Страница:
- Натанчик, а ты знаешь, что наш Мишка Мятлев на старости лет учудил, перешел со стихов на прозу и окарикатурил всех нас в очередной нетленке под странным названием, аж не упомнил, - почти нараспев проговорил срывающимся фальцетом Кроликов, причем отнюдь не травоядно блеснули его резцы, и тут же, делано благодушно обратился ко мне:
- Миша, как полностью называется твой роман?
- Да ладно. Проехали. Не слушайте вы его сказки, братцы. Я ещё не закончил окончательный вариант, уже восьмой раз переписываю, умения не хватает. Вот переработаю, дай Бог, издам и тогда каждому по экземпляру с трогательной надписью, клянусь, подарю.
- Хоры. За это и выпьем, - примирительно произнес юбиляр, и наши уральские рюмки с великолепным хрустальным звоном соединились над столом. Гип-гип-ура! Затем Натан все-таки беспрекословно отправил детей в детскую, щедро оделив их конфетами и другими сластями.
Мы расселись свободнее, расслабились и заговорили внезапно все сразу, обращаясь бесцеремонно то к ближайшему соседу, то через его голову к следующему едоку, то переключались визави. Женщины, впрочем немедленно выделились и согласованно затарахтели о способах приготовления тех или иных блюд. Я волей-неволей стал переговариваться
- Слушай, а что ты жену свою не захватил, я очень твою Машу люблю, хоть она и высокомерной стала, тоже мне философ в юбке! Вот у меня кандидатская степень уже двадцать лет, меня в восьми странах цитируют, израильский университет собирается почетным профессором провозгласить, все-таки я не только писатель, а историк в первую в очередь, мои книги по этикету не только в Тель-Авиве и Хайфу, они есть и в Ватикане, и в Кембридже, и даже в Библиотеке Конгресса США. Так я порой, не застав тебя, начинаю только беседу с Машей, а она ни в какую, даже о здоровье моих детей не спросит, а ведь дети это же святое, - вдруг стал снова выговаривать мне он.
- Слушай, ты же толком не пил, а пьян. Сколько можно талдычить об одном и том же. Мы же этот вопрос с тобой уже обсуждали. Ты вот меня постоянно упрекаешь в беспамятстве, а сам - хорош гусь - заладил одно и то же, сказку про белого бычка, - хмуро ответствовал я.
- Нет, ты все же скажи Маше, она не права.
- О,кей, передам обязательно. Только не надейся, результат будет отрицательный.
Арфистка, различив в нашей беседе аккорды возможной перепалки, дернула мужа за рукав и попросила передать ей заливное. Выговорила опять же шепотом, что он плохо за ней ухаживает.
Калькевич утих, успокоился и занялся мастерским перекладыванием всевозможной еды на тарелку верной подруги.
И все-таки разговор за столом перешел постепенно на женщин, на любовные истории. Все стали рассуждать о делах давно минувших дней, досконально вспоминать неутомимость Мишки Мятлева, например, то бишь меня, в пикантных различных ситуациях. Я сидел, хлопал ресницами, веки мои тяжелели, и втихую подливал себе водки. Совсем забыл, подлец, что дал Маше честное слово не пить, вернее, пить аккуратно, никак не больше трех-четырех рюмок. А ведь махнул уже не меньше десяти, ну да ладно, пока еду домой протрезвею.
Незаметно пролетело часов пять-шесть. За окном стемнело. В кухне зажгли свет, красивая восьмирожковая люстра давала по углам причудливые тени. Сыновья Гараджева и Калькевича давно убежали на улицу и постоянно звонили, балуясь, по мобильнику; во-первых, от скуки; а во-вторых, чтобы аккуратно извещать о своих передвижениях, дабы не волновать излишне впечатлительных родителей (Москву трясло, два якобы чеченских взрыва изрядно перепугали население столицы, всем постоянно мерещились всякие ужасы, которых между прочим и на самом деле было к тому же в избытке).
Натан как-то погрустнел, стал посматривать на новые часы, их подарил вчера уважающий делового зятя тесть. Часы были механические, супермодные и стоили как минимум несколько тысяч долларов. Мы поняли несложный намек и стали прощаться.
В два приема спустились в лифте на первый этаж панельной "башни", вышли на улицу. Натан забрал сына, подошедшего к подъезду, и, помахав нам рукой, обнаженной по локоть (он вышел в стужу в одной фланелевой рубашке в крупную клетку), разгоряченный разговорами, более-менее искренними славословиями и удавшимся застольем, скрылся за железной входной дверью.
Сын Калькевича меж тем зашелся в доподлинной истерике. Он требовал всенепременно отправиться домой только на такси, мол, именно это и обещали вероломные родители. Сконфуженный отец пытался урезонить любимое чадо, но то ли стеснялся применить обычные доводы, хотя бы силу, то ли не хотел привлекать наше, уже постороннее внимание. Арфистка квохтала над сыночком что есть сил, словно курица с цыплятами, и мы с Кроликовым незаметно, по-английски дали дёру в сторону вожделенного метро, где вскоре расстались вполне довольные приемом и друг другом, пообещав легкомысленно непременно созвониться на следующий же день.
Я вернулся домой почему-то совершенно голодный и удивил Машу тем, что тут же достал из холодильника грибной суп, который съел прямо из кастрюли, прихлебывая через край и не разогревая. Она никак не могла взять в толк, что алкоголь нуждается в связывании спиртовых молекул как можно большим количеством нейтрализующей жидкости.
Потом я без конца звонил знакомым по телефону, читал стихи, нес ахинею, а когда, наконец, угомонился и уснул, то во сне очутился в одном из залов Третьяковки, где на портрете работы прославленной Серебряковой, родной сестры не менее известного Лансере, почему-то вместо изысканной авторши в зеркале мелькнул несколько искаженный облик Веры Важдаевой. "Что за наваждение!" - подумал я, проснулся, ушел в туалет, заперся и долго курил невзатяжку, стряхивая пепел белыми столбиками на желтый керамический пол, пока встревоженная Маша не прошлепала босыми ногами и не вытащила меня буквально за ухо, прицыкнув:
- Нишкни! Тоже мне герой-любовник!
