Страница:
118После спектакля «Фауст» с участием Шаляпина, состоявшегося в Милане 8 марта 1904 г., итальянские газеты единодушно признали художественную исключительность со– зданного артистом образа, несмотря на то, что в этой роли успешно выступали известные певцы:«Старый
«Фауст», который вот уже сколько раз выходит на сцену, оставаясь вечно молодым, в среду вечером получил от публики нашего Большого театра новую большую дозу эликсира молодости. Говорить здесь о достоинствах этой оперы после почти полувекового расстояния, которое отделяет нас от ее первой постановки, это значит все равно что махать кулаками после драки… Поэтому займемся исполнением. Я очень рад, что не могу об этом сказать ничего, кроме похвал.
И прежде чем о всех остальных, по справедливости нужно сказать о Шаляпине, так как этот исключительный артист, по моему мнению, выше всех, кого мы знаем в прошлом. Я помню много знаменитых Мефистофелей: Атри, Бремон, Маини, Саккоманно, Пери (Пети), Наннети и многих других, имен которых я сейчас уже не могу припомнить. Я не скажу, что сейчас Шаляпин заставил меня забыть всех этих великих, но он заставил меня испытать совершенно новые чувства, так как сумел внести в образ фантастического персонажа личную ноту (свойственную ему). И действительно, если, с одной стороны, нелегко создать подобную роль, не прибегая к сравнениям, то еще труднее придать ей новый отпечаток, который отличал бы ее от старых толкований. Прославленные образцы, традиции, освященные привычкой, для гениального артиста-обновителя являются опасными и пугающими препятствиями. Но Шаляпина это не остановило, он не поколебался и победил. Например, и знаменитой балладе «На земле весь род людской» он придает комическую интонацию, исполняя ее в танцевальном ритме, заражая толпу слушателей, которые начинают танцевать вместе с ним.
В сцене в церкви традиционные Мефистофели не умеют отвлечься от своего персонажа и исполняют дуэт с Маргаритой. Но Шаляпин понял, что слова Мефистофеля в этой сцене являются не чем иным, как голосом совести Маргариты, и с начала и до конца этой сцены, с головы до ног окутанный плащом, он стоит неподвижный, точно статуя.
Но где Шаляпин действительно выше всякого сравнения, так это в сцене с крестами на народном гулянье. В этой сцене господа басы кичатся позами, жестами, корчами, угрожающими выпадами, испуганными отступлениями, свирепыми уколами шпаги, которую заклинание сделало бессильной. Ничего подобного не делал Шаляпин.
При заклинаниях он остается неподвижным, сухим, высокомерным и циничным в одно и то же время, заранее решив не дать своим страхом удовлетворения обидчикам.
Однако передергивающееся лицо и постепенно возрастающая дрожь, которая потрясает все его тело, показывают нам внутреннюю спазму грешника, пойманного на месте преступления. В этой сцене Шаляпин был поистине велик, и любая похвала в его адрес будет меньше, чем заслуживает его талант»
(«Gazzetta dei teatri», 1904, 10. III).
119С.И. Гарденин.
120В связи с подготовкой спектакля «Петербургская газета» (1911, 21 окт.) в заметке «Ф.И. Шаляпин – режиссер» сообщала: «В Мариинском театре заканчивают постановку «Хованщины» Мусоргского. Опера ставится по настоянию Ф.И. Шаляпина, горячего поклонника таланта Мусоргского…Знаменитый
артист не только исполняет в «Хованщине» роль Досифея, но принимает еще большое участие в постановке. По отзывам артистов Ф.И. Шаляпин – удивительный режиссер. Все свои замечания он подтверждает примерами – исполняя за других «по-шаляпински» отдельные места их партий. Артисты с полным вниманием прислушиваются к указаниям Ф.И. Шаляпина: никто не считает для себя обидным замечания великого мастера». В связи с первой режиссерской работой Шаляпина та же газета обратилась к участникам спектакля с вопросом: «Как Ф.И. Шаляпин ставит «Хованщину»?» приводим ряд выдержек из их отзывов, опубликованных в номере от 28 октября 1911 г.
И.В. Тартаков «Шаляпин-режиссер – это что-то невероятное, недосягаемое… То, что он преподает артистам на репетициях, надо целиком записывать в книгу.
У него все основано на технике момента. Он чувствует ситуацию сразу умом и сердцем и при этом обладает в совершенстве даром передать другому свое понимание роли. Мы все, и на сцене и в партере, внимаем Шаляпину, затаив дыхание…
Шаляпин одинаково гениален в показывании и сценической и музыкальной стороны роли».
И.В. Ершов.
«…Шаляпин великолепно ставит оперу. Правда в искусстве одна, но нужно суметь понять правду. Шаляпину дано от бога понимать эту правду и сообщать другим. С ним нельзя не соглашаться артисту, который сам умеет чувствовать правду.
…вот он показывает, как нужно спеть фразу Марфе. Лицо чисто женское, фигура сразу делается меньше, жесты, поза – женские.
Поворачивается к Досифею – и вдруг на ваших глазах худеет, глаза впали, голос другой, поет не тот человек, что за минуту напевал Марфе.
…если бы ему дали возможность поставить весь наш репертуар, на какую высоту воз– несся бы Мариинский театр…»
В.С. Шаронов.
«…замечания и показывания Шаляпина настолько интересны, что им внимаешь всем существом. Тут никому никакой обиды быть не может, каждый артист понимает, что Шаляпин бесконечно прав, и от всей души сам идет навстречу его требованиям».
А.М. Лабинский.
