Страница:
25 августа Ласси приказал совершенно разрушить город Вильманстранд, а его жителей вывезти в Россию. Сам же он с армией двинулся... к русской границе и вернулся в тот же лагерь, который покинул неделю назад. Анна Леопольдовна и ее окружение выразили неудовлетворение подобной ретирадой, но вынуждены были довольствоваться отписками Ласси. Положение Анны Леопольдовны было не таково, что она могла позволить себе ссориться с фельдмаршалом.
На неприятельской территории остались отряды казаков и калмыков, которые сожгли несколько десятков финских деревень. В начале сентября в Финляндию прибыл граф Левенгаупт. Он собрал оставшиеся шведские войска и устроил им смотр. Всего в строю оказалось 23700 человек. На этом активные боевые действия в Финляндии закончились. Обе стороны отвели свои войска на зимние квартиры. В течение следующих месяцев дело ограничивалось небольшими стычками казаков и калмыков со шведскими драгунами.
16 августа 1741 года русское правительство обратилось за помощью к прусскому королю, стремясь вовлечь его в войну со Швецией. Хотя оба государства имели союзный договор, но хитрый Фридрих II сумел отвертеться, найдя лазейку в трактате. Шведы в свою очередь пытались вовлечь в войну Турцию. Но османам в данный момент тоже было не до России. Они с часу на час ждали нашествия грозного персидского хана Надира.
Тем временем во французском порту Бресте началось вооружение большой эскадры, которую предполагалось направить на Балтику для помощи шведам. По этому поводу русский посланник Кантемир имел серьезный разговор с кардиналом Флёри, руководившим в то время французской внешней политикой. Одновременно британское правительство дало понять, что в случае появления французских кораблей на Балтике, туда войдет и британская эскадра для нейтрализации французской эскадры. В итоге французские корабли так и не покинули Брест.
24 ноября 1741 года в 1 час пополудни правительство Анны Леопольдовны отдало приказ всем гвардейским полкам быть готовым к выступлению в Финляндию против шведов на основании, как говорили, полученного известия, что Левенгаупт идет к Выборгу. Но во дворце Елизаветы поняли дело так, что правительство нарочно хочет удалить гвардию, зная приверженность ее к цесаревне. Близкие Елизавете люди – Воронцов, Разумовский, Шувалов и Лесток – стали настаивать, чтобы Елизавета немедленно с помощью гвардии произвела переворот. Елизавета долго колебалась, лишь во втором часу дня Пополудни 25 ноября она решилась.
Елизавета надела поверх платья стальную кирасу, села в сани и отправилась в казармы Преображенского полка в сопровождении Воронцова, Лестока и Шварца, своего старого учителя музыки. Приехав в гренадерскую роту, уже извещенную об ее прибытии, она нашла ее в сборе и сказала: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною!» Солдаты и офицеры закричали в ответ: «Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем!» Цесаревна взяла крест и обратилась к солдатам: «Клянусь умереть за вас. Клянетесь ли умереть за меня?» «Клянемся!», – прогремели в ответ солдаты. «Так пойдемте же, – сказала Елизавета, – и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало».
Из казармы Елизавета отправилась в Зимний дворец, она ехала в санях, окруженная гренадерами. По дороге Елизавета отправляла группы солдат для арестов приверженцев Брауншвейгской династии. Среди них оказались граф Миних, граф Головкин, барон Менгден, Остерман и другие. Гренадеры буквально на руках внесли Елизавету в Зимний дворец. Там она направилась прямо в караульное помещение и обратилась к сонным гвардейцам, не бывшим в курсе событий. «Не бойтесь, друзья мои, – сказала цесаревна, – хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили? Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю, и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей». «Матушка, – отвечали солдаты, – давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем».
Четверо промолчавших офицеров были арестованы. Затем Елизавета отправилась во внутренние помещения дворца, не встречая сопротивления караульных. Войдя в комнату правительницы, которая спала вместе с фрейлиной Менгден, Елизавета сказала ей: «Сестрица, пора вставать!» Анна Леопольдовна, проснувшись, удивилась: «Как, это вы, сударыня?!» Увидев за спиной Елизаветы гренадер, она догадалась, в чем дело и стала умолять цесаревну не делать зла ни ее детям, ни девице Менгден, с которой бы ей не хотелось разлучаться. Елизавета обещала Анне все это, посадила ее в свои сани и отвезла в свой дворец, за ними в других санях отвезли туда же маленького Ивана Антоновича.
Утром был издан краткий манифест о восшествии на престол Елизаветы Петровны. Остермана, Миниха, Левенвольда, Михаила Головкина и других деятелей отправили в Сибирь. Все семейство бывшей правительницы Анны Леопольдовны оказалось в тюрьме в Холмогорах. Фельдмаршал Ласси быстро уяснил обстановку и уже утром 26 ноября приехал поздравить Елизавету, благодаря чему сохранил свое положение.
С приходом к власти Елизаветы Франция оказалась в весьма сложном положении. Суть его хорошо иллюстрирует письмо министра иностранных дел Франции Ж. Амелота от 12 января 1742 года к графу Кастеллану, посланнику в Константинополе: «Теперь еще рано начертать план наших действий относительно России. Восшествие на престол принцессы Елисаветы нам выгодно в настоящую минуту потому, что немецкое правительство было совершенно преданно венскому двору; а новая царица обнаруживает расположение к Франции и требует ее посредничества для окончания шведской войны. Но до сих пор все это только одни слова, и его величество король как прежде, так и теперь желает чести и безопасности шведов. Они не могут заключить мира, не приведя по меньшей мере в безопасность своих границ, и я предвижу, что Россия может согласиться на это только из страха перед союзами, могущими образоваться против нее. Поэтому вы должны поддерживать расположение, которое Порта начала оказывать в пользу Швеции».
Амелот направил гневное письмо Шетарди в Петербург: «Я был очень изумлен, что на другой день после переворота вы решились писать к гр. Левенгаупту о прекращении военных действий. Еще более изумило меня то, что вы хотели взять на свою ответственность все последствия этого. Я не могу примирить такого образа действий с знанием намерений короля... Я посылаю сегодня курьера в Стокгольм, чтобы стараться успокоить там умы и дать знать, как это и есть в действительности, что перемена государя в России нисколько не изменяет ни чувств короля к Швеции, ни видов Франции... Если война продолжится, то шведы не останутся без союзников... Важно, чтобы заключение мира между Россиею и Швециею было в наших руках. Пусть царица останется в уверенности насчет благонамеренности короля; однако не нужно, чтобы она слишком обольщала себя надеждою на выгодность мирных условий».