Возразить на это как никогда справедливое замечание я не осмелился и поплелся досматривать сны, которые были гораздо менее красочные. Опять я стоял, как святой Себастьян, привязанный к столбу и утыканный стрелами как подушечка иголками или как мумифицированный дикобраз. Кстати вспомнился анекдот об охотнике, мечтающем настрелять ежей - жене на воротник, а теще для стелек в боты. "Это, к сожалению, мне не грозит, хоть и очень хочется", - прокричал кому-то в темноту я и почувствовал, как на меня прыгнула бодрствующая кошка и принялась когтить меня сквозь недавно купленное одеяло. Собаки сидели, видимо, у края кровати и настороженно ждали хозяйского сигнала, чтобы проучить эту обнаглевшую тварь.
XI
Момус в диалоге Лукиана язвительно вопрошает: "Что это за Митра? Что это за мидянин, в платье с большими рукавами и в тиаре; Митра, не говорящий по-гречески и даже не понимающий, когда пьют за его здоровье?" А между тем Митра обладал не менее древним благородством, чем сам Зевс-Юпитер, прежде чем оказался новопришельцем на греческом Олимпе. Прежде чем быть мидянином, Митра занимал важное место в Пантеоне древних арийцев, как бог восходящего солнца и благодетельного света, чуть ли не наряду с Варуною. В зороастризме он занял место рядом с Агурою-Маздой.
Его культ, пережив расцвет в Персии, исчезнет на долгое время и вновь возродится в Римской империи II-V веков, соперничая с христианством. Любопытно и сообщение Геродота о том, что персы называют Митрою Афродиту, которую ассирийцы называли Милитою, арабы - Амилат и которая, по сути, не что иное, как сирийская Матерь богов.
Фригийские божества Сабазий, Мен, Аттис нередко отождествлялись с Митрою. Опять же в зороастризме Митра в качестве покровителя верующих был сближен с Саошиантом, спасителем, который должен был при конце мира воскресить мертвых, убив быка, мозг которого дал бы новое тело каждому воскресшему.
После великих завоеваний Александра Македонского греческие идеи и восточные верования слились, видоизменив культ Митры. И этот преображенный культ вскоре расцветет в Риме, где многие подземные комнаты были переделаны для служения культу Митры, как, например, первоначальный склеп церкви св. Климента.
Сохранившиеся изображения Митры различны на разных памятниках. Так, на Капитолийском барельефе, находящемся в Лувре, над сводом ритуальной пещеры видны: колесница солнца, которую везут четыре лошади, на ней - юноша, а впереди бежит человек с факелом, затем три высоких сосны и колесница луны, которую везут уже две лошади, на ней молодая женщина, а впереди другой факелоносец, быстро спускающийся по покатости свода со своим опрокинутым факелом.
Более традиционно следующее изображение: в глубине грота или пещеры со сводом Митра в виде молодого фригийца В национальной шапке, короткой тунике и в плаще, развевающемся по ветру, упирается коленом в спину присевшего на задние ноги быка; левая рука погружена в ноздри животного и поднимает ему голову, между тем как другой рукой он вонзает ему кинжал в шею. По правую и по левую стороны быка, хвост которого оканчивается пучком спелых колосков, двое юношей, одетых также во фригийские одежды, держа по зажженному факелу каждый; у одного факел поднят кверху, у другого - опрокинут.
На большей части памятников фигурируют пять символических животных: сверху, на краю или в извилине грота - птица, чаще всего - ворон, иногда сова; внизу, около быка - скорпион, жалящий его в семенные органы; собака, жадно лакающая кровь, текущую из раны быка; напротив собаки змея; наконец, лев, то лежащий, то сидящий, то прыгающий на урне.
Толкование изображенных таинств неоднозначно. Искупительное ли это жертвоприношение Агуре-Мазде, совершаемое богом-посредником и Спасителем? Изображение ли солнца, вечно юного, победоносного, непобедимого, входящего в зодиакальный знак Тельца во время весеннего равноденствия?
Однозначно лишь то, что Тесей греческих мифов - на мой взгляд ипостась Митры. Он (также как и Минотавр) - незаконнорожденный сын Посейдона, принесший, по сути, в жертву своего брата во имя высшей справедливости и всеобщего очищения. Позже этот (нередкий и для греческих мифов) мотив единоборства братьев за обладание женщиной, идеей, городом, царством не раз аукнется в схватке Ромула и Рема, Кия и Хорива.
Крито-микенская культура - свидетельство взаимопроникновения персидских и древнегреческих культов, ранний синкретизм восточных и западных верований, неудачная попытка основания всеобщей религии, своего рода "вавилонское столпотворение" наоборот, с закономерным исходом.
Основным обрядовым таинством в культе Митры было омовение в очистительной крови, фригийский тавробол, совершавшийся жрецами Великой Матери. Постепенно оно стало превращаться в магическое таинство, действующее уже без всяческого участия верующего.
Явно напрашиваются параллели между обрядами культа Митры и христианскими таинствами, то есть тавроболом и возрождающейся кровью Христовой, подмечено это было давно. Так Юстиниан-мученик и Тертуллиан указывали, что и другие, более специальные обряды культа Митры (очищение неофитов, конфирмация посвященных, освящение хлеба и воды) являются дьявольским подражанием христианским установлениям (крещению, миропомазанию и Тайной Вечере).
Культ Митры имел своих последователей преимущественно в войсках, среди легионеров. Последователи Митры составляли достаточно закрытое общество, которое Ренан остроумно сравнивал с языческим франкмасонством. Главным праздником для них был праздник возрождающегося солнца 25 декабря, языческий прототип христианского Рождества. Религиозные собрания происходили чаще всего в подземных часовнях, устроенных в природных пещерах или в искусственных гротах. Существовало всегда в глубине пещеры как бы рельефное алтарное изображение принесения в жертву быка Митрой.
Священный огонь обычно пылал на семи жертвенниках, горели также лампады с жемчужными украшениями, свечи, вставленные в просверленные линейки. Бог был изображен в различных видах, чаще в облике юноши, чей бюст отделялся от столба из необделанного камня. Около него находились урны, символизирующие источники плодородия. Интерьер дополняли статуи факелоносцев (Утро и Вечер или Весна и Осень), изображения символических животных, воспроизведения сцен посвящений, портреты святых, распространявших культ Солнца или Митры. Существовала строгая иерархия посвященных, во главе которых стоял Отец Отцов. Верующие (и мужчины, и женщины равноправно) становились солдатами Митры. Имелось множество отдельных названий для ступеней посвящения: солдат, ворон, лев, гиена, перс, солнечный конь, орел, ястреб, отец. Применялись различные испытания для желающих вступить в общину или перейти на более высокую ступень: умерщвление плоти (продолжительный пост, бичевание); другие более опасные роды испытаний - пламенем или водой. Вследствие случайностей или избытка рвения порой эти испытания приводили к смерти неофита. Возможно, именно отсюда жуткие слухи, что культ Митры дозволяет человеческие жертвоприношения. Император Адриан, говорят, был вынужден запретить их официально, а Коммод, наоборот, был, несомненно, виновен в ряде человекоубийств, совершенных в храмах Митры.
