Страница:
остерегаются, как бы их деятельность, не связанная с основными принципами,
принадлежащими миру духовному, не углубила - как это случилось в современной
Англии - пропасти между роскошью и нищетою. Они воплотили в жизнь
евангельское изречение: "Имущему дастся, а у неимущего отнимется". Богачи
стали богаче, а бедняки - беднее; и наш государственный корабль плывет между
Сциллой анархии и Харибдой деспотизма. Таковы неизбежные следствия
безраздельного господства расчета.
Трудно определить удовольствие в его высшем смысле, ибо это определение
заключает в себе ряд кажущихся парадоксов. Так, вследствие какого-то
необъяснимого недостатка гармонии в человеческой природе, страдания нашего
физического существа нередко приносят радость нашему духовному "я". Печаль,
страх, тревога и даже отчаяние часто знаменуют приближение к высшему благу.
На этом основано наше восприятие трагедии; трагедия восхищает нас тем, что
дает почувствовать долю наслаждения, заключенную в страдании. В этом же -
источник той грусти, которая неотделима от прекраснейшей мелодии.
Удовольствие, содержащееся в печали, слаще удовольствия как такового.
Отсюда и изречение: "Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели в дом
пира". Это не означает, что высшая ступень удовольствия обязательно связана
со страданием. Радости любви и дружбы, восхищение природой, наслаждение
поэзией, а еще более - поэтическим творчеством зачастую не содержат такой
примеси.
Доставлять удовольствие в этом высшем его смысле - это и есть истинная
польза. А доставляют и продлевают это удовольствие поэты или же
поэты-философы.
Деятельность Локка, Юма, Гиббона, Вольтера, Руссо {Я следую
классификации, принятой автором "Четырех Веков Поэзии", однако Руссо был
прежде всего поэтом. Остальные, даже Вольтер, всего лишь резонеры.} и их
учеников в защиту угнетенного и обманутого человечества заслуживает
признательности. Однако нетрудно подсчитать, на какой ступени морального и
интеллектуального прогресса оказался бы мир, если бы они вовсе не жили на
свете. В течение столетия или двух говорилось бы немного больше глупостей, и
еще сколько-то мужчин, женщин и детей было бы сожжено за ересь. Нам,
вероятно, не пришлось бы сейчас радоваться уничтожению испанской инквизиции.
Но невозможно себе представить нравственное состояние мира, если бы не было
Данте, Петрарки, Боккаччо, Чосера, Шекспира, Кальдерона, лорда Бэкона и
Мильтона; если бы никогда не жили Рафаэль и Микеланджело, если бы не была
переведена древнееврейская поэзия; если бы не возродилось изучение греческой
литературы; если бы поэзия античных богов исчезла вместе с их культом. Без
этих стимулов человеческий ум никогда не пробудился бы ни для создания
естественных наук, ни для применения к общественным заблуждениям
рассудочного анализа, который ныне пытаются поставить выше непосредственного
проявления творческого начала.
Мы накопили больше нравственных, политических и исторических истин, чем
умеем приложить на практике; у нас более чем достаточно научных и
экономических сведений, но мы не применяем их для справедливого
распределения продуктов, которые благодаря этим сведениям производятся в
возрастающем количестве. В этих науках поэзия погребена под нагромождением
фактов и расчетов. У нас нет недостатка в знании того, что является самым
лучшим и наиболее мудрым в нравственности, в науке управления и в
политической экономии или, по крайней мере, того, что было бы мудрее и лучше
нынешнего их состояния, с которым мы миримся. Но, как у бедной кошки в
поговорке, наше "хочу" слабее, чем "не смею". Нам недостает творческой
способности, чтобы воссоздать в воображении то, что мы знаем; нам недостает
великодушия, чтобы осуществить то, что мы себе представляем; нам не хватает
поэзии жизни; наши расчеты обогнали наши представления; мы съели больше, чем
способны переварить. Развитие тех наук, которые расширили власть человека
над внешним миром, из-за отсутствия поэтического начала соответственно
сузили его внутренний мир; поработив стихии, человек сам при этом остается
рабом. Чем, как не развитием механических наук в ущерб творческому началу,
являющемуся основою всякого познания, можно объяснить тот факт, что все
изобретения, которые облегчают и упорядочивают труд, лишь увеличивают
неравенство среди людей? По какой, если не по этой, причине изобретения,
вместо того чтобы облегчить, усилили проклятие, тяготеющее над Адамом? Место
Бога и Маммоны занимают в нашем обществе Поэзия и воплощенный в Богатстве
Эгоизм.
Поэтическое начало действует двояко: во-первых, создает новые предметы,
служащие познанию, могуществу и радости, с другой стороны, рождает в умах
стремление воспроизвести их и подчинить известному ритму и порядку, которые
можно назвать красотою и добром. Никогда так не нужна поэзия, как в те
времена, когда вследствие господства себялюбия и расчета количество
материальных благ растет быстрее, чем способность освоить их согласно
внутренним законам человеческой природы. В такие времена тело становится
чересчур громоздким для оживляющего его духа.
