Страница:
Он задыхался, было нечем дышать. Далара продолжала говорить, что-то о предсказаниях, о Твари, о Звездном Провидце, он уже не слышал, погружаясь в мутную трясину сна.
— Вот мы и встретились, брат. Ты ведь рад? — В этом сне они не были детьми. Элло стоял перед ним, высокий, золотокожий, ясноглазый, и улыбался. — Теперь мы всегда будем вместе. — Он протянул руки, чтобы обнять брата.
Леар отшатнулся, отступил на шаг, пытаясь избежать братских объятий, но руки Элло обернулись вокруг него кольцом змеиного тела, и бежать стало некуда. Элло оказался совсем близко, еще ближе… и вот Леар уже не мог различить, где он, а где его близнец, они слились в одно омерзительное существо с телом змеи и двумя головами. Он закричал, но вместо крика из его горла вырвалось пламя…
Леар очнулся. Далара трясла его за плечо (у него снова были плечи и всего одна голова). Кошмар закончился. Он откинул ее руку и сказал сам себе:
— Я справлюсь. Он всегда был сильнее, но я справлюсь, — и повернулся к Даларе, — так даже легче. Теперь я знаю, что это не я. Он думает, что победил. Но я справлюсь, — и, без всякого перехода, — я согласен. Завтра я разорву эту глупую помолвку, невеста будет только рада. Мы поженимся в Суреме и вернемся в Суэрсен. Знаешь, я должен бы тебя возненавидеть, а не могу, — Леар улыбнулся, — раз даже теперь не могу возненавидеть, значит, люблю.
Далара отвернулась, ее щеки горели: любит… проклятье, она думала, что самое страшное уже позади. Ну что ж, если так, она снова будет лгать, и снова ради великой цели. Говорят, что благие намеренья приводят в посмертии прямиком на раскаленный песок. Ей не узнать, она, на свою беду, бессмертна. Эльфийка кивнула:
— Будет так, как ты хочешь, — женой так женой, так даже справедливо — круг замкнулся. Главное, чтобы он не просил любви в ответ. Этого она дать не может… не умеет, не знает, как это — любить.
— Дай сюда. Так от волос ничего не останется.
Спокойному упрямству мужчины можно было позавидовать. Словно он всю жизнь только тем и занимался, что расчесывал непослушные локоны. Он неторопливо отделял небольшую прядку, несколько раз проходил расческой снизу вверх и снова повторял то же самое с новой прядью.
Женщина сидела не шевелясь, чувствуя тепло его рук. Утреннее солнце светило в открытое окно, и ее волосы переливались всеми оттенками металла: от тусклой платины до начищенной меди. Ветер теребил листы бумаги на столе, придавленные куском горного хрусталя, переворачивал страницы в раскрытой книге.
Круглая комната на верхнем ярусе библиотечной башни казалась воплощением беспорядка, но внимательному взгляду открывалась некая система, полностью понятная только хозяину. Так, книги с синими ярлыками на корешках лежали грудой слева от кровати, а с красными — справа. Стул был завален стопками самой дорогой, шелковой бумаги, а кресло — кусками пергамента. Точно также, никто, кроме хозяина, не смог бы определить время по странной помеси клепсидры, песочных часов и маятника, в человеческий рост, занимавшей нишу напротив двери.
Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в косу, а коса уложена вокруг головы и закреплена золотыми шпильками. Женщина поднялась, подошла к окну, села на широкий подоконник, обхватив колени руками, и закрыла глаза, всей поверхностью тела впитывая солнечное тепло.
Мужчина вытащил из-под завалов темную бутыль и посмотрел на просвет, потом вытряхнул из двух высоких серебряных кубков заточенные перья и разлил вино:
— Последняя бутылка лоренского. Больше в дворцовом погребе не осталось. А может, и во всем свете.
— Не думай о плохом, — Далара пригубила пахнущее смолой густое вино, — где-нибудь на маленьком острове, настолько маленьком, что его нет ни на одной карте, растет лоренская лоза. И когда-нибудь люди найдут этот остров и снова будут делать лоренское вино.
— И все повторится заново: первооткрыватели сохранят лозу для себя, конкуренты наймут пиратов, пираты всех убьют и все сожгут, а на материке лоза не приживется. Так уже было.
— Было, — согласилась Далара, допивая вино, — но мы ведь собираемся изменить мир, ты не забыл?
— Я помню, — он отсалютовал ей кубком, — но не верю в чудеса. Свободные маги у тебя, быть может, и получатся, но человек, готовый по доброй воле делиться с ближним? Сомневаюсь. Это чудо не по силам и самому Творцу, — но Далара видела, что уголки его губ подрагивают, пряча улыбку.
Леар в несколько глотков опустошил кубок, осознавая, что пить залпом такое вино — кощунство. Но ему нужно было запить скопившуюся в горле горечь. Если бы только он мог навсегда остаться в этом золотом осеннем утре, пускать блики серебряным кубком, гладить бархатное плечо… Если бы…
Вот уже три дня, как Далара жила в библиотечной башне. Три ночи вместе, три солнечных октябрьских утра, три бесконечно счастливых дня. На какой-то миг он позволил себе поверить, что так будет всегда, но быстро опомнился. Он не имеет права держать ее при себе, зная, что в любую минуту Элло может вырваться на свободу.
Сегодня он скажет, что им нужно расстаться. Навсегда. Эльфы зачинают детей по желанию, иначе бессмертные расплодились бы как мыши-полевки. То, зачем пришла, она уже получила. А большего он дать не в силах. Леар набросил на плечи Далары шелковую накидку, она потянулась, довольно, и завязала пояс:
— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать.
— Да.
— Но не знаешь, как?
— Знаю. Ты должна уехать. Одна. Я напишу завещание, признаю наших детей своими наследниками, но…
— Ты боишься, — прервала его эльфийка, и коснулась ладонью его губ.
— Боюсь, — спокойно признал Хранитель, — и за тебя, и за себя. Он ведь не сдастся, пока я жив. Значит, моя жизнь теперь — постоянная война. И сегодня заканчивается последнее перемирие. Когда начнутся военные действия, ты должна быть далеко.
— А та бедная девочка, на которой ты собрался жениться? Она, кажется, переехала во дворец?
— Этой свадьбы не будет. Я найду способ.
