– Не знаю такого, – ответил Павел.
– Дембович тебя ни с кем не знакомил? – Леонид передохнул и добавил: – Мы должны быть откровенны.
– С самого начала я узнал его старуху – Эмму. Был еще один ватный тип, по-моему, круглый идиот. А потом ты.
Леонид положил руку Павлу на плечо и прошептал:
– Мы с тобой связаны. Держись. Дрогнешь – пропадешь.
– Поправляй, если что не так, – сказал Павел.
– Само собой…
Глава 3
Глава 4
Глава 5
– Дембович тебя ни с кем не знакомил? – Леонид передохнул и добавил: – Мы должны быть откровенны.
– С самого начала я узнал его старуху – Эмму. Был еще один ватный тип, по-моему, круглый идиот. А потом ты.
Леонид положил руку Павлу на плечо и прошептал:
– Мы с тобой связаны. Держись. Дрогнешь – пропадешь.
– Поправляй, если что не так, – сказал Павел.
– Само собой…
Глава 3
Несостоявшееся свидание
28 июня 1962 года около часу дня Дембович стоял на тротуаре в узкой полосе тени от вокзала, поглядывая на небольшие, львовского производства автобусы, прибывавшие время от времени к павильону, на котором было написано: «Стоянка автомашин санаториев и домов отдыха». Дембович приехал в город, чтобы встретиться с Павлом. Он ждал автобуса с табличкой «Сосновый воздух». В руке у него был чемоданчик из искусственной кожи, очень похожий на тот, с которым уезжал в дом отдыха Павел.
Старик часто доставал из кармана светлого полотняного пиджака мятый цветастый платок и, сдвинув соломенную шляпу на затылок, вытирал мокрый лоб и щеки. Он не очень нервничал. Просто ему было жарко. Ночь он провел в поезде, спал плохо – вернее, совсем не спал, – за завтраком в вокзальном ресторане ему подали несвежую рыбу, есть которую было просто невозможно, и вот теперь он чувствовал себя слабым и разбитым на этой тридцатиградусной жаре, на раскаленной, курящейся зноем площади. Тень от вокзала смещалась в сторону павильона, и вместе с тенью передвигался Дембович.
Наконец он дождался. К стоянке подошел автобус дома отдыха «Сосновый воздух». Скрипнув, разжались дверцы – передние и задние. Народу в нем было битком.
Едва первые пассажиры автобуса, загорелые и веселые, с облегченными вздохами спрыгнули на горячий асфальт, Дембович повернулся и быстро-быстро зашагал к тоннелю, где размещались камеры хранения багажа. Хотелось бы посмотреть, как Павел со знакомым чемоданчиком в руке выйдет из автобуса, а потом уже поспешить к условленному месту встречи, и ничего страшного из этого не получилось бы, потому что никто за Дембовичем не следил. Но это было бы не по инструкции, а старик стал в последнее время менее самостоятелен и боялся в чем-либо отступать от инструкции. Они с Павлом должны обменяться чемоданами в камере хранения.
Остановившись у второго окна, он начал читать правила сдачи багажа. Шумные пассажиры автобуса ввалились в прохладный, как погреб, тоннель, женский звонкий голос сказал: «Уф, как тут хорошо!» Кто-то с кем-то обсуждал, как заполнить время до поезда, что посмотреть в городе. Кто-то смеялся. Кто-то пытался установить очередь. Но беспечные курортники столпились у трех окошек как попало, и любитель порядка умолк. Дембович огляделся. Павла в тоннеле не было.
Нет Павла…
С растерянным выражением лица Дембович вышел под яркое солнце. Он уже не замечал жары.
Ноги сами подвели его к автобусу. Шофер, молодой курносый парень в шелковой выцветшей рубашке с короткими рукавами, стоя возле машины, пил лимонад прямо из горлышка бутылки.
Дембович подождал, пока парень не допил до дна, и, улыбнувшись довольно натянуто, спросил:
– Вы из «Соснового воздуха»?