11 января 1742 года Шетарди лично прочел Елизавете требования французского короля о территориальных уступках Швеции. Елизавета ответила, что она употребила бы все средства, указанные ей французским королем, для выражения своей благодарности шведам, если бы только дело не касалось уступок, противных ее славе и чести. Пусть сам король будет судьей: что скажет народ, увидев, что иностранная принцесса, мало заботившаяся о пользе России и ставшая случайно правительницей, предпочла, однако, войну постыдным уступкам хоть чего-нибудь. Тем более дочь Петра I не может для прекращения той же самой войны согласиться на условия, противоречащие благу России, славе ее отца и всему, что было куплено ценой крови его и ее подданных. Елизавета была права, уступка русских территорий Швеции неизбежно привела бы к государственному перевороту в России.
Тогда Шетарди решил действовать через ближних советников императрицы Бестужева и Лестока. Он предложил обоим ежегодную пенсию от французского короля в 15 тысяч ливров. Бестужев вежливо отказался, а Лесток принял пенсию, пообещав содействовать соблюдению интересов Франции в русской политике.
Хотя Россия и Швеция продолжали находиться в состоянии войны, шведский посланник Эрик Нолькен вел переговоры с русскими вельможами в Петербурге, а в апреле 1742 года даже прибыл в Москву на коронацию Елизаветы. Но и в Москве Нолькен не получил согласия русского правительства на какие-либо территориальные уступки и в конце мая отправился в Швецию.
6 июня 1742 года Нолькен прислал в лагерь фельдмаршала Ласси унтер-офицера и барабанщика с известием о своем прибытии и письмом на имя Шетарди для пересылки в Москву. Этих двоих поместили при команде конной гвардии в ставке генерал-майора Ливена. Но в тот же день среди гвардейских пехотных полков раздался крик: «К ружью! Шведы, шведы!» Гвардейцы устроили настоящий мятеж и пытались линчевать шведских парламентеров и офицеров-иностранцев, находившихся на русской службе. С большим трудом Ласси и Кейту удалось подавить мятеж и спасти несчастных шведов. Виновные отделались весьма мягкими (для военного времени) наказаниями – 17 зачинщиков сослали в Сибирь или в дальние гарнизоны. Этот бунт хорошо показывает настроения, царившие в русской армии. В такой ситуации ни о каких уступках Швеции не могло быть и речи.
Пока шли переговоры, русские войска сильно опустошили район боевых действий в Финляндии. В этом деле особенно отличились донские казаки под начальством своего старшины Ивана Краснощекова, пожалованного в 1740 году в бригадиры. 12 августа 1742 года отряд казаков, которым командовал Краснощеков, близ Гельсингфорса нарвался на сотню шведских драгун под командованием майора Шумана и был разбит. Раненый Краснощеков попал в плен, но по пути в Гельсингфорс умер от ран. Позже тело его было передано русским по просьбе Ласси. Его отвезли на родину и похоронили. Однако откуда-то появилась версия, что шведы якобы содрали с живого Краснощекова кожу, отчего тот и помер. Неужели тело с содранной кожей выдали бы русским, а Ласси не поднял бы шума? Тем не менее, эта сказочка стала официальной версией в начале XX века[87] .
К началу июня у Ласси в Финляндии была 36-тысячная армия. 7 июня русские выступили из-под Выборга и двинулись вдоль Финского залива, чтобы иметь возможность получать морем продовольствие и боеприпасы. 13 июня Ласси получил сведения о сосредоточении шведских войск (19 пехотных и 7 конных полков) на сильно укрепленной позиции в районе Мендолакса. 20 июня русская армия вышла к рубежу реки Вираоки. Здесь были оставлены обозы и лишние тяжести. Взяв с собой продовольствие на десять дней и боеприпасы, русские войска продолжили наступление.
25 июня они, преодолев труднопроходимую местность, приблизились к Мендолаксу. С фронта позиция шведских войск была недоступна, а с флангов к ней вела только узкая дорога. Несмотря на это, Ласси решил атаковать противника. Но как только русские войска перешли в наступление, шведы оставили свои позиции и отошли в Фридрихсгам. Главные, же силы шведов сосредоточились в лагере при Сумме. Вслед за отступающим противником к Фридрихсгаму подошли русские войска. Как только шведам стали известны намерения Ласси, Левенгаупт поспешно отошел к Гельсингфорсу. Отступающие шведы сожгли Фридрихсгам.
2 июля Ласси получил из Петербурга приказ: если шведы отойдут за реку Кюмень, не двигаться дальше и остановиться здесь, а главные силы отвести на зимние квартиры к Фридрихсгаму. Но военный совет решил продолжать движение к Гельсингфорсу. Это решение Ласси мотивировал тем, что противнику надо нанести решительное поражение, заставить финские полки прекратить сопротивление и оставить шведскую армию при подходе русских войск.
В то же время отряд князя Мещерского вышел из Кексгольма и, двинувшись на север, без боя занял город Нейшлот. Далее Мещерский пошел на запад параллельно берегу Финского залива в 70-80 верстах от него. Вскоре его отряд занял город Тавастгус.
В августе армия Ласси окружила шведские войска у Гельсингфорса. Теперь шведская армия могла получать подкрепления только морем. Но и это связь скоро прекратилась, так как шведский флот из-за начавшейся эпидемии ушел из Гельсингфорса в Карлскрону, а эскадра Мишукова заперла шведскую армию с моря. В Гельсингфорсе были заперты 17 тысяч шведов, русских же было там не более 17,5 тысяч. Тем не менее, 24 августа командующий шведской армией генерал Буснет капитулировал. За несколько дней до этого генералы Левенгаупт и Будденброк оставили армию и бежали в Стокгольм «для отчета сейму о своих действиях». По условиям капитуляции шведским военнослужащим разрешили убыть в Швецию с личным оружием, полковая и крепостная артиллерия шведов (90 орудий) досталась русским. Финны, служившие в шведской армии, отказались ехать в Швецию и были распущены по домам. Вскоре войска Ласси и Мещерского соединились в городе Або.
Глава 3. Боевые действия на море в 1741-1743 гг.
