преступления, его внутренние мучения еще более усиливаются, доходят до
невероятной степени; он на минуту даже поддается паническому ужасу, и леди
идет вместо него возвратить кинжалы слугам Дункана. Но это уже последнее
проявление ее силы и последнее же проявление его сознательной слабости.
"По сводам замка
Неумолкаемый носился вопль:
Гламис зарезал сон! За то отныне
Не будет спать его убийца Кавдор..." и пр.
Когда обнаружилась смерть Дункана, Макбет ведет себя чрезвычайно умно и
целесообразно; он притворяется мастерски, как самый опытный и хладнокровный
убийца, тогда как его жена принуждена прибегнуть к самому банальному
средству - обмороку (который, может быть, является полуискусственным
результатом потрясения). Следующее крупное и обдуманное преступление,
убийство Банко - убийство пьяных слуг Дункана совершено внезапно, будто по
вдохновению, - Макбет всецело берет на свою ответственность; он и
предпринимает его и сам себя раздражает против ненавистного ему будущего
родоначальника королей и производит руками наемных им обманутых убийц;
королеву, которая уже теперь мечтает о т_и_х_о_м с_н_е в м_о_г_и_л_е (III,
2), он отстраняет от всякого участия в страшном деле, предоставляя ей
воспользоваться только сладкими плодами его. Это - такое проявление
деликатной нежности в его как бы одичавшей душе, которое трогает нас даже
против воли {По собственной же инициативе и плану он совершает и последнее
путешествие к "вещим сестрам".}.
Только при неожиданном появлении тени Банко на пиру, роли как будто
опять переменяются: Макбет - в безумном ужасе, а жена поддерживает его и
оправдывает его в глазах гостей болезнью, но ведь она не видит тени убитого,
да и не знает положения дел. После этого она появляется только в V акте в
страшной сцене сомнамбулизма, когда ее не по-женски сильная натура
оказывается уже не надломленной, а окончательно сокрушенной. За этим хоть
бессознательным, но невыносимым страданием может последовать только
самовольная смерть.
Конец самого Макбета драматичнее и величественнее. Уже со смерти
Дункана он мучится непрерывно; он завидует мертвецам; он, по словам жены (V,
4), лишился сна, отрады всех существ; ошибочно приписывая свои страдания
предсказанию ведьм относительно Банко, он совершает новое преступление, но
им только ухудшает свое положение. Тогда он вступает в отчаянную борьбу с
судьбою, в глубине души не надеясь на победу, но хватаясь, как утопающий за
соломинку, за предсказания призраков; он проявляет нечеловеческую энергию и
решительность, которые естественно переходят в небывалое ожесточение и даже
нравственное отупение; он, как зверь, бросается на окружающих, и героизм
свой проявляет только в храбрости отчаяния. Окруженный со всех сторон
гибелью, он забыл, что значит страх (V, 4), но зато забыл и то, что значит
человеческое чувство: узнав о гибели единственного дорогого ему существа, он
не испытывает горести, а только ненависть к жизни, за которую однако
продолжает держаться, назло врагам и себе, с судорожными усилиями.
Убедившись в фальшивой двусмысленности первого предсказания, он еще надеется
на второе; обманувшись и в нем, он вынужден признать себя одураченным
{Только уверенность в своей полной безопасности могла его вызвать из
неприступного замка в открытое поле.} и побежденным; но угроза позором вновь
заставляет вспыхнуть его энергию, и он спешит выпить до конца свою горькую
чашу.
В заключение этого краткого разбора приводим два отзыва о Макбете из
Белинского.
