Страница:
- Ах, попаримся славно! - сказал он радостно. - Люблю русскую баню. В финской не тот смак".
За рубежом - тоже наша жизнь, с живым интересом к иностранцам: "Итальянцы любят велосипедный спорт..." Западная цивилизация вообще описывается Алешкиным "по русским сведениям".
Добиваясь полного читательского доверия к своему знанию жизни, Алешкин пользуется этим доверием, чтобы бесстрашно бить в цель.
Кульминационная манера повествования писателя чрезвычайно грузоподъемна. В прозе Алешкина подняты острейшие, невероятнейшие, фантастичнейшие с обывательской точки зрения и привычек, романтичнейшие по душевному настрою, экстремальные жизненные ситуации.
Первая влюбленность юноши разбивается от столкновения с гнуснейшим женским развратом... Четко высвечены изломы предательства, интриг, заговоров, самых низменных инстинктов. И - верх чудовищного - законченно, во всей наглядности обрисовано истребление человека человеком. Писателю, по его собственным словам, "удается живо показать, как под влиянием обстоятельств человек превращается в убийцу, зверя". Диапазон обстоятельств широчайший. От эпических времен гражданской войны. Эпически развернутое повествование об антоновщине "Откровение Егора Анохина" мощно поддержано родовым историческим опытом писателя. Он с жадностью исследовал в архивах участие своих родных в крестьянском бунте, получившем название антоновщины. А пишет Алешкин глазами очевидца. Смерть Антонова: "Оглянулся он, увидел, что брат упал, и кинулся к нему, стреляя, пригибаясь. Добежал, остановился и вдруг выпрямился, вытянулся во весь рост, опустив руку с маузером, посмотрел на стрелявшего в него почти в упор Чиркуна и бочком упал в картофельную борозду, поливая кровью из разбитой головы тамбовскую землю". Вот Тухачевский: "Тухачевский молча перевел хмурые коровьи глаза на Егора и, не меняя раздражительного выражения сытого лица, бросил:
- Расстрелять!"
Не сдержал в себе мужик историческую память, все пережив, ко всему приспособившись. И она вышла в сегодняшний день, в новые превращения жизни, человека, судьбы.
Перерождение сущности человека - современный пролог к древним волшебным превращениям героев античного романа, в основном превращениям в чудовищ. Но и проверка на истинность, непридуманность человеческого. Такой сплошной проверкой предстает сюжет об угонщиках самолета в рассказе из цикла "Время зверя".
Личность человека, его внутренние решения, осознание им своей судьбоносности для жизни вообще - и этим завоеванием литературы оснащена проза Петра Алешкина. Он берет в путь и то, что дал роман становления, роман воспитания, реалистическую правду образа, идейные муки, концептуальность, экзистенциальность, документальность прозы. Все это присутствует в картинах современных превращений героев.
Превращения становятся все более грозными, необратимыми по мере все более открытого вступления героев алешкинской прозы в жизнь без рубежей. Превращения героев фантастичны именно в своей обыденности, касаясь, прежде всего, внутреннего облика. Но даже когда они страшны - они увлекательны, поучительны, формируют читательское "я", направляют читательское жизненное поведение. По весьма простому главному в жизни принципу: ты с кем?
Сцены превращения пишутся Алешкиным по нарастающей. Одна из начальных у него - лихая сцена отмщения хорошей молодежью порочным сынкам советского истеблишмента. Лихого отмщения. Ребята и девушки врываются в комфортное гнездо наркоманов-насильников, громят квартиру, освобождают своих... А дальше - отлично преподанный читателю урок житейской разворотливости:
"Такси поймали быстро. На Кутузовском проспекте их в любой час много. Таксисты любят сюда ездить. Редко отказывают".
Ребята распределяет свои роли:
"- Юра, дай телеграмму, - протянула Наташа другу бумажку с текстом и деньги.
Юра взглянул на бумажку: "Сообщаем вечером двенадцатого Кутузовском проспекте дом такой-то квартира такая-то задержана группа наркоманов-валютчиков. Милиция зависима от родителей валютчиков попытается скрыть. Подробности письмом".
Телеграмма была адресована министру внутренних дел.
- А телеграмма зачем, если письмо будет?
- Пока письмо дойдет, все будет шито-крыто..."
Разыграно, как в "Трех мушкетерах", герои отважны и хитроумны... Но Алешкин не был бы Алешкиным, если бы не уточнил все до конца: власть переигрывает ребят, и один из них погибает в тюрьме... По другому варианту финала, садится на долгий срок...
В другой по эпохальной ситуации сцене ребяческие игры позади.
"Майор Разин кричал, а сам зорко следил за приборами. "Все! пронеслось в голове. - Ушел из зоны действия радаров!" Он выровнял истребитель и заскользил почти по самым верхушкам деревьев. Разин слышал, как диспетчер кричит Пугачеву:
- Шестнадцатый! Что с Пятнадцатым? Катапультировался? Разбился?
- Пятнадцатый пока держится над самым городом! Думаю, протянет недолго...
- Шестнадцатый! Свяжись с ним! Может, он тебя услышит. Пусть не рискует, катапультируется. Москва близко. Не дай Бог, грохнется на Москву!
"Поговорите, поговорите, время идет..."- лихорадочно думал майор Разин".
Вариантность судьбы и "обреченная" готовность алешкинского героя к схваткам с вражьей силой, с любым оголтелым криминалом - и это знак оснащенности автора на пути к новому роману.
Попробуем угадать проступающие в прозе Петра Алешкина контуры нового романа, его сущность, смысл, художественную форму.
Человек волен сам выбирать судьбу - и вот что с ним судьба делает. Так коротко можно определить сущность создаваемого писателем. Дерзость в нем волевого изъявления, свобода деяния и веяние рока. Не без Божьего вмешательства...
И все же именно случай, новизна впечатлений и возможностей, бесподсказанность поступков героев, вариантность как стратегия поведения и решений - все напоминает первичные, античные шаги нового романа.
Сумма непривычных художественных средств, впитывание и отталкивание от тысячелетних традиций делает прозу Петра Алешкина устремленной в неведомое будущее.
То, что это проза действительно новая, не устоявшаяся, блещущая возможностями, подтверждает само обращение писателя со своими кульминационными сюжетами, сценами и эпизодами. Знаменательно, что в разных произведениях Алешкина они взаимозаменяемы, переходят из рассказа в более обширное повествование и вновь способны рассеяться на циклы рассказов и новелл с неожиданным концом. Эта неустойчивость входит в композиционный прием произведений Алешкина.
