Страница:
— Я же сказал вам: кнопку не трогал! — выпалил Хасан. В нём бушевало пламя.
— Тогда, Юрий Антоныч, продолжайте искать причину. Полагаю, вам понятно: не выяснив, почему произошла отцепка, мы в следующий полет идти не можем. — Главный осторожно, будто над пепельницей, стоящей на белой скатерти, стряхнул пепел с сигареты. Майков молча кивнул.
— А вы, Хасан, можете пока отдыхать. Если понадобитесь, мы вас пригласим.
Когда Крымов опять остался наедине с Рюриковым, тот, не проронивший при докладе лётчика ни слова, заговорил вдруг темпераментно и жёстко:
— Борис Иваныч! Да разве вам не ясно, что Хасан с поистине восточным упорством не хочет признаться, что раньше времени снял предохранительный колпачок, а потом нечаянно задел пальцем в перчатке злополучную кнопку!.. И ведь каков?! Даже проделав сейчас сто включений, не решается заявить открыто: «Да, я сам виноват!»
Крымов затянулся и опять осторожно стряхнул пепел.
— Александр Владимирович, нам нужно ещё некоторое время, чтобы прийти к бесспорному выводу… Он-то и поможет нам со всей очевидностью убедиться в искренности Хасана.
Рюриков, с трудом скрывая раздражение, взглянул на часы:
— Ба! Без десяти двенадцать!.. Чёрт возьми… У меня запланирован телефонный разговор с заместителем министра. Вы поедете со мной?
— Я покуда останусь здесь, вернусь к обеду. Обедать, как обычно, будем в час?
— Да, да, Борис Иваныч, я не хочу нарушать вашего порядка.
Рюриков энергично направился к чёрной «Волге», но шофёр, наблюдавший за ним, подкатил навстречу. Мягко щёлкнула, закрывшись, дверца, и, взвизгнув резиной на крутом повороте, машина умчалась по рулежной дорожке.
— Ты-то, Юрий Антоныч, сам что думаешь? — спросил Стремнин.
— Не знаю, что и сказать… Не верить Хасану не имею права, а проверка пока ничего не даёт… Полезай-ка сам, Сергей Афанасьевич, в кабину, подумай.
— Будто я, стоя на земле, не могу думать! — невесело усмехнулся Стремнин. Сам все же подошёл к аналогу и неторопливо забрался в кабину. Долго сидел потупясь, никто ему не мешал. Потом вылез, очевидно заметив Хасана, пошёл навстречу. Майков тоже решил к ним подойти, и видел, как Стремнин обнял Хасана и как они двинули друг друга по спине. При этом Хасан даже чуть подпрыгнул.
Приблизившись, Майков услышал такой разговор:
— Мне надоело это, Серёга!.. Пожалуй, скажу, чтоб отвязались, что это я сам нечаянно нажал кнопку… Иначе ведь не отстанут… — Хасан исподлобья глянул на Майкова. — К чертям собачьим все это! И пойдём наконец обедать, а?..
Стремнин даже немного отшатнулся:
— Да ты что, сдурел?
Хасан зло отгрыз мундштук «беломорины» и сплюнул в сторону.
— Ты ведь твёрдо помнишь, что не нажимал? — Стремнин обнял его за плечи. — Я-то тебе верю как себе.
— Да совершенно твёрдо, клянусь своей матерью!
— Тогда как же ты, стервец, на себя такой поклёп возводить вздумал?
— А что ты предлагаешь, когда на мне сосредоточилась вся эта канитель, и я вижу, что все подозревают меня во враньё!..
— А потом все повторится с тобой, или со мной, или с кем ещё? — покачал головой Стремнин. — А может, и того хуже… Понял?
Хасан снова остервенело сплюнул кусок мундштука. Наклонившись, он как-то мучительно, что ли, затянулся дымом папиросы, которую по привычке прятал в кулаке. Буркнул:
— Понял!
Покончив с курением, все трое направились к аналогу и поднялись на стремянки: Стремнин — справа, Майков — слева, Хасан забрался в кабину. Несколько минут молчали, не сговариваясь смотрели на колпачок на ручке управления, под которым находилась красная кнопка отцепки. Наклонившись низко к Хасану, Стремнин осторожно откинул колпачок, проговорил тихо: «Кнопка как кнопка».
Майков, тоже низко склонившись, покрутил пальцами кнопку, не нажимая на неё. Она немного провернулась. Ещё какое-то время все трое не проронили ни слова. Потом Майков сказал:
— Давай ещё разок попробуем включить тумблер разблокировки.
Хасан потянулся левой рукой к пульту и поддел пальцем тумблер. В этот же миг они вздрогнули от неожиданности: аналог сорвался с подвески и, «упав» с ничтожной высоты, качнулся на амортизационных стойках шасси.
— Вот так да! — уставились они друг на друга в изумлении.
Выпрямляясь, Стремнин проговорил:
— Выходит… выходит, в полёте кнопка провернулась от вибрации и почему-то сконтачила сама собой!.. В ней какой-то производственный дефект, это несомненно. Юра, зови электриков, пусть при нас разберут. Посмотрим.
Через пять минут, разобрав кнопку, заметили в ней ничтожный наплыв олова. Он-то при провороте штифта кнопки и мог являться замыкающим ток элементом.
А ещё через десять минут, узнав по какому-то «беспроволочному телеграфу», что аналог сорвался с замка, примчались Крымов и Рюриков: пришлось им прервать обед. Стремнин доложил, как происходило дело. Крымов спокойно выслушал и с лёгкой улыбкой сказал Рюрикову:
— Ну вот, и слава богу, Александр Владимирыч. Всегда радуюсь, когда удаётся докопаться до самого корня дефекта…
— Да, конечно, — кивнул Рюриков. — Необходимо выявить виновных такой небрежной пайки и строжайшим образом наказать! — проговорил он скороговоркой и жёстко.
— Ну за это я как раз спокоен, — ответил Крымов. — Для этой цели всегда найдутся старательные люди, с этой-то задачей справятся, Александр Владимирыч: виновных выявят и подготовят бумаги. — И, уже обращаясь к Стремнину, добавил: — Только, Сергей Афанасьич, не упустите из вида, а то ведь могут и переусердствовать…
А теперь к вам моё слово, Хасан. Позвольте мне перед вами извиниться: была ведь у меня мыслишка подленькая, но я её отогнал… Отогнал! — Последнее слово Крымов повторил громко, молодясь как-то по-простецки. — А потому, голубчик, я и имею право вас от всей души обнять и поздравить с блестяще выполненной вынужденной посадкой, со спасением аналога!
Хасан страшно засмущался; Крымов подошёл к нему и обнял по-русски, широко раскинув руки. Рюриков тоже засветился лучезарной улыбкой и сердечно потряс руку Хасана.