Поэзия есть действительно нечто божественное. Это одновременно центр и
вся сфера познания; то, что объемлет все науки, и то, чем всякая наука
должна поверяться. Это одновременно корень и цветок всех иных видов
мышления; то, откуда все проистекает, и то, что все собою украшает; когда
Поэзию губят, она не дает ни плодов, ни семян; и пораженный бесплодием мир
лишается и пищи, и новых побегов на древе жизни. Поэзия - это прекрасное
лицо мира, его лучший цвет. Она для нас то же, что аромат и краски для
веществ, составляющих розу; то же, что нетленная красота для тела,
обреченного разложению. Чем были бы Добродетель, Любовь, Патриотизм, Дружба,
чем были бы красоты нашего прекрасного мира, что служило бы нам утешением
при жизни и на что могли бы мы надеяться после смерти, если бы Поэзия не
приносила нам огонь с тех вечных высот, куда расчет не дерзает подняться на
своих совиных крыльях? В отличие от рассудка, Поэзия не принадлежит к
способностям, которыми можно пользоваться произвольно. Человек не может
сказать: "Вот сейчас я возьму и сочиню поэму". Этого не может сказать даже
величайший из поэтов; ибо созидающий дух подобен тлеющему углю, на мгновение
раздуваемому неким невидимым дыханием, изменчивым, точно ветер; поэтическая
сила рождается где-то внутри, подобно краскам цветка, которые меняются, пока
он расцветает, а потом блекнет; и наше сознание неспособно предугадать ее
появления или исчезновения. Если бы действие ее могло быть длительным и при
этом сохранять первоначальную чистоту и силу, результаты были бы грандиозны;
но, когда Поэт начинает сочинять, вдохновение находится уже на ущербе, и
величайшие создания поэзии, известные миру, являются, вероятно, лишь слабой
тенью первоначального замысла Поэта. Я хотел бы спросить лучших поэтов
нашего времени: неужели можно утверждать, будто лучшие поэтические строки
являются плодом труда и учености? Неспешный труд, рекомендуемый критиками, в
действительности является не более чем прилежным ожиданием вдохновенных
минут и искусственным заполнением промежутков между тем, что подсказано
этими минутами, с помощью различных общих мест - необходимость, которая
вызвана только ограниченностью поэтической силы. Ибо Мильтон задумал
"Потерянный рай" целиком прежде, чем начал осуществлять свой замысел по
частям. Он сам говорит нам, что Муза влагала ему в уста "стихи
несочиненные"; и пусть это будет ответом тому, кто приводит в пример
пятьдесят шесть вариантов первой строки "Неистового Роланда". Сочиненные
таким образом поэмы имеют такое же отношение к поэзии, как мозаика к
живописи. Инстинктивный и интуитивный характер поэтического творчества еще
заметнее в скульптуре и живописи; великая статуя или картина растет под
руками художника, как дитя в материнской утробе; и даже ум, направляющий
творящую руку, не способен понять, где возникает, как развивается и какими
путями осуществляется процесс творчества.
Поэзия - это летопись лучших и счастливейших мгновений, пережитых
счастливейшими и лучшими умами. Мы улавливаем в ней мимолетные отблески
мыслей и чувств, порою связанных с известным местом или лицом, иногда
относящихся только к нашей внутренней жизни; эти отблески возникают всегда
непредвиденно и исчезают помимо нашей воли, но они возвышают душу и
несказанно нас восхищают: так что к желанию и сожалениям, которые они по
себе оставляют, примешивается радость, - ибо такова их природа. В нас
проникает словно некое высшее начало; но движения его подобны полету ветра
над морем - следы его изглаживаются наступающей затем тишью, оставаясь
запечатленными лишь в волнистой ряби прибрежного песка. Эти и подобные
состояния души являются преимущественно уделом людей, одаренных тонкой
восприимчивостью и живым воображением; душа настраивается при этом на
высокий лад, враждебный всякому низменному желанию. С этим состоянием духа
неразрывно связаны добродетель, любовь, патриотизм и дружба: пока оно
длится, интересы личности представляются тем, что они есть на самом деле, т.
е. атомом по сравнению с космосом. Поэты, как натуры наиболее тонкие, не
только подвержены таким состояниям души, но могут окрашивать все свои
создания в неуловимые цвета этих неземных сфер; одно слово, одна черта в
изображении какой-либо сцены или страсти способны затронуть волшебную струну
и воскресить в тех, кто однажды уже испытал подобные чувства, уснувший,
остывший и давно похороненный образ прошлого. Поэзия, таким образом, дает
бессмертие всему, что есть в мире лучшего и наиболее прекрасного; она
запечатлевает мимолетные видения, реющие в поднебесье, и, облекая их в слова
или очертания, посылает в мир, как благую и радостную весть, тем, в чьей
душе живут подобные же видения, но не находят оттуда выхода во вселенную.
Поэзия не дает погибнуть минутам, когда на человека нисходит божество.
Поэзия дивно преображает все сущее: красоту она делает еще прекраснее,
а уродство наделяет красотой. Она сочетает воедино восторг и ужас, печаль и
радость, вечность и перемену; под своим легким ярмом она соединяет все, что
несоединимо. Она преображает все, к чему прикасается, и каждый предмет,
оказавшийся в ее сияющей сфере, подвергается волшебному превращению, чтобы
воплотить живущий в ней дух; таинственная алхимия Поэзии обращает в
расплавленное золото даже те ядовитые воды, которыми смерть отравляет
живущих; она срывает с действительности давно знакомые, приглядевшиеся
покровы, и мы созерцаем ее обнаженную спящую красоту, иначе говоря - ее
душу.