Приверженцы Митры во времена от Аврелия до Юлиана вполне достоверно надеялись на то, что их бог, непобедимое Солнце, вечный Митра, одержит окончательную победу над всеми другими богами Востока и Запада, недаром он тогда заменил Христа вовсе шире и шире распространяемых учениях манихейцев. Надеялись, что религиозное объединение уже совершилось вокруг их возрожденного бога.
Однако неудача предпринятого Юлианом восстановления язычества вызвала напротив торжество Христова искупления над возрождением из мертвых, предлагаемым Митрой. Непротивление злу насилием оказалось более доступным нравственным ожиданиям верующих, нежели воинственная жестокость зороастрийцев-митраистов.
В 377 году римский префект Гракх отдал распоряжение закрыть храмы Митры, и его религия окончательно уступила христианству в ареале западного мира, и несколько позднее заменилась на Востоке в основном, исламом.
Старый арийский бог умер. На время или навсегда? На этот вопрос пытался ответить Ницше, позже не успел продолжить, к счастью, Геббельс. Неужели в Чечне боевики-наемники, нацепив маски волков, готовы возродить неоязычество, заменив жертвенных быков козлами, а то и похищенными инородцами в силу особенностей местности?
XII
Свое горе - велик желвак, чужая болячка - почесушка. Память помнит все, конечно, не сознание, а подсознание. Шевельнул кончик ниточки, потянул, она и пошла, так чуть не весь клубок размотался. В этом году незаметно промелькнул очередной мой юбилей: 35 лет тому назад в п-ской областной газете тиснули мое стихотворение и даже гонорарий выплатили. Сегодня такое едва ли возможно, особенно для восемнадцатилетнего. Разве что за родительские деньги. А вот самый первый гонорар получил аж тремя годами ранее - за фотографию (собирался даже в фотокорреспонденты) и заметку, тиснутые всё в той же газете. Не для похвальбы вспомнил: констатирую, что громыхал когда-то печатный конвейер, который обслуживали различного уровня работники, а сейчас он функционирует, увы, с перебоями.
Намедни позвонили из солидного издательства, мол, приходите получить денежку за переводы очередного английского классика. Съездил, получил, курам на смех сумма: хватит, чтобы две недели попользоваться городским общественным транспортом или приобрести три бутылки плохой водки. Тоже мне счастье! Минимум в 10-12 раз меньше, чем при советской власти, про царскую же и не поминаю. Что ж, зато сейчас есть другие радости и достижения.
А сегодня видел сон за минуту до пробуждения: дескать, веду разговор с редактрисой книги, за которую и получил гонорар, вот она и просит, мол, раз собачник (а мои два коккера около крутятся и подскакивают чуть не до наших подбородков), пожалуйста, присмотри и за моими собаками, на курорт уезжаю, а мать стара, не справится, боюсь. И ещё добавляет: ничего, не волнуйся, ты-то справишься, что там собаки, у меня на даче ещё два медведя остались, ну да я их к родственникам отвезу, а вот слониха, к счастью, сдохла на днях; вот бы ещё больной попугай околел, совсем бы жизнь задалась.
Далее ещё какое-то действо происходило, но не упомнил, да для нашего повествования и вышеприведенного с лихвой. Я ведь спервоначала не зря о деньгах заикнулся. Страшно сейчас даже не то, что в русском человеке разбудили алчность, а то, что "всё разрешено", что во имя зыбкого минутного благополучия того или иного маленького коллектива все члены оного готовы лгать, обкрадывать всех сторонних, и всё это без доли стыда, тем паче раскаяния.
И я тоже без стыда и раскаяния за вчерашний перебор со спиртным, проснувшись за полдень совершенно один в квартире (жена ушла на работу, а теща, скорее всего, отправилась "допродавать глаза" по окрестным магазинам, она обожала ежедневно покупать всякую мелочь и рухлядь, то несчетные булавки, иголки и носовые платки, то салфетки и цветные календарики на два года вперед или даже на прошлый год, то особые стельки в ботинки или к ним же шнурки разноцветные) тут же позвонил Вере.
Надо же, она оказалась у телефона, сама взяла трубку и без раздумий согласилась встретиться в центре. Похмелье мое сразу же улетучилось, но я все равно поправил здоровье, смешав в стакане водку с белым вермутом впополаме. Побрился, принял душ, оделся понаряднее, и полетел налегке, без непременного "атташе-кейса" на свидание. Как всегда опоздал, но Вера ждала меня терпеливо у памятника Пушкину и не сказала ни словечка упрека.
Пешком мы минут за пятнадцать дошагали до Дома журналистов, разговаривая о книгах и моих псевдоуспехах. Вере, в отличие от Маши, были, казалось, интересны любые мелочи; она внимательно смотрела на меня фиалковыми глазами и иногда забавно покусывала нижнюю губу, то ли чтобы случайно не перебить мой словесный поток, то ли не успевая вклиниться со своими замечаниями. Изредка она таки задавала наводящие вопросы, и тогда чувствовалось, насколько она молода и принадлежит совершенно к другому поколению.
- Мне кажется, что вы, Михаил, неправильно меня воспринимаете, несерьезно как-то. Все эти шуточки вам совершенно не идут.
- Какие шуточки?
- Вы знаете, какие. Расскажите мне лучше поподробнее о себе, над чем вы сейчас работаете?
- В основном над собой, стараюсь, как Фауст повыгоднее продать душу.
- Неправда, всё вы интересничаете, а на самом деле вы - честный, чистый, благородный. Ваши стихи гораздо откровеннее вашей риторики.
- Ну, стихи всегда лучше автора, ведь они обычно продиктованы тоской по идеалу.
- Да нет в них никакой тоски, вы такой веселый, вот и шуточки-то у вас бесконечные.
- Нахлобучил шут очки, сразу сузились зрачки. Ничего без очков не вижу, вы меня, Вера, явно за другого приняли.
- Не надо, Михаил. А то я обижусь и уйду. Прошлый раз вы были совсем другим.
- Вот я и твержу вам, что вы принимаете меня за другого.
