковые пушки, на такой дистанции малоэффективные. Во-первых, в движущийся, пусть даже и неторопливо, танк надо было еще попасть. Во-вторых, танковую броню еще надо было и пробить. И пускай из всех наступающих машин нормальным бронированием мог похвалиться один лишь «Crusader», с километровой дистанции взять лобовую броню танков для «колотушек» было практически нереально. Пехоте же бронебойные снаряды и вовсе не могли причинить ни малейшего ущерба.
   В теории, наверное, артиллеристам это было известно. Однако когда на тебя движется бронированная махина, да еще и стреляет, о теории как-то редко вспоминают. К тому же, венгерские противо-танкисты не имели ни малейшего боевого опыта применения своих орудий. Командование сказало, что если пушка противотанковая – значит, танки подбивать должна, и никаких гвоздей!
   Впрочем, совсем неэффективным огонь артиллерии назвать было нельзя. Одному из расчетов все же удалось выцелить «Vickers» и точным выстрелом перебить ему трак. Механик-водитель не успел среагировать, его машину развернуло бортом, чем воспользовались еще два расчета, быстро наделав в бочине танка несколько аккуратных дырочек.
   Успех этот, впрочем, для венгров был единственным, зато демаскировал позиции их артиллерии, которая безжалостно подавлялась сначала артиллерийским, а метров с пятисот и пулеметным огнем танков.
   Где-то в тылу зачихали проснувшиеся наконец минометы, однако большинство их снарядов легло с существенным перелетом, а пара упавших между танками мин не вывела из строя и дюжины «томми», не говоря уже о каком-то вреде танкам. Не считать же за таковой оцарапанную краску? Бронированные машины все надвигались и надвигались на траншеи. Несколько человек из обороняющихся уже кинулись бежать, бросив оружие (почти всех их беспощадно скосили пулеметными очередями), да и остальные, казалось бы, вот-вот в панике совершат, что называется, максимально поспешную ретираду, и вот, когда судьба обороны этого важнейшего участка висела на волоске, из густого колючего кустарника на левом фланге наступавших, взревев моторами, вылетели два танка – «Landsverk» L-60 шведского производства и чешский Т-21 – оба с опознавательными знаками венгерской армии, а также восемь бронированных конструкций, которые франко-британцы впоследствии метко «окрестили» как «гробы с башнями»[15]. Ураганный огонь тридцатисемимиллиметровых и двадцатимиллиметровых башенных орудий с каких-то двух сотен метров был, пускай и не смертоносен, но довольно эффективен: в первую же минуту встали и загорелись AMC 34, по два «Tetrarch» и «Vickers», а пулеметный огонь боевых машин отсекал от танков британскую пехоту.
   Англичане, однако, не растерялись, открыли ответный огонь, и даже вновь участившаяся стрельба воодушевленных подмогой уцелевших противотанкистов, не помешала сынам туманного Альбиона в следующие пять минут сжечь три «гроба» и, направленный на испытание в боевых условиях, Т-21, который, после провала переговоров с румынами, фирма «Шкода» надеялась серийно всучить венграм. Еще несколько минут скоротечного боя, когда венгерская техника, огрызаясь, пятилась обратно, стоил оборонявшимся еще двух бронеавтомобилей и замершего у самого кустарника, откуда происходила атака, L-60 (после боя его эвакуировали в тыл и успешно починили). У англичан огнем ПТО и башенных орудий были уничтожены лишь «Covenanter» и «Vickers», однако серьезные потери в живой силе, понесенные во время неожиданной контратаки, принудили их отказаться от продолжения нападения и отступить. Тем более, что в тылу обороняющихся показалось несколько 38M «Toldi», тех же самых «Landsverk» L-60, по сути своей, только несколько переработанных венгерскими конструкторами под нужды их армии.
 
   Окрестности города Мерзифон (Турция)
   19 марта 1940 года, 14 часов 25 минут
   Война войной, а обед по распорядку – эту нехитрую солдатскую мудрость озвучил Генке Бюндель, когда егеря неожиданно побросали все дела и потянулись к подъехавшей полевой кухне.
   – А разве не надо ждать приказа на получение пищи? – удивился мальчик, но взял посуду, ложку и тоже двинулся к раздаче.
   – Ну, когда в казарме, коньечно надо, – пожал плечами оберягер. – А в боевой обстановке, какой же дурак будет устраивать построеньия и водить на обьед строем? А если авианалет? Вон, погльяди, Гейнц, – Курт ткнул рукой куда-то в сторону, – набльюдателей за ньебом никто с позиций не снимал. Сейчас поедим и их сменьим. Наша с тобой очерьедь дежурьить.