Его новелла "Лагерная учительница" вся состоит из могущих быть или не быть случаев, совпадений, душевных движений, поступков, принятых решений. Случайно, за приятеля-односельчанина герой попадает в тюрьму. И само собой непредсказуемо, что его полюбила интеллигентная служительница в лагере. В их отношениях, с самой их связью, естественно, могло про- изойти все что угодно. Так оно и происходит. Их застукали - могли не застукать...
"- Что они мне сделают, кроме карцера, а ты.. ты...
- Не терзайся... Мне-то они что...
Никогда не забуду ее последний поцелуй, долгий, страстно-горький, никогда не забуду особенный вкус ее губ, прощальный взгляд ее черного бархата глаз. Я не думал тогда, когда меня прямо из библиотеки уводили в карцер, что вижу Иринушку в последний раз.
Отправили меня в ШИЗО на полную катушку, на пятнадцать суток. Дней через десять я узнал от вновь прибывшего штрафника, что Ирину Ивановну уволили с работы и, по слухам, она уехала из Александров Гая. Куда неизвестно!"
Так же случайно герой освобождается - еще более невероятный случай: приятель-односельчанин раскаялся и признал свою вину. Мотивировка такого его поступка эффектна: я - вор, а вором надо родиться.
Из всего, что могло быть, а могло и не быть, сложилась вся жизнь героя. Вошли в нее и воспоминания о лагерной любви, которая могла стать и не стала его судьбой. И вдруг - снова случай! - выясняется, что эта любовь могла стать и судьбой героини... Она вновь, мимоходом, объявляется в его насыщенных взлетными случаями буднях и говорит об этом. Открываются, возвращая к началу, вариантные линии биографий, опытов жизни, развития чувства, самих образов героев. Открывается выход в поле вероятностей. Но, главное, открывается простор для сюжетной незавершенности, нескончаемости, возможности осуществления неслучившегося в других обстоятельствах, в другом произведении автора.
Так оно и случается. Например, в рассказе "Старая дева и ловелас" с чисто русским хеппи-эндом. Под силу Петру Алешкину писать и "рождественские рассказы", напомним, кстати, что русский писатель Лесков впервые завоевал зарубежную литературу именно своим рождественским рассказом.
Незавершенность сюжета в пределах одного произведения - это и выход в случайность жизненных обстоятельств, в открытое поле возможности счастья и трагедии, и волшебного превращения, и - что у Алешкина не исключается полной гибели. Победит ли жизнь - об этом скажет лишь новый, еще не созданный в русской литературе роман. Если, конечно, будет создан.
О том, что есть воля к его созданию, знаково свидетельствует и упорная тяга писателя Алешкина к объединению своего творчества, своих кульминационных сюжетов в серии. Даже некая тяга к единой серии. Современно совпадая с интересами читателей, эта тяга работает и на сверхзадачу. Неуклонно, яростно писатель движется к сжатию событий в новое единство.
Но пока еще все у Алешкина - "с продолжением". Открытая всем ветрам проза. Свидетельство того, что писательский потенциал его далеко не исчерпан, что как рассказчик он неиссякаем. Труднее разглядеть в этом свидетельстве упорный путь к новому роману.
Сегодня нам неизвестно, есть ли в других литературах призванные к решению именно этой задачи, связанной с быть или не быть странам, государствам, человеческим сообществам. Ведь мы на редкость скудно осведомлены о том, что делается в большой мировой литературе. Но совсем не исключено, что именно русский писатель, как это уже происходило, создаст новый роман - жизнеустроительный. Создаст новую художественную страну, а значит, установит новый мировой порядок.
Вот только для кого, из какого человеческого материала? Вопрос, на который сегодня нет и вроде бы не может быть ответа. Писатель Алешкин словно и не задает себе и нам таких вопросов. Он зачерпывает сам горячий материал и пишет, бесстрашно проникая и в чудовищные ситуации, и в нежную плоть души. Показывая, как формируется на наших глазах современность, и властно переформировывая ее.
Очередные экстремисты угнали самолет. На этот раз с детьми. Ситуация, каждый раз требующая непредсказанного поведения в мгновенно возникшей людской микроструктуре...
"Сучков как сел на пол в начале операции рядом с сумкой, так и сидел безучастно с автоматом на коленях. О чем он думал, что чувствовал? Он не интересовался, не выглядывал в окно, когда шли переговоры, когда стрелял Никитин, и вроде бы не слушал, по крайней мере, не обращал внимания на слова Никитина. Глядя на него, и я успокоился. Ребята, вертевшие во все стороны любопытные головы, во время стрельбы вновь сжались, замерли. Но ненадолго. Увидев, что ничего страшного не произошло, все живы, снова стали смотреть по сторонам. Лиц их я не видел, наблюдал сзади.
- Взял гильзу? - спросил Никитин у мальчика, которому стреляная гильза, взлетая из автомата, попала в щеку..."
И как всегда у Алешкина, событие дорассказано. Подробно раскрыто, в чем дело, что это за угон самолета. Как делили выплаченные за жизнь детей деньги. Все-то Алешкин знает. Именно к его прозе за разъяснением, что делается в России, обратились зарубежные издатели: китайцы, японцы... За материалом нового романа. А жизнь все подкидывает и подкидывает его писателю Алешкину...
Если и не Петр Алешкин в конце концов напишет невиданный, духоподъемный, переворачивающий землю новый роман, то все равно предпосылки к этому, безусловно, у него.
ГЛАВА II
ГЕРОЙ РОМАНА
Особый успех, сродни жгучему любопытству, впервые принес Петру Алешкину герой его прозы. Личность, реально осуществившая свое победное начало, пройдя сквозь реальные тернии жизни. Источающая волны торжества, радости. Того светлого чувства победы, выхода из плена тягостных обстоятельств, которое во всей нашей литературе сравнимо, пожалуй, лишь с финалом "Слова о полку" - "страны рады, города веселы". Русский мужик на гребне удачи! Важно: русская удача!