«…Шаляпин – враг рутины, все, что он показывает, – просто, жизненно, правдиво…
Работать с ним – наслаждение, и не только потому, что он великий художник.
Шаляпин прекрасный товарищ, ласковый, любезный, простой. При всем величии своего авторитета Шаляпин нисколько не стесняет исполнителя в проявлениях индивидуальности. Он первый искренне радуется, когда артист хочет доказать, почему так задумал то или иное место». О подготовке «Хованщины» в Петербурге есть свидетельство дирижера Мариинского театра Д.И. Похитонова:
«Режиссировал сам Ф.И. Шаляпин в сотрудничестве с Мельниковым, а дирижировать первоначально должен был Направник. Прошло несколько спевок, как внезапная болезнь заставила направника прекратить посещение репетиций, перенесенных уже на сцену.
Работу продолжал А.К. Коутс, и под его руководством были пройдены два акта.
Вернувшийся после болезни Направник прослушал репетицию второго акта – «Спор князей», изобилующий «луфт-паузами», талантливо показанными Шаляпиным, – и в перерыве покинул репетицию.
На другой день мы узнали, что направник вообще отказался от дирижирования этой оперой. Таким образом, дирижером «Хованщины» стал Коутс, предложивший мне быть его заместителем, на что я с радостью согласился… Мне думается, что причина отказа заключалась в том, что Направник не счел для себя удобным подчиняться Шаляпину, который полновластно распоряжался буквально всем – темпами, паузами и нюансами. Разумеется, Шаляпину тоже было легче и приятней работать с молодым, темпераментным Коутсом, выполнявшим все его указания и требования» (Похитонов Д.И. Из прошлого русской оперы. Л., 1949, с. 85).
121Первый спектакль «Хованщины» в Петербурге состоялся 7 ноября 1911 г.
Юрий Беляев писал в рецензии на премьеру: «Конечно, постановка этой оперы на Мариинской сцене очень большое событиене только музыкальное, но и общественное…
В данном случае Шаляпин принес себя в жертву опере. Он издавна хлопотал о постановке, разработал план ее, режиссировал и не только не выдвинул на первый план роль Досифея, но пожертвовал всем ее выгодным положением в целях наилучшего ансамбля. Вот эту скромность, эту уступчивость, этот «подвиг» я ставлю в первую заслугу артисту. Как иметь в руках такой благодарный материал, да еще шаляпинский талант, и не «ахнуть», не разразиться, не сокрушить?! И вспоминается мне вчерашний старец Досифей, строгий, уставший, подвижнический, и думаю я: «Эх, отче, быть бы тебе всегда игуменом на Мариинской сцене!»
Образ большой, небывалый. На стенах Киевского собора видел я таких бородатых пещерников, написанных боговдохновенной васнецовской кистью. Вот и этот стоит в памяти, как соборный массив, как иконописная колонна.
Как-то незаметно входит он в действие и оказывается впереди других. Словно само содержание и музыка родили его и вынесли на сцену. Здесь, на глазах у публики, вырос он, заключив действие великолепной коленопреклоненной фигурой, и мерные шаги его словно отсчитали важный благовест… Так же ритмически вступил Шаляпин всем творческим существом своим и во втором действии, в сцене с Марфой и Сусанной.
Подобную музыкальную пластику можно назвать образцовой. Каждое движение его, каждый взгляд поют. Посох старца – и тот словно извлекает звуки (кстати, заметим, что в упомянутой сцене Шаляпин отлично отсчитал этим посохом за г. Коутса надлежащий такт).
Уход Досифея с Марфой задуман артистом картинно. Высокий могучий старец осенил трепетную молодую женщину – чудесная строфа Алексея Толстого пришла на память:
Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу!
Ты прислонися ко мне, я стою надежно прочно!
К сожалению, «деревцом» при Шаляпине оказалась г-жа Збруева. …
Третье действие, где Досифей впервые является во всеоружии догмата – в облачении духа, – значительно пострадало от слишком быстрого, слишком неуверенного хора раскольников «победихом, пререкохом». Драматического напряжения в этом явлении нет как нет, и для великолепного Досифея – Шаляпина не хватает надлежащего фона.
Зато весь последний акт необыкновенно гармоничен, Шаляпин словно дирижирует хором старцев и последним умиранием на костре.
Да, вот в чем заключается главная заслуга артиста: в согласии. И вот Вам точный ответ на обычные сомнения: может ли режиссер быть в то же время и актером? Может. Шаляпин дока– зал это вчера. Правда, роль Досифея уже такая, если так можно выразиться, режиссерская. Пастор, духовник, вождь. Но быть на сцене, играть и ни разу не переступить границу личной выгоды – это положительно чудо.
Режиссерский талант Шаляпина чужд всякой вычурности. … вероятно, много ему пришлось поработать на репетициях, ибо драматическая сторона поставлена весьма удачно. … в общем, замечательный спектакль! Впечатление громадное…» («Новое время», 1911, 9 ноября).
122Это было осуществлено не в день генеральной репетиции «Хованщины», а, как сообщала петербургская пресса, 10 ноября 1911 г., накануне второго представления оперы Мусоргского.
