Страница:
Стряхнули трижды с рощ их летние уборы,
Осенним сумраком сменились три весны,
И были три живых и цветоносных мая,
Тремя июнями нещадно сожжены,
С тех пор, как свежестью и прелестью блистая,
Ты встретился со мной. Таким остался ты...
Но красота - увы! - все ж движется незримо,
Как стрелка на часах. Быть может, лгут мечты,
Что лишь твоя краса с годами недвижима.
Внемли ж, грядущее: еще ты не родилось,
А лето красоты померкло и затмилось.
Ф. Червинский.
О, пусть не назовут моей любви к нему
Служеньем идолу за то, что те же вечно
Хвалы в стихах моих. Ведь это потому,
Что он, мой верный Друг, добр так же бесконечно
Сегодня, как вчера. Так неизменен он,
Что стих мой, образа любимого эмблема,
Поет все об одном, одним лишь вдохновлен:
Прекрасен, добр, правдив - вот строк певучих тема
Правдив, прекрасен, добр. Порядок этих слов,
Оттенки смысла их слегка я изменяю -
Тогда какой простор созвучиям стихов!
О истина, добро и красота, я знаю,
Вы дружны не всегда здесь, в сумраке земном -
Но ныне вы все три венцом сплелись в одном.
Ф. Червинский.
Когда я занят древних хроник чтеньем
И нахожу хвалу красавиц там
Иль старый стих читаю, с восхваленьем
Красы умерших рыцарей и дам, -
Я вижу, как тогда хвалить умели
Красу рук, ног, и все лица черты,
И мнится мне: достойно бы воспели
Они красу, какой владеешь ты.
Так, о тебе пророчествуя сладко,
Поэзия красу превознесла!
Но гимны те - лишь слабая догадка:
Ты выше все ж, чем древних вся хвала.
Когда умели петь, - тебя не знали;
Пришел твой век, - и песни слабы стали!
Н. Холодковский.
Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит,
Мир, замечтавшийся о будущности дел,
Любви моей года определить не может,
Хотя бы даже ей готовился предел.
Смертельный месяц мой прошел свое затменье,
И прорицатели смеются над собой,
Сомнения теперь сменило уверенье,
Оливковая ветвь приносит мир благой.
Благодаря росе, ниспавшей в это время,
Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,
Я буду жить назло в стихе, тогда как племя
Глупцов беспомощных похитить смерть должна,
И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,
Переживет металл тиранов погребенных.
К. Фофанов.
Что может мозг создать, изобразить чернила,
Как может передать мой дух восторг любви,
Что нового сказать; где творческая сила,
Чтоб выразить любовь и качества твои?
Ничто, мой юноша прекрасный, - но порою
Счастливо повторять я каждый день готов
Все то же самое молитвою святою:
Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь.
То вечная любовь, ее не разрушает
Стремленье времени завистливым серпом,
Перед морщинами она не отступает
И старость делает навек своим пажом,
Предчувствуя, что мысль любви родится там,
Где внешностью любовь подобна мертвецам.
К. Фофанов.
О нет, не говори, что сердцем пред тобою
Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл.
Скорей расстануся без страха сам с собою,
Но не с душой, что я в тебе похоронил.
Любовь моя - очаг, и если я скитаюсь,
То возвращаюсь вновь к нему, как пилигрим;
Сам приношу воды, с дороги омываюсь,
Стирая пятна, пыль, - и греюсь перед ним.
И если есть во мне те слабости, так трудно,
Так горячо у всех волнующие кровь,
То и тогда не верь, чтоб мог я безрассудно
Растратить без тебя всю страсть и всю любовь, -
И верь - вселенную я ни во что не ставлю,
Тебя, о роза, я одну люблю и славлю.
К. Фофанов.
В исканье новизны бродя то здесь, то там,
Я обесценил все, что сердцу было свято,
Противоречил я поступками словам
И променял друзей, любимых мной когда-то.
Да, заблуждался я! От правды был далек,
Но молодость мою вернули заблужденья.
Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок;
Люблю тебя сильней за все мои мученья!
Прими мою любовь и ею завладей!
Клянусь тебе, она продлится бесконечно,
И друга, верного как бог, в любви моей
Не стану больше я испытывать беспечно.
Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть,
Склонясь порой к тебе на любящую грудь.
В. Мазуркевич.
Вини мою судьбу за все, в чем я неправ,
За все, что есть во мне презренного и злого!
Корысть публичности мой воспитала нрав,
Судьба же не дала мне ничего другого.
Поэтому-то я презреньем заклеймен;
Как краскою маляр, отметила позором
Меня судьба моя, и путь мой омрачен...
О, сжалься надо мной и не терзай укором!
Дай обновиться мне. Готов я, как больной,
Из уксуса питье принять для из леченья, -
Мне горечь не страшна, и кары нет такой,
Которой бы не снес я ради исправленья.
О, пожалей меня! Достаточно, мой друг,
Лишь жалости твоей, чтоб облегчить недуг.
В. Мазуркевич.
Отмечен я клеймом злословья и позора,
Утехой служит мне одна любовь твоя,
И не боюся я людского приговора,
Уверенный вполне, что ценишь ты меня.
Ты для меня - весь мир! Хвалы и порицанья
Мне дороги тогда, коль сказаны тобой;
Нет в свете никого, кто б силой увещанья
Склонил мой гордый дух идти стезей иной.
Для лести и хулы закрыт мой слух змеиный,
О мнении других забота мне чужда;
К ним в сердце у меня презренье и вражда!
Поли мыслью о тебе, живя мечтой единой,
Всем существом моим сроднился я с тобой!
Мир без тебя - ничто, окутанное тьмой.
В. Мазуркевич.