Далара рассмеялась несколько принужденно:
— А я ведь тоже почти поверила. Но так будет лучше, для всех нас. Я подожду, пока война закончится. Ты победишь. У тебя большое преимущество, Леар, ты все еще жив.
Эльфийка улыбалась, чтобы не заплакать. Она снова лгала. Хранитель обречен: ему не разорвать узы, если даже смерть не справилась с ними. Дважды она сохранила Леару жизнь — первый раз, указав на его брата, когда эльфы искали Тварь, второй — когда убедила наместницу Энриссу не убивать мальчика, хотя Старый Дью, предыдущий Хранитель, не сомневался, что уцелевший близнец пресловутой Тварью и является. В сказках герой обычно проходит три испытания, после чего живет долго и счастливо. Увы, только в сказках.
Далара не верила в предсказания: нет ни Твари, ни Звездного Провидца. Ни Семерым, ни Ареду нет дела до Леара Аэллина, так же, как не было дела до его брата-близнеца. Созданные Даларой узы убили Элло, а теперь убивают Леара, и она больше не в силах притворяться, что ей — все равно.
Далара уехала тем же утром, Леар сам не помнил, как прошел день. Он что-то делал, разговаривал с читателями, поругался с переплетчиком — все никак не мог привыкнуть к его манере забирать книги с полок без предупреждения, проверил урок у Лерика, высмеял за ошибки так, что мальчишка чуть сквозь камень не провалился, и едва дождался вечера.
Весь день он мечтал оказаться в одиночестве, заснуть, скинуть с лица приставшую маску равнодушной любезности, но не смог одолеть бессонницу — скомканная простынь раздражала кожу, подушка давно уже нагрелась с обеих сторон. И только с рассветом, когда в приоткрытое окно подул промозглый ветер, Хранитель провалился в сон.
Змея ждала его, он читал недовольство в изгибах толстых огненных колец, недовольство и нетерпение. Он медленно приближался к чудовищу, с каждым шагом становясь все меньше и меньше, и на горячую чешую легла ладошка пятилетнего мальчика. Элло сидел на свернувшемся улиткой кончике змеиного хвоста и лукаво улыбался:
— Ты хочешь убежать. Трусишка-леаришка.
— Неправда! — Леар вскинул руку, защищаясь от обвинения.
— Хочешь, хочешь, — Элло смеялся, — только некуда. Зачем тебе жена? Посмотри сюда, — перед ними появилось зеркало, но вместо своего отражения Леар видел в нем залитую кровью постель, под промокшей красной простынею угадывались очертания женского тела.
Леар возмутился:
— Это ты, а не я!
— А какая разница? Мы одно. — Близнец улыбнулся.
— Я не хочу быть с тобой одним!
— Раньше тебе нравилось, — мальчик не скрывал издевку.
— Это неправильно, Элло, оставь меня в покое! — Леар крича, — оставьте меня в покое! — По чешуе змеи пробежала алая рябь.
— Как же я оставлю тебя, брат? Ты ведь не дал мне уйти, ты так хотел, чтобы я вернулся! Вытащил из посмертия. Нет уж, теперь мы вместе. Пока ты жив.
— Пока я жив, — медленно повторил Леар.
— Так зачем тебе жена, брат? Тебе ведь нужна другая, правда? У нее такие мягкие волосы, как золотой шелк. Им вышивала мама, помнишь? А кожа… ты ведь касаешься ее кожи, невзначай? Правда, она сладко пахнет? — Лицо мальчика исказила сладострастная гримаса, страшная на детском лице.
— Это тебе нужна другая!
— Такая малость. Сделай мне подарок, брат. Ты ведь любишь меня.
Змея скользнула к Леару, выпустив в его сторону гибкий отросток, захватила оцепеневшего мальчика в кольцо и сжала. Он задыхался, а чешуя становилась все горячее, боль огненным шаром заполняла голову, пламя вырывалось из его рта с каждым выдохом, и, когда боль достигла наивысшей точки, он проснулся, так и не узнав, что проиграл битву в первом же сражении.
Хранитель брезгливо скинул на пол насквозь промокшую от пота простынь, подошел к столу, плеснул в кубок холодной воды из кувшина и снова поморщился — заныли зубы. Можно было и не ложиться спать, с утра он почувствовал себя более усталым, чем вечером. Скорей бы зима, когда землю укутывал снег, ему сразу становилось легче, словно лед, сковывавший реки, на время усмирял пламя в его душе.
26
— Вот мы и встретились, брат. Ты ведь рад? — В этом сне они не были детьми. Элло стоял перед ним, высокий, золотокожий, ясноглазый, и улыбался. — Теперь мы всегда будем вместе. — Он протянул руки, чтобы обнять брата.
Леар отшатнулся, отступил на шаг, пытаясь избежать братских объятий, но руки Элло обернулись вокруг него кольцом змеиного тела, и бежать стало некуда. Элло оказался совсем близко, еще ближе… и вот Леар уже не мог различить, где он, а где его близнец, они слились в одно омерзительное существо с телом змеи и двумя головами. Он закричал, но вместо крика из его горла вырвалось пламя…
Леар очнулся. Далара трясла его за плечо (у него снова были плечи и всего одна голова). Кошмар закончился. Он откинул ее руку и сказал сам себе:
— Я справлюсь. Он всегда был сильнее, но я справлюсь, — и повернулся к Даларе, — так даже легче. Теперь я знаю, что это не я. Он думает, что победил. Но я справлюсь, — и, без всякого перехода, — я согласен. Завтра я разорву эту глупую помолвку, невеста будет только рада. Мы поженимся в Суреме и вернемся в Суэрсен. Знаешь, я должен бы тебя возненавидеть, а не могу, — Леар улыбнулся, — раз даже теперь не могу возненавидеть, значит, люблю.
Далара отвернулась, ее щеки горели: любит… проклятье, она думала, что самое страшное уже позади. Ну что ж, если так, она снова будет лгать, и снова ради великой цели. Говорят, что благие намеренья приводят в посмертии прямиком на раскаленный песок. Ей не узнать, она, на свою беду, бессмертна. Эльфийка кивнула:
— Будет так, как ты хочешь, — женой так женой, так даже справедливо — круг замкнулся. Главное, чтобы он не просил любви в ответ. Этого она дать не может… не умеет, не знает, как это — любить.
