Ходжиакбар ШАЙХОВ
В ТОТ НЕОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ (сборник)
ПЕСНИ ДАРХАНА
Этот удивительный случай произошел в Дархане, одном из отдаленных горных кишлаков, в день навруз-байрама, праздника весны, когда людям кружит головы теплый ветер, напоенный ароматами проснувшейся земли и влагой горных родников, когда ребятишки упоенно катаются по мягкой зеленой траве, а старые полвоны вспоминают давние годы молодости и удальства…
Еще не начинался день. Только розовели белые от снега вершины да склонялась к востоку уже бледная и убывающая луна. А к лужайке один за одним потянулись всадники, и дорога из кишлака до места, где должен был сегодня проводиться улак — любимое состязание в наших краях, — стала похожа на карнавальное шествие. Участники улака, молодые, богатырского сложения парни, были одеты кто в летние яркие халаты — яктак, кто в изумрудные шелковые — бекасам, были и черные, простые халаты. А шапки! И лисьи рыжие, и серые заячьи, и даже кожаные танковые шлемы, вытащенные из старых сундуков. И у каждого всадника конь — вороной, белый или пегий, нетерпеливо фыркающий, встающий на дыбы и тоже как бы зараженный общим настроением! Далеко доносится ржание, призывные крики джигитов, гиканье и шутки, которыми подбадривают друг друга участники соревнования, чтобы поддержать в себе настроение и волю к победе.
Но не только лужайка у недалекого от кишлака холма полна народу. Чуть повыше, на зеленой террасе, поднимающейся уступами, расположились те, кто по праву считает себя неотделимым от праздника, — зрители, оживленные и нарядные. Старики разглядывают джигитовку, обмениваются то язвительными, то восхищенными репликами, дети, кто постарше, внимательно слушают разговоры, а кто помладше — просто сидят и смотрят, впитывают в себя и яркость красочного зрелища, и гул, и голоса вокруг. Возможно, через годы, особенно если уедет кто из родного края, оживет в нем и утро, нежно розовеющее на склонах гор, и сверкающие капли росы, словно бусы, осыпавшие упругие стебли темно-зеленой травы, и то общее чувство радостного ожидания, которое роднит всех сидящих; заговорит все это в душе юного горца как воспоминание о родине и земле, вырастившей его!
Вскоре окруженное с четырех сторон горами обширное холмистое плато было до отказа забито съехавшимися из Дархана и близлежащих кишлаков зрителями и участниками. Они время от времени посматривали вдаль, на дорогу, и когда раздался крик: «Едут! Едут!», не осталось ни одного, кто бы не оборотился в сторону горной дороги, петляющей между холмами.
Именно в этот момент высоко в небе зажглась какая-то необычная звезда. И если вначале она, слабо мерцая и то исчезая в ярком свете утра, то возникая вновь, была еле видна, то вскоре начала расти и как бы наливаться краснотой. И все же эта сверкающая красная звезда была маленькой — не больше горошины, и никто не обратил внимания на то, что она вот-вот готова коснуться дальней вершины четырехугольной горы. Все были заняты другим: по дороге ехал маленький караван; впереди голубовато-зеленая «Нива», за нею, чуть отстав, четверо верховых в блестящих шелковых халатах, и, наконец, позади всех бортовая машина ГАЗ-52, груженная подарками: несколько баранов и коз, возле правого борта тюки и коробки с коврами, радиоприемниками, телевизорами. Машины ехали медленно, и все могли хорошо рассмотреть, что победителей улака ожидают богатые и желанные подарки. Поэтому, когда машины наконец остановились, их встретили аплодисментами. Из «Нивы» вышли три человека. К аплодисментам добавились и приветственные возгласы. Приехали люди уважаемые, хорошо известные присутствующим: генеральный директор знаменитого агропромышленного объединения «Пахтакор», Герой Социалистического Труда Тешабай-ата Олимов, председатель Дарханского сельсовета Учкун Атабаев. На долю третьего достались особенно сердечные приветствия, потому что это был человек, чье искусство было широко известно в стране и давно заслужило почет и уважение, — популярный певец и сказитель Кадыр-бахши, сын Нурбая.
