(1) ЕВРОПЕЙСКАЯ РЫНОЧНАЯ ЭКОНОМИКА, ОБРЕТШАЯ 19.06.04 СВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ КОНСТИТУЦИОННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ, И (2) ЕВРОПЕЙСКИЙ РУССКИЙ ЯЗЫК ТАК СЕГОДНЯ ВЫГЛЯДИТ СУДЬБА ЕВРОПЫ.
ОБРЕТЕНИЕ (САМОРАСКРЫТИЕ В САМОМ СЕБЕ) РУССКИМ ЯЗЫКОМ СВОЕЙ КОНСТИТУИРУЮЩЕЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ ПОЭТИКИ ЕСТЬ, ПО СУЩЕСТВУ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ АВТОРСТВО НОВОЙ РОССИИ.
Процесс образования Великой Европы имеет гораздо более широкий всемирно-исторический формат, нежели чем процесс конституционализации ЕС. Институциализация Единой Европы должна обрести свою фундаментальную онтополитическую теорию.
Образование США в полемике со Старой Европой было, по существу, ВЫНЕСЕНИЕМ ЕВРОПЕЙСКОЙ ИДЕИ НА НОВУЮ ПОЧВУ, ГДЕ ОНА РАЗВИЛАСЬ В ИСТОРИЧЕСКОЕ КАЧЕСТВО МИРОВОГО ЛИДЕРСТВА ЕВРОПЕЙСКОЙ МИССИИ ДЕМОКРАТИИ.
КОНВЕНТ ОТЦОВ-ОСНОВАТЕЛЕЙ США БЫЛ, ПО СУТИ ДЕЛА, ПЕРВЫМ ЕВРОПЕЙСКИМ КОНВЕНТОМ, КОТОРЫМ НЕВОЗМОЖЕН БЫЛ В СТАРОЙ ЕВРОПЕ, СКОВАННОЙ ИМПЕРСКИМИ СХЕМАМИ.
ТАК И НЫНЕ, НЕОБХОДИМ НОВЫЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ КОНВЕНТ ОТЦОВ-ОСНОВАТЕЛЕЙ ЕВРОПЕЙСКОГО ФЕДЕРАЛИЗМА, ВЫНЕСЕННЫЙ ЗА РАМКИ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА, СВОЕГО РОДА СТАРОЙ ЕВРОПЫ ДЛЯ ПРОСТРАНСТВА СОДРУЖЕСТВА НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВ.
ЕВРОПЕЙСКИЙ СМЫСЛ НАХОДИТ СВОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ, КАК В ИНСТИТУТЕ НОВОГО ЕВРОПЕЙСКОГО КОНВЕНТА.
ИНСТИТУТ НОВОГО ЕВРОПЕЙСКОГО КОНВЕНТА ДОЛЖЕН ОСУЩЕСТВИТЬ ПРЕОБРАЗОВАНИЕ СНГ В СОДРУЖЕСТВО НЕЗАВИСИМЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ, В РОССИЙСКУЮ ФЕДЕРАЦИЮ РУССКОГО ЯЗЫКА.
Мы, таким образом, стоим перед задачей геополитического развития СНГ, Российской Федерации, как Великого соединения европейских государств, образуемого из новых независимых государств членов СНГ. Еще в 1996 году на Саммите ОБСЕ Шеварднадзе высказал продуктивную идею о том, что европейская фундаментальная ориентация это то, что объединяет все новые независимые государства с их разновекторными интересами. Приходит время воплощения этой мысли. В начале 21-го века на пространстве СНГ должен быть творчески повторен, продолжен опыт отцов-основателей американского федерализма, как ОПЫТ ВОПЛОЩЕНИЯ СМЫСЛА ЕВРОПЕЙСКОЙ ИДЕИ, должно быть в результате модернизации СНГ создано Содружество независимых европейских государств СНЕГ.
Новый Европейский конвент, трансформирующий СНГ в СНЕГ, должен провести огромную работу по созданию интеллектуального программного обеспечения СНЕГ, работу по РАЗРАБОТКЕ ГЛОБАЛЬНОГО ОНТОПОЛИТИЧЕСКОГО СМЫСЛА ЕВРОПЕЙСКОЙ ИДЕИ, ОСНОВАННУЮ НА ОНТОПОЛИТИЧЕСКОЙ ФУНКЦИИ РУССКОГО ЯЗЫКА, КАК ЯЗЫКА ВЕЛИКОЙ ЕВРОПЫ.