– Из него, – охотно ответил шофер.
– Вы сейчас будете возвращаться?
– Да уж будем. А что, папаша? Подвезти? Прошу пана, садитесь.
У Дембовича мелькнула мысль тут же поехать в дом отдыха, узнать, что произошло. Ведь Павел должен был явиться к нему на свидание в любом случае – состоялась операция или нет. Он мог не явиться только по одной причине – если его забрали.
Но, может быть, он появится позже? Дембович спросил у шофера:
– А вы сегодня больше не приедете?
– Нет, папаша. У нас два рейса в день – утром к приходящему и вот этот. Больше не будет.
Дембович не знал, что делать. Инструкция была четкая и ясная: не встретишь Павла – сразу домой.
Но больше всего на свете, больше даже, чем прямой опасности, Дембович боялся неизвестности. И тут уж ничего не поделаешь. В последние годы дошло до того, что он не мог лечь спать, пока не посмотрит, нет ли кого за дверью его комнаты, хотя каждый раз отлично знал, что никого там быть не может. Он и сам понимал, что это глупости и малодушие, но справиться с собой не умел. Вот и сейчас так: перед ним закрытая дверь, и надо непременно выглянуть за нее – что там? Иначе не будет покоя…
– Папаша, вам плохо? – услышал он голос шофера и ощутил его руку на своем плече. – Шли бы в вокзал. Жарища…
Дембович очнулся, смущенно отстранился от курносого парня, глядевшего на него сочувственно и серьезно. Так смотрят здоровые люди на больных. Дембовичу стало обидно за самого себя. Нельзя расклеиваться до такой степени…
Он решился нарушить инструкцию.
В доме отдыха, когда они приехали, был «мертвый час». Дембович вошел в главное здание. Кругом было тихо, дремотно. Никого не встретив, он направился на пляж. Народу на берегу было немного. Около одной компании он остановился, прислушался к разговору. Молодые люди болтали о пустяках. Дембович перешел к одиноко жарившемуся на солнце мужчине. Присел на корточки. Мужчина поднял голову, молча посмотрел на Дембовича и вновь принял прежнее положение.
– Вода теплая? – не придумав ничего более подходящего, спросил Дембович.
В конце концов разговорились. Покинул пляж Дембович в смятении: он узнал, что из дома отдыха «Сосновый воздух» пропали двое, Паша-лодочник и «Идемте гулять», и что ночью на границе стреляли…
…На поезд Дембович успел едва-едва. По счастью, в купе мягкого вагона он оказался один – известное дело, люди с курортов редко возвращаются в мягких вагонах. Дождавшись темноты, старик улегся, но уснуть не мог. Старался не думать о Павле, о Круге, о Михаиле, но получалось так, что больше ему думать было не о чем и не о ком. Ругал себя, что не удосужился захватить люминал. Гадал, спит ли сейчас Михаил, ожидая его возвращения. И только под утро незаметно для себя уснул…
В полдень он подъезжал на такси к своему дому. Таран был голодный – значит, Михаил не ночевал, значит, провел ночь у Марии, а сейчас, наверное, преспокойно возит пассажиров. Дембовичу стало горько и обидно оттого, что вот он, старый человек, сжигает последние свои нервы, а тот, ради кого приходится все это делать, даже и не ждет его. Как будто Дембович ездил на базар за редиской, не дальше…
Но едва он успел войти в дом и снять с себя все дорожное, на улице, за оградой, послышалось короткое шуршание резко затормозившей машины, клацнула рывком захлопнутая дверца, и через секунду перед Дембовичем стоял Михаил.
– Ну? – спросил он грубо.
Дембович, глядя ему в глаза, пожал плечами.
– Он не явился. В доме отдыха его нет. На границе была стрельба.
Можно было ожидать, что это прозвучит для Михаила как гром среди ясного неба, но Дембович смотрел и не видел, чтобы хоть подобие растерянности мелькнуло у Зарокова на лице.