123Первоначально дирижировать «Хованщиной» в Москве должен был В.И. Сук. «По рассказам Мельникова, – вспоминает Д.И. Похитонов, – работа над «Хованщиной» подвигалась медленно. Дирижер В.И. Сук сделал чуть ли не двадцать оркестровых репетиций и не принимал шаляпинской редакции, оспаривая паузы и темпы, установленные в Петербурге. Мельников дружески советовал Суку не упрямиться: «Все равно придется подчиниться «хозяину», так лучше делать все сразу, не доводя дела до конфликта». В общем, для работы дирижера создавалась неблагоприятная атмосфера, и тогда-то стало ясно, почему направник отошел от «Хованщины». Но Направник сделал это в начале работы над оперой, в Москве же вышло все, к сожалению, иначе.10 декабря
была назначена генеральная репетиция, на которой произошел скандал при публике, наполнившей театр. В середине первого акта, вследствие ритмического «качания» в хоровом ансамбле, Шаляпин остановил репетицию. «Когда же, наконец, в этом театре будет настоящий ритм?» – громко, на весь театр, крикнул из партера Шаляпин (он не репетировал, партию Досифея пел В.Р. Петров). Произошел неприятный разговор с Суком, после чего оскорбленный дирижер положил палочку и покинул пульт. Все разошлись. Репетиция была сорвана» (Похитонов Д.И., с. 86).
Причиной этого конфликта был разный подход Шаляпина и Сука к основам музыкального спектакля (см.: Асафьев Б. Мысли и думы). По требованию главного режиссера Большого театра В.П. Шкафера В.И. Сук подал объяснительную записку, в основном совпадающую с рассказом об этом инциденте Ф.И. Шаляпина и Д.И. Похитонова, который был срочно вызван из Петербурга и с одной репетиции провел 12 декабря 1912 г. Первый спектакль «Хованщины» в Большом театре.
124В архиве И.Ф. Шаляпиной имеется письмо некоего Е. Цорци (на французском языке), который от имени директора «самой большой оперной труппы в мире» предлагает Ф.И. Шаляпину приехать на гастроли в Северную Америку в сезон 1902/03 г. Ответ Ф.И. Шаляпина на это письмо неизвестен.Первые
гастроли Ф.И. Шаляпина в Нью-Йорке состоялись в ноябре – январе 1907/08 г. на сцене «Метрополитен-опера». «Русская музыкальная газета» 7 апреля 1907 г. сообщала:
«Шаляпин уехал в гор. Моица (Италия), после отдыха через Гавр 19 октября отплывает в Америку. 11 ноября его первый выход в Метрополитене: «Фауст», «Дон Карлос», «Севильский цирюльник», «Дон Жуан» (Лепорелло – впервые). В Америке пробудет до февраля, затем… Париж».
125Газета «Утро России» (1910, № 138) по поводу предстоящей поездки артиста на гастроли в Бельгию сообщала, что на вечере у Шаляпина перед его отъездом за границу собрались друзья – Рахманинов, Коровин, Серов, Кашкин, Сахновский, Кенеман…«Федор
Иванович и Рахманинов оба путешествовали по Америке, но в разное время.
– Гастроли эти сидят у меня вот где, – говорил Сергей Васильевич, показывая на шею. –Измучился весь, все нервы себе издергал, заболел даже, и вот теперь приходится лечиться. Певцам хорошо петь, сидя на одном месте, а мне приходится все время переезжать с места на место, с концерта на поезд, с поезда на концерт. Нечего сказать, хорошее удовольствие – почти все время проводить в вагоне.
– Не люблю я этой Америки и больше никогда туда не поеду! – воскликнул Федор Иванович. – Странный какой-то народ эти американцы! Платят громадные деньги артистам, а сами ни в музыке, ни в драматическом искусстве ничего не понимают. Для них интереснее какие-нибудь клоуны, фокусники, чревовещатели, чем оперные певцы или музыканты.
– Ну, а тебя как там принимали, Федя? – спросил кто-то.
– Меня принимали очень хорошо. Не могу пожаловаться. Деньги платили «американские», газеты все отзывались превосходно. Нет, впрочем, одна какая-то газетка меня один раз здорово выругала. Было напечатано приблизительно в таком роде: «Г. Шаляпин не только плохой певец и артист, но даже не умеет держать себя как следует на сцене с дамами» (я пел в этот раз с г-жой Зембрих). Я, конечно, по-английски ни черта не понимаю, и мне это перевели мои приятели, доставив мне газету. Представьте себе мое удивление, когда на следующий день после этой ругани ко мне явился корреспондент этой газеты меня интервьюировать. В благодарность за статью я наговорил корреспонденту всяких небылиц в лицах, кучу всяких несообразностей и нелепостей. Сказал ему, что американцы в искусстве ничего не смыслят и что даже свободы, которой так гордятся американцы, в Америке нет. «Вот, – говорил я ему, – вы, американцы, хвастаетесь свободой! Я вчера сам видел, как на улице полисмен бил извозчика. Так дубасил, что зубы летели в одну сторону, а кровь брызгала в другую. Хороша свобода, нечего сказать! А что статуя-то Свободы у вас стоит, так это ничего ровно не доказывает, и ее вам совершенно напрасно подарили французы. Да вы посмотрите хорошенько, как она стоит-то? К Франции передом, а к вам задом. Не есть ли это эмблема чего-нибудь? А?».
Интервьюер очень обиделся на все это и ушел недовольный. Тем не менее все мною сказанное, все нелепости на другой же день были напечатаны в той же газетке, к моему крайнему удивлению и недоумению публики. Одним словом, американцы!
– Я, брат, о тебе, Федя, в Нью-Йорке везде справлялся, где только можно, – сказал С.В. Рахманинов. – Встретился, между прочим, с прославленным маэстро Тосканини. Он тебя превозносит до небес. Это, говорит, великий, гениальный артист. Равного ему нет в мире! Каково? Вообще, могу откровенно сказать, что все, с кем ты имел какое-либо соприкосновение, отзывались о тебе с глубокой симпатией, даже с любовью, как об артисте и как о человеке. … Да! Между прочим, рассказывали мне, как ты объяснялся в Нью-Йорке по-английски с извозчиками и полисменами. Я чуть не лопнул от смеха.