С тех пор, как я тебя покинул, не гляжу
Я более на мир телесными очами;
Мой взор в душе моей; он, правивший шагами,
Теперь почти потух, и я во тьме брожу.
Не может вызвать глаз в уме изображенья
Того, что видит он; ни птица, ни цветок
Не оставляет в нем хотя б на краткий срок,
Как Мимолетный сон, живого впечатленья.
Что б ни увидел я: вершины снежных гор,
Ворону, голубя, красу или уродство, _
День, ночь и даже то, в чем нет ни капли сходства
С тобой, к твоим чертам мой приурочит взор:
Сочувствием к тебе полна нелицемерным,
Так верность делает мой зоркий глаз неверным.
В. Мазуркевич.
Ужели же мой ум, живущий лишь тобой,
Впивать способен лесть, властителей отраву?
Иль должен я признать, что глаз мой лжет по праву,
Тобою научен алхимии такой,
Чтоб чудищ превращать в небесные созданья,
Подобные тебе по красоте своей,
Зло превращать в добро волшебной силой знанья,
Чуть попадет оно под быстрый луч очей.
Да, это верно; лесть умело взор мой ловит,
Пить склонен эту лесть мой ум, как царь, подчас,
Наклонности его прекрасно знает глаз
И в чаше вкусное питье ему готовит.
Пускай в напитке яд, - не так велик уж грех!
Отраву эту глаз сам выпьет раньше всех.
В. Мазуркевич.
Написанные мной когда-то строки лгали,
Что будто бы нельзя любить тебя сильней,
В неведенье своем я думал, что едва ли
Способен пыл души гореть еще ясней.
Страшася времени, я знал, что обещанья
Покорствуют вполне случайности простой,
Что время губит все, - красу и упованья,
Колеблет мощь царей, меняет мыслей строй;
И вправе был тебе сказать я без обмана:
"Сильнее, чем теперь, я не могу любить".
Ведь будущность тогда скрывалась средь тумана,
О настоящем лишь я в силах был судить.
Мой друг! Любовь - дитя, питаемое нами.
Она растет по дням и вырастет с годами.
В. Мазуркевич.
Ничто не может помешать слиянью
Двух сродных душ. Любовь не есть любовь,
Коль поддается чуждому влиянью,
Коль от разлуки остывает кровь.
Всей жизни цель, любовь повсюду с нами,
Ее не сломят бури никогда,
Она во тьме, над утлыми судами
Горит, как путеводная звезда.
Бегут года, а с ними исчезает
И свежесть сил, и красота лица;
Одна любовь крушенья избегает,
Не изменяя людям до конца.
Коль мой пример того не подтверждает,
То на земле никто любви не знает.
С. Ильин.
Казни меня за то, что скуп я был во всем,
Чем мог бы отплатить за все твои заботы,
Что не было во мне старанья и охоты
Беречь любовь твою; виновен я и в том,
Что поверял другим все то, что сердцу мило,
И не было мне прав, тобою данных, жаль.
Навстречу буре злой поставил я ветрило,
Угнавшей от тебя челнок мой утлый вдаль.
Сочти виной мое упрямство, заблужденья,
К ним недоверие ревнивое прибавь.
Под выстрелы очей разгневанных поставь,
Лишь не стреляй в меня словами возмущенья.
Раскаяньем своим доказываю я,
Как дорога душе моей любовь твоя.
В. Мазуркевич.
Чтоб разбудить порой ленивый аппетит,
Закуской острою его мы возбуждаем,
Когда же чувствуем, что нам болезнь грозит,
Ее лекарством мы заране прогоняем.
Так точно пресыщен твоею красотой,
Я горьких соусов решил к блюдам прибавить,
И счастием своим, как недугом, больной,
Болезнью вызванной здоровье поисправить
Но хитростью своей наказан я вдвойне:
Любовь нельзя лечить искусственным недугом,
Злом заменив добро, и вижу я с испугом,
Что раньше был здоров, теперь же плохо Мне,
Узнал я, что тому лекарство не поможет,
Кого болезнь, тобой внушенная, тревожит.
В. Мазуркевич.
Со страхами в душе надежды чередуя,
Коварных слез сирен немало выпил я,
Перегоняя их в ретортах бытия,
И падал, поражен, победу торжествуя.
Как заблуждался я, когда мечтал порой,
Что счастье высшее дарует мне победа,
Как пламенел мой взор и тешился игрой
Видений призрачных болезненного бреда!
Благодеянье зла! Я убедился в нем!
Приносит зло добру нередко улучшенье;
Потухшая любовь, пылавшая огнем,
Прекрасней и сильней горит по возрожденье.
Так после мук вернул я счастие опять,
Чтоб трижды большее блаженство в нем познать.
В. Мазуркевич.
Меня влечет к тебе размолвка прежних дней;
Страданья прошлые и прошлые печали
Мою вину дают мне чувствовать сильней,
Ведь сердце у меня не из каленой стали.
И если от моей страдаешь ты вины,
Как от твоей сносил когда-то я мученья,
Познал ты, друг мой, ад; страдания сильны,
Но я, тиран, забыл об этом, без сомненья.
Напомни мне о них, моих терзаний ночь,
Тебе б отведать дал бальзама я бокал
Смирения, чтоб грусть ты мог бы превозмочь,
Как некогда ты сам мне сердце врачевал.
Но пусть искупит все взаимная вина!
Наш обоюдный грех смягчить она должна.
В. Мазуркевич.
Уж лучше низким быть, чем слыть им и напрасно
Упреки в низости выслушивать порой,
Лишать себя забав невинных ежечасно,
Из страха, что грехом их может счесть другой.
Зачем же признавать судом непогрешимым
Случайный взгляд людей, ошибочный вполне?