Все существует постольку, поскольку воспринимается; во всяком случае,
для воспринимающего. "Дух сам себе отчизна и в себе из Неба Ад творит, из
Ада - Небо". Но Поэзия побеждает проклятие, подчиняющее нас случайным
впечатлениям бытия. Разворачивает ли она собственную узорную ткань или
срывает темную завесу повседневности с окружающих нас предметов, она всегда
творит для нас жизнь внутри нашей жизни. Она переносит нас в мир, по
сравнению с которым обыденный мир представляется беспорядочным хаосом. Она
воссоздает Вселенную, частицу коей мы составляем, одновременно ее
воспринимая; она очищает наш внутренний взор от налета привычности,
затемняющего для нас чудо нашего бытия. Она заставляет нас прочувствовать
то, что мы воспринимаем, и вообразить то, что мы знаем. Она заново создает
мир, уничтоженный в нашем сознании впечатлениями, притупившимися от
повторений. Она оправдывает смелые и верные слова Тассо: "Non merita nome di
Creatore se non Iddio ed il Poeta" {Никто не заслуживает называться Творцом,
кроме Бога и Поэта (итал.).}.
Даруя другим величайшие сокровища мудрости, радости, добродетели и
славы, поэт и сам должен быть счастливейшим, лучшим, мудрейшим и наиболее
прославленным из людей. Что касается его славы, пусть Время решит, сравнится
ли со славой поэта слава какого-либо другого устроителя человеческой жизни.
Что он - мудрейший, счастливейший и лучший уже тем одним, что он поэт, в
этом также нет сомнения; величайшие поэты были людьми самой незапятнанной
добродетели и самой высокой мудрости, и - если заглянуть в тайники их жизни
- также и самыми счастливыми из людей; исключения - касающиеся тех, кто
обладал поэтической способностью в высокой, но не в высочайшей степени, -
скорее подтверждают это правило, нежели опровергают его. Снизойдем на миг до
общераспространенных суждений и, присвоив себе и сочетав в своем лице
несовместимые обязанности обвинителя, свидетеля, судьи и исполнителя
приговора, решим - без доказательств и судебной процедуры, - что тем, кто
"превыше прочих смертных вознесен", случалось вести себя предосудительно.
Допустим, что Гомер был пьяницей, Вергилий - льстецом, Гораций - трусом,
Тассо - сумасшедшим, Бэкон - лихоимцем, Рафаэль - распутником, а Спенсер -
поэтом-лауреатом. В этой части нашего трактата было бы неуместно перечислять
ныне живущих поэтов, но те великие имена, которые мы только что упомянули,
уже получили полное оправдание у потомства. Проступки их были взвешены и
оказались на весах легче праха; пусть их грехи были краснее пурпура - сейчас
они белы, как снег, ибо были омыты кровью всепримиряющего и всеискупающего
Времени. Заметьте, в каком нелепом беспорядке смешались правда и ложь в
современном злословии о Поэзии и поэтах; подумайте, сколь часто вещи
являются не тем, чем кажутся, или кажутся не тем, что они есть; оглянитесь
также и на себя и не судите, да не судимы будете.
Как уже было сказано, Поэзия отличается от логики тем, что не подчинена
непосредственно умственному усилию, и ее проявление необязательно связано с
сознанием или волей. Было бы чересчур смелым утверждать, что таковы
непременные условия всякой причинной связи в области мысли, когда имеют
место следствия, которые нельзя к ней возвести. Нетрудно предположить, что
частые приливы поэтической силы могут создать в сознании поэта привычный
гармонический порядок, согласны с собственной его природой и с воздействием
его на другие умы. Но в промежутках между порывами вдохновения, обычно
частыми, но не длительными, Поэт становится обычным человеком и внезапно
подвергается всем влияниям, на прочих людей действующим постоянно. Отличаясь
более тонким душевным складом и несравненно большей чувствительностью к
страданию и к радости, своей и чужой, он избегает первого и стремится ко
второй также с несравненно большей страстью, чем другие люди. А когда он
упускает при этом из виду, что радость, к которой стремятся все, и
страдание, которого все избегают, подчас маскируются и выступают одно вместо
другого, он делает себя мишенью для клеветы.
Однако эти заблуждения вовсе не всегда преступны, и никогда еще среди
предъявленных поэтам обвинений не значились жестокость, зависть,
мстительность, алчность и наиболее злые из страстей.
Ради торжества истины я счел за лучшее расположить эти заметки в том
порядке, в каком они мне явились при обдумывании самого предмета, вместо
того чтобы следовать за трактатом, побудившим меня опубликовать их. Не
будучи полемическим ответом на него по всей форме, эти заметки - если
читатель признает их справедливыми - содержат опровержение взглядов,
высказанных в "Четырех Веках Поэзии"; во всяком случае, в первой своей
части. Нетрудно догадаться, чтб именно разгневало ученого и мыслящего автора
этого сочинения. Как и он, я тоже не склонен восхищаться "Тезеидами"
современных сиплых Кедров. Бавий и Мевий были и остаются невыносимыми
созданиями. Однако, если критик одновременно является и философом, он обязан
скорее различать, чем смешивать.
Первая часть моих замечаний касается основных принципов и сущности
Поэзии; насколько позволил мне ограниченный размер этого сочинения, я
показал, что поэзия в собственном смысле слова имеет общий источник со всеми
другими формами красоты и гармонии, в которых можно выразить содержание
человеческой жизни, - они и составляют Поэзию в высшем ее смысле.
