– Лапа тоже исчезла, – вспомнил я. – Может, и она приживется?
   – Ты своей саблей ее отрубил?
   – Да, я же говорил.
   – Тогда не приживется. Против этой сабли он бессилен. Если бы ты его проткнул, было бы наверняка.
   – Кто же мог знать! Я впервые встречаюсь с оборотнями. Раньше думал, что это сказки. А чем, кроме сабли, с ним можно справиться?
   – Заговоренной стрелой, – ответил волхв. – Только взять ее неоткуда. Был бы я в силах!
   – А серебряной пулей его убить можно? – спросил я, вспомнив, что где-то слышал нечто подобное.
   – Серебро магический металл, – ответил, подумав, Костюков. – А если освятить в церкви, то, может быть, и получится. Только где взять такую пулю? Да и не простое дело оборотня убить. Тут нужно соблюдать многие условия: знать заговор, быть одному, одной пулей и попасть с первого раза.
   – Думаю, сделать пули не очень сложно. Кузница в селе есть, возьму серебряные монеты, расплавлю и отолью, – сказал я.
   – Ты что, кузнечное дело понимаешь? – удивился волхв.
   – В таких объемах, – начал я и поправился, чтобы меня поняли, – немного умею. Пулю отлить дело нехитрое.
   – Коли так, попробуй. Эх, если бы я на ноги встал, я бы с ним за все посчитался! Однако, боюсь, что до полнолуния в силу войти не успею!
   Я не стал спрашивать, почему же тогда он попал в плен к Вошину и просидел несколько месяцев в его темнице. Увы, видимо, не только мы, люди, но и волхвы имеют слабость преувеличивать свои возможности.
   – Значит, сначала пусть местные жители организуют облаву, а не получится, я пойду на охоту…
   – Почему только ты, я тоже, – сказал Иван. – Не убил с первого раза, убью со второго.
   – Вы можете посоветовать, как правильно организовать облаву? – спросил я Костюкова.
   – Оборотень сейчас прячется, до полнолуния…
   – Про полнолуние вы уже говорили, – перебил я.
   – Пускай во всей округе проверят все ямы, старые медвежьи берлоги, глубокие овраги. Может быть, и повезет. Хотя вряд ли…
   – Понятно. Хорошо, я тогда пойду решать вопрос с пулями.
   – Я с тобой, – вызвался Иван, – вдвоем веселее.
   Оставив волхва набираться сил, мы отправились к Трегубову. Василий Иванович лежал постели с привязанным к ноге грузом и жаловался окружившим его ложе гостям на свою тяжелую жизнь. Здесь же была и Аля, как мне показалось, полная сочувствия к бедному страдальцу. Кроме нее, сочувствовали страждущему еще четыре дворянские девицы, умильно глядевшие на холостого богача и одинаково манерно обмахивающиеся душистыми кружевными платочками.
   – Ну, что ты решил с облавой? – спросил я, прервав горько-сладкие стенания помещика. – Нужно срочно собирать народ и прочесать все окрестности. Особенно берлоги, ямы и овраги.
   – Куда же я с больной ногой, – горестно сказал он, – коли здоров был бы, тогда всенепременно, а так! Плохой из меня нынче охотник.
   – Тебе и незачем участвовать, лежи, лечись. У тебя есть толковые егеря?
   – Как не быть.
   – Распорядись, чтобы их позвали, и прикажи, чтобы они слушались меня.
   – Ах, все это пустое! Пусть Платон Кузьмич распорядится.
   – И еще мне нужны два хороших ружья.
   – Это все Платон Кузьмич. Знал бы ты, Алексей Григорьевич, как трудно быть возвышенным, чувствительным человеком!
   – Откуда же нам такие тонкие чувства испытывать! – заверил я бедного страдальца.
   Больше мне здесь делать было нечего, тем более, что Алевтина, подслушав, о чем я думаю, глядя на бледного красавца и его обожательниц, обижено надула губы и отвернулась.
