Шломо Вульф. Гекуба

ничего не гарантировал. А гарантии банка, как и всего общества - чек без
покрыт-ия. Сколько еще на очереди летунов с таких балконов? Неблагодарные
свиньи! Пусть все они убираются в страны исхода, которых еще больше, чем
арабских. Германия - для немцев. Израиль - для израильтян. Евреи -
убирайтесь!.. У нас иное самосознание. Марина реализовала право на обретение
своей земли... Квад-ратного метра асфальта под балконом.
Звонок снова полоснул по нервам.
"Евгений! Вы мне так и не ответили... - кричал разоблачитель. - У вас
что, не в порядке телефон? Я не слышу ответа!"
"Она вам... она нам всем ответила... - пробормотал Женя. - На нашу
доброту и нашу еврейскую солидарность..." "Кто?! - ужаснулся собеседник. -
Вы что-то перепутали! Никто не мог написать того, что написал я!! Если вы
некомпетентны, то я звоню главному редактору... Вы меня слышите или не
слышите, в конце концов!" "Даже Наташа ее не услышала..." "Ничего... ничего
не понимаю... Это кто? Я звоню Евгению Домбровскому, а куда я попал?"
Я сам попал черт знает куда, продолжал Женя полемизировать с таким же
абст-рактным патриотом, как он сам. Я попал туда, где евреи беспощадно и
страстно убивают евреев, наперегонки с арабами... Вот о чем надо писать, а
не о вполне предсказуемой бессовестности "партнеров по мирному процессу",
понятной всем, кроме циничных демагогов, Вот где конец Израиля, а не по ту
сторону "зеленой черты". Но у меня есть "лицо". И именно я породил этого Ури
и тысячи других. Ни у кого из них никогда не было собственного политического
опыта. Сегодня их политическое кредо - отголосок моей публицистики. Она им
заменяет собственное зрение и слух. Вечный безработный Бен-Цвит, живущий на
мизерное пособие, нашел отдушину в псевдо-политической деятельности. Пишет
он очень хорошо, не хуже меня, причем даром - таким добровольцам и шекеля не
начисляют. И читают его такие же соискатели пути бегства от повседневной
мерзости и фатального разочарования. Откажи я этому человеку, с ним может
произойти то же самое, что с Маришей...
"Ури, простите меня! - кинулся он к обиженно сопящей трубке. - Тут у
меня на глазах только что..." "Теракт? - воспарил духом Бен-Цвит. - Что,
прямо в нашем городе?" "Да. Теракт. Наглый и безнаказанный. Погибла
замечательная женщина... А ваша статья..." "Я еду к вам!! Я соберу
свидетельские показания! Его поймали? Его имя известно? Он с территорий или
местный араб?" "Их не поймали. И не со-бирались ловить. Это местные.
Евреи..." "Что?.." "Ваша статья выйдет завтра. Раису от наших с вами
разоблачений мало не покажется. Израиль может спать спокойно. Шалом."
"Подождите! - взмолился Бен-Цвит. - Я не успел сказать вам свое мнение
о вашей статье о демографической ситуации. Ваш подход совершенно
неправильный! Сле-дует взять с арабок обязательство не беременеть после
рождения второго ребенка. Иначе... террор палестинской матки... мы просто
задохнемся от изобилия арабских младенцев, готовых немедленно стать
взрослыми террористами..." Евгений сам задыхался от проникающей радиации
этого жуткого энтузиазма. Его собеседника не зря боялись и избегали. Но это
только убеждало его в собственной правоте. Спорить с ним было не просто
бесполезно, но и физически невозможно: после нескольких минут вынужденного
общения Домбровский неделями чувствовал себя опустошенным. На любой аргумент
фанатик отвечал десятком своих, не имея иногда ни малейшего представления о
предмете спора. У него была уникальная память, бесконечная эрудиция в любой
области знаний и энергия ядерного котла, накопленная в спорах с еще
незащищенными оппонентами. Но положить трубку было еще опаснее. Этот мог без
всякой злобы, а из искреннего расположения к своему любимому коллеге,
сказать главному, что милый Женя его недослушал, недопонял, а потому...
Времени и сил без конца доставать любого у него было в избытке. "Так что вы
предлагаете? - чудом уловил Евгений момент, когда Бен-Цвит набрал в
необъятные легкие воздуху для очередной бесконечной тирады. - Я не прав. Что
дальше?" "Как что дальше? Я хочу, чтобы мой любимый Женя всегда был прав!