Во второй части моих заметок я намереваюсь приложить эти общие принципы
к современному состоянию Поэзии, а также обосновать попытку претворения в
поэзию современной жизни и взглядов и подчинения их творческому,
поэтическому началу. Ибо английская литература, которая неизменно испытывала
могучий подъем при каждом большом и свободном проявлении народной воли,
сейчас возрождается к новой жизни. Несмотря на низкую зависть, стремящуюся
умалить достоинства современных авторов, наше время будет памятно как век
высоких духовных свершений; мы живем среди мыслителей и поэтов, которые
стоят несравненно выше всех, какие появлялись со времен последней
всенародной борьбы за гражданские и религиозные свободы. Поэзия - самая
верная вестница, соратница и спутница великого народа, когда он пробуждается
к борьбе за благодетельные перемены во мнениях или общественном устройстве.
В такие времена возрастает наша способность воспринимать и произносить
высокое и пламенное слово о человеке и природе. Те, кто наделен этой силой,
нередко могут во многом быть, на первый взгляд, далеки от того духа добра,
провозвестниками которого они являются. Но, даже отрекаясь от него, они
вынуждены служить тому Властелину, который царит в их душе.
Нельзя читать произведения наиболее славных писателей нашего времени и
не поражаться напряженной жизни, которою наэлектризованы их слова. С
необыкновенной проницательностью охватывают они все многообразие и измеряют
все глубины человеческой природы и, быть может, более других удивляются
проявлениям этой силы, ибо это не столько их собственный дух, сколько дух
эпохи. Поэты - это жрецы непостижимого вдохновения; зеркала, отражающие
исполинские тени, которые грядущее отбрасывает в сегодняшний день; слова,
выражающие то, что им самим непонятно; трубы, которые зовут в бой и не
слышат своего зова; сила, которая движет другими, сама оставаясь недвижной.
Поэты - это непризнанные законодатели мира.
Трактат написан в марте 1821 года.
...Геродот, Плутарх, Тит Ливий - были поэтами... - Подобное отношение к
поэзии в традиции английской поэтики, начало которой положил Ф. Сидни в
трактате "Защита поэзии".
"Царь Эдип" - первая часть трилогии Софокла об Эдипе.
"Агамемнон" - первая часть трилогии Эсхила "Орестея".
Кальдерон, в своих Autos... - Имеются в виду аллегорические драмы на
религиозные темы - аутос сакраменталис - Кальдерона.
"Филоктет" - трагедия Софокла.
Трагедии афинских поэтов... - Эсхил, Софокл, Еврипид.
Астрея - прозвище богини справедливости Дике, управлявшей в золотом
веке.
Энний, Квинт (239-169 до н.э.) - римский поэт, драматург.
Варрон, Публий Теренций - римский поэт I в. до н.э.
Пакувий (220-130? до н.э.) - римский поэт, ученик Энния.
Акций (170-85 до н.э.) - римский трагик, тираноборец.
Лукреций (947-55 до н.э.) - римский поэт-философ.
Публий Вергилий Марон (70-19 до н.э.) - римский поэт, автор
"Буколик", "Георгию" и "Энеиды".
Квинт Гораций Флакк (65-8 до н.э.) - римский поэт.
Катулл, Гай Валерий (877-54 до н.э.) - римский лирик.
Публий Овидий Назон (43 до н.э.-18 н.э.) - римский поэт.
Камилл, Марк Фурий (конец V-начало IV в. до н.э.) - римский
полководец, спасший Рим от нашествия галлов.
Регул, Марк Атилий (III в. до н.э.) - римский полководец, участник I
Пунической войны. Попал в плен под Карфагеном и был убит.
...битвы при Каннах... - В 216 г. до н. э. карфагенский полководец
Ганнибал в битве при Каннах разбил римскую армию.
...поэзия Моисея, Иова, Давида, Соломона и Исайи... - Имеются в виду
"Книги Пророков".
...три категории... - мудрость, храбрость и умеренность (Платон.
"Тимей").
Тимей (IV в. до н.э.) - древнегреческий философ.
..."тускней свет" и "ворон в лес туманный..." и далее - В. Шекспир.
Макбет (III, 2). Перевод Ю. Корнеева.
"И книга стала нашим Галеотом". - Данте. "Божественная комедия". Ад
(V,137). Во французском рыцарском романе о Ланселоте, влюбленном в королеву
Женьевру, рыцарь Галеот способствует сближению героя и героини.
"Неистовый Роланд" - написан Ариосто, "Освобожденный Иерусалим" -
написан Тассо, "Лузиады" - Камоэнсом, "Королева фей" - Эдмундом Спенсером.
...Люцифером той звездной стаи... - Здесь: Люцифер - название
утренней звезды Венеры.
Чосер, Джеффри (1340-1400) - английский поэт, которого высоко ценил еще
Ф. Сидни.
...автор "Четырех веков поэзии"... - английский писатель Т. Л. Пикок.
"Имущему дастся, а у неимущего отнимется". - Евангелие от Матфея
(XXV.29).
"Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели в дом пира" - Екклезиаст
(VII, 2).
...как у бедной кошки в поговорке... и далее. - В. Шекспир. "Макбет"
(1,7).
Маммон - в древнесирийской мифологии бог стяжательства.
"Дух сама себе отчизна, и в себе // Из Неба Ад творит, из Ада -
Небо". - Мильтон Дж. "Потерянный рай" (I, 254-5).
..."Тезеидами" современных сиплых Кодров. - Ювенал выдумал поэта и его
сочинение ради уничижительной оценки.
Бавий и Мевий - поэты, высмеянные Вергилием и Горацием, сделавшими их
имена нарицательными для бездарных рифмоплетов.