На неприятельской территории остались отряды казаков и калмыков, которые сожгли несколько десятков финских деревень. В начале сентября в Финляндию прибыл граф Левенгаупт. Он собрал оставшиеся шведские войска и устроил им смотр. Всего в строю оказалось 23700 человек. На этом активные боевые действия в Финляндии закончились. Обе стороны отвели свои войска на зимние квартиры. В течение следующих месяцев дело ограничивалось небольшими стычками казаков и калмыков со шведскими драгунами.
16 августа 1741 года русское правительство обратилось за помощью к прусскому королю, стремясь вовлечь его в войну со Швецией. Хотя оба государства имели союзный договор, но хитрый Фридрих II сумел отвертеться, найдя лазейку в трактате. Шведы в свою очередь пытались вовлечь в войну Турцию. Но османам в данный момент тоже было не до России. Они с часу на час ждали нашествия грозного персидского хана Надира.
Тем временем во французском порту Бресте началось вооружение большой эскадры, которую предполагалось направить на Балтику для помощи шведам. По этому поводу русский посланник Кантемир имел серьезный разговор с кардиналом Флёри, руководившим в то время французской внешней политикой. Одновременно британское правительство дало понять, что в случае появления французских кораблей на Балтике, туда войдет и британская эскадра для нейтрализации французской эскадры. В итоге французские корабли так и не покинули Брест.
24 ноября 1741 года в 1 час пополудни правительство Анны Леопольдовны отдало приказ всем гвардейским полкам быть готовым к выступлению в Финляндию против шведов на основании, как говорили, полученного известия, что Левенгаупт идет к Выборгу. Но во дворце Елизаветы поняли дело так, что правительство нарочно хочет удалить гвардию, зная приверженность ее к цесаревне. Близкие Елизавете люди – Воронцов, Разумовский, Шувалов и Лесток – стали настаивать, чтобы Елизавета немедленно с помощью гвардии произвела переворот. Елизавета долго колебалась, лишь во втором часу дня Пополудни 25 ноября она решилась.
Елизавета надела поверх платья стальную кирасу, села в сани и отправилась в казармы Преображенского полка в сопровождении Воронцова, Лестока и Шварца, своего старого учителя музыки. Приехав в гренадерскую роту, уже извещенную об ее прибытии, она нашла ее в сборе и сказала: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною!» Солдаты и офицеры закричали в ответ: «Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем!» Цесаревна взяла крест и обратилась к солдатам: «Клянусь умереть за вас. Клянетесь ли умереть за меня?» «Клянемся!», – прогремели в ответ солдаты. «Так пойдемте же, – сказала Елизавета, – и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало».
Из казармы Елизавета отправилась в Зимний дворец, она ехала в санях, окруженная гренадерами. По дороге Елизавета отправляла группы солдат для арестов приверженцев Брауншвейгской династии. Среди них оказались граф Миних, граф Головкин, барон Менгден, Остерман и другие. Гренадеры буквально на руках внесли Елизавету в Зимний дворец. Там она направилась прямо в караульное помещение и обратилась к сонным гвардейцам, не бывшим в курсе событий. «Не бойтесь, друзья мои, – сказала цесаревна, – хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили? Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю, и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей». «Матушка, – отвечали солдаты, – давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем».
Четверо промолчавших офицеров были арестованы. Затем Елизавета отправилась во внутренние помещения дворца, не встречая сопротивления караульных. Войдя в комнату правительницы, которая спала вместе с фрейлиной Менгден, Елизавета сказала ей: «Сестрица, пора вставать!» Анна Леопольдовна, проснувшись, удивилась: «Как, это вы, сударыня?!» Увидев за спиной Елизаветы гренадер, она догадалась, в чем дело и стала умолять цесаревну не делать зла ни ее детям, ни девице Менгден, с которой бы ей не хотелось разлучаться. Елизавета обещала Анне все это, посадила ее в свои сани и отвезла в свой дворец, за ними в других санях отвезли туда же маленького Ивана Антоновича.
Утром был издан краткий манифест о восшествии на престол Елизаветы Петровны. Остермана, Миниха, Левенвольда, Михаила Головкина и других деятелей отправили в Сибирь. Все семейство бывшей правительницы Анны Леопольдовны оказалось в тюрьме в Холмогорах. Фельдмаршал Ласси быстро уяснил обстановку и уже утром 26 ноября приехал поздравить Елизавету, благодаря чему сохранил свое положение.
С приходом к власти Елизаветы Франция оказалась в весьма сложном положении. Суть его хорошо иллюстрирует письмо министра иностранных дел Франции Ж. Амелота от 12 января 1742 года к графу Кастеллану, посланнику в Константинополе: «Теперь еще рано начертать план наших действий относительно России. Восшествие на престол принцессы Елисаветы нам выгодно в настоящую минуту потому, что немецкое правительство было совершенно преданно венскому двору; а новая царица обнаруживает расположение к Франции и требует ее посредничества для окончания шведской войны. Но до сих пор все это только одни слова, и его величество король как прежде, так и теперь желает чести и безопасности шведов. Они не могут заключить мира, не приведя по меньшей мере в безопасность своих границ, и я предвижу, что Россия может согласиться на это только из страха перед союзами, могущими образоваться против нее. Поэтому вы должны поддерживать расположение, которое Порта начала оказывать в пользу Швеции».
Амелот направил гневное письмо Шетарди в Петербург: «Я был очень изумлен, что на другой день после переворота вы решились писать к гр. Левенгаупту о прекращении военных действий. Еще более изумило меня то, что вы хотели взять на свою ответственность все последствия этого. Я не могу примирить такого образа действий с знанием намерений короля... Я посылаю сегодня курьера в Стокгольм, чтобы стараться успокоить там умы и дать знать, как это и есть в действительности, что перемена государя в России нисколько не изменяет ни чувств короля к Швеции, ни видов Франции... Если война продолжится, то шведы не останутся без союзников... Важно, чтобы заключение мира между Россиею и Швециею было в наших руках. Пусть царица останется в уверенности насчет благонамеренности короля; однако не нужно, чтобы она слишком обольщала себя надеждою на выгодность мирных условий».
11 января 1742 года Шетарди лично прочел Елизавете требования французского короля о территориальных уступках Швеции. Елизавета ответила, что она употребила бы все средства, указанные ей французским королем, для выражения своей благодарности шведам, если бы только дело не касалось уступок, противных ее славе и чести. Пусть сам король будет судьей: что скажет народ, увидев, что иностранная принцесса, мало заботившаяся о пользе России и ставшая случайно правительницей, предпочла, однако, войну постыдным уступкам хоть чего-нибудь. Тем более дочь Петра I не может для прекращения той же самой войны согласиться на условия, противоречащие благу России, славе ее отца и всему, что было куплено ценой крови его и ее подданных. Елизавета была права, уступка русских территорий Швеции неизбежно привела бы к государственному перевороту в России.
