Шихов Анатолий. Вечернее утро

   - Сейчас я что-нибудь приготовлю, Тонкий Ход.
   - Меня зовут Лев Александрович, - сознался он потупясь.
   - Не теряйся, Лева, - встрял Внутренний Голос, и Лев Александрович поблагодарил его.
   Она ушла на кухню, а он не посмел пойти за ней. Оставшись один, Лев Александрович постоял у окна с фанеркой вместо форточки, посмотрел на странные хижины из бетона, но под первобытной кровлей вместо крыш, спросил себя, бывает ли так, чтобы Внутренний Голос, став женщиной, объяснялся тебе в любви, а теперь эта глазастая красавица с волной волос - вот она, живая и реальная...
   Он присел, затем прилег на кровать, застланную шкурами, закрыл глаза. В голове гудело. Лев Александрович постарался расслабиться, и тело его растеклось, как студень, а потолок поплыл вместе с пространством. Красавица Стирма мурлыкала на кухне, задавала какие-то вопросы... Ему бы пойти туда, показать себя в обществе очаровательной дамы, а он не смел, в глубине души надеясь, что она сама снизойдет до него.
   ДОГАДКА
   Он проснулся от удушья. Было совершенно темно и невыносимо воняло потом. В рот почему-то набилась шерсть - неужто они опять пытаются накормить его чем-нибудь экспериментальным? Лев Александрович стал ждать фиолетового цвета или ромашки на фоне этой черноты. Ему стало мерещиться, что дышит он за двоих. Во всяком случае кто-то повторял его вдохи. Ромашка не появлялась. Он пошевелился и вздрогнул, коснувшись горячего тела. Сообразив, что он лежит в постели с собственной женой, а все эти кошмары ему просто-напросто приснились, Лев Александрович скинул с себя одеяло, сел, опустив на пол босые ноги. Паласа на полу не было. В окно пробивался зеленоватый свет белой ночи. Сам он был мокрым от пота, даже волосы прилипли ко лбу. Он встал, с удовольствием потянулся, остывая, и пошлепал посмотреть на Риточку в кроватке, но кроватки не было. Не оказалось и полированного гарнитура, не висела и люстра из чешского хрусталя, и вообще комната не та. Он вернулся в комнату с кроватью и увидел в постели совершенно голую женщину. Красавица Стирма возлежала на шкурах грациозно, как кобра. Затаив дыхание, он присел на краешек постели, в которой только что спал. Значит, она сама раздела его, а он так и не проснулся. Не смея прикоснуться к ней, он рассматривал ее тело в мраморном свете белой ночи. Стирма повернулась и вместо женской груди он увидел четыре мужских соска... и руки... Ему только казалось, что она не снимала эластичных варежек... Просто у нее не было пальцев, а была сплошная ладонь, как ласта... Бедная, бедная женщина! Как тебя угораздило родиться получеловеком? Кто ты в действительности - русалка или фея во плоти?
   В полутьме он бесшумно поискал брюки. Они оказались выглаженными и почему-то хрустели; рубашку не отыскал, зато нашел пиджак и вышел на кухню попить. Вода нашлась в деревянном ведре; присев, он напился через край, затем сел на чурбак к столу, похлопал себя по карманам: хотелось курить, а сигареты давно кончились. Лев Александрович поставил локти на стол, закрыл лицо руками.
   - Давай-ка, приятель, еще раз сообразим, что к чему.
   - Давай, Лева.
   - Стало быть, Лида вручила нам куклу для Риточки, так?
   - Так.
   - И мы пошли парком, где нас застала гроза, так? Так.
   - Но если честно, то на грозу это походило мало. Чем это могло быть?
   О летающих тарелках он был наслышан. Вова Митрофанов, помнится, говорил, что видел такую тарелку собственными глазами, она якобы выделывала фигуры высшего пилотажа. Но Лев Александрович старался не связываться с фанатичными тарелочниками, и к рассказам подобного рода относился осторожно. Но нельзя ли предположить, что он все-таки угодил под влияние одного из таких чудес?