   – Als die Steine zu schleppen, – заметил Гена. Разговорный немецкий он усваивал быстро, хотя на сложных словах все еще запинался.
   – Du hast recht,[16] – ответил горнострелок.
   Первого, что вызвало среди солдат некоторое неудовольствие, повара не привезли, зато каши, жирной, с большим количеством крупных кусков мяса, дюжий бешлагмайстер, стоявший на раздаче, наваливал от души.
   – Wohin? – аж поперхнулся Генка, когда в его котелке оказался полный, с горкой, черпак каши. – Ich kann nicht soviel essen!
   – Wer frist viel, den wird General, Junge! – хохотнул кашевар. – Der Folgende![17]
   – Я же лопну, – пробурчал парень, отходя от полевой кухни.
   – Не дьелай этого рядом со мной, Гейнц, – хохотнул Бюндель. – Не люблью стирать.
   – Твою форму после сегодняшнего все равно уже ничем не отстираешь, Курт, – парировал Кудрин и показал оберягеру язык.
   Форма у егерей, за полдня работы, и впрямь была пропылена до состояния половичка, не один год пролежавшего на пороге дома.
   Свою неспособность справиться с таким количеством еды он, правда несколько преувеличил. Влезло все – удивительно вкусной оказалась каша, совсем не похожая на то, чем кормили в приюте. Нет, там, конечно, тоже не помои давали, но такой вкусноты как-то не попадалось.
   – Hast du aless gegessen?[18] – дружелюбно поинтересовался Бюндель полчаса спустя.
   – Ыхы. – Генка сидел и отдувался. – Глаза боятся, ложка делает. Наелся до опышки… Уф. Прям как дурак на первый день Пасхи, чес-слово.
   Несколько мгновений оберягер переводил для себя этот словесный пассаж, а потом расхохотался.
   – У русских очьень образный язык. Встать-то сможешь?
   – По… ох… попробую, герр оберягер.
   – Пойдьем уж, обжора, – хмыкнул наставник и вручил парню бинокль. – Будьем учить тьебя военному ремеслу. Ну, и немецкому, заодно, а то Папаша Браунбёр обещьял с мьенья шкуру содрать за твое знание языка.
 
   Окрестности города Чорум (Турция)
   19 марта 1940 года, 14 часов 57 минут
   Аджьюдан Луи Готье резво, насколько позволяли местность и двигатель танка, объехал подбитый D1B и направил свой R-39 прямо на вражеское противотанковое орудие. В тот же момент в башне заколотил спаренный с орудием 7,5-мм «Mitrailleuse mle 1931» – надежный, смертоносный «Рейбель»[19]. Командир машины, аспирант Дюбуа, слыл стрелком не столько лихим, сколько метким, так что Луи ни минуты не сомневался в том, что тот набьет больше турок, чем пулеметчики наступающих рядом «Renault UE Chenillette» и двух британских «Universal Carrier». Тем более, что танкетки, по причине слабого бронирования, в лидеры особо и не рвались.
   Последний раз гагахнула противотанковая сорокасемимиллиметровая пушка, безбожно промазала и больше беспокойства французскому механику-водителю не доставляла. Аджьюдан был уверен в своем командире совсем не напрасно.
   – Вперед, Готье! – прокричал Дюбуа. – Вперед! Сейчас мы их!.. А это что за хреновина?!!
   Из-за пригорка появилось нечто страшное, горбатенькое и тихоходное, но с опознавательными знаками румынских вооруженных сил и тремя пулеметами.
   – Бронированный верблюд, мсье аспирант! – отозвался Луи, разглядевший вражеский OA vz.27 в смотровую щель.
   – А вот мы сейчас глянем, насколько он бронированный. Стой! – прорычал Дюбуа, наводя башенное орудие на уродливое детище чешского Škoda Holding. – Откуда ж у них все время подкрепления лезут?
   Замершая на месте боевая машина рявкнула в сторону бронеавтомобиля башенной тридцатисемимиллиметровой SA38, и аспирант, с уже гораздо большим удовлетворением, добавил:
   – Где ж мы их всех хоронить-то будем?
   Стрелял он метко не только из пулемета.
 
   Окрестности города Мерзифон (Турция)
   19 марта 1940 года, 16 часов 12 минут
   – А чего майор сегодня злой такой? – поинтересовался Генка у Бюнделя.
   – Так веселиться ему, вроде бы, не с чего, – пожал плечами тот. – Помнишь, мимо нас на юг турецкие и румынские колонны шли?