МИССИЯ НОВОГО ЕВРОПЕЙСКОГО КОНВЕНТА ОТНОСИТЕЛЬНО МИССИИ ЕВРОПЕЙСКОГО КОНВЕНТА ПО ФОРМИРОВАНИЮ КОНСТИТУЦИОННОГО ИНСТИТУТА ЕС, СОСТОИТ В РАСКРЫТИИ АПРИОРНО-КОНСТИТУЦИОННОГО СМЫСЛА ЕВРОПЕЙСКОЙ ИДЕИ И В СОЗДАНИИ НОВЫХ МЕХАНИЗМОВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ, ЭКОНОМИЧЕСКОЙ И ГУМАНИТАРНОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ, СООТВЕТСТВУЮЩИХ МИССИИ ЕВРОПЕЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ МИРА В 21-М ВЕКЕ.
Таким образом, образуется системный состав трех составляющих Великой Европы:
(1) Соединенные Штаты Америки;
(2) Конституционно-организационный ЕС;
(3) Содружество независимых европейских государств.
Новый политрынок возникает из периферийных смыслов политической литературы переходного периода
Россия - страна солиптическая, и в этом подобна иным солиптическим нациям-державам, добившимся успеха в современном мире, утвердившим, так сказать, свой предельный субъективизм в политической "объективной реальности, которая копируется, фотографируется и отображается нашими ощущениями"; однако, "уровень" российской (русской, русскоязычной) солиптичности настолько высок, что страна до сих пор не обучилась искусству обращения его себе на пользу и выжигается этим сверхмощным человекоорудием изнутри. Уже приходилось писать, что солиптизм радикально отличается от солипсизма, как пороговой для системы европейских наук гипотезы о происхождении мира из человеческого Я тем, что в рамках солиптизма - это уже не только гипотеза, а социальная, историческая, политико-экономическая, научно-практическая фактичность, хотя и особого рода. "Вся жизнь наша отечественная - есть литература", - догадывался об этом обстоятельстве акад. Панченко. В российской политреальности переходного периода (конца переходного периода) данный непреложный и торжественный закон русской общественно-государственной жизни выразился в образовании рынка политического письма, политической текстовой работы, которой, в конечном счете, всегда является работа политтехнолога, будь-то подготовка программы кандидата, партии, либо бизнес-плана выборной кампании. В конце концов, в лице выдающихся представителей экспертного сообщества мы получили ряд писателей (учителей политжизни) русской политической литературы как "материальной основы" российской действительности.
"Великий перелом" 2003 года, который куется в недрах (точнее - растянут тонкой пленкой по поверхности) русской политической словесности, будет в сущности явлением русской политической литературы, то есть, не внелитературным явлением каким-то групп, слоев, интересов и мотивов населения, сообществ влияния самих по себе, не учтенных в социологическом смысле, а порождением таковых (групп, слоев, интересов, мотивов, энергий) из духа русской политической литературы (русской - в смысле изготовленной в материале русского языка, что для литературы принципиально, для "материальной жизни" же - безразлично).
Интересно наблюдать за порождением новых биологических форм жизни из политической словесности. ВСЕ ТЕ СМЫСЛЫ, НА ОСНОВЕ КОТОРЫХ СЕГОДНЯ ВОЗНИКАЮТ(= НАЗЫВАЮТСЯ) НОВЫЕ ПАРТИИ - ЭТО ПЕРИФЕРИЙНЫЕ СМЫСЛЫ (РИТОРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ, СУБЪЕКТИВНЫЕ ПОНЯТИЙНЫЕ "ЗАГЛУБЛЕНИЯ", "ЧЕРТОЧКИ" ДИСКУРСА), ЕДВА ЗАМЕТНО СУЩЕСТВОВАВШИЕ ВОКРУГ ОБЩИХ МЕСТ, ЦЕНТРАЛЬНЫХ ТЕМ И ПОНЯТИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА. ПОЭТОМУ ДЛЯ РАЗВИТИЯ, АБСОЛЮТИЗАЦИИ ЭТИХ "ЧЕРТОЧЕК" ПОНАДОБИЛИСЬ ПОЛИТТЕХНОЛОГИ ВЫСШЕГО РАЗРЯДА - ПОЛИТПИСАТЕЛИ.