* * *
Наступило утро. Рыжеволосая женщина расчесывалась, сидя на краю кровати. Расческа с трудом продиралась через спутанную гриву, и женщина начинала терять терпение. Тонкая мужская рука легла на ее запястье, пальцы в чернильных пятнах:— Дай сюда. Так от волос ничего не останется.
Спокойному упрямству мужчины можно было позавидовать. Словно он всю жизнь только тем и занимался, что расчесывал непослушные локоны. Он неторопливо отделял небольшую прядку, несколько раз проходил расческой снизу вверх и снова повторял то же самое с новой прядью.
Женщина сидела не шевелясь, чувствуя тепло его рук. Утреннее солнце светило в открытое окно, и ее волосы переливались всеми оттенками металла: от тусклой платины до начищенной меди. Ветер теребил листы бумаги на столе, придавленные куском горного хрусталя, переворачивал страницы в раскрытой книге.
Круглая комната на верхнем ярусе библиотечной башни казалась воплощением беспорядка, но внимательному взгляду открывалась некая система, полностью понятная только хозяину. Так, книги с синими ярлыками на корешках лежали грудой слева от кровати, а с красными — справа. Стул был завален стопками самой дорогой, шелковой бумаги, а кресло — кусками пергамента. Точно также, никто, кроме хозяина, не смог бы определить время по странной помеси клепсидры, песочных часов и маятника, в человеческий рост, занимавшей нишу напротив двери.
Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в косу, а коса уложена вокруг головы и закреплена золотыми шпильками. Женщина поднялась, подошла к окну, села на широкий подоконник, обхватив колени руками, и закрыла глаза, всей поверхностью тела впитывая солнечное тепло.
Мужчина вытащил из-под завалов темную бутыль и посмотрел на просвет, потом вытряхнул из двух высоких серебряных кубков заточенные перья и разлил вино:
— Последняя бутылка лоренского. Больше в дворцовом погребе не осталось. А может, и во всем свете.
— Не думай о плохом, — Далара пригубила пахнущее смолой густое вино, — где-нибудь на маленьком острове, настолько маленьком, что его нет ни на одной карте, растет лоренская лоза. И когда-нибудь люди найдут этот остров и снова будут делать лоренское вино.
— И все повторится заново: первооткрыватели сохранят лозу для себя, конкуренты наймут пиратов, пираты всех убьют и все сожгут, а на материке лоза не приживется. Так уже было.
— Было, — согласилась Далара, допивая вино, — но мы ведь собираемся изменить мир, ты не забыл?
— Я помню, — он отсалютовал ей кубком, — но не верю в чудеса. Свободные маги у тебя, быть может, и получатся, но человек, готовый по доброй воле делиться с ближним? Сомневаюсь. Это чудо не по силам и самому Творцу, — но Далара видела, что уголки его губ подрагивают, пряча улыбку.
Леар в несколько глотков опустошил кубок, осознавая, что пить залпом такое вино — кощунство. Но ему нужно было запить скопившуюся в горле горечь. Если бы только он мог навсегда остаться в этом золотом осеннем утре, пускать блики серебряным кубком, гладить бархатное плечо… Если бы…
Вот уже три дня, как Далара жила в библиотечной башне. Три ночи вместе, три солнечных октябрьских утра, три бесконечно счастливых дня. На какой-то миг он позволил себе поверить, что так будет всегда, но быстро опомнился. Он не имеет права держать ее при себе, зная, что в любую минуту Элло может вырваться на свободу.
Сегодня он скажет, что им нужно расстаться. Навсегда. Эльфы зачинают детей по желанию, иначе бессмертные расплодились бы как мыши-полевки. То, зачем пришла, она уже получила. А большего он дать не в силах. Леар набросил на плечи Далары шелковую накидку, она потянулась, довольно, и завязала пояс:
— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать.
— Да.
— Но не знаешь, как?
— Знаю. Ты должна уехать. Одна. Я напишу завещание, признаю наших детей своими наследниками, но…
— Ты боишься, — прервала его эльфийка, и коснулась ладонью его губ.
— Боюсь, — спокойно признал Хранитель, — и за тебя, и за себя. Он ведь не сдастся, пока я жив. Значит, моя жизнь теперь — постоянная война. И сегодня заканчивается последнее перемирие. Когда начнутся военные действия, ты должна быть далеко.
— А та бедная девочка, на которой ты собрался жениться? Она, кажется, переехала во дворец?
— Этой свадьбы не будет. Я найду способ.
Далара рассмеялась несколько принужденно:
— А я ведь тоже почти поверила. Но так будет лучше, для всех нас. Я подожду, пока война закончится. Ты победишь. У тебя большое преимущество, Леар, ты все еще жив.
Эльфийка улыбалась, чтобы не заплакать. Она снова лгала. Хранитель обречен: ему не разорвать узы, если даже смерть не справилась с ними. Дважды она сохранила Леару жизнь — первый раз, указав на его брата, когда эльфы искали Тварь, второй — когда убедила наместницу Энриссу не убивать мальчика, хотя Старый Дью, предыдущий Хранитель, не сомневался, что уцелевший близнец пресловутой Тварью и является. В сказках герой обычно проходит три испытания, после чего живет долго и счастливо. Увы, только в сказках.
Далара не верила в предсказания: нет ни Твари, ни Звездного Провидца. Ни Семерым, ни Ареду нет дела до Леара Аэллина, так же, как не было дела до его брата-близнеца. Созданные Даларой узы убили Элло, а теперь убивают Леара, и она больше не в силах притворяться, что ей — все равно.
* * *
Ночь — время откровения. Древние говорили, что сны — зеркало души. Днем люди не слышат негромкий голос истины, заглушают его смехом, суетой, благопристойной глупостью… Ночью все иначе: боги посылают смертным сны в ответ на их молитвы, ночь дает ответ на все вопросы, возрождает надежду. На свою беду, утром мало кто может вспомнить, что видел во сне… и драгоценные крупицы истины просыпаются в пустоту… до следующей ночи.Далара уехала тем же утром, Леар сам не помнил, как прошел день. Он что-то делал, разговаривал с читателями, поругался с переплетчиком — все никак не мог привыкнуть к его манере забирать книги с полок без предупреждения, проверил урок у Лерика, высмеял за ошибки так, что мальчишка чуть сквозь камень не провалился, и едва дождался вечера.
Весь день он мечтал оказаться в одиночестве, заснуть, скинуть с лица приставшую маску равнодушной любезности, но не смог одолеть бессонницу — скомканная простынь раздражала кожу, подушка давно уже нагрелась с обеих сторон. И только с рассветом, когда в приоткрытое окно подул промозглый ветер, Хранитель провалился в сон.