Тогда Шетарди решил действовать через ближних советников императрицы Бестужева и Лестока. Он предложил обоим ежегодную пенсию от французского короля в 15 тысяч ливров. Бестужев вежливо отказался, а Лесток принял пенсию, пообещав содействовать соблюдению интересов Франции в русской политике.
Хотя Россия и Швеция продолжали находиться в состоянии войны, шведский посланник Эрик Нолькен вел переговоры с русскими вельможами в Петербурге, а в апреле 1742 года даже прибыл в Москву на коронацию Елизаветы. Но и в Москве Нолькен не получил согласия русского правительства на какие-либо территориальные уступки и в конце мая отправился в Швецию.
6 июня 1742 года Нолькен прислал в лагерь фельдмаршала Ласси унтер-офицера и барабанщика с известием о своем прибытии и письмом на имя Шетарди для пересылки в Москву. Этих двоих поместили при команде конной гвардии в ставке генерал-майора Ливена. Но в тот же день среди гвардейских пехотных полков раздался крик: «К ружью! Шведы, шведы!» Гвардейцы устроили настоящий мятеж и пытались линчевать шведских парламентеров и офицеров-иностранцев, находившихся на русской службе. С большим трудом Ласси и Кейту удалось подавить мятеж и спасти несчастных шведов. Виновные отделались весьма мягкими (для военного времени) наказаниями – 17 зачинщиков сослали в Сибирь или в дальние гарнизоны. Этот бунт хорошо показывает настроения, царившие в русской армии. В такой ситуации ни о каких уступках Швеции не могло быть и речи.
Пока шли переговоры, русские войска сильно опустошили район боевых действий в Финляндии. В этом деле особенно отличились донские казаки под начальством своего старшины Ивана Краснощекова, пожалованного в 1740 году в бригадиры. 12 августа 1742 года отряд казаков, которым командовал Краснощеков, близ Гельсингфорса нарвался на сотню шведских драгун под командованием майора Шумана и был разбит. Раненый Краснощеков попал в плен, но по пути в Гельсингфорс умер от ран. Позже тело его было передано русским по просьбе Ласси. Его отвезли на родину и похоронили. Однако откуда-то появилась версия, что шведы якобы содрали с живого Краснощекова кожу, отчего тот и помер. Неужели тело с содранной кожей выдали бы русским, а Ласси не поднял бы шума? Тем не менее, эта сказочка стала официальной версией в начале XX века[87] .
К началу июня у Ласси в Финляндии была 36-тысячная армия. 7 июня русские выступили из-под Выборга и двинулись вдоль Финского залива, чтобы иметь возможность получать морем продовольствие и боеприпасы. 13 июня Ласси получил сведения о сосредоточении шведских войск (19 пехотных и 7 конных полков) на сильно укрепленной позиции в районе Мендолакса. 20 июня русская армия вышла к рубежу реки Вираоки. Здесь были оставлены обозы и лишние тяжести. Взяв с собой продовольствие на десять дней и боеприпасы, русские войска продолжили наступление.
25 июня они, преодолев труднопроходимую местность, приблизились к Мендолаксу. С фронта позиция шведских войск была недоступна, а с флангов к ней вела только узкая дорога. Несмотря на это, Ласси решил атаковать противника. Но как только русские войска перешли в наступление, шведы оставили свои позиции и отошли в Фридрихсгам. Главные, же силы шведов сосредоточились в лагере при Сумме. Вслед за отступающим противником к Фридрихсгаму подошли русские войска. Как только шведам стали известны намерения Ласси, Левенгаупт поспешно отошел к Гельсингфорсу. Отступающие шведы сожгли Фридрихсгам.
2 июля Ласси получил из Петербурга приказ: если шведы отойдут за реку Кюмень, не двигаться дальше и остановиться здесь, а главные силы отвести на зимние квартиры к Фридрихсгаму. Но военный совет решил продолжать движение к Гельсингфорсу. Это решение Ласси мотивировал тем, что противнику надо нанести решительное поражение, заставить финские полки прекратить сопротивление и оставить шведскую армию при подходе русских войск.
В то же время отряд князя Мещерского вышел из Кексгольма и, двинувшись на север, без боя занял город Нейшлот. Далее Мещерский пошел на запад параллельно берегу Финского залива в 70-80 верстах от него. Вскоре его отряд занял город Тавастгус.
В августе армия Ласси окружила шведские войска у Гельсингфорса. Теперь шведская армия могла получать подкрепления только морем. Но и это связь скоро прекратилась, так как шведский флот из-за начавшейся эпидемии ушел из Гельсингфорса в Карлскрону, а эскадра Мишукова заперла шведскую армию с моря. В Гельсингфорсе были заперты 17 тысяч шведов, русских же было там не более 17,5 тысяч. Тем не менее, 24 августа командующий шведской армией генерал Буснет капитулировал. За несколько дней до этого генералы Левенгаупт и Будденброк оставили армию и бежали в Стокгольм «для отчета сейму о своих действиях». По условиям капитуляции шведским военнослужащим разрешили убыть в Швецию с личным оружием, полковая и крепостная артиллерия шведов (90 орудий) досталась русским. Финны, служившие в шведской армии, отказались ехать в Швецию и были распущены по домам. Вскоре войска Ласси и Мещерского соединились в городе Або.
Глава 3. Боевые действия на море в 1741-1743 гг.
В первые годы после смерти Петра Великого развитие флота шло по инерции, затем флот стал приходить в упадок.
В царствование Анны Иоанновны были приняты определенные меры к усилению боевой мощи Балтийского флота. В 30-х годах заметно возросло число строившихся судов. По табелю 1737 года в составе Балтийского флота положено было иметь: 27 кораблей (четыре 80-пушечных, шестнадцать 66-пушечных, семь 54-пушечных); шесть 32-пушечных фрегатов; два 24-пушечных прама; три 6-пушечных бомбардирских корабля; 18 флейтов; 8 пакетботов; 3 лоц-галиота; 5 шмаков; 2 фоб-яхты; 2 плавучие мастерские; 130. галер (девятнадцать 22-баночных, сорок одну 20-баночную и семьдесят 16-баночных галер); 33 палубных и 76 беспалубных корабельных ботов; 190 шлюпок (10-12-весельных); тридцать два б-весельных ялбота; девятнадцать 4-весельных шлюпок; 3 камели и 36 шесть плашкоутов различной длины.