   - Тут что-то есть, - одобрил Внутренний Голос. - Валяй дальше.
   - И нас с тобой взяла на борт летающая тарелка.
   - Большей глупости я от тебя не слышал.
   - Скажем иначе: она продемонстрировала некоторые из своих чудес.
   - Для чего?
   - Чтобы встреча со Стирмой не показалась мне слишком потусторонней: ведь она меня любит, и я это чувствую. Я искал ее всю жизнь, не найдя, женился на Лиде, а судьба моя - вот она!
   Внутренний Голос отчетливо хихикнул.
   - Что с тобой, приятель? - взволнованно спросил Лев Александрович, удивляясь собственному волнению.
   - Ничего, - ехидно сказал Внутренний Голос. - Просто мы с тобой отвлеклись. Давай по существу.
   - Спасибо. Итак, согласись: мы твердо знаем - жидкости не сжимаются. Однако их распад в принципе осуществить можно, стоит лишь разогреть до температуры три тысячи градусов в лабораторных условиях. Послушай, парень, а что, если мы с тобой угодили именно в лабораторию?
   - Ну, предположим.
   - Я возвращаюсь к той нелепой мысли: не могла ли эта пресловутая тарелка или что-то вроде нее, взять нас к себе на борт и взяла вместе с нашей средой - с воздухом, которым мы дышим, с изображениями предметов, которые нас окружают и даже вместе с земными звуками, - продолжал Лев Александрович, а подсознанием все еще думал о спящей красавице Стирме, которая его раздевала, а теперь спит, как убитая... Он не помнил, чтобы переспал с ней, и теперь сожалел. Может, вернуться?
   - Лева, ты отвлекаешься. Для чего эти тарелочные сложности?
   - Но ведь надо же создать условия для того, чтобы переход из одной цивилизации в другую не оказался смертельным от обыкновенного стресса.
   - Ну, допустим.
   - Вспомни, как мы курили. Почему папиросный дым собирался в шары и почему исчезал? Это была обыкновенная дезинфекция, иначе за время полета мы попросту отравились бы собственными выделениями. Согласись, что подобный принцип дезинфекции в земных условиях неосуществим.
   - Разумеется.
   - Мы потребовали воды, и нам подали ее в виде шара.
   - Не могли налить в стакан?
   - Ну, приятель! У них все по-другому. Почему мы должны требовать от них хлеба и колбасы? Может быть, они понятия не имеют, что это такое и предложили дикую смесь белков, жиров и углеводов. Убедившись, что эксперимент не получился - снесли яйцо - синтезировали его точно так же, как это делает курица в своем организме.
   И все же, - подсознательно думал Лев Александрович, - вернуться или не вернуться? Спит она или притворяется? И что с ней делать? Может, она вовсе не женщина с этими сосками-пуговками.
   - Почему для своих экспериментов они выбрали именно нас с тобой? - с некоторой обидой спросил Внутренний Голос.
   - Для исследователя нет принципиальной разницы, какую из двух одинаковых бактерий поместить под микроскоп первой. А люди на земле физиологически все одинаковы, стало быть, нас захватили случайно.
   - И куда забросили?
   - На свою планету.
   - Но космонавт Джефсон говорил, что длительные космические путешествия нереальны.
   - Это с земных позиций нереальны. Они же по-другому устроены.
   - И кто такой тот плешивый паникер?
   - Гуманоид.
   - А кто такая Стирма?
   - Тоже инопланетянка.
   - А что мне с ней делать? Она такая красивая...
   - Она - твоя судьба. Ее любовь погубит тебя.
   - Не паясничай. Она, вероятно, не стопроцентная женщина... И если мы на другой планете, то инопланетяне вовсе не обязаны походить на нас, жителей Земли.
   - Зато посмотри, какие у них крысы! А этот червяк! Брусника, похожая на яблоню - где ты видел что-нибудь подобное на Земле?
