От Гейбери они двинулись к площади Св. Екатерины, и как только открылись ворота Тауэра для того, чтобы выпустить короля, Джек в порядке выстроил своих людей.
Когда последний всадник покинул Тауэр, Джек подал знак стражникам, чтобы они оставили ворота в покое.
Первые ряды кентцев и гердфордширцев в порядке вошли в королевский дворец. Но так как это был долгожданный день расплаты, то мало кто мог сдерживать себя. Джек сам чувствовал, что он невольно все убыстряет и убыстряет шаг, а по лестнице он уже бежал, перепрыгивая через пять и шесть ступенек.
— Осторожно! — закричал он, добравшись до королевских покоев. — Двое людей с длинными мечами могут отстоять эту дверь от сотни нападающих.
Однако стражи нигде не было. Мужики беспрепятственно ворвались в комнату.
Если считать, что с королем ушла сотня людей, то все равно в Гауэре, кроме женщин, детей и стариков, осталось свыше тысячи хорошо вооруженных и годных к защите дворца рыцарей.
Однако никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы дать отпор мужикам.
Джек чуть не наступил на ногу бородатому дворянину, стоявшему у окна, но тот, бледный как смерть, только молча с ужасом смотрел на него.
Красивая немолодая дама, ломая руки, лежала перед большим распятием. Это была Жанна Кентская, мать короля. Из рыцарей, находящихся в комнате, никто не сказал ей ни слова утешения. Все застыли по своим местам, безмолвные, как статуи в храме. А их всего в первой комнате было около сорока человек.
Мужики в удивлении разглядывали их, а Джон Аббель из Эвешема даже попытался дернуть одного из пожилых рыцарей за бороду.
Так как красивая дама перед распятием была мать короля, то некоторые из кентцев обратились к ней со словами ободрения. Но их никто не учил любезности, поэтому они перепугали даму еще больше. Она закрыла лицо руками и отшатнулась в самый угол.
Мужики двинулись дальше. Они брали в руки многие предметы, которые обращали на себя их внимание в королевских покоях.
На блюде с недоеденной пищей Джек заметил любопытную штучку. Она была выкована из серебра и имела три зубца, как вилы. Очевидно, она служила королю подспорьем во время еды. Джек рассмотрел ее красивую, украшенную слоновой костью ручку и осторожно положил обратно на блюдо.
Все эти вещи принадлежали королю и должны были остаться на своих местах.
И на королевских рыцарей напрасно напал столбняк. Это были храбрые дворяне, они сражались за короля на войне и развлекали его в мирное время. Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро во всей Англии не останется ни одного виллана.
Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже поздно, а его нет до сих пор — значит, он обо всем хорошенько потолкует с мужиками!
Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.
Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным покровом, свисавшим с алтаря.
— Вставай, Саймон Сэдбери! — крикнул Джек изо всех сил.
Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие. Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.
Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись, мужики тотчас же обнажили головы.
Это ободрило архиепископа.
— Вон отсюда! — крикнул он громовым голосом. — Дайте себе отчет, на кого вы поднимаете руку!
— Мы пришли у тебятребовать отчета, изменник! — сказал Джон Хьюг из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.
— Ты изменник королю и народу! — кричали в толпе. — Сегодня пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!
Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный роскошный покров с алтаря волочился за ним и мёл пыль до самого холма Тауэргилля.
Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На него страшно было смотреть.
Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб пробирал его до самых костей.
— Дайте кто-нибудь острый топор! — крикнул он.
Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз. Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на вершину холма.
— Если вы тронете хоть волос с моей головы, — кричал он, — папа наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!
— Ладно, — ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с топором. — Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон Сэдбери?
Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.
Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.
— Еще не узнал?..
Нет, архиепископ не мог его узнать.
— По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!
Мужик показал ногу с изувеченной ступней.
Саймон Сэдбери закрыл глаза.
— Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! — бормотал он плача.
Перекрестившись, мужик поднял топор.
Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.
На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец Ричард Лайонс.
Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона Бола!
Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.
Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями, выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.
— За короля Ричарда и общины! — кричали они, и каждый встречный должен был им отвечать тем же.
Если ему это не приходило в голову, его убивали.
На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.
— За короля Джона и общины! — крикнул чей-то одинокий голос.
Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной стороны в другую.
«Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на тысячи!»
Шатаясь, он побрел дальше.
Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой человек в скромном черном платье.
— Он говорил «брот» и «кавзе»! Он говорил «брот» и «кавзе»! беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями.
Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей.
Джек в изнеможении прислонился к забору.
— Что же вы смотрите, мужики! — сказал пожилой ремесленник с гневом.
— Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами подмастерья, — ответил Джек устало.
— Если бы подмастерья! — крикнул ремесленник, хватая его за плечо. Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и золото. Это самый богатый человек в Лондоне — суконщик Никлас Брембер.
Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то вбежал и упал ему в ноги.
Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело его сюда.
Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени.
— Мужайся, мальчик! — сказал он, нежно гладя Джека по спутанным волосам. — Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа!
Глава III
Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с Мейль-Энда эссексцы.
Полчаса назад в Лондон возвратился король.
Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у эссексцев появились свои начальники.
Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали, обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины проходили всё новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от приветственных криков.
Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы.
Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде.
Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше подходит сказать — как дитя со своими наставниками. Он принял и утвердил их петицию, которую для мужиков составили бедные попы уже много времени назад. У Уота Тайлера она тоже была переписана. Он хотел еще кое-что к ней добавить, когда будет говорить с королем. Король принял и утвердил ее всю, за исключением одного пункта.
— Что это за пункт?
Джек взял у Уота пергамент и внимательно просмотрел его от края до края.
«Все в пределах королевства Англии должны быть освобождены от всякого рода личной зависимости и рабства, так, чтобы впредь не было ни одного виллана».
Очень хорошо!
«Всем своим подданным король должен простить всякого рода совершенные теперь против него преступления, как-то: восстания, измены, грабежи, захват чужих прав, вымогательства — и даровать им, всем и каждому, свой крепкий мир».
Это тоже очень хорошо.
За два дня в Лондоне совершено много злых дел; пускай же эти люди будут прощены.
«Всем подданным короля должно быть даровано право свободно покупать и продавать во всех городах, местечках и селах, где производится торговля, и во всех других местах в пределах королевства Англии».
Ну что ж, это избавит хлебопашцев и рыбаков от перекупщиков, которые наживались за их счет!
«Землю, которую прежде держали на вилланском праве — за службу, впредь должно держать исключительно за деньги, причем с акра следует брать не более четырех пенсов. В тех случаях, когда за акр взимали менее четырех пенсов, эта последняя плата не должна быть повышаема».
О, это вот самый важный пункт, но король признал и его!
Что же король отклонил? Последнее требование, которое добавил эссексцам Уот Тайлер: король отказался «выдать повстанцам всех изменников ему и закону». Однако здесь мужики обошлись и без королевского разрешения. А что касается Джона Ланкастера и Эдуарда Кембриджа — дядей короля, которые сейчас отсутствуют, то о них еще будет говорить сам Уот Тайлер.
— Соломинка, — крикнул, выходя из рядов эссексцев, Джон Джонкинс, — я возвращаюсь домой! Что мне передать от тебя отцу и женщинам в Фоббинге?
Джек крепко обнял и расцеловал рыбака. Фоббинг находился ближе чем за восемь миль от морского берега, и Джонкинсу не следовало бы покидать свою деревню, но он только в Лондоне узнал о приказе Уота Тайлера.
— Скажи своим, что я тоже скоро вернусь домой. И куда бы ни лежал мой путь, но в Фоббинг я зайду обязательно.
— Соломинка, — вспомнил вдруг Джонкинс, — тебя несколько дней разыскивал парень с лошадкой и письмом. Письмо прислала какая-то женщина из Эссекса, из замка Тиз. И лошадку и пять флоринов для тебя. Парень пил со мной в трактире и хвастался знакомством с тобой.
Все внутри Джека задрожало.
— Где же этот парень? — спросил он с трудом.
— Пропала твоя лошадка, и письмо, и флорины! — смеясь, сказал Джонкинс. — Парень плохо кончил. Его бросили в огонь.
— Что? — переспросил Джек, тоже смеясь и не веря.
— Бросили в огонь! — подтвердил Джонкинс. — Знаешь, сейчас из Олдгета, из Маршалси, из Флита много воров и разбойников вышло на свободу. Наш Тредер и ваш Тайлер наказали строго-настрого следить, чтобы не было грабежа. Кого поймают, бросают в огонь или в воду.
— А этот парнишка? — спросил Джек.