В 1840 г. в своем разборе комедии Грибоедова великий критик так
определяет два главных характера этой трагедии: "Макбет Шекспира - злодей,
но злодей с душою глубокою и могучею, отчего он, вместо отвращения,
возбуждает участие: вы видите в нем человека, в котором заключалась такая же
возможность победы, как и падения, и который, при другом направлении, мог бы
быть другим человеком. Но есть злодеи как будто по своей натуре, есть демоны
человеческой природы, по выражению Ретшера {Heinrich Theodor Rotscher
(1803-1871) - немецкий теоретик искусства, последователь Гегеля.}: такова
леди Макбет, которая подала кинжал своему мужу, подкрепила и вдохновила его
сатанинским величием своего отвержения от всего человеческого и
женственного, своим демонским торжеством над законами человеческой и
женственной натуры, адским хладнокровием своей решимости на мрачное
злодейство. Но для слабого сосуда женской организации был слишком не в меру
такой сатанинский дух, и сокрушил его своей тяжестью, разрешив безумство
сердца помешательством рассудка, тогда как сам Макбет встретил смерть,
подобно великому человеку, и этим помирил с собою душу зрителя, для которого
в его падении совершилось торжество нравственного духа".
А в 1846 г., разбирая "Петербургский Сборник, изд. Н. Некрасовым", где
появились "Бедные люди" Достоевского, Белинский говорит по поводу
Кронебергова перевода {См. Вильям Шекспир. Трагедии. СПб.: "Кристалл", 2001.
С. 817-912. - Примеч. ред.} трагедии:
""Макбет" - одно из самых колоссальных и, вместе с тем, самых
чудовищных произведений Шекспира, где, с одной стороны, отразилась вся
исполинская сила творческого его гения, а с другой, - все варварство века, в
котором жил он. Много рассуждали и спорили о значении ведьм, играющих в
"Макбете" такую важную роль: одни хотели видеть в них просто ведьм, другие -
олицетворение страстей "Макбета", глухо свирепствовавших на дне души его;
третьи - поэтические аллегории. Справедливо только первое из этих мнений.
Шекспир - может быть, величайший из всех гениев в сфере поэзии, каких только
видел мир, но в то же время он был сын своего времени, своего века, того
варварского века, когда разум человеческий едва начал пробуждаться от своего
тысячелетнего сна, когда в Европе тысячами жгли колдунов, и когда никто не
сомневался в возможности и прямых сношений человека с нечистою силою.
Шекспир не был чужд слепоты своего времени, и, вводя ведьм в свою великую
трагедию, он нисколько не думал делать из них философские олицетворения и
поэтические аллегории. Это доказывается, между прочим, и важной ролью, какую
играет в "Гамлете" тень отца героя этой великой трагедии. "Друг Горацио", -
говорит Гамлет, - "на земле есть много такого, о чем и не бредила ваша
философия". Это убеждение Шекспира, это говорит он сам, или, лучше сказать,
невежество и варварство его века, а обскураты нашего времени так и
ухватились за эти слова, как за оправдание своего слабоумия. Шекспир видел и
Бог весть какую удивительную драматическую и трагическую пружину в ходе
Бирнамского леса и в том обстоятельстве, что Макбет не может пасть от руки
человека, рожденного женщиной. Дело оказалось чем-то в роде плохого
каламбура; но такова творческая сила этого человека, что, несмотря на все
нелепости, которые ввел он в свою драму, "Макбет" - все-таки огромное,
колоссальное создание, как готические храмы средних веков. _Что-то
сурово-величаво-грандиозно-трагическое лежит на этих лицах и их судьбе;
кажется, имеешь дело не с людьми, а с титанами, и какая глубина мысли,
сколько обнаженных тайн человеческой природы, сколько решенных великих
вопросов, какой страшный и поучительный урок_!.. Вот доказательство, что
время не губит гения, но гений торжествует над временем, и что каждый момент
всемирно-исторического развития человечества дает равнообильную жатву для
поэзии".
проф. А. И. Кирпичников
* Воспроизводится (в сокращ. виде) по изданию: Шекспир. Том III.
С.-Петербург, Изд. Брокгауз-Ефрона, 1903. Библиотека великих писателей под
ред. С. А. Венгерова. - Примеч. ред.