   В дверях неожиданно появилась Стирма со свечой, огонек которой она прикрывала ладонью в эластичной варежке телесного цвета. Сквозь варежку просвечивали жилки. На ней был вязаный халатик.
   - Лева, с кем ты тут шпрехаешь? - спросила она, застегиваясь.
   - Это тебе приснилось. Я хотел бы умыться.
   Стирма поставила на стол самодельную бесформенную свечу.
   - Что у тебя с электричеством? - Лев Александрович порыскал глазами по потолку в поисках лампочки - не было.
   - Ты почему бросил меня? - обиженно спросила она, пропустив мимо ушей вопрос про электричество.
   - С тобой невыносимо жарко.
   Он поискал краны с горячей и холодной водой. Их не было вовсе, а концы труб ничем не заткнуты. Зато в углу висел рукомойник, то есть, обрубок бамбука с водой внутри. Лев Александрович скинул пиджак, остался голым с волосатой грудью.
   - Что это такое? - спросила она, розовой ластой потрогав браслет его часов. Он машинально взглянул на циферблат, затем уставился на ее прическу. Это была хорошо ухоженная шерсть.
   - Идут, как ни странно, - растерянно пробормотал он.
   - Идут? Критиковать?! - Стирма испуганно прилипла к зеленому окну, укоризненно спросила: - Мон шер, кто идет?
   - Я про часы. Идут, говорю.
   - Куда идут? - весело спросила она, нежно погладив его по руке, будто лизнула ладонью, похожей на язык. Он невольно отдернул руку.
   - Да не "куда", а все туда же - в вечность. Неужели вы все такие недоразвитые?
   - Почему недоразвитые? Ты сам какой-то дроллиг.
   - Я-то не чудак. Вот один мой знакомый чудак впервые увидел верблюда и воскликнул: "Не может быть"!
   - Верблюда? А что это такое?
   - Долго объяснять. Дай мне зеркало и ножницы. Она принесла осколок черного стекла вместо зеркала и громадные кованые ножницы, надо полагать, сворованные у садовника.
   - Мне бороду стричь! - Лев Александрович отшвырнул ножницы
   - Ке барба со мной? - спросила она по-русско-испански. В ее вопросе было много недоумения.
   - Не "ке барба", а бороду. Не "скучно", а стричь, понимать надо!
   - Зачем зеркало? Сними да стриги.
   Стирма без тени смущения дернула его за бороду, и Лев Александрович чуть не взвыл от боли.
   - Опять! - разозлился он. - Давай без рук!
   Стирма надулась.
   Пока он умывался, а затем искал полотенце и, не найдя, вытерся носовым платком, она разогрела завтрак. Вернувшись, он повесил мокрый платок на трубу газопровода, накинул пиджак, присел к столу. Дымилось мясо, отдельно - салат в фаянсовой тарелке. Вместо хлеба подала пару яиц. Во всяком случае, он так сначала подумал. Но это оказались типичные зерна с бороздками от вершинки к вершинке.
   - Что это за штука? - спросил он, рассматривая мокрое зерно.
   - Пшеницу не видел? - развеселилась Стирма.
   - Это - пшеница?
   - Конечно.
   - Можно подумать, что она растет на деревьях!
   - Конечно. Я ведь нашла тебя в пшенице.
   - Во, номера! А мне мама шпрехала, будто нашла меня в капусте. Я начинаю подозревать, что родился вторично. Неужели это была пшеница, а не бамбуковая роща?
   И вилка, и нож оказались коваными. Он попробовал разрезать зерно. Моченое, оно резалось, как сыр. Стали есть. Мясо оказалось густым горячим студнем, терпким, горьковато-соленым. Она ела, а он смотрел ей в рот, любуясь зубами, не зубами даже, а пластинами, сверху и снизу, обе полукруглые... Это даже красиво...
   - Почему ты живешь в этой первобытной халупе?
   - По указанию Великого Босса нас изолировали.
   - Кого - вас?
   - Всех, кто здесь.
   - А почему босс указал изолировать тебя?
   - Я родила урода, - созналась Стирма, помявшись.