Этот герой возник у Алешкина с самых ранних его вещей, но обнаружил себя не сразу. Все свершалось поэтапно, по-эпизодично, по-сюжетно. В поиске. И осуществилось в некоем творческом озарении. В тот миг, когда Петр Алешкин рискнул ввести героем в прозу самого себя - человека из народа, из глухой провинции, из рабочей среды, ставшего книгоиздателем, "звездным" участником жизни и современной культуры. Человека, во всех жизненных перипетиях не потерявшего своего чувства победы.
Как в писательских удачах: первые книги, публикация в журнале "Континент" русского эмигранта Владимира Максимова, попадание в списки бестселлеров, завоевание за рубежом авторитета правдивейшего воссоздателя событий в современной России.
Или в головокружительном успехе в делах, плоде неустанного, дерзкого труда: прославившийся директор издательства московских писателей "Столица", создатель первого в новой России издательского концерна "Голос", основателя литературной премий имени Льва Толстого... "...стал активно издавать новые произведения современных писателей. Всех. От самых выдающихся, таких, как Александр Солженицын, Леонид Леонов, Анатолий Ананьев, Валентин Распутин, Василий Белов, до начинающих. Выпускал и прозу, и стихи. Приятно было видеть, как молодые писатели, книги которых впервые опубликовал, начинают все чаще и чаще мелькать в журналах со своими произведениями, в критических обзорах..."
"Денег у издательства было достаточно, чтобы принимать участие в благотворительных акциях. На средства издательства... скульптор Вячеслав Клыков отлил и поставил в Дивеевом монастыре памятник Серафиму Саровскому..."
"Тогда еще не было ни английского "Букера", ни "Триумфа" Бориса Березовского. Они появились позднее..."
Торжество не в хищном размахе приобретательства, а в размахе раздаривания благ... В сознании, что работаешь на отечественную культуру. Вовлекаешь в нее города и веси российские. Не как меценат, а как участник ее сотворения, во славу России.
И - как человек, прославивший Тамбовщину, родную Масловку. Некогда таивший от нее свои надежды и работу до поры до времени. Чтобы не уловить в беспощадной народной молве насмешку, мол, глядите, и Саул среди пророков. Ведь, как пишет Алешкин в автобиографическом эссе, "я понимал, что писатель не только для меня, но и для моих односельчан существо сверхъестественное, небожитель". И он стал небожителем! Такое не отнимешь, как бы дальше ни распорядилась судьба.
Светлы и нотки восторженного изумления перед чисто житейскими высотами, что нет-нет и звучит в прозе Алешкина, ничуть не приземляя образ его героя, а образуя художественную атмосферу: "разве мог поверить московский дворник, что он будет млеть от счастья на берегу Тихого океана, в мифическом городе Лос-Анджелесе". Млеет герой не от океана и Лос-Анджелеса, а от любви, притом переживая роковые для него обстоятельства как раз в своей счастливой судьбе, в деле его жизни. Но все равно эмоциональный настрой эпизоду дарует победа.
Победа у алешкинского героя бесстрашна, хотя и не затуманивает трудных преодолений и горьких потерь. Кто-то не поверил в грядущую судьбу героя, кто-то отрекся, да и зависть в тайной вражде заслоняла путь. Счастье и беда героя в его простоте - возвышающей его талант над трясиной, освещающей его смекалку, житейскую ухватистость, и лишающей его заметного издали ореола "джентльмена удачи". Из этих составляющих творится новый образ литературного героя. То, каков он, дается ситуационно и портретно, что со всех сторон воспроизведено в новелле "В приемной", в свойственном прозе Алешкина вариантном сюжете. Здесь дан один из самых обаятельных у Алешкина "портретов успеха": "На вид вошедший был несколько простоват, лицо широкое, русское, крестьянское, с расплющенным носом, но не грубое. Лицо интеллигента в первом поколении. Штанины брюк внизу забрызганы невысохшей грязью, туфли в мутных разводах..." Добившийся признания, властного авторитета архитектор - в ранней юности деревенский мечтатель, готовый любить и верить. Отвергнутый тщеславной девчонкой. И наивно через годы "отомстивший" ей, секретарше начальника треста, одним своим скромным появлением... Ситуация, как всегда у Алешкина, будучи отработанной, не повторяется (хотя может переходить из одного произведения в другое). Слишком много вариантов судьбы нужно выявить его герою-победителю.
Героика поведения человека этого склада - особая. Быть может, это покажется уж чересчур для привычного представления, но чтобы определить ее, нужно признать, что по сути своей она значительнее, емче, более завораживающа и духоподъемна, чем героика воинская, героика гражданских споров-схваток, героика труда и терпения, интеллектуальная и героика власти, приказа. Потому что включает их все - в новом творческом освоении. Она - бытийная. Не только быть или не быть, это тема неизбежная, но, стараюсь сказать точнее, каким быть, чтобы быть вообще.
Ничто не миновало алешкинского героя. В армию он был призван в неспокойные годы. "Перед глазами Ивана мерно колыхался вещмешок сержанта, идущего впереди. Слышалось шуршание камней под ногами да тяжелое дыхание солдат. Воздуха не хватало, и хотелось вдохнуть как можно больше, остановиться хоть на мгновение, отдышаться.
По лбу и вискам Ивана из-под панамы ползли струйки пота. Хотелось пить. Плечи и спина ныли. Теперь он лишь изредка поднимал голову, смотрел вверх". Читатель-современник уже по этому "потоку действия" узнает Афган. Незабытый, продолженный в иные эпохи. "В памяти стояло ущелье в горах... Мы наблюдали за ним из-за камней".
Есть у Алешкина и описание сражений, вот одно в памяти раненого смешалось с алым цветом тюльпана, с сорвавшимся с автоматного курка пальцем, с деревянным стуком пуль... Но главным в воинской теме в прозе Алешкина становится не тема боя, отваги, выживания, а - влияние этой войны на сущность человека. Один, его Иван Егоркин из "Зарослей" и вариантных к ним "Лимитчиков", приравнял войну к ратному труду, выйдя из нее, сохранил честь. Другой, Роман Палубин, из тех же "Зарослей" и "Лимитчиков", утратил свое человеческое "я", Иные - превратились в хищных мародеров, в убийц. Герой, воплощенный в ряде ипостасей писателя Алешкина, остался самим собой, лишь яростнее устремившись к своему жизненному самоосуществлению,
В самых различных формах его.