   Мы с Иваном, прихватив с собой нового управляющего, отправились в оружейную комнату. Арсеналу Трегубова оказался впечатляющим. Большинство ружей и пистолетов можно было, не сомневаясь, отправлять в музей прикладного искусства.
   Однако, мне нужны были не музейные образцы с инкрустацией, позолотой, тончайшей гравировкой и прочими красивостями, а нормальные охотничьи ружья, из которых можно было метко стрелять. Такие тоже нашлись. Я выбрал два английских кремневых ружья, тоже, кстати, завораживающих взгляд классическим совершенством линий.
   – Вот это ружьецо! – восхищенно цокал языком Иван, когда мы шли в село разыскивать кузнецу. – Знатное ружьецо! Это чья работа?
   – Аглицкая.
   – Слышал про такую страну. У них королем Егорий?
   – В смысле, Георгий? Кажется. У них этих Георгиев много было.
   – А из чего ты пули лить думаешь?
   – Как из чего? Из рублей, конечно. Или у тебя есть другие предложения?
   – Из рублей жалко. Я в господском доме видел ложки подходящие. Может, из них сподручнее?
   – Господские ложки много дороже стоят, чем монеты, к тому же неизвестно какой они пробы, а рубли делаются из чистого серебра.
   – Проба-то что, почему бы и не попробовать, – по-своему перевел Иван слово «проба», – только дорогим это оборотень окажется, коли на него столько денег уйдет.
   – Ничего, – успокоил я рачительного хозяина, – мы потом с Трегубова деньги стребуем.
   – Ну, только если так!
   За разговорами мы вошли в село. Жили трегубовские крепостные в скудости. По пути нам не встретилось ни одной новой избы. Видимо, Вошин, при попустительстве помещика, был экономным человеком – обдирал крестьян как липку. Пора была страдная, и народа не было.
   Только около церкви нам встретился крестьянин на чем-то, отдаленно напоминавшем телегу, и показал, где найти кузнецу. Мы прошли в конец села к изрядному глинобитному зданию с прокопченными стенами.
   – Есть кто живой? – крикнул я в «мрачные недра» кузницы.
   Оттуда, не спеша, вышел крупный мужик в кожаном фартуке.
   – Чего нужно? – спросил он без обычной крестьянской робости, исподлобья рассматривая нас с Иваном.
   – Кузнец нужен.
   – Я кузнец, – вежливо ответил он.
   – Можно войти? – спросил я, приятно удивляясь такому непривычному независимому поведению.
   – Входите, коли не шутите, – разрешил мастеровой, сторонясь от входа.
   Мы вошли внутрь. Посередине помещения располагался большая печь с горном. Рядом с ней стояли верстак и невообразимой величины колода с наковальней. По стенам висело множество непонятного на первый взгляд инструмента. Из-за меха высунул чумазый любопытный нос подросток лет тринадцати. Кузнец прошел следом за нами и наблюдал, какое впечатление производит его мастерская.
   – На охоту собрались или пришли ружья чинить? – спросил он, встретившись со мной взглядом.
   – Кое-что сделать нужно, – ответил я. – Горн долго раздувать?
   – Ты, прохожий человек, сперва скажи, что тебе надобно.
   – Пули отлить.
   – У меня для пуль припаса нет, вот если лошадь подковать, то это можно.
   – У меня свой припас. Серебро сможешь расплавить?
   – Никак на охоту за нечистым собрались? – безо всякого удивления спросил кузнец.
   – Именно.
   – Дело хорошее, пособлю. Много пуль нужно?
   – Две, мне и товарищу. Для этих ружей.
   – Оставляй припас, сделаю в лучшем виде.
   – А как ты догадался, что мы на нечисть собрались охотиться? – спросил кузнеца Иван.
   – Чай не на краю света живем. Про господские дела вся округа знает. К тому же на селе бобылка пропала, тоже-то, видно, оборотня дело. Народ в страхе обретается. Меня с собой возьмете? – неожиданно спросил он. – У меня с извергом Иваном Ивановичем давняя дружба, не плохо было бы посчитаться.
