Вскоре шнырь погасил свет, оставив лишь тусклую лампочку ночника, от которой на потолке тут же заиграли невнятные тени. Расправив койку и положив одежду под матрас, Николай лег и почти сразу заснул.
«Да, пожалуй первый день в зоне был самым тяжелым, " – думал Куль, держа руль обеими руками. – «Но как же я тогда выплыл! На одном жопном чувстве!»
Он подвел порожний ЗИЛ к колхозной столовке, пообедал за талон. Теперь следовало выбрать чем бы заняться. Можно, конечно, зашибить деньгу, но для этого нужно рабочее настроение, а воспоминания настроили Николая на лирический лад.
«Как там Ксюша?» – спросил сам у себя Кулин и сам себе же и ответил: «А этот вопрос надо бы провентилировать!»
Остановившись у знакомого дома, Николай три раза просигналил. Почти сразу же отворилась дверь в домик и на крыльце появилась Ксения в ситцевом халатике. Она приветливо помахала рукой и быстрым, почти что летящим шагом, направилась к воротам. Стукнул откинутый засов, створки распахнулись и Кулин медленно въехал во двор.
Пока Николай выбирался из кабины, девушка уже успела почти до конца закрыть одну из створок. Бесконвойник рванулся к воротам и прихлопнул другую. Они встретились посередине и, пока Ксения на ощупь ставила засов на место, Кулин долгим поцелуем впивался в ее губы.
– Ну, ты и ненасытный!.. – девушка отстранилась, тяжело дыша. – Задушишь же!
– А ты носом дышать не пробовала? – серьёзно спросил Николай.
– У меня насморк.
– Не замечал.
– Так будет, если ты меня и дальше на морозе держать станешь.
– Больше не буду. Честное зековское!
Они уже, обнявшись, шли в дом.
– Тюрьма, кто правду скажет?! – ответила Ксения арестантским присловьем и любовники рассмеялись.
– Ты голоден? – первым делом поинтересовалась девушка, едва они переступили порог.
– Я только пообедал.
– А ко мне ты по пути, на секундочку? – обиженно насупилась хозяйка.
– Я, Ксюшенька, – Кулин растопырил руки, – до вечера свободен, как муха в проруби!
– Ага… – сумрачно отреагировала девушка. – А моим угощением ты брезгуешь?
– Да что ты, милая! – Николай сграбастал дачницу в охапку и поцеловал в ухо, первое, что подвернулось. – Ради тебя я готов на все! Все, что есть в печи – все на стол мечи!
Сытость от столовского хавчика была относительной. Куль имел веские основания предполагать, что через час-другой в животе опять привычно заурчит. За время проведенное по тюрьмам и лагерям, Николай приучился не обращать на голод внимания. Но на бесконвойке, где жрать можно было от пуза, желудок вновь подозрительно быстро привык к обильной пище.
– Я знала, что ты не откажешься… – преувеличенно хищно проговорила Ксения и изобразила на личике улыбку, более свойственную последователям графа Дракулы. На эту нехитрую пантомиму Николай отреагировал приступом беззаботного смеха, а девушка, спрятав ровные зубки, упорхнула в направлении кухни.
В ожидании второго обеда, Кулин, от нечего делать, рассматривал обстановку. Он бывал в этой комнате множество раз, но во всякий из своих визитов замечал когда небольшие, а когда и значительные изменения. Исчезали и появлялись статуэтки, вазочки, живописные композиции из сухих трав и палочек уступали место живым букетам, а те, в свою очередь, ссыхаясь, превращались в веточки с едва распустившимися листочками. Но это было так, мелочевка. Трансформации касались и более заметных предметов. Менялась мебель, телевизоры, музыкальные центры. Николай, отмечая все это, никогда не задавался вопросом, почему это происходит. Впрочем, любопытство у Кулина все-таки просыпалось, но ни разу оно не находило выхода наружу. Зековское воспитание не позволяло напрямую интересоваться чужими тайнами, и бесконвойник, набравшись терпения, лишь ждал когда все откроется само, если, конечно, откроется.