невероятной степени; он на минуту даже поддается паническому ужасу, и леди
идет вместо него возвратить кинжалы слугам Дункана. Но это уже последнее
проявление ее силы и последнее же проявление его сознательной слабости.
"По сводам замка
Неумолкаемый носился вопль:
Гламис зарезал сон! За то отныне
Не будет спать его убийца Кавдор..." и пр.
Когда обнаружилась смерть Дункана, Макбет ведет себя чрезвычайно умно и
целесообразно; он притворяется мастерски, как самый опытный и хладнокровный
убийца, тогда как его жена принуждена прибегнуть к самому банальному
средству - обмороку (который, может быть, является полуискусственным
результатом потрясения). Следующее крупное и обдуманное преступление,
убийство Банко - убийство пьяных слуг Дункана совершено внезапно, будто по
вдохновению, - Макбет всецело берет на свою ответственность; он и
предпринимает его и сам себя раздражает против ненавистного ему будущего
родоначальника королей и производит руками наемных им обманутых убийц;
королеву, которая уже теперь мечтает о т_и_х_о_м с_н_е в м_о_г_и_л_е (III,
2), он отстраняет от всякого участия в страшном деле, предоставляя ей
воспользоваться только сладкими плодами его. Это - такое проявление
деликатной нежности в его как бы одичавшей душе, которое трогает нас даже
против воли {По собственной же инициативе и плану он совершает и последнее
путешествие к "вещим сестрам".}.
Только при неожиданном появлении тени Банко на пиру, роли как будто
опять переменяются: Макбет - в безумном ужасе, а жена поддерживает его и
оправдывает его в глазах гостей болезнью, но ведь она не видит тени убитого,
да и не знает положения дел. После этого она появляется только в V акте в
страшной сцене сомнамбулизма, когда ее не по-женски сильная натура
оказывается уже не надломленной, а окончательно сокрушенной. За этим хоть
бессознательным, но невыносимым страданием может последовать только
самовольная смерть.
Конец самого Макбета драматичнее и величественнее. Уже со смерти
Дункана он мучится непрерывно; он завидует мертвецам; он, по словам жены (V,
4), лишился сна, отрады всех существ; ошибочно приписывая свои страдания
предсказанию ведьм относительно Банко, он совершает новое преступление, но
им только ухудшает свое положение. Тогда он вступает в отчаянную борьбу с
судьбою, в глубине души не надеясь на победу, но хватаясь, как утопающий за
соломинку, за предсказания призраков; он проявляет нечеловеческую энергию и
решительность, которые естественно переходят в небывалое ожесточение и даже
нравственное отупение; он, как зверь, бросается на окружающих, и героизм
свой проявляет только в храбрости отчаяния. Окруженный со всех сторон
гибелью, он забыл, что значит страх (V, 4), но зато забыл и то, что значит
человеческое чувство: узнав о гибели единственного дорогого ему существа, он
не испытывает горести, а только ненависть к жизни, за которую однако
продолжает держаться, назло врагам и себе, с судорожными усилиями.
Убедившись в фальшивой двусмысленности первого предсказания, он еще надеется
на второе; обманувшись и в нем, он вынужден признать себя одураченным
{Только уверенность в своей полной безопасности могла его вызвать из
неприступного замка в открытое поле.} и побежденным; но угроза позором вновь
заставляет вспыхнуть его энергию, и он спешит выпить до конца свою горькую
чашу.
В заключение этого краткого разбора приводим два отзыва о Макбете из
Белинского.