– Да, это было, – смеясь, заметил Федор Иванович. – Я им, обыкновенно, произносил звуки и слова, очень похожие на английские и с таким же «прононсом». Они сначала внимательно прислушивались и переспрашивали, но когда я повторял свой фокус несколько раз, они убеждались, что это форменная чепуха, досадливо отмахивались рукой и ругались по-английски…».
«Вот вагнеровских партий, к сожалению, пока ни разу не исполнял еще. Хотелось бы мне очень выступить в «Нибелунгах» – Вотана, мне по вкусу эта роль. Не так исполняют тетралогию, как надо. И у нас и у немцев. Повелось как-то неправильно со времен самого Вагнера. Гениальный он был музыкант, но, видно, неважный режиссер. Однажды думаю все-таки пропеть Вотана так, как я себе представляю. Не знаю только – где. По-немецки я не говорю и никогда не решусь петь по-немецки».
«Фауст», который вот уже сколько раз выходит на сцену, оставаясь вечно молодым, в среду вечером получил от публики нашего Большого театра новую большую дозу эликсира молодости. Говорить здесь о достоинствах этой оперы после почти полувекового расстояния, которое отделяет нас от ее первой постановки, это значит все равно что махать кулаками после драки… Поэтому займемся исполнением. Я очень рад, что не могу об этом сказать ничего, кроме похвал.
И прежде чем о всех остальных, по справедливости нужно сказать о Шаляпине, так как этот исключительный артист, по моему мнению, выше всех, кого мы знаем в прошлом. Я помню много знаменитых Мефистофелей: Атри, Бремон, Маини, Саккоманно, Пери (Пети), Наннети и многих других, имен которых я сейчас уже не могу припомнить. Я не скажу, что сейчас Шаляпин заставил меня забыть всех этих великих, но он заставил меня испытать совершенно новые чувства, так как сумел внести в образ фантастического персонажа личную ноту (свойственную ему). И действительно, если, с одной стороны, нелегко создать подобную роль, не прибегая к сравнениям, то еще труднее придать ей новый отпечаток, который отличал бы ее от старых толкований. Прославленные образцы, традиции, освященные привычкой, для гениального артиста-обновителя являются опасными и пугающими препятствиями. Но Шаляпина это не остановило, он не поколебался и победил. Например, и знаменитой балладе «На земле весь род людской» он придает комическую интонацию, исполняя ее в танцевальном ритме, заражая толпу слушателей, которые начинают танцевать вместе с ним.
В сцене в церкви традиционные Мефистофели не умеют отвлечься от своего персонажа и исполняют дуэт с Маргаритой. Но Шаляпин понял, что слова Мефистофеля в этой сцене являются не чем иным, как голосом совести Маргариты, и с начала и до конца этой сцены, с головы до ног окутанный плащом, он стоит неподвижный, точно статуя.
Но где Шаляпин действительно выше всякого сравнения, так это в сцене с крестами на народном гулянье. В этой сцене господа басы кичатся позами, жестами, корчами, угрожающими выпадами, испуганными отступлениями, свирепыми уколами шпаги, которую заклинание сделало бессильной. Ничего подобного не делал Шаляпин.
При заклинаниях он остается неподвижным, сухим, высокомерным и циничным в одно и то же время, заранее решив не дать своим страхом удовлетворения обидчикам.
Однако передергивающееся лицо и постепенно возрастающая дрожь, которая потрясает все его тело, показывают нам внутреннюю спазму грешника, пойманного на месте преступления. В этой сцене Шаляпин был поистине велик, и любая похвала в его адрес будет меньше, чем заслуживает его талант»
(«Gazzetta dei teatri», 1904, 10. III).
119С.И. Гарденин.
120В связи с подготовкой спектакля «Петербургская газета» (1911, 21 окт.) в заметке «Ф.И. Шаляпин – режиссер» сообщала: «В Мариинском театре заканчивают постановку «Хованщины» Мусоргского. Опера ставится по настоянию Ф.И. Шаляпина, горячего поклонника таланта Мусоргского…Знаменитый
артист не только исполняет в «Хованщине» роль Досифея, но принимает еще большое участие в постановке. По отзывам артистов Ф.И. Шаляпин – удивительный режиссер. Все свои замечания он подтверждает примерами – исполняя за других «по-шаляпински» отдельные места их партий. Артисты с полным вниманием прислушиваются к указаниям Ф.И. Шаляпина: никто не считает для себя обидным замечания великого мастера». В связи с первой режиссерской работой Шаляпина та же газета обратилась к участникам спектакля с вопросом: «Как Ф.И. Шаляпин ставит «Хованщину»?» приводим ряд выдержек из их отзывов, опубликованных в номере от 28 октября 1911 г.
И.В. Тартаков «Шаляпин-режиссер – это что-то невероятное, недосягаемое… То, что он преподает артистам на репетициях, надо целиком записывать в книгу.
У него все основано на технике момента. Он чувствует ситуацию сразу умом и сердцем и при этом обладает в совершенстве даром передать другому свое понимание роли. Мы все, и на сцене и в партере, внимаем Шаляпину, затаив дыхание…
Шаляпин одинаково гениален в показывании и сценической и музыкальной стороны роли».
И.В. Ершов.