Змея ждала его, он читал недовольство в изгибах толстых огненных колец, недовольство и нетерпение. Он медленно приближался к чудовищу, с каждым шагом становясь все меньше и меньше, и на горячую чешую легла ладошка пятилетнего мальчика. Элло сидел на свернувшемся улиткой кончике змеиного хвоста и лукаво улыбался:
— Ты хочешь убежать. Трусишка-леаришка.
— Неправда! — Леар вскинул руку, защищаясь от обвинения.
— Хочешь, хочешь, — Элло смеялся, — только некуда. Зачем тебе жена? Посмотри сюда, — перед ними появилось зеркало, но вместо своего отражения Леар видел в нем залитую кровью постель, под промокшей красной простынею угадывались очертания женского тела.
Леар возмутился:
— Это ты, а не я!
— А какая разница? Мы одно. — Близнец улыбнулся.
— Я не хочу быть с тобой одним!
— Раньше тебе нравилось, — мальчик не скрывал издевку.
— Это неправильно, Элло, оставь меня в покое! — Леар крича, — оставьте меня в покое! — По чешуе змеи пробежала алая рябь.
— Как же я оставлю тебя, брат? Ты ведь не дал мне уйти, ты так хотел, чтобы я вернулся! Вытащил из посмертия. Нет уж, теперь мы вместе. Пока ты жив.
— Пока я жив, — медленно повторил Леар.
— Так зачем тебе жена, брат? Тебе ведь нужна другая, правда? У нее такие мягкие волосы, как золотой шелк. Им вышивала мама, помнишь? А кожа… ты ведь касаешься ее кожи, невзначай? Правда, она сладко пахнет? — Лицо мальчика исказила сладострастная гримаса, страшная на детском лице.
— Это тебе нужна другая!
— Такая малость. Сделай мне подарок, брат. Ты ведь любишь меня.
Змея скользнула к Леару, выпустив в его сторону гибкий отросток, захватила оцепеневшего мальчика в кольцо и сжала. Он задыхался, а чешуя становилась все горячее, боль огненным шаром заполняла голову, пламя вырывалось из его рта с каждым выдохом, и, когда боль достигла наивысшей точки, он проснулся, так и не узнав, что проиграл битву в первом же сражении.
Хранитель брезгливо скинул на пол насквозь промокшую от пота простынь, подошел к столу, плеснул в кубок холодной воды из кувшина и снова поморщился — заныли зубы. Можно было и не ложиться спать, с утра он почувствовал себя более усталым, чем вечером. Скорей бы зима, когда землю укутывал снег, ему сразу становилось легче, словно лед, сковывавший реки, на время усмирял пламя в его душе.
26
Леар торжественно объявил о своей помолвке с благородной девицей Доннер в тот самый вечер, когда она переехала во дворец, на большом осеннем балу, завершающим сезон. Его обычно приурочивали к празднику урожая, бальную залу убирали в яркие тона — оранжевые, желтые, красные. В этом убранстве неброская внешность Рэйна казалась особенно блеклой, а шафранное платье, сшитое по вкусу тетушки, только удручало картину.
Придворные перешептывались за спиной девушки, особо не заботясь понизить голос, она ловила обрывки фраз: "… дурная шутка… чего вы хотите, он на все готов, лишь бы шокировать… любая крестьянка… почему наместница позволила… какой стыд…" Но Леар, обладавший замечательным слухом, продолжал любезно улыбаться, и Рэйне не осталось ничего другого, кроме как последовать его примеру.
Пожалуй, Хранитель даже несколько перестарался с любезностью, как показалось министру Чангу, специально отложившему все дела, чтобы присутствовать при помолвке. Ему захотелось посмотреть, что за девушку он отдал герцогу Суэрсена в жертву. Столько улыбок министр не видел со времени последнего заседания Высокого Совета: улыбался Хранитель, улыбалась наместница, улыбались зрители в первом ряду, и даже невеста, несколько запоздав, растянула бледные губы в подобие улыбки.
Чанг прицыкнул языком: не прошло и недели со дня знакомства, а девушка уже похожа на неупокоенный призрак кондитера наместницы Квинги Ясной, до сих пор нагоняющего страх на поварят. В свое время несчастный кондитер испортил любимое пирожное наместницы, и от позора покончил с собой, сунув голову в квашню. Так вот, бледностью счастливая невеста могла поспорить с тем самым призраком.
Привидение Чанг видел своими собственными глазами много лет назад, когда только появился при дворе: на спор остался ночевать на кухне и поймал призрака за белую простыню. Оказалось, что повара пугают нерадивых мальчишек скоро уже второе столетие, и молодой чиновник, отсмеявшись, пообещал сохранить тайну. Спор он проиграл, зато всегда мог придти на кухню поужинать, когда жалованье подходило к концу.
Ему понравилось, как эта девушка держится: словно не слышит, о чем шушукаются за ее спиной, улыбается, вытянувшись в струну, как оловянный солдатик на полке. Пожалуй, стоило найти для Хранителя кого-нибудь поплоше, но сейчас уже поздно что-либо менять. Но пока девушка во дворце — его люди за ней присмотрят. А в Суэрсене ей придется полагаться только на милость Семерых.
Слишком бедные, чтобы жить отдельно, слишком гордые, чтобы податься в обитель, слишком старые, чтобы что-то менять, они проедали крошечные пенсионы, изредка появляясь на балах в изъеденных молью бархатных нарядах полувековой давности. В их время все было лучше: и свечи ярче, и танцы веселее, и музыка благозвучней. Но их время ушло, и молодые щеголи, не пряча снисходительных усмешек, торопливо пробегали мимо ожившего прошлого, не задумываясь, что, быть может, видят свое будущее.
Но Рэйна была только рада, что ее поселили здесь, в отдалении от придворной суеты. Хранитель получил для своей невесты место в свите наместницы, но Саломэ, несмотря на ласковую любезность, не могла скрыть неловкости в присутствии Рэйны, и потому не настаивала, чтобы ее новая дама выполняла свои обязанности. Девушка выстаивала утренний туалет наместницы, получала кивок и ласковую улыбку, после чего могла распоряжаться оставшимся днем как заблагорассудится.