   - Ну и что? - спросил он как можно равнодушнее. - Какого урода? Любая женщина может родить урода. Как выглядел твой ребенок? Я сильно подозреваю, что вы не знаете, где право, а где лево, и вообразили, что правая ручка должна быть слева.
   - У него ручек не было совсем, а ножки выросли там, где уши, и трудно было понять, кто это - мальчик или девочка...
   - И что? Все женщины этой резервации родили уродов?
   - Да.
   Она уронила вилку, но поднимать ее не стала, а ушла в другую комнату, и Лев Александрович услыхал всхлипывание. Ему тоже расхотелось есть. Надо было пойти к ней, утешить, извиниться, а может, и приласкать... Да, но эта постель...
   - Стирма! - крикнул он. - А кто был твой муж?
   - Я жила в гареме! - зарыдала она. Лев Александрович терпеть не мог женских слез, а потому окончательно растерялся. И тут в дверь заколотили, надо полагать, ногами, и ворвалась толпа джинсовых подростков, и Лев Александрович мгновенно почувствовал себя стиснутым, словно в автобусе в час пик.
   - Вы на следующей выходите? - осведомился Лев Александрович
   Мальчишки молча выдавили его на улицу. Было уже светлым светло, и Лев Александрович немного оторопел, увидев плешивого гуманоида, теперь уже в роскошном парике.
   - Это он! - закричал лодочник, тыча пальцем в сторону Льва Александровича.
   Четверо юнцов подтолкнули пленника к карете, запряженной двумя велосипедистами, которых в странах третьего мира называют рикшами, засунули его в распахнутую дверь, усадили на деревянную скамью, и повозка тронулась.
   - Ребята, - сказал он, стиснутый с боков двумя хунвейбинами, - у вас это называется критикой? А по-моему, это типичное насилие над личностью.
   И тот и другой выразительно пошевелили обнаженными саблями. Одеты они были одинаково - в серые свитера и штаны, сплетенные из веревок. В катафалке было не повернуться, ни одного окна, свет пробивался лишь сквозь щели в неструганых досках, бросало из стороны в сторону, наверное, ехали по ухабам. Когда попадалась ровная дорога, было слышно, как пыхтят рикши и скрипят колеса.
   - Ребята, вы, случайно, не инквизиторы? А то ведь я большой грешник, нам с вами будет о чем потолковать.
   - Пошпрехай у меня! - жиденьким тенорком пригрозил хунвейбин справа.
   - Но я хочу знать, куда вы меня везете.
   - К Боссу! - свирепо сказал хунвейбин слева.
   - Наконец-то! - радостно воскликнул Лев Александрович. - А то все босс да босс. Сейчас я его ка-ак раскритикую!
   - Увы, - добавил Внутренний Голос. - Мы с тобой страсть как любим жариться на сковороде.
   - Иди-ка ты знаешь куда? В черную дыру!
   Хунвейбины переглянулись, но промолчали.
   Лев Александрович ехал, пощипывая бороду: соображал, как от нее избавиться. После купания она задубела, стала, как веник... Ну что же... Вероятно, везут к большому начальству... Даже если это окажется начальник большой тюрьмы, то должны, черт побери, побрить! В баню сводили бы, а то завшивеешь тут.
   Мальчишки, между тем, разговорились, перебрасываясь репликами мимо лица Льва Александровича. Слушая их, он поглядывал то на одного, то на другого. Как выяснилось, юнца справа звали Ванькой, второго почему-то Юзеком. Они говорили про Босса, хвалили его мудрость, неувядаемый авторитет, желали сто лет жизни. На их личиках было столько неподдельного восторга, что Внутренний Голос воскликнул:
   - Да полноте! Это ли не спектакль?
   - Но если босс настолько мудр, - объяснил ему Лев Александрович, то встретиться с ним полезно: два мудрых человека обязательно поймут друг друга.