   – Ага, – кивнул парень.
   Разговор шел преимущественно на немецком, хотя Кудрину, хоть и изучавшему этот язык в школе, не хватало словарного запаса, и он поминутно сбивался на русскую речь.
   – Ну так вот, нету больше этих колонн, – вздохнул Курт и оторвался от окуляров бинокля, через который высматривал в небесах вражеских авиаторов. К вечеру небо затянуло облачками, и видимость, один черт, была крайне неважнецкой.
   – Что значит – нету? – удивился Гена, но, в отличие от старшего товарища наблюдение за небом не прекратил, хотя за весь день всего-то и видал, что два P.24, не то румынских, не то турецких, да одинокий Me-110. – Куда же они делись?
   – Никуда не делись, – вздохнул Бюндель и вернулся к наблюдению. – Там все остались. На марше были, вылетели прямо на вражеские танки.
   – И что?
   – И все, – лаконично ответил немец.
   – Так это… Погоди, их попереубивали там всех, что ли? – теперь уже бинокль опустил Генка.
   – Ну, может, и не всех… – задумчиво ответил оберягер. – Но теперь ждать противника стоит нам, а те из румын, что высадились в Турции, но не успели двинуться в сторону Анкары, так и торчат на побережье, к нам на помощь не торопятся. Одна надежда, что ваши танкисты успеют.
   – Так ведь надо тогда и за дорогой следить! – воскликнул парень и, переведя взор на нее, вздрогнул, после чего хрипло прошептал: – Курт… А вот же они, как раз к нам и едут.
   – Где?!! – горный стрелок оторвался от созерцания небосвода и уставился туда же, куда и его подопечный.
   На дороге, примерно в двух-двух с половиной километрах от позиций батальона явственно различимы были два бронеавтомобиля, грузовик с солдатами и бензовоз. Кроме солдат в кузове грузовик вез еще и прицепленную к нему пушку.
   – На наши БА-20 похожи, я их видел несколько раз, – пробормотал Кудрин. – Только колес не четыре, а шесть.
   – Не бойся, это румынские OA vz.30… наверное, – ответил Бюндель. – Хотя – черт его знает, на самом-то деле. Давай-ка бегом к майору, доложи об их приближении.
 
   Окрестности города Валендорф,
   штаб 19-го корпуса
   19 марта 1940 года, 16 часов 20 минут
   Генерал танковых войск Гудериан был зол как черт. Нет – как тысяча чертей! Сроки начала наступления на Францию опять переносились – ну не справлялась транспортная система рейха с количеством войск, которые приходилось перекидывать на запад от польской границы. А все от великой «мудрости» фюрера, Канариса и Гейдриха. Именно последние двое присоветовали Гитлеру начать перед войной реальное развертывание войск на восточной границе, чтобы французы и англичане ни в коем случае не догадались о немецких планах и были свято уверены в том, что польско-германское вторжение в СССР – дело решенное.
   Что характерно, приданную его корпусу 14-ю ттбр РККА перекинули уже почти целиком. Польские 7ТР в 15-й корпус тоже доставили, после чего сняли с его командования Гота и устроили там чехарду со сменой командиров – это перед началом наступления-то! – за какие-то заслуги выпихнув (иного приличного слова Гудериан к этому процессу и подобрать-то не мог) в командующие корпусом Роммеля. А вот новейшие тяжелые танки Вермахта, Pz-V «Donner»[20], как застряли где-то между Валендорфом и Берлином, так по сю пору все еще и не появились. Ко всему прочему, Браухич, похоже, сошел с ума – как еще можно объяснить радиограммы с запросами о его, Гудериана, месте нахождения? Диалог с ОКХ получился, как у глухого с немым, что-то вроде:
   – Укажите ваше место расположения.
   – Валендорф.
   – Точно Валендорф?
   – Точно.
   – Совсем точно?
   – Совсем точно.
   – А не в Герзе?
   – Нет. А где это – Герзе?
   – Это в Северной Турции. Так вы точно в Валендорфе, а не в Герзе?
   – Да пошли вы все на х...й! Точно!
   Если перевести обмен радиограммами с казенного на нормальный немецкий язык, то так все примерно и было.
   Вот, спрашивается, что он мог делать в этом самом Герзе? Он его и на карте-то едва-едва отыскал.
   Гудериан устало потер глаза и глянул на часы. Пора ехать к русским танкистам с инспекцией – автомобиль уже должны подать.