   – Не получится, – ответил я. – На него можно только по одиночке охотиться. Иначе ничего не выйдет.
   – Ну, коли так – ладно. А то было бы у меня ружье…
   – Если хочешь поохотиться, я добуду тебе оружие, – пообещал я.
   – И барин разрешит?
   – Куда он денется.
   – Раз так, то пули я вам сработаю самые наилучшие, с крестом. Как раз на нечисть.
   – Вот и хорошо, наша помощь тебе не нужна?
   – А ты, что, барин, в кузнечном деле понимаешь? Как помогать собрался?
   – Как, как – руками.
   – За руки благодарствуйте, у нас и свои имеются, – насмешливо сказал кузнец. – Нам лучше, ежели головой.
   – Чем богаты, тем и рады, – отшутился я. – Вот тебе серебряные монеты. Хватит на три пули: две нам и одну тебе?
   Кузнец взвесил на руке горстку серебряных рублей. Одобрительно качнул головой:
   – Хватит, с излишеством. Ружья оставьте для подгонки пуль. За моим ружьем, коли ты не шутил, сынишка сходит. К вечеру, ежели Бог позволит, будут готовы.
   Мы оставили оружие и в сопровождении «чернокожего» подмастерья вернулись назад в усадьбу. Кузьма Платонович, когда я попросил его дать мальчику ружье для отца, в ужасе замахал руками.
   – Это Тимофею-то кузнецу ружье! Окстись, батюшка, да креста на тебе нет! Это ж у нас первый бунтарь! Сколько его учили, правили! Покойник Иван Иванович на кнутовой правеж его ставил. Думали, помрет, ан выжил и полютовел пуще прежнего! Да знаешь ли ты, что он чуть к Емельке Пугачеву не убег! Да если б он не таким мастером был, его бы давно в острог посадили! Ишь, чего удумал – Тимофею ружье! Да он похуже оборотня будет!
   Старик так разволновался, как будто кузнец уже стоял у него за спиной с оружием.
   – Как же он мог попасть к Пугачеву, он во время бунта был еще ребенком! – попытался я урезонить нервного управляющего.
   – Тимофей – он все может! Хотя и ребенком был, люди зря не скажут!
   – Ну, коли так, тогда конечно, – пошел я на попятный. – Тогда делать нечего!
   – Именно, батюшка! – обрадовался приживал.
   – Тогда в помощь нужно брать человека благонравного, надежного!
   – Истину, истину, голубь ты наш, вещаешь! Только благонравного и надежного!
   – Пойду, попрошу Василия Ивановича, чтобы отправил его со мной на охоту на зверя, – совершенно серьезно сказал я. – И как это мне сразу в голову не пришло!
   – Иди, батюшка, иди! А про Тимофея-кузнеца и думать забудь! Отпроси, кого выбрал, Василий Иванович тебе не откажет! Ты кого с собой взять-то хочешь?
   – Как это кого? Вас, конечно, Кузьма Платонович, кто же здесь еще благонравнее и надежнее.
   – Шутишь, голубь? Над стариком смеешься?
   – Какой же вы старик! Вы мужчина в самом соку! Да и кто, кроме вас, жизнь за Василия Ивановича не пожалеет?
   – Я и стрелять-то не умею! – внезапно сник управляющий.
   – Это ничего, главное, что вы человек надежный!
   – Выходит, больше некого? Вон сколько кругом молодых, да здоровых!
   – А вдруг они тоже бунтовщики? Спасибо, что про кузнеца предупредили!
   – А что кузнец? Тимофей – он с виду только такой страшный. А если приглядеться, то мужик как мужик, не хуже некоторых.
   – Так думаете, лучше его вместо вас взять? Не опасно ли?
   – Господь с тобой, батюшка! Что же в нем опасного-то? Тихий, смирный, одним словом, голубь, а не мужик. Мухи не обидит! – взволнованно зачастил управляющий.
   Мне было смешно видеть, с какой скоростью у Кузьмы Платоновича меняются взгляды на противоположные, и я не удержался еще от одной мелкой пакости:
   – Ну, если он такой тихий да смирный, как же его на оборотня-то брать? Ведь оробеет!