В 1840 г. в своем разборе комедии Грибоедова великий критик так
определяет два главных характера этой трагедии: "Макбет Шекспира - злодей,
но злодей с душою глубокою и могучею, отчего он, вместо отвращения,
возбуждает участие: вы видите в нем человека, в котором заключалась такая же
возможность победы, как и падения, и который, при другом направлении, мог бы
быть другим человеком. Но есть злодеи как будто по своей натуре, есть демоны
человеческой природы, по выражению Ретшера {Heinrich Theodor Rotscher
(1803-1871) - немецкий теоретик искусства, последователь Гегеля.}: такова
леди Макбет, которая подала кинжал своему мужу, подкрепила и вдохновила его
сатанинским величием своего отвержения от всего человеческого и
женственного, своим демонским торжеством над законами человеческой и
женственной натуры, адским хладнокровием своей решимости на мрачное
злодейство. Но для слабого сосуда женской организации был слишком не в меру
такой сатанинский дух, и сокрушил его своей тяжестью, разрешив безумство
сердца помешательством рассудка, тогда как сам Макбет встретил смерть,
подобно великому человеку, и этим помирил с собою душу зрителя, для которого
в его падении совершилось торжество нравственного духа".
А в 1846 г., разбирая "Петербургский Сборник, изд. Н. Некрасовым", где
появились "Бедные люди" Достоевского, Белинский говорит по поводу
Кронебергова перевода {См. Вильям Шекспир. Трагедии. СПб.: "Кристалл", 2001.
С. 817-912. - Примеч. ред.} трагедии:
""Макбет" - одно из самых колоссальных и, вместе с тем, самых
чудовищных произведений Шекспира, где, с одной стороны, отразилась вся
исполинская сила творческого его гения, а с другой, - все варварство века, в
котором жил он. Много рассуждали и спорили о значении ведьм, играющих в
"Макбете" такую важную роль: одни хотели видеть в них просто ведьм, другие -
олицетворение страстей "Макбета", глухо свирепствовавших на дне души его;
третьи - поэтические аллегории. Справедливо только первое из этих мнений.
Шекспир - может быть, величайший из всех гениев в сфере поэзии, каких только
видел мир, но в то же время он был сын своего времени, своего века, того
варварского века, когда разум человеческий едва начал пробуждаться от своего
тысячелетнего сна, когда в Европе тысячами жгли колдунов, и когда никто не
сомневался в возможности и прямых сношений человека с нечистою силою.
Шекспир не был чужд слепоты своего времени, и, вводя ведьм в свою великую
трагедию, он нисколько не думал делать из них философские олицетворения и
поэтические аллегории. Это доказывается, между прочим, и важной ролью, какую
играет в "Гамлете" тень отца героя этой великой трагедии. "Друг Горацио", -
говорит Гамлет, - "на земле есть много такого, о чем и не бредила ваша
философия". Это убеждение Шекспира, это говорит он сам, или, лучше сказать,
невежество и варварство его века, а обскураты нашего времени так и
ухватились за эти слова, как за оправдание своего слабоумия. Шекспир видел и
Бог весть какую удивительную драматическую и трагическую пружину в ходе
Бирнамского леса и в том обстоятельстве, что Макбет не может пасть от руки
человека, рожденного женщиной. Дело оказалось чем-то в роде плохого
каламбура; но такова творческая сила этого человека, что, несмотря на все
нелепости, которые ввел он в свою драму, "Макбет" - все-таки огромное,
колоссальное создание, как готические храмы средних веков. _Что-то
сурово-величаво-грандиозно-трагическое лежит на этих лицах и их судьбе;
кажется, имеешь дело не с людьми, а с титанами, и какая глубина мысли,
сколько обнаженных тайн человеческой природы, сколько решенных великих
вопросов, какой страшный и поучительный урок_!.. Вот доказательство, что
время не губит гения, но гений торжествует над временем, и что каждый момент
всемирно-исторического развития человечества дает равнообильную жатву для
поэзии".
проф. А. И. Кирпичников
* Воспроизводится (в сокращ. виде) по изданию: Шекспир. Том III.
С.-Петербург, Изд. Брокгауз-Ефрона, 1903. Библиотека великих писателей под
ред. С. А. Венгерова. - Примеч. ред.