— А этот парнишка ездил следом за олдерменом Джоном Горном и возил за ним знамя. И когда Матильда Токи позвала олдермена рассудить ее с зятем, твой малый забрался во двор к Токи. А напротив кентцы разгромили дом купца Кэддена. Все добро купца было велено бросить в огонь и сжечь, а твой парнишка не утерпел и унес с собой шкатулку, полную колец, застежек и серебряных кубков. Его тотчас же догнали и бросили в огонь. Он сгорел вместе со шкатулкой.
Джек попробовал улыбнуться, но это не получилось.
— И его уже никак не найти? — спросил он безнадежно. — Все сгорело?
— Косточки найдешь разве, — сказал Джонкинс, хохоча и махая ему рукой.
Но Джек думал не о парне, а о письме. Да и на лошадке он скорее бы вернулся домой. Лошадку-то ведь не бросили в огонь? Но Джонкинс был уже далеко.
Эссексцы с утра до ночи толпами расходились из Лондона. Все пели, смеялись, а если на улице случалось столкнуться двум друзьям, они обнимались и целовались, как в светлое Христово воскресенье.
Джек шел к Смисфилду. Болезнь его как рукой сняло после добрых вестей, принесенных эссексцами.
«Однако что это за парнишка из замка Тиз?»
Джек охотно пожертвовал бы и пятью флоринами, и коньком, и даже своей собственной курточкой, чтобы посмотреть на него хотя бы одним глазом!
…Ничем не жертвуя, каждый мог бы этим же вечером увидеть Лионеля, хотя, надо сказать, вид у него был совсем неказистый. От его красивых длинных кудрей не осталось и помину, даже брови и ресницы были опалены, а руки покрыты ожогами и волдырями. Но бывшему пажу все-таки не изменило его счастье: ему не только удалось выскочить из огня самому, но унести также с собой шкатулку, из-за которой он так сильно пострадал. Даже лошадку свою он нашел мирно объедающей чахлый жасмин у дома Токи.
— Что с тобой случилось, Джон Бэг? — крикнул, разглядывая его, писец олдермена.
Ничего не отвечая, Лионель вскарабкался на седло. Стегнув конька, он поспешил прочь от этого проклятого города и от этих проклятых мужиков. Больше ему с ними не по пути! Отныне он снова будет называться Лионелем. Если теперь не будет рыцарей и дворян, то все-таки останутся богатые купцы и ремесленники. Каждый с удовольствием возьмет к себе в услужение такого бывалого парня. Пока отрастут волосы, он может пересидеть в замке Тиз. Но в Лондон он вернется не раньше, чем все эти мужланы уберутся ко всем чертям отсюда! Нет, больше ему с ними не по пути! А леди Джоанне он скажет, что не нашел Джека Строу. Пускай она сама попробует отыскать какого-нибудь человека в адовом котле, в который они превратили город!
В пятницу, 14 июня, кентцы с вечера собрались на Смисфилде, потому что стало известно, что в субботу к ним прибудет король.
Мало кто спал в эту ночь. Джек несколько раз обходил своих людей, а на рассвете пошел разыскивать Джона Бола.
Вот поп там действительно храпел под кустом, положив под голову камень.
Тайлер не спал. В его палатке горела восковая свеча. Он поднял к Джеку усталое лицо.
— Это труднее, чем таскать камни, — сказал он, вытирая рукавом лоб.
Джек взял у него из рук пергамент. Побратим его плохо справлялся с грамотой, и петиция была переписана чьею-то чужой рукой. Но против каждого пункта ее стояли черточки, птички и крестики. Видно было, что дэртфордец порядком-таки раздумывал над всеми вопросами.
— А ну-ка, прочти мне ее еще один раз, — сказал он посмеиваясь. — Ну что? Кровельщики тоже кое-что понимают в государственных делах?
Кровельщик настолько понимал в государственных делах, что, если выполнить все, что он надумал, во всей Англии не останется обездоленных людей.
Так решил Джек, укладываясь рядом с побратимом на соломенную подстилку. Однако ни тот, ни другой не уснул до самого рассвета.
Даже утро уже показывало, что день будет знойный. Небо нависло так низко, что, казалось, его можно было коснуться рукой, а если запустить в него камнем, оно все пойдет трещинами, как яичная скорлупа.
Люди ждали короля с восхода солнца. Нигде поблизости не было ни деревца, ни навеса, чтобы укрыться в тень, и Тайлер распорядился отправить двух водовозов с бочками к Темзе. Люди исполнили его наказ да еще, кроме воды, прихватили с собой из города бочонок пива.