   Он воспрял духом. Повеселев, то и дело покашливал в кулак, чтобы не рассмеяться: Ванька с Юзеком совершенно серьезно говорили на ужасном славянско-романском эсперанто. Им, например, ничего не стоило сказать "гутно" вместо "хорошо", "фарать" - "ехать". Оба не обращали на его покашливание ни малейшего внимания.
   Краем уха он прислушивался к сопутствующим звукам: хоть бы собака залаяла или милиционер засвистел. Но вот по булыжникам прокатилась встречная карета, и рикши обменялись репликами.
   - Здоровеньки булы! - крикнули те по-украински.
   - Терве! - ответили эти по-фински.
   - Куда фараешь? - спросили те по-тарабарски.
   - Разбойная тайна! - ответили эти по-пижонски.
   Лев Александрович едва не схватился за живот, выслушав эту белиберду. Однако реплика "разбойная тайна" его насторожила: неужели и в самом деле разбойники? Но к чему такая экзотическая экипировка нормальным цивилизованным разбойникам двадцатого века?
   Наконец карета остановилась; заскрипели тяжелые двери, наверное ворота; пропустив карету, они опять заревели. Ванька выскочил первым, за ним вылез Лев Александрович, огляделся.
   Его привезли к двухэтажному дому, каких полно в Сенеге, их строили пленные немцы. За высоким бетонным забором из монолитных плит он успел увидеть лишь часы на какой-то башне, и она сильно напоминала почтовую башню родного Сенега. Часы показывали половину двенадцатого, а у Льва Александровича было только около девяти, и он, подталкиваемый Ванькой и Юзеком, подвел свои часы.
   Оказалось, к зданию подъехали почему-то с тыла, и конвоиры повели пленника вокруг. Шли по бетонным плитам, которые растрескались и расползлись, проросли мхом - с трудом угадывалась древняя аллея. Обойдя здание, очутились перед фасадом с колоннами, и Лев Александрович к изумлению своему прочитал на фронтоне:
   ГОСБАНК
   Госбанк этот никак не охранялся, если не считать высокого забора. Конвоиры вдвоем навалились на высокую дверь, и та заскрипела, словно тормоза такси. Лев Александрович вошел в вестибюль с мраморным полом и с решетками на окнах, но миллионера здесь тоже не было. Ему никогда не приходилось бывать в госбанке, и сейчас он поразился: пусто, гулко и темно. Окна были заделаны квадратами фанеры с дырками в них в шахматном порядке, они-то и пропускали свет, все трое оказались как бы в пересечении множества крохотных прожекторов.
   Когда его повели по мрачному коридору, который освещался почему-то редкими лампадками, Внутренний Голос спросил:
   - Если это госбанк, то как у них выглядит тюрьма? Поскольку шли по мраморному полу, то Лев Александрович нашел достойный ответ:
   - Если это тюрьма, то для хороших людей.
   Наконец дошагали до нужной двери, не менее массивной, чем входная. Ванька с Юзеком опять навалились на нее, с трудом открыли, и Лев Александрович охотно вошел в просторное помещение, опять же, с мраморным полом и с решетками на окнах. Рамы тоже были заделаны кусками фанеры, но без дырок, свет пробивался в редкие квадраты разноцветного стекла - синего и зеленого. В центре зала возвышался громадный стол важного чиновника, за ним в плетеном кресле Лев Александрович с трудом разглядел какого-то мальчишку.
   - Босс! - подсказал Внутренний Голос.
   - Будет врать, - не поверил Лев Александрович.
   Доложил, как ни странно, Ванька, хотя командовал всегда Юзек.
   - Сэр, - пропищал Ванька, - в дорфе поймали дроллига. Ночевал у Стирмы.
   - В деревне поймали идиота, - перевел Внутренний Голос с англо-русско-немецкого.
   - О'кэй, - сказал "сэр" тенорком. Он сделал едва заметный жест куда-то в угол, и возник школьник с папкой под мышкой. Его детское личико было сурово, и Лев Александрович не удержался от улыбки.
   - Терве! - неожиданно поздоровался Внутренний Голос по-фински.