Лимонов с его НБП - здесь просто прописной пример. Он возник из страхов и взаимных обвинений демократов первой волны вокруг по-фроммовски (то есть, литературно) понятой темы фашизма. Я уверен, что сам термин "национал-большевизм" политологически малограмотный Лимонов заимствовал у кого-то из либералов, выдумавшего его в качестве "пужалки" для одной из обыкновенных для этого круга языковых игр (что-то вроде витгенштейновского слова-образа "кентавр", демонстрирующего условность имен). Однако, обращает на себя внимание, как именно сегодня образуется легислатура этой периферийной литературной реальности. Партия включается, возгоняется, восходит как "гегелевское понятие" в политико-правовой каталог, становится частью нового политического пространства, через нее политическое пространство также обретает значимый элемент новизны, качественного различия с прежним политпространством, старым политрынком.
Все, что понималось прежде, как "всего лишь" литература по отношении к мейнстриму "реальных и центральных" политических тем и проблем, все обретает легислатуру, перехватывает ее у прежнего центра и присоединяет к себе в практически неизменном виде. Министр юстиции выдает свидетельство в регистрации какого-либо литературного возгласа, риторического понятия той или иной литературной поэтики, и все довольны - все максимально реалистично.
НБП - пример классический уже. Больший интерес вызывают нарождающиеся биологические формы жизненной политической литературы. Практически точный диагноз здесь - Партия Жизни. Вот где прямо-таки, по Панченко, содержится задел формализации, раскрытия формальной (политической) природы "нашей российской жизни". Партия стоит "на месте в тексте", подвешена в тексте отдельной строкой, перебрасывает логические, грамматические мостики с другими, близко расположенными фразами политического текста, меняет шрифт - вот это и есть политическая деятельность данной политпартии. Чтобы запустить эту партию, необходимо применить вышеописанный литературный метод, разработать идеологию партии как литературное поведение, а именно: берем и вскрываем хирургически, вспарываем экзистенциальный некрофилический формат НБП - Тягу к смерти, благо, писательский корпус нацболов прямо-таки помешан на поэтизации Смерти, и организуем политическое сопротивление данному дискурсу: Вот она Жизнь, лучезарная, вся такая воздушная, позитивная, к поцелуям зовущая. Понятно, что это оппозициональная структура "Партия Смерти - Партия Жизни" может развиваться именно как литературная, в среде литературы. А таперича измерьте расстояние экзистенциальных смыслов (бытия-к-смерти, философии жизни) от сквозных, центральных политических тем переходного периода, вокруг которых формировались партии (рыночная экономика, отношение к приватизации и так далее) - и оцените весь уровень периферийности тех оснований, из которых возникает новый политический рынок.
Показательный случай, отражающий литературную природу нового политрынка, - феномен Глазьева. Для студентов вузов, в которых еще преподавался марксизм-ленинизм, - это случай очень узнаваемый. Есть такое особое "метафизическое упорство", с которым ряд посредственно, но упорно мыслящих образованцев "врубался" в марксизм-ленинизм, заменяя некоторые рассудочные связки в своей голове некоторыми метафизическими сгущениями типа "природной ренты". То есть феномен литературный, феномен человека-персонажа, имеющий метафизическое значение для россов. Потому-то и рос рейтинг Глазьева, как гриб, в тени-свете спроса на метафизику, на литературную значимость, фундированность политического предложения.
Возможно, в духе литературы, сориентируется и Зюганов, наращивая профессорскую, университетско-образовательную составляющую своего образа. Его тексты, публиковавшиеся в свое время в "Независимой газете", были вполне осмысленны, выдавали думающего и способного к письму человека, испытывающего некоторое интеллектуальное удовольствие от письма.
Если Зюганов вернется к текстовой работе и позиционирует ее в духе тезиса "вся наша жизнь российская есть литература", - то КПРФ выиграет, по крайней мере, у тех, кто объявил себя ее конкурентами по левой идее.
Я все ждал, когда проявится Игрунов, бывший серый кардинал "Яблока", сидевший на периферийной теме "гуманитарно-политических технологий" еще с тех времен, когда выступлений Е. Островского на эту тему и на горизонте не было. Конечно же, - в эпоху литературы, в момент формирования нового политрынка на литературной основе, основе периферийных (чисто литературных, риторических) смыслов. В этот момент из «мухи» (в смысле "бесконечно малой", периферийной роли политсмысла), так сказать, и родится СЛОН (Союз Людей за Образование и Науку, возглавляемый Игруновым).