Осмысление своего пути - в герое романа "Трясина Ульт-Ягуна" Андрее, строящем по комсомольской путевке железную дорогу на Сургут. После импульсивного поступка, мига озверения, Андрей, опомнившись, размышляет: "Что я о нем (сопернике) знаю?.. А что знаю о себе?" Этот вопрос обжег больнее. Я-то что хотел? Как я-то хотел жизнь прожить? Ниточку выстроить? А ниточка ли жизнь? Какой я жизнь свою представлял? Институт, работа, мастер, прораб, начальник, потом побольше начальник. Путь наверх, путь к блату, к счастью! В том ли благо, чтобы рваться наверх? Ладно, стану я хоть министром, а буду ли я счастлив?.." В образе Андрея писатель раз и навсегда прокрутил ситуацию "генеральской" жизненной победы. К тому же здесь, пожалуй, также и навсегда подробно выверяются нравственные критерии социальности, моральная сторона победы: "Гляну я стариком на жизнь свою и увижу в низу служебной лестницы потерянных дорогих людей или обиженных, через которых преступил, тех, у кого я вырвал что-то им дорогое, как пытался вырвать у Владика Анюту. Стану ли я радоваться такой жизни? Страшная жизнь!"
Невольно ли у автора так получилось, но его герой рассуждает в ситуации русской народной сказки о разбитых горшках. Сам он тоже оказывается тем размечтавшимся мужиком. В случае с Андреем, не нашедшим ответа на единожды заданные в прозе Алешкина вопросы, писателю не остается другого исхода, кроме гибели героя. Андрей погибает от руки сдавшегося, конченого человека. От руки слабого. Впрочем, никаких выводов из такой смерти здесь не извлечешь; так же и из того обстоятельства, что убийцей Андрея оказывается спившийся интеллигент, литератор, поэт. Смерть Андрея выглядит уж очень случайной. Потому не потрясает, не вызывает искренней жалости. Промах? Да. У Алешкина он больше не повторится. Ибо несмотря на приведенные рассуждения героя, отшатывающегося от пути к удаче и связанному с ней личному счастью, и герой, и сам писатель, в сущности, не признают пути иного. Желания отказаться от успеха нет и в помине. Ведь в этом сама жизнь. Не побеждать - не жить.
Но как проплыть между Сциллой и Харибдой? Петр Алешкин не просто ищет ответ - он отвечает. Сложнейшими, кульминационными ситуациями и разрешающими их поступками героев. Бороться! Только бороться. Пусть и "первая любовь - первый срок" (название одного из рассказов). Задача усложняется по мере расширения жизненного опыта и изменения самой жизни. Обстоятельства, расширяющие жизненный опыт героя, вольно или невольно, в принятии их или противодействии.
У Алешкина - и это опять особенность его - обстоятельства взаимодействуют с героем на равных. Окружающий мир, выписанный в прозе Алешкина как фон, преображается фоном необычным, можно сказать, волшебным. Воздействуя на героев с роковой силой, вызывая на единоборство.
Здесь специфика алешкинских пейзажей, жанровых картин, портретов. Динамичный, ярко окрашенный социально фон просвечен насквозь, являет сразу и лицевую сторону, и изнанку и всегда держит кулак наготове (а что еще в нем зажато).
Писатель избегает отвлеченной пейзажности, а упирает на функциональность каждого вида, каждой линии и подробности. В том числе на эстетическую функциональность - роль красоты и безобразия - это особая тема разговора о художественной особенности прозы Петра Алешкина. Важно и то, кто, как, и в чем видит красоту, как реагирует на безобразное, кто вообще способен видеть внешний мир, чуток к нему и приглядчив, в контакте. Великолепно это передано в шуршании камней под ногами солдат. А еще и дыхание ребят вписывается в эту картину природы.
Пейзаж часто дан у Алешкина в виде рекогносцировки к предстоящим событиям. Однако кульминационен сам по себе. В "Судорогах", например, вид деревни - уже начальный эпизод разыгравшихся политических событий: "Мишка почувствовал легкую грусть, печальную сладость от свидания с родными местами и жадно окинул взглядом позеленевшие, похорошевшие деревья возле вытянувшихся в один ряд, лицом к лугу хуторских изб". Действительно исчерпывающе. И значение деревни в округе, и "хуторской" характер односельчан, прошлое деревни и настоящее, сама она, глядящая на луг...
О крестьянском труде, через который прошли в детстве и отрочестве герои Алешкина, исчерпывающе сказано в трудовом пейзаже-эпизоде про работу на свекле...
Городской, столичный пейзаж дан в ощущениях провинциала, как фон его будней и мытарств, дан в процессе трудного вписывания в него героя: "Снег грязными глыбами лежит только под кустами вдоль тротуара. На мокром асфальте мокрые лужи. Сыро, зябко. Дни стали длиннее, но когда пасмурно, ночь наступает незаметно и быстро. Весь день сумерки, сумерки, и вдруг разом вспыхнули фонари на улицах.
До Галиного участка идти минут пятнадцать. Это недалеко! Начали обход с длинного пятиэтажного дома, где половина квартир коммунальные". Среди четких для обрисовки ощущений и действий героев городских примет восхищает и та, где пятиэтажный дом назван длинным. Москвичу такое и в голову не придет. А до чего не радуют, не создают уюта в душе деревенского человека уличные фонари. Даже от них тоска!
Город как социальный пейзаж у Алешкина социально же и заселен. "Первый этаж почти полностью занят служебными квартирами. Жили и них свои люди: дворники, рабочие по дому, водители мусороуборочных машин, диспетчера. Платили за квартиру они всегда исправно". Это люди из той же среды, что и герои Шукшина. В большинстве своем выходцы из деревни - свои люди. В том числе и те, кто этажами выше, - неплательщики. Разнообразные "чудики". Однако все же не те, что у Шукшина. Поднятый Шукшиным, с мощью первопроходца и дивной, душевной красотой, человеческий пласт у Петра Алешкина работает уже на его собственную творческую миссию. По его собственному художественному способу кульминационного отметания. Как действующий пейзаж, как динамичный фон. То, что было с людьми, отметается как проигранный жизненный вариант. "Вы не сердитесь на Федьку... Простите его. Он ведь не всегда такой был, головастый мужик был. Председатель! Таким колхозом ворочал.. Мы с ним с одной деревни, с-под Куйбышева... Море там строили, и деревню затопили". В повествовании о человеческом крушении писатель, заметим, спасает одно - русский говор, впитывает его душой. Для него эта уцелевшая корявая русская речь, с искорками местных звучаний, чистый залог настоящей, жизненной победы.