Кадыр-бахши, как и герои его сказаний, был крупным, плечистым, статным, лицо его носило печать благородства и ума. В руках у него была постоянная спутница — миниатюрная домбра в черном чехле. Сколько песен, легенд и сказаний словно воскресила из прошлого чудесная домбра, сколько сердец заставила она трепетать и восхищаться, плакать и радоваться вместе с героями! Кадыр-бахши прекрасно знал не только классику; не раз отправлялся он в дальние районы, слушал сказителей, певцов, выступавших на свадьбах и тоях; как драгоценные жемчужины, искал он и находил редкие стихи и слова, казалось, навсегда погребенные в толще времени.
Приехавшие верхом всадники — музыканты и ведущие состязаний спешились, и по знаку председателя сельсовета согласно зазвучали на холме карнаи, сурнаи и барабаны.
Тешабай-ата и его спутники под звуки музыки вступили в круг участников соревнования. Смолкла музыка. Генеральный директор вышел вперед и заговорил:
— Уважаемые сельчане, джигиты, которые покажут нам сегодня свое искусство! Сегодня мы собрались сюда, чтобы в согласии со старинным обычаем провести праздник весны — навруз-байрам, порадоваться, что земля наша становится все краше и богаче, и потому прежде всего разрешите пожелать вам больших успехов в труде и хорошего урожая в новом сельскохозяйственном году!
Глубокая тишина, которая воцарилась при первых словах Тешабай-аты, взорвалась аплодисментами, криками: «Спасибо, благодарим! Желаем и вам того же!» Поскольку Тешабай-ата был не большим любителем говорить, он сразу же перешел к делу:
— Ну а теперь пусть наши парни покажут, на что они способны! Победителей ждут призы и слава! Пожелаем им удачи!
И снова зазвучали, далеко уносясь в горы, звуки карнаев и сурнаев. Затем два ведущих — халаты их, тонкие и разноцветные, блестели в лучах встающего солнца — быстро направились к грузовой машине. Стоявший в кузове полноватый крепыш, нагнувшись, вытащил улак — тушку козла — и протянул ее ведущим. Старший церемониймейстер бережно принял улак и, хлестнув коня, направился к всадникам, полным лихорадочного волнения и настороженного внимания. Им предстояло отбивать улак друг у друга в ожесточенном поединке, где все играло роль — и настроение, и быстрота коня, и сила мышц, а главное — ловкость.
Состязание, которого все с таким нетерпением ждали, началось. К тому времени уже окончательно рассвело, небо стало из темно-синего голубым и прозрачным, солнце ослепительно сияло на вершинах и играло на сбруе и рукоятках плетей, которыми всадники ожесточенно махали перед собой. Некоторые из этих рукояток были старинной работы, с насечками и инкрустацией, и передавались от отца сыну, от деда внуку, как и снаряжение лошади, и старинные пастушеские сумы, вышитые яркими, не тускнеющими узорами, которые приводят в восторг знатоков. Никто не смотрел вверх, а странная звезда между тем все росла в размерах, и, когда она повисла над вершиной горы, похожей на чустскую тюбетейку, она уже была размером с футбольный мяч, затем с небольшой круглый стол. Садясь на гору, которая была позади лужайки, где сидели зрители, странная звезда была уже не звездой, а круглой и плоской тарелкой около десяти метров в диаметре. Вместе с ней на вершину опустилось белое плотное облако, похожее на гигантский сгусток тумана, и вскоре уже ничего нельзя было рассмотреть на вершине, которая стала посадочной площадкой неземных пришельцев.