Король тоже, как видно, готовился к встрече с мужиками. Перед тем как поехать на Смисфилд, он отправился в Уэстминстерское аббатство, к гробнице Эдуарда-исповедника. Там он молился вместе со своей свитой и выстоял обедню.
Народ уже изнемогал от зноя, когда показались передовые королевского отряда. Ричард и сопровождавшая его свита остановились у госпиталя Св. Варфоломея, напротив Смисфилда.
Джек внимательно и ревниво следил за людьми королевского отряда. Конечно, это все рыцари, испытанные в военном деле, но, пожалуй, его кентцы тоже не хуже держатся в строю. Придворные были в шляпах с перьями и лентами, и только кое-где в рядах блестели шлемы. Король был при одной тонкой шпаге. Может быть, напрасно кентцы так многозначительно выставили свои луки и копья?
Джек еще раз внимательно пригляделся к королевским всадникам. Ему не понравились твердые складки их одежды.
— Уот, — сказал он, возвратившись в лагерь, — почти у всех этих людей под платьем надеты кольчуги!
— Ничего, — сказал дэртфордец беззаботно, — на этом солнце они в них испекутся, как грудинка на вертеле.
Как только господа расположились в порядке у госпиталя Св. Варфоломея, из их рядов выехал всадник. Это был мэр города Лондона Уилльям Уолворс. Он прибыл сообщить повстанцам, чтобы они выслали своего представителя для переговоров с королем.
Когда мужики стояли лагерем на площади Св. Екатерины, Ричард имел возможность разглядеть их как следует из окон Тауэра. Ему называли их всех по именам.
Больше всех ему внушал страх неистовый поп, который без передышки мог говорить по два и по три часа подряд. Поминая все время имя господа бога, поп безостановочно подбивал мужиков на дурные дела. Глядя из окон Тауэра, король избегал встречаться с ним глазами.
Тот, которого называли Соломинкой, как видно, был не простой мужик. Вернее всего, он служил где-нибудь в войсках, потому что любимым занятием его было выстраивать своих людей напротив Тауэра и заставлять их делать воинские упражнения. Хотел ли он показать господам дворянам, что его мужики тоже чего-нибудь стоят, или им руководило желание покрасоваться перед своим королем — Ричард не мог решить. Но во всяком случае к этому человеку следовало относиться с опаской.
Разглядев едущего к госпиталю Св. Варфоломея человека на гнедой лошади, король вздохнул с облегчением. Это был Уот Тайлер — самый угрюмый из них по виду, но на деле простой мужик из Дэртфорда. Такого нетрудно будет обвести вокруг пальца. Вчера Ричард убедился, как легко уговорить мужиков, если их не подбивают бедные попы и другие умные советчики.
Король тут же утвердился в своем убеждении: приветствуя его, Тайлер показал себя грубым, неотесанным мужиком. Однако, как только дэртфордец стал излагать свои требования, Ричард немедленно же в корне должен был изменить свое мнение.
Когда вождь повстанцев подъехал к королю, у него хватило ума сойти с лошади и почтительно преклонить перед своим государем колено. Но тотчас же он грубо и непочтительно схватил руку Ричарда, потряс ее изо всех сил и сказал:
— Будь спокоен, брат, и весел! Через какие-нибудь две недели общины будут благодарить тебя еще больше, чем теперь, и мы будем хорошими товарищами!
И потомок нормандских и анжуйских завоевателей должен был это терпеть на глазах всей своей свиты.
Вслед за Тайлером ехал мальчишка, его оруженосец и знаменосец, что казалось уже совсем смешным, потому что при мужике не было ни знамени, ни оружия. Только маленький кинжал блестел у него за поясом. На это обратил внимание не один король.
И Ричард, отвечая дэртфордцу, тоже назвал его братом. Целовался же его дед со своими фламандскими ростовщиками, несмотря на то что от них несло селедкой и луком. А потом в один прекрасный день отказался платить им по своим векселям. А флорентийцев Барди он разорил начисто, не отдав им ни копейки.
— Что привело тебя сюда, брат, и почему вы не расходитесь, как эссексцы, по домам? — спросил король. — Разве вы придаете мало значения королевской грамоте, согласно которой будут выполнены все ваши требования?
— Это еще не все требования мужиков, — отвечал Тайлер. — Вот сейчас я прочту твоему величеству все, что надо. Мы не покинем Лондона до тех пор, пока новые пункты не будут внесены в королевский патент. Лорды королевства горько раскаются, — добавил он, оглядывая стоявших в молчании рыцарей, если все не будет сделано так, как надо!