- Ничуть. Мне интересны вы такой, какой на самом деле. А вы же постоянно притворяетесь сегодня и нарочито кривляетесь, чтобы не показаться смешным. Дескать, смейтесь, только не над тем, что дорого. Подсовываете обманку, наверное, вам так действительно удобнее.
- Вера, вы такая умная, что и меня, дурака, образуете. Но вот, кстати, мы и пришли.
И мы просочились сначала сквозь полуоткрытую чугунную калитку, потом через тамбур Домжура, разделись в подвальчике и, не поднимаясь в ресторан, несколько часов просидели в полупустом баре, попивая шампанское и кофе, закусывая жареным подсоленным арахисом и всевозможными бутербродами. Я даже удержался от водки, хотя так и подмывало заказать популярную здесь "отвертку" (смесь водки с апельсиновым соком). Разговор таки пошел в желанном для Веры направлении, и я неожиданно рассказал ей о том, что никогда не видел своего родного отца, что всегда считал отцом совершенно чужого по крови человека, обижался на него за мелочные придирки и нежелание считаться с моими интересами, в первую очередь с тягой к искусству.
Потом я проводил её до дому. Вера жила совершенно на другом, противоположном от меня конце Москвы, причем по той же ветке метро. Потом я больше часа добирался домой, приехал за полночь. Маша смотрела телевизор. Увидев меня, она выключила его и, не говоря ни слова, ушла в спальню. Потом выразительно и по-прежнему молча выбросила одеяло и подушку на диван в большой комнате, затем демонстративно захлопнула дверь, прижав её для верности сложенной вчетверо газетой.
Заснул я, не раздеваясь, и спал превосходно, без дурацких сновидений, только почему-то болела правая нога, очевидно натруженная тесным зимним ботинком. И ещё отчего-то мерзли пальцы рук.
XIII
Мы творим наших героев и наших богов по своему образу и подобию. Константин Вагинов хотел предстать в 20-е годы ХХ - го века новым Филостратом, только вот где ему было взять нового героя для своего Евангелия? Ведь Филострат, написав по заказу Юлии Домны "Жизнь Аполлония Тианского", имел перед глазами чудный образец, исполненный неподдельного величия. Пусть потом идеальный герой не совпадал со своим прототипом в мелких подробностях, важно совпадение генеральной идеи.
Действительно каждое поколение наделяет своих подлинных или воображаемых героев своими же лучшими качествами, а также одновременно своими слабостями и недостатками. Причем люди восхищаются героями, как правило, тем больше, чем вернее воспроизводится их собственное убожество.
Герои - суть двурукие и двуногие формулы истории. Жертвоприношение краеугольный камень и/или центр любого символизма. Обряд и молитва процессы высвобождения духовной энергии. Мне ли, внуку уральской ведуньи, не знать сие доподлинно. Сколько раз я ребенком наблюдал, как она чертит своим заскорузлым ногтем узловатого пальца по древесному сучку, а потом по больному органу, чуть ли не мгновенно добиваясь исцеления. Или же шепчет-наговаривает слова молитв и заговоров над стаканом с водой, чтобы целительная информация могла быть передана нуждающемуся в ней. Недаром "речь" и "река" - однокоренные слова.
Живым словом определяется действие, определяется предел действия и как бы указывается само направление его. Слово и есть подлинная сила и/или оно содержит в себе ту скрытую энергию, которая и дает силу действия. Жрец/писатель есть всегда творение богов, через него они действуют, и от него же они родились, так же как весь мир образовался от него и стал благодаря нему только ведом.
Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Я предаюсь глупейшим размышлениям, например, единица пространства, деленная на единицу времени есть скорость; а что же может обозначать производное той же пары, только полученное не в результате деления, а умножения одной единицы на другую?
Нет ответа. Позвонил многомудрому Калькевичу, кайфующему от скоропалительной публикации в журнале романа, созданного его многолетним прилежанием. Но и он не ответил, лишь рассмеялся, добродушно констатируя мою молодость. Не телом, так духом. Что ж, когда я ему твердил о том же несколько лет тому назад, он почему-то не соглашался. Может, сейчас на самом деле решил, что я спятил и впал в детство?
Что ж, продолжим. Запутанна родословная очередного нашего героя и не во всем достоверна. Отцом Тесея считается Эгей, сын Пандиона, внук Кекропа, в свою очередь старшего сына афинского царя Эрехтея, убитого Посейдоном. У Эгея было две жены: Мелита и Халкиона, но ни одна не родила ему детей. Эгей, было, решил, что виновата в том (равно как и в злоключениях его сестер Прокны и Филомелы) злая воля Афродиты, потому-то он вскоре ввел в Афинах поклонение этой богине, затем посетил Дельфийского оракула, получив от него предсказание; потом заехал в Коринф, где Медея-колдунья попросила у него защиты от врагов, пообещав с помощью магии не оставить его без наследника. Далее Эгей отправился в Трезон (мегаполис, объединивший два города - Антею и Геперею), где царствовал Питфей, руки дочери которого дотоле безуспешно просил Беллерофонт, наездник Пегаса.
Питфей под влиянием чар Медеи напоил Эгея и уложил его спать с Эфрой. Та через пару часов во время сна, насланного на неё уже Афиной, покинула пьяного Эгея и отправилась морем на остров Сферия, расположенный неподалеку от побережья Трезена, чтобы совершить жертвенные возлияния на могиле Сфера.
Здесь-то Посейдон при попустительстве, если не сказать больше, той же Афины овладел Эфрой, однако затем вполне по-божески уступил великодушно Эгею право зваться отцом любого ребенка, которого в течение четырех месяцев родит Эфра.
Утром Эгей, протрезвев и обнаружив себя в постели Эфры, заранее признал своим возможного сына. Затем отплыл в Афины, спрятав свой меч и сандалии под полой скалой, именуемой Алтарем Сильного Зевса. После того, как мальчик возмужает и сможет достать отцовские предметы, сдвинув скалу, его нужно будет, не мешкая, отослать в Афины на воспитание к отцу.
Эфра родила мальчика, назвала Тесеем. Он вырос то ли в Трезене, то ли в Марафоне, а его опекун (и дед) Питфей потихоньку все время распространял слух, что отцом его внука является не кто иной, как сам Посейдон. Что, впрочем, скорее всего, соответствовало действительности.
Мальчик взрослел не по дням, а по часам. Семи лет от роду он не испугался львиной шкуры Герата и бросился на неё с топором, тогда как его сверстники в испуге бросились прочь. В шестнадцать лет Тесей посетил Дельфы и пожертвовал прядь своих волос Аполлону. Затем забрал из-под скалы меч и сандалии Эгея, символы царской власти и отправился в Афины не по морю (что считалось более безопасным), а посуху, желая повторить подвиги своего двоюродного брата Геракла.