Чтобы в его замечательных статьях никогда не было таких нелепостей, которые
губят его в глазах читателей. А потому, - он набрал воздуху раньше, чем
Евгений успел что-то сказать, - а потому давайте мне все, что вы сочините.
Страницу за страницей. Я все исправлю раньше, чем это попадет в газету,
когда испеченный блин уже невозможно вернуть в состояние теста. Совершенно
бесплатно! И под вашим именем будут выходить только отличные статьи! Вы
согласны?" "Я на все согласен. Шалом..."
Телефон только и ждал этого "шалом", чтобы вновь взорваться звонком.
"Женя, - как всегда устало и брезгливо сказал главный редактор. - Ты не
забыл, что за тобой репортаж о сегодняшней встрече Николая Колесина с
читателями?" "Боюсь, что я сейчас не в форме, Миша, чтобы..." "Слушай, ты
что, еще не понял? Ты на работе. И мне наплевать на твою форму. Репортаж о
встрече живого классика с народом я поручил тебе. Выпей рассолу или йогурта
и марш в Бейт-оле. Ты думаешь, что тебе никто не дышит в затылок? Нет?
Спасибо. До свидания."

4.

Кто такой Николая Колесин? - мучительно вспоминал Евгений.
Естественно, звучная фамилия была хорошо известна по бесчисленным
статьям и интервью писателя. В энциклопедии Колесину была посвящена
короткая, но емкая статья: рус.сов. писатель, член КПСС с такого-то года,
сб. повестей и рассказов таких-то о мире таких-то (перечень на пять строчек
- ни одного знакомого названия) и др., Гос. пр. СССР (такой-то год). В
справке редак-ции было сказано, что классик столько-то десятилетий был
членом редколлегии такого-то журнала (ну, эту-то компанию московских
небожителей Евгений помнил прекрасно! Сколько разбилось об них надежд и
планов...), а также, что он издал сотни книг с суммарным тиражом в десятки
миллионов, что его повести и расска-зы переведены на языки чуть ли не всех
народов мира. Пьесы на сценах театров, популярнейшие (какие же, о, Господи?)
фильмы по мотивам его литературных шедевров. Какая глыба, а? Какой матерый
человечище! И какой же позор для выпускника факультета журналистики Евгения
Домбровского, что за десятилетия совместной с глыбой жизни уже во второй по
счету стране он понятия не имеет о своем великом современнике, не читал ни
строчки из его нетленки, а на слуху только фамилия единственного классика,
удостоившего Израиль чести поселиться здесь в зените своей славы... Из
объявления о презентации следовало, что писатель продолжает творить и на
исторической родине, где каждого его произведения с нетерпением ждут
благодарные читатели, а для Евгения и этот этап эпохальной деятельности
великого мастера слова остался незамеченным. Конфуз-то какой! Надо срочно
купить на встрече книги маститого и проштудировать. Иначе и статья о встрече
читателей с обожаемым классиком не получится. А кто-то помоложе и пошустрее,
и не один, уже давно и жарко дышат в затылок.
Безуспешно смиряя свирепую бессильную злобу завистника и
неудачника-Сальери к бессменному Моцарту здесь и там, Евгений спешил в
актовый зал, где профе-ссиональные книголюбы и квалифицированные читатели в
лихорадочном нетер-пении ждали своего кумира. Тот появился под дружные
аплодисменты и прежде всего расцеловался с устроителем действа -
главбиблиофилом.
Самоиздающийся писатель Евгений Домбровский вспомнил свою единственную
личную встречу с этим личным другом классика.
Брезгливо пролистав плод многолетних усилий и бессонных ночей
неизвестного автора, главкниголюб заглянул в предисловие, неопределенно
гмыкнул и передал любовно изданную за последние деньги книгу безмолвному
коллеге, которого он представил профессором таким-то. Тот листанул, произнес
нечто невнятное и ото-двинул предмет гордости семьи Домбровских большим
пальцем обратно к глав-ному, так и не подняв на Женю свои отчего-то усталые
глаза. "Мы никому не от-казываем, - глядя в сторону, проговорил книголюбец.
- Оставьте. Ваши повести посмотрят. Вам позвонят."
Точно как в советских издательствах! - подумал Евгений. - Ждите.