* * *
Шестилетний внук престарелого Ислам-кари, бывшего наездника, обыкновенно укладывался спать далеко за полночь. Неугомонный, быстрый, он наполнял своим шумом и беготней весь дом. Но вчера Санджар улегся спать пораньше: дед обещал ему, что возьмет с собой на состязания, а так как бывший наездник не только прекрасно разбирался в правилах улака, качествах лошадей, но и обладал редкой памятью и острым юмором, то выходить с дедушкой на люди стремились все родственники старика. Что уж говорить о Санджаре! Вот почему, едва на рассвете рука Ислам-кари дотронулась до него, мальчик вскочил, мгновенно оделся и вскоре был готов в путь. Ислам-кари собирался медленнее. Он тщательно умывался, затем прилаживал на голове белоснежную чалму. Надев поверх рубашки с глухим воротом халат из адраса [1]и обувая ичиги, он некоторое время постоял у порога, глядя на жену, неподвижно лежащую в глубине комнаты.Вот уже около двух лет старая женщина лежала больною, не имея возможности ни встать, ни даже поднести ко рту еду: ноги и руки у нее не двигались, каждое движение причиняло нестерпимую боль. Лекарства давали облегчение на некоторое время, но пока медицина была бессильна против тяжкого недуга. «И откуда к ней прилипла эта злосчастная болезнь? — думал Ислам-кари. — Ведь была в молодости такая неугомонная, певунья, и в старости все в доме на ней лежало; со всем она справлялась и никогда не жаловалась. А теперь? Взгляд потухший, равнодушный. Вот что делает с людьми болезнь!» Вздохнув, он вышел из дома, посадил внука впереди себя на лошадь и медленно поехал к лужайке, где проходили соревнования. Не та была уж прыть и у лошади, и у всадника, и пока они добрались до места, соревнования уже начались. Дедушка, едва стреножил коня, тут же впился глазами в яркое и быстро меняющеся зрелище внизу, пытаясь определить, кто впереди. А Санджар, наоборот, изумленно оглядывался и вертелся во все стороны. Все ему было интересно — и лошади, бешено мчащиеся внизу, и дальние горы, вершины которых блестели в лучах ослепительного весеннего солнца, и то, почему отсюда дома кишлака кажутся такими маленькими… Внезапно взгляд его остановился на вершине горы, похожей на чустскую тюбетейку. Облако, покрывавшее ее, вело себя странно: оно словно всасывалось в огромную воронку, клубилось наверху и по бокам и медленно оседало вниз.
— Дедушка! А дедушка! — подскочил к Ислам-кари внук и попытался повернуть его к себе. — Ты посмотри только!
— Что тебе? — пробормотал дедушка, не отводя глаз от игры наездников.
— Вот, посмотри, облако какое!
— Облако! Нашел диковинку! — снова проговорил дед, недовольный тем, что его отвлекают от интересного зрелища. — Лучше сядь рядом и смотри вперед. Для чего я тебя сюда привел?
— Да ты посмотри!
— Не мешай! — отмахнулся дед.
Санджар обиженно отошел в сторону, сел возле куста боярышника и уже не спускал взгляда с облака, которое постепенно уменьшалось, словно его всасывала внутрь горы какая-то сила. И вот показалось что-то серебристое, круглое… Еще несколько секунд, и стало видно, что на вершине горы стоит на тонких «ножках» серебристая «тарелка», чуть наклонившись в сторону лужайки со зрителями.
— Дедушка! — опять не выдержал Санджар, подбегая к Ислам-кари. — Там что-то село, похожее на тарелку! На межзвездных пришельцев!
— Вот постреленок, не дает покоя! — пожаловался соседу Ислам-кари. Вертолет сел, так он тут готов фантазии разводить!
Он, занятый улаком, даже не посмотрел туда, куда изо всех сил указывал, прыгая и дергая его, непоседливый внук.
Обиженный Санджар отпустил деда и задумался. Вертолет? Он часто видел вертолеты над кишлаком, видел их и по телевидению. Нет, на вертолет это непохоже. Похоже это больше всего на то, что тоже иногда показывает телевидение в каких-нибудь приключенческих или фантастических фильмах. Он не знал слова «фантастика», но хорошо запомнил, что на землю могут спуститься откуда-нибудь со звезды или с Марса космонавты, и люди в фильмах принимают их приветливо, как дорогих гостей. А вдруг это чудо случилось с ними? И первый, кто встретит гостей, будет он, Санджар!
Посидев немного, он сначала нерешительно, потом все быстрее стал пробираться прочь. Дед, занятый соревнованиями, не обратил внимания на то, что Санджар, выйдя на дорогу, повернул влево и стал карабкаться вверх — с горы легче было выйти к «тюбетейке».
* * *
…В нижней части «тарелки» автоматически раскрылся люк, на землю медленно опустился своеобразный эскалатор, по которому сошли трое. Выглядели они довольно необычно: вместо головы — белоснежные улиткообразные наросты, но в отличие от улитки наросты были пористыми, они вздымались и словно дышали. Полосатые их скафандры разделял яркий красный пояс с многочисленными кнопками, отверстиями, в которых светились и мигали лампочки. Высотой они были около четырех метров, но третий явно отличался от двух первых: он был чуть выше среднего человека, и движения его были более порывистые и резкие, чем у других. Космонавты двигались вначале неуклюже и медленно, вероятно, настраивая свои приборы применительно к условиям незнакомой им планеты. Но вскоре движения их стали более плавными и уверенными, на отростках, напоминающих руки, засветились приборы, похожие на наши часы.Некоторое время они стояли неподвижно, вглядываясь в картину, открывающуюся перед ними: зеленое плато было объято суматохой, несколько сот всадников, поднимая пыль столбом, боролись за улак, кружась и направляя своих лошадей то в одну, то в другую сторону. Слышались вскрикивания, ржание, голоса зрителей, подбадривающих своих любимцев, иногда превращались в пронзительные вопли досады, гнева или радости. Дети вскакивали, хлопали в ладоши и тоже подражали взрослым, одобряя или порицая действия всадников.