Процесс возникновения куртуазных, салонно-литературных партий, безусловно, возглавляет "Евразия" Дугина. Но она избыточно, некритично литературна, и будет на новом политрынке чем-то вроде "пробника", побивая которого за неумелость все иные литературные "до мозга костей" партии будут демонстрировать собственную инолитературность, конкретность, практичность и деловитость. Это технику уже освоила конкурентная Евразийская партия, спокойно и методично, в режиме реального времени прибирающая к рукам приплывающее то, что нарывает Дугин тяжелым политико-литературным трудом.
Ярчайший пример - возникновение "Либеральной России" Березовского. Если отбросить естественный литературный закон российской политики, то дело у либералов должно было развиваться так: после подражательных прозападных монетарных идей Гайдара, объективно необходимых на первом этапе либерализации, должен был быть сделан новый шаг либеральной мысли, развиты экономические подходы, созданы новые институты более глубокой экономической мысли. Ан нет, каждое новое издание либералов все более бесцветно, все скуднее интеллектуальное обеспечение, либералы даже не могут образовать новую площадку, не могут вычислить значение "союза правых сил". До таких микроразделов Великой реформы, как жилкомхоз-реформа, Гайдар даже не опускался, теперь же они поглотили весь интеллектный ресурс либералов. И вот тут, как новый шаг, появляется Что? Литературная тематизация либерала как "персонажа со взглядами и идеями" (почитайте литературные манифесты, которые выдавала НГ за подписью Березовского), да еще какой-то лубок на плазменном экране на сюжет то ли "Фауста" Гете, то ли один из вечных сюжетов Достоевского об отягощенной злом свободе.
Какие же выводы? Литературная природа нового политрынка, фиксируемая даже традиционными средствами политанализа, говорит о том, что образуется ПОЭТИКА НОВОЙ РОССИИ. Это имеет безусловные исторические значение и смысл, за толкованием которых нужно обращаться не к политаналитикам и политтехнологам, которые сами всего лишь персонажи на этом рынке, а, скажем, к Сергею Сергеевичу Аверинцеву - автору "Поэтики ранневизантийской литературы" и к той традиции интерпретации "Поэтики" как непосредственного выражения духа времени, берущей (интерпретации) свое начало в немецком романтизме (книги А. В. Михайлова о Поэтике). Образование Поэтики говорит о завершении переходного периода, это первое действительное свидетельство (и важнейшее) образования Новой России. Далее же значение и смысл данного события расходятся в живительной среде исторического выбора, выбора народа, выбора элит. Филологи будущего будут изучать поэтику Новой России, ее генезис и структуру вне зависимости от того, какой конкретно она будет. Изучение, скажем, поэтики литературы негениальной, исторически средней, подражательной имеет даже большую научную ценность, чем изучение литературы гениальной, где труднее выстроить безличную исследовательскую дистанцию к автору, свести произведение к общим усредненным закономерностям эпохи. Однако нам, призванным жить в Новой России, хотелось бы Поэтики выдающейся литературы.
Так что давайте поверять новых акторов нового политрынка литературой, привлекать мастеров литературы русской и их взглядом искать мастеров русской политики-жизни-литературы, смотреть - что же именно пишут деятели нового политрынка (теперь это становится важным, поскольку уже попадает в механизм, в "поле зрения" истории в отличие от формальных партийных программ, которые просто должны были наличествовать в качестве партийного аксессуара), какова ценность, реальная творческая сущность создаваемых ими текстов и гипертекстов политики-жизни-литературы.
И важнейший вопрос, который, совсем как у Симонова, разделит всех нас в этот пока еще не очевидный момент перехода моста от старого к новому политрынку, - разделит на "ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ", живых и мертвых в духе литературы, который в России тождественнен реальной жизни: Вопрос о том, нужен ли "Новый центр" политрынку (на старом-то политрынке центр был - борьба в некотором месте с коммунизмом), или политрынок, возникающий из периферийных смыслов политрынка старого, должен быть лишен смыслового центра, децентрирован? От принятого по этому поводу решения и будет зависеть водораздел между Переходной и Новой Россиями. То есть, переход-то все равно произойдет, новая политреальность возникнет, но ее качество и судьбы людей в этом качестве могут быть различными в некотором ограниченном человеческой жизнью формате (и так для каждого нового поколения).