Л. Володарская
принадлежащими миру духовному, не углубила - как это случилось в современной
Англии - пропасти между роскошью и нищетою. Они воплотили в жизнь
евангельское изречение: "Имущему дастся, а у неимущего отнимется". Богачи
стали богаче, а бедняки - беднее; и наш государственный корабль плывет между
Сциллой анархии и Харибдой деспотизма. Таковы неизбежные следствия
безраздельного господства расчета.
Трудно определить удовольствие в его высшем смысле, ибо это определение
заключает в себе ряд кажущихся парадоксов. Так, вследствие какого-то
необъяснимого недостатка гармонии в человеческой природе, страдания нашего
физического существа нередко приносят радость нашему духовному "я". Печаль,
страх, тревога и даже отчаяние часто знаменуют приближение к высшему благу.
На этом основано наше восприятие трагедии; трагедия восхищает нас тем, что
дает почувствовать долю наслаждения, заключенную в страдании. В этом же -
источник той грусти, которая неотделима от прекраснейшей мелодии.
Удовольствие, содержащееся в печали, слаще удовольствия как такового.
Отсюда и изречение: "Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели в дом
пира". Это не означает, что высшая ступень удовольствия обязательно связана
со страданием. Радости любви и дружбы, восхищение природой, наслаждение
поэзией, а еще более - поэтическим творчеством зачастую не содержат такой
примеси.
Доставлять удовольствие в этом высшем его смысле - это и есть истинная
польза. А доставляют и продлевают это удовольствие поэты или же
поэты-философы.
Деятельность Локка, Юма, Гиббона, Вольтера, Руссо {Я следую
классификации, принятой автором "Четырех Веков Поэзии", однако Руссо был
прежде всего поэтом. Остальные, даже Вольтер, всего лишь резонеры.} и их
учеников в защиту угнетенного и обманутого человечества заслуживает
признательности. Однако нетрудно подсчитать, на какой ступени морального и
интеллектуального прогресса оказался бы мир, если бы они вовсе не жили на
свете. В течение столетия или двух говорилось бы немного больше глупостей, и
еще сколько-то мужчин, женщин и детей было бы сожжено за ересь. Нам,
вероятно, не пришлось бы сейчас радоваться уничтожению испанской инквизиции.
Но невозможно себе представить нравственное состояние мира, если бы не было
Данте, Петрарки, Боккаччо, Чосера, Шекспира, Кальдерона, лорда Бэкона и
Мильтона; если бы никогда не жили Рафаэль и Микеланджело, если бы не была
переведена древнееврейская поэзия; если бы не возродилось изучение греческой
литературы; если бы поэзия античных богов исчезла вместе с их культом. Без
этих стимулов человеческий ум никогда не пробудился бы ни для создания
естественных наук, ни для применения к общественным заблуждениям
рассудочного анализа, который ныне пытаются поставить выше непосредственного
проявления творческого начала.
Мы накопили больше нравственных, политических и исторических истин, чем
умеем приложить на практике; у нас более чем достаточно научных и
экономических сведений, но мы не применяем их для справедливого
распределения продуктов, которые благодаря этим сведениям производятся в
возрастающем количестве. В этих науках поэзия погребена под нагромождением
фактов и расчетов. У нас нет недостатка в знании того, что является самым
лучшим и наиболее мудрым в нравственности, в науке управления и в
политической экономии или, по крайней мере, того, что было бы мудрее и лучше
нынешнего их состояния, с которым мы миримся. Но, как у бедной кошки в
поговорке, наше "хочу" слабее, чем "не смею". Нам недостает творческой
способности, чтобы воссоздать в воображении то, что мы знаем; нам недостает
великодушия, чтобы осуществить то, что мы себе представляем; нам не хватает
поэзии жизни; наши расчеты обогнали наши представления; мы съели больше, чем
способны переварить. Развитие тех наук, которые расширили власть человека
над внешним миром, из-за отсутствия поэтического начала соответственно
сузили его внутренний мир; поработив стихии, человек сам при этом остается
рабом. Чем, как не развитием механических наук в ущерб творческому началу,
являющемуся основою всякого познания, можно объяснить тот факт, что все
изобретения, которые облегчают и упорядочивают труд, лишь увеличивают
неравенство среди людей? По какой, если не по этой, причине изобретения,
вместо того чтобы облегчить, усилили проклятие, тяготеющее над Адамом? Место
Бога и Маммоны занимают в нашем обществе Поэзия и воплощенный в Богатстве
Эгоизм.
Поэтическое начало действует двояко: во-первых, создает новые предметы,
служащие познанию, могуществу и радости, с другой стороны, рождает в умах
стремление воспроизвести их и подчинить известному ритму и порядку, которые
можно назвать красотою и добром. Никогда так не нужна поэзия, как в те
времена, когда вследствие господства себялюбия и расчета количество
материальных благ растет быстрее, чем способность освоить их согласно
внутренним законам человеческой природы. В такие времена тело становится
чересчур громоздким для оживляющего его духа.