Они грешат, как я, и мненьем нетерпимым
Привыкли очернять все то, что мило мне.
Нет, буду сам собой! А тот, кто судит строго
Деяния мои, грешит, наверно, сам;
К лицу ль подобный суд морали их убогой:
Они бредут кривясь, я ж строен, смел и прям.
Иль, может, доказать хотят они бесчестно,
Что люди все дурны и зло царит всеместно.
В. Мазуркевич.
Твой дар, врученный мне, твое изображенье
Произвело во мне такое впечатленье,
Что - светлый - навсегда останется он там
На удивленье всем и будущим векам. -
Пока природой ум и сердце позволенья
Не будут лишены хотя существовать,
Они не отдадут тебя волнам забвенья
И восхвалять тебя все будут продолжать.
Но мог ли б долго так портрет существовать?
Тому не нужен он, кто сердце оценяет.
Вот почему его решаюсь я отдать,
Вверялся тому, что в сердце обитает.
Помощник же в делах, где надобно любить,
Лишь может дать намек, что я могу забыть.
Н. Гербель.
Нет, время, не хвастнешь ты тем, что изменило
Меня. Для глаз моих не нов, не чуден вид
Твоих, воздвигнутых из праха, пирамид:
Они лишь видимость того, что прежде было.
Жизнь наша коротка, и восхищает нас
Печальное старье, и верим мы охотно,
Что создано для нас все это безотчетно, -
Меж тем, как повторен наскучивший рассказ.
Бросаю вызов я твоим страницам пыльным!
Я настоящее и прошлое бессильным
Считаю. Вся твоя слепая запись - ложь.
Течение времен величит то, что бренно,
Но я клянусь в одном, и это - неизменно,
Что верности моей косой ты не снесешь.
А. М. Федоров.
Когда б любовь моя была питомец трона,
Случайное дитя фортуны без отца,
И страсть и ненависть в ней были б повременно,
Трава средь сорных трав, цветок среди венца.
На нет, она стоит от случая далеко -
Ей роскошь льстивая и рабский гнет чужды;
Ей мод изменчивых неведомы следы,
Политики вельмож не страшно злое око,
Пустой политики, которая живет
Короткие часы, - любовь моя ведет
Свою политику: не гибнет от ненастья,
Не зреет от тепла. В свидетели зову
Я наших дней глупцов, во сне и наяву
Живущих для злодейств, для лжи, а не для счастья.
A. M. Федоров.
Зачем мне возносить нарядный балдахин,
Наружному почет наружный воздавая,
Иль строить сложный план на вечность, забывая,
Что вечность может быть бедней, чем миг один.
Не видел разве я, как в бегстве за миражем
Теряется что есть и то, чем мы живем.
Им смесь нужна, когда все счастие в простом.
О, жалкие рабы! Нет, ты мне верным стражем
Дай в сердце быть твоем. Мой бедный дар прими,
Свободный, искренний, простой и беззаветный: "
Взамен своей любви - всего меня возьми!
Я слово честное даю за дар ответный.
Прочь, подлый клеветник! Чем ты гнусней, губя
Невинность, - тем она все дальше от тебя.
А. М. Федоров.
Прелестный юноша, ты ныне держишь властно
И косу острую, и зеркало времен;
Ты рос и расцветал, заставя ежечасно
Стареть поклонников. Ты дивно сохранен
Природой, чтоб явить, как, мощная, способна
Смеяться над крылом губительных времен,
И вечный ход минут остановить, как сон.
Над разрушением царит она незлобно,
Но берегись ее, любимец, в свой черед.
Она сокровище задержит, но назначен
Ему законный срок; она затянет счет,
Но все же времени он должен быть уплачен,
И ради своего спокойствия, она
В уплату принести тебя ему должна.
А. М. Федоров.
В былые времена смуглянка не считалась
Красавицею; ей названье красоты
Присвоить никогда себе не удавалось,
Теперь она у ней заимствует черты.
С тех пор, как всякий стал рукой природы право
Присваивать шутя, уродство украшать
Подделкой грубою, - красы не распознать,
Она опошлена и изгнана лукаво.
Поэтому глаза возлюбленной моей,
Как ворона крыло, черны и идут к ней -
То траур по тому, кто в свет родился черным,
Но не лишен красы в сиянии притворном.
Печаль так красит их, что все твердят одно:
Чтоб быть красивой, стать подобной ей должно.
А. М. Федоров.
Порой, о музыка, когда играешь ты
На этом дереве благословенно-дивном,
Которое звучать заставили персты,
Чаруя слух своим аккордом переливным, -
Я клавишам тогда завидую, любя:
Они твою ладонь целуют то и дело.
Увы, уста мои, для коих жатва зрела,
За дерзость дерева краснеют близ тебя.
Всем существом своим они бы поменялись
С его кусочками, к которым прикасались
Твои персты; они блаженней уст живых,
Обрезки мертвые! Но пусть они счастливы;
Дай пальчики твои лобзать им шаловливо,
А губы нежные оставь для губ моих.
A. M. Федоров.
Потворство похоти ведет к позорной трате
Души. Для своего каприза похоть всех
Ведет на подлость, ложь, убийство, лютость, грех.
А чуть утолена - презрение в расплате.
За нею гонятся безумно, но поймав
Желаемое, - все безумно ненавидят.
Одну приманку в ней заброшенную видят,
Дабы лишить ума того, кто ждет забав.
Она в желании дика, как в обладаньи.
Имев, имея и готовая иметь,
Она до крайности доходит. Миг слиянья,
А после горести; миг радости, а впредь -
Ничтожная мечта. Для мира путь известный.
Но всех приводит в ад его соблазн небесный.
А. М. Федоров.