- Миша, как полностью называется твой роман?
- Да ладно. Проехали. Не слушайте вы его сказки, братцы. Я ещё не закончил окончательный вариант, уже восьмой раз переписываю, умения не хватает. Вот переработаю, дай Бог, издам и тогда каждому по экземпляру с трогательной надписью, клянусь, подарю.
- Хоры. За это и выпьем, - примирительно произнес юбиляр, и наши уральские рюмки с великолепным хрустальным звоном соединились над столом. Гип-гип-ура! Затем Натан все-таки беспрекословно отправил детей в детскую, щедро оделив их конфетами и другими сластями.
Мы расселись свободнее, расслабились и заговорили внезапно все сразу, обращаясь бесцеремонно то к ближайшему соседу, то через его голову к следующему едоку, то переключались визави. Женщины, впрочем немедленно выделились и согласованно затарахтели о способах приготовления тех или иных блюд. Я волей-неволей стал переговариваться
- Слушай, а что ты жену свою не захватил, я очень твою Машу люблю, хоть она и высокомерной стала, тоже мне философ в юбке! Вот у меня кандидатская степень уже двадцать лет, меня в восьми странах цитируют, израильский университет собирается почетным профессором провозгласить, все-таки я не только писатель, а историк в первую в очередь, мои книги по этикету не только в Тель-Авиве и Хайфу, они есть и в Ватикане, и в Кембридже, и даже в Библиотеке Конгресса США. Так я порой, не застав тебя, начинаю только беседу с Машей, а она ни в какую, даже о здоровье моих детей не спросит, а ведь дети это же святое, - вдруг стал снова выговаривать мне он.
- Слушай, ты же толком не пил, а пьян. Сколько можно талдычить об одном и том же. Мы же этот вопрос с тобой уже обсуждали. Ты вот меня постоянно упрекаешь в беспамятстве, а сам - хорош гусь - заладил одно и то же, сказку про белого бычка, - хмуро ответствовал я.
- Нет, ты все же скажи Маше, она не права.
- О,кей, передам обязательно. Только не надейся, результат будет отрицательный.
Арфистка, различив в нашей беседе аккорды возможной перепалки, дернула мужа за рукав и попросила передать ей заливное. Выговорила опять же шепотом, что он плохо за ней ухаживает.
Калькевич утих, успокоился и занялся мастерским перекладыванием всевозможной еды на тарелку верной подруги.
И все-таки разговор за столом перешел постепенно на женщин, на любовные истории. Все стали рассуждать о делах давно минувших дней, досконально вспоминать неутомимость Мишки Мятлева, например, то бишь меня, в пикантных различных ситуациях. Я сидел, хлопал ресницами, веки мои тяжелели, и втихую подливал себе водки. Совсем забыл, подлец, что дал Маше честное слово не пить, вернее, пить аккуратно, никак не больше трех-четырех рюмок. А ведь махнул уже не меньше десяти, ну да ладно, пока еду домой протрезвею.
Незаметно пролетело часов пять-шесть. За окном стемнело. В кухне зажгли свет, красивая восьмирожковая люстра давала по углам причудливые тени. Сыновья Гараджева и Калькевича давно убежали на улицу и постоянно звонили, балуясь, по мобильнику; во-первых, от скуки; а во-вторых, чтобы аккуратно извещать о своих передвижениях, дабы не волновать излишне впечатлительных родителей (Москву трясло, два якобы чеченских взрыва изрядно перепугали население столицы, всем постоянно мерещились всякие ужасы, которых между прочим и на самом деле было к тому же в избытке).
Натан как-то погрустнел, стал посматривать на новые часы, их подарил вчера уважающий делового зятя тесть. Часы были механические, супермодные и стоили как минимум несколько тысяч долларов. Мы поняли несложный намек и стали прощаться.
В два приема спустились в лифте на первый этаж панельной "башни", вышли на улицу. Натан забрал сына, подошедшего к подъезду, и, помахав нам рукой, обнаженной по локоть (он вышел в стужу в одной фланелевой рубашке в крупную клетку), разгоряченный разговорами, более-менее искренними славословиями и удавшимся застольем, скрылся за железной входной дверью.
Сын Калькевича меж тем зашелся в доподлинной истерике. Он требовал всенепременно отправиться домой только на такси, мол, именно это и обещали вероломные родители. Сконфуженный отец пытался урезонить любимое чадо, но то ли стеснялся применить обычные доводы, хотя бы силу, то ли не хотел привлекать наше, уже постороннее внимание. Арфистка квохтала над сыночком что есть сил, словно курица с цыплятами, и мы с Кроликовым незаметно, по-английски дали дёру в сторону вожделенного метро, где вскоре расстались вполне довольные приемом и друг другом, пообещав легкомысленно непременно созвониться на следующий же день.
Я вернулся домой почему-то совершенно голодный и удивил Машу тем, что тут же достал из холодильника грибной суп, который съел прямо из кастрюли, прихлебывая через край и не разогревая. Она никак не могла взять в толк, что алкоголь нуждается в связывании спиртовых молекул как можно большим количеством нейтрализующей жидкости.
Потом я без конца звонил знакомым по телефону, читал стихи, нес ахинею, а когда, наконец, угомонился и уснул, то во сне очутился в одном из залов Третьяковки, где на портрете работы прославленной Серебряковой, родной сестры не менее известного Лансере, почему-то вместо изысканной авторши в зеркале мелькнул несколько искаженный облик Веры Важдаевой. "Что за наваждение!" - подумал я, проснулся, ушел в туалет, заперся и долго курил невзатяжку, стряхивая пепел белыми столбиками на желтый керамический пол, пока встревоженная Маша не прошлепала босыми ногами и не вытащила меня буквально за ухо, прицыкнув:
- Нишкни! Тоже мне герой-любовник!
Возразить на это как никогда справедливое замечание я не осмелился и поплелся досматривать сны, которые были гораздо менее красочные. Опять я стоял, как святой Себастьян, привязанный к столбу и утыканный стрелами как подушечка иголками или как мумифицированный дикобраз. Кстати вспомнился анекдот об охотнике, мечтающем настрелять ежей - жене на воротник, а теще для стелек в боты. "Это, к сожалению, мне не грозит, хоть и очень хочется", - прокричал кому-то в темноту я и почувствовал, как на меня прыгнула бодрствующая кошка и принялась когтить меня сквозь недавно купленное одеяло. Собаки сидели, видимо, у края кровати и настороженно ждали хозяйского сигнала, чтобы проучить эту обнаглевшую тварь.