«…Шаляпин великолепно ставит оперу. Правда в искусстве одна, но нужно суметь понять правду. Шаляпину дано от бога понимать эту правду и сообщать другим. С ним нельзя не соглашаться артисту, который сам умеет чувствовать правду.
…вот он показывает, как нужно спеть фразу Марфе. Лицо чисто женское, фигура сразу делается меньше, жесты, поза – женские.
Поворачивается к Досифею – и вдруг на ваших глазах худеет, глаза впали, голос другой, поет не тот человек, что за минуту напевал Марфе.
…если бы ему дали возможность поставить весь наш репертуар, на какую высоту воз– несся бы Мариинский театр…»
В.С. Шаронов.
«…замечания и показывания Шаляпина настолько интересны, что им внимаешь всем существом. Тут никому никакой обиды быть не может, каждый артист понимает, что Шаляпин бесконечно прав, и от всей души сам идет навстречу его требованиям».
А.М. Лабинский.
«…Шаляпин – враг рутины, все, что он показывает, – просто, жизненно, правдиво…
Работать с ним – наслаждение, и не только потому, что он великий художник.
Шаляпин прекрасный товарищ, ласковый, любезный, простой. При всем величии своего авторитета Шаляпин нисколько не стесняет исполнителя в проявлениях индивидуальности. Он первый искренне радуется, когда артист хочет доказать, почему так задумал то или иное место». О подготовке «Хованщины» в Петербурге есть свидетельство дирижера Мариинского театра Д.И. Похитонова:
«Режиссировал сам Ф.И. Шаляпин в сотрудничестве с Мельниковым, а дирижировать первоначально должен был Направник. Прошло несколько спевок, как внезапная болезнь заставила направника прекратить посещение репетиций, перенесенных уже на сцену.
Работу продолжал А.К. Коутс, и под его руководством были пройдены два акта.
Вернувшийся после болезни Направник прослушал репетицию второго акта – «Спор князей», изобилующий «луфт-паузами», талантливо показанными Шаляпиным, – и в перерыве покинул репетицию.
На другой день мы узнали, что направник вообще отказался от дирижирования этой оперой. Таким образом, дирижером «Хованщины» стал Коутс, предложивший мне быть его заместителем, на что я с радостью согласился… Мне думается, что причина отказа заключалась в том, что Направник не счел для себя удобным подчиняться Шаляпину, который полновластно распоряжался буквально всем – темпами, паузами и нюансами. Разумеется, Шаляпину тоже было легче и приятней работать с молодым, темпераментным Коутсом, выполнявшим все его указания и требования» (Похитонов Д.И. Из прошлого русской оперы. Л., 1949, с. 85).
121Первый спектакль «Хованщины» в Петербурге состоялся 7 ноября 1911 г.
Юрий Беляев писал в рецензии на премьеру: «Конечно, постановка этой оперы на Мариинской сцене очень большое событиене только музыкальное, но и общественное…
В данном случае Шаляпин принес себя в жертву опере. Он издавна хлопотал о постановке, разработал план ее, режиссировал и не только не выдвинул на первый план роль Досифея, но пожертвовал всем ее выгодным положением в целях наилучшего ансамбля. Вот эту скромность, эту уступчивость, этот «подвиг» я ставлю в первую заслугу артисту. Как иметь в руках такой благодарный материал, да еще шаляпинский талант, и не «ахнуть», не разразиться, не сокрушить?! И вспоминается мне вчерашний старец Досифей, строгий, уставший, подвижнический, и думаю я: «Эх, отче, быть бы тебе всегда игуменом на Мариинской сцене!»
Образ большой, небывалый. На стенах Киевского собора видел я таких бородатых пещерников, написанных боговдохновенной васнецовской кистью. Вот и этот стоит в памяти, как соборный массив, как иконописная колонна.
Как-то незаметно входит он в действие и оказывается впереди других. Словно само содержание и музыка родили его и вынесли на сцену. Здесь, на глазах у публики, вырос он, заключив действие великолепной коленопреклоненной фигурой, и мерные шаги его словно отсчитали важный благовест… Так же ритмически вступил Шаляпин всем творческим существом своим и во втором действии, в сцене с Марфой и Сусанной.
Подобную музыкальную пластику можно назвать образцовой. Каждое движение его, каждый взгляд поют. Посох старца – и тот словно извлекает звуки (кстати, заметим, что в упомянутой сцене Шаляпин отлично отсчитал этим посохом за г. Коутса надлежащий такт).
Уход Досифея с Марфой задуман артистом картинно. Высокий могучий старец осенил трепетную молодую женщину – чудесная строфа Алексея Толстого пришла на память:
Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу!
Ты прислонися ко мне, я стою надежно прочно!
К сожалению, «деревцом» при Шаляпине оказалась г-жа Збруева. …
Третье действие, где Досифей впервые является во всеоружии догмата – в облачении духа, – значительно пострадало от слишком быстрого, слишком неуверенного хора раскольников «победихом, пререкохом». Драматического напряжения в этом явлении нет как нет, и для великолепного Досифея – Шаляпина не хватает надлежащего фона.
Зато весь последний акт необыкновенно гармоничен, Шаляпин словно дирижирует хором старцев и последним умиранием на костре.
Да, вот в чем заключается главная заслуга артиста: в согласии. И вот Вам точный ответ на обычные сомнения: может ли режиссер быть в то же время и актером? Может. Шаляпин дока– зал это вчера. Правда, роль Досифея уже такая, если так можно выразиться, режиссерская. Пастор, духовник, вождь. Но быть на сцене, играть и ни разу не переступить границу личной выгоды – это положительно чудо.