   - Здоровеньки. Зитцайте, пожалуйста, - сказал мальчишка из кресла.
   Лев Александрович послушно сел, подавив улыбку: опять это обрусевшее "зитцайте" - садитесь!
   На когда-то полированном столе красного дерева стояло три телефона черный, белый и синий, но никаких бумаг, никаких письменных приборов.
   Оба юнца были одеты в одинаковые вязаные костюмы, у обоих по красной ромбовидной стекляшке на правой стороне груди. Ребята не то закончили вузы, не то эти знаки говорили о принадлежности к большому начальству. Вели они себя чересчур внушительно, и потому Лев Александрович с трудом сдерживал серьезность.
   Мальчишка с папкой вынул тетрадь, захрустел бледными страницами. Льву Александровичу показалось, что тетрадь эта сшита из листьев какого-то дерева. Второй, так сказать, "сэр" с некоторым беспокойством рассматривал волосатую грудь "дроллига". Лев Александрович заметил, что тот и другой старательно избегают его взгляда. Оба представителя власти явно не знали, с чего начать, и Внутренний Голос не нашел ничего лучшего, как представиться первым:
   - Нас зовут Лев Александрович Узлов.
   - Я живу на планете Земля в городе Сенега, - добавил Лев Александрович, несколько опешив от высокомерия Внутреннего Голоса.
   - По указанию Великого Босса барбу приклеивать нельзя, - сказал "сэр".
   - Бороду? Я ее не приклеивал. Натуральная борода со знаком качества, сказал Лев Александрович, а Внутренний Голос услужливо констатировал: "Это вовсе не Босс, а ученый секретарь". Лев Александрович ощупал карманы пиджака, накинутого на голое тело, нашел транзистор, но показывать не стал, а вынул пропуск на завод, поскольку других документов не носил.
   - Если угодно, вот мои полномочия.
   Он попытался предъявить пропуск в раскрытом виде, но растерялся: буквы расползлись, фотокарточка отклеилась и покоробилась.
   - Пардон, - добавил он. - С одним вашим умником мы толковали о высоких материях, и в результате репутация моя, стало быть, подмокла.
   Во внешности "сэра" было что-то японское: невзрачный, медлительный, еле заметные брови, совершенно гладкое лицо без признаков растительности. Взяв пропуск миниатюрными ручками, он зачем-то понюхал, прищурясь, посмотрел на фотокарточку. Паренек был сильно близорук, но очков не носил.
   - Воте вэ мен на картинке? - спросил он.
   - Что за человек на картинке? Это не картинка, а фотокарточка, на ней запечатлен я сам. Правда, за время этого вынужденного путешествия я значительно изменился, но уверяю вас, что субъект на снимке и моя собственная персона - одно и то же лицо.
   - Джон, ты чего-нибудь понял? - спросил мальчишка с папкой.
   - Дроллиг и есть дроллиг, - враждебно сказал Джон.
   - Еще бы! - хмыкнул Внутренний Голос. - Станешь идиотом, попав в сумасшедший дом.
   - Не встревай! - велел Лев Александрович.
   - Чего вы махали в изоляторе? - спросил Джон из кресла.
   - Ничего я не махал. Меня привела туда одна ваша мисс.
   - По указанию Великого Босса ходить туда нельзя.
   - Слушай, мальчик, скажи своему боссу, чтобы он дал указание твоему папе хорошенько выпороть тебя.
   Мальчишка с папкой поежился, а Джон невозмутимо уточнил:
   - Вы с ней шляфали?
   Вопрос был слишком недетским, и Лев Александрович задумался, переводя. "Шляфен" по-немецки "спать", но вовсе не переспать с женщиной. Однако Джон спрашивал именно об этом, не рано ли ему задавать такие вопросы?
   - У меня есть фрау, - подсказал Внутренний Голос.
   - Бросьте вы, - возмутился Лев Александрович. - А то обижусь. Скажите, в конце концов, на какой планете я нахожусь и что со мной будет.