Глаза ее сравнить с небесною звездою
И пурпур нежных уст с кораллом - не дерзну,
Со снегом грудь ее не спорит белизною,
И с золотом сравнить нельзя кудрей волну;
Пред розой пышною роскошного востока
Бледнеет цвет ее пленительных ланит,
И фимиама смол Аравии далекой
Амброзия ее дыханья не затмит;
Я лепету ее восторженно внимаю
Хоть песни соловья мне кажутся милей,
И с поступью богинь никак я не смешаю
Тяжелой поступи красавицы моей.
Все ж мне она милей всех тех, кого толпою
Льстецы с богинями равняют красотою.
Граф Ив. Мамуна.
Такая, как ты есть, тиран ты, как оне,
Чья красота ведет к жестокости холодной;
Ты знаешь хорошо, как ты желанна мне.
Из лучших перлов перл ты самый благородный.
Сознаюсь, многие твердят, что образ твой
Не вызовет у них порыв любви глубокой.
Их мнение назвать ошибкою жестокой
Я не дерзну, хотя, клянусь в том головой,
Для подтверждения, что клятвы те святые,
При виде твоего прекрасного лица,
За вздохом вздох меня волнует без конца,
И вздохи тяжкие - свидетели прямые,
Что ты в моих глазах прекрасна чернотой.
Не образ, а дела клеймятся клеветой.
A. M. Федоров.
Люблю твои глаза и грустный их привет.
Узнав, что ты меня казнишь пренебреженьем,
Они в знак траура оделись в черный цвет
И на печаль мою взирают с сожаленьем.
Востока бледного не красит так заря,
Так неба мирного не красит Веспер ясный,
Один в вечерний час над западом горя,
Как эти грустные глаза, твой лик прекрасный.
Так пусть в твоей груди, беря пример с очей,
И сердце гордое исполнится печалью.
Печаль тебе к лицу. Все в красоте твоей
Прелестней быть должно под траурной вуалью.
Я черной звать готов богиню красоты,
Уродливыми всех, кто создан не как ты.
Л. Вилькина.
Да будет проклято то сердце, что мое
Заставило стонать от раны, нанесенной
И мне и другу. Ах, довольно бы с нее
И одного, так нет, еще закрепощенный!
Из-за жестоких глаз я потерял себя,
А ты еще сильней привязываешь друга.
Покинут я тобой и им и три недуга
Несу в одной груди. О, заточи, губя,
В тюрьму своей пустой железной груди это
Больное сердце! Пусть заложником оно
За сердце друга там навек заключено!
Кто б ни держал меня, оно, вдали от света,
Ему охраною. Не будь строга ко мне.
Увы! Я пленник твой со всем, что есть во мне.
A. M. Федоров.
Да, вот теперь я сам сознался, что он твой;
Что я в залоге сам у твоего желанья,
Но жертвовать собой готов я, в воздаянье
Того, кто мне служил отрадою живой.
Но не согласна ты, а он не хочет воли.
Он добр, а ты жадна. Он только за меня
Ручался, но теперь он связан сам до боли.
Ты ж, красоту свою, как ростовщик, ценя,
Готова все взыскать за долг непоправимый.
Так опрометчиво воспользовавшись им,
Я друга потерял по промахам моим,
А ты обоих нас имеешь, ты любима -
Мы оба у тебя во власти, я и он -
Он платит за меня, и все же я пленен.
A. M. Федоров.
135*.
Пусть обращаются ко всем ее желанья,
Есть у тебя твой Вилль; чтоб прославлять тебя,
Я с волею своей соединю тебя.
Не согласишься ль ты, чья воля приказанье,
Дозволить волю мне с твоею волей слить?
Неужто воля всех других тебе милее,
Мою ж не хочешь ты согласием почтить?
Ведь море от дождей становится сильнее.
Так волей награжден, не хочешь ли ты к ней
Прибавить имя Вилль. Одно мое стремленье -
Усилить воли мощь лишь волею своей.
Не дай же осаждать твое уединенье
Просителям, равно хорошим и дурным,
И дай лишь имя Вилль желаниям твоим.
A. M. Федоров.
{* Здесь и в следующем сонете игра слов: Will означает 1) сокращенное
имя Шекспира Вильям и 2) воля, желание.}
О, если гнев в душе твоей лишь потому,
Что я сближаюсь с ней, ответь душе незрячей,
Что я - твой верный Билль - желанье, а ему
К душе доступен путь. Призыв любви горячей
Ей возвести, скажи, что Билль обогатит
Желаньями алтарь любви твоей; а с ними
Его желание в толпе других слетит
И тихо проскользнет украдкой меж другими.
Пусть я войду в толпе несчитанным, хотя
Я должен быть зачтен в заветной книге тоже.
Считай меня ничем, но для тебя, дитя,
Я буду чем-нибудь. Тогда всего дороже
Покажется твое желанье для тебя.
Меня полюбишь ты, лишь имя по любя.
A. M. Федоров.
Безумная любовь! Слепец! Не ты ль затмила
Мои глаза! Они не видят, хоть глядят.
Открывши красоту, ты и приют открыла,
Но с худшим лучшее смешала зауряд.
Когда глаза мои, обмануты пристрастно,
Бросают якорь в порт, где всякий люд снует,
Зачем из глаз моих ты делаешь привод,
Который сердца мысль опутывает властно.
Зачем для сердца то сияет алтарем,
Что - площадь для толпы. Зачем глаза, все видя,
Твердят упорно "нет", и, ложь возненавидя,
Правдивость лживому лицу дают. Во всем
Пред истиной мои глаза и сердце грешны,
За то осуждены страдать во лжи кромешной.