Появится мне-ние - вам его сообщат. Но существовала разница, и была она, как
это часто бывает, в пользу "империи зла". Там, при благоприятном мнении,
книга издавалась не за счет автора, реализовалась через сеть книготорга, а
писателю выплачивался сна-чала аванс, а потом гонорар, на которые он мог
жить и создавать что-то новое. "Империя добра" в лице этой околоолимовской
публики и шекеля не вложила в издание, и агоры не собирается никому
заплатить. С той же неохотой или брезгливостью книгу взяли на продажу в
некоторые "русские" магазины, но ее и близко не подпустили к национальной
сети книжной торговли и не выставили в библиотеках. Всюду было полно
довольно однообразной импортной продукции российских издательств по бросовым
ценам. Бесчисленные боевики и мелодрамы из чужой жизни, эротика и насилие на
обложке, наркотики, порно и кровь на страницах. И - ни слова о жизни
потенциальных читателей. "А им это надо? - спросил человек, похожий на что
угодно, только не на привычного по прошлой жизни продавца книжного магазина.
- И так тошно..."
Еще бы, чуть не сказал Евгений, особенно, если смотреть на твою
спесивую рожу на фоне этой макулатуры. Чтобы к тебе заходило хоть три
человека в день, надо быть профессионалом, искать авторов, сводить их с
заинтересованными покупа-телями, заводить из тех и других постоянную
клиентуру в твоем эксклюзивном для авторов магазине, чтобы их читатель шел
только к тебе. Cоздавать альянс автор-издатель-читатель. А ты сидишь тут и
гордишься своим хамством и невежеством, предприниматель липовый! После
прогоревшего буфета или распространения чего-то из-под визгливой пирамиды.
Но если в магазине от профессионализма хоть как-то зависело
благополучие семьи владельца, то уж в храме книголюбия никому и ничего не
было надо. Но тот же устало-презрительный взгляд. Плюс многозначительные
бессмысленные сентен-ции черт их знает о чем и нетерпеливое поглядывание в
окно, словно сегодня к этим бездельникам придет еще хоть один писатель...
Все удивительные авторские находки и восторг от них, споры и ссоры с
Наташей по поводу каждой реплики и эпизода, сюжет и композиция каждой
повести, сверх-задача и ее воплощение, весь смысл жизни писателя были в
несколько минут ниве-лированы здесь двумя стариками, призванными решать
более чем скромную задачу - собрать на презентацию оплаченной автором книги
несколько потенциальных покупателей. Донести мысль автора до тех, ради кого
он трудился.
На фоне этих горьких воспоминаний как-то привычно забылась только что
погиб-шая соседка (а так ли уж тепло дружили?..), Наташа, опекающая где-то
свежего вдовца (тем более, меня там только нехватало...) и вообще вся эта
бесконечная никчемная суета, выдающая себя за жизнь.
***
"Коля, говорил мне Давид Ойстрах, - голос с трибуны был невыносимо
громкий, - ты не совсем прав. Бог есть в каждом человеке..."
Зал завороженно внимал. По всем рядам белели седины. Шоу пенсионеров
для пенсионеров. Неужели все они знакомы с произведениями Колесина? -
удрученно думал несчастный дилетант. - Почему же я не могу вспомнить ну ни
одного из названий, которыми он сыплет в зал? Всех, решительно всех, с кем
он тепло дру-жил, кого самозабвенно опекал, всех, кто делился с ним самым
сокровенным, я хорошо знаю по их неповторимому творчеству. А вот его,
известнейшего уже полвека писателя, воля ваша, нет!..
Евгений и не пытался вообразить подобную встречу читателей, скажем, с
Досто-евским, который был бы представлен не своими романами, а бесчисленными
рега-лиями и должностями. И под занавес творческой биографии собрал
петербургских стариков, которые, к своему изумлению или умилению услышали:
"Федя, - как-то говаривал мне Гоголь, - учти, что в украинской горилке есть
витамин". И, произ-неся этот бред, классик тщетно ждал бы смеха и
аплодисментов.
Этого не могло быть потому, что не было ни у одного русского писателя
никаких регалий и званий, должностей и привелегий. Никому в России 1880 года
и на ум не пришло бы объявить: "Перед вами Достоевский - известнейший
писатель." Да и самому Федору Михайловичу ни при каких обстоятельствах не
пришло бы в голо-ву рассказывать, какие писательские должности он некогда
занимал и как ловко ими пользовался. Во-первых, не занимал, во-вторых, если
бы пользовался, то хвас-тать этим стыдно. Впрочем, он всю жизнь имел
одно-единственное звание, но такое, какого ни до него, ни после не имел и
никогда больше не будет иметь ни один человек в мире - Федор Достоевский...