   Загнанный в угол ловчила затравленно посмотрел на меня, но и тут не сдался:
   – Это он с господами тихий, ласковый, а так, если повоевать или что, то чисто орел!
   Глядя на умильно-заискивающее лицо старого лиса, я испытал легкое отвращение и шутить над ним мне расхотелось.
   – Хорошо, отправьте с мальчиком ружье кузнецу, мой денщик укажет, какое.
   – Но, ежели в разумении, – опять завел волынку Кузьма Платонович, – посмотреть по-другому…
   – Тогда на оборотня пойдете вы, – оборвал я. – И пришлите ко мне егерей.
   Приживал скривился, но спорить больше не решился. Ушел исполнять приказ. Я вышел из дома, и ко мне тотчас подошли мужики, сняли шапки и поклонились. Кое-кого я уже видел утром с собаками. Я объяснил им задачу так, как сам понял со слов Костюкова.
   – Облаву большую делать? – спросил один из них, видимо, старший с решительным, волевым лицом.
   – Сами смотрите, я в таких делах не разбираюсь. Думаю, что сгонять много крестьян не стоит – соберите тех, кто посообразительнее. Если найдете волка и удастся его добыть, вбейте в него осиновый кол. Иначе он опять оживет.
   Мужики, как один, перекрестились и надели шапки:
   – Когда, барин, начинать? – спросил старший.
   – Как можно скорее. До полнолуния у оборотня силы будет мало. До этого осталось три дня. Если к этому времени волка не найдете, возвращайтесь в село, иначе он вас там всех перегрызет.
   – А коли не найдем, что будем делать?
   – Не знаю, – честно сказал я, – в таких делах не разбираюсь.
   Мужики посуровели лицами и гуськом ушли в направлении села.
   – Когда начнем? – спросил Иван, возвращаясь после похода в арсенал.
   – Давай завтра с раннего утра. Ночью в незнакомом лесу много не находишься.
   – Я думаю, пешком нам вообще ходить не след. Возьмем верховых коней.
   Мысль мне понравилась. Иван же подумал и добавил:
   – Оборотень на нас с тобой пуще всех сердце держит. Коли увидит, с собой не совладает, набросится! С коня с ним совладать будет способнее.
   – Ты только лошадей сам выбери. Мне – какую поспокойнее. Я, знаешь ли, верхом не очень умею ездить.
   Иван рассмеялся редким скрипучим смехом.
   – Ну, вот хоть чего-то ты не умеешь! А то и швец, и жнец, и на дуде игрец! Неужто на лошади не ездил?
   – Где бы я ездил? У нас уже давно железный конь пришел на смену крестьянской лошадке.
   – Как это железный? – поразился солдат. – Ты это всерьез?!
   – Всерьез. Доживешь – увидишь.
   – Ишь, страсти-то какие! Боязно, поди, на железном-то коне ездить?
   – Мне на простом страшнее.
   Иван ушел, задумчиво качая головой, а я остаток дня посвятил медицинским занятиям: перевязал Трегубова и полечил «бесконтактным» способом волхва. После моего, так называемого, сеанса, он выглядел значительно бодрее, да и сам сказал, что почувствовал прилив сил. Меня же лечение утомило, и я отправился к себе отдыхать.
   Але было не до меня, она наслаждалась «светской жизнью» и плотно общалась с приезжими дамами и барышнями.
   Утренняя обида на мое «черствое» отношение к «бедному страдальцу» и насмешливое к новым подругам у нее уже прошла. Она походя чмокнула меня в щеку, пожелала спокойного отдыха и ускакала в малую гостиную, где, видимо, погружалась в приятнейшую атмосферу местных женских сплетен.
   Меня такое небрежное отношение к любимому мужу немного задело, хотя умом я понимал, что чем больше Аля занята, тем меньше будет волноваться, когда я завтра утром отправлюсь на охоту. Чтобы не дать ей влезть в мои мысли (а они были не самые оптимистичные, я еще помнил леденящий душу волчий взгляд, его гигантские прыжки и растерзанные тела жертв), я надел экранированную шапочку.