Осенним сумраком сменились три весны,
И были три живых и цветоносных мая,
Тремя июнями нещадно сожжены,
С тех пор, как свежестью и прелестью блистая,
Ты встретился со мной. Таким остался ты...
Но красота - увы! - все ж движется незримо,
Как стрелка на часах. Быть может, лгут мечты,
Что лишь твоя краса с годами недвижима.
Внемли ж, грядущее: еще ты не родилось,
А лето красоты померкло и затмилось.
Ф. Червинский.
О, пусть не назовут моей любви к нему
Служеньем идолу за то, что те же вечно
Хвалы в стихах моих. Ведь это потому,
Что он, мой верный Друг, добр так же бесконечно
Сегодня, как вчера. Так неизменен он,
Что стих мой, образа любимого эмблема,
Поет все об одном, одним лишь вдохновлен:
Прекрасен, добр, правдив - вот строк певучих тема
Правдив, прекрасен, добр. Порядок этих слов,
Оттенки смысла их слегка я изменяю -
Тогда какой простор созвучиям стихов!
О истина, добро и красота, я знаю,
Вы дружны не всегда здесь, в сумраке земном -
Но ныне вы все три венцом сплелись в одном.
Ф. Червинский.
Когда я занят древних хроник чтеньем
И нахожу хвалу красавиц там
Иль старый стих читаю, с восхваленьем
Красы умерших рыцарей и дам, -
Я вижу, как тогда хвалить умели
Красу рук, ног, и все лица черты,
И мнится мне: достойно бы воспели
Они красу, какой владеешь ты.
Так, о тебе пророчествуя сладко,
Поэзия красу превознесла!
Но гимны те - лишь слабая догадка:
Ты выше все ж, чем древних вся хвала.
Когда умели петь, - тебя не знали;
Пришел твой век, - и песни слабы стали!
Н. Холодковский.
Ни собственный мой страх, ни дух, что мир тревожит,
Мир, замечтавшийся о будущности дел,
Любви моей года определить не может,
Хотя бы даже ей готовился предел.
Смертельный месяц мой прошел свое затменье,
И прорицатели смеются над собой,
Сомнения теперь сменило уверенье,
Оливковая ветвь приносит мир благой.
Благодаря росе, ниспавшей в это время,
Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,
Я буду жить назло в стихе, тогда как племя
Глупцов беспомощных похитить смерть должна,
И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,
Переживет металл тиранов погребенных.
К. Фофанов.
Что может мозг создать, изобразить чернила,
Как может передать мой дух восторг любви,
Что нового сказать; где творческая сила,
Чтоб выразить любовь и качества твои?
Ничто, мой юноша прекрасный, - но порою
Счастливо повторять я каждый день готов
Все то же самое молитвою святою:
Твоя любовь во мне, в тебе моя любовь.
То вечная любовь, ее не разрушает
Стремленье времени завистливым серпом,
Перед морщинами она не отступает
И старость делает навек своим пажом,
Предчувствуя, что мысль любви родится там,
Где внешностью любовь подобна мертвецам.
К. Фофанов.
О нет, не говори, что сердцем пред тобою
Я изменил, хотя слабей в разлуке пыл.
Скорей расстануся без страха сам с собою,
Но не с душой, что я в тебе похоронил.
Любовь моя - очаг, и если я скитаюсь,
То возвращаюсь вновь к нему, как пилигрим;
Сам приношу воды, с дороги омываюсь,
Стирая пятна, пыль, - и греюсь перед ним.
И если есть во мне те слабости, так трудно,
Так горячо у всех волнующие кровь,
То и тогда не верь, чтоб мог я безрассудно
Растратить без тебя всю страсть и всю любовь, -
И верь - вселенную я ни во что не ставлю,
Тебя, о роза, я одну люблю и славлю.
К. Фофанов.
В исканье новизны бродя то здесь, то там,
Я обесценил все, что сердцу было свято,
Противоречил я поступками словам
И променял друзей, любимых мной когда-то.
Да, заблуждался я! От правды был далек,
Но молодость мою вернули заблужденья.
Конец ошибкам! В них мне жизнь дает урок;
Люблю тебя сильней за все мои мученья!
Прими мою любовь и ею завладей!
Клянусь тебе, она продлится бесконечно,
И друга, верного как бог, в любви моей
Не стану больше я испытывать беспечно.
Так приюти ж меня, чтоб мог я отдохнуть,
Склонясь порой к тебе на любящую грудь.
В. Мазуркевич.
Вини мою судьбу за все, в чем я неправ,
За все, что есть во мне презренного и злого!
Корысть публичности мой воспитала нрав,
Судьба же не дала мне ничего другого.
Поэтому-то я презреньем заклеймен;
Как краскою маляр, отметила позором
Меня судьба моя, и путь мой омрачен...
О, сжалься надо мной и не терзай укором!
Дай обновиться мне. Готов я, как больной,
Из уксуса питье принять для из леченья, -
Мне горечь не страшна, и кары нет такой,
Которой бы не снес я ради исправленья.
О, пожалей меня! Достаточно, мой друг,
Лишь жалости твоей, чтоб облегчить недуг.
В. Мазуркевич.
Отмечен я клеймом злословья и позора,
Утехой служит мне одна любовь твоя,
И не боюся я людского приговора,
Уверенный вполне, что ценишь ты меня.
Ты для меня - весь мир! Хвалы и порицанья
Мне дороги тогда, коль сказаны тобой;
Нет в свете никого, кто б силой увещанья
Склонил мой гордый дух идти стезей иной.
Для лести и хулы закрыт мой слух змеиный,
О мнении других забота мне чужда;
К ним в сердце у меня презренье и вражда!
Поли мыслью о тебе, живя мечтой единой,
Всем существом моим сроднился я с тобой!