Поэзия есть действительно нечто божественное. Это одновременно центр и
вся сфера познания; то, что объемлет все науки, и то, чем всякая наука
должна поверяться. Это одновременно корень и цветок всех иных видов
мышления; то, откуда все проистекает, и то, что все собою украшает; когда
Поэзию губят, она не дает ни плодов, ни семян; и пораженный бесплодием мир
лишается и пищи, и новых побегов на древе жизни. Поэзия - это прекрасное
лицо мира, его лучший цвет. Она для нас то же, что аромат и краски для
веществ, составляющих розу; то же, что нетленная красота для тела,
обреченного разложению. Чем были бы Добродетель, Любовь, Патриотизм, Дружба,
чем были бы красоты нашего прекрасного мира, что служило бы нам утешением
при жизни и на что могли бы мы надеяться после смерти, если бы Поэзия не
приносила нам огонь с тех вечных высот, куда расчет не дерзает подняться на
своих совиных крыльях? В отличие от рассудка, Поэзия не принадлежит к
способностям, которыми можно пользоваться произвольно. Человек не может
сказать: "Вот сейчас я возьму и сочиню поэму". Этого не может сказать даже
величайший из поэтов; ибо созидающий дух подобен тлеющему углю, на мгновение
раздуваемому неким невидимым дыханием, изменчивым, точно ветер; поэтическая
сила рождается где-то внутри, подобно краскам цветка, которые меняются, пока
он расцветает, а потом блекнет; и наше сознание неспособно предугадать ее
появления или исчезновения. Если бы действие ее могло быть длительным и при
этом сохранять первоначальную чистоту и силу, результаты были бы грандиозны;
но, когда Поэт начинает сочинять, вдохновение находится уже на ущербе, и
величайшие создания поэзии, известные миру, являются, вероятно, лишь слабой
тенью первоначального замысла Поэта. Я хотел бы спросить лучших поэтов
нашего времени: неужели можно утверждать, будто лучшие поэтические строки
являются плодом труда и учености? Неспешный труд, рекомендуемый критиками, в
действительности является не более чем прилежным ожиданием вдохновенных
минут и искусственным заполнением промежутков между тем, что подсказано
этими минутами, с помощью различных общих мест - необходимость, которая
вызвана только ограниченностью поэтической силы. Ибо Мильтон задумал
"Потерянный рай" целиком прежде, чем начал осуществлять свой замысел по
частям. Он сам говорит нам, что Муза влагала ему в уста "стихи
несочиненные"; и пусть это будет ответом тому, кто приводит в пример
пятьдесят шесть вариантов первой строки "Неистового Роланда". Сочиненные
таким образом поэмы имеют такое же отношение к поэзии, как мозаика к
живописи. Инстинктивный и интуитивный характер поэтического творчества еще
заметнее в скульптуре и живописи; великая статуя или картина растет под
руками художника, как дитя в материнской утробе; и даже ум, направляющий
творящую руку, не способен понять, где возникает, как развивается и какими
путями осуществляется процесс творчества.
Поэзия - это летопись лучших и счастливейших мгновений, пережитых
счастливейшими и лучшими умами. Мы улавливаем в ней мимолетные отблески
мыслей и чувств, порою связанных с известным местом или лицом, иногда
относящихся только к нашей внутренней жизни; эти отблески возникают всегда
непредвиденно и исчезают помимо нашей воли, но они возвышают душу и
несказанно нас восхищают: так что к желанию и сожалениям, которые они по
себе оставляют, примешивается радость, - ибо такова их природа. В нас
проникает словно некое высшее начало; но движения его подобны полету ветра
над морем - следы его изглаживаются наступающей затем тишью, оставаясь
запечатленными лишь в волнистой ряби прибрежного песка. Эти и подобные
состояния души являются преимущественно уделом людей, одаренных тонкой
восприимчивостью и живым воображением; душа настраивается при этом на
высокий лад, враждебный всякому низменному желанию. С этим состоянием духа
неразрывно связаны добродетель, любовь, патриотизм и дружба: пока оно
длится, интересы личности представляются тем, что они есть на самом деле, т.
е. атомом по сравнению с космосом. Поэты, как натуры наиболее тонкие, не
только подвержены таким состояниям души, но могут окрашивать все свои
создания в неуловимые цвета этих неземных сфер; одно слово, одна черта в
изображении какой-либо сцены или страсти способны затронуть волшебную струну
и воскресить в тех, кто однажды уже испытал подобные чувства, уснувший,
остывший и давно похороненный образ прошлого. Поэзия, таким образом, дает
бессмертие всему, что есть в мире лучшего и наиболее прекрасного; она
запечатлевает мимолетные видения, реющие в поднебесье, и, облекая их в слова
или очертания, посылает в мир, как благую и радостную весть, тем, в чьей
душе живут подобные же видения, но не находят оттуда выхода во вселенную.
Поэзия не дает погибнуть минутам, когда на человека нисходит божество.
Поэзия дивно преображает все сущее: красоту она делает еще прекраснее,
а уродство наделяет красотой. Она сочетает воедино восторг и ужас, печаль и
радость, вечность и перемену; под своим легким ярмом она соединяет все, что
несоединимо. Она преображает все, к чему прикасается, и каждый предмет,
оказавшийся в ее сияющей сфере, подвергается волшебному превращению, чтобы
воплотить живущий в ней дух; таинственная алхимия Поэзии обращает в
расплавленное золото даже те ядовитые воды, которыми смерть отравляет
живущих; она срывает с действительности давно знакомые, приглядевшиеся
покровы, и мы созерцаем ее обнаженную спящую красоту, иначе говоря - ее
душу.