XI
Момус в диалоге Лукиана язвительно вопрошает: "Что это за Митра? Что это за мидянин, в платье с большими рукавами и в тиаре; Митра, не говорящий по-гречески и даже не понимающий, когда пьют за его здоровье?" А между тем Митра обладал не менее древним благородством, чем сам Зевс-Юпитер, прежде чем оказался новопришельцем на греческом Олимпе. Прежде чем быть мидянином, Митра занимал важное место в Пантеоне древних арийцев, как бог восходящего солнца и благодетельного света, чуть ли не наряду с Варуною. В зороастризме он занял место рядом с Агурою-Маздой.
Его культ, пережив расцвет в Персии, исчезнет на долгое время и вновь возродится в Римской империи II-V веков, соперничая с христианством. Любопытно и сообщение Геродота о том, что персы называют Митрою Афродиту, которую ассирийцы называли Милитою, арабы - Амилат и которая, по сути, не что иное, как сирийская Матерь богов.
Фригийские божества Сабазий, Мен, Аттис нередко отождествлялись с Митрою. Опять же в зороастризме Митра в качестве покровителя верующих был сближен с Саошиантом, спасителем, который должен был при конце мира воскресить мертвых, убив быка, мозг которого дал бы новое тело каждому воскресшему.
После великих завоеваний Александра Македонского греческие идеи и восточные верования слились, видоизменив культ Митры. И этот преображенный культ вскоре расцветет в Риме, где многие подземные комнаты были переделаны для служения культу Митры, как, например, первоначальный склеп церкви св. Климента.
Сохранившиеся изображения Митры различны на разных памятниках. Так, на Капитолийском барельефе, находящемся в Лувре, над сводом ритуальной пещеры видны: колесница солнца, которую везут четыре лошади, на ней - юноша, а впереди бежит человек с факелом, затем три высоких сосны и колесница луны, которую везут уже две лошади, на ней молодая женщина, а впереди другой факелоносец, быстро спускающийся по покатости свода со своим опрокинутым факелом.
Более традиционно следующее изображение: в глубине грота или пещеры со сводом Митра в виде молодого фригийца В национальной шапке, короткой тунике и в плаще, развевающемся по ветру, упирается коленом в спину присевшего на задние ноги быка; левая рука погружена в ноздри животного и поднимает ему голову, между тем как другой рукой он вонзает ему кинжал в шею. По правую и по левую стороны быка, хвост которого оканчивается пучком спелых колосков, двое юношей, одетых также во фригийские одежды, держа по зажженному факелу каждый; у одного факел поднят кверху, у другого - опрокинут.
На большей части памятников фигурируют пять символических животных: сверху, на краю или в извилине грота - птица, чаще всего - ворон, иногда сова; внизу, около быка - скорпион, жалящий его в семенные органы; собака, жадно лакающая кровь, текущую из раны быка; напротив собаки змея; наконец, лев, то лежащий, то сидящий, то прыгающий на урне.
Толкование изображенных таинств неоднозначно. Искупительное ли это жертвоприношение Агуре-Мазде, совершаемое богом-посредником и Спасителем? Изображение ли солнца, вечно юного, победоносного, непобедимого, входящего в зодиакальный знак Тельца во время весеннего равноденствия?
Однозначно лишь то, что Тесей греческих мифов - на мой взгляд ипостась Митры. Он (также как и Минотавр) - незаконнорожденный сын Посейдона, принесший, по сути, в жертву своего брата во имя высшей справедливости и всеобщего очищения. Позже этот (нередкий и для греческих мифов) мотив единоборства братьев за обладание женщиной, идеей, городом, царством не раз аукнется в схватке Ромула и Рема, Кия и Хорива.
Крито-микенская культура - свидетельство взаимопроникновения персидских и древнегреческих культов, ранний синкретизм восточных и западных верований, неудачная попытка основания всеобщей религии, своего рода "вавилонское столпотворение" наоборот, с закономерным исходом.
Основным обрядовым таинством в культе Митры было омовение в очистительной крови, фригийский тавробол, совершавшийся жрецами Великой Матери. Постепенно оно стало превращаться в магическое таинство, действующее уже без всяческого участия верующего.
Явно напрашиваются параллели между обрядами культа Митры и христианскими таинствами, то есть тавроболом и возрождающейся кровью Христовой, подмечено это было давно. Так Юстиниан-мученик и Тертуллиан указывали, что и другие, более специальные обряды культа Митры (очищение неофитов, конфирмация посвященных, освящение хлеба и воды) являются дьявольским подражанием христианским установлениям (крещению, миропомазанию и Тайной Вечере).
Культ Митры имел своих последователей преимущественно в войсках, среди легионеров. Последователи Митры составляли достаточно закрытое общество, которое Ренан остроумно сравнивал с языческим франкмасонством. Главным праздником для них был праздник возрождающегося солнца 25 декабря, языческий прототип христианского Рождества. Религиозные собрания происходили чаще всего в подземных часовнях, устроенных в природных пещерах или в искусственных гротах. Существовало всегда в глубине пещеры как бы рельефное алтарное изображение принесения в жертву быка Митрой.
Священный огонь обычно пылал на семи жертвенниках, горели также лампады с жемчужными украшениями, свечи, вставленные в просверленные линейки. Бог был изображен в различных видах, чаще в облике юноши, чей бюст отделялся от столба из необделанного камня. Около него находились урны, символизирующие источники плодородия. Интерьер дополняли статуи факелоносцев (Утро и Вечер или Весна и Осень), изображения символических животных, воспроизведения сцен посвящений, портреты святых, распространявших культ Солнца или Митры. Существовала строгая иерархия посвященных, во главе которых стоял Отец Отцов. Верующие (и мужчины, и женщины равноправно) становились солдатами Митры. Имелось множество отдельных названий для ступеней посвящения: солдат, ворон, лев, гиена, перс, солнечный конь, орел, ястреб, отец. Применялись различные испытания для желающих вступить в общину или перейти на более высокую ступень: умерщвление плоти (продолжительный пост, бичевание); другие более опасные роды испытаний - пламенем или водой. Вследствие случайностей или избытка рвения порой эти испытания приводили к смерти неофита. Возможно, именно отсюда жуткие слухи, что культ Митры дозволяет человеческие жертвоприношения. Император Адриан, говорят, был вынужден запретить их официально, а Коммод, наоборот, был, несомненно, виновен в ряде человекоубийств, совершенных в храмах Митры.