За рубежом - тоже наша жизнь, с живым интересом к иностранцам: "Итальянцы любят велосипедный спорт..." Западная цивилизация вообще описывается Алешкиным "по русским сведениям".
Добиваясь полного читательского доверия к своему знанию жизни, Алешкин пользуется этим доверием, чтобы бесстрашно бить в цель.
Кульминационная манера повествования писателя чрезвычайно грузоподъемна. В прозе Алешкина подняты острейшие, невероятнейшие, фантастичнейшие с обывательской точки зрения и привычек, романтичнейшие по душевному настрою, экстремальные жизненные ситуации.
Первая влюбленность юноши разбивается от столкновения с гнуснейшим женским развратом... Четко высвечены изломы предательства, интриг, заговоров, самых низменных инстинктов. И - верх чудовищного - законченно, во всей наглядности обрисовано истребление человека человеком. Писателю, по его собственным словам, "удается живо показать, как под влиянием обстоятельств человек превращается в убийцу, зверя". Диапазон обстоятельств широчайший. От эпических времен гражданской войны. Эпически развернутое повествование об антоновщине "Откровение Егора Анохина" мощно поддержано родовым историческим опытом писателя. Он с жадностью исследовал в архивах участие своих родных в крестьянском бунте, получившем название антоновщины. А пишет Алешкин глазами очевидца. Смерть Антонова: "Оглянулся он, увидел, что брат упал, и кинулся к нему, стреляя, пригибаясь. Добежал, остановился и вдруг выпрямился, вытянулся во весь рост, опустив руку с маузером, посмотрел на стрелявшего в него почти в упор Чиркуна и бочком упал в картофельную борозду, поливая кровью из разбитой головы тамбовскую землю". Вот Тухачевский: "Тухачевский молча перевел хмурые коровьи глаза на Егора и, не меняя раздражительного выражения сытого лица, бросил:
- Расстрелять!"
Не сдержал в себе мужик историческую память, все пережив, ко всему приспособившись. И она вышла в сегодняшний день, в новые превращения жизни, человека, судьбы.
Перерождение сущности человека - современный пролог к древним волшебным превращениям героев античного романа, в основном превращениям в чудовищ. Но и проверка на истинность, непридуманность человеческого. Такой сплошной проверкой предстает сюжет об угонщиках самолета в рассказе из цикла "Время зверя".
Личность человека, его внутренние решения, осознание им своей судьбоносности для жизни вообще - и этим завоеванием литературы оснащена проза Петра Алешкина. Он берет в путь и то, что дал роман становления, роман воспитания, реалистическую правду образа, идейные муки, концептуальность, экзистенциальность, документальность прозы. Все это присутствует в картинах современных превращений героев.
Превращения становятся все более грозными, необратимыми по мере все более открытого вступления героев алешкинской прозы в жизнь без рубежей. Превращения героев фантастичны именно в своей обыденности, касаясь, прежде всего, внутреннего облика. Но даже когда они страшны - они увлекательны, поучительны, формируют читательское "я", направляют читательское жизненное поведение. По весьма простому главному в жизни принципу: ты с кем?
Сцены превращения пишутся Алешкиным по нарастающей. Одна из начальных у него - лихая сцена отмщения хорошей молодежью порочным сынкам советского истеблишмента. Лихого отмщения. Ребята и девушки врываются в комфортное гнездо наркоманов-насильников, громят квартиру, освобождают своих... А дальше - отлично преподанный читателю урок житейской разворотливости:
"Такси поймали быстро. На Кутузовском проспекте их в любой час много. Таксисты любят сюда ездить. Редко отказывают".
Ребята распределяет свои роли:
"- Юра, дай телеграмму, - протянула Наташа другу бумажку с текстом и деньги.
Юра взглянул на бумажку: "Сообщаем вечером двенадцатого Кутузовском проспекте дом такой-то квартира такая-то задержана группа наркоманов-валютчиков. Милиция зависима от родителей валютчиков попытается скрыть. Подробности письмом".
Телеграмма была адресована министру внутренних дел.
- А телеграмма зачем, если письмо будет?
- Пока письмо дойдет, все будет шито-крыто..."
Разыграно, как в "Трех мушкетерах", герои отважны и хитроумны... Но Алешкин не был бы Алешкиным, если бы не уточнил все до конца: власть переигрывает ребят, и один из них погибает в тюрьме... По другому варианту финала, садится на долгий срок...
В другой по эпохальной ситуации сцене ребяческие игры позади.
"Майор Разин кричал, а сам зорко следил за приборами. "Все! пронеслось в голове. - Ушел из зоны действия радаров!" Он выровнял истребитель и заскользил почти по самым верхушкам деревьев. Разин слышал, как диспетчер кричит Пугачеву:
- Шестнадцатый! Что с Пятнадцатым? Катапультировался? Разбился?
- Пятнадцатый пока держится над самым городом! Думаю, протянет недолго...
- Шестнадцатый! Свяжись с ним! Может, он тебя услышит. Пусть не рискует, катапультируется. Москва близко. Не дай Бог, грохнется на Москву!
"Поговорите, поговорите, время идет..."- лихорадочно думал майор Разин".
Вариантность судьбы и "обреченная" готовность алешкинского героя к схваткам с вражьей силой, с любым оголтелым криминалом - и это знак оснащенности автора на пути к новому роману.
Попробуем угадать проступающие в прозе Петра Алешкина контуры нового романа, его сущность, смысл, художественную форму.
Человек волен сам выбирать судьбу - и вот что с ним судьба делает. Так коротко можно определить сущность создаваемого писателем. Дерзость в нем волевого изъявления, свобода деяния и веяние рока. Не без Божьего вмешательства...
И все же именно случай, новизна впечатлений и возможностей, бесподсказанность поступков героев, вариантность как стратегия поведения и решений - все напоминает первичные, античные шаги нового романа.
Сумма непривычных художественных средств, впитывание и отталкивание от тысячелетних традиций делает прозу Петра Алешкина устремленной в неведомое будущее.
То, что это проза действительно новая, не устоявшаяся, блещущая возможностями, подтверждает само обращение писателя со своими кульминационными сюжетами, сценами и эпизодами. Знаменательно, что в разных произведениях Алешкина они взаимозаменяемы, переходят из рассказа в более обширное повествование и вновь способны рассеяться на циклы рассказов и новелл с неожиданным концом. Эта неустойчивость входит в композиционный прием произведений Алешкина.