Режиссерский талант Шаляпина чужд всякой вычурности. … вероятно, много ему пришлось поработать на репетициях, ибо драматическая сторона поставлена весьма удачно. … в общем, замечательный спектакль! Впечатление громадное…» («Новое время», 1911, 9 ноября).
122Это было осуществлено не в день генеральной репетиции «Хованщины», а, как сообщала петербургская пресса, 10 ноября 1911 г., накануне второго представления оперы Мусоргского.
123Первоначально дирижировать «Хованщиной» в Москве должен был В.И. Сук. «По рассказам Мельникова, – вспоминает Д.И. Похитонов, – работа над «Хованщиной» подвигалась медленно. Дирижер В.И. Сук сделал чуть ли не двадцать оркестровых репетиций и не принимал шаляпинской редакции, оспаривая паузы и темпы, установленные в Петербурге. Мельников дружески советовал Суку не упрямиться: «Все равно придется подчиниться «хозяину», так лучше делать все сразу, не доводя дела до конфликта». В общем, для работы дирижера создавалась неблагоприятная атмосфера, и тогда-то стало ясно, почему направник отошел от «Хованщины». Но Направник сделал это в начале работы над оперой, в Москве же вышло все, к сожалению, иначе.10 декабря
была назначена генеральная репетиция, на которой произошел скандал при публике, наполнившей театр. В середине первого акта, вследствие ритмического «качания» в хоровом ансамбле, Шаляпин остановил репетицию. «Когда же, наконец, в этом театре будет настоящий ритм?» – громко, на весь театр, крикнул из партера Шаляпин (он не репетировал, партию Досифея пел В.Р. Петров). Произошел неприятный разговор с Суком, после чего оскорбленный дирижер положил палочку и покинул пульт. Все разошлись. Репетиция была сорвана» (Похитонов Д.И., с. 86).
Причиной этого конфликта был разный подход Шаляпина и Сука к основам музыкального спектакля (см.: Асафьев Б. Мысли и думы). По требованию главного режиссера Большого театра В.П. Шкафера В.И. Сук подал объяснительную записку, в основном совпадающую с рассказом об этом инциденте Ф.И. Шаляпина и Д.И. Похитонова, который был срочно вызван из Петербурга и с одной репетиции провел 12 декабря 1912 г. Первый спектакль «Хованщины» в Большом театре.
124В архиве И.Ф. Шаляпиной имеется письмо некоего Е. Цорци (на французском языке), который от имени директора «самой большой оперной труппы в мире» предлагает Ф.И. Шаляпину приехать на гастроли в Северную Америку в сезон 1902/03 г. Ответ Ф.И. Шаляпина на это письмо неизвестен.Первые
гастроли Ф.И. Шаляпина в Нью-Йорке состоялись в ноябре – январе 1907/08 г. на сцене «Метрополитен-опера». «Русская музыкальная газета» 7 апреля 1907 г. сообщала:
«Шаляпин уехал в гор. Моица (Италия), после отдыха через Гавр 19 октября отплывает в Америку. 11 ноября его первый выход в Метрополитене: «Фауст», «Дон Карлос», «Севильский цирюльник», «Дон Жуан» (Лепорелло – впервые). В Америке пробудет до февраля, затем… Париж».
125Газета «Утро России» (1910, № 138) по поводу предстоящей поездки артиста на гастроли в Бельгию сообщала, что на вечере у Шаляпина перед его отъездом за границу собрались друзья – Рахманинов, Коровин, Серов, Кашкин, Сахновский, Кенеман…«Федор
Иванович и Рахманинов оба путешествовали по Америке, но в разное время.
– Гастроли эти сидят у меня вот где, – говорил Сергей Васильевич, показывая на шею. –Измучился весь, все нервы себе издергал, заболел даже, и вот теперь приходится лечиться. Певцам хорошо петь, сидя на одном месте, а мне приходится все время переезжать с места на место, с концерта на поезд, с поезда на концерт. Нечего сказать, хорошее удовольствие – почти все время проводить в вагоне.
– Не люблю я этой Америки и больше никогда туда не поеду! – воскликнул Федор Иванович. – Странный какой-то народ эти американцы! Платят громадные деньги артистам, а сами ни в музыке, ни в драматическом искусстве ничего не понимают. Для них интереснее какие-нибудь клоуны, фокусники, чревовещатели, чем оперные певцы или музыканты.
– Ну, а тебя как там принимали, Федя? – спросил кто-то.
– Меня принимали очень хорошо. Не могу пожаловаться. Деньги платили «американские», газеты все отзывались превосходно. Нет, впрочем, одна какая-то газетка меня один раз здорово выругала. Было напечатано приблизительно в таком роде: «Г. Шаляпин не только плохой певец и артист, но даже не умеет держать себя как следует на сцене с дамами» (я пел в этот раз с г-жой Зембрих). Я, конечно, по-английски ни черта не понимаю, и мне это перевели мои приятели, доставив мне газету. Представьте себе мое удивление, когда на следующий день после этой ругани ко мне явился корреспондент этой газеты меня интервьюировать. В благодарность за статью я наговорил корреспонденту всяких небылиц в лицах, кучу всяких несообразностей и нелепостей. Сказал ему, что американцы в искусстве ничего не смыслят и что даже свободы, которой так гордятся американцы, в Америке нет. «Вот, – говорил я ему, – вы, американцы, хвастаетесь свободой! Я вчера сам видел, как на улице полисмен бил извозчика. Так дубасил, что зубы летели в одну сторону, а кровь брызгала в другую. Хороша свобода, нечего сказать! А что статуя-то Свободы у вас стоит, так это ничего ровно не доказывает, и ее вам совершенно напрасно подарили французы. Да вы посмотрите хорошенько, как она стоит-то? К Франции передом, а к вам задом. Не есть ли это эмблема чего-нибудь? А?».