На вечерних балах она не появлялась — надоело чувствовать себя диковинной зверюшкой, которую почему-то выбрал Хранитель. Она до сих пор брезгливо морщилась, вспоминая вечер помолвки… презрительно разглядывающая ее толпа, багровый дядюшка, перебравший пунша, тетушка и кузины в первом ряду, не знающие, то ли радоваться будущему родству, то ли завидовать Рэйне, поймавшей такого жениха.
Бал в тот день тянулся бесконечно долго, хотя она почти не танцевала, и только закрыв за собой дверь спальни и опустившись на кровать, Рэйна, наконец-то, осознала, что свободна. Да, через год ей придется решать, но до этого еще двенадцать месяцев. И она будет наслаждаться каждым днем, каждой минутой отпущенного срока. Девушка усмехнулась — наслаждаться… она разучилась радоваться, давно уже забыла, как живут без постоянной усталости, иглами пронзающей виски. Но она научится заново.
Первое время Леар ежедневно навещал ее. Исполняя давнее обещание, показал дворец. Рэйна не могла бы желать лучшего проводника: Хранитель точно знал, где стоит провести целый день, какие места в замке не заслуживают второго взгляда, а какие — и первого. Но самое главное — он умел рассказывать, да так, что хотелось слушать и слушать.
Пока он говорил, Рэйне казалось, что будет не так уж и плохо провести с этим человеком остаток жизни, но стоило Леару замолчать — и она, словно проснувшись, видела перед собой все того же незнакомца и не чувствовала к нему ничего, кроме благодарности. Какими бы ни были его мотивы, он избавил ее от дядюшкиного покровительства.
Она успела привыкнуть к совместным прогулкам, но когда неделю спустя Леар уведомил ее, что в ближайшее время будет слишком занят — испытала облегчение. Его общество не обременяло, но, Рэйна предпочитала одиночество. Слишком редко ей удавалось им насладиться. Она продолжила исследовать дворец самостоятельно. Обладая хорошей памятью, девушка быстро запомнила хитрые коридоры и повороты, ниши и закутки, входы и выходы.
Так, в музыкальном салоне стоял уникальный клавикорд, причем без дела — прислуга ленилась, и клавиши покрыл тонкий слой пыли. Рэйна как-то коснулась клавиш, но инструмент давно не настраивали — он отозвался протяжным тоскливым звуком, словно пытался выкричать накопившуюся боль, и больше она его не трогала, с уважением отнесшись к его горю.
А в небольшом закутке, примыкавшем к картинной галерее на втором этаже, столетиями складывали старые картины модных в свое время художников, быстро забытых переменчивой публикой. Большинство из этих картин ничего, кроме забвения, и не заслуживало, но некоторые поражали наивной прелестью, грустной чистотой, припорошенной седой пылью.
Одну такую картину Рэйна забрала в свою комнату, повесила возле кровати, успокоив совесть тем, что по сути, просто перенесла вещь внутри дворца с места на место. На прямоугольном холсте море, уходя вдаль, сливалось с небом. И больше ничего, только переливы синего цвета: от прохладного, почти зеленого, подкрашенного солнечными лучами, до прозрачно-голубого, с белыми облачными перьями.
Каждый день приносил что-то новое, и она торопилась узнать и увидеть как можно больше. Время стремительно уходило сквозь пальцы: с утра день казался бесконечным, ближе к вечеру — бесцельно промелькнувшим, потраченным на пустяки. Просыпаясь, она иногда с ужасом думала, что по-прежнему живет в доме дяди, а предложение Хранителя и королевский дворец — всего лишь сон. Девушка в ужасе открывала глаза и с облегчением выдыхала — она здесь, и впереди еще целый год. А потом… Люди быстро привыкают к хорошему, но Рэйна верила, что найдет в себе силы не продаться, если за год не сможет полюбить.
Часы пробили семь — можно было не спешить, наместница уже вышла в сад, но Рэйна не смогла сразу остановиться и, завернув за угол, с разбегу влетела в незнакомого мужчину. Он нелепо вскинул руки ей навстречу, выронив модную трость, вместо того, чтобы отступить в сторону. Упали они вместе, мужчина — на спину, неловко подвернув ногу, она на него сверху, успев только гневно подумать: "Да ослеп он, что ли!"
Девушка сползла вниз и, подхватив юбки, поспешила вернуть себе пристойный вид. Незнакомец медленно поднялся, держась за стену, и виновато улыбнулся:
— Простите меня, сударыня. Я слышал ваши шаги, но не успел уступить дорогу. Надеюсь, вы не пострадали? — Кроме смущения в голосе слышалось беспокойство.
Рэйна уже пришла в себя:
— Со мной все в порядке. Но ваша нога?
Молодой человек отпустил стену, сделал шаг, но наступив на правую ногу, болезненно сморщился и снова ухватился за опору:
— Похоже, что вывих. Мне бесконечно неудобно просить вас, сударыня, но не могли вы прислать сюда кого-нибудь из слуг?
— Разумеется, — Рэйна подошла поближе, — здесь в двух шагах есть кушетка, вы сможете подождать там. Обопритесь на меня, я помогу вам дойти.
Мужчина протянул свободную руку, не рискнув отойти от стены, и несколько раз провел ладонью над спиной Рэйны, пока не нащупал плечо. И только тогда девушка с ужасом осознала, что ее собеседник слеп. Щеки Рэйны снова запылали: мало того, что сбила человека с ног, так еще и слепого… теперь у него нога будет болеть. А он извиняется, когда она во всем виновата. Особенно стыдно девушке было за свои мысли: "Ослеп он, что ли!"
Они медленно дошли до кушетки, молодой человек сел и тут же попытался встать:
— Совсем забыл из-за этого происшествия — я ведь даже не спросил, как вас зовут, сударыня. Я — Эльвин Дарио, граф Инваноса.
— Рэйна Доннер, — девушка присела в реверансе, не подумав, что собеседник ее не видит. Тетушкины уроки слишком глубоко въелись под кожу.
— У вас красивое имя, редкое. Я встречал его только в одной старинной легенде.
— Мой отец слишком много читал. Я сейчас приведу слугу.
Она побежала по коридору, свернула направо, там, возле входа в канцелярии постоянно околачивались лакеи, ожидая, что чиновникам понадобится принести что-нибудь с кухни или отправить слугу с поручением в город. Рэйна подозвала самого широкоплечего, выслушав девушку, он беспрекословно отправился за ней следом.