Мир без тебя - ничто, окутанное тьмой.
В. Мазуркевич.
С тех пор, как я тебя покинул, не гляжу
Я более на мир телесными очами;
Мой взор в душе моей; он, правивший шагами,
Теперь почти потух, и я во тьме брожу.
Не может вызвать глаз в уме изображенья
Того, что видит он; ни птица, ни цветок
Не оставляет в нем хотя б на краткий срок,
Как Мимолетный сон, живого впечатленья.
Что б ни увидел я: вершины снежных гор,
Ворону, голубя, красу или уродство, _
День, ночь и даже то, в чем нет ни капли сходства
С тобой, к твоим чертам мой приурочит взор:
Сочувствием к тебе полна нелицемерным,
Так верность делает мой зоркий глаз неверным.
В. Мазуркевич.
Ужели же мой ум, живущий лишь тобой,
Впивать способен лесть, властителей отраву?
Иль должен я признать, что глаз мой лжет по праву,
Тобою научен алхимии такой,
Чтоб чудищ превращать в небесные созданья,
Подобные тебе по красоте своей,
Зло превращать в добро волшебной силой знанья,
Чуть попадет оно под быстрый луч очей.
Да, это верно; лесть умело взор мой ловит,
Пить склонен эту лесть мой ум, как царь, подчас,
Наклонности его прекрасно знает глаз
И в чаше вкусное питье ему готовит.
Пускай в напитке яд, - не так велик уж грех!
Отраву эту глаз сам выпьет раньше всех.
В. Мазуркевич.
Написанные мной когда-то строки лгали,
Что будто бы нельзя любить тебя сильней,
В неведенье своем я думал, что едва ли
Способен пыл души гореть еще ясней.
Страшася времени, я знал, что обещанья
Покорствуют вполне случайности простой,
Что время губит все, - красу и упованья,
Колеблет мощь царей, меняет мыслей строй;
И вправе был тебе сказать я без обмана:
"Сильнее, чем теперь, я не могу любить".
Ведь будущность тогда скрывалась средь тумана,
О настоящем лишь я в силах был судить.
Мой друг! Любовь - дитя, питаемое нами.
Она растет по дням и вырастет с годами.
В. Мазуркевич.
Ничто не может помешать слиянью
Двух сродных душ. Любовь не есть любовь,
Коль поддается чуждому влиянью,
Коль от разлуки остывает кровь.
Всей жизни цель, любовь повсюду с нами,
Ее не сломят бури никогда,
Она во тьме, над утлыми судами
Горит, как путеводная звезда.
Бегут года, а с ними исчезает
И свежесть сил, и красота лица;
Одна любовь крушенья избегает,
Не изменяя людям до конца.
Коль мой пример того не подтверждает,
То на земле никто любви не знает.
С. Ильин.
Казни меня за то, что скуп я был во всем,
Чем мог бы отплатить за все твои заботы,
Что не было во мне старанья и охоты
Беречь любовь твою; виновен я и в том,
Что поверял другим все то, что сердцу мило,
И не было мне прав, тобою данных, жаль.
Навстречу буре злой поставил я ветрило,
Угнавшей от тебя челнок мой утлый вдаль.
Сочти виной мое упрямство, заблужденья,
К ним недоверие ревнивое прибавь.
Под выстрелы очей разгневанных поставь,
Лишь не стреляй в меня словами возмущенья.
Раскаяньем своим доказываю я,
Как дорога душе моей любовь твоя.
В. Мазуркевич.
Чтоб разбудить порой ленивый аппетит,
Закуской острою его мы возбуждаем,
Когда же чувствуем, что нам болезнь грозит,
Ее лекарством мы заране прогоняем.
Так точно пресыщен твоею красотой,
Я горьких соусов решил к блюдам прибавить,
И счастием своим, как недугом, больной,
Болезнью вызванной здоровье поисправить
Но хитростью своей наказан я вдвойне:
Любовь нельзя лечить искусственным недугом,
Злом заменив добро, и вижу я с испугом,
Что раньше был здоров, теперь же плохо Мне,
Узнал я, что тому лекарство не поможет,
Кого болезнь, тобой внушенная, тревожит.
В. Мазуркевич.
Со страхами в душе надежды чередуя,
Коварных слез сирен немало выпил я,
Перегоняя их в ретортах бытия,
И падал, поражен, победу торжествуя.
Как заблуждался я, когда мечтал порой,
Что счастье высшее дарует мне победа,
Как пламенел мой взор и тешился игрой
Видений призрачных болезненного бреда!
Благодеянье зла! Я убедился в нем!
Приносит зло добру нередко улучшенье;
Потухшая любовь, пылавшая огнем,
Прекрасней и сильней горит по возрожденье.
Так после мук вернул я счастие опять,
Чтоб трижды большее блаженство в нем познать.
В. Мазуркевич.
Меня влечет к тебе размолвка прежних дней;
Страданья прошлые и прошлые печали
Мою вину дают мне чувствовать сильней,
Ведь сердце у меня не из каленой стали.
И если от моей страдаешь ты вины,
Как от твоей сносил когда-то я мученья,
Познал ты, друг мой, ад; страдания сильны,
Но я, тиран, забыл об этом, без сомненья.
Напомни мне о них, моих терзаний ночь,
Тебе б отведать дал бальзама я бокал
Смирения, чтоб грусть ты мог бы превозмочь,
Как некогда ты сам мне сердце врачевал.
Но пусть искупит все взаимная вина!
Наш обоюдный грех смягчить она должна.
В. Мазуркевич.
Уж лучше низким быть, чем слыть им и напрасно
Упреки в низости выслушивать порой,
Лишать себя забав невинных ежечасно,
Из страха, что грехом их может счесть другой.