К концу правления Анны Иоановны некомплект по кораблям 1 ранга составлял два корабля, 2 ранга – семь кораблей, а по 54-пушечным, отнесенным к кораблям 3 ранга, сверх штата было два корабля.
Несмотря на то, что по принятому штату полагалось иметь 130 галер, Верховный тайный совет приказал подготовить 90 галер. Так как в это время были в наличии только 83 галеры, и еще пять строили, то галерному мастеру М. Черкасову приказали заложить две новые 20-баночные галеры. Одновременно решили заготовить лес на 40 галер, в том числе на 10 методом подряда и на 30 – из казанских государственных лесов. С января 1733 года галеры стали строить исключительно «французским ма-ниром», так как именно такие суда могли с одинаковым успехом действовать и в шхерах, и в открытом море. На их строительство шли как дубовые, так и сосновые леса. По предложению адмирала Н.Ф. Головина 24– и 23-баночные галеры постепенно заменяли на 22-баночные, а старые 20-баночные – на новые 16-баночные.
Всего при Анне Леопольдовне в состав Балтийского флота вошли три 66-пушечных корабля, два бомбардирских корвета и свыше двадцати мелких судов. На бумаге Балтийский флот выглядел весьма внушительно, однако уровень боевой подготовки был крайне низким. Например, кампания 1739 года на Балтике началась только... 1 августа. Кампания 1740 года – 29 июня. При этом в 1739 году флот дошел лишь до Красной Горки (если это вообще можно считать выходом в море), а в 1740 году – аж до самого Ревеля! Эскадры в Ревеле к тому времени уже давно не было. Там держали только брандвахту. Весь флот базировался исключительно в Кронштадте. Впрочем, две базы были бы излишней роскошью, учитывая количественный состав флота. В 1737,1739 и 1740 годах в море выводилось только по пять кораблей, а в 1738 году вообще четыре. Число фрегатов, принявших участие в кампании, снизилось с шести в 1737 году до трех в 1740 году.
Острейшей проблемой к началу войны стала катастрофическая нехватка личного состава – некомплект составлял 36% (1669 матросов и 1034 солдата). Из 5 тысяч ожидаемых рекрутов прибыли только 1370. Большая нужда была в опытных штурманах и лекарях. Нанимать штурманов и боцманов срочным порядком в самый канун войны пришлось русскому послу в Голландии Головкину. Это удалось ему лишь частично.
С началом войны русские корабли были расставлены у Кронштадта так, чтобы совместно с береговыми батареями отразить нападение неприятеля.
Шведский флот действовал куда более активно. В мае 1741 года из Карлскроны под командованием вице-адмирала Томаса Райалина вышли пять кораблей – «Улрика Элеонора» (76-пушечный), «Принц Карл Фреде-Гардемарин» (72-пушечный), «Стокгольм» (68-пушечный), «Финляндия» (60– или 70-пушечный), «Фреден» (42-пушечный) и четыре фрегата. Чуть позже к ним присоединились еще пять кораблей: «Фригет» (66-пушечный), «Бремен» (60-пушечный), «Гессен Кассель» (64-пушечный), «Верден» (54-пушечный) и «Дроттнинггольм» (42-пушечный). С этими силами Райалин вошел в Финский залив и занял позицию между Гогландом и финским берегом. Галерный флот шведов под командованием Акселя Фалькенгрена расположился в двух милях к югу от Фридрихсгама, чтобы обеспечить лучшее взаимодействие флота и сухопутных сил.
Придя в восточную часть Балтийского моря, шведский флот занял позицию в районе острова Аспэ. Периодически посылались отдельные корабли на разведку к Рогервику, Гогланду и Соммерсу. Сначала причиной бездействия были соответствующие инструкции из Стокгольма, затем – вспыхнувшая среди экипажей эпидемия, от которой к середине августа умерли свыше 700 человек. На корабли постепенно пришлось перевести из армейских полков тысячу человек. В сентябре скончался сам Райалин. Его сменил контр-адмирал Аарон Шёшерна. Вскоре к его эскадре присоединились еще два корабля – «Готга» (72-пушечный) и «Скания» (62-пушечный). Но и это не заставило Шёшерну решиться на какие-то действия. В октябре его эскадра вернулась в Карлскрону. В этой безрезультатной кампании шведы потеряли разбившимся у финских берегов 34-пушечный фрегат «Сварта Орн».
И уж совсем «драку кривых со слепыми» напоминают действия русских и шведских эскадр на севере. С июня 1741 года в Северном море находились 54-пушечный корабль «Оланд» и фрегат «Фама», так как шведы опасались перехода русских кораблей из Архангельска в Балтийское море вокруг Скандинавии.
Еще до начала войны, в мае-июле 1741 года, отряд судов Балтийского флота перешел из Ревеля в Архангельск. В его составе были 3 фрегата: 46-пушечный «Вахмейстер», 32-пушечные «Декронделивде» и «Кавалер». Зачем понадобилось посылать к черту на кулички ценные фрегаты с основного театра боевых действий – можно только гадать. Тем более что к началу войны в Архангельске были закончены постройкой три линейных корабля и два фрегата (54-пушечные «Святой Пантелеймон» и «Святой Исаакий», 66-пушечный «Леферм» и 32-пушечные «Меркуриус» и «Аполлон»). Эти суда сошли на воду в 1739– 1740 гг. на Соломбальской верфи.
«Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Аполлон» в июле 1741 года отправились из Архангельска в Кронштадт, но по неведомым причинам, дойдя до Кольского полуострова, решили зазимовать в незамерзающей Екатерининской гавани. Судя по всему, стоянка была вызвана боязнью шведов. А летом следующего года эскадра двинулась... назад в Архангельск, куда и прибыла 22 июня 1742 года.
19 июля 1742 года из Архангельска вышла уже солидная эскадра под командованием вице-адмирала П.П. Бредаля. В его составе были корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Счастье» (66-пушечный), фрегаты «Меркуриус», «Аполлон», «Кавалер», «Вахмейстер» и «Декронделивде», а также один гукор. Корабль «Благополучие» в июне 1742 года при переходе через бар Северной Двины сел на мель. Впоследствии его починили, но ввиду «неблагонадежности к плаванию» переоборудовали в блокшив.