— Вы ведь, Хасан, не обедали? — спросил главный. — И вы, Сергей Афанасьич, и вы, Юрий Антоныч?
— Не до обеда было…
— Ну так поедемте ко мне. Мы ведь тоже с Александром Владимирычем только щец похлебали. Айда! И без того не викинг, Хасан будто ещё уменьшился, как бы сжался. Он страшно не любил есть в присутствии начальства и умоляюще взглянул на Стремнина. Тот ткнул его в бок.
— Спасибо, Борис Иваныч, мы подъедем сейчас на «газике».
— Отлично, отлично, чтоб щи не остыли.
Но, как сразу же заметил Стремнин, главный сегодня держался раскованно. Когда сели за стол, он спросил официантку:
— Наташа, у меня там в заветной посудинке что-нибудь осталось?
— Есть-есть, Борис Иваныч!
— Налейте нам, голубушка, по рюмашке: поздравим именинника!
Наталья расставила хрустальные рюмки. Разливая коньяк, не выдержала:
— Позвольте поинтересоваться, Борис Иваныч, кто же именинник?
— Да ведь вот он, как маков цвет!.. Как же вы не догадались?
Все смотрели на Хасана, а он, в самом деле сильно покраснев, похоже, готов был соскользнуть под стол.
Главный встал с рюмкой в руке.
— Дорогой Хасан! Мы сегодня были свидетелями вашей виртуозности в лётно-испытательной работе. Я прикинул: в вашем распоряжении имелось от силы 40 — 45 секунд после внезапной отцепки… И вам, конечно, нужно было катапультироваться… Но вы, действуя изумительно чётко — ибо только так можно было в тридцать секунд (более чем скромного лимита времени!) запустить двигатель и вывести его на рабочие обороты, — сумели спасти исключительно ценную для нас машину! Позвольте выразить вам наше восхищение, поблагодарить вас и пожелать вам доброго здоровья!
Крымов подошёл к Хасану, чокнулся с ним, пригубил рюмку.
Тут и Александр Владимирович Рюриков, кашлянув, привстал со своего места:
— С удовольствием присоединяюсь к словам Бориса Иваныча… Хасан, дорогой, сердечно поздравляю вас с блестяще выполненной экстренной посадкой, спасшей ценную машину! Беру на себя смелость от руководства нашего главка выразить вам благодарность. Будьте здоровы и счастливы!
Стоя со склонённой головой, Хасан выслушал речи, и было заметно, что он страшно злится на себя за своё смущение. Но вот, окинув всех за столом быстрым и острым своим взглядом, сказал спасибо, глотнул содержимое рюмки, сел и наклонился над щами. Смущение Хасана будто бы передалось каждому. Некоторое время ели молча. Негромкий разговор завязался, когда официантка принесла второе.
Вскоре в столовую вошёл главный инженер, пожелал всем приятного аппетита. Высокий, худой, озабоченный вечно, садясь, заглянул в меню, прислушался к разговору, понял, что речь идёт о шахматном турнире.
— А что, кажется, счёт по-прежнему 1:1? — не выдержал он.
Сосед взглянул на него с преувеличенной укоризной:
— Потише, не показывай свою серость.
— ?
— Здесь знатоки сидят, обсуждают варианты ответных ходов Карпова после шестнадцатого хода претендента!
— Ого! А я-то… позорище! — рассмеялся вошедший.
— Да, ваши знания, по крайней мере, на три порядка ниже, — заметил с улыбкой в глазах Крымов, вставая.
— Здесь, брат, нужно держать ухо востро, — усмехнулся парторг Филиппов. — Тут нашему представителю на сибирском заводе сделали укор: как это он не знал о браке госпожи Онасис?
Все засмеялись, вставая из-за стола. Рюриков быстро ушёл. Видя, что Филиппов отвёл чуть в сторону Крымова, Стремнин подошёл к ним. Филиппов уже говорил с главным о Хасане, и Сергей счёл, что момент самый подходящий:
— Борис Иваныч, что, если нам попросить Александра Владимировича похлопотать перед министром о представлении Хасана к ордену: он ведь сегодня совершил подвиг… Вот и Степан Андреевич, очевидно, поддержит?..
— Разумеется, поддержу, — кивнул Филиппов. — Таким прекрасным испытателем мы вправе гордиться!
Крымов, глядя на пепел сигареты, помолчал немного. Потом поднял глаза на Филиппова и Стремнина:
— Попробуем-ка мы лучше сами похлопотать об этом перед министром!
Филиппов быстро спросил:
— Вы уже говорили с Рюриковым?
— Имел неосторожность.
— И что он?
— Поёжился. Неловко, говорит, обращаться к министру… Ведь сами прошляпили… И так, говорит, не знаю, как первому заму докладывать!.. Советовал объявить благодарность в приказе… Ну, и премию… То, что в наших силах… А орден, говорит, будем-де иметь в виду, когда к каким-нибудь торжествам нам спустят лимит… Ну а я-то, конечно, такого мнения, что дорого яичко к светлому праздничку, а ведь праздник-то у Хасана сегодня!
Филиппов и Стремнин переглянулись:
— Так, значит, я подготовлю представление, Борис Иваныч? — спросил Филиппов.
— И пусть Сергей Афанасьевич вам поможет — он ведь прекрасно знает Хасана. А я сам переговорю с министром обо всём этом по прямому проводу…
— Да, да, входи, входи, Сергей Афанасьич, — сказал он, вставая, — вот, Галина Николаевна, познакомьтесь, — лётчик-испытатель инженер Стремнин.
«Корреспондентка», — решил Сергей в момент, когда она протянула ему руку:
— Лилина, спецкор радиопрограммы «Юность».
— Стремнин.
— Сергей Афанасьич, удели, пожалуйста, «Юности» немного времени, — попросил секретарь парткома. — Присаживайтесь и занимайтесь делом, не стану вам мешать.
Сергей начал первым:
— Чем могу быть полезен?
Лилина раскрыла сумку, достала конверт:
— На «Юность» пришло письмо от молодого сибиряка-механизатора, влюблённого в авиацию. Вот и хотелось бы поговорить по поводу этого письма.
Развернув письмо, Сергей пробежал глазами. Лилина тихонько извлекла из сумки репортёрский магнитофон.
— Позволите?..
— Да, да, пожалуйста, у меня все готово.
— Прежде всего должен сказать, что наша работа, лётчиков-испытателей, была бы невыносимой, если б состояла из сплошных подвигов, как здесь пишет товарищ из Сибири, не нашлось бы среди нашего брата таких… «железобетонных», что ли, чтоб изо дня в день свершать подвиги, а потом спать ночью спокойно.