 
   Окрестности города Мерзифон (Турция)
   19 марта 1940 года, 16 часов 54 минуты
   – Так, ну и где этот чертов зондерфюрер?!! – если «Быстроходный Гейнц» в далеком Валендорфе был просто очень зол, то майор Шранк уже вплотную приблизился к точке перехода из ярости в неуправляемое бешенство. – Цугфюрер[21] Кнопф, я вас спра шиваю, где вы шлялись?! Молчать! Боевая тревога была объявлена четверть часа назад! А если бы это был враг на трофейной технике? Противник в прямой видимости, а переводить с румынского некому!
   Понять настроение комбата было можно. С самого утра нервотрепка, тяжелый труд (а работал на укреплениях позиций Макс-Гюнтер наравне со всеми), а тут прибегает юная головная боль и на скверном немецком докладывает, что к недооборудованным позициям приближается бронетехника. Причем с юга, откуда бронетехнику можно ждать только вражескую.
   Короче говоря, когда чудом успевшие убраться поближе к тылам румыны появились в прицелах горных пушек, Шранк едва не отдал приказ открыть огонь.
   Дальше, когда машины все же добрались до позиций горных стрелков, было еще веселее. Выскочивший из OA vz.30 молодой мужчина в форме локотенанта попытался что-то объяснить майору, поминутно указывая то назад, на юг, то в сторону, куда двигалась его маленькая колонна. Увы, его пламенная речь оставила ни бельмеса не понимавшего по-румынски Шранка абсолютно равнодушным, а вот поведение… Поведение румына майора раздражало, поэтому, когда локотенант, поняв, что его доводы не доходят до холодного немецкого разума, что-то приказал своему водителю – ну, что именно это, положим, и дураку понятно, – и попытался укрыться в своем бронеавтомобиле, то был схвачен за шкирку старшим по званию, изрядно встряхнут… Вот тут-то нервы майора и не выдержали. Сначала Шранк высказал своему визави все, что он о нем думает, а потом, убедившись, что они друг друга не понимают, взревел белугой, требуя переводчика. Ну, накипело на сердце у мужика, чего уж.
   – Осмелюсь доложить, герр майор, что и от позиций радистов, где вы приказали мне находиться, я этого олуха Царя Небесного отлично слышал, – окрысился Густав Кнопф. – Локотенант Яковина имел вам сообщить, что был в арьергарде, который почти полностью уничтожен массированным авиаударом, что двум бронеавтомобилям, бензовозу и автомобилю, который перевозил противотанковое орудие и его расчет, удалось уцелеть, что Дэскелеску разбит, и локотенант спешит выдвинуться в расположение остатков своей дивизии, чего и вам желает.
   Майор отпустил румына, задумчиво поглядел на пушку, потом на бронеавтомобили, и произнес:
   – Скажите ему, цугфюрер, что уже никто никуда не едет.
 
   Окрестности города Валендорф,
   расположение XIX корпуса
   19 марта 1940 года, 17 часов 10 минут
   Неторопливая езда несколько успокоила Гудериана. Генеральский «хорьх» вальяжно переваливался с кочки на кочку, двигаясь по изрытой танковыми траками грунтовке и периодически чавкая колесом в очередной луже. За окнами авто проплывали окончательно освободившиеся от снега поля, начавшие зеленеть кусты, армейские палатки и бронетехника. Пейзаж умиротворял, а свежий аромат весны, проникающий в салон через чуть приоткрытое окошко, окончательно выдул из генеральской головы все недовольство. Даже фуражка не помогла.
   Гудериан лениво скользил взглядом по окрестностям, когда что-то привлекло его внимание. Пару секунд он соображал, что же именно, а потом коснулся плеча водителя и указал на группу танков, судя по всему, подвергающихся профилактическому осмотру.
   – Заедь-ка туда, Ганс, – негромко приказал генерал.
   «Хорьх» подъехал к указанному Гудерианом танку почти бесшумно. Командующий 19-го корпуса выбрался из салона, закурил и минут пять наблюдал за двумя советскими и одним немецким танкистом (все трое с боевыми наградами), что-то горячо обсуждающими у открытого моторного отсека Pz-III Ausf. F и совершенно не обращающими внимание на окружающую действительность.
   – А я говорю, это полная ерунда! – категорически заявил на скверном немецком с сильным славянским акцентом мужчина в форме батальонного комиссара РККА. – У нас этого конструктора лет на пятнадцать в лагеря отправили бы, за вредительство.
   – Но ведь создателя Т-35 не отправили! – парировал немец.
   – Ты наши линкоры, Андрюша, не трогай! – возмутился русский и предупреждающе помахал перед лицом немца пальцем. – Вон, Максим Александрович, – тут комиссар указал на стоявшего рядом советского капитана, – на нем даже на таран японца ходил, и ничего! Раздавил как консервную банку.