Эскадра Бредаля 10-11 августа у мыса Нордкап попала в шторм. Посему все четыре корабля зашли в Екатерининскую гавань и там зазимовали, а все фрегаты и гукор вернулись в Архангельск.
15 июля 1743 года корабль «Святой Исаакий» и 66-пу-шечные корабли, спущенные летом 1742 года в Соломбале, «Екатерина» и «Фридемакер», вместе с фрегатами «Меркуриус», «Аполлон» и «Кавалер» и гукором «Кроншлот» вышли из Архангельска. Фрегаты «Декронделивде» и «Вахмейстер» было решено «за ветхостью» не брать, они так и сгнили в Архангельске. Эскадра зашла в Екатерининскую гавань, где зимовали корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Счастье». 6 августа объединенная эскадра двинулась на Балтику. Спустя четыре дня эскадра попала в шторм, и корабли потеряли друг друга из виду.
Корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий» и «Екатерина» и фрегат «Кавалер» в ноябре 1743 года все-таки сумели добраться до Кронштадта. Фрегат «Меркуриус» 13 сентября 1743 года в проливе Каттегат напоролся на песчаную банку у острова Ангольт и был разбит волнами. Катастрофа произошла из-за того, что капитан фрегата Алексей Нагаев перепутал свет маяка со светом корабельного фонаря. Но весь экипаж спасся. А корабли «Леферм», «Счастье» и «Фридемакер» в очередной раз вернулись в Екатерининскую гавань, где и зазимовали. Эти три корабля пришли в Кронштадт только в июле-августе 1744 года Фрегат «Аполлон» вернулся в Архангельск и пришел в Кронштадт тоже в 1744 году.
Эта одиссея показывает не качество судов, построенных на Соломбальской верфи (ни один корабль не погиб в шторм), а бездарность и трусость командного состава. Между тем, до 1741 года Бредаль официально считался опытнейшим моряком. Еще бы, он поступил на русскую службу в 1703 году, за Гангут получил золотую медаль. Поражение же у Федотовской косы в 1738 году, когда Бредаль погубил почти всю вверенную ему Азовскую флотилию, Адмиралтейств-коллегия спустило на тормозах. Но то, что сходило при Анне Иоанновне, не прощалось при Елизавете Петровне. В 1744 году Бредаля отдали под суд. Дело оказалось сложное и потому затянулось. В 1744 году Бредаль умер, не дождавшись приговора. Странно, что отечественные историки флота не только не попытались разобраться в этом деле, а наоборот, предпочитают не упоминать о нем даже в узкоспециальных изданиях.
При таком состоянии архангельских эскадр шведские каперы могли безнаказанно прервать торговлю Архангельска с Европой. Однако ничего подобного не произошло. Наоборот, в 1741 году в Архангельск прибыли для перевозки русского зерна 96 кораблей (в основном голландских), что было даже больше обычного. Еще более странным кажется безразличие шведов к русской торговле на Балтике. Шведский король Фредерик I в начале войны недвусмысленно приказал своим военно-морским силам не допускать торговые суда в русские порты, а также поощрял частных лиц брать каперские патенты. Тем не менее, большая часть нейтральных судов проходила не только в Ригу и Ревель, но и в Кронштадт.
До конца 1741 года русский и шведский флоты не вступали в огневой контакт. Лишь 15 августа дубель-шлюпка мичмана Ивана Дирикова стреляла по шведским гребным судам, но не добилась попаданий. Русский флот упрямо стоял в Кронштадте. Лишь один раз фрегат «Россия» вышел на разведку к Выборгу, а фрегат «Гектор» – в район Красной Горки. Галеры с десантом пехоты большей частью стояли у Ораниенбаума, а часть галер подошла к северному берегу Котлина. Дело в том, что во времена Петра русские считали Финский залив севернее Котлина абсолютно непригодным для судоходства. Но в 1740 году одно иностранное купеческое судно обошло Котлин с севера (позже его маршрут был назван «Северным фарватером»).
В 1741 году галерный флот бездействовал так же, как и корабельный. Основной причиной этого было бездарное командование и «кризис в верхах». Известную роль сыграло и отсутствие обученных гребцов. Пришлось срочно заняться обучением команд, для чего выделили три галеры, которые плавали возле Кронштадта. О состоянии галерного флота красноречиво говорит дело капитана Ивана Кукарина. Ему поручили принять командование тремя учебными галерами и еще восемь использовать для перевозки солдат из Петербурга в Кронштадт. Кукарин ничего этого не сделал, будучи постоянно пьяным. Вызванный для объяснений в Адмиралтейств-коллегию, он и туда «явился в чрезвычайном пьянстве». Взятый под арест, капитан даже не понял этого и проснувшись ночью, принял караульного солдата за своего слугу. Тот пытался объяснить ситуацию, но получил оплеуху. Зимой Кукарина отправили в отставку.
В кампанию 1743 года шведский флот в составе пятнадцати кораблей, пяти фрегатов, трех бригов, одного брандера, двух бомбардирских кораблей и двух госпитальных судов в конце мая вышел из Карлскроны и 5 июня прибыл к острову Аспэ. Командовал флотом адмирал Аарон Шёшерна
Русский флот начал выходить на рейд с 19 мая. Первыми вышли корабли «Астрахань», «Ревель», «Северная Звезда», «Кронштадт», три фрегата и два прама, которые до 30 мая постепенно ушли в крейсерство. Командовал ими контр-адмирал Денис Спиридович Калмыков.
Как в русском, так и в шведском флотах свирепствовали эпидемии заразных заболеваний. К 31 мая 1743 года в русском флоте на Балтике имелось 3315 больных, причем ежедневно к ним прибавлялось еще человек 60-80. Взамен больных брали людей из сверхштатных Дербентского, Сальянского и Дагестанского полков. Многие солдаты этих полков участвовали еще в Каспийском походе и имели морской опыт. 5 февраля 1743 года эти три полка и к ним еще Бакинский полностью обратили на комплектование флота и официально ликвидировали.