Нет, — продолжал Сергей, — в большинстве своём испытательные полёты проходят гладко, спокойно. Это происходит потому, что множество добросовестных людей — механиков, электриков, прибористов, синоптиков, инженеров-испытателей и учёных-руководителей — тщательно готовят и машину и все, связанное с полётом, чтобы максимально обеспечить надёжность испытаний.
В этой связи с улыбкой вспоминаю такой разговор.
«Ба, Стремнин!.. Вы живы? — восклицает начальник отдела труда и зарплаты. — А мне говорили, что ваши испытания очень рискованные, просили даже повысить оплату за риск…»
«Что делать! — отвечаю ему со смехом, — конструкторы стараются все предусмотреть, чтоб мы не каждый раз разбивались!»
Однако за риск нам все же платят не зря… Бывает… как это осмотрительно подмечено в песенке к популярному телефильму, что «кое-где у нас порой кто-то» и гибнет. И это происходит потому, что сложность лётных испытаний все ещё велика, риск в нашей работе остаётся и, может быть, будет всегда, ибо, как ни совершенствуется техника, как ни обогащаются наши знания — новые явления, неясные, сюрпризные, снова и снова выявляются в самих испытаниях. И наука лишь потом их объясняет. Как и прежде, так и теперь опыт то и дело опережает теорию. Теория и практика как бы бегут наперегонки… Словом, как бы ни старались специалисты все предусмотреть, лётчик-испытатель может встретиться с каким-то новым явлением, присущим недостаточно изученной машине, или может стать жертвой мизерного упущения, какой-то непредвиденной случайности, способной развиться и привести к катастрофе.
Лилина, взглянув на магнитофон, мягко спросила:
— Не могли б вы, Сергей Афанасьевич, привести какой-нибудь характерный пример?
— Гм… Да вот хотя бы. Поднимаясь как-то на одноместном самолёте на высоту, мой товарищ Хасан Мигай был оглушён взрывом, происшедшим у него над головой в кабине. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, самолёт падает в крутой спирали, земля надвигается, но запас высоты пока ещё есть.
Первым естественным порывом было вывести машину в нормальное положение, что он с радостью и сделал, ощутив послушность рулей. Потом потянулся левой рукой к голове, к болевому месту, и заметил на плечах осколки плексигласа. Взглянул вверх — дыра на внутреннем стекле…
— Разве на самолётах, как в домах, двойное остекление?
— Теперь нет. А на испытываемом Хасаном самолёте имелось такое, с воздушной прослойкой между двумя стёклами.
Разбираясь в причине случившегося, обнаружили, что компенсационный клапан остекления наглухо закрыт, и тогда стало понятным, что стекло разорвалось от разности давлений воздуха — земного, запертого в пространстве между стёклами, и разреженного в кабине на высоте полёта.
Лилина снова оживилась:
— Значит, уясняя одно, случайно наткнулись на другое?
— Вот именно! На скрытый, как бы притаившийся дефект! Казалось бы, такая ясная, в буквальном смысле прозрачная конструкция, как фонарь!.. А «мизерный» дефект в нём проглядели. Так что повезло не только Хасану, но и другим лётчикам, над которыми нависал этот дефект клапана и коварство двойного остекления.
Лилина попробовала копнуть поглубже:
— Как я вас поняла, «прогляды» в практике лётных испытаний, к счастью, редки?
— Вы хорошо сказали: к счастью!.. — И, вспомнив что-то, Сергей усмехнулся: — Я с ужасом однажды подумал: «А что, если б у нас так работали, как в знакомом мне ателье?..»
Заказал как-то костюм и намаялся с ним до того, что вот какой кошмар приснился. Будто прилетел на вертолёте к человеку, терпящему бедствие на унесённой в море надувной лодке. Кричу механику: «Спускай трап!» А он мне: «Командир, а трап-то мы и забыли!..» Я похолодел… А что делать?.. Надо лететь за трапом. Помахали бедняге, мол, погоди, друг, мы сейчас, мы скоро!.. А где там скоро… Склад открыт — накладную подписать некому, накладную подписали — склад на обед закрылся. Погрузили наконец трап — шторм в море поднялся!.. Так и проснулся я в холодному поту, не найдя среди бушующих волн ни лодки, ни бедного парня…
Далее.
Боюсь, что разочарую вас, если скажу: настоящий лётчик-испытатель готовит себя на земле не к подвигу, а к тому, как, выполняя сложное задание, не выйти за пределы допустимого, после чего потребуются уже героические усилия для спасения самолёта и экипажа. У нас бытует поговорка: «Если лётчик-испытатель готовит себя к подвигу — значит, он к полёту не готов!»
В чём же тогда сущность этой, как товарищ из Сибири назвал, героической профессии?.. Говоря образно: в необходимости то и дело елозить по самому краю обрыва, чтобы увидеть, а что там ниже, но не скатиться вниз… Что же заставляет человека идти на это дело?.. Есть среди нас и такие, которые могут ответить: деньги… Но я отвечу: любовь к летанию и жажда творчества!.. И если при проектировании самолёта не всегда приметен вклад лётчика-испытателя, то с началом лётных испытаний, когда неминуемо выявляется необходимость доводок и даже совершенствований машины, участие лётчика-испытателя в творческом процессе становится все более результативным.
— И, как я понимаю, — включилась Лилина, — пик эмоционального подъёма…
— Вот уж чего нам не занимать, так эмоциональных пиков!.. — Сергей обхватил ладонью подбородок, пряча улыбку. — Я, правда, говорил, что большинство полётов проходит гладко, спокойно, но ведь все равно перед каждым волнуешься, не зная, чем он может окончиться… Да и в любом из них предпосылок для эмоциональных всплесков — море… И это потому, что мы ставим себе задачу создавать не просто на сегодня хорошие самолёты, а самые лучшие на ближайшие годы вперёд!.. Другое дело — всегда ли это удаётся?.. Здесь как в любом ремесле: конец — делу венец!
Стремнин показал глазами на магнитофон, и Лилина выключила его, поблагодарив Сергея.
Часть четвёртая
Глава первая
— Тогда, Юрий Антоныч, продолжайте искать причину. Полагаю, вам понятно: не выяснив, почему произошла отцепка, мы в следующий полет идти не можем. — Главный осторожно, будто над пепельницей, стоящей на белой скатерти, стряхнул пепел с сигареты. Майков молча кивнул.
— А вы, Хасан, можете пока отдыхать. Если понадобитесь, мы вас пригласим.
Когда Крымов опять остался наедине с Рюриковым, тот, не проронивший при докладе лётчика ни слова, заговорил вдруг темпераментно и жёстко:
— Борис Иваныч! Да разве вам не ясно, что Хасан с поистине восточным упорством не хочет признаться, что раньше времени снял предохранительный колпачок, а потом нечаянно задел пальцем в перчатке злополучную кнопку!.. И ведь каков?! Даже проделав сейчас сто включений, не решается заявить открыто: «Да, я сам виноват!»