Графа она нашла там, где оставила: на кушетке в небольшой нише. Слуга подставил плечо, Эльвин поднялся, поджав больную ногу, в этой позе он напоминал раненную цаплю — светлые волосы, взъерошенные на затылке казались хохолком, серебряная отделка дуплета — опереньем, а рубиновый узор на синей коже — каплями крови.
Слуга с сомнением спросил, то ли графа, то ли Рэйну:
— До гостевых покоев далеко, по трем лестницам в северное крыло. Может, еще кого позвать, с носилками?
Эльвин покачал головой:
— До библиотечной башни должно быть ближе. Я туда направлялся, но переоценил свою память. Отпустил секретаря с полдороги, и не туда свернул.
Рэйна задумалась: до библиотечной башни впрямь ближе, а лекаря можно вызвать и туда, но будет невежливо оставить графа на попечение одного слуги, после того, как она сбила его с ног. Но в башне она увидит Леара, а тот ясно дал понять, что не стремится встречаться с невестой.
Она поморщилась, заранее представляя, как он начнет оправдываться занятостью, ссылаться на обязанности. А в черных глазах Хранителя будет читаться вежливая скука. Но Рэйна все равно не хотела оставлять Эльвина: чем-то этот вежливый молодой человек с тихим голосом заинтересовал девушку… быть может, потому что знал легенду про ее имя? Она усмехнулась: Хранитель, без сомнения, тоже читал эту старинную историю, но не счел нужным вспомнить.
Рэйна из легенды была младшей дочерью бедного морского лорда, у которого всех владений было — башня на скалистом уступе да старый корабль. Единственным его богатством были дочери, о чьей красоте слагали песни.
Старшую, смуглую и кареглазую, певшую так, что замолкали птицы, взял в жены правитель Кавдна. Он окружил молодую жену сказочной роскошью, ежегодно присылал дорогие подарки ее родне, но не выпускал из дворца. Старшая сестра прожила в роскошной клетке три года, родила сына и медленно угасла. Правитель пролил над ее могильной плитой тринадцать слез. Упав на гранит, они обратились в алмазы удивительной чистоты, которые до сих пор хранятся в дворцовой сокровищнице.
Среднюю, чья кожа была белее первого снега, а волосы мягки, как лебяжий пух, сосватал своему сыну король Ландии. Через год после свадьбы молодой муж погиб в сражении с варварами, и безутешная вдова удалилась в обитель, утратив от горя и красоту, и желание жить. На ее могиле расцвели белоснежные розы с бархатными лепестками, розы без шипов.
Младшая, Рэйна, была самой красивой из трех сестер: ее нежная кожа отливала золотом, впитав солнечное тепло, в каштановых кудрях сверкали медные пряди, а дыхание пахло медом. К Рэйне посватался высокородный эльф королевской крови, наследник эльфийского короля. Бессмертному некуда было спешить, получив согласие отца, он терпеливо ухаживал за девушкой, добротой и лаской пробуждая в ней любовь, и только убедившись, что их чувства взаимны, назначил день свадьбы. В ночь перед торжеством Рэйна бросилась вниз с башни своего отца. Брак без любви медленно убил ее старшую сестру, брак по любви — так же медленно выпил жизнь из средней. Рэйна предпочла быструю смерть.
Замок простоял еще много лет, и каждое утро на обветрившийся зубец сторожевой башни садилась золотая птица и встречала рассвет прекрасной песней. А наследник эльфийского короля ушел туда, куда уходят эльфы, устав от смертного мира. Легенда гласила, что там, в посмертии, Творец сжалился над ним и даровал счастливую способность любить без страха потерять.
Отец Рэйны был настолько очарован этой печальной историей, что дал своей единственной дочери имя младшей из сестер, несмотря на возражения жены. Позже, когда Рэйна достаточно выросла, чтобы прочитать легенду, его уже не было в живых, и некого было спросить, действительно ли он желал подобной судьбы для своей девочки.
А оказавшись под дядюшкиной опекой, девушка поняла, что так восхищало ее отца, почему он назвал дочь столь печальным именем: Рэйна из легенды сама выбрала свой путь. Боясь жить, она нашла в себе смелость умереть. А Рэйна молча терпела унижения, так и не решившись прекратить этот кошмар одним единственным шагом. Не так уж сложно найти в Суреме сторожевую башню.
Придворные перешептывались за спиной девушки, особо не заботясь понизить голос, она ловила обрывки фраз: "… дурная шутка… чего вы хотите, он на все готов, лишь бы шокировать… любая крестьянка… почему наместница позволила… какой стыд…" Но Леар, обладавший замечательным слухом, продолжал любезно улыбаться, и Рэйне не осталось ничего другого, кроме как последовать его примеру.
Пожалуй, Хранитель даже несколько перестарался с любезностью, как показалось министру Чангу, специально отложившему все дела, чтобы присутствовать при помолвке. Ему захотелось посмотреть, что за девушку он отдал герцогу Суэрсена в жертву. Столько улыбок министр не видел со времени последнего заседания Высокого Совета: улыбался Хранитель, улыбалась наместница, улыбались зрители в первом ряду, и даже невеста, несколько запоздав, растянула бледные губы в подобие улыбки.
Чанг прицыкнул языком: не прошло и недели со дня знакомства, а девушка уже похожа на неупокоенный призрак кондитера наместницы Квинги Ясной, до сих пор нагоняющего страх на поварят. В свое время несчастный кондитер испортил любимое пирожное наместницы, и от позора покончил с собой, сунув голову в квашню. Так вот, бледностью счастливая невеста могла поспорить с тем самым призраком.
Привидение Чанг видел своими собственными глазами много лет назад, когда только появился при дворе: на спор остался ночевать на кухне и поймал призрака за белую простыню. Оказалось, что повара пугают нерадивых мальчишек скоро уже второе столетие, и молодой чиновник, отсмеявшись, пообещал сохранить тайну. Спор он проиграл, зато всегда мог придти на кухню поужинать, когда жалованье подходило к концу.
Ему понравилось, как эта девушка держится: словно не слышит, о чем шушукаются за ее спиной, улыбается, вытянувшись в струну, как оловянный солдатик на полке. Пожалуй, стоило найти для Хранителя кого-нибудь поплоше, но сейчас уже поздно что-либо менять. Но пока девушка во дворце — его люди за ней присмотрят. А в Суэрсене ей придется полагаться только на милость Семерых.