Его новелла "Лагерная учительница" вся состоит из могущих быть или не быть случаев, совпадений, душевных движений, поступков, принятых решений. Случайно, за приятеля-односельчанина герой попадает в тюрьму. И само собой непредсказуемо, что его полюбила интеллигентная служительница в лагере. В их отношениях, с самой их связью, естественно, могло про- изойти все что угодно. Так оно и происходит. Их застукали - могли не застукать...
"- Что они мне сделают, кроме карцера, а ты.. ты...
- Не терзайся... Мне-то они что...
Никогда не забуду ее последний поцелуй, долгий, страстно-горький, никогда не забуду особенный вкус ее губ, прощальный взгляд ее черного бархата глаз. Я не думал тогда, когда меня прямо из библиотеки уводили в карцер, что вижу Иринушку в последний раз.
Отправили меня в ШИЗО на полную катушку, на пятнадцать суток. Дней через десять я узнал от вновь прибывшего штрафника, что Ирину Ивановну уволили с работы и, по слухам, она уехала из Александров Гая. Куда неизвестно!"
Так же случайно герой освобождается - еще более невероятный случай: приятель-односельчанин раскаялся и признал свою вину. Мотивировка такого его поступка эффектна: я - вор, а вором надо родиться.
Из всего, что могло быть, а могло и не быть, сложилась вся жизнь героя. Вошли в нее и воспоминания о лагерной любви, которая могла стать и не стала его судьбой. И вдруг - снова случай! - выясняется, что эта любовь могла стать и судьбой героини... Она вновь, мимоходом, объявляется в его насыщенных взлетными случаями буднях и говорит об этом. Открываются, возвращая к началу, вариантные линии биографий, опытов жизни, развития чувства, самих образов героев. Открывается выход в поле вероятностей. Но, главное, открывается простор для сюжетной незавершенности, нескончаемости, возможности осуществления неслучившегося в других обстоятельствах, в другом произведении автора.
Так оно и случается. Например, в рассказе "Старая дева и ловелас" с чисто русским хеппи-эндом. Под силу Петру Алешкину писать и "рождественские рассказы", напомним, кстати, что русский писатель Лесков впервые завоевал зарубежную литературу именно своим рождественским рассказом.
Незавершенность сюжета в пределах одного произведения - это и выход в случайность жизненных обстоятельств, в открытое поле возможности счастья и трагедии, и волшебного превращения, и - что у Алешкина не исключается полной гибели. Победит ли жизнь - об этом скажет лишь новый, еще не созданный в русской литературе роман. Если, конечно, будет создан.
О том, что есть воля к его созданию, знаково свидетельствует и упорная тяга писателя Алешкина к объединению своего творчества, своих кульминационных сюжетов в серии. Даже некая тяга к единой серии. Современно совпадая с интересами читателей, эта тяга работает и на сверхзадачу. Неуклонно, яростно писатель движется к сжатию событий в новое единство.
Но пока еще все у Алешкина - "с продолжением". Открытая всем ветрам проза. Свидетельство того, что писательский потенциал его далеко не исчерпан, что как рассказчик он неиссякаем. Труднее разглядеть в этом свидетельстве упорный путь к новому роману.
Сегодня нам неизвестно, есть ли в других литературах призванные к решению именно этой задачи, связанной с быть или не быть странам, государствам, человеческим сообществам. Ведь мы на редкость скудно осведомлены о том, что делается в большой мировой литературе. Но совсем не исключено, что именно русский писатель, как это уже происходило, создаст новый роман - жизнеустроительный. Создаст новую художественную страну, а значит, установит новый мировой порядок.
Вот только для кого, из какого человеческого материала? Вопрос, на который сегодня нет и вроде бы не может быть ответа. Писатель Алешкин словно и не задает себе и нам таких вопросов. Он зачерпывает сам горячий материал и пишет, бесстрашно проникая и в чудовищные ситуации, и в нежную плоть души. Показывая, как формируется на наших глазах современность, и властно переформировывая ее.
Очередные экстремисты угнали самолет. На этот раз с детьми. Ситуация, каждый раз требующая непредсказанного поведения в мгновенно возникшей людской микроструктуре...
"Сучков как сел на пол в начале операции рядом с сумкой, так и сидел безучастно с автоматом на коленях. О чем он думал, что чувствовал? Он не интересовался, не выглядывал в окно, когда шли переговоры, когда стрелял Никитин, и вроде бы не слушал, по крайней мере, не обращал внимания на слова Никитина. Глядя на него, и я успокоился. Ребята, вертевшие во все стороны любопытные головы, во время стрельбы вновь сжались, замерли. Но ненадолго. Увидев, что ничего страшного не произошло, все живы, снова стали смотреть по сторонам. Лиц их я не видел, наблюдал сзади.
- Взял гильзу? - спросил Никитин у мальчика, которому стреляная гильза, взлетая из автомата, попала в щеку..."
И как всегда у Алешкина, событие дорассказано. Подробно раскрыто, в чем дело, что это за угон самолета. Как делили выплаченные за жизнь детей деньги. Все-то Алешкин знает. Именно к его прозе за разъяснением, что делается в России, обратились зарубежные издатели: китайцы, японцы... За материалом нового романа. А жизнь все подкидывает и подкидывает его писателю Алешкину...
Если и не Петр Алешкин в конце концов напишет невиданный, духоподъемный, переворачивающий землю новый роман, то все равно предпосылки к этому, безусловно, у него.
ГЛАВА II
ГЕРОЙ РОМАНА
Особый успех, сродни жгучему любопытству, впервые принес Петру Алешкину герой его прозы. Личность, реально осуществившая свое победное начало, пройдя сквозь реальные тернии жизни. Источающая волны торжества, радости. Того светлого чувства победы, выхода из плена тягостных обстоятельств, которое во всей нашей литературе сравнимо, пожалуй, лишь с финалом "Слова о полку" - "страны рады, города веселы". Русский мужик на гребне удачи! Важно: русская удача!
Этот герой возник у Алешкина с самых ранних его вещей, но обнаружил себя не сразу. Все свершалось поэтапно, по-эпизодично, по-сюжетно. В поиске. И осуществилось в некоем творческом озарении. В тот миг, когда Петр Алешкин рискнул ввести героем в прозу самого себя - человека из народа, из глухой провинции, из рабочей среды, ставшего книгоиздателем, "звездным" участником жизни и современной культуры. Человека, во всех жизненных перипетиях не потерявшего своего чувства победы.