Приверженцы Митры во времена от Аврелия до Юлиана вполне достоверно надеялись на то, что их бог, непобедимое Солнце, вечный Митра, одержит окончательную победу над всеми другими богами Востока и Запада, недаром он тогда заменил Христа вовсе шире и шире распространяемых учениях манихейцев. Надеялись, что религиозное объединение уже совершилось вокруг их возрожденного бога.
Однако неудача предпринятого Юлианом восстановления язычества вызвала напротив торжество Христова искупления над возрождением из мертвых, предлагаемым Митрой. Непротивление злу насилием оказалось более доступным нравственным ожиданиям верующих, нежели воинственная жестокость зороастрийцев-митраистов.
В 377 году римский префект Гракх отдал распоряжение закрыть храмы Митры, и его религия окончательно уступила христианству в ареале западного мира, и несколько позднее заменилась на Востоке в основном, исламом.
Старый арийский бог умер. На время или навсегда? На этот вопрос пытался ответить Ницше, позже не успел продолжить, к счастью, Геббельс. Неужели в Чечне боевики-наемники, нацепив маски волков, готовы возродить неоязычество, заменив жертвенных быков козлами, а то и похищенными инородцами в силу особенностей местности?
XII
Свое горе - велик желвак, чужая болячка - почесушка. Память помнит все, конечно, не сознание, а подсознание. Шевельнул кончик ниточки, потянул, она и пошла, так чуть не весь клубок размотался. В этом году незаметно промелькнул очередной мой юбилей: 35 лет тому назад в п-ской областной газете тиснули мое стихотворение и даже гонорарий выплатили. Сегодня такое едва ли возможно, особенно для восемнадцатилетнего. Разве что за родительские деньги. А вот самый первый гонорар получил аж тремя годами ранее - за фотографию (собирался даже в фотокорреспонденты) и заметку, тиснутые всё в той же газете. Не для похвальбы вспомнил: констатирую, что громыхал когда-то печатный конвейер, который обслуживали различного уровня работники, а сейчас он функционирует, увы, с перебоями.
Намедни позвонили из солидного издательства, мол, приходите получить денежку за переводы очередного английского классика. Съездил, получил, курам на смех сумма: хватит, чтобы две недели попользоваться городским общественным транспортом или приобрести три бутылки плохой водки. Тоже мне счастье! Минимум в 10-12 раз меньше, чем при советской власти, про царскую же и не поминаю. Что ж, зато сейчас есть другие радости и достижения.
А сегодня видел сон за минуту до пробуждения: дескать, веду разговор с редактрисой книги, за которую и получил гонорар, вот она и просит, мол, раз собачник (а мои два коккера около крутятся и подскакивают чуть не до наших подбородков), пожалуйста, присмотри и за моими собаками, на курорт уезжаю, а мать стара, не справится, боюсь. И ещё добавляет: ничего, не волнуйся, ты-то справишься, что там собаки, у меня на даче ещё два медведя остались, ну да я их к родственникам отвезу, а вот слониха, к счастью, сдохла на днях; вот бы ещё больной попугай околел, совсем бы жизнь задалась.
Далее ещё какое-то действо происходило, но не упомнил, да для нашего повествования и вышеприведенного с лихвой. Я ведь спервоначала не зря о деньгах заикнулся. Страшно сейчас даже не то, что в русском человеке разбудили алчность, а то, что "всё разрешено", что во имя зыбкого минутного благополучия того или иного маленького коллектива все члены оного готовы лгать, обкрадывать всех сторонних, и всё это без доли стыда, тем паче раскаяния.
И я тоже без стыда и раскаяния за вчерашний перебор со спиртным, проснувшись за полдень совершенно один в квартире (жена ушла на работу, а теща, скорее всего, отправилась "допродавать глаза" по окрестным магазинам, она обожала ежедневно покупать всякую мелочь и рухлядь, то несчетные булавки, иголки и носовые платки, то салфетки и цветные календарики на два года вперед или даже на прошлый год, то особые стельки в ботинки или к ним же шнурки разноцветные) тут же позвонил Вере.
Надо же, она оказалась у телефона, сама взяла трубку и без раздумий согласилась встретиться в центре. Похмелье мое сразу же улетучилось, но я все равно поправил здоровье, смешав в стакане водку с белым вермутом впополаме. Побрился, принял душ, оделся понаряднее, и полетел налегке, без непременного "атташе-кейса" на свидание. Как всегда опоздал, но Вера ждала меня терпеливо у памятника Пушкину и не сказала ни словечка упрека.
Пешком мы минут за пятнадцать дошагали до Дома журналистов, разговаривая о книгах и моих псевдоуспехах. Вере, в отличие от Маши, были, казалось, интересны любые мелочи; она внимательно смотрела на меня фиалковыми глазами и иногда забавно покусывала нижнюю губу, то ли чтобы случайно не перебить мой словесный поток, то ли не успевая вклиниться со своими замечаниями. Изредка она таки задавала наводящие вопросы, и тогда чувствовалось, насколько она молода и принадлежит совершенно к другому поколению.
- Мне кажется, что вы, Михаил, неправильно меня воспринимаете, несерьезно как-то. Все эти шуточки вам совершенно не идут.
- Какие шуточки?
- Вы знаете, какие. Расскажите мне лучше поподробнее о себе, над чем вы сейчас работаете?
- В основном над собой, стараюсь, как Фауст повыгоднее продать душу.
- Неправда, всё вы интересничаете, а на самом деле вы - честный, чистый, благородный. Ваши стихи гораздо откровеннее вашей риторики.
- Ну, стихи всегда лучше автора, ведь они обычно продиктованы тоской по идеалу.
- Да нет в них никакой тоски, вы такой веселый, вот и шуточки-то у вас бесконечные.
- Нахлобучил шут очки, сразу сузились зрачки. Ничего без очков не вижу, вы меня, Вера, явно за другого приняли.
- Не надо, Михаил. А то я обижусь и уйду. Прошлый раз вы были совсем другим.
- Вот я и твержу вам, что вы принимаете меня за другого.
- Ничуть. Мне интересны вы такой, какой на самом деле. А вы же постоянно притворяетесь сегодня и нарочито кривляетесь, чтобы не показаться смешным. Дескать, смейтесь, только не над тем, что дорого. Подсовываете обманку, наверное, вам так действительно удобнее.