Крымов затянулся и опять осторожно стряхнул пепел.
— Александр Владимирович, нам нужно ещё некоторое время, чтобы прийти к бесспорному выводу… Он-то и поможет нам со всей очевидностью убедиться в искренности Хасана.
Рюриков, с трудом скрывая раздражение, взглянул на часы:
— Ба! Без десяти двенадцать!.. Чёрт возьми… У меня запланирован телефонный разговор с заместителем министра. Вы поедете со мной?
— Я покуда останусь здесь, вернусь к обеду. Обедать, как обычно, будем в час?
— Да, да, Борис Иваныч, я не хочу нарушать вашего порядка.
Рюриков энергично направился к чёрной «Волге», но шофёр, наблюдавший за ним, подкатил навстречу. Мягко щёлкнула, закрывшись, дверца, и, взвизгнув резиной на крутом повороте, машина умчалась по рулежной дорожке.
* * *
Стремнину потребовалось немного времени, чтобы войти в курс обстоятельств происшествия. Майков рассказал ему о результатах стократной проверки тумблера разблокировки, в исправности которого убедился сам Хасан, не вылезая из кабины после полёта. Эта проверка укрепила в непогрешимости электромонтажа. Ещё Майков сказал, что главного проверка не удовлетворила, поскольку Хасан стоит на своём, и Крымов приказал искать неисправность.— Ты-то, Юрий Антоныч, сам что думаешь? — спросил Стремнин.
— Не знаю, что и сказать… Не верить Хасану не имею права, а проверка пока ничего не даёт… Полезай-ка сам, Сергей Афанасьевич, в кабину, подумай.
— Будто я, стоя на земле, не могу думать! — невесело усмехнулся Стремнин. Сам все же подошёл к аналогу и неторопливо забрался в кабину. Долго сидел потупясь, никто ему не мешал. Потом вылез, очевидно заметив Хасана, пошёл навстречу. Майков тоже решил к ним подойти, и видел, как Стремнин обнял Хасана и как они двинули друг друга по спине. При этом Хасан даже чуть подпрыгнул.
Приблизившись, Майков услышал такой разговор:
— Мне надоело это, Серёга!.. Пожалуй, скажу, чтоб отвязались, что это я сам нечаянно нажал кнопку… Иначе ведь не отстанут… — Хасан исподлобья глянул на Майкова. — К чертям собачьим все это! И пойдём наконец обедать, а?..
Стремнин даже немного отшатнулся:
— Да ты что, сдурел?
Хасан зло отгрыз мундштук «беломорины» и сплюнул в сторону.
— Ты ведь твёрдо помнишь, что не нажимал? — Стремнин обнял его за плечи. — Я-то тебе верю как себе.
— Да совершенно твёрдо, клянусь своей матерью!
— Тогда как же ты, стервец, на себя такой поклёп возводить вздумал?
— А что ты предлагаешь, когда на мне сосредоточилась вся эта канитель, и я вижу, что все подозревают меня во враньё!..
— А потом все повторится с тобой, или со мной, или с кем ещё? — покачал головой Стремнин. — А может, и того хуже… Понял?
Хасан снова остервенело сплюнул кусок мундштука. Наклонившись, он как-то мучительно, что ли, затянулся дымом папиросы, которую по привычке прятал в кулаке. Буркнул:
— Понял!
Покончив с курением, все трое направились к аналогу и поднялись на стремянки: Стремнин — справа, Майков — слева, Хасан забрался в кабину. Несколько минут молчали, не сговариваясь смотрели на колпачок на ручке управления, под которым находилась красная кнопка отцепки. Наклонившись низко к Хасану, Стремнин осторожно откинул колпачок, проговорил тихо: «Кнопка как кнопка».
Майков, тоже низко склонившись, покрутил пальцами кнопку, не нажимая на неё. Она немного провернулась. Ещё какое-то время все трое не проронили ни слова. Потом Майков сказал:
— Давай ещё разок попробуем включить тумблер разблокировки.
Хасан потянулся левой рукой к пульту и поддел пальцем тумблер. В этот же миг они вздрогнули от неожиданности: аналог сорвался с подвески и, «упав» с ничтожной высоты, качнулся на амортизационных стойках шасси.
— Вот так да! — уставились они друг на друга в изумлении.
Выпрямляясь, Стремнин проговорил:
— Выходит… выходит, в полёте кнопка провернулась от вибрации и почему-то сконтачила сама собой!.. В ней какой-то производственный дефект, это несомненно. Юра, зови электриков, пусть при нас разберут. Посмотрим.
Через пять минут, разобрав кнопку, заметили в ней ничтожный наплыв олова. Он-то при провороте штифта кнопки и мог являться замыкающим ток элементом.
А ещё через десять минут, узнав по какому-то «беспроволочному телеграфу», что аналог сорвался с замка, примчались Крымов и Рюриков: пришлось им прервать обед. Стремнин доложил, как происходило дело. Крымов спокойно выслушал и с лёгкой улыбкой сказал Рюрикову:
— Ну вот, и слава богу, Александр Владимирыч. Всегда радуюсь, когда удаётся докопаться до самого корня дефекта…
— Да, конечно, — кивнул Рюриков. — Необходимо выявить виновных такой небрежной пайки и строжайшим образом наказать! — проговорил он скороговоркой и жёстко.
— Ну за это я как раз спокоен, — ответил Крымов. — Для этой цели всегда найдутся старательные люди, с этой-то задачей справятся, Александр Владимирыч: виновных выявят и подготовят бумаги. — И, уже обращаясь к Стремнину, добавил: — Только, Сергей Афанасьич, не упустите из вида, а то ведь могут и переусердствовать…
А теперь к вам моё слово, Хасан. Позвольте мне перед вами извиниться: была ведь у меня мыслишка подленькая, но я её отогнал… Отогнал! — Последнее слово Крымов повторил громко, молодясь как-то по-простецки. — А потому, голубчик, я и имею право вас от всей души обнять и поздравить с блестяще выполненной вынужденной посадкой, со спасением аналога!
Хасан страшно засмущался; Крымов подошёл к нему и обнял по-русски, широко раскинув руки. Рюриков тоже засветился лучезарной улыбкой и сердечно потряс руку Хасана.
— Вы ведь, Хасан, не обедали? — спросил главный. — И вы, Сергей Афанасьич, и вы, Юрий Антоныч?
— Не до обеда было…
— Ну так поедемте ко мне. Мы ведь тоже с Александром Владимирычем только щец похлебали. Айда! И без того не викинг, Хасан будто ещё уменьшился, как бы сжался. Он страшно не любил есть в присутствии начальства и умоляюще взглянул на Стремнина. Тот ткнул его в бок.