В царствование Анны Иоанновны были приняты определенные меры к усилению боевой мощи Балтийского флота. В 30-х годах заметно возросло число строившихся судов. По табелю 1737 года в составе Балтийского флота положено было иметь: 27 кораблей (четыре 80-пушечных, шестнадцать 66-пушечных, семь 54-пушечных); шесть 32-пушечных фрегатов; два 24-пушечных прама; три 6-пушечных бомбардирских корабля; 18 флейтов; 8 пакетботов; 3 лоц-галиота; 5 шмаков; 2 фоб-яхты; 2 плавучие мастерские; 130. галер (девятнадцать 22-баночных, сорок одну 20-баночную и семьдесят 16-баночных галер); 33 палубных и 76 беспалубных корабельных ботов; 190 шлюпок (10-12-весельных); тридцать два б-весельных ялбота; девятнадцать 4-весельных шлюпок; 3 камели и 36 шесть плашкоутов различной длины.
К концу правления Анны Иоановны некомплект по кораблям 1 ранга составлял два корабля, 2 ранга – семь кораблей, а по 54-пушечным, отнесенным к кораблям 3 ранга, сверх штата было два корабля.
Несмотря на то, что по принятому штату полагалось иметь 130 галер, Верховный тайный совет приказал подготовить 90 галер. Так как в это время были в наличии только 83 галеры, и еще пять строили, то галерному мастеру М. Черкасову приказали заложить две новые 20-баночные галеры. Одновременно решили заготовить лес на 40 галер, в том числе на 10 методом подряда и на 30 – из казанских государственных лесов. С января 1733 года галеры стали строить исключительно «французским ма-ниром», так как именно такие суда могли с одинаковым успехом действовать и в шхерах, и в открытом море. На их строительство шли как дубовые, так и сосновые леса. По предложению адмирала Н.Ф. Головина 24– и 23-баночные галеры постепенно заменяли на 22-баночные, а старые 20-баночные – на новые 16-баночные.
Всего при Анне Леопольдовне в состав Балтийского флота вошли три 66-пушечных корабля, два бомбардирских корвета и свыше двадцати мелких судов. На бумаге Балтийский флот выглядел весьма внушительно, однако уровень боевой подготовки был крайне низким. Например, кампания 1739 года на Балтике началась только... 1 августа. Кампания 1740 года – 29 июня. При этом в 1739 году флот дошел лишь до Красной Горки (если это вообще можно считать выходом в море), а в 1740 году – аж до самого Ревеля! Эскадры в Ревеле к тому времени уже давно не было. Там держали только брандвахту. Весь флот базировался исключительно в Кронштадте. Впрочем, две базы были бы излишней роскошью, учитывая количественный состав флота. В 1737,1739 и 1740 годах в море выводилось только по пять кораблей, а в 1738 году вообще четыре. Число фрегатов, принявших участие в кампании, снизилось с шести в 1737 году до трех в 1740 году.
Острейшей проблемой к началу войны стала катастрофическая нехватка личного состава – некомплект составлял 36% (1669 матросов и 1034 солдата). Из 5 тысяч ожидаемых рекрутов прибыли только 1370. Большая нужда была в опытных штурманах и лекарях. Нанимать штурманов и боцманов срочным порядком в самый канун войны пришлось русскому послу в Голландии Головкину. Это удалось ему лишь частично.
С началом войны русские корабли были расставлены у Кронштадта так, чтобы совместно с береговыми батареями отразить нападение неприятеля.
Шведский флот действовал куда более активно. В мае 1741 года из Карлскроны под командованием вице-адмирала Томаса Райалина вышли пять кораблей – «Улрика Элеонора» (76-пушечный), «Принц Карл Фреде-Гардемарин» (72-пушечный), «Стокгольм» (68-пушечный), «Финляндия» (60– или 70-пушечный), «Фреден» (42-пушечный) и четыре фрегата. Чуть позже к ним присоединились еще пять кораблей: «Фригет» (66-пушечный), «Бремен» (60-пушечный), «Гессен Кассель» (64-пушечный), «Верден» (54-пушечный) и «Дроттнинггольм» (42-пушечный). С этими силами Райалин вошел в Финский залив и занял позицию между Гогландом и финским берегом. Галерный флот шведов под командованием Акселя Фалькенгрена расположился в двух милях к югу от Фридрихсгама, чтобы обеспечить лучшее взаимодействие флота и сухопутных сил.
Придя в восточную часть Балтийского моря, шведский флот занял позицию в районе острова Аспэ. Периодически посылались отдельные корабли на разведку к Рогервику, Гогланду и Соммерсу. Сначала причиной бездействия были соответствующие инструкции из Стокгольма, затем – вспыхнувшая среди экипажей эпидемия, от которой к середине августа умерли свыше 700 человек. На корабли постепенно пришлось перевести из армейских полков тысячу человек. В сентябре скончался сам Райалин. Его сменил контр-адмирал Аарон Шёшерна. Вскоре к его эскадре присоединились еще два корабля – «Готга» (72-пушечный) и «Скания» (62-пушечный). Но и это не заставило Шёшерну решиться на какие-то действия. В октябре его эскадра вернулась в Карлскрону. В этой безрезультатной кампании шведы потеряли разбившимся у финских берегов 34-пушечный фрегат «Сварта Орн».
И уж совсем «драку кривых со слепыми» напоминают действия русских и шведских эскадр на севере. С июня 1741 года в Северном море находились 54-пушечный корабль «Оланд» и фрегат «Фама», так как шведы опасались перехода русских кораблей из Архангельска в Балтийское море вокруг Скандинавии.
Еще до начала войны, в мае-июле 1741 года, отряд судов Балтийского флота перешел из Ревеля в Архангельск. В его составе были 3 фрегата: 46-пушечный «Вахмейстер», 32-пушечные «Декронделивде» и «Кавалер». Зачем понадобилось посылать к черту на кулички ценные фрегаты с основного театра боевых действий – можно только гадать. Тем более что к началу войны в Архангельске были закончены постройкой три линейных корабля и два фрегата (54-пушечные «Святой Пантелеймон» и «Святой Исаакий», 66-пушечный «Леферм» и 32-пушечные «Меркуриус» и «Аполлон»). Эти суда сошли на воду в 1739– 1740 гг. на Соломбальской верфи.
«Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Аполлон» в июле 1741 года отправились из Архангельска в Кронштадт, но по неведомым причинам, дойдя до Кольского полуострова, решили зазимовать в незамерзающей Екатерининской гавани. Судя по всему, стоянка была вызвана боязнью шведов. А летом следующего года эскадра двинулась... назад в Архангельск, куда и прибыла 22 июня 1742 года.