Купить книжку оказалось непросто. У торгового стола чуть не
сталкивались белые головы читателей. Если и не покупали фолианты, то
исправно рассматривали. Тем более, не было возможности пробиться к классику
лично за автографом. Толпа плотно вытекала из дверей, не позволяя вернуться
в зал, где Колесина окружили плотным кольцом те же седины.
В книжку на 200 страниц лучший советско-израильский литератор ухитрился
втис-нуть две повести, штук десять рассказов и... роман! Не он ли в
семидесятые про-листывал и решительно отклонял мои выстраданные повести и
рассказы? - думал несостоявшийся писатель. - И не этим же он страстно
занимается здесь и сейчас, достоверно зная, как следует мне писать
по-русски? И - о ком, о чем?
Но как все-таки пишет сам классик? Уже в автобусе по дороге домой
Евгений в нетерпении открыл новенькую книжку и, как рюмку сивухи, проглотил
первый рассказ. К горлу подступила тошнота с духом перегара. Перед глазами
возник Швондер в исполнении Карцева и прозвучало неповторимое "Это какой-то
позор!" Он заглянул в конец рассказа. нет, не из ранних - написано уже на
исторической родине, со всеми регалиями. Ладно, решил Домбровский. У всех
бывают неудачные вещи... Открыл следующий рассказ. И - не поверил своим
глазам - абсолютно о том же, что и первый. Та же беспомощная проза. Хуже
Колесина писал только коллега Евгения по прозвищу Какер за страсть к
псевдо-еврейскому юмору и неистощимую внутреннюю грязь. Какер тоже имел
своих читателей и мог бы в принципе собрать такой же зал. Издавал и успешно
продавал свои книги. И сам Домбровский, избавившись, наконец, от отеческой
опеки колесиных, издавал за свой счет свои повести. Только что залы не
собирал и не делился воспоминаниями о дружбе с великими людьми. Ну, не
знавал он ни одного из них. Даже, как вот выяснилось, сам Колесин его ни
разу лично и нахер не послал. Разве что в отписке из редакции.
Позже Женя прочел интервью с действительно уважаемым современником
Коле-сина. "Если прочие мои враги, - говорил он, - были талантливые, то
Колесин - просто бездарный. Вместе с таким-то они выжигали вокруг себя все.
Как только появлялся способный писатель, они его затаптывали..."
Но здесь, как и в Союзе, у него был статус наибольшего
благоприятствования. Что бы и как бы он ни написал. Редактор ждал от
Домбровского только восторженного репортажа о встрече народного витии со
своим перемещенным народом. Устроители встречи подобострастно лобызались с
монстром, подставляли стул, наливали воду из графина. Колесина не просто
представляли читателям, не просто рекомендовали, его точно так же
навязывали, как в свое время партия Ленина-Сталина. Не зря злые языки
говорят, что та же партия в разном обличье пришла к власти не только в
России, но и в русском Израиле. Те же и для тех же. А потому обслуживающему
Колесина персоналу, непостижимыми путями прорвавшемуся здесь к власти, было
наплевать, что прочтут в его книгах люди, доверяющие устроителям встречи.
Как и многое другое, книголюбие было здесь превращено в свою
противополож-ность именно теми, кому оно было поручено...
***
К удивлению Евгения главный редактор спокойно воспринял отказ своего
посланца писать о гении Колесина. "Умерь свой пыл, женя, - устало сказал он.
- Все знают, какое это... национальное достояние. Давай-ка мне лучше о
последней пресс-конференции раиса что-нибудь позлее. Литературоведение - не
твоя сильная сторона."
Кто-то отчаянно прорывался сквозь звонок. Женя торопливо переключился
на нового собеседника. Им оказался человек по имени Эфрон - анти-Ури, как в
редакции называли столь же неистового левого оппонента Бен-Цви. Если тот
вещал высоким резким голосом, то у этого был спокойный профессорский рык с
длинными паузами. К каждой своей статье он давал основательное научное
вступление, опираясь на которое, как ему мнилось, разбивал любого оппонента
по пунктам. Чудак, думал Домбровский, наш еврейский характер и чужие
аргументы несовместимы.
"Вы знаете, Евгений, - не спеша начал Эфрон, - где находится штат
Вашингтон?" И надолго замолк. "В Соединенных Штатах? - догадался Женя. - Там
же где их столица?" "Ничего-то вы никто не понимаете, - возник опять бас
после, казалось, возмущенного отключения. - Этот штат - аналог нашей Колымы.