- Вера, вы такая умная, что и меня, дурака, образуете. Но вот, кстати, мы и пришли.
И мы просочились сначала сквозь полуоткрытую чугунную калитку, потом через тамбур Домжура, разделись в подвальчике и, не поднимаясь в ресторан, несколько часов просидели в полупустом баре, попивая шампанское и кофе, закусывая жареным подсоленным арахисом и всевозможными бутербродами. Я даже удержался от водки, хотя так и подмывало заказать популярную здесь "отвертку" (смесь водки с апельсиновым соком). Разговор таки пошел в желанном для Веры направлении, и я неожиданно рассказал ей о том, что никогда не видел своего родного отца, что всегда считал отцом совершенно чужого по крови человека, обижался на него за мелочные придирки и нежелание считаться с моими интересами, в первую очередь с тягой к искусству.
Потом я проводил её до дому. Вера жила совершенно на другом, противоположном от меня конце Москвы, причем по той же ветке метро. Потом я больше часа добирался домой, приехал за полночь. Маша смотрела телевизор. Увидев меня, она выключила его и, не говоря ни слова, ушла в спальню. Потом выразительно и по-прежнему молча выбросила одеяло и подушку на диван в большой комнате, затем демонстративно захлопнула дверь, прижав её для верности сложенной вчетверо газетой.
Заснул я, не раздеваясь, и спал превосходно, без дурацких сновидений, только почему-то болела правая нога, очевидно натруженная тесным зимним ботинком. И ещё отчего-то мерзли пальцы рук.
XIII
Мы творим наших героев и наших богов по своему образу и подобию. Константин Вагинов хотел предстать в 20-е годы ХХ - го века новым Филостратом, только вот где ему было взять нового героя для своего Евангелия? Ведь Филострат, написав по заказу Юлии Домны "Жизнь Аполлония Тианского", имел перед глазами чудный образец, исполненный неподдельного величия. Пусть потом идеальный герой не совпадал со своим прототипом в мелких подробностях, важно совпадение генеральной идеи.
Действительно каждое поколение наделяет своих подлинных или воображаемых героев своими же лучшими качествами, а также одновременно своими слабостями и недостатками. Причем люди восхищаются героями, как правило, тем больше, чем вернее воспроизводится их собственное убожество.
Герои - суть двурукие и двуногие формулы истории. Жертвоприношение краеугольный камень и/или центр любого символизма. Обряд и молитва процессы высвобождения духовной энергии. Мне ли, внуку уральской ведуньи, не знать сие доподлинно. Сколько раз я ребенком наблюдал, как она чертит своим заскорузлым ногтем узловатого пальца по древесному сучку, а потом по больному органу, чуть ли не мгновенно добиваясь исцеления. Или же шепчет-наговаривает слова молитв и заговоров над стаканом с водой, чтобы целительная информация могла быть передана нуждающемуся в ней. Недаром "речь" и "река" - однокоренные слова.
Живым словом определяется действие, определяется предел действия и как бы указывается само направление его. Слово и есть подлинная сила и/или оно содержит в себе ту скрытую энергию, которая и дает силу действия. Жрец/писатель есть всегда творение богов, через него они действуют, и от него же они родились, так же как весь мир образовался от него и стал благодаря нему только ведом.
Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Я предаюсь глупейшим размышлениям, например, единица пространства, деленная на единицу времени есть скорость; а что же может обозначать производное той же пары, только полученное не в результате деления, а умножения одной единицы на другую?
Нет ответа. Позвонил многомудрому Калькевичу, кайфующему от скоропалительной публикации в журнале романа, созданного его многолетним прилежанием. Но и он не ответил, лишь рассмеялся, добродушно констатируя мою молодость. Не телом, так духом. Что ж, когда я ему твердил о том же несколько лет тому назад, он почему-то не соглашался. Может, сейчас на самом деле решил, что я спятил и впал в детство?
Что ж, продолжим. Запутанна родословная очередного нашего героя и не во всем достоверна. Отцом Тесея считается Эгей, сын Пандиона, внук Кекропа, в свою очередь старшего сына афинского царя Эрехтея, убитого Посейдоном. У Эгея было две жены: Мелита и Халкиона, но ни одна не родила ему детей. Эгей, было, решил, что виновата в том (равно как и в злоключениях его сестер Прокны и Филомелы) злая воля Афродиты, потому-то он вскоре ввел в Афинах поклонение этой богине, затем посетил Дельфийского оракула, получив от него предсказание; потом заехал в Коринф, где Медея-колдунья попросила у него защиты от врагов, пообещав с помощью магии не оставить его без наследника. Далее Эгей отправился в Трезон (мегаполис, объединивший два города - Антею и Геперею), где царствовал Питфей, руки дочери которого дотоле безуспешно просил Беллерофонт, наездник Пегаса.
Питфей под влиянием чар Медеи напоил Эгея и уложил его спать с Эфрой. Та через пару часов во время сна, насланного на неё уже Афиной, покинула пьяного Эгея и отправилась морем на остров Сферия, расположенный неподалеку от побережья Трезена, чтобы совершить жертвенные возлияния на могиле Сфера.
Здесь-то Посейдон при попустительстве, если не сказать больше, той же Афины овладел Эфрой, однако затем вполне по-божески уступил великодушно Эгею право зваться отцом любого ребенка, которого в течение четырех месяцев родит Эфра.
Утром Эгей, протрезвев и обнаружив себя в постели Эфры, заранее признал своим возможного сына. Затем отплыл в Афины, спрятав свой меч и сандалии под полой скалой, именуемой Алтарем Сильного Зевса. После того, как мальчик возмужает и сможет достать отцовские предметы, сдвинув скалу, его нужно будет, не мешкая, отослать в Афины на воспитание к отцу.
Эфра родила мальчика, назвала Тесеем. Он вырос то ли в Трезене, то ли в Марафоне, а его опекун (и дед) Питфей потихоньку все время распространял слух, что отцом его внука является не кто иной, как сам Посейдон. Что, впрочем, скорее всего, соответствовало действительности.
Мальчик взрослел не по дням, а по часам. Семи лет от роду он не испугался львиной шкуры Герата и бросился на неё с топором, тогда как его сверстники в испуге бросились прочь. В шестнадцать лет Тесей посетил Дельфы и пожертвовал прядь своих волос Аполлону. Затем забрал из-под скалы меч и сандалии Эгея, символы царской власти и отправился в Афины не по морю (что считалось более безопасным), а посуху, желая повторить подвиги своего двоюродного брата Геракла.