   - С Луны он свалился, что ли? - по-русски, но с непонятным акцентом спросил мальчишка с папкой.
   - Но на какую планету я упал?
   - По-моему, он не мутант, - сказал Джон про Льва Александровича, и эта реплика показалась Внутреннему Голосу оскорбительной, но оба сдержались.
   - А может быть, он один из сыновей Добри?
   - Такой большой? - не поверил Джон.
   - Тут явно что-то не чисто. По-моему, налицо какая-то связь с Великим Боссом.
   - А старик еще живой?
   - А леший его знает. Вообще-то там постоянно видят одну из жен Добри
   - Кого мы в последний раз хоронили?
   - Изобретателя свечки. Он устроил пожар.
   - Вот что, Вася: поезжай, проверь, как чувствует себя босс. Расскажи про этого, спроси, можно ли ему жить?
   - Ничего себе, - ужаснулся Внутренний Голос, однако Лев Александрович сам сдерживал ярость, и ему не давал распоясаться.
   - Нет уж, Джон, поезжай сам, - между тем заартачился Вася.
   - Вася! - сурово сказал Джон. - В мои-то годы! Как ты себя ведешь?
   - Но ты же знаешь, что у меня жена беременная! - Ну и что?
   - А то, что он меня сглазит, это отразится на жене, и она родит урода!
   Так препирались они, а Лев Александрович, сильно нервничая, расшифровывал смысл диалога. Получалось, что мальчишка Вася женат; в этих местах поселился некто таинственный, который чем-то терроризирует население - все настолько бояться сглаза, что женщины со страха рожают уродов. Дело оборачивалось гораздо серьезнее, чем выглядело. Впрочем, прямой угрозы еще не было, и Лев Александрович немного успокоился. А еще он догадался, что они только с ним говорят на этом ужасном эсперанто, а между собой - очень хорошо по-русски с едва уловимым английским акцентом.
   - Они считают нас неполноценными, как Ваньку с Юзеком, - сообразил Внутренний Голос. Лев Александрович решительно встал. Ребята разом замолчали, испуганно переглянувшись.
   - Товарищи, прошу мне объяснить, что со мной произошло, и где я нахожусь.
   - Это вы сначала объясните, кто вы такой и что делали у Стирмы! - не менее решительно потребовал Джон.
   - Она сама привела меня в вашу глупую деревню! - закричал Лев Александрович. - Эта девушка спасла меня от верной смерти! Не мог же я отказаться от ее гостеприимства, тем более, что переночевать негде!
   - Чем вы больны? - прокурорским тоном спросил Джон. Разгневавшись, он даже стукнул кулачком по столу.
   - Ах ты сопляк! Да я тебе сейчас уши надеру!
   Лев Александрович двинулся к Джону. Вася загородил было собой своего шефа, но Лев Александрович ногой отпихнул его, как кошку, и тот, как кошка, отлетел к двери. Лев Александрович, сам не зная для чего, поднял Джона вместе со стулом, но приподняв, растерялся: у мальчика старчески слезились глаза. Крохотными ручками он вцепился в бородищу Льва Александровича, повис на ней, а кресло грохнулось. Между тем находчивый Вася заколотил пяткой в двери, вбежали Ванька с Юзеком, и через две минуты отчаянной возни Лев Александрович нашел себя в тесной каморке с дырой под дверью.
   - Никакого уважения к правам человека, - ворчал Внутренний Голос, Лев Александрович потирал ушибленные места. Ему трудно было вздохнуть, гудело в затылке и болел указательный палец - кто-то укусил. Сквозь двери доносились вопли: стонала женщина, справа плакал навзрыд, кажется, мальчик, а в глубине коридора хором пели что-то незнакомое.
   - Сижу за решеткой в темнице сырой, - сострил Внутренний Голос.
   - А нечего было нарываться.
   - Сам сорвался.
   - А ты подзуживал.
   - Я себя мужественно сдерживал. Это ты первым оскорбился.
   - А в рукопашную бросился ты, а не я.
   - А чего они хамят!
   - Оба мы хороши.