Он находится на Тихоокеанском побережье, на границе Штатов и Канады." "И что
из этого?" Из глубины молчания и сдержанного дыхания послышалось, наконец:
"Площадь этого штата около 180 тысяч квадратных километров, вчетверо больше
Израиля вместе с оккупированными территориями. А население его всего четыре
миллиона человек. Понимаете?" "Пока нет. И что же?" "А вы знаете, сколько
стоит Израиль?" "Вы хотите купить этот пароход?" "Если на счету у каждого
еврея в нашей стране лежит в среднем сто тысяч долларов (у знакомых мне
израильтян, подумал Женя, в основном по такому минусу в трех банках...), то
имущество нашего населения - около 500 миллиардов. Стоимость Электрической
компании и прочих предприятий, которые можно демонтировать и вывезти из
страны, составляет, по моим подсчетам, более двух триллионов долларов. Плюс
личное имущество граждан. Одних личных автомобилей у нас три миллиона, а
ведь это около 150 миллиардов. Так что спокойно можно говорить о трех
триллионах. И вот все это я предлагаю влить в бюджет самого дальнего штата
Америки! Вместе с пятью миллионами энергичных непьющих людей с хорошими
профессиями и с миллионом детей, каждый из которых - потенциальный Эйнштейн.
Правые намерены подставить это население под пули арабов и газы Саддама, а в
Америке оно сохранится и приумножится. Я подготовил меморандум двум
правительствам. В случае положительного решения мы все снимаемся с места и
за год-два переселяемся в выделенный нам участок, который составляет
ничтожную часть страны - четверть штата Вашингтон. Америка получает
неслыханное финансовое вливание и избавляется навеки от затрат по охране
нашей нынешней страны. У нее отпадает необходимомть ссориться с арабами, так
как те получают обратно всю Палестину и распоряжаются ею по своему
усмотрению. Мы же в мирных условиях через какие-то два-три года
восстанавливаем свой потенциал, а в следующие пять лет, без затрат на
оборону и человеческих потерь, удваиваем его. На период переселения мы
находимся под защитой Шестого флота, как граждане США, а на перемещение
наших ценностей достаточно только процента от вкладов в банки нашей новой
родины. Как вам?" - взволновался, наконец, анти-Ури. "Гм... Как граждане США
говорите? То есть по вашему плану я получаю американское гражданство..."
"...сразу после совместного заседания Кнессета и Конгресса!" "И без проблем
перевожу в любой банк Штатов свои сбережения (и откуда я их только возму,
криво усмехнулся Евгений)?" "Конечно." "Тогда нафиг мне ваша американская
Сибирь? Я как-то привык к условиям штата Флорида." "Да... но там же будет
жить большинство израильтян. Общество, к которому мы все привыкли?" "Охотно
отвыкну. И не только я. Если, конечно, это не будет резервация без права
выезда." "Я уверен, что мы сами не захотим уезжать из..." "Напротив. мы
брызнем оттуда на все четыре стороны. А в штате останется оборудование
перемещенных предприятий и те же четыре миллиона коренных американцев, что
жили там до вашего меморандума. Те самые, что навряд ли будут в восторге от
нашего массового нашествия." "Почему? Мне лично ехать оттуда будет некуда.
Как и отсюда. " "Потому, что вы на пенсии? Старики, возможно, осядут, если
им там, миллиону евреев, кто-то построит хоть бараки. Но молодежь можно
удержать только силой. А это не в традициях американской демократии." "А что
их держит здесь? Ах, только не говорите мне, что эта земля завещана нам и
так далее. Я атеист и плевать хотел на пейсатых, которых мы вообще оставим
здесь. Мракобесы двух религий отлично уживутся друг с другом. А я бы хотел
пожить, наконец, в своей стране, но в мире." "Возвращайтесь в Биробиджан. Та
же тайга и еврейское название. Или давайте все вместе туда переселимся по
вашему сценарию. Удесятерим бюджет России. Впрочем, они эту добавку
оприходуют по своему обыкновению - разворуют, пропьют или потеряют. Но
примут ничуть не хуже, чем белые расисты и черные мусульмане. У Фаррахана
работу отнимем." "Хорошо. Скажите откровенно, Женя, что вас лично удержит в
Израиле, если нам все-таки предоставят штат Вашингтон?" "Израиль! Я люблю не
Россию и не Америку, а Еврейскую Палестину, с ее Средиземным морем,
Кинеретом, Эйлатом. Я не считаю себя верующим, но осознание, что я в любой
момент могу поехать на автобусе или на своей машине в Иерусалим и
прикоснуться к его святыням..." "Ну вот! Приехали. Но я уверен, что таких
как вы меньшинство. Вот и оставайтесь тут с пингвинами и арабами. А мы
уедем. Они здесь, а мы там!" "Как? Вы бросите любимых вами израильских
арабов палестинским террористам на растерзание?" "Почему? Все израильские
граждане получат право... Я не такой расист, чтобы проводить тут селекцию по
национальному признаку. Или вы против?" "Против." "Я так и знал! И обратился
не по адресу." "Простите, еще вопрос. А как с ивритом на новой родине?"