Интервьюер очень обиделся на все это и ушел недовольный. Тем не менее все мною сказанное, все нелепости на другой же день были напечатаны в той же газетке, к моему крайнему удивлению и недоумению публики. Одним словом, американцы!
– Я, брат, о тебе, Федя, в Нью-Йорке везде справлялся, где только можно, – сказал С.В. Рахманинов. – Встретился, между прочим, с прославленным маэстро Тосканини. Он тебя превозносит до небес. Это, говорит, великий, гениальный артист. Равного ему нет в мире! Каково? Вообще, могу откровенно сказать, что все, с кем ты имел какое-либо соприкосновение, отзывались о тебе с глубокой симпатией, даже с любовью, как об артисте и как о человеке. … Да! Между прочим, рассказывали мне, как ты объяснялся в Нью-Йорке по-английски с извозчиками и полисменами. Я чуть не лопнул от смеха.
– Да, это было, – смеясь, заметил Федор Иванович. – Я им, обыкновенно, произносил звуки и слова, очень похожие на английские и с таким же «прононсом». Они сначала внимательно прислушивались и переспрашивали, но когда я повторял свой фокус несколько раз, они убеждались, что это форменная чепуха, досадливо отмахивались рукой и ругались по-английски…».
– Почему, спрашивают, Вы не поете Вагнера? Да потому, что Вагнер писал по-немецки. Я Вагнера очень люблю, всегда слушаю его оперы в Германии. Буду ли сам петь по-немецки – не знаю» («Петербургск. газ.», 1911, № 289). Та же газета еще в 1907 г. (31 авг.) задала вопрос Шаляпину, пел ли он когда-нибудь Вагнера. На это артист ответил:
126Шаляпин гастролировал в Южной Америке летом 1908 г. По сообщению журнала «Театр», в Буэнос-Айресе он выступал вместе с Титто Руффо. По сообщению газеты «Раннее утро» (1908, 9 авг.), «успех Шаляпин, выступивший в «Мефистофеле», имел небывалый. Несмотря на проливной дождь, новый, огромнейший оперный театр «Colon» наполнился избранной публикой, и сбор в этот памятный вечер достиг 100 000 франков, к великому, конечно, удовольствию импресарио сеньора Чиакки. … Шаляпин скромно кланялся и благодарил по-русски. Кроме «Мефистофеля», Шаляпин выступит в «Севильском цирюльнике», «Дон Жуане» и «Богеме».
127Летом 1905 г.
128Оранж – маленький городок в южной Франции, близ которого сохранился древнерим– ский театр с шестьюдесятью рядами каменных ступеней, вмещающими около 8 тысяч зрителей. Газета «Новое время» (1905, 9 авг.) сообщала: «Русские
артисты все более и более завоевывают себе почетное место за границей. Шаляпин, который имел уже блестящий успех в Милане, Париже, Лондоне, на днях отличился вовсю в римском Theatre Antique в Оранже, где общество des grandes auditions… Поставило под руководством неутомимого Рауля Гинсбурга «Троянцы» Берлиоза, «Мефистофель» Бойто и т.д. … Французская критика называет его (Шаляпина. – Ред.) исполнение «поразительным», его голос «громовым», его пение «в высшей степени выразительным», а игру «оригинальною и эффектною».
129Русские оперы до 1913 г. были известны англичанам только в исполнении иностранных трупп и дирижеров, чаще всего – итальянцев. Так, например, в 1906 г. В Лондоне шла опера П.И. Чайковского «Евгений Онегин» с М. Баттистини в заглавной роли.
130В мае 1914 г. в театре Друри-лейн начались дягилевские спектакли второго сезона Русской оперы в Лондоне. Одновременно в Лондоне проходили гастроли Русского балета (при участии Карсавиной, Мясина и Фокина) и немецкой оперы.Кроме
спектаклей с Шаляпиным в репертуаре русской оперы этого сезона были «Майская ночь» Н.А. Римского-Корсакова, вокально-хореографический спектакль на музыку оперы «Золотой петушок» Н.А. Римского-Корсакова, опера И.Ф. Стравинского «Соловей».
131В Берлине Ф.И. Шаляпин был с труппой Рауля Гинсбурга ранней весной 1907 г.
1325 апреля (23 марта) был первый спектакль оперы Бойто «Мефистофель», в котором выступали Ф.И. Шаляпин и Л.В. Собинов. Открылись же гастроли труппы Р. Гинсбурга «Драматическими сценами» Гектора Берлиоза «Гибель Фауста» в исполнении певцов Гранд опера.О
первом представлении «Мефистофеля» Л.В. Собинов писал артистке Малого театра Е.М. Садовской: «В день спектакля я так волновался (да и не я один, Федор тоже места себе не мог найти), что за перо взяться просто не было никаких сил. Тем более мы боялись, что накануне первый спектакль нашей труппы «Гибель Фауста» прошел совсем плохо. Французы очень не понравились, и изругали их в газетах изрядно.
Гинсбург ходил мрачнее тучи, и все его надежды были, конечно, на нас. И мы надежды эти оправдали в самом лучшем виде. Наш личный успех с Федором был очень велик, а под конец обратился чуть не в овацию.