   Кроме отдыха мне хотелось, пока есть время, обдумать план предстоящей охоты. Это был мой первый опыт такого рода, и пока ничего умного в голову не лезло. Как охотятся на волков, я знал, в основном, по фильму «Особенности национальной охоты», так что подготовлен был скорее в смысле пития, чем противоборству с хищниками. Еще я знал по книгам и научно-популярным фильмам, что волки необыкновенно умны, осторожны и, когда нужно, отважны.
   Что могут делать люди в их обличий, оставалось только догадываться. И об этом мне меньше всего хотелось думать. Потому я смиренно смежил веки и спокойно проспал до самого ужина. Разбудило меня только приглашение к столу.
   Я наскоро умылся, оделся, напялил на себя парик и вышел в большую гостиную, где собрался весь здешний бомонд.
   За столом сидело человек сорок. Как и вчера, здесь царили простые нравы и хорошие аппетиты. Внимательное отношение ко мне хозяина сразу же обратило ко мне сердца гостей, и меня обласкали едва ли не все, кому хотелось понравиться Трегубову. Сам он сидел тут же во главе стола в своем вольтеровском кресле и нежился в лучах местной славы.
   Давешняя тревога по поводу исчезновения покойного Ивана Ивановича и огорчение от поломанных роз уже прошли, и он был весел и гостеприимен.
   Вина лились рекой, и все гости жаждали принять участие в объявленной на завтра облаве на зверя. Пока же строились неосуществимые, на мой взгляд, планы. Зато дамы с обожанием смотрели на былинных героев. Только моя Аля была необычно печальна, хотя я так и не снял свою ермолку, спрятанную под париком, и о чем я думаю, не знала.
   – Как бы я хотел участвовать в завтрашней облаве! – громко, заглушая общий гул голосов, сказал Трегубов. – Ах, если бы не моя нога!
   – А ты, Василий Иванович, прикажи соорудить себе портшез, – ехидно предложил я. – Вот и поучаствуешь.
   – Это как так? – заинтересовался Трегубов, понявший буквальный перевод французского слова, как «носить» и «стул», но не въехавший в его значение.
   – Пусть тебя носят на кресле носильщики.
   – Ах, что бы я без тебя делал, Алексей Григорьевич! – умилился подвыпивший барин. – Как ты хорошо придумал! Кузьма Григорьевич, голубчик, распорядись, пусть плотники к креслу приделают две оглобли. Вот уж покажем мы теперь Ивану Ивановичу!
   После принятия такого судьбоносного решения Трегубов откинулся в кресле и победоносно оглядел гостей. Что я могу сказать дальше? Общий восторг такой смелости и решительности был ему наградой!
   Началась новая череда тостов, в которой я не принял участия. Предстоящая экспедиция удерживала меня от участия в общем загуле. Сидеть трезвым в подвыпившей компании было скучно, и, когда веселые гости перестали обращать друг на друга внимание, я сделал знак жене и незаметно ушел к себе.
   – Ты что-то задумал? – спросила Алевтина, вслед за мной влетая в наши апартаменты.
   – С чего ты решила? – с максимально возможной фальшивой искренностью, удивленно спросил я. – Ничего я не задумал, у меня все в порядке.
   – Зачем тогда ты спрятался от меня под экраном?!
   – Каким таким экраном? – уже натурально удивился я тому, что она знает это слово, ловко разоблачила меня и до сих пор не показывала вида, что в курсе моей хитрости.
   – Алеша, не нужно меня пугать, – попросила Аля, с тревогой заглядывая в глаза. – Ты собираешься завтра идти на охоту?
   – Да, – ответил я, снимая с головы ненужные более защитные доспехи. – Другого выхода нет.
   – Может быть, нам будет лучше просто отсюда уехать?
   – Я думал об этом, – сознался я, – только представляешь, что здесь тогда будет твориться. Твой Трегубов может только хвастаться, а народ по настоящему запуган.