Зачем же признавать судом непогрешимым
Случайный взгляд людей, ошибочный вполне?
Они грешат, как я, и мненьем нетерпимым
Привыкли очернять все то, что мило мне.
Нет, буду сам собой! А тот, кто судит строго
Деяния мои, грешит, наверно, сам;
К лицу ль подобный суд морали их убогой:
Они бредут кривясь, я ж строен, смел и прям.
Иль, может, доказать хотят они бесчестно,
Что люди все дурны и зло царит всеместно.
В. Мазуркевич.
Твой дар, врученный мне, твое изображенье
Произвело во мне такое впечатленье,
Что - светлый - навсегда останется он там
На удивленье всем и будущим векам. -
Пока природой ум и сердце позволенья
Не будут лишены хотя существовать,
Они не отдадут тебя волнам забвенья
И восхвалять тебя все будут продолжать.
Но мог ли б долго так портрет существовать?
Тому не нужен он, кто сердце оценяет.
Вот почему его решаюсь я отдать,
Вверялся тому, что в сердце обитает.
Помощник же в делах, где надобно любить,
Лишь может дать намек, что я могу забыть.
Н. Гербель.
Нет, время, не хвастнешь ты тем, что изменило
Меня. Для глаз моих не нов, не чуден вид
Твоих, воздвигнутых из праха, пирамид:
Они лишь видимость того, что прежде было.
Жизнь наша коротка, и восхищает нас
Печальное старье, и верим мы охотно,
Что создано для нас все это безотчетно, -
Меж тем, как повторен наскучивший рассказ.
Бросаю вызов я твоим страницам пыльным!
Я настоящее и прошлое бессильным
Считаю. Вся твоя слепая запись - ложь.
Течение времен величит то, что бренно,
Но я клянусь в одном, и это - неизменно,
Что верности моей косой ты не снесешь.
А. М. Федоров.
Когда б любовь моя была питомец трона,
Случайное дитя фортуны без отца,
И страсть и ненависть в ней были б повременно,
Трава средь сорных трав, цветок среди венца.
На нет, она стоит от случая далеко -
Ей роскошь льстивая и рабский гнет чужды;
Ей мод изменчивых неведомы следы,
Политики вельмож не страшно злое око,
Пустой политики, которая живет
Короткие часы, - любовь моя ведет
Свою политику: не гибнет от ненастья,
Не зреет от тепла. В свидетели зову
Я наших дней глупцов, во сне и наяву
Живущих для злодейств, для лжи, а не для счастья.
A. M. Федоров.
Зачем мне возносить нарядный балдахин,
Наружному почет наружный воздавая,
Иль строить сложный план на вечность, забывая,
Что вечность может быть бедней, чем миг один.
Не видел разве я, как в бегстве за миражем
Теряется что есть и то, чем мы живем.
Им смесь нужна, когда все счастие в простом.
О, жалкие рабы! Нет, ты мне верным стражем
Дай в сердце быть твоем. Мой бедный дар прими,
Свободный, искренний, простой и беззаветный: "
Взамен своей любви - всего меня возьми!
Я слово честное даю за дар ответный.
Прочь, подлый клеветник! Чем ты гнусней, губя
Невинность, - тем она все дальше от тебя.
А. М. Федоров.
Прелестный юноша, ты ныне держишь властно
И косу острую, и зеркало времен;
Ты рос и расцветал, заставя ежечасно
Стареть поклонников. Ты дивно сохранен
Природой, чтоб явить, как, мощная, способна
Смеяться над крылом губительных времен,
И вечный ход минут остановить, как сон.
Над разрушением царит она незлобно,
Но берегись ее, любимец, в свой черед.
Она сокровище задержит, но назначен
Ему законный срок; она затянет счет,
Но все же времени он должен быть уплачен,
И ради своего спокойствия, она
В уплату принести тебя ему должна.
А. М. Федоров.
В былые времена смуглянка не считалась
Красавицею; ей названье красоты
Присвоить никогда себе не удавалось,
Теперь она у ней заимствует черты.
С тех пор, как всякий стал рукой природы право
Присваивать шутя, уродство украшать
Подделкой грубою, - красы не распознать,
Она опошлена и изгнана лукаво.
Поэтому глаза возлюбленной моей,
Как ворона крыло, черны и идут к ней -
То траур по тому, кто в свет родился черным,
Но не лишен красы в сиянии притворном.
Печаль так красит их, что все твердят одно:
Чтоб быть красивой, стать подобной ей должно.
А. М. Федоров.
Порой, о музыка, когда играешь ты
На этом дереве благословенно-дивном,
Которое звучать заставили персты,
Чаруя слух своим аккордом переливным, -
Я клавишам тогда завидую, любя:
Они твою ладонь целуют то и дело.
Увы, уста мои, для коих жатва зрела,
За дерзость дерева краснеют близ тебя.
Всем существом своим они бы поменялись
С его кусочками, к которым прикасались
Твои персты; они блаженней уст живых,
Обрезки мертвые! Но пусть они счастливы;
Дай пальчики твои лобзать им шаловливо,
А губы нежные оставь для губ моих.
A. M. Федоров.
Потворство похоти ведет к позорной трате
Души. Для своего каприза похоть всех
Ведет на подлость, ложь, убийство, лютость, грех.
А чуть утолена - презрение в расплате.
За нею гонятся безумно, но поймав
Желаемое, - все безумно ненавидят.
Одну приманку в ней заброшенную видят,
Дабы лишить ума того, кто ждет забав.
Она в желании дика, как в обладаньи.
Имев, имея и готовая иметь,
Она до крайности доходит. Миг слиянья,
А после горести; миг радости, а впредь -
Ничтожная мечта. Для мира путь известный.