* * *
Прошло две недели с тех пор, как Рэйна переехала во дворец. Распорядитель отвел девушке три небольшие комнаты в южном, самом старом крыле: вот уже которая наместница собиралась сделать там ремонт, да все не доходили руки, вернее, не находилось денег. Молодые придворные предпочитали апартаменты поближе к наместнице, чиновники селились возле канцелярий, а в южном крыле тихо доживали свой век старички и старушки. Осколки прежних правлений, они пережили двух наместниц и надеялись пережить третью.Слишком бедные, чтобы жить отдельно, слишком гордые, чтобы податься в обитель, слишком старые, чтобы что-то менять, они проедали крошечные пенсионы, изредка появляясь на балах в изъеденных молью бархатных нарядах полувековой давности. В их время все было лучше: и свечи ярче, и танцы веселее, и музыка благозвучней. Но их время ушло, и молодые щеголи, не пряча снисходительных усмешек, торопливо пробегали мимо ожившего прошлого, не задумываясь, что, быть может, видят свое будущее.
Но Рэйна была только рада, что ее поселили здесь, в отдалении от придворной суеты. Хранитель получил для своей невесты место в свите наместницы, но Саломэ, несмотря на ласковую любезность, не могла скрыть неловкости в присутствии Рэйны, и потому не настаивала, чтобы ее новая дама выполняла свои обязанности. Девушка выстаивала утренний туалет наместницы, получала кивок и ласковую улыбку, после чего могла распоряжаться оставшимся днем как заблагорассудится.
На вечерних балах она не появлялась — надоело чувствовать себя диковинной зверюшкой, которую почему-то выбрал Хранитель. Она до сих пор брезгливо морщилась, вспоминая вечер помолвки… презрительно разглядывающая ее толпа, багровый дядюшка, перебравший пунша, тетушка и кузины в первом ряду, не знающие, то ли радоваться будущему родству, то ли завидовать Рэйне, поймавшей такого жениха.
Бал в тот день тянулся бесконечно долго, хотя она почти не танцевала, и только закрыв за собой дверь спальни и опустившись на кровать, Рэйна, наконец-то, осознала, что свободна. Да, через год ей придется решать, но до этого еще двенадцать месяцев. И она будет наслаждаться каждым днем, каждой минутой отпущенного срока. Девушка усмехнулась — наслаждаться… она разучилась радоваться, давно уже забыла, как живут без постоянной усталости, иглами пронзающей виски. Но она научится заново.
Первое время Леар ежедневно навещал ее. Исполняя давнее обещание, показал дворец. Рэйна не могла бы желать лучшего проводника: Хранитель точно знал, где стоит провести целый день, какие места в замке не заслуживают второго взгляда, а какие — и первого. Но самое главное — он умел рассказывать, да так, что хотелось слушать и слушать.
Пока он говорил, Рэйне казалось, что будет не так уж и плохо провести с этим человеком остаток жизни, но стоило Леару замолчать — и она, словно проснувшись, видела перед собой все того же незнакомца и не чувствовала к нему ничего, кроме благодарности. Какими бы ни были его мотивы, он избавил ее от дядюшкиного покровительства.
Она успела привыкнуть к совместным прогулкам, но когда неделю спустя Леар уведомил ее, что в ближайшее время будет слишком занят — испытала облегчение. Его общество не обременяло, но, Рэйна предпочитала одиночество. Слишком редко ей удавалось им насладиться. Она продолжила исследовать дворец самостоятельно. Обладая хорошей памятью, девушка быстро запомнила хитрые коридоры и повороты, ниши и закутки, входы и выходы.
Так, в музыкальном салоне стоял уникальный клавикорд, причем без дела — прислуга ленилась, и клавиши покрыл тонкий слой пыли. Рэйна как-то коснулась клавиш, но инструмент давно не настраивали — он отозвался протяжным тоскливым звуком, словно пытался выкричать накопившуюся боль, и больше она его не трогала, с уважением отнесшись к его горю.
А в небольшом закутке, примыкавшем к картинной галерее на втором этаже, столетиями складывали старые картины модных в свое время художников, быстро забытых переменчивой публикой. Большинство из этих картин ничего, кроме забвения, и не заслуживало, но некоторые поражали наивной прелестью, грустной чистотой, припорошенной седой пылью.
Одну такую картину Рэйна забрала в свою комнату, повесила возле кровати, успокоив совесть тем, что по сути, просто перенесла вещь внутри дворца с места на место. На прямоугольном холсте море, уходя вдаль, сливалось с небом. И больше ничего, только переливы синего цвета: от прохладного, почти зеленого, подкрашенного солнечными лучами, до прозрачно-голубого, с белыми облачными перьями.
Каждый день приносил что-то новое, и она торопилась узнать и увидеть как можно больше. Время стремительно уходило сквозь пальцы: с утра день казался бесконечным, ближе к вечеру — бесцельно промелькнувшим, потраченным на пустяки. Просыпаясь, она иногда с ужасом думала, что по-прежнему живет в доме дяди, а предложение Хранителя и королевский дворец — всего лишь сон. Девушка в ужасе открывала глаза и с облегчением выдыхала — она здесь, и впереди еще целый год. А потом… Люди быстро привыкают к хорошему, но Рэйна верила, что найдет в себе силы не продаться, если за год не сможет полюбить.
* * *
Рэйна бежала по коридору, подхватив тяжелые юбки. Она проспала: утренний туалет ее величества уже начался, а сегодня ее очередь подавать наместнице плащ для прогулки в саду. На бегу она гадала, успеет ли, (плащ подавали в последнюю очередь) и чувствовала, как горят щеки — не столь уж много обязанностей Саломэ поручила своей новой фрейлине, чтобы так опозориться! Разумеется, без плаща ее величество не останется, но до чего же стыдно!Часы пробили семь — можно было не спешить, наместница уже вышла в сад, но Рэйна не смогла сразу остановиться и, завернув за угол, с разбегу влетела в незнакомого мужчину. Он нелепо вскинул руки ей навстречу, выронив модную трость, вместо того, чтобы отступить в сторону. Упали они вместе, мужчина — на спину, неловко подвернув ногу, она на него сверху, успев только гневно подумать: "Да ослеп он, что ли!"