   – Почему он «мой», – рассердилась Аля. – Ты что, меня ревнуешь?
   Матерь божья! Когда это моя девочка успела нахвататься таких слов и понятий!
   – Честно говоря, есть немного, – сознался я. – Вы так опекаете этого смазливого тунеядца…
   – Глупости, ты просто становишься мнительным.
   – Каким я становлюсь? Аля, откуда ты знаешь эти слова?
   Она лукаво посмотрела на меня своими необыкновенными глазами и по-деревенски прыснула в кулачок:
   – Глупенький, неужели не понимаешь? От тебя же и знаю! Это ты все время думаешь, что становишься мнительным.
   – И ты понимаешь, что значит это слово?
   – Это когда боишься чего-то неблагоприятного для себя, – тщательно выговаривая слова, сказала она и засмеялась.
   – Алька, прекрати меня подслушивать! – деланно рассердился я.
   – А ты ревновать! – парировала она и попыталась увернуться от моих загребущих рук. Правда, сделала это так неловко, что спустя несколько секунд уже билась в объятиях.
   – Глупенький, – прошептала она, когда смогла освободить губы для дыхания, – неужели ты думаешь, что мне нужен кто-нибудь, кроме тебя!
   На этом окончилась наша, так и не начавшаяся, ссора. Потом была такая вспышка страсти, что отползли мы друг от друга в разные углы огромной кровати уже тогда, когда посерели от близкого рассвета окна. Мы так устали, что не успели пожелать друг другу спокойной ночи – заснули на полуслове.
   Потом Аля начала рассказывать что-то интересное. Я же никак не мог понять, что она говорит, она рассердилась и сипло сказала мне в ухо голосом Ивана:
   – Ваше благородие, Алексей Григорьевич, вставай! Царство божье проспишь! – после чего решительно тряхнула меня за плечо.
   Я с трудом разлепил глаза и спросил:
   – Что, уже пора?
   – Кони оседланы, ждут у крыльца, – доложил солдат.
   – Тише, не разбуди жену, – попросил я, с сожалением покидая мягкое пуховое блаженство.

Глава пятнадцатая

   То, что творилось на большом дворе Завидовской усадьбы, прочитать можно в поэме А.С. Пушкина «Граф Нулин» – лучше и точнее не сказать:
 
   Пора, пора! Рога трубят;
   Псари в охотничьих уборах
   Чуть свет уж на конях сидят,
   Борзые прыгают на сворах.
   Выходит барин на крыльцо,
   Все, подбочась, обозревает;
   Его довольное лицо
   Приятной важностью сияет.
   Чекмень затянутый на нем,
   Турецкий нож за кушаком,
   За пазухой во фляжке ром,
   И рог на бронзовой цепочке.
 
   Только барин не вышел, как у Александра Сергеевича, на крыльцо, а, довольный, сидел в своем кресле, к которому местные умельцы привязали два длинных шеста, покоящихся сейчас на дюжих плечах четырех мужиков.
   Он был одет по-походному и держал в руках внушительного вида ружье. Остальные участники вчерашней компании, еще не протрезвев после вечерней попойки, в разных позах сидели на верховых лошадях, на мой взгляд, не очень радуясь предстоящей потехе.
   У ворот в имение сгрудилась толпа крестьян, оторванных с полевых работ ради такого значительного события, как облава на волка.
   Мы с Иваном отошли в сторонку, где высокий белокурый мужик держал под уздцы трех верховых лошадей.
   – Твоя вон та, низенькая, – указал солдат на пегую кобылку с симпатичной мордой, благосклонно принимавшей ухаживания каурого жеребца.
   – Кузнец пришел? – спросил я и, как положено в таких случаях и что не раз наблюдал со стороны, осмотрел упряжь.
   – В порядке? – ехидно спросил Иван, понимая, что в упряжи я разбираюсь так же плохо, как в верховой езде.
   – Не признал, барин? – не дав мне достойно ответить Ивану, рассмеялся блондин, обнажая крупные ровные зубы. – Я и есть кузнец.