Все существует постольку, поскольку воспринимается; во всяком случае,
для воспринимающего. "Дух сам себе отчизна и в себе из Неба Ад творит, из
Ада - Небо". Но Поэзия побеждает проклятие, подчиняющее нас случайным
впечатлениям бытия. Разворачивает ли она собственную узорную ткань или
срывает темную завесу повседневности с окружающих нас предметов, она всегда
творит для нас жизнь внутри нашей жизни. Она переносит нас в мир, по
сравнению с которым обыденный мир представляется беспорядочным хаосом. Она
воссоздает Вселенную, частицу коей мы составляем, одновременно ее
воспринимая; она очищает наш внутренний взор от налета привычности,
затемняющего для нас чудо нашего бытия. Она заставляет нас прочувствовать
то, что мы воспринимаем, и вообразить то, что мы знаем. Она заново создает
мир, уничтоженный в нашем сознании впечатлениями, притупившимися от
повторений. Она оправдывает смелые и верные слова Тассо: "Non merita nome di
Creatore se non Iddio ed il Poeta" {Никто не заслуживает называться Творцом,
кроме Бога и Поэта (итал.).}.
Даруя другим величайшие сокровища мудрости, радости, добродетели и
славы, поэт и сам должен быть счастливейшим, лучшим, мудрейшим и наиболее
прославленным из людей. Что касается его славы, пусть Время решит, сравнится
ли со славой поэта слава какого-либо другого устроителя человеческой жизни.
Что он - мудрейший, счастливейший и лучший уже тем одним, что он поэт, в
этом также нет сомнения; величайшие поэты были людьми самой незапятнанной
добродетели и самой высокой мудрости, и - если заглянуть в тайники их жизни
- также и самыми счастливыми из людей; исключения - касающиеся тех, кто
обладал поэтической способностью в высокой, но не в высочайшей степени, -
скорее подтверждают это правило, нежели опровергают его. Снизойдем на миг до
общераспространенных суждений и, присвоив себе и сочетав в своем лице
несовместимые обязанности обвинителя, свидетеля, судьи и исполнителя
приговора, решим - без доказательств и судебной процедуры, - что тем, кто
"превыше прочих смертных вознесен", случалось вести себя предосудительно.
Допустим, что Гомер был пьяницей, Вергилий - льстецом, Гораций - трусом,
Тассо - сумасшедшим, Бэкон - лихоимцем, Рафаэль - распутником, а Спенсер -
поэтом-лауреатом. В этой части нашего трактата было бы неуместно перечислять
ныне живущих поэтов, но те великие имена, которые мы только что упомянули,
уже получили полное оправдание у потомства. Проступки их были взвешены и
оказались на весах легче праха; пусть их грехи были краснее пурпура - сейчас
они белы, как снег, ибо были омыты кровью всепримиряющего и всеискупающего
Времени. Заметьте, в каком нелепом беспорядке смешались правда и ложь в
современном злословии о Поэзии и поэтах; подумайте, сколь часто вещи
являются не тем, чем кажутся, или кажутся не тем, что они есть; оглянитесь
также и на себя и не судите, да не судимы будете.
Как уже было сказано, Поэзия отличается от логики тем, что не подчинена
непосредственно умственному усилию, и ее проявление необязательно связано с
сознанием или волей. Было бы чересчур смелым утверждать, что таковы
непременные условия всякой причинной связи в области мысли, когда имеют
место следствия, которые нельзя к ней возвести. Нетрудно предположить, что
частые приливы поэтической силы могут создать в сознании поэта привычный
гармонический порядок, согласны с собственной его природой и с воздействием
его на другие умы. Но в промежутках между порывами вдохновения, обычно
частыми, но не длительными, Поэт становится обычным человеком и внезапно
подвергается всем влияниям, на прочих людей действующим постоянно. Отличаясь
более тонким душевным складом и несравненно большей чувствительностью к
страданию и к радости, своей и чужой, он избегает первого и стремится ко
второй также с несравненно большей страстью, чем другие люди. А когда он
упускает при этом из виду, что радость, к которой стремятся все, и
страдание, которого все избегают, подчас маскируются и выступают одно вместо
другого, он делает себя мишенью для клеветы.
Однако эти заблуждения вовсе не всегда преступны, и никогда еще среди
предъявленных поэтам обвинений не значились жестокость, зависть,
мстительность, алчность и наиболее злые из страстей.
Ради торжества истины я счел за лучшее расположить эти заметки в том
порядке, в каком они мне явились при обдумывании самого предмета, вместо
того чтобы следовать за трактатом, побудившим меня опубликовать их. Не
будучи полемическим ответом на него по всей форме, эти заметки - если
читатель признает их справедливыми - содержат опровержение взглядов,
высказанных в "Четырех Веках Поэзии"; во всяком случае, в первой своей
части. Нетрудно догадаться, чтб именно разгневало ученого и мыслящего автора
этого сочинения. Как и он, я тоже не склонен восхищаться "Тезеидами"
современных сиплых Кедров. Бавий и Мевий были и остаются невыносимыми
созданиями. Однако, если критик одновременно является и философом, он обязан
скорее различать, чем смешивать.
Первая часть моих замечаний касается основных принципов и сущности
Поэзии; насколько позволил мне ограниченный размер этого сочинения, я
показал, что поэзия в собственном смысле слова имеет общий источник со всеми
другими формами красоты и гармонии, в которых можно выразить содержание
человеческой жизни, - они и составляют Поэзию в высшем ее смысле.