— Спасибо, Борис Иваныч, мы подъедем сейчас на «газике».
— Отлично, отлично, чтоб щи не остыли.
* * *
В небольшой столовой главного конструктора овальный стол на десять персон. Кормили здесь просто и вкусно, но Стремнин предпочитал обедать с лётчиками, где любили и пошутить и посмеяться. Здесь же разговаривали приглушённо, а то и ели молча.Но, как сразу же заметил Стремнин, главный сегодня держался раскованно. Когда сели за стол, он спросил официантку:
— Наташа, у меня там в заветной посудинке что-нибудь осталось?
— Есть-есть, Борис Иваныч!
— Налейте нам, голубушка, по рюмашке: поздравим именинника!
Наталья расставила хрустальные рюмки. Разливая коньяк, не выдержала:
— Позвольте поинтересоваться, Борис Иваныч, кто же именинник?
— Да ведь вот он, как маков цвет!.. Как же вы не догадались?
Все смотрели на Хасана, а он, в самом деле сильно покраснев, похоже, готов был соскользнуть под стол.
Главный встал с рюмкой в руке.
— Дорогой Хасан! Мы сегодня были свидетелями вашей виртуозности в лётно-испытательной работе. Я прикинул: в вашем распоряжении имелось от силы 40 — 45 секунд после внезапной отцепки… И вам, конечно, нужно было катапультироваться… Но вы, действуя изумительно чётко — ибо только так можно было в тридцать секунд (более чем скромного лимита времени!) запустить двигатель и вывести его на рабочие обороты, — сумели спасти исключительно ценную для нас машину! Позвольте выразить вам наше восхищение, поблагодарить вас и пожелать вам доброго здоровья!
Крымов подошёл к Хасану, чокнулся с ним, пригубил рюмку.
Тут и Александр Владимирович Рюриков, кашлянув, привстал со своего места:
— С удовольствием присоединяюсь к словам Бориса Иваныча… Хасан, дорогой, сердечно поздравляю вас с блестяще выполненной экстренной посадкой, спасшей ценную машину! Беру на себя смелость от руководства нашего главка выразить вам благодарность. Будьте здоровы и счастливы!
Стоя со склонённой головой, Хасан выслушал речи, и было заметно, что он страшно злится на себя за своё смущение. Но вот, окинув всех за столом быстрым и острым своим взглядом, сказал спасибо, глотнул содержимое рюмки, сел и наклонился над щами. Смущение Хасана будто бы передалось каждому. Некоторое время ели молча. Негромкий разговор завязался, когда официантка принесла второе.
Вскоре в столовую вошёл главный инженер, пожелал всем приятного аппетита. Высокий, худой, озабоченный вечно, садясь, заглянул в меню, прислушался к разговору, понял, что речь идёт о шахматном турнире.
— А что, кажется, счёт по-прежнему 1:1? — не выдержал он.
Сосед взглянул на него с преувеличенной укоризной:
— Потише, не показывай свою серость.
— ?
— Здесь знатоки сидят, обсуждают варианты ответных ходов Карпова после шестнадцатого хода претендента!
— Ого! А я-то… позорище! — рассмеялся вошедший.
— Да, ваши знания, по крайней мере, на три порядка ниже, — заметил с улыбкой в глазах Крымов, вставая.
— Здесь, брат, нужно держать ухо востро, — усмехнулся парторг Филиппов. — Тут нашему представителю на сибирском заводе сделали укор: как это он не знал о браке госпожи Онасис?
Все засмеялись, вставая из-за стола. Рюриков быстро ушёл. Видя, что Филиппов отвёл чуть в сторону Крымова, Стремнин подошёл к ним. Филиппов уже говорил с главным о Хасане, и Сергей счёл, что момент самый подходящий:
— Борис Иваныч, что, если нам попросить Александра Владимировича похлопотать перед министром о представлении Хасана к ордену: он ведь сегодня совершил подвиг… Вот и Степан Андреевич, очевидно, поддержит?..
— Разумеется, поддержу, — кивнул Филиппов. — Таким прекрасным испытателем мы вправе гордиться!
Крымов, глядя на пепел сигареты, помолчал немного. Потом поднял глаза на Филиппова и Стремнина:
— Попробуем-ка мы лучше сами похлопотать об этом перед министром!
Филиппов быстро спросил:
— Вы уже говорили с Рюриковым?
— Имел неосторожность.
— И что он?
— Поёжился. Неловко, говорит, обращаться к министру… Ведь сами прошляпили… И так, говорит, не знаю, как первому заму докладывать!.. Советовал объявить благодарность в приказе… Ну, и премию… То, что в наших силах… А орден, говорит, будем-де иметь в виду, когда к каким-нибудь торжествам нам спустят лимит… Ну а я-то, конечно, такого мнения, что дорого яичко к светлому праздничку, а ведь праздник-то у Хасана сегодня!
Филиппов и Стремнин переглянулись:
— Так, значит, я подготовлю представление, Борис Иваныч? — спросил Филиппов.
— И пусть Сергей Афанасьевич вам поможет — он ведь прекрасно знает Хасана. А я сам переговорю с министром обо всём этом по прямому проводу…
* * *
Когда Стремнина пригласили в партком, Филиппов разговаривал с молодой женщиной.— Да, да, входи, входи, Сергей Афанасьич, — сказал он, вставая, — вот, Галина Николаевна, познакомьтесь, — лётчик-испытатель инженер Стремнин.
«Корреспондентка», — решил Сергей в момент, когда она протянула ему руку:
— Лилина, спецкор радиопрограммы «Юность».
— Стремнин.
— Сергей Афанасьич, удели, пожалуйста, «Юности» немного времени, — попросил секретарь парткома. — Присаживайтесь и занимайтесь делом, не стану вам мешать.
Сергей начал первым:
— Чем могу быть полезен?
Лилина раскрыла сумку, достала конверт:
— На «Юность» пришло письмо от молодого сибиряка-механизатора, влюблённого в авиацию. Вот и хотелось бы поговорить по поводу этого письма.
Развернув письмо, Сергей пробежал глазами. Лилина тихонько извлекла из сумки репортёрский магнитофон.
— Позволите?..
— Да, да, пожалуйста, у меня все готово.
— Прежде всего должен сказать, что наша работа, лётчиков-испытателей, была бы невыносимой, если б состояла из сплошных подвигов, как здесь пишет товарищ из Сибири, не нашлось бы среди нашего брата таких… «железобетонных», что ли, чтоб изо дня в день свершать подвиги, а потом спать ночью спокойно.