   – Прости, Тимофей, я тебя в таком виде не признал. Ты сегодня совсем другого цвета!
   – Как же, перед походом баню протопил. Мы люди с понятием! Может, на смерть идем!
   – Ладно тебе каркать. Пули сделал?
   – Как обещал. И у батюшки освятил.
   – Ладно. Подождите. Сейчас соберусь, и поедем.
   Однако быстро собраться мне не удалось, нашлось много дел, которые я упустил с вечера, предаваясь, как говорится, любовной страсти. Когда, наконец, был готов, мои товарищи успели хорошо познакомиться и найти общий язык.
   – Ишь, как ты ладно снарядился! – со скептической улыбкой похвалил Иван мою экипировку. – В таком снаряжении можно не то, что на оборотня, на турки идти!
   – Скажешь тоже, – скромно откликнулся я, не без удовольствия осматривая себя. Вид у меня был впечатляющий: за пояс засунуты два дуэльных пистолета, на боку в роскошных ножнах сабля, за плечом английское ружье.
   – Может быть тебе, барин, коня другого взять? – поддержал Ивана кузнец. – На этой кобылке-то при такой красоте будешь смотреться куце!
   – Ничего, мне и так сойдет.
   – Садись в седло, я тебе поправлю стремена, – предложил солдат, заметив, что я во время разговора с опаской кошусь на лошадь.
   Внутренне перекрестясь, я всунул ногу в стремя, взялся за луку седла и, как на велосипед, вскочил на лошадь. Оказалось – ничего страшного. Животное лишь переступило с ноги на ногу и продолжило нежничать с каурым жеребцом.
   Стремена были мне коротки – нога полностью не распрямлялась, и сидеть в седле было неудобно. Иван распустил какие-то сыромятные шнурки, и все, что нужно, отрегулировал. Я уперся ногами в металлические подножки и почувствовал себя значительно надежнее и устойчивее.
   – Спасибо, – поблагодарил я солдата, удобнее устраиваясь в седле, и засунул ружье в седельный чехол, – теперь давайте думать, куда направимся. Общая охота идет на восток, нам остаются три другие стороны света.
   – Это как? – не понял Тимофей.
   – Ты поедешь туда, – указал я пальцем на север, Иван в ту сторону, я – на юг. Ружье, кстати, у меня заряжено?
   – А то, – кивнул Иван, – подсыплешь порох на полку и стреляй.
   – Тогда, с Богом!
   Не дожидаясь, когда главная охота тронется в поход, мы как три богатыря с распутья, разъехались в разные стороны. Утро было прекрасным. Солнце только взошло и раскрасило длинные тонкие облачка во все оттенки оранжевого цвета. Пели птицы, шныряя в поисках мошкары над близким полем. Моя симпатичная лошадка ровно бежала по меже к синеющему вдалеке лесу.
   Ехать верхом мне понравилось. Кобылка повиновалось малейшему движению повода и не выкидывала никаких коленец. Для тренировки я несколько раз останавливал ее и поворачивал из стороны в сторону.
   Миновав большое поле, подходившее к самому лесу, я остановился на опушке. Дальше нужно было продвигаться, соблюдая осторожность. Однако лес был редкий, светлый и опасаться внезапного нападения не приходилось. Это расслабляло, и я просто ехал, дыша полной грудью свежим воздухом и праздно глядя по сторонам. Как можно в таких просторах отыскать прятавшегося оборотня, я по-прежнему не представлял. Оставалось надеяться на удачу. Коли гора не идет к Магомету, Магомет сам придет к горе.
   Лес, между тем, оставался все таким же, и я начал дремать, оставив право выбирать направление лошади. Она, как говорится в таких случаях, не подвела – вывезла на большую дорогу. Чем дальше мы продвигались, тем меньше у меня оставалось энтузиазма. Никаких ям или медвежьих берлог на обочине почтового тракта мне пока не попадалось. Все те же однообразные деревья в светлом сухом лесу.