Здесь таких аплодисментов не знают. Во время акта не прерывали ни разу, только Шаляпину аплодировали за первую арию (со свистом)». О выступлениях Шаляпина в Берлине в журнале «Театр и искусство» (1907, № 17) сообщалось в заметке под названием «Наши певцы в Берлине»:
«Затем поставили 5 апреля «Мефистофеля» Бойто с Шаляпиным, Собиновым и Сторкио в роли Маргариты. После хвалебного «Славы в вышнем» из облаков вырос исполинский Мефистофель, громивший своим мощным голосом небо, а руками словно метавший молнии. Шаляпин, переливая звуки в скульптурные образы, своими пластическими жестами и пением превращал образы в музыку… В сцене ада мы видели сатану во всей его наготе. В развевающемся, как крылья, огненном плаще, с голой грудью и плечами, с змееобразными движениями рук и тела, с разнузданным дьявольским смехом он правит шабашем ведьм…» 9 апреля (27 марта) Ф.И. Шаляпин выступил в опере Д. Верди «Дон Карлос», в роли короля Филиппа II. Берлинский корреспондент журнала «Театр и искусство» писал: «Для Шаляпина нашлась интересная задача: создать образ Филиппа II, короля-инквизитора.
Грим Шаляпина вполне соответствовал типу – рыжеватые, коротко остриженные по испанской моде – волосы и светлая борода. Вся его фигура была скована испанским непо– движным этикетом, церемониалом и королевской надменностью. Глаза его мерили каждого говорившего с ним испытующим взглядом как-то сбоку. Внешне благочестие и сознание собственной важности слышались в тоне его голоса. С небрежным снисхождением медленно подает он руку для поцелуя в знак особой монаршей милости маркизу Позе в ответ на восторженные речи последнего».
13 апреля (31 марта) Ф.И. Шаляпин выступил в опере «Севильский цирюльник» в партии дона Базилио.
Берлинская критика откликнулась на выступления Шаляпина рядом статей. «Во главе ансамбля стоит Шаляпин, – писала газета «Берлинер моргенпост», – великий, невероятно интересный человек, который действует гипнотизирующе…
Артист гениальной, стихийной силы, ошеломляющий своей мощью, одинаково великий как артист и певец, фигура, которую можно сравнить с всадником на картине Штука «Война», личность еще доселе невиданная в Берлине…».
133По воспоминаниям дирижера А.Б. Хессина, Шаляпин с большим проникновением в музыку Вагнера исполнял «Прощание Вотана» из оперы «Валькирия». Он пел также монолог Ганса Закса из «Мейстерзингеров».
134В интервью корреспондентам «Петербургской газеты» Шаляпин говорил:«Опера
может идеально идти только на том языке, на котором она написана…
«Вот вагнеровских партий, к сожалению, пока ни разу не исполнял еще. Хотелось бы мне очень выступить в «Нибелунгах» – Вотана, мне по вкусу эта роль. Не так исполняют тетралогию, как надо. И у нас и у немцев. Повелось как-то неправильно со времен самого Вагнера. Гениальный он был музыкант, но, видно, неважный режиссер. Однажды думаю все-таки пропеть Вотана так, как я себе представляю. Не знаю только – где. По-немецки я не говорю и никогда не решусь петь по-немецки».
135В ГЦТМ им. Бахрушина хранится грамота от 30 июня 1908 г. о награждении Шаляпина орденом Почетного легиона после первого парижского сезона Русской оперы. В музее также хранится фирман эмира Бухары, в котором говорится: «Ввиду уз дружбы и согласия, связывающих Бухару с могущественным российско-императорским правительством на благо и спокойствие народов, пожаловали мы артисту Шаляпину бухарский орден Золотой Звезды третьей степени, дабы он, украсив ею грудь свою, пребывал к нам доброжелательным. Эмир Сеид Абдул Ахад, 1303 г.» (по арабскому летосчислению, то есть 1902 г.).
136Несмотря на мировую славу Шаляпина, русский «двор» его не жаловал. В С.-Петербургском государственном историческом архиве имеется письмо начальника канцелярии министерства императорского двора А. Мосолова В.А. Теляковскому (очевидно, в ответ на его запрос), в котором говорится: «По
поручению г. Министра имею честь уведомить Ваше превосходительство, в дополнение к отношению от 20 минувшего сентября за № 8042, что генерал-адъютант барон Фредерикс не признал возможным ходатайствовать о возведении артиста Шаляпина в звание потомственного почетного гражданина, так как означенный артист прослужил при императорских театрах всего 8 лет…» (7 октября 1907 г.). И только 29 апреля 1910 г. «его величеству императору» «благоугодно было всемилостивейше соизволить на пожалование артисту императорских театров Федору Шаляпину, ввиду его выдающегося таланта и особых заслуг на поприще русского искусства, звания солиста его императорского величества». Других царских наград в формулярном списке Ф.И. Шаляпина, заполненном в 1916 г., не значится.
137Шаляпин ошибается: в 1904 г. он не был ни в Харькове, ни в Киеве. Концерт Шаляпина в Харьковском народном доме состоялся 30 апреля 1905 г. В письме, перехваченном полицией и уцелевшем в фондах ЦГАОР в С.-Петербурге, сообщается, что Шаляпин «читал стихотворения Скитальца. Говорил с рабочими, что давно мечтал очутиться среди такой громадной аудитории дорогих товарищей рабочих. Он чувствует с ними полнейшее единение. Пели «Дубинушку», и он начал первый. В общем, сильно взвинтил и поднял настроение рабочих…» (Цит