"Новый центр", убежден, необходим - необходима гениальная политическая литература. Децентрированный самотек политрынка, выгодный административной власти в тактическом смысле, на который она всегда готова польститься, с неизбежностью приведет к формированию лживой поэтики второсортной литературы (пусть простят меня филологи), статистической базой которой все мы и окажемся в сотворенной этой поэтикой политформе режима. Мы опять, как и в советское время, погрузимся (погружаемся) в гоголевский мир "мертвых душ" - мир, который населяют исключительно периферийные выразительные персонажи, в котором происходят периферийные вычурные события, мир, который непосредственно, непрерывно, литературно-организационно отрицает наличие центра самой своей повседневностью, и выход из которого невозможен его собственными средствами, как невозможной оказалась христианизация "Мертвых душ". В одной из рубрик газеты "Консерватор" я уже читал глубоко-традиционалисткое откровение о том, что Собакевич - это соль народного характера Земли Русской. Искренне надеюсь, что для путинского большинства "Новая Россия", "Партия Жизни" - это Мир Пушкина.
Как нам научиться работать с «преждевременностью» России
«Россия вовсе не отсталая, а преждевременная страна»
А. Битов
Унылость переходных умов переходной России коренится в результатах наблюдений за российской действительностью, осуществляемых при посредстве "социальных наук" (от социологии до экономической теории). Данные этих наблюдений, в основном, отрицательные, имеющие тенденцию к ухудшению, а небольшие позитивные изменения колеблются в пределах вероятностных и статистических погрешностей. Вот уже третье президентское Послание включает в себя подобного рода беспристрастный анализ. При этом правительство овладело "уникальной технологией" управления экономикой именно в "пределах статистических и вероятностных погрешностей", где "все возможно и дозволено", когда любой результат возможно интепретировать в необходимом правительству же "объективном"смысле. Данные соответствующих наблюдений, проводимых оппозицией, вообще апокалиптичны, и, вне зависимости от их политизированной интерпретации, также картины всеобщего уныния не портят. "Россия - страна отсталая", - таков общий погребально-торжественный итог наблюдения переходных умов за российской действительностью, независимый от политического строя рассуждений и предлагаемых рецептов "линейного преодоления" отсталости - от "гонки" за ничего не подозревающей Португалией до "смены антинародного режима" на режим, который "все о народе прочитал".
Перед нами - классический случай из практики становления научной (истинностной) теории. Необходима Теория России - фундаментальная концептуализация истинных оснований, образующих исторический путь и повседневность России одновременно. Налицо - кризис "физической картины мира" России, той концептуальной реальности Пост-России, которая была сквозной темой переходного периода, проходящей через многообразие политизированных интерпретаций. Однако, философия как история и теория мышления, учит, что существует такое измерение пост-реальности, которое характеризует ее как мета-реальность. Кроме того, философия учит, что "это" измерение есть человеческое измерение реальности. Говоря яснее, прелесть переходного периода состоит в том, что в нем - в принципе - могут быть разрешены фундаментальные вопросы о России, поскольку содержание России высвобождено от всякой формы, существует отдельно от совокупности осуществляемой в реальности политической, экономической и культурной деятельностей, и, следовательно, гипотетически можно предположить наличие некоторых непереходных умов (ума), которые существуют не в среде форм, перехода одних форм в другие, а в среде некоторого покоящегося, нематериализованного содержания России в чистом виде, которое не "потревожено" действием переходных умов, вцепившихся в формальную сторону российского дела и живущих в "3оолетии"(как кто-то отыменовал "феномен" помечания властью территории 300-летия Питера).
Человеческое измерение содержания России есть русская литература (литература есть "материальное" существо человеческого измерения реальности, в котором (измерении) реальность единственно себя и проявляет, существует). Русская литература есть Теория России. Если в области "социальных наук" реальных и самопровозглашенных авторитетов, экономистов, политтехнологов, социологов - легион (впору уже выходить из России и в некоторое стадо вселяться), то в пространстве новейшей русской литературы (обратите внимание: период - переходный, а литература - новейшая) все чисто, просто, ясно. Там присутствуют только Весь Бродский, одна книга-Эдичка, и небольшое количество бесценных литературных замечаний. Среди последних - особо ценное для нашего исследования замечание А. Битова: "Недавно я пришел к выводу, что Россия вовсе не отсталая, а преждевременная страна". Далее, правда, А. Битов уводит нас в сторону: "Она, как и русский человек, заготовка для будущего. Прежде всего, преждевременен Пушкин, на которого мы все теперь ссылаемся и ничего не делаем. Плавности никакой, у нас все вдруг. Революционное и эволюционное находятся в противоречии, при этом революционное загадочным образом может задерживать патриархальное, а эволюционное становиться революционным".