Пришельцы обменялись сигналами — шлемообразные, закрученные их наросты пожелтели, стали темными, потом снова приобрели первоначальный цвет. Затем все трое, нажав кнопки на поясе и разом оторвавшись от земли, полетели вниз, не меняя своего положения. Достигнув подножия гор, летевший впереди космонавт заметил мальчика, упорно карабкающегося по направлению к кораблю. Он дал сигнал своим спутникам, затем направил в сторону мальчика тонкий, как игла, фосфорический луч.
— Он хочет познакомиться с нами, — передал он результат своего исследования. — Лучше, если мы пошлем к нему Аэрти.
Второй космонавт ответил согласием. Конус у него над скафандром снова пожелтел, стал синим и опять принял первоначальную окраску, после чего младший космонавт, нажав одну из кнопок, опустился вниз, к Санджару, который, не подозревая, что делается над его головой, все еще спешил вперед — потный, взъерошенный и все же, как всегда, упрямый.
* * *
А внизу страсти разгорались все жарче, круг всадников клокотал, словно казан с кипящим пловом.Тешабай-ата, Кадыр-бахши и около десятка авторитетных людей кишлака, вошедших в состав жюри (Ислам-кари тоже был приглашен в их число), расположились полукругом на большом арабском ковре, разостланном на лужайке. Соревнование подходило к финишу: один из водителей-механиков хлопкоуборочного комбайна, Музаффар-полвон, на полном скаку врезался в небольшую группу всадников, далеко опередивших остальных и завладевших улаком, и, ухватив добычу, резко рванул тушу козла к себе, да так, что ни один из тех четверых, что сражались из-за добычи, не успел ему помешать. Пока противники опомнились, Музаффар, молниеносно зажав козла коленом, ринулся вперед. Но подскакавшие всадники окружили его, загораживая путь, и тогда, изо всех сил хлестнув коня плетью, он чудом прорвался сквозь живую ограду. Правда, чья-то плеть задела его, до крови ожгла подбородок, но разъяренный карабаир, пулей устремясь вперед, понес хозяина так, словно у него выросли крылья и он впрямь стал одним из сказочных коней, прозванных араванскими — небесными. Обогнав соперников, Музаффар бросил улак наземь, возле судей. Зрители встретили его, крича от восторга. Главный церемониймейстер поднял улак с земли и, зажимая его коленом, протянул победителю руку.
А парни уже вели приз — большого упитанного барана, который крутил головой и ошалело смотрел вокруг. Затем председатель вручил Музаффару конверт с деньгами и, еще раз поздравив его, сказал:
— Удачи вам, дорогой, и в труде, и в спорте!
Площадка вновь огласилась криками. Все хорошо знали Музаффара. Трудолюбивый, застенчивый, он всегда готов был помочь товарищу, близким. Полвоном — богатырем — прозвали его недаром; кто еще мог, с утра до вечера проработав на комбайне, проскакать за ночь туда и обратно около двухсот верст, чтобы проводить друга, а потом как ни в чем не бывало снова работать на поле да еще перевыполнять норму? Кто не раз одолевал самых сильных парней соседнего кишлака? И наконец, разве не за него согласилась выйти красавица Ойгуль, хотя родители, как известно, хотели выдать ее за городского парня, у которого был большой дом и хорошая должность.
Один из стариков, обращаясь к бахши, попросил:
— Не споете ли нам в честь полвона одну из своих песен, уважаемый Кадырбай?
Пожелание старшего — закон. Но и сам Кадыр-бахши смотрел на молодого победителя с отеческой лаской и нежностью, словно видел он перед собой собственную свою молодость — горячую, отважную, красивую… Он с улыбкой взял домбру, начал ее настраивать. Все сидящие поблизости с интересом смотрели на него.
— Спою вам отрывок из дастана «Алпамыш», — настроив инструмент, негромко объявил Кадыр-бахши и, немного подождав, сосредоточившись, с силой ударил по струнам своей домбры.