Нет, — продолжал Сергей, — в большинстве своём испытательные полёты проходят гладко, спокойно. Это происходит потому, что множество добросовестных людей — механиков, электриков, прибористов, синоптиков, инженеров-испытателей и учёных-руководителей — тщательно готовят и машину и все, связанное с полётом, чтобы максимально обеспечить надёжность испытаний.
В этой связи с улыбкой вспоминаю такой разговор.
«Ба, Стремнин!.. Вы живы? — восклицает начальник отдела труда и зарплаты. — А мне говорили, что ваши испытания очень рискованные, просили даже повысить оплату за риск…»
«Что делать! — отвечаю ему со смехом, — конструкторы стараются все предусмотреть, чтоб мы не каждый раз разбивались!»
Однако за риск нам все же платят не зря… Бывает… как это осмотрительно подмечено в песенке к популярному телефильму, что «кое-где у нас порой кто-то» и гибнет. И это происходит потому, что сложность лётных испытаний все ещё велика, риск в нашей работе остаётся и, может быть, будет всегда, ибо, как ни совершенствуется техника, как ни обогащаются наши знания — новые явления, неясные, сюрпризные, снова и снова выявляются в самих испытаниях. И наука лишь потом их объясняет. Как и прежде, так и теперь опыт то и дело опережает теорию. Теория и практика как бы бегут наперегонки… Словом, как бы ни старались специалисты все предусмотреть, лётчик-испытатель может встретиться с каким-то новым явлением, присущим недостаточно изученной машине, или может стать жертвой мизерного упущения, какой-то непредвиденной случайности, способной развиться и привести к катастрофе.
Лилина, взглянув на магнитофон, мягко спросила:
— Не могли б вы, Сергей Афанасьевич, привести какой-нибудь характерный пример?
— Гм… Да вот хотя бы. Поднимаясь как-то на одноместном самолёте на высоту, мой товарищ Хасан Мигай был оглушён взрывом, происшедшим у него над головой в кабине. Он потерял сознание, а когда очнулся, увидел, самолёт падает в крутой спирали, земля надвигается, но запас высоты пока ещё есть.
Первым естественным порывом было вывести машину в нормальное положение, что он с радостью и сделал, ощутив послушность рулей. Потом потянулся левой рукой к голове, к болевому месту, и заметил на плечах осколки плексигласа. Взглянул вверх — дыра на внутреннем стекле…
— Разве на самолётах, как в домах, двойное остекление?
— Теперь нет. А на испытываемом Хасаном самолёте имелось такое, с воздушной прослойкой между двумя стёклами.
Разбираясь в причине случившегося, обнаружили, что компенсационный клапан остекления наглухо закрыт, и тогда стало понятным, что стекло разорвалось от разности давлений воздуха — земного, запертого в пространстве между стёклами, и разреженного в кабине на высоте полёта.
Лилина снова оживилась:
— Значит, уясняя одно, случайно наткнулись на другое?
— Вот именно! На скрытый, как бы притаившийся дефект! Казалось бы, такая ясная, в буквальном смысле прозрачная конструкция, как фонарь!.. А «мизерный» дефект в нём проглядели. Так что повезло не только Хасану, но и другим лётчикам, над которыми нависал этот дефект клапана и коварство двойного остекления.
Лилина попробовала копнуть поглубже:
— Как я вас поняла, «прогляды» в практике лётных испытаний, к счастью, редки?
— Вы хорошо сказали: к счастью!.. — И, вспомнив что-то, Сергей усмехнулся: — Я с ужасом однажды подумал: «А что, если б у нас так работали, как в знакомом мне ателье?..»
Заказал как-то костюм и намаялся с ним до того, что вот какой кошмар приснился. Будто прилетел на вертолёте к человеку, терпящему бедствие на унесённой в море надувной лодке. Кричу механику: «Спускай трап!» А он мне: «Командир, а трап-то мы и забыли!..» Я похолодел… А что делать?.. Надо лететь за трапом. Помахали бедняге, мол, погоди, друг, мы сейчас, мы скоро!.. А где там скоро… Склад открыт — накладную подписать некому, накладную подписали — склад на обед закрылся. Погрузили наконец трап — шторм в море поднялся!.. Так и проснулся я в холодному поту, не найдя среди бушующих волн ни лодки, ни бедного парня…
Далее.
Боюсь, что разочарую вас, если скажу: настоящий лётчик-испытатель готовит себя на земле не к подвигу, а к тому, как, выполняя сложное задание, не выйти за пределы допустимого, после чего потребуются уже героические усилия для спасения самолёта и экипажа. У нас бытует поговорка: «Если лётчик-испытатель готовит себя к подвигу — значит, он к полёту не готов!»
В чём же тогда сущность этой, как товарищ из Сибири назвал, героической профессии?.. Говоря образно: в необходимости то и дело елозить по самому краю обрыва, чтобы увидеть, а что там ниже, но не скатиться вниз… Что же заставляет человека идти на это дело?.. Есть среди нас и такие, которые могут ответить: деньги… Но я отвечу: любовь к летанию и жажда творчества!.. И если при проектировании самолёта не всегда приметен вклад лётчика-испытателя, то с началом лётных испытаний, когда неминуемо выявляется необходимость доводок и даже совершенствований машины, участие лётчика-испытателя в творческом процессе становится все более результативным.
— И, как я понимаю, — включилась Лилина, — пик эмоционального подъёма…
— Вот уж чего нам не занимать, так эмоциональных пиков!.. — Сергей обхватил ладонью подбородок, пряча улыбку. — Я, правда, говорил, что большинство полётов проходит гладко, спокойно, но ведь все равно перед каждым волнуешься, не зная, чем он может окончиться… Да и в любом из них предпосылок для эмоциональных всплесков — море… И это потому, что мы ставим себе задачу создавать не просто на сегодня хорошие самолёты, а самые лучшие на ближайшие годы вперёд!.. Другое дело — всегда ли это удаётся?.. Здесь как в любом ремесле: конец — делу венец!
Стремнин показал глазами на магнитофон, и Лилина выключила его, поблагодарив Сергея.
Часть четвёртая
Глава первая
Последние дни в средней полосе шли дожди. Это-то и беспокоило Тамарина, когда он, созвонившись из Днепропетровска с Надей, уговорил её приехать в Ленинград в субботу утренним поездом.
И надо же произойти такому везению! Подлетая ночным рейсом к Ленинграду, Жос увидел очищающееся мало-помалу небо. Ещё не решаясь признаться себе в радости, он то и дело вскакивал, пялясь в один, другой иллюминатор; но появилась стюардесса и попросила пристегнуться ремнями — самолёт пошёл на снижение. Посадка совпала с восходом солнца, утро розовощёко заиграло на лицах пассажиров, когда спускались по трапу, а отмытый прозрачный воздух пахнул такой свежестью, что у Тамарина не осталось сомнения: погода налаживается и день обещает быть ясным и тёплым.