И он принялся читать новые пункты. Ричард мог бы поклясться, что мужик вызубрил их наизусть, потому что ни один клерк не мог бы разбирать написанное с такой быстротой.
— «Все находящиеся в пользовании сеньоров леса, пруды, озера и реки должны стать общим достоянием, чтобы как богатый, так и бедный мог по всему королевству свободно ловить рыбу, охотиться за зверями и гонять зайцев на всех полях».
«В королевстве не должно быть никакого закона, кроме Уинчестерского».
«Впредь суды не должны приговаривать к лишению законов».
«Права сеньоров должны быть упразднены и установлено равенство всех, кроме короля».
«Находящееся у монахов, настоятелей приходов, викариев и других церковников имущество должно быть отнято у них, за исключением того, что необходимо для их содержания, и разделено между прихожанами».
Король только глазами мог переговариваться со своими людьми. Все слушали в сумрачном молчании.
— «В Англии должен быть лишь один епископ и один прелат, и все земли и держания епископов и прелатов должны быть отняты у них и разделены между общинами».
«В Англии не должно быть вилланов и вилланства, но все должны быть свободны и равны», — закончил Тайлер. — Но это твое величество уже вчера утвердило своими грамотами.
Король оглянулся.
— Будет так, — ответил он предводителю повстанцев. — Сегодня же следует заготовить грамоты с печатями. Оставьте, как эссексцы, своих представителей и мирно разойдитесь по домам. Лондон еще не видел такого огромного скопления пришлых людей, и наши жители уже начинают ощущать недостаток в съестном.
Тайлер устал. Он не привык так долго разговаривать. Улыбаясь, он посмотрел на Ричарда. Этот малый будет хорошим королем, он понимает свой народ с одного слова!
Он кликнул оруженосца:
— Нельзя ли достать чего-нибудь напиться?
Пастушок мигом слетал на Смисфилд, но там кентцы обступили мальчишку стеной, хотя у него не было времени отвечать на их расспросы.
— Все идет на лад, — только успел он сказать. — А король Ричард — в точности божий ангел!
Ричард несколько раз оглядывался на свою свиту, но ничего не говорил.
Мальчишка-оруженосец подал мужику воды, а затем пива. Тайлер грубо и непочтительно выполоскал рот и сплюнул невдалеке от короля. Затем он отпил пива и стал карабкаться на своего конька.
Ричард оглянулся еще раз. Нужно было торопиться. Тогда из рядов свиты вышел сэр Стивн Крэг. Он попросил у его величества разрешения посмотреть на человека, который называет себя предводителем мужиков. Голос его якобы показался сэру Стивну Крэгу знакомым. Остановившись перед дэртфордцем рыцарь сказал громко, что память не обманула его, он узнает этого человека: это величайший вор и грабитель во всем Кенте.
Кровь бросилась в лицо Уоту Тайлеру. Рыцаря сэра Стивна Крэга он видел впервые. Вытащив кинжал, он ринулся за своим обидчиком, но тот уже скрылся в рядах свиты. Дело было сделано: мужицкий вождь обнажил в присутствии своего государя оружие. За это он заслуживает смертной кары!
Мэр Уолворс схватил Тайлера за руку.
Трое рыцарей обошли толпу и стали позади Тайлера. Предводитель глазами отыскал своего оруженосца. Мальчишка был еще пеший. Человек в черных латах наезжал на него конем до тех пор, пока пастушок, отступая, не упал, споткнувшись о камень. Но вот он поднялся и все-таки вскарабкался на коня.
Тайлер переложил кинжал в левую руку, размахнулся и ударил Уолворса в живот. Железо зазвенело о железо. Соломинка — был прав: мэр под одеждой носил кольчугу.
Уилльям Уолворс остался невредим. Выхватив из ножен меч, он нанес Уоту два страшных удара — в голову и в шею. Как видно, он повредил главную жилу, потому что кровь сразу залила раненому лицо и грудь. Однако Тайлер нашел еще в себе силы дать шпоры коню. Он крикнул пастушку, чтобы тот поскорее скакал к кентцам, и почти тотчас же упал бездыханный на землю — трое стоявших позади рыцарей прикончили его своими мечами.
Пока мальчишка-оруженосец не прискакал за пивом и водой для начальника, Джек, прохаживаясь вдоль своего отряда, с беспокойством поглядывал на дорогу. Тайлера, очевидно, обступили со всех сторон, поэтому его невозможно было разглядеть в толпе.