   – Кхе-гм. Я вас ни от чего не отвлекаю? – подал голос Гудериан.
   Все трое повернулись к нему с явно написанным на лицах намерением немедленно послать куда-то очень далеко и нецензурно, но вытянулись по стойке «смирно» где стояли.
   – Капитан Андреас Бейттель, если не ошибаюсь, – произнес генерал танковых войск. – Я вижу, вы уже нашли общий язык с нашими советскими камрадами. Похвально, похвально… Что вы там такое обсуждаете?
   Гудериан начал карабкаться на боевую машину, проигнорировав протянутые для помощи руки.
   – Капитан Хальсен.
   – Батальонный комиссар Вилко, – красные командиры козырнули, представляясь.
   Следующие полчаса Вилко до хрипоты спорил с Гудерианом, доказывая командиру корпуса, что, кроме оптики, в немецких танках нет ничего хорошего, а Хальсен и Бейттель тихо офигевали от такой непосредственности.
   – Это ж не машина, это вредительство! – горячился комиссар, указывая на стоящий рядом Pz-IIF. – Самоходный гроб!
   – Можно подумать, что ваши Т-26 или «Кристи»[22] это образцы высокотехнологичных боевых машин, – обиделся на критику германской техники бывший генерал-инспектор танковых войск. – Бронированные самовары! А Т-28 – вот это уж воистину гробы.
   – Советский Т-28 – это крейсер степей, не чета вашим Panzerkampfwagen Neubaufahrzeug, которых Рейх и выпустил-то всего ничего, – экспрессивно ответствовал Вилко. – А БТ-7 и Т-26 броней, может, и не вышли, хотя БТ-7 – то как раз мало чем уступает тем вон братским могилам танкистов, зато вооружены сорокапятимиллиметровками. Не то что убогие «двойки» вермахта. И я еще молчу про БТ-7А!
   – Вот лучше и помолчите! – взъярился Гудериан. – БТ-7А не танк, а вообще один Бог знает что!
   – Бога нет, – машинально буркнул кандидат в члены ВКП(б) Хальсен.
   – И наша KwK 30 – это лучшая и точнейшая арт-система в своем классе! – не услышал его генерал.
   – Так точная-то она точная, только толку от этого? – усмехнулся Вилко. – Попадает, но ni figa не пробивает. – Зато наша как жахнет, так и выноси супостата вперед ногами. И это я уже не говорю про наши КВ и БХ[23]. А у вас что? Вот это вот убожество?
   Арсений Тарасович Вилко кивнул в сторону командирского Pz-IVD Бейттеля. «Быстроходный Гейнц» побагровел.
   – Танки Pz-V «Donner» в корпус еще не прибыли, потому что ОКХ отчего-то решило в первую очередь прислать на мою голову ваши недотанкетки!
   Вот в таком духе комиссар с генералом и беседовали все полчаса. Что по поводу этой беседы командир бригады комдив Фекленко впоследствии сказал майору Бохайскому, в батальоне которого служили Вилко и Хальсен, и как эту информацию, творчески дополнив, довел до комиссара сам Егор Михайлович, истории доподлинно неизвестно, но, видимо, печатными там были только междометия и восклицательный знак в конце фразы.
 
   Аахен, штаб XV корпуса
   19 марта 1940 года, 19 часов 00 минут
   Генерал-майор Эрвин Ойген Йоханнес Роммель устало опустил бритую голову на сомкнутые «в замок» ладони. Мозг просто взрывался от вала рапортов, предписаний, инструкций, директив и докладов, который обрушился на него с того самого момента, как Папашу Гота перевели в Турцию. Не то, чтобы недавнему командиру 7-ой танковой дивизии их раньше совсем не поступало, но все же явно не в таком объеме. Дивизионный и корпусной уровень бюрократии – это совсем не одно и то же. Конечно, опыт руководства Терезианской военной академией, старейшим военным учебным заведением в мире, ставкой фюрера и, недолгого – 7-й танковой дивизией, пока помогало справляться, но… не так, чтоб очень. Тем более, что преобразование академии в сержантскую школу это не то достижение, которым следовало бы гордиться. Товарек, может, и глупо поступил, но не посрамил честь офицера…[24] За что пострадала вся академия.
   Приняв дела у нежданно-негаданно получившего генерал-полковничьи погоны Гота, Роммель оказался с головой накрыт девятым валом задач и забот, требующих немедленного, как бы еще даже вчера, решения.