Все ликовало в Тамарине и от утреннего солнца, и от предстоящей встречи. Тамарин ворвался в аэровокзал и встал в очередь за чемоданом. В его распоряжении времени было достаточно, но это был как раз тот случай, когда Жос торопил время. А багаж будто нарочно задерживался, и он уже было принялся костить Ленинградский аэровокзал, полагая его медлительнейшим из всех, где приходилось бывать. Но тут транспортёр доставил его собственный чемоданчик, и Жос, взглянув на часы, удивился, что потратил на всё про всё пятнадцать минут.
Тамарин помчался в город на Московский вокзал, и, сдав в камеру хранения чемоданчик, поспешил узнать о прибытии поезда. Немного успокоился, когда его заверили, что поезда следуют без опозданий. Нужно было побриться, и он заглянул в парикмахерскую — мастер будто ждал его, и, когда бритьё закончилось кипятковым компрессом, до прибытия поезда все ещё оставалось около часа.
Что может быть лучше — пройтись по Невскому, вспомнить о тех, кого осенило воздвигнуть когда-то все эти великолепные дома, дворцы… О тех, кто, прогуливаясь здесь, не раз восторгался красотой этого проспекта… Вообразить Пушкина под руку с Натальей Николаевной… Карла Брюллова, Гоголя…
Вспомнив невольно «Невский проспект» Гоголя, Тамарин усмехнулся.
Нет. Пусть не имел он отличнейших усов, и, слава богу, шевелюре его было далеко до гладкости серебряного блюда, и лет ему было не так уж сильно за двадцать пять, и светло-серый костюм, а вовсе не удивительно сшитый сюртук сидел на нём ладно, — он не устремился на Невский проспект. Он вышел на привокзальную площадь, увидел вдали искрящуюся золотом Адмиралтейскую иглу, постоял немного да и вернулся в вокзал: без Нади ничто не шло на ум, ни на чём не мог он сосредоточиться, даже воспоминание о Гоголе и его «Невском проспекте» не вызвало в нём улыбки.
За полчаса до прибытия поезда Жос принялся вышагивать по перрону и все делал в уме прикидки, где остановится двенадцатый вагон, в котором едет Надя. Застыв на месте, минуту спустя вводил какие-то поправки в расчёты, заставлявшие изменить «дислокацию», но время тянулось так медленно, что уж и не верилось в исправность часов.
И вот — о радость! — поезд все же показался в отдалении… Но и тут машинист локомотива, будто издеваясь над влюблённым, последние сотни метров тащился с такой неправдоподобной медлительностью, что Жос в конце концов не вытерпел и отвернулся.
Наконец показался и двенадцатый вагон. Жос кинулся навстречу, увидел в открытом окне Надю, её светящиеся радостью глаза, её улыбку, несравненную улыбку!..
— Диво ты моё дивное! — прошептал он, целуя ей руку и подхватывая её сумку, — чудо ты моё чудное!.. Как тебе идёт эта стрижка, эти милые вихры!.. И все, все!.. И короткая не по моде юбчонка, и эти туфельки на шпильках!
— Здравствуй, милый! — Надя сморщила на свой манер нос и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Тамарина, не дождавшись, пока тот сообразит поставить дорожную сумку. — Как я счастлива видеть тебя здесь!
— Нет уж! Помилуй бог: более счастливого, чем Жос Тамарин, сейчас в целом свете днём с огнём не сыщешь!..
— Тогда, — Надя рассмеялась, — как это у Тютчева: «Поздравим же, перекрестясь, тебя со мной, с тобой меня!»
— Прелесть ты моя!.. Ну, как ты?
— Отлично!
— Тогда сдаём вещи, быстренько перекусим тут, за углом, — и в путь! Сегодня — Петергоф, а завтра — Павловск!
Когда они вышли на площадь, навстречу попалась девушка с букетом гладиолусов. Жос вопросительно посмотрел на Надю, и это не ускользнуло от внимания незнакомой ленинградки.
— Не правда ли, чудесные цветы?.. Там, за углом, в ларьке… Их там много!..
Девушка сияла, как и её цветы, и, видно, ей очень хотелось, чтобы все прохожие в этот миг были счастливы. Тамарин и Надя снова переглянулись: «Можно ли быть ещё счастливей?!» — девушка понимающе кивнула.
За два предстоящих дня — субботу и воскресенье — хотелось побывать всюду. Они договорились посвятить все это время пригородам Ленинграда: Надя не бывала ни в Петергофе, ни в Павловске, но Жос-то прекрасно знал: чтобы только обежать эти два места, недели не хватит. Допивая торопливо кофе, сказал:
— Увы, необъятного не объять… Поэтому сейчас едем в Петергоф и сегодня посвятим Большому дворцу и фонтанам… А завтра…
— Милый, доживём до завтра! — улыбнулась Надя.
Надя спросила о поездке в Днепропетровск. Жос расплылся.
— О!.. Любопытная была поездка!.. Вызывает меня шеф и говорит: «Слыхали ли вы, Георгий Васильевич, что на периферии у нас имеются самодеятельные авиаконструкторы; они строят авиетки и не без успеха пробуют на них летать?»
Ещё не зная, к чему он клонит, я повёл плечами, дескать, слыхал что-то, но не придавал значения. «Нет, — возразил шеф, — в данном случае речь идёт о двух механиках совхоза, которые ухитрились за десять лет построить несколько самолётов собственной конструкции, совершенствуя их раз от разу, и наше министерство, заинтересовавшись, решило командировать к ним специалиста, чтобы установить, на каком уровне знаний все это делается».
Я понял, что шеф, относясь сочувственно к изобретательным людям, хочет оказать им поддержку.
— И что же увидел на месте?
— Прежде всего большой пруд на краю совхозного посёлка и множество водоплавающей птицы — гусей, уток… Мне указали, где «ангар». Я подошёл к сараю, спросил: могу ли видеть товарищей Артева и Тимоева? Вышли оба. Насторожённо взглянули. Самого рабочего вида, серьёзные мужики. В полуоткрытую дверь сарая видны были контуры двух небольших самолётов. Через пять минут мы с Михаилом и Виктором разговаривали так, будто знакомы много лет.
Жос извлёк из пиджака несколько фотографий.
— Вот, Наденька, их «Мрия» — «Мечта» в момент отрыва от земли… Двухцилиндровый моторчик впереди, округлый продолговатый фюзеляж и крыло над ним…
И надо же произойти такому везению! Подлетая ночным рейсом к Ленинграду, Жос увидел очищающееся мало-помалу небо. Ещё не решаясь признаться себе в радости, он то и дело вскакивал, пялясь в один, другой иллюминатор; но появилась стюардесса и попросила пристегнуться ремнями — самолёт пошёл на снижение. Посадка совпала с восходом солнца, утро розовощёко заиграло на лицах пассажиров, когда спускались по трапу, а отмытый прозрачный воздух пахнул такой свежестью, что у Тамарина не осталось сомнения: погода налаживается и день обещает быть ясным и тёплым.