Необходимо рациональное освоение (понимание, формализация, технологизация) такого фундаментального состояния "вещества" России, которое русская литература схватывает как "преждевременность России". Речь в первом беспристрастном приближении идет о каких-то специфических отношениях масштабного человеческого сообщества со временем как фундаментальным измерением (свойством) человеческого бытия. Мы ограничены в данном исследовании также и неразработанностью (многоаспектностью) теории социального времени (от "свободного времени" в экономической теории до психолингвистической концепции восприятия времени).
Понятно одно: у России - особые отношения со Временем. Феномен отношений России и Времени образует русское существо (русскость) русской литературы, выражающей смысл русской истории. Пост-реальность есть, в одном из своих качеств "недо-реальности", также и мета-реальность. Также и преждевременность России, есть в одном из своих качеств, не просто "заготовка для будущего", но и некоторое реально существующее, присутствующее в повседневности будущее, "временящееся бытие", ждущее своих акторов.
До сего дня - до Новой России, то есть, преждевременность России понята, осмыслена и употреблена только в сфере русской литературы, в сфере русской письменности. Осмысление преждевременности России, осуществленное в русской литературе, образует поэтику, Поэтику Новой России, выдвинутую в действительность в качестве культурного сознания русской интеллигенции.
Новая Россия - ведь не политологическая идея переходного периода, это корневое семиотическое гнездо идей, образующее культурный разум русской интеллигенции.
Есть, таким образом, та сфера повседневности России, которая "всегда под рукой", всегда рядом с обыденным сознанием как нечто его собственное, которым оно свободно располагает, но нечто принципиально невостребованное. Для кого-то, быть может, сие есть и "тайна России", для России же нет ничего более привычного и обыденного, бесценного (в обоих смыслах слова). Речь идет о сфере "социального времени" России. Сущность "национального" времени есть величина не исследованная, но фундаментальная в качестве универсальной категории общечеловеческого нациеобразования, становления общемирового значения национальной культуры из духа национальной общечеловеческой повседневности. Так "немецкое время" развернулось в немецкую классическую философию. "Еврейское время" развернулось в общемировую духовную сокровищницу еврейского разума. "Английское время" образовало структуру современной западноевропейской цицилизации.
Постижение времени противостоит отрицающей это постижение пространственной экспансии.
"Русское время" должно развернуть собственное общемировое значение в процессе нациеобразования Новой России.
Русская литература беспристрастно=точно, "на повседневном уровне" фиксирует ту фактичность, что российская нация все еще не образовалась. Века взлетов российского духа и оружия не сложились все еще в со-временную российскую нацию и потому все еще не завершены, могут быть обратимы вспять - к деградации, к поражению.
Истинное решение - явление мирово-значимого Русского времени (русской Эпохи), как универсальная формула мирокультурного нациеобразования выдающихся наций, состоит в становлении (развитии) российской нации из основания "русского времени". "Материя", предметность Русского времени, то, каким образом Русское время (фундаментальный ресурс нации) существует в данной нам действительности (повседневной, социальной) есть Русский язык.
Всемирно-отзывчивое Время - это Русское время мира, которое Русским языком образует действительность (совсем по Гегелю, обведет "пестрой корой действительности" ничто современного мира) мира как действительность Русской литературы.
Русское время, Русский язык, Русская литература - троица Русской идеи как российской общенациональной идеи, образующей непрерывность нациеобразования. Троица Русской идеи творит действительность, завершающую переходный период, действительность России самой по себе - собственно говоря то бытие, которого нет сегодня в мире. Перефразируя Битова, можно сказать, что Переходная Россия (РФ) по степени "присутствия" (сравнения, скажем, политико-экономического влияния с территориальными и историко-культурными "размерами") в современном собществе стран - это "самое большое маленькое государство, и самое маленькое большое".
Технологические выводы из построения, предпринятого в настоящем исследовании, следующие:
Выработка истинностной (продуцирующей не только вероятностные, но истинные, достоверные значения экономических, политических и иных общенациональных процессов) Стратегии России возможна только при непрерывном рефлексивном учете специфики временного развития России (специфики человеческого измерения). Кроме того, важно осмысление сущности переходного перирода как перехода России от пространственного развития (в смысле экспансии) ко временному развитию (интериоризирующему, рефлектирующему пространственному развитию, отражающему европейский смысл пространственного развития). А ныне мы живем в реальности, описываемой известным каламбуром Битова: "Мы живем на границе пространства и времени, попробуйте определить, где эта граница проходит".