19 июля 1742 года из Архангельска вышла уже солидная эскадра под командованием вице-адмирала П.П. Бредаля. В его составе были корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Счастье» (66-пушечный), фрегаты «Меркуриус», «Аполлон», «Кавалер», «Вахмейстер» и «Декронделивде», а также один гукор. Корабль «Благополучие» в июне 1742 года при переходе через бар Северной Двины сел на мель. Впоследствии его починили, но ввиду «неблагонадежности к плаванию» переоборудовали в блокшив.
Эскадра Бредаля 10-11 августа у мыса Нордкап попала в шторм. Посему все четыре корабля зашли в Екатерининскую гавань и там зазимовали, а все фрегаты и гукор вернулись в Архангельск.
15 июля 1743 года корабль «Святой Исаакий» и 66-пу-шечные корабли, спущенные летом 1742 года в Соломбале, «Екатерина» и «Фридемакер», вместе с фрегатами «Меркуриус», «Аполлон» и «Кавалер» и гукором «Кроншлот» вышли из Архангельска. Фрегаты «Декронделивде» и «Вахмейстер» было решено «за ветхостью» не брать, они так и сгнили в Архангельске. Эскадра зашла в Екатерининскую гавань, где зимовали корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий», «Леферм» и «Счастье». 6 августа объединенная эскадра двинулась на Балтику. Спустя четыре дня эскадра попала в шторм, и корабли потеряли друг друга из виду.
Корабли «Святой Пантелеймон», «Святой Исаакий» и «Екатерина» и фрегат «Кавалер» в ноябре 1743 года все-таки сумели добраться до Кронштадта. Фрегат «Меркуриус» 13 сентября 1743 года в проливе Каттегат напоролся на песчаную банку у острова Ангольт и был разбит волнами. Катастрофа произошла из-за того, что капитан фрегата Алексей Нагаев перепутал свет маяка со светом корабельного фонаря. Но весь экипаж спасся. А корабли «Леферм», «Счастье» и «Фридемакер» в очередной раз вернулись в Екатерининскую гавань, где и зазимовали. Эти три корабля пришли в Кронштадт только в июле-августе 1744 года Фрегат «Аполлон» вернулся в Архангельск и пришел в Кронштадт тоже в 1744 году.
Эта одиссея показывает не качество судов, построенных на Соломбальской верфи (ни один корабль не погиб в шторм), а бездарность и трусость командного состава. Между тем, до 1741 года Бредаль официально считался опытнейшим моряком. Еще бы, он поступил на русскую службу в 1703 году, за Гангут получил золотую медаль. Поражение же у Федотовской косы в 1738 году, когда Бредаль погубил почти всю вверенную ему Азовскую флотилию, Адмиралтейств-коллегия спустило на тормозах. Но то, что сходило при Анне Иоанновне, не прощалось при Елизавете Петровне. В 1744 году Бредаля отдали под суд. Дело оказалось сложное и потому затянулось. В 1744 году Бредаль умер, не дождавшись приговора. Странно, что отечественные историки флота не только не попытались разобраться в этом деле, а наоборот, предпочитают не упоминать о нем даже в узкоспециальных изданиях.
При таком состоянии архангельских эскадр шведские каперы могли безнаказанно прервать торговлю Архангельска с Европой. Однако ничего подобного не произошло. Наоборот, в 1741 году в Архангельск прибыли для перевозки русского зерна 96 кораблей (в основном голландских), что было даже больше обычного. Еще более странным кажется безразличие шведов к русской торговле на Балтике. Шведский король Фредерик I в начале войны недвусмысленно приказал своим военно-морским силам не допускать торговые суда в русские порты, а также поощрял частных лиц брать каперские патенты. Тем не менее, большая часть нейтральных судов проходила не только в Ригу и Ревель, но и в Кронштадт.
До конца 1741 года русский и шведский флоты не вступали в огневой контакт. Лишь 15 августа дубель-шлюпка мичмана Ивана Дирикова стреляла по шведским гребным судам, но не добилась попаданий. Русский флот упрямо стоял в Кронштадте. Лишь один раз фрегат «Россия» вышел на разведку к Выборгу, а фрегат «Гектор» – в район Красной Горки. Галеры с десантом пехоты большей частью стояли у Ораниенбаума, а часть галер подошла к северному берегу Котлина. Дело в том, что во времена Петра русские считали Финский залив севернее Котлина абсолютно непригодным для судоходства. Но в 1740 году одно иностранное купеческое судно обошло Котлин с севера (позже его маршрут был назван «Северным фарватером»).
В 1741 году галерный флот бездействовал так же, как и корабельный. Основной причиной этого было бездарное командование и «кризис в верхах». Известную роль сыграло и отсутствие обученных гребцов. Пришлось срочно заняться обучением команд, для чего выделили три галеры, которые плавали возле Кронштадта. О состоянии галерного флота красноречиво говорит дело капитана Ивана Кукарина. Ему поручили принять командование тремя учебными галерами и еще восемь использовать для перевозки солдат из Петербурга в Кронштадт. Кукарин ничего этого не сделал, будучи постоянно пьяным. Вызванный для объяснений в Адмиралтейств-коллегию, он и туда «явился в чрезвычайном пьянстве». Взятый под арест, капитан даже не понял этого и проснувшись ночью, принял караульного солдата за своего слугу. Тот пытался объяснить ситуацию, но получил оплеуху. Зимой Кукарина отправили в отставку.
В кампанию 1743 года шведский флот в составе пятнадцати кораблей, пяти фрегатов, трех бригов, одного брандера, двух бомбардирских кораблей и двух госпитальных судов в конце мая вышел из Карлскроны и 5 июня прибыл к острову Аспэ. Командовал флотом адмирал Аарон Шёшерна
Русский флот начал выходить на рейд с 19 мая. Первыми вышли корабли «Астрахань», «Ревель», «Северная Звезда», «Кронштадт», три фрегата и два прама, которые до 30 мая постепенно ушли в крейсерство. Командовал ими контр-адмирал Денис Спиридович Калмыков.
Как в русском, так и в шведском флотах свирепствовали эпидемии заразных заболеваний. К 31 мая 1743 года в русском флоте на Балтике имелось 3315 больных, причем ежедневно к ним прибавлялось еще человек 60-80. Взамен больных брали людей из сверхштатных Дербентского, Сальянского и Дагестанского полков. Многие солдаты этих полков участвовали еще в Каспийском походе и имели морской опыт. 5 февраля 1743 года эти три полка и к ним еще Бакинский полностью обратили на комплектование флота и официально ликвидировали.