Все ликовало в Тамарине и от утреннего солнца, и от предстоящей встречи. Тамарин ворвался в аэровокзал и встал в очередь за чемоданом. В его распоряжении времени было достаточно, но это был как раз тот случай, когда Жос торопил время. А багаж будто нарочно задерживался, и он уже было принялся костить Ленинградский аэровокзал, полагая его медлительнейшим из всех, где приходилось бывать. Но тут транспортёр доставил его собственный чемоданчик, и Жос, взглянув на часы, удивился, что потратил на всё про всё пятнадцать минут.
Тамарин помчался в город на Московский вокзал, и, сдав в камеру хранения чемоданчик, поспешил узнать о прибытии поезда. Немного успокоился, когда его заверили, что поезда следуют без опозданий. Нужно было побриться, и он заглянул в парикмахерскую — мастер будто ждал его, и, когда бритьё закончилось кипятковым компрессом, до прибытия поезда все ещё оставалось около часа.
Что может быть лучше — пройтись по Невскому, вспомнить о тех, кого осенило воздвигнуть когда-то все эти великолепные дома, дворцы… О тех, кто, прогуливаясь здесь, не раз восторгался красотой этого проспекта… Вообразить Пушкина под руку с Натальей Николаевной… Карла Брюллова, Гоголя…
Вспомнив невольно «Невский проспект» Гоголя, Тамарин усмехнулся.
Нет. Пусть не имел он отличнейших усов, и, слава богу, шевелюре его было далеко до гладкости серебряного блюда, и лет ему было не так уж сильно за двадцать пять, и светло-серый костюм, а вовсе не удивительно сшитый сюртук сидел на нём ладно, — он не устремился на Невский проспект. Он вышел на привокзальную площадь, увидел вдали искрящуюся золотом Адмиралтейскую иглу, постоял немного да и вернулся в вокзал: без Нади ничто не шло на ум, ни на чём не мог он сосредоточиться, даже воспоминание о Гоголе и его «Невском проспекте» не вызвало в нём улыбки.
За полчаса до прибытия поезда Жос принялся вышагивать по перрону и все делал в уме прикидки, где остановится двенадцатый вагон, в котором едет Надя. Застыв на месте, минуту спустя вводил какие-то поправки в расчёты, заставлявшие изменить «дислокацию», но время тянулось так медленно, что уж и не верилось в исправность часов.
И вот — о радость! — поезд все же показался в отдалении… Но и тут машинист локомотива, будто издеваясь над влюблённым, последние сотни метров тащился с такой неправдоподобной медлительностью, что Жос в конце концов не вытерпел и отвернулся.
Наконец показался и двенадцатый вагон. Жос кинулся навстречу, увидел в открытом окне Надю, её светящиеся радостью глаза, её улыбку, несравненную улыбку!..
— Диво ты моё дивное! — прошептал он, целуя ей руку и подхватывая её сумку, — чудо ты моё чудное!.. Как тебе идёт эта стрижка, эти милые вихры!.. И все, все!.. И короткая не по моде юбчонка, и эти туфельки на шпильках!
— Здравствуй, милый! — Надя сморщила на свой манер нос и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Тамарина, не дождавшись, пока тот сообразит поставить дорожную сумку. — Как я счастлива видеть тебя здесь!
— Нет уж! Помилуй бог: более счастливого, чем Жос Тамарин, сейчас в целом свете днём с огнём не сыщешь!..
— Тогда, — Надя рассмеялась, — как это у Тютчева: «Поздравим же, перекрестясь, тебя со мной, с тобой меня!»
— Прелесть ты моя!.. Ну, как ты?
— Отлично!
— Тогда сдаём вещи, быстренько перекусим тут, за углом, — и в путь! Сегодня — Петергоф, а завтра — Павловск!
Когда они вышли на площадь, навстречу попалась девушка с букетом гладиолусов. Жос вопросительно посмотрел на Надю, и это не ускользнуло от внимания незнакомой ленинградки.
— Не правда ли, чудесные цветы?.. Там, за углом, в ларьке… Их там много!..
Девушка сияла, как и её цветы, и, видно, ей очень хотелось, чтобы все прохожие в этот миг были счастливы. Тамарин и Надя снова переглянулись: «Можно ли быть ещё счастливей?!» — девушка понимающе кивнула.
За два предстоящих дня — субботу и воскресенье — хотелось побывать всюду. Они договорились посвятить все это время пригородам Ленинграда: Надя не бывала ни в Петергофе, ни в Павловске, но Жос-то прекрасно знал: чтобы только обежать эти два места, недели не хватит. Допивая торопливо кофе, сказал:
— Увы, необъятного не объять… Поэтому сейчас едем в Петергоф и сегодня посвятим Большому дворцу и фонтанам… А завтра…
— Милый, доживём до завтра! — улыбнулась Надя.
* * *
Они сидели друг против друга в вагоне электрички. Жос наклонился к Наде, и было им хорошо.Надя спросила о поездке в Днепропетровск. Жос расплылся.
— О!.. Любопытная была поездка!.. Вызывает меня шеф и говорит: «Слыхали ли вы, Георгий Васильевич, что на периферии у нас имеются самодеятельные авиаконструкторы; они строят авиетки и не без успеха пробуют на них летать?»
Ещё не зная, к чему он клонит, я повёл плечами, дескать, слыхал что-то, но не придавал значения. «Нет, — возразил шеф, — в данном случае речь идёт о двух механиках совхоза, которые ухитрились за десять лет построить несколько самолётов собственной конструкции, совершенствуя их раз от разу, и наше министерство, заинтересовавшись, решило командировать к ним специалиста, чтобы установить, на каком уровне знаний все это делается».
Я понял, что шеф, относясь сочувственно к изобретательным людям, хочет оказать им поддержку.
— И что же увидел на месте?
— Прежде всего большой пруд на краю совхозного посёлка и множество водоплавающей птицы — гусей, уток… Мне указали, где «ангар». Я подошёл к сараю, спросил: могу ли видеть товарищей Артева и Тимоева? Вышли оба. Насторожённо взглянули. Самого рабочего вида, серьёзные мужики. В полуоткрытую дверь сарая видны были контуры двух небольших самолётов. Через пять минут мы с Михаилом и Виктором разговаривали так, будто знакомы много лет.
Жос извлёк из пиджака несколько фотографий.
— Вот, Наденька, их «Мрия» — «Мечта» в момент отрыва от земли… Двухцилиндровый моторчик впереди, округлый продолговатый фюзеляж и крыло над ним…