"Никак. Забудем этот самый лишний из языков человечества как кошмарный сон.
Как и все наши дикие традиции. Америка веками впитывала целые народы. И все
говорят на одном - английском - языке. Так вы за или против?"
Евгений отключился. Сама мысль о такой капитуляции перед арабами встала
у него в горле, как острая кость. Он пытался прокашляться и не получалось.
Мысль материализуема, с ужасом подумал он, а мысль, подкрепленная
триллионами долларов способна стать сокрушающей. Такой энтузиаст способен
уничтожить Страну почище совместной агрессии всех арабских стран. Найдутся
сторонники по обе стороны океана, пойдет кампания в печати, возникнут
партии... Нет, это невозможно! Мы не для того покинули Россию... А
остальные? Все левое население, вооруженное национальными СМИ? Миллионы
интересантов в самой Америке?

5.

"Париж и Рим отпадают без обсуждения, - перелистнула Батья глянцевые
стра-ницы туристического журнала. - В Мадриде взрывают, как и у нас... В
Лондоне едва пришли в себя от такой же интифады цветного населения. В Праге
и Буда-пеште невыносимо скучно и все шпили на одно лицо... В Америке
абсолютно то же, что тут. В Тайланде кормят всякой гадкой экзотикой...
так... Дуду! Новый тур. Россия! Москва и Санкт-Петербург. Интересно -
германское название города." "Ты мало насмотрелась на русских в Израиле?"
"Знаешь, меня всегда интриговало их отношение к своей стране. С одной
стороны, судя по их рассказам, они там пре-красно жили в огромной и
интересной стране. С другой - зачем-то поспешно унес-ли ноги в наш маленький
Арец. Судя по тому, как они готовы на все, чтобы только выжить здесь, ничего
там нет замечательного. Кроме разве что антисемитов, о которых нам столько
рассказывал Мирон." "Я не думаю, что мы там увидим что-нибудь, кроме
сочетания нищеты с помпезностью, что нас так раздражало в Егип-те. Но без
пирамид и прочих уникальных древностей. Что мы можем увидеть в бывшем
Советском Союзе, кроме коммунистов? Так их и у нас полно." "Наташа с
восторгом отзывается о тамошних театрах." "Но мы же были на постановках их
"Гешера". Корявый иврит и разражающая скованность. Словно им запрещено
говорить на сцене в полный голос, полагая, что это признак еврейской
невос-питанности." "Дуду, она говорила не только о постановках, но и о самих
театрах, по ее словам - лучших в мире по интерьеру и ауре. Она вся
преображается, когда произносит слова "бол-шой" и... как это... "ма-рин-ка".
И уверяет, что этот, как тут написано, Санкт-Петербург, а по ее словам -
Ленинград, ничуть не хуже Парижа. Ну, я звоню Моше? Пусть делает нам с тобой
тур в Россию?"
Давид задумчиво листал страницы с изображениями красной крепости со
стран-ным названием "Кремль", соборов с круглыми куполами, огромных площадей
и снегов на половине картинок.
Он вдруг подумал о незнакомом авторе проекта века, которого пригрел
верный Мирон, того самого, что ненавидит все вокруг, продолжая жить в
стране, где его все и все раздражает. Если такое состояние у чистокровного
еврея, то чего ожи-дать от этнических русских, которых в этой кукольной
Москве вдвое больше, чем всех израильтян, включая олим?
"Там не опасно? - спросил он у турагента Моше, когда заказывал путевки.
- Что за народ? Вроде наших олим?" "Вот именно! Никакой опасности, Дуду! Я
бы не отправил туда моих лучших клиентов, если бы была малейшая причина за
вас беспокоится."
***
Давид перешел в свой кабинет, включил компьютер, вошел в Интеренет и