* * *
Космонавты тем временем медленно опустились на площадку позади зрителей. Тонкие фосфорические лучи быстро пробежали по рядам людей — туда и обратно, а затем устремились к Кадыр-бахши, словно спеша вслед за тем, что так сильно и горячо интересовало всех собравшихся.Наездники, готовые ко второму заезду, медленно приблизились к певцу и стали неподалеку в ожидании. На некоторых лицах выражалась досада: разгоряченное самолюбие толкало их на дальнейшую борьбу, они тяжело дышали. Зрители поспешно пересаживались поближе.
Впрочем, это было напрасно: сильный, звучный голос Кадыр-бахши был слышен далеко, и казалось, что на возглас, которым он начал знаменитую песнь об Алпамыше — герое-богатыре узбекского народа, откликнулись и холмы вокруг, и горы, и само солнце: так всколыхнулись ряды слушателей. Сказание это, близкое и дорогое собравшимся, было хорошо знакомо людям вокруг. С детства слышали они то отрывки из дастана, исполнявшиеся певцами, то стихи, то былины о храбром Алпамыше, а так как ни одна свадьба, ни один той не обходится без песни, то, впитанная чуть ли не с молоком матери, героическая эта сага Востока быстро захватила в плен слушателей. Все постепенно замерло вокруг: и сидящие на ковре белобородые старцы, и остальные члены жюри, и джигиты, мускулистые и крепкие, подставляющие из широко распахнутых рубах смуглые тела навстречу первым горячим лучам. Казалось, даже лошади, на чьих мордах еще не высохла пена и чьи бока не успокоились после сумасшедшего бега, и те готовы слушать песню, так присмирели они возле притихших своих владельцев…
Голос Кадыр-бахши набирал силу, протяжные, звучные аккорды вторили ему. Чудо-домбра то рокотала, наливаясь гневом, то стонала, передавая тончайшие переливы настроения, повествуя о страшной битве между узбекским и калмыцким богатырями:
Космонавты, расположившись сзади зрителей, внимательно слушали дастан и следили за поведением и настроением зрителей. Эмоциональный фон, сопровождающий информацию о подвигах, заинтересовал их в особенности. Еще более странным было для них созвучие между Кадыр-бахши и сидящими вокруг него людьми, как будто все они дышали и думали в унисон.
Силы не жалеет Алпамыш своей,
Кокальдаш в борьбе становится все злей,
Но ни Алпамыш не победил пока,
Ни калмык его не одолел пока.
Гнут хребты друг другу или мнут бока
Хватка у того и этого крепка!
Он калмыка жмет — калмык едва стоит,
Он калмыка гнет — хребет его трещит;
От земли его он отрывает вдруг,
В небо высоко его швыряет вдруг!
Видя это чудо, весь народ шумит,
Головы закинув, в небеса глядит,
Как батыр огромный с неба вниз летит… [2]
Отчего плачет вон тот худой старик в тюбетейке и темном халате, утирая щеки концами широкого пояса? А джигит на коне нахмурился, словно он вместе с Алпамышем сидит сейчас в темнице и стонет о родной земле, оставленной вдалеке?
Приборы бесстрастно записывали происходящее, чуть слышно потрескивали вокруг скафандров электрические разряды. Несмотря на то, что гости стояли, почти не скрываясь, на них не обращали внимания. Возможно, чей-нибудь взгляд падал на стоящие вдалеке странные фигуры, но белоснежные наросты над полосатыми скафандрами сливались в восприятии с чалмой, которую надевают старики. Сходство дополняли и сами скафандры, и пояса, да и расстояние скрадывало огромный рост пришельцев. Так что рассеянный взгляд, скользнув по ним, возвращался, как к магниту, к Кадыр-бахши, забывая о фигурах, забравшихся так далеко в горы. Солнце ослепительно сияло вокруг, и люди жмурились, сидя в этом потоке света и тепла, слушая могучий голос народного певца и его волшебной домбры, забыв обо всем на свете…
* * *
Наконец они встретились: младший космонавт, молча вставший на пути спешащего к высоте Санджара, и мальчик, занятый одной мыслью познакомиться с таинственными пришельцами. Когда Санджар поднял голову, он отпрянул назад, но вскоре, хорошенько рассмотрев гостя, почувствовал безошибочным детским инстинктом, что опасаться нечего, и первым обратился к нему с приветствием:— Здравствуй!