Ксения вернулась, неся поднос с большой тарелкой курящейся ароматом пряного борща. К нему примешивались запах свежести, исходивший от салата из свежих огурцов под сметаной, влажный и сухой, одновременно, запах разваренной картошки и сладковатый дух от жирной свиной отбивной.
Николай поглощал пищу со скоростью, казавшейся невероятной для тех, кому не довелось служить в армии или тем, кто избежал длительного визита в исправительные лагеря. Ложка мелькала в воздухе, сливаясь в своем непрерывном движении в прозрачный эллипс. При этом ни капли настоящего домашнего борща, густо сдобренного петрушкой и перцем, не пролилось ни на скатерть, ни на самого Кулина. На втором блюде темп несколько снизился. Скорость замедляло мясо. Свинина была мягкой, сочной, но, игнорируя нож, бесконвойник подцепил ломоть на вилку и обкусывал по периметру в то же время, другой рукой орудуя ложкой, отправлял в рот смесь картошки и огурцов.
Хозяйка, не отрываясь, смотрела на жующего. В те редкие мгновения, когда взгляд Николая отрывался от тарелок и их содержимого, он видел на ее лице непривычное для себя выражение умиления, словно девушке доставляло радость что с ее стряпней так споро расправляется дюжий добрый молодец.
На столе была и водка. Литровая бутыль, с красной с золотом этикеткой «Столичная». Большая часть ее была заполнена прозрачной жидкостью, и Кулин с трудом сдерживал порыв схватить бутылку и щедро плеснуть в стоявший тут же стакан только и ждущий, чтобы его до краев наполнили сорокоградусной. Но за первым запросто мог последовать и второй, а там недалеко и до опоздания на вечернюю проверку, а этого Николай позволить себе не мог.
– Уф! – бесконвойник с умиротворенной улыбкой отложил ложку с вилкой и, откинувшись на спинку стула, довольно погладил себя по животу, – Ништяк! А компотиком заодно не угостишь?
Ксения, словно дожидаясь этого вопроса, поставила перед Кулиным глиняную пивную кружку, заполненную темной жидкостью, на поверхности которой, несколькими бурыми островками, плавали вишни. В несколько глотков осушив компот, бесконвойник выплюнул в кружку пару косточек. Им уже овладело сытое благодушие, ничего больше не хотелось и, сидя здесь, в тепле, в обществе молодой женщины, каким-то нереальным казалось то, что через несколько часов надо будет возвращаться в свой барак, в зону.
– Насытился? – Ксения придвинула свой стул к Николаю и обняла того за плечо.
– Глобально! – Куль попытался подавить отрыжку, но не вышло, и воздух громко исторгся из желудка.
– Все вы мужики одинаковы! – хозяйка отвесила Кулину шутливый подзатыльник. – Кто ж так себя за столом ведет?
– А, между прочим, в Монголии, гостя не выпустят из-за стола пока он не рыгнет! – самодовольно отозвался Николай.
– В Монголии, – фыркнула Ксения, – А ты вот догадайся, без чего я тебя отсюда не выпущу?
– Да я и сам не уйду, пока не покурю.
– Гадкий! – отстранилась девушка, пока бесконвойник искал по карманам сигареты и спички, – Гадкий, глупый и противный!
– Какой уж есть… – примирительно проговорил Кулин.
Через час Николай и Ксения лежали, покрытые одной мятой и пропотевшей простыней, касаясь обнаженными телами друг друга и думали каждый о своем.
– А у нас за два дня троих убили, – неожиданно сам для себя промолвил бесконвойник.
– Насмерть? – безразлично поинтересовалась хозяйка.
– Угу.
– Какой кошмар!.. – девушка еще плотнее прижалась к боку Кулина, а тот вдруг понял, насколько тревожили его эти смерти. Казалось бы, незнакомые зеки, померли, ну и хрен бы с ними, ан нет, их гибель оставила какой-то след в душе Николая. Но высказать его словами, сформулировать свои чувства бесконвойник до сих пор не мог, или не хотел.
– Одному голову отрезали, а двух других на решетку скинули. Их и проткнуло. Насквозь…
Девушка отстранилась и выжидающе посмотрела в глаза Кулину:
– Зачем ты мне это говоришь?
– Не знаю. Вылетело как-то. Понимаешь, все хотят стабильности, чтобы ничего не менялось. Даже плохое… Хотя, какая стабильность в лагере? Люди приходят, уходят… Вот и придумали воровской закон, чтоб порядок был. А тут… Короче, чую, буза может начаться…
Николай выдавал эти мысли за свои, напрочь забыв, что именно об этом его и предупреждал его семейник Петька Семихвалов.
– Буза? – уже более заинтересованно переспросила Ксения.
– Бунт, Ксюшенька. Зековский бунт.
От этих простых слов девушка вздрогнула всем телом:
– Но это…
– Ага. Хуже не придумаешь.
– Тебя могут убить?
– Могут. – Автоматически брякнул Кулин и лишь после того как девушка, чуть не плача, стала покрывать поцелуями его лицо, причитая: «Миленький, ты уж там поосторожнее!.. Не дай Бог… Как же я без тебя?..» – понял, что сболтнул лишнего. Хотя, каким-то краем сознания, бесконвойник отметил, что этот взрыв эмоций был несколько нарочитым, будто бы вся эта вспышка являлась актерской игрой, игрой весьма профессиональной, качественной, но все равно в ней наличествовал некий оттенок искусственности и искренности не до конца.
– Ну что, ты… Что, ты… – слов утешения Николай не находил, да и не нужны они были в любом случае, будь это поведение притворным или, наоборот, нелицемерным.
– Я… Я боюсь… – всхлипывала девушка.
– Да чего тебе бояться?.. Это же там, за забором, за колючкой, за высокими и мощными стенами… Не плачь, милая…
– Козел! – с ненавистью вдруг выплюнула Ксения и отпихнула от себя Кулина. – У меня подругу мочканули! Понял, ты!..
Не обращая внимания на «козла», за что с кем угодно другим Куль немедленно разобрался бы, хотя по воровским понятиям действительно был «козлом», бесконвойник, преодолев сопротивление упершихся в его грудь ладоней, вновь крепко прижал к себе девушку. Та разрыдалась еще сильнее, втискиваясь в волосатую грудь Николая, слово желая проскользнуть прямо внутрь, сквозь ребра, в грудную клетку и спрятаться там, между легкими и сердцем, скрываясь от ужаса, который непременно останется снаружи.
– Она здесь, в женской зоне была… – голос доносился невнятно и Куль скорее угадывал во всхлипах слова, чем действительно слышал членораздельную речь. – Я навещала ее… А сегодня утром… Ночью ее убили!.. Падали, суки, прошмандовки! Ненавижу!
Кулин все пытался сообразить, как надо отреагировать на эту эскападу, то ли обнять покрепче, то ли забормотать нечто невнятное и ласковое, но Ксения сама подсказала выход:
– Коленька, люби меня! Люби!..
И девушка, резко отстранившись, сдернула с себя простыню и замерла, обнаженная, перед бесконвойников в позе прекрасной морской звезды. Куль не заставил просить себя дважды. Несмотря на некоторую усталость, плоть отреагировала автоматически и, когда Николай распластался накрыв своим телом тело хозяйки, направлять рукой уже не было необходимости. Но на этот раз удовольствия от секса никто из партнеров не получил. Кулин кончил лишь тогда, когда понял, что больше нет смысла повторять эти монотонные движения, которые превратились в подобие бессмысленной работы, тупой и не дающей ничего ни уму, ни сердцу.
– Ты прости меня… – проговорила Ксения когда бесконвойник, глубоко дыша, лег на спину.
– За что? – без удивления поинтересовался Куль.
– Что я про нее вспомнила.
– Так не вспоминай. – посоветовал Николай и понял, что сказав так выдал свое всепоглощающее равнодушие. Но девушка, казалось, восприняла эту рекомендацию со всей серьезностью:
– Не могу. – Ксения смотрела в потолок сухими глазами, – Она… Короче, я помогала ей там… Это по вашему называется «гревы». Я такой канал нашла!.. Такой канал!.. Стопроцентно безопасный! И вот, все рухнуло.
– Да жизнь-то не кончается… – подал голос Кулин.
– Да… – рассеянно согласилась девушка, – Но ты не представляешь сколько всего на нее было завязано. Как я теперь – не знаю…
– Может, образуется?..
– Через нее бабки шли. Столько!.. Я никогда таких сумм и в руках-то не держала! Я и не представляла, что зечки такие богатые!.. И вот…
«Вот чем, оказывается, – сверкнуло в голове у бесконвойника, – объясняются все ее перестановки.»
Протянув руку, Куль положил ладонь на макушку Ксении и погладил. Та замолчала, поняв, что сказала, наверное, что-то лишнее.
– Коля…
– Что? – бесконвойник уразумел, что хозяйка теперь, выболтав свою тайну, всецело зависит от его порядочности, или от того в плотном ли контакте работает он с кумом, и работает ли с ним вообще, поэтому, чтобы не испортить отношения, Николай должен пройти проверку на лояльность.
– Ты… – фраза давалась девушке с трудом, она буквально выдавливала из себя слова, – пообещай, что никому ничего не расскажешь!
– Мамой клянусь! – выпалил Кулин.
Ксения внезапно приподнялась на локте и пристально уставилась на бесконвойника:
– Не пойдет.
– Почему? – ошарашено заморгал Николай.
– Ты сколько чалишься? – приподняв бровь и подпустив ехидства в голос поинтересовалась хозяйка.
– Третий год.
– И не знаешь, что для зека мать – тюрьма? Тюрьмой клянешься?
– Знаю… – насупился Куль, сообразив, какую двусмысленность он сейчас невольно ляпнул. – Но… Лады. Хочешь, на пидора побожусь? Хочешь?..
Но Ксения прервала:
– Жизнью. – коротко сказала девушка.
Николай едва смог сдержать глупую ухмылку. Жизнью, естественно, он дорожил, но клясться ею всегда считал безрассудством. Ну, не полезет же он, в самом деле, в петлю, если нарушит эту клятву? Не средние же века на дворе? Да и похоже это все было на какую-то дешевую мексиканскую мелодраму, а их Кулин не переносил органически. Однако сейчас бесконвойник приложил немало усилий чтобы состроить серьезную физиономию и, насколько мог торжественно, проговорил:
– Клянусь своей жизнью, что не раскрою никому твоей тайны!
А про себя подумал, что в начале такой вычурной фразы не хватало сказать еще и «торжественно». Но и без этого получалась сцена «в пионерском лагере».
Хозяйка, вроде бы, не обратила внимание на подозрительные паузы в разговоре и приняла зарок обняв Николая и чмокнув того в щеку. Она, удовлетворенная, улеглась обратно, а Куль принялся размышлять.
Он не только слышал о соседней женской зоне-монастыре, но и несколько раз проезжал мимо. При всем при том, Николай никогда не слышал о бесконвойницах. И не мудрено, если мужская зона была общего режима, то в той, где содержались дамы, режим был усиленный. Насколько знал Куль по базарам бывалых потюремщиков, условия содержания на них отличались незначительно, ограничивались количества писем, которые мог отправлять осужденный, уменьшались количества свиданок, дачек и ларей, а во всем остальном – зона она и есть зона. Но, как видно, с «усилка» работать на волю не выпускали.
Как же тогда Ксении удавалось так плотно общаться со своей подругой? И какие макли она крутила, если, как девушка сама оговорилась, речь шла о больших деньгах? Не удалось же ей, в самом деле, монополизировать подпольные поставки заварки?
Все эти вопросы так и крутились на языке у Николая, но задав их он, тем самым, показал бы свою заинтересованность в девушке, не как к личности, а как к дельцу нелегального бизнеса и вряд ли это ей понравилось бы. Прикинув варианты, Кулин нашел, как ему показалось, приемлемый ход для удовлетворения своего любопытства.
– Может, я могу тебе как-то помочь? – предложил бесконвойник.
Ксения скосила глаза на бесхитростное лицо любовника.
– Я же каждый день хожу в зону. – простодушно продолжал Куль, – Кручу свои макли. Чай, там, переправляю… Еще чего… Мог бы и твое…
Такой реакции Николай от девушки никак не ожидал. Она сперва покраснела, будто сдерживая рыдания, но потом барьер рухнул и комнату заполнил дикий истерический смех.
Бесконвойник, недоумевая, отстранился. Успокоившись, и вытерев уголком простыни выступившие слезу, Ксения, все еще давясь от непроизвольного похохатывания, сумела выговорить:
– Ой, Коленька, прости!.. Прости меня, дуру!.. Я, просто, представила, как мой товар будет у вас расходится!
– Что? Не проканает?
– Совсем никак!
– А-а! Какие-то ваши женские штучки?
– Можно и так сказать… Ну, очень уж эта штука специфическая…
– Понимаю… – пробормотал Кулин, ничего на самом деле не понимая. Ну что, пытался он лихорадочно сообразить, можно нелегально переправлять к бабам, и иметь нехилый навар, причем такое, на что ни один мужик не клюнет?
– А если пидорам?.. – брякнул бесконвойник и чуть не прикусил язык. Уж нет, до торговли с «петухами» он не опустится!
– У них у самих этого добра в избытке! – махнула рукой Ксения, опять отправив зека в бесплодные раздумья, сопровождавшиеся очередной сигаретой. Лишь когда Куль загасил окурок в пепельнице, девушка смилостивилась.
– Ничего-то вы, мужики в женских делах не сечете! – Ксения укоризненно покачала головой. – Косметика. Ради нее бабы готовы на все. Особенно за такую, которой торговала я…
– Импортная, небось? – понимающе закивал Николай.
– Франция, Гарнье. Все натуральное, с омолаживающим эффектом, морщины тоже разглаживает. Мечта.
– Да уж, на такой хрени у нас не наваришь, – согласился Кулин. – Но мое предложение в силе. Надумаешь у мужиков макли навести – так я завсегда.
– За полста процентов?
– Ушлая ты девка, – бесконвойник погрозил Ксюше пальцем, – Я свой навар при любом раскладе не профукаю, не боись…
– И он еще говорит за ушлость! – с притворным ужасом хозяйка замахала на гостя руками.
Вскоре уже настало время расставаться. Николай не смог понять, когда же Ксюша успела собрать ему огромный целлофановый пакет всякой домашней снеди, как и в свои прошлые приезды, Зная тюремные правила, она ни разу не положила туда ничего «запрещенного». Хотя, если бы у шмонающих прапоров было бы плохое настроение, отмести они могли сразу все, не глядя.
С третьей попытки заведя свой "«зилок»", Николай выехал за ворота и, обернувшись на стоящую в проеме девушку, помахал ей из окошка. Почему-то ему вдруг показалось, что видит он ее в последний раз, и от этого заскорузлое сердце бесконвойника неожиданно защемило.
Кулин ехал медленно. Его не покидало ощущение какого-то надлома в его отношениях с Ксюшей. Казалось, сегодня она впервые была с ним неискренна. Нет, сексом зек был весьма доволен. Сексом, едой, самой теплой атмосферой, по которой он истосковался за многочисленные месяцы, проведенные в неволе. Но, несмотря на все положительные моменты, зеку было отчего-то тревожно. Он чувствовал, что последний визит разительно отличался ото всех предыдущих, несмотря на то, что все, вроде бы, было как обычно.
Хотя кулинское предвосхищение опасности было развито в меньшей степени, чем у его семейника, Семихвалова, и его хватило для того, чтобы понять, что на сей раз Николай крупно куда-то вляпался. Вспоминая все разговоры с Ксюшей, бесконвойник не мог избавиться от впечатления, что все они являлись хорошо отрепетированными и блестяще сыгранными композициями. Сейчас, возвращаясь по слякотным весенним дорогам в колхозный гараж, Куль вновь почувствовал себя как в тюрьме. Словно сидел он не в трясущейся по ухабам машине, а в беспредельной хате, где на него в любую секунду могли наехать, и тогда надо будет напрягать все силы, и умственные, и, пожалуй, физические, чтобы не дать себя в обиду.
Но пока наезда не произошло, можно тревожно подумать и оценить и ситуацию, и варианты.
Бесконвойник, привыкший не доверять никому и позволивший себе расслабиться у сладкой, податливой, ласковой Ксюшеньки, уже клял себя за это последними словами. Не было ни малейших сомнений, что макли, которыми занималась эта молодица не столь безобидны, как дорогая французская косметика. И ее рассказ о гибели зечки, хотя и затронул лишь на мгновение какие-то струны в душе Кулина, этот момент позволил хозяйке прекрасно на них сыграть. Николай не сомневался, что Ксения не преминет воспользоваться его благородно-глупым предложением о помощи и использует опрометчиво раздающего клятвы и обещания бесконвойника на полную катушку.
Но если базар про смерть зечки правда, то, возможно, и Куля, в случае раскрытия Ксениного бизнеса, могут поставить на перо, если не хуже. Так в чем же он состоит, черт подери?
Чем дольше размышлял Николай, тем меньше нравилась ему ситуация в которую он попал. Получалось, что мокрощелка с самого начала водила его как бычка за кольцо в крайней плоти! И он, распустив сопли из спермы, велся как миленький!
Такого позора зековская часть рассудка стерпеть не могла. Когда до Куля дошел, наконец, весь ужас его положения, первым порывом было развернуться и, наплевав на все, повесить на себя еще и мокруху. Но порыв прошел после взгляда на часы. До проверки оставалось всего ничего и зеку следовало поднажать, если он не хотел лишиться своего привилегированного положения.
Слегка успокоившись, уже в автобусе, везущем зеков в «дом родной», Николай решил все оставить как есть. Прежде чем делать какие-то выводы следовало посмотреть, в какую именно игру пытается вовлечь его случайная полюбовница. Манипуляции манипуляциями, но если риск действительно стоит того, почему бы и не подработать?
ГЛАВА 4. Слухи и сплетни.
1. Кум на женской зоне.
Встав, провожая Авдея Поликарповича, Лакшин так и остался, даже когда за «хозяином» давно захлопнулась дверь. Несмотря на все свои ухищрения, несмотря на ловкую игру ума, впрочем, в пределах некоторого комплекта стереотипов, кум вдруг почувствовал себя совершенно беспомощным.
Это состояние было для майора настолько непривычным, что он, не зная, что с ним делать и как справляться с подобной напастью, незаметно сам для себя стал отыскивать и находить оправдания всем своим действиям последних дней.
Расследование, поиск дневника, визит к фотографу, допрос всего восьмого отряда, договор с Крапчатым, осмотр трупов, разговор с замполитом, поиск контактов убитых, женские трусики в кулаке мертвого Сапрунова, все события прошедших дней, как перемешанные слайды, на мгновение показывались перед внутренним взором Игната Федоровича, исчезали, появлялись вновь. Ему казалось, что он до сих пор не совершил никаких ошибок, об этом говорил весь многолетний опыт Лапши. Ошибок – да, но тот же опыт подсказывал, что кум чего-то недоучел. Чувствовалось, что он не обратил внимания на какой-то самоочевидный факт, достаточно ключевой, чтобы зацепиться за него и распутать весь клубок. А сейчас этот невидимый факт, словно длинный волос, попавший в глаз, раздражал, доставлял распознаваемое неудобство, но поймать себя не давал.
Внезапно майор поймал себя на мысли, что он, в силу каких-то неведомых причин, отупел. Это прозрение настолько возбудило Лакшина, что он, поддавшись мимолетному импульсу, изо всех сил врезал кулаком по деревянной панели, которые покрывали стены его кабинета. Боль слегка привела оперативника в чувство.
«Этак можно невесть до чего додуматься!» – промелькнуло в его голове.
За срок службы в разных зонах Игнат Федорович не раз попадал в разные, на первый взгляд, тупиковые ситуации, но выход находился всегда. Стоило лишь ненадолго отвлечься и дать фактам самим занять подобающие им места в головоломке. И сейчас, осознав, что до разрешения загадки тайных ходов остался шаг другой, майор резко пришел в себя.
Взглянув на часы, он понял, что непозволительно долго занимался саморефлексией. Зверев ушел уже полчаса назад, а дело не делалось.
На этот момент единственной зацепкой, несообразностью были трусики в кулаке второго убитого зычка. Этим предметом белья мог ранее обладать и пидор, причем не простой, а личный «женщина» какого-то крутого блатного. Другие не могли позволить себе иметь такие «символы профессии». Но ни Гладышев, ни Сапрунов, зная местные порядки, вряд ли стали бы якшаться с этой породой опущенных, будучи в курсе, что за такими поползновениями может воспоследовать. Кроме того, даже если первый из них и вступил в контакт с таким «петухом», судя по сведениям, полученным от зеков, знавших Гладышева, он не стал бы домогаться его сексуально.
Конечно, там, внутри стен, или на замурованном этаже прекрасное место для оргий, но зачем туда лезть с опущенным, если его можно попользовать и в более доступных местах?
Размышляя так, Игнат Федорович по иному взглянул на казавшиеся раньше смешными доносы про женские крики и стоны на четвертом этаже. Теперь куму стало ясно, что эти факты действительно имеют место. Но подозревать, или почти точно знать о факте оргий, и схватить за причинно-следственные места их участников – два разных дела. А без второго, то бишь выявления участников оргий и, без сомнений, убийц, знание об их наличии было для Лакшина почти бесполезным, лишь давая своим наличием позыв к немедленным действиям. Только каким?
Надо искать женщин, как во всей классической детективной литературе. От этой мысли Лакшин хмыкнул. А чего их искать? Они же рядом. Шесть километров – и вот он, женский лагерь. Почти наверняка женщины оттуда!
Сетуя, что не подумал об этом раньше, Игнат Федорович опрометью выскочил из своего кабинета и уже через десять минут ехал на тряском зоновском «козлике» по бетонке.
Кума женского лагеря, Илью Сергеевича Типцова, майор знал не слишком хорошо. Несмотря на то, что они неоднократно встречались в Хумске на разного рода совещаниях работников ИТУ, да и работали в непосредственной близости друг от друга, тесного контакта между оперативными работниками не получалось. Типцов, носивший невесть откуда взявшееся прозвище Парафин, всегда был замкнуто-агрессивен. Лапша всегда опасался подобных людей, резонно подозревая, что за таким поведением скрывается либо природная глупость, либо самовлюбленность, вещи, впрочем, достаточно сильно связанные одна с другой.