Как в писательских удачах: первые книги, публикация в журнале "Континент" русского эмигранта Владимира Максимова, попадание в списки бестселлеров, завоевание за рубежом авторитета правдивейшего воссоздателя событий в современной России.
Или в головокружительном успехе в делах, плоде неустанного, дерзкого труда: прославившийся директор издательства московских писателей "Столица", создатель первого в новой России издательского концерна "Голос", основателя литературной премий имени Льва Толстого... "...стал активно издавать новые произведения современных писателей. Всех. От самых выдающихся, таких, как Александр Солженицын, Леонид Леонов, Анатолий Ананьев, Валентин Распутин, Василий Белов, до начинающих. Выпускал и прозу, и стихи. Приятно было видеть, как молодые писатели, книги которых впервые опубликовал, начинают все чаще и чаще мелькать в журналах со своими произведениями, в критических обзорах..."
"Денег у издательства было достаточно, чтобы принимать участие в благотворительных акциях. На средства издательства... скульптор Вячеслав Клыков отлил и поставил в Дивеевом монастыре памятник Серафиму Саровскому..."
"Тогда еще не было ни английского "Букера", ни "Триумфа" Бориса Березовского. Они появились позднее..."
Торжество не в хищном размахе приобретательства, а в размахе раздаривания благ... В сознании, что работаешь на отечественную культуру. Вовлекаешь в нее города и веси российские. Не как меценат, а как участник ее сотворения, во славу России.
И - как человек, прославивший Тамбовщину, родную Масловку. Некогда таивший от нее свои надежды и работу до поры до времени. Чтобы не уловить в беспощадной народной молве насмешку, мол, глядите, и Саул среди пророков. Ведь, как пишет Алешкин в автобиографическом эссе, "я понимал, что писатель не только для меня, но и для моих односельчан существо сверхъестественное, небожитель". И он стал небожителем! Такое не отнимешь, как бы дальше ни распорядилась судьба.
Светлы и нотки восторженного изумления перед чисто житейскими высотами, что нет-нет и звучит в прозе Алешкина, ничуть не приземляя образ его героя, а образуя художественную атмосферу: "разве мог поверить московский дворник, что он будет млеть от счастья на берегу Тихого океана, в мифическом городе Лос-Анджелесе". Млеет герой не от океана и Лос-Анджелеса, а от любви, притом переживая роковые для него обстоятельства как раз в своей счастливой судьбе, в деле его жизни. Но все равно эмоциональный настрой эпизоду дарует победа.
Победа у алешкинского героя бесстрашна, хотя и не затуманивает трудных преодолений и горьких потерь. Кто-то не поверил в грядущую судьбу героя, кто-то отрекся, да и зависть в тайной вражде заслоняла путь. Счастье и беда героя в его простоте - возвышающей его талант над трясиной, освещающей его смекалку, житейскую ухватистость, и лишающей его заметного издали ореола "джентльмена удачи". Из этих составляющих творится новый образ литературного героя. То, каков он, дается ситуационно и портретно, что со всех сторон воспроизведено в новелле "В приемной", в свойственном прозе Алешкина вариантном сюжете. Здесь дан один из самых обаятельных у Алешкина "портретов успеха": "На вид вошедший был несколько простоват, лицо широкое, русское, крестьянское, с расплющенным носом, но не грубое. Лицо интеллигента в первом поколении. Штанины брюк внизу забрызганы невысохшей грязью, туфли в мутных разводах..." Добившийся признания, властного авторитета архитектор - в ранней юности деревенский мечтатель, готовый любить и верить. Отвергнутый тщеславной девчонкой. И наивно через годы "отомстивший" ей, секретарше начальника треста, одним своим скромным появлением... Ситуация, как всегда у Алешкина, будучи отработанной, не повторяется (хотя может переходить из одного произведения в другое). Слишком много вариантов судьбы нужно выявить его герою-победителю.
Героика поведения человека этого склада - особая. Быть может, это покажется уж чересчур для привычного представления, но чтобы определить ее, нужно признать, что по сути своей она значительнее, емче, более завораживающа и духоподъемна, чем героика воинская, героика гражданских споров-схваток, героика труда и терпения, интеллектуальная и героика власти, приказа. Потому что включает их все - в новом творческом освоении. Она - бытийная. Не только быть или не быть, это тема неизбежная, но, стараюсь сказать точнее, каким быть, чтобы быть вообще.
Ничто не миновало алешкинского героя. В армию он был призван в неспокойные годы. "Перед глазами Ивана мерно колыхался вещмешок сержанта, идущего впереди. Слышалось шуршание камней под ногами да тяжелое дыхание солдат. Воздуха не хватало, и хотелось вдохнуть как можно больше, остановиться хоть на мгновение, отдышаться.
По лбу и вискам Ивана из-под панамы ползли струйки пота. Хотелось пить. Плечи и спина ныли. Теперь он лишь изредка поднимал голову, смотрел вверх". Читатель-современник уже по этому "потоку действия" узнает Афган. Незабытый, продолженный в иные эпохи. "В памяти стояло ущелье в горах... Мы наблюдали за ним из-за камней".
Есть у Алешкина и описание сражений, вот одно в памяти раненого смешалось с алым цветом тюльпана, с сорвавшимся с автоматного курка пальцем, с деревянным стуком пуль... Но главным в воинской теме в прозе Алешкина становится не тема боя, отваги, выживания, а - влияние этой войны на сущность человека. Один, его Иван Егоркин из "Зарослей" и вариантных к ним "Лимитчиков", приравнял войну к ратному труду, выйдя из нее, сохранил честь. Другой, Роман Палубин, из тех же "Зарослей" и "Лимитчиков", утратил свое человеческое "я", Иные - превратились в хищных мародеров, в убийц. Герой, воплощенный в ряде ипостасей писателя Алешкина, остался самим собой, лишь яростнее устремившись к своему жизненному самоосуществлению,
В самых различных формах его.