Но всех приводит в ад его соблазн небесный.
А. М. Федоров.
Глаза ее сравнить с небесною звездою
И пурпур нежных уст с кораллом - не дерзну,
Со снегом грудь ее не спорит белизною,
И с золотом сравнить нельзя кудрей волну;
Пред розой пышною роскошного востока
Бледнеет цвет ее пленительных ланит,
И фимиама смол Аравии далекой
Амброзия ее дыханья не затмит;
Я лепету ее восторженно внимаю
Хоть песни соловья мне кажутся милей,
И с поступью богинь никак я не смешаю
Тяжелой поступи красавицы моей.
Все ж мне она милей всех тех, кого толпою
Льстецы с богинями равняют красотою.
Граф Ив. Мамуна.
Такая, как ты есть, тиран ты, как оне,
Чья красота ведет к жестокости холодной;
Ты знаешь хорошо, как ты желанна мне.
Из лучших перлов перл ты самый благородный.
Сознаюсь, многие твердят, что образ твой
Не вызовет у них порыв любви глубокой.
Их мнение назвать ошибкою жестокой
Я не дерзну, хотя, клянусь в том головой,
Для подтверждения, что клятвы те святые,
При виде твоего прекрасного лица,
За вздохом вздох меня волнует без конца,
И вздохи тяжкие - свидетели прямые,
Что ты в моих глазах прекрасна чернотой.
Не образ, а дела клеймятся клеветой.
A. M. Федоров.
Люблю твои глаза и грустный их привет.
Узнав, что ты меня казнишь пренебреженьем,
Они в знак траура оделись в черный цвет
И на печаль мою взирают с сожаленьем.
Востока бледного не красит так заря,
Так неба мирного не красит Веспер ясный,
Один в вечерний час над западом горя,
Как эти грустные глаза, твой лик прекрасный.
Так пусть в твоей груди, беря пример с очей,
И сердце гордое исполнится печалью.
Печаль тебе к лицу. Все в красоте твоей
Прелестней быть должно под траурной вуалью.
Я черной звать готов богиню красоты,
Уродливыми всех, кто создан не как ты.
Л. Вилькина.
Да будет проклято то сердце, что мое
Заставило стонать от раны, нанесенной
И мне и другу. Ах, довольно бы с нее
И одного, так нет, еще закрепощенный!
Из-за жестоких глаз я потерял себя,
А ты еще сильней привязываешь друга.
Покинут я тобой и им и три недуга
Несу в одной груди. О, заточи, губя,
В тюрьму своей пустой железной груди это
Больное сердце! Пусть заложником оно
За сердце друга там навек заключено!
Кто б ни держал меня, оно, вдали от света,
Ему охраною. Не будь строга ко мне.
Увы! Я пленник твой со всем, что есть во мне.
A. M. Федоров.
Да, вот теперь я сам сознался, что он твой;
Что я в залоге сам у твоего желанья,
Но жертвовать собой готов я, в воздаянье
Того, кто мне служил отрадою живой.
Но не согласна ты, а он не хочет воли.
Он добр, а ты жадна. Он только за меня
Ручался, но теперь он связан сам до боли.
Ты ж, красоту свою, как ростовщик, ценя,
Готова все взыскать за долг непоправимый.
Так опрометчиво воспользовавшись им,
Я друга потерял по промахам моим,
А ты обоих нас имеешь, ты любима -
Мы оба у тебя во власти, я и он -
Он платит за меня, и все же я пленен.
A. M. Федоров.
135*.
Пусть обращаются ко всем ее желанья,
Есть у тебя твой Вилль; чтоб прославлять тебя,
Я с волею своей соединю тебя.
Не согласишься ль ты, чья воля приказанье,
Дозволить волю мне с твоею волей слить?
Неужто воля всех других тебе милее,
Мою ж не хочешь ты согласием почтить?
Ведь море от дождей становится сильнее.
Так волей награжден, не хочешь ли ты к ней
Прибавить имя Вилль. Одно мое стремленье -
Усилить воли мощь лишь волею своей.
Не дай же осаждать твое уединенье
Просителям, равно хорошим и дурным,
И дай лишь имя Вилль желаниям твоим.
A. M. Федоров.
{* Здесь и в следующем сонете игра слов: Will означает 1) сокращенное
имя Шекспира Вильям и 2) воля, желание.}
О, если гнев в душе твоей лишь потому,
Что я сближаюсь с ней, ответь душе незрячей,
Что я - твой верный Билль - желанье, а ему
К душе доступен путь. Призыв любви горячей
Ей возвести, скажи, что Билль обогатит
Желаньями алтарь любви твоей; а с ними
Его желание в толпе других слетит
И тихо проскользнет украдкой меж другими.
Пусть я войду в толпе несчитанным, хотя
Я должен быть зачтен в заветной книге тоже.
Считай меня ничем, но для тебя, дитя,
Я буду чем-нибудь. Тогда всего дороже
Покажется твое желанье для тебя.
Меня полюбишь ты, лишь имя по любя.
A. M. Федоров.
Безумная любовь! Слепец! Не ты ль затмила
Мои глаза! Они не видят, хоть глядят.
Открывши красоту, ты и приют открыла,
Но с худшим лучшее смешала зауряд.
Когда глаза мои, обмануты пристрастно,
Бросают якорь в порт, где всякий люд снует,
Зачем из глаз моих ты делаешь привод,
Который сердца мысль опутывает властно.
Зачем для сердца то сияет алтарем,
Что - площадь для толпы. Зачем глаза, все видя,
Твердят упорно "нет", и, ложь возненавидя,
Правдивость лживому лицу дают. Во всем
Пред истиной мои глаза и сердце грешны,
За то осуждены страдать во лжи кромешной.