Во второй части моих заметок я намереваюсь приложить эти общие принципы
к современному состоянию Поэзии, а также обосновать попытку претворения в
поэзию современной жизни и взглядов и подчинения их творческому,
поэтическому началу. Ибо английская литература, которая неизменно испытывала
могучий подъем при каждом большом и свободном проявлении народной воли,
сейчас возрождается к новой жизни. Несмотря на низкую зависть, стремящуюся
умалить достоинства современных авторов, наше время будет памятно как век
высоких духовных свершений; мы живем среди мыслителей и поэтов, которые
стоят несравненно выше всех, какие появлялись со времен последней
всенародной борьбы за гражданские и религиозные свободы. Поэзия - самая
верная вестница, соратница и спутница великого народа, когда он пробуждается
к борьбе за благодетельные перемены во мнениях или общественном устройстве.
В такие времена возрастает наша способность воспринимать и произносить
высокое и пламенное слово о человеке и природе. Те, кто наделен этой силой,
нередко могут во многом быть, на первый взгляд, далеки от того духа добра,
провозвестниками которого они являются. Но, даже отрекаясь от него, они
вынуждены служить тому Властелину, который царит в их душе.
Нельзя читать произведения наиболее славных писателей нашего времени и
не поражаться напряженной жизни, которою наэлектризованы их слова. С
необыкновенной проницательностью охватывают они все многообразие и измеряют
все глубины человеческой природы и, быть может, более других удивляются
проявлениям этой силы, ибо это не столько их собственный дух, сколько дух
эпохи. Поэты - это жрецы непостижимого вдохновения; зеркала, отражающие
исполинские тени, которые грядущее отбрасывает в сегодняшний день; слова,
выражающие то, что им самим непонятно; трубы, которые зовут в бой и не
слышат своего зова; сила, которая движет другими, сама оставаясь недвижной.
Поэты - это непризнанные законодатели мира.
Трактат написан в марте 1821 года.
...Геродот, Плутарх, Тит Ливий - были поэтами... - Подобное отношение к
поэзии в традиции английской поэтики, начало которой положил Ф. Сидни в
трактате "Защита поэзии".
"Царь Эдип" - первая часть трилогии Софокла об Эдипе.
"Агамемнон" - первая часть трилогии Эсхила "Орестея".
Кальдерон, в своих Autos... - Имеются в виду аллегорические драмы на
религиозные темы - аутос сакраменталис - Кальдерона.
"Филоктет" - трагедия Софокла.
Трагедии афинских поэтов... - Эсхил, Софокл, Еврипид.
Астрея - прозвище богини справедливости Дике, управлявшей в золотом
веке.
Энний, Квинт (239-169 до н.э.) - римский поэт, драматург.
Варрон, Публий Теренций - римский поэт I в. до н.э.
Пакувий (220-130? до н.э.) - римский поэт, ученик Энния.
Акций (170-85 до н.э.) - римский трагик, тираноборец.
Лукреций (947-55 до н.э.) - римский поэт-философ.
Публий Вергилий Марон (70-19 до н.э.) - римский поэт, автор
"Буколик", "Георгию" и "Энеиды".
Квинт Гораций Флакк (65-8 до н.э.) - римский поэт.
Катулл, Гай Валерий (877-54 до н.э.) - римский лирик.
Публий Овидий Назон (43 до н.э.-18 н.э.) - римский поэт.
Камилл, Марк Фурий (конец V-начало IV в. до н.э.) - римский
полководец, спасший Рим от нашествия галлов.
Регул, Марк Атилий (III в. до н.э.) - римский полководец, участник I
Пунической войны. Попал в плен под Карфагеном и был убит.
...битвы при Каннах... - В 216 г. до н. э. карфагенский полководец
Ганнибал в битве при Каннах разбил римскую армию.
...поэзия Моисея, Иова, Давида, Соломона и Исайи... - Имеются в виду
"Книги Пророков".
...три категории... - мудрость, храбрость и умеренность (Платон.
"Тимей").
Тимей (IV в. до н.э.) - древнегреческий философ.
..."тускней свет" и "ворон в лес туманный..." и далее - В. Шекспир.
Макбет (III, 2). Перевод Ю. Корнеева.
"И книга стала нашим Галеотом". - Данте. "Божественная комедия". Ад
(V,137). Во французском рыцарском романе о Ланселоте, влюбленном в королеву
Женьевру, рыцарь Галеот способствует сближению героя и героини.
"Неистовый Роланд" - написан Ариосто, "Освобожденный Иерусалим" -
написан Тассо, "Лузиады" - Камоэнсом, "Королева фей" - Эдмундом Спенсером.
...Люцифером той звездной стаи... - Здесь: Люцифер - название
утренней звезды Венеры.
Чосер, Джеффри (1340-1400) - английский поэт, которого высоко ценил еще
Ф. Сидни.
...автор "Четырех веков поэзии"... - английский писатель Т. Л. Пикок.
"Имущему дастся, а у неимущего отнимется". - Евангелие от Матфея
(XXV.29).
"Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели в дом пира" - Екклезиаст
(VII, 2).
...как у бедной кошки в поговорке... и далее. - В. Шекспир. "Макбет"
(1,7).
Маммон - в древнесирийской мифологии бог стяжательства.
"Дух сама себе отчизна, и в себе // Из Неба Ад творит, из Ада -
Небо". - Мильтон Дж. "Потерянный рай" (I, 254-5).
..."Тезеидами" современных сиплых Кодров. - Ювенал выдумал поэта и его
сочинение ради уничижительной оценки.
Бавий и Мевий - поэты, высмеянные Вергилием и Горацием, сделавшими их
имена нарицательными для бездарных рифмоплетов.
Л. Володарская