Девушка сползла вниз и, подхватив юбки, поспешила вернуть себе пристойный вид. Незнакомец медленно поднялся, держась за стену, и виновато улыбнулся:
— Простите меня, сударыня. Я слышал ваши шаги, но не успел уступить дорогу. Надеюсь, вы не пострадали? — Кроме смущения в голосе слышалось беспокойство.
Рэйна уже пришла в себя:
— Со мной все в порядке. Но ваша нога?
Молодой человек отпустил стену, сделал шаг, но наступив на правую ногу, болезненно сморщился и снова ухватился за опору:
— Похоже, что вывих. Мне бесконечно неудобно просить вас, сударыня, но не могли вы прислать сюда кого-нибудь из слуг?
— Разумеется, — Рэйна подошла поближе, — здесь в двух шагах есть кушетка, вы сможете подождать там. Обопритесь на меня, я помогу вам дойти.
Мужчина протянул свободную руку, не рискнув отойти от стены, и несколько раз провел ладонью над спиной Рэйны, пока не нащупал плечо. И только тогда девушка с ужасом осознала, что ее собеседник слеп. Щеки Рэйны снова запылали: мало того, что сбила человека с ног, так еще и слепого… теперь у него нога будет болеть. А он извиняется, когда она во всем виновата. Особенно стыдно девушке было за свои мысли: "Ослеп он, что ли!"
Они медленно дошли до кушетки, молодой человек сел и тут же попытался встать:
— Совсем забыл из-за этого происшествия — я ведь даже не спросил, как вас зовут, сударыня. Я — Эльвин Дарио, граф Инваноса.
— Рэйна Доннер, — девушка присела в реверансе, не подумав, что собеседник ее не видит. Тетушкины уроки слишком глубоко въелись под кожу.
— У вас красивое имя, редкое. Я встречал его только в одной старинной легенде.
— Мой отец слишком много читал. Я сейчас приведу слугу.
Она побежала по коридору, свернула направо, там, возле входа в канцелярии постоянно околачивались лакеи, ожидая, что чиновникам понадобится принести что-нибудь с кухни или отправить слугу с поручением в город. Рэйна подозвала самого широкоплечего, выслушав девушку, он беспрекословно отправился за ней следом.
Графа она нашла там, где оставила: на кушетке в небольшой нише. Слуга подставил плечо, Эльвин поднялся, поджав больную ногу, в этой позе он напоминал раненную цаплю — светлые волосы, взъерошенные на затылке казались хохолком, серебряная отделка дуплета — опереньем, а рубиновый узор на синей коже — каплями крови.
Слуга с сомнением спросил, то ли графа, то ли Рэйну:
— До гостевых покоев далеко, по трем лестницам в северное крыло. Может, еще кого позвать, с носилками?
Эльвин покачал головой:
— До библиотечной башни должно быть ближе. Я туда направлялся, но переоценил свою память. Отпустил секретаря с полдороги, и не туда свернул.
Рэйна задумалась: до библиотечной башни впрямь ближе, а лекаря можно вызвать и туда, но будет невежливо оставить графа на попечение одного слуги, после того, как она сбила его с ног. Но в башне она увидит Леара, а тот ясно дал понять, что не стремится встречаться с невестой.
Она поморщилась, заранее представляя, как он начнет оправдываться занятостью, ссылаться на обязанности. А в черных глазах Хранителя будет читаться вежливая скука. Но Рэйна все равно не хотела оставлять Эльвина: чем-то этот вежливый молодой человек с тихим голосом заинтересовал девушку… быть может, потому что знал легенду про ее имя? Она усмехнулась: Хранитель, без сомнения, тоже читал эту старинную историю, но не счел нужным вспомнить.
Рэйна из легенды была младшей дочерью бедного морского лорда, у которого всех владений было — башня на скалистом уступе да старый корабль. Единственным его богатством были дочери, о чьей красоте слагали песни.
Старшую, смуглую и кареглазую, певшую так, что замолкали птицы, взял в жены правитель Кавдна. Он окружил молодую жену сказочной роскошью, ежегодно присылал дорогие подарки ее родне, но не выпускал из дворца. Старшая сестра прожила в роскошной клетке три года, родила сына и медленно угасла. Правитель пролил над ее могильной плитой тринадцать слез. Упав на гранит, они обратились в алмазы удивительной чистоты, которые до сих пор хранятся в дворцовой сокровищнице.
Среднюю, чья кожа была белее первого снега, а волосы мягки, как лебяжий пух, сосватал своему сыну король Ландии. Через год после свадьбы молодой муж погиб в сражении с варварами, и безутешная вдова удалилась в обитель, утратив от горя и красоту, и желание жить. На ее могиле расцвели белоснежные розы с бархатными лепестками, розы без шипов.
Младшая, Рэйна, была самой красивой из трех сестер: ее нежная кожа отливала золотом, впитав солнечное тепло, в каштановых кудрях сверкали медные пряди, а дыхание пахло медом. К Рэйне посватался высокородный эльф королевской крови, наследник эльфийского короля. Бессмертному некуда было спешить, получив согласие отца, он терпеливо ухаживал за девушкой, добротой и лаской пробуждая в ней любовь, и только убедившись, что их чувства взаимны, назначил день свадьбы. В ночь перед торжеством Рэйна бросилась вниз с башни своего отца. Брак без любви медленно убил ее старшую сестру, брак по любви — так же медленно выпил жизнь из средней. Рэйна предпочла быструю смерть.
Замок простоял еще много лет, и каждое утро на обветрившийся зубец сторожевой башни садилась золотая птица и встречала рассвет прекрасной песней. А наследник эльфийского короля ушел туда, куда уходят эльфы, устав от смертного мира. Легенда гласила, что там, в посмертии, Творец сжалился над ним и даровал счастливую способность любить без страха потерять.
Отец Рэйны был настолько очарован этой печальной историей, что дал своей единственной дочери имя младшей из сестер, несмотря на возражения жены. Позже, когда Рэйна достаточно выросла, чтобы прочитать легенду, его уже не было в живых, и некого было спросить, действительно ли он желал подобной судьбы для своей девочки.
А оказавшись под дядюшкиной опекой, девушка поняла, что так восхищало ее отца, почему он назвал дочь столь печальным именем: Рэйна из легенды сама выбрала свой путь. Боясь жить, она нашла в себе смелость умереть. А Рэйна молча терпела унижения, так и не решившись прекратить этот кошмар одним единственным шагом. Не так уж сложно найти в Суреме сторожевую башню.