Осмысление своего пути - в герое романа "Трясина Ульт-Ягуна" Андрее, строящем по комсомольской путевке железную дорогу на Сургут. После импульсивного поступка, мига озверения, Андрей, опомнившись, размышляет: "Что я о нем (сопернике) знаю?.. А что знаю о себе?" Этот вопрос обжег больнее. Я-то что хотел? Как я-то хотел жизнь прожить? Ниточку выстроить? А ниточка ли жизнь? Какой я жизнь свою представлял? Институт, работа, мастер, прораб, начальник, потом побольше начальник. Путь наверх, путь к блату, к счастью! В том ли благо, чтобы рваться наверх? Ладно, стану я хоть министром, а буду ли я счастлив?.." В образе Андрея писатель раз и навсегда прокрутил ситуацию "генеральской" жизненной победы. К тому же здесь, пожалуй, также и навсегда подробно выверяются нравственные критерии социальности, моральная сторона победы: "Гляну я стариком на жизнь свою и увижу в низу служебной лестницы потерянных дорогих людей или обиженных, через которых преступил, тех, у кого я вырвал что-то им дорогое, как пытался вырвать у Владика Анюту. Стану ли я радоваться такой жизни? Страшная жизнь!"
Невольно ли у автора так получилось, но его герой рассуждает в ситуации русской народной сказки о разбитых горшках. Сам он тоже оказывается тем размечтавшимся мужиком. В случае с Андреем, не нашедшим ответа на единожды заданные в прозе Алешкина вопросы, писателю не остается другого исхода, кроме гибели героя. Андрей погибает от руки сдавшегося, конченого человека. От руки слабого. Впрочем, никаких выводов из такой смерти здесь не извлечешь; так же и из того обстоятельства, что убийцей Андрея оказывается спившийся интеллигент, литератор, поэт. Смерть Андрея выглядит уж очень случайной. Потому не потрясает, не вызывает искренней жалости. Промах? Да. У Алешкина он больше не повторится. Ибо несмотря на приведенные рассуждения героя, отшатывающегося от пути к удаче и связанному с ней личному счастью, и герой, и сам писатель, в сущности, не признают пути иного. Желания отказаться от успеха нет и в помине. Ведь в этом сама жизнь. Не побеждать - не жить.
Но как проплыть между Сциллой и Харибдой? Петр Алешкин не просто ищет ответ - он отвечает. Сложнейшими, кульминационными ситуациями и разрешающими их поступками героев. Бороться! Только бороться. Пусть и "первая любовь - первый срок" (название одного из рассказов). Задача усложняется по мере расширения жизненного опыта и изменения самой жизни. Обстоятельства, расширяющие жизненный опыт героя, вольно или невольно, в принятии их или противодействии.
У Алешкина - и это опять особенность его - обстоятельства взаимодействуют с героем на равных. Окружающий мир, выписанный в прозе Алешкина как фон, преображается фоном необычным, можно сказать, волшебным. Воздействуя на героев с роковой силой, вызывая на единоборство.
Здесь специфика алешкинских пейзажей, жанровых картин, портретов. Динамичный, ярко окрашенный социально фон просвечен насквозь, являет сразу и лицевую сторону, и изнанку и всегда держит кулак наготове (а что еще в нем зажато).
Писатель избегает отвлеченной пейзажности, а упирает на функциональность каждого вида, каждой линии и подробности. В том числе на эстетическую функциональность - роль красоты и безобразия - это особая тема разговора о художественной особенности прозы Петра Алешкина. Важно и то, кто, как, и в чем видит красоту, как реагирует на безобразное, кто вообще способен видеть внешний мир, чуток к нему и приглядчив, в контакте. Великолепно это передано в шуршании камней под ногами солдат. А еще и дыхание ребят вписывается в эту картину природы.
Пейзаж часто дан у Алешкина в виде рекогносцировки к предстоящим событиям. Однако кульминационен сам по себе. В "Судорогах", например, вид деревни - уже начальный эпизод разыгравшихся политических событий: "Мишка почувствовал легкую грусть, печальную сладость от свидания с родными местами и жадно окинул взглядом позеленевшие, похорошевшие деревья возле вытянувшихся в один ряд, лицом к лугу хуторских изб". Действительно исчерпывающе. И значение деревни в округе, и "хуторской" характер односельчан, прошлое деревни и настоящее, сама она, глядящая на луг...
О крестьянском труде, через который прошли в детстве и отрочестве герои Алешкина, исчерпывающе сказано в трудовом пейзаже-эпизоде про работу на свекле...
Городской, столичный пейзаж дан в ощущениях провинциала, как фон его будней и мытарств, дан в процессе трудного вписывания в него героя: "Снег грязными глыбами лежит только под кустами вдоль тротуара. На мокром асфальте мокрые лужи. Сыро, зябко. Дни стали длиннее, но когда пасмурно, ночь наступает незаметно и быстро. Весь день сумерки, сумерки, и вдруг разом вспыхнули фонари на улицах.
До Галиного участка идти минут пятнадцать. Это недалеко! Начали обход с длинного пятиэтажного дома, где половина квартир коммунальные". Среди четких для обрисовки ощущений и действий героев городских примет восхищает и та, где пятиэтажный дом назван длинным. Москвичу такое и в голову не придет. А до чего не радуют, не создают уюта в душе деревенского человека уличные фонари. Даже от них тоска!
Город как социальный пейзаж у Алешкина социально же и заселен. "Первый этаж почти полностью занят служебными квартирами. Жили и них свои люди: дворники, рабочие по дому, водители мусороуборочных машин, диспетчера. Платили за квартиру они всегда исправно". Это люди из той же среды, что и герои Шукшина. В большинстве своем выходцы из деревни - свои люди. В том числе и те, кто этажами выше, - неплательщики. Разнообразные "чудики". Однако все же не те, что у Шукшина. Поднятый Шукшиным, с мощью первопроходца и дивной, душевной красотой, человеческий пласт у Петра Алешкина работает уже на его собственную творческую миссию. По его собственному художественному способу кульминационного отметания. Как действующий пейзаж, как динамичный фон. То, что было с людьми, отметается как проигранный жизненный вариант. "Вы не сердитесь на Федьку... Простите его. Он ведь не всегда такой был, головастый мужик был. Председатель! Таким колхозом ворочал.. Мы с ним с одной деревни, с-под Куйбышева... Море там строили, и деревню затопили". В повествовании о человеческом крушении писатель, заметим, спасает одно - русский говор, впитывает его душой. Для него эта уцелевшая корявая русская речь, с искорками местных звучаний, чистый залог настоящей, жизненной победы.