Белый цвет на «чалме», как про себя окрестил Санджар шлемообразную верхушку, сменился нежно-голубым, и, осторожно нажав на кнопку пояса, космонавт ответил тоже:
— Здравствуй!
— Ты понимаешь по-нашему? — обрадовался Санджар. — Вот хорошо! Значит, будем дружить, да?
«Чалма» завибрировала, меняя оттенки, затем голос, идущий из аппарата, расположенного на поясе, медленно ответил:
— Хорошо!
— Дедушка мне самокат купил. Самый лучший! На нем даже звонок есть. Пойдем, покажу! — заторопился Санджар, озабоченный тем, что бы такое показать своему новому другу. Кивнув ему головой, он медленно пошел вниз, потом, убедившись, что гость тоже двинулся за ним, кубарем покатился по нежно-зеленому холму, объятый восторгом.
«Покажу Долговязого (он успел дать космонавту прозвище) Анвару и Ойбеку, они рот откроют от удивления! — думал он на бегу. — Мы с ним придумаем какую-нибудь игру, такую, в которую никто еще не играл!» — Ой, а ты откуда? — спохватился он, забыв, что даже не спросил, откуда прилетела «тарелка». — Наверно, с Марса?
И, не дождавшись ответа, снова побежал, петляя в зарослях кустарника, куда ребятишки кишлака обыкновенно приходили играть в свои игры. Санджар тоже несколько раз приходил сюда, но его не принимали в игру, говорили, что он маленький, что у него есть плохая привычка — играть не по правилам. Это было правдой, но Санджар просто не мог слепо подчиняться установленным нормам — он додумывал и вносил в игру что-то свое…
Наверное, поэтому он с таким восторгом, не задумываясь и не осторожничая, принял в друзья «марсианина» (так он тоже решил называть гостя). Что с того, что «марсианин» меняет окраску и вместо головы у него шлем? Интересно, что за светящиеся кнопки на поясе? Санджар про себя решил, что он обязательно потрогает их — чуть попозже, когда он познакомит гостя с бабушкой, которая одна только и осталась в доме. А жалко, что мама и тетя ушли в гости!
Космонавт проследил, куда бежит мальчик, и ждал его у входа в кишлак. Запыхавшийся Санджар пролетел мимо, только махнул рукой: «Догоняй!» И Долговязый, стараясь держаться поближе, плыл вслед за мальчиком, словно и впрямь догонял его. Они уже были на ровной асфальтированной улице, по обеим сторонам которой выстроились дома, обсаженные тутовником, вишней, урюком и яблонями, которые только начинали расцветать. Тонкий аромат цветов плыл над кишлаком. Возле одного из домов Санджар остановился:
— Прибыли! Вот запомни: наш дом — двадцать шестой номер!
Пробежав по плиткам, уложенным до самого крыльца, он влетел в дом.
— Бабушка, бабушка, смотрите! Я привел гостя! С Марса!
Старая женщина подняла измученные, тусклые глаза. Ей показалось, что внук произнес «из Москвы».
— Какой же ты молодец, что привел гостя в наш дом, — произнесла она, вновь закрывая глаза. — Веди его в комнаты.
Отдохнув немного, она заговорила вновь:
— Позови соседку, пусть Мастура накроет на стол. Арбузов попробуете, дынь — они еще сохранились. Есть и сушеные. Видишь, внучек, не могу встать. Ты ему скажи, что я больная, потому не могу сама принять гостя.
Космонавт внимательно вслушивался в то, что говорила бабушка Санджара. В руке у него незаметно появился круглый зеленоватый прибор, слабо мерцавший серебром, словно он был налит ртутью. Почти в то же мгновение на противоположной стене заструилась длинная черная спираль, словно свитая из множества дышащих пульсирующих волокон, и тонкий зеленоватый луч протянулся из прибора к лежащей женщине, а от нее — на стену. Спираль на стене начала раскручиваться, космонавт следил за нею, и Санджар, открывший рот, чтобы спросить, что это такое, тоже застыл, глядя то на стену, то на бабушку. Вдруг изображение на стене застыло, еще более увеличилось, и стало видно, что одно из волокон, тонкое, словно волос, порвано. Гость нажал кнопку, что-то вспыхнуло на месте разрыва, и спираль так же медленно стала закручиваться вновь. Потом изображение погасло, спираль исчезла, а космонавт, медленно выговаривая слова, сказал Санджару: