Еще несколько человек, ободренные его примером, погнали на дорогу своих лошадок. Однако Лионель, не доезжая пол-лье до господского отряда, круто свернул в лес. В этот день к эссексцам он больше не вернулся.
Привязав коня к дереву, он стал ногами на седло и, защитив рукой глаза от солнца, внимательно следил за тем, что творится на дороге.
Все реже и реже поднимались рыцарские мечи, однако и из мужиков то один, то другой с криком валился на дорогу. Замковые вилланы выпускали по двадцати стрел за одну минуту; луки их были выше человеческого роста, и сердце Лионеля испуганно колотилось в груди. Потом он услышал дикий крик. Целый поток эссексцев хлынул на дорогу.
— За короля и общины! — кричали мужики.
Лионель отвязал коня, вскочил в седло и опрометью помчался по лесу в сторону Лондонского тракта.
Под рыцарем де Гу убили коня, но он пеший сражался до тех пор, пока ему служили руки и ноги. Шлем был расколот на его голове, а панцирь разбит ударами тяжелых дубинок. Видя это, рыцарь Роберт де Сель сам сошел с коня; они стали с сеньором де Гу спина к спине и рубились до последнего издыхания.
Мужики кричали Роберту де Сель, чтобы он сдался. Он по рождению был низкого звания и на полях Франции заслужил себе золотые шпоры.
— Сдавайся, Роберт де Сель! Твои родичи еще живы в деревне Бернет! — кричали мужики. — Ты получишь у нас звание начальника!
Но он ничего не отвечал, и сколько бы раз он ни поднимал длинный меч, столько же раз падал кто-нибудь из эссексцев. Самые тяжелые увечья были нанесены его рукой.
Первым свалился Уилльям Морле, сеньор де Гу, а на него накрест упал Роберт де Сель с размозженной головой.
Джон Брюнс и Стивн Гельс сами попросили пощады. Они ее получили.
Однако в отместку за злые намерения мужики заставили рыцарей служить себе — разводить огонь, резать мясо и подавать одежду. Господа справлялись с этой работой не хуже сервов.
Сэр Джон Ньютон, бывший начальник замка Рочестер, был тоже захвачен в плен. На него мужики полагали возложить переговоры с королем. Сэр Джон был человек справедливый и мог хорошо постоять за тех, кто его послал. Мужикам он сдался в честном бою.
Глава II
Кентцы и эссексцы в один день подошли к Лондону. Это было в среду 12 июня, в канун праздника тела Христова. Эссексцы спустились с северо-восточной стороны, у Олдгетских ворот, и остановились в предместье Мейль-Энд, а кентцы подошли со стороны Блэк-Гиза. Их было около ста тысяч человек.
Для Лионеля теперь не составляло большого труда разыскать Джека-Соломинку.
Бывший паж сэра Саймона Бёрли подъехал к лесистому холму. Два больших знамени св. Георгия были вкопаны в землю у входа в лагерь. Малых знамен он насчитал свыше сорока.
Кентцы пели. Лионель тоже знал эту песенку.
When Adam delved and Eve span,
Who was then the gentleman?
Лионель снял шапку и принялся подтягивать изо всех сих. Его красивый голос и здесь сможет сослужить ему службу.
Плотный человек в рясе показался перед толпой народа. Лионель узнал медстонского узника — Джона Бола. Лицо попа уже утратило сероватую бледность — за долгую дорогу его успело обжечь солнцем и ветром.
Лионель слыхал уже не раз, что поп — отличный проповедник, а теперь он видел собственными глазами, как взрослые мужчины плакали навзрыд, растроганные его словами. Лионель уже и сам не раз вытирал слезу.
Все, что говорил поп, было святой, истинной правдой. Если бы господь хотел разделить людей на господ и рабов, об этом говорилось бы где-нибудь в святом писании!
Снова все спели двустишие. Кентцы одобрительно кивали на красивого парнишку, так здорово выводившего верхние ноты.
После этого Лионель подъехал к начальнику одной из сотен:
— Вот у меня письмо, лошадка и пять золотых для Джека Строу из Кента. Где можно найти этого человека?
— Узнаешь ли ты его в лицо? — спросил начальник. — Эх! Где ты был раньше со своей лошадкой, когда Соломинка просто валился с ног от усталости!
Лионель промолчал. А в лицо Джека Строу он отлично узнает. Это его закадычный друг.
— Так? — сказал начальник обрадовавшись. — Ну, на сегодня Джек обойдется пока без денег и без лошади. Уот велел мне послать толкового парня навстречу этим господам. Я думаю, что ты с этой задачей справишься вполне.
Лионель оглянулся. Стража пропустила через Лондонский мост троих всадников и снова протянула цепи. Видать по платью, эти люди были не дворяне. Однако, судя по тому, как ретиво скидывали перед ними шапки стражники, это были лица, уважаемые в городе.
— Выезжай навстречу господам. Будь вежлив, проводи их к Тайлеру. Видишь, вон его палатка у знамени святого Георгия. Подержи им стремена, когда они будут сходить. Словом, не мне тебя учить: я вижу, что ты парень толковый и бывалый.
Трое господ, высланных для переговоров с кентскими повстанцами, были Адам Кэрлейль, Джон Фреш и Джон Горн. Это действительно были люди, уважаемые в городе. Все трое были зажиточные лондонские купцы и олдермены.
Испуганный приближением к столице такой огромной толпы мужиков, мэр Лондона Уилльям Уолворс выслал их уговорить мужиков разойтись по домам.
Лионель, подъехав к олдерменам, снял шапку и вежливо осведомился о причинах, заставивших их выехать на Блэк-Гиз. Он может проводить господ к начальнику Уолтеру Тайлеру. Здесь стоит двести тысяч человек кентцев, еще столько же движется по дороге, а с северо-востока Лондон обложили сто тысяч эссексцев и сто тысяч сэррийцев и гердфордширцев. Всего под городом шестьсот тысяч человек.
Лионель привирал без зазрения совести. Если присчитать еще стариков, женщин и детей во всех трех графствах, навряд ли получится такое количество людей. Но не станут же олдермены пересчитывать их по пальцам!
Джон Горн, олдермен, усмехнулся. Этот человек уже давно таил злобу на господ дворян и королевских чиновников.
— Отчего же вы стали здесь, а не входите в город? — сказал он приветливо. — Стражники ленивы и беспечны. А в городе вас поддержат купцы и ремесленники. Вас примут в Лондоне, как братьев и друзей.
А тот, которого звали Адам Кэрлейль и которому мэром было поручено пригрозить мужикам немилостью короля, добавил:
— Вы будете вкусно есть и сладко пить и выспитесь на мягких постелях.
Они говорили так громко, что их слышал не один Лионель.
Потом, добравшись до Уота Тайлера, олдермены в точности исполнили приказание мэра.
— Не приближайтесь к городу и не приводите в страх и замешательство короля и других сеньоров и сановников, а также названный город, — сказал Джон Горн от имени всех троих.
Но мужики уже поняли их истинные мысли.
Эссексцы радовались тому, что даже такие зажиточные люди видят и понимают их правду. И это еще более утвердило повстанцев в их намерении.
В этот же день король из Уиндзора отправил к кентцам посланных, чтобы узнать, ради чего они восстали и несметными толпами собрались к столице. И королевским посланным и олдерменам Уолтер Тайлер ответил одно и то же.
Мужики поднялись для того, чтобы спасти короля и истребить изменников — ему и королевству. Англией дурно управляли в течение ряда лет, и от этого страдает честь королевства и простой народ. В этом виноваты дяди короля и духовенство, а в особенности епископ Кентерберийский. Они, мужики, пришли сюда потребовать у него ответа.
Посланные, передавшие королю ответ кентцев, через несколько часов снова появились на Блэк-Гизе.
— Все, что требует исправления в делах государства, будет исправлено, — передали они по поручению короля. — Его величество желает говорить со своими мужиками и согласен прибыть для свидания с ними на Блэк-Гиз.
В эту же среду, 12 июня, король покинул Уиндзор и направился в Лондон.
Уилльям Уолворс, мэр Лондона, выехал ему навстречу и проводил в Тауэр.
Рядом с королем ехала его мать, Жанна Кентская, в подвесной коляске вирликоте. Это новшество только недавно появилось в Англии. Сановники и придворные прибыли верхами. Всего в Тауэре укрылось около полутора тысяч человек.
Начальнику кентской дружины уже дважды говорили, что его разыскивает какой-то паренек с лошадью и письмом. Джек подумал о Джоанне, но тотчас же, покраснев, отогнал эту мысль. Впрочем, больше ему известий ждать было неоткуда.
Сегодня на Блэк-Гиз прибудет король. Не мешало бы встретить его, красуясь верхом на коне! Но и эту мысль Джек отогнал немедленно. Однако все-таки к встрече с королем он усердно и деятельно готовился.
Так же поступили и люди его отряда. Каждый хорошенько выколотил пыль из своей одежды, умыл лицо, шею и руки. У кого было запасное платье, тот переоделся во все чистое.
Никто не знал, каким путем прибудет король. Большинство ждало его с дороги, ведшей от Лондонского моста.
Однако солнце уже стало склоняться к западу, а на мосту так и не подняли цепей.
Наконец ниже Тауэра, у королевского поместья Ротериг, показалась лодка. Мужики в недоумении поглядывали на воду и вдруг, толкая один другого, побежали к берегу.
Над кормой лодки развевался штандарт св. Георгия.
Посреди лодки высилось нечто вроде вызолоченной корзины, а в корзине сидел бледный тонкий юноша. Из всех находящихся в лодке только он да человек в архиепископской мантии были с покрытыми головами.
Мужики разглядывали юношу во все глаза.
Старики, побывавшие под Кресси, помнили короля Эда в молодости. Они божились, что Ричард в точности походит на своего деда. Люди, сражавшиеся под знаменами Черного принца, уверяли, что король — вылитый отец.
Джек ничего не говорил. Он внимательно разглядывал Ричарда.
На кого бы он ни был похож, на деда или на отца, или на них обоих разом, но это был король! А если уж толковать о сходстве, то, очень широкий в плечах и очень тонкий в бедрах, высокий и длинноногий, с золотыми, гладко лежащими волосами, он точка в точку походил на любого парня из Кента или Эссекса.
И вместе со всеми Джек бросил шапку в воздух и прокричал приветствие.
Резкое эхо ударило с берега, сильная волна бросила песком и галькой в днище лодки. Король в испуге схватил лорда-канцлера за руку. Ему почудилось, что лес на Блэк-Гизе двинулся с места и тронулся ему навстречу. Но это был не лес. Это кентцы побежали вдоль берега за лодкой, приветствуя своего короля.
Ноги Ричарда дрожали, и от них дрожь поднималась до самого сердца. Он никогда еще не видел так близко мужиков. Они были черные, грязные и совсем дикие на вид.
Может быть, следует раскланяться с ними и сказать им что-нибудь любезное?
Но лорд-примас Саймон Сэдбери, крепко стиснув, так и не отпускал его руку. Канцлеру никто не передавал об угрозе мужиков, но, может быть, он в этот момент подумал о деньгах народа, растраченных им с такой беспечностью…
— Назад! — крикнул он гребцам. — Ваше величество, нам нужно немедленно скрыться от этих босоногих разбойников!
Джек видел, как матросы подняли весла на воздух. С них капала красная вода. Темза вся была красная. Закат растекался по ней от одного берега до другого. Даже бледные щеки короля сейчас порозовели.
Джек в порядке расставил своих людей. Наскоро нарубили ветвей и бросили их у причала для того, чтобы его величество не промочил себе ноги о сырой песок. Все сняли шапки.
Однако гребцы налегли на весла. Быстро рассекая воду, они повернули лодку к Тауэру.
Такова была первая встреча короля Ричарда с его народом.
Кентцы недолго в изумлении глядели друг на друга. Опомнившись, они с громкими криками: «Измена! Измена!» — ринулись в предместье Саусвэрк.
Джек в гневе рванул куртку так, что она затрещала по всем швам. Если бы он не стыдился своих людей, он немедленно вымазал бы грязью руки, которые только что так тщательно отмывал водой с песком. Он еще раз пожалел о том, что у него нет лошади: он погнал бы ее сейчас во весь дух к Лондону.
Вместе с другими он добежал до дома Ричарда Имуорса в Саусвэрке. Его указали кентцам люди из графства Сэрри, которые поднялись, как только первые ряды мужиков вступили в предместье.
Дверь выбили каменьями и топорами. Самого Имуорса не нашли, но все его имущество было выброшено на улицу и сожжено.
Это была первая расплата мужиков с королевскими изменниками: Ричард Имуорс ведал тюрьмой Маршалси.
Мэр Уилльям Уолворс с согласия городского совета приказал запереть перед мужиками все ворота города. Олдерменам было велено вооружиться. Олдермены вооружились. Одетые в брони и размахивая мечами, они разъезжали по улицам.
Олдермен Уолтер Сайбил с сотней людей охранял большой Лондонский мост. Однако, как только наступила темнота, он велел опустить цепи.
— Кентцы — друзья короля и народа, — сказал он, — не следует от них запираться и чинить им препятствия.
Олдермен Джон Горн велел заколоть двух кабанов и выкатить бочку вина. Он тайком послал за вождями кентцев, приглашая их отужинать с ним в его богатом лондонском доме.
Томас Гаукер, Уилльям Ньюмен и Джон Стерлинг поехали к нему, ели и пили за его столом и спали в его постелях.
Уот Тайлер и Джек Строу остались в Саусвэрке, в Ламбессе. Это был загородный дворец проклятого Саймона Сэдбери.
До рассвета Джек был занят тем, что выбрасывал из окна дворца вещи и книги. А огонь от костра, зажженного во дворе Ламбесса, был виден в Тауэре. В эту же ночь в одной из комнат Тауэра архиепископ Саймон Сэдбери возвратил Ричарду большую государственную печать, которой он ведал как канцлер королевства.
Утром в четверг, 13 июня, в день праздника тела Христова, олдермен Джон Горн привез повстанцам знамя с королевским гербом, олдермен Уолтер Сайбил опустил перед ними цепи моста, а подмастерья, ремесленники и весь бедный люд города стояли толпой по обочинам улицы и приветствовали повстанцев.
Почти в это же время через северо-восточные ворота вошли в Лондон эссексцы, стоявшие на Мейль-Энде. Этих впустил по своему доброму желанию олдермен Уилльям Тонг.
Слуга ввел Джека Строу в дом.
Вождь кентцев шел, оглядываясь по сторонам. Даже в самых богатых рыцарских замках Кента и Эссекса он не видел такой роскоши.
Стены комнат были выбелены значительно выше человеческого роста, а с потолка вниз спускалась деревянная обшивка, так удачно вырезанная красивыми складками, что Джек в первую минуту принял ее за занавес. Пол был устлан плетенными из соломы ковриками, а в холле усыпан песком. Между окнами стояли резные сундуки, а над ними висели клетки с весело снующими в них птицами — щеглами, зябликами, чижами и пеночками. В комнате, мимо которой вели Джека, двери были тоже широко распахнуты. В ней группой сидели дамы, занимавшиеся шитьем. Все они с любопытством подняли головы и проводили его глазами.
— Сейчас придет хозяин, — сказал слуга, выходя.
На наличнике камина была изображена соколиная охота, и Джек с удовольствием разглядел бы ее во всех подробностях, если бы, оглянувшись, не заметил молодого человека, стоявшего в дверях и глядевшего на него в упор.
Это мог быть хозяин дома, хотя Джек тотчас же подумал, что такому богатому купцу не для чего ходить в холщовых штанах и штопанной куртке. На слугу он тоже мало походил: уж слишком высоко он задирал голову. Лицо у него было приветливое и красивое; все портили только волосы, которые он, как видно, долго не стриг. В беспорядке они падали на его плечи.
Джек невольно улыбнулся тому, как долго и бесцеремонно они разглядывают друг друга. Человек в дверях тоже улыбнулся. Что-то в лице его показалось Джеку знакомым. Он протянул руку и пошел ему навстречу.
Вдруг из-за спины незнакомца вынырнул тучный человек в богатом платье. Улыбаясь, он как будто следил за тем, как встретятся эти двое.
Приветливый малый шел уже навстречу вождю кентцев с протянутой рукой. И вдруг Джек под пальцами ощутил прикосновение чего-то гладкого и холодного, а сзади раздался громкий смех. Оглянувшись, он увидел толстяка уже позади себя. Джек поднес руку к глазам — человек напротив повторил его жест.
Поняв, в чем дело, Джек круто повернулся.
— Это зеркало! — сказал он краснея. — Я уже видел их в Ламбессе. Я Джек Строу из Кента. Чего вам от меня нужно?
— Таких зеркал ты нигде не мог видеть! — возразил быстро купец. — Я велел тебя позвать… — начал он важно и вдруг смутился (кто его знает, как сейчас следует говорить с этими оборванцами?). — Мне передавали, что, входя в Лондон, ваши кентцы кричали: «Да здравствует король Джон и общины!»
— Король Ричард и общины, — поправил его Джек.
Он без внимания отнесся бы к словам купца — слишком много красивых и любопытных вещей было в этой комнате, — но хитрое выражение, промелькнувшее у того в глазах, заставило его насторожиться. Так смотрят разносчики, сбывающие гнилой товар, или хозяева, желающие тебя надуть при расчете.
— Ты можешь хорошенько рассмотреть все, что тебе нравится, — сказал купец приветливо. — Только ничего не трогай руками! Этот дом знаменит тем, что здесь отец мой, Генри Пикард, двадцать пять лет назад принимал четырех королей — Эдуарда Английского, Жана Французского, Давида Шотландского да еще кипрского короля. И все четверо получили угощение не хуже, чем у себя во дворцах!.. Но мы отвлеклись от нашей беседы. Мне говорили, что повстанцы кричали о короле Джоне… Может быть, это были не кентцы, а эссексцы, или гердфордширцы, или сэррийцы — это неважно. Если это дойдет до ушей Саймона Сэдбери, для Ланкастера дело хорошо не кончится… Зачем мужики втягивают его в свои козни?
Джек помолчал.
— Я не слышал, чтобы повстанцы кричали о Короле Джоне… Но для Ланкастера все равно это хорошо не кончится, — сказал он, следя за тем, чтобы точно выразить свою мысль. — И для Ланкастера, и для Кембриджа, и для Лэтимера, и для Гелза, и для Сэдбери это окончится скверно. Их головы будут выставлены на Лондонском мосту — это было решено еще задолго до того, как мы вошли в Лондон.
— Однако вы всех дворян валите в одну кучу, — заметил купец, натянуто улыбаясь.
Джек улыбнулся тоже.
— Мы не забываем и купцов, — сказал он. — Ричард Лайонс тоже поплатится за свои дела. Вы позвали меня для того, чтобы предупредить о Ланкастере? Это напрасный труд. В ночь на сегодня мужики дотла сожгли его дворец «Савой». Все его драгоценности, утварь, платье — все это разбито, искромсано в песок и брошено в Темзу. Его джек повесили на пику и трижды прострелили из лука, а потом сняли, изрубили топорами и сожгли. Если бы он сейчас вернулся с шотландской границы, с ним бы поступили точно так же!
Купец три дня не был на улице. До него доходили слухи о бесчинствах восставших, но он мало в это верил. Те, что стояли перед его окнами на площади Св. Екатерины, вели себя куда смирнее, чем королевские солдаты.
— А ты был там? — спросил он с сомнением, оглядывая рваную одежду мужика. — Что-то это не заметно по твоему наряду.
Джек стал весь темный от румянца.
— Этой ночью я был не там, а в Гайберри. Это имение казначея Гелза. Там тоже не оставили камня на камне. Но вы напрасно думаете, что мужики берут себе что-нибудь из имущества вельмож.
— Разве я говорил тебе, что я думаю? — перебил его купец. — Просто день сегодня жаркий. Я ведь понимаю, как ваши ребята изнывают от голода и жажды, и решил немного подкрепить едой ваших кентцев.
— Они не голодны, — возразил Джек.
— Ну, об этом я договорюсь с вашими начальниками. Здесь, на площади Святой Екатерины, мне сказали, стоит более пятнадцати сотен. Пришли мне кого-нибудь из начальников сотни!
«Здесь стоит больше ста сотен. Мы не слуги, чтобы являться по вашему зову. Хорошенько проверь себя, купец, не провинился ли ты в чем перед народом» — вот фразы, которые приходили в голову Джеку, но он промолчал.
— Они страдают от голода и жажды, и я решил их покормить, — добавил купец важно.
Джек уже стоял у дверей.
— Сейчас у меня под начальством четыре тысячи человек, — сказал он, и я могу вам точно сказать, что люди мои сыты!
Купец растерянно смотрел ему вслед. Ну кто бы мог предположить, что оборванный мужик, которого он велел окликнуть из окна, у этих разбойников считается большим начальником!
А Джек, вернувшись в лагерь, попросил своего соседа немного укоротить ему волосы.
— Очень жарко, — сказал он. — Даже собакам сейчас следует выстригать понемногу шерсть.
Купец Генри Пикард не оставлял своего намерения поговорить с кем-нибудь из повстанцев по душам. Однако сейчас он решил сам выбрать себе собеседника, а не доверять этого слугам. Высунувшись в окно, он внимательно следил за тем, что творится на площади Св. Екатерины. Мужики расположились лагерем под Тауэром. Они, как видно, решили не пропускать провианта в королевский дворец. Это было любопытно!
Вот опять кентцы окликнули баржу. Гребцы, однако, не слушают и правят дальше. Ого! Ловко! Две стрелы упали в воду, по обе стороны от баржи. Ну вот, теперь гребцы, конечно, подняли весла. Что же это, неужели мужики задумали взять Ричарда измором?
Генри Пикард так высунулся в окно, что чуть не вывалился на улицу. Вот тогда он заметил молодого парнишку на заморенной лошадке. Тот одет был по-городскому, и во всякое другое время купец принял бы его за слугу из богатого дома. Но сейчас Пикард научился по какому-то особо гордому и заносчивому виду отличать повстанцев. Да, впрочем, к мужикам пристало много и городского люда — ремесленников, слуг и всяких бездельников. Да что удивляться этой голытьбе, если все олдермены города, потеряв честь и совесть, примкнули к повстанцам.
— Эй, малый! — крикнул он громко. — Не желаешь ли подкрепиться вином и едой?
Таким образом Джон Бэг, сын угольщика из Леснесса, он же бывший паж Лионель, попал в дом богатого лондонского купца Генри Пикарда.
…Отяжелев от еды, разморенный жарой и вином, Лионель почти лежал на столе, уписывая последние крохи пирога.
— Не испытывают ли повстанцы нужды в деньгах? — осторожно спросил купец.
Бывший паж полез за пазуху и выложил на стол в ряд пять золотых флоринов.
— Вот! — сказал он, описав широкий жест рукой. — Можешь их повесить на шею своим коровам! А если тебе нужно, я могу добавить еще столько же! Мужики — теперь все! Вот ты меня позвал и угощаешь только потому, что я мужик!
Он положил голову на стол:
— Завтра я оденусь в рубище и буду ходить с непокрытой головой, и тогда купцы станут прямо насильно затаскивать меня в свои дома.
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто был тогда дворянином?.. —
вдруг затянул он во все горло.
Лионель мог бы пожалеть, что напился в доме купца Пикарда до потери сознания, так как он пропустил великолепное зрелище. В двенадцать часов дня в пятницу, 14 июня, Ричард выехал наконец к мужикам на Мейль-Энд. Это случилось после того, как король тщательно все обсудил со своей матерью и высшими сановниками королевства. Другого выхода у него не было.
Огромные полчища мужиков скопились в Смисфилде, на Мейль-Энде и на площади Св. Екатерины. В Тауэр не пропускали барж с провизией. Если бы это затянулось еще на несколько дней, полторы тысячи человек, собравшиеся в Тауэре, были бы осуждены на голодную смерть.
Народ потребовал, чтобы король выехал без своих «дурных советчиков». Это означало, что лорд-канцлер Сэдбери, казначей Ричард Гелз, финансовый чиновник Джон Лэг и Уилльям Эппельдор должны были остаться в Тауэре.
Архиепископ Саймон Сэдбери отслужил обедню и благословил короля.
Открылись ворота Тауэра, и король выехал по направлению к Мейль-Энду в сопровождении своих родственников и небольшой свиты из рыцарей, оруженосцев и нотаблей столицы. Многие из стоявших на площади Св. Екатерины кентцев проводили его почти до самых Олдгетских ворот. Другие остались на месте, следя за воротами Тауэра.
Этого красивого зрелища Лионелю не пришлось увидеть. Он проснулся после полудня с тяжелой головой. Первым делом он нащупал золотые за пазухой и письмо леди Джоанны. Все было цело и невредимо. Со стыдом вспоминая свою давешнюю похвальбу, он залпом выпил кувшин холодной воды и приготовился поскорее убраться из дому. Однако Генри Пикард послал за ним слугу.
Перед хозяином дома на столе столбиками стояли золотые и серебряные монеты.
Лионель вдруг припомнил весь разговор о Джоне Ланкастере, и ему стало не по себе.
— Ваша милость, — сказал он робко, — ну хорошо, допустим я буду кричать: «Да здравствует Джон Ланкастер!» Но какую это принесет вам пользу?
Купец молча пододвинул к нему столбик серебряных монет:
— Если не принесет никакой пользы, то получишь вот это. Если же еще человек десять подхватят твой крик, можешь вернуться сюда за золотыми.
Лионель потоптался у выхода.
— Разве что попробовать уговорить городских? — сказал он нерешительно. — Потому что надо вам знать, ваша милость, что мужики упрямы, как ослы. Они мало разбираются в политике!
С тяжелым чувством сын угольщика Бэга вышел на улицу. Часто бывая с господином при дворе, бывший паж сэра Саймона Бёрли не мог не знать о том, что Ланкастер спит и во сне видит на своей голове корону. Ради того, чтобы посадить его на кастильский престол, Англия послала во Францию сто тысяч отборного войска и истратила миллион золотых ливров. Когда умер король Эд, многие говорили о том, что Джон Гентский отнимет у своего племянника корону. Но как можно было предположить, что такой высокомерный человек будет искать помощи у мужиков!
…Джек нисколько не преувеличил, сообщив купцу Генри Пикарду, что под его начальством находится четыре тысячи человек. В Лондон он ввел около трех тысяч кентцев, а в ночь на 14 июня подле Гейбери к ним присоединилось еще свыше тысячи людей Гердфордширского графства и горожан самого Сент-Олбанса.