Михаил подбросил на ладони связку ключей, протяжно произнес: «Та-ак…» – и, обойдя застывшего посреди коридора Дембовича, прошел к себе в комнату. Торопливо надевая пижаму, старик ждал, что Михаил сию минуту позовет его и по обыкновению задаст привычный вопрос: «Как вы думаете, дорогой Ян Евгеньевич, что же это значит?» Но вдруг ему показалось, что щелкнул замок в двери, и неожиданно для самого себя он испугался. Уж не хочет ли Михаил покончить самоубийством?
Дембович босиком подошел к двери, дернул за ручку – заперто.
– Михаил! – позвал он. – Зачем вы заперлись?
Из-за двери ответил совершенно спокойный голос:
– Что вы так взволновались, Дембович? Подождите, имейте терпение, я вас позову.
Дембович был не в том состоянии, когда думают о приличиях. Он остался на месте, чтобы послушать, что делается в комнате. Сначала шуршала бумага, потом он услышал какой-то хруст – словно от полена щепают лучину или ломают что-то хрупкое. Дембович отошел, поискал в коридоре шлепанцы, надел их и снова стал у двери. Наконец Михаил повернул ключ и тихо, будто видел, что старик подслушивает, сказал через дверь:
– Ну, входите. Обсудим.
Старик давно научился без лишних слов понимать настроение своего постояльца, а теперь к тому же нервы у него были взвинчены, он все воспринимал обостренно. И, взглянув мельком на Михаила, Дембович уже знал: обсуждать нечего, Зароков все решил без него. Но что именно решил?
– Садитесь, – пододвигая стул, сказал Михаил.
Когда Дембович сел, Зароков, стоя, посмотрел на него сверху вниз внимательно, но, как показалось старику, отчужденно, как смотрит врач на безнадежно больного, и ровным голосом, словно читал лекцию, заговорил:
– Если даже принять без сомнений, что теперь контрразведка неминуемо выйдет на нас с вами, нет смысла заранее отпевать себя. Чему быть, того не миновать, и, чтобы поберечь нервы для допросов, не надо давать волю собственному воображению.
– Вы говорите со мной как с мальчишкой, – раздраженно заметил Дембович.
– А у вас и голос дрожит, дорогой мой Дембович, – как будто даже с удовольствием сказал Михаил. – Распустили себя.
Он закурил папиросу, сел на кровать. Дембович, не мигая, глядел широко открытыми глазами в одну точку, куда-то за окно.
Михаил переменил тон:
– Скажите, Ян Евгеньевич, там, где вы брали путевки в дом отдыха, вашу фамилию знают?
Дембович ответил не сразу. Резкий переход от общего к частному был ему труден.
– Я же писал заявление, чтобы мне их дали, – наконец произнес он.
– По номерам путевок быстро можно установить, кому они первоначально выданы? – был следующий вопрос.
– Совершенные пустяки, – устало отвечал Дембович.
Оба понимали, что могло произойти одно из трех возможных. Павел и Круг схвачены ночью во время переправы. Круг ушел на катере, а Павел арестован. Или наконец и Павел и Круг ушли. В любом из этих случаев в деле будут фигурировать путевки, по которым они отдыхали в «Сосновом воздухе». И следствие по прямой дороге выйдет на Дембовича.
Где-то в глубине сознания Надежда все еще не отказывался от подозрений, что Павел подставлен к нему контрразведкой. Но если это верно, то Павел должен был явиться на свидание. Исчезать ему нет никакого смысла.
Теоретически можно было себе представить еще один, последний вариант: Павел-контрразведчик с самого начала имел целью переправиться за границу и вот теперь, используя оказию, вместе с Кругом уплыл на катере. В таком случае он, Надежда, с первого своего шага на советской земле служил лишь слепым инструментом в руках органов госбезопасности.
Этому Надежда всерьез верить не мог. Это выглядело слишком неправдоподобно…
После долгого, тягостного молчания любое произнесенное слово Дембович готов был принять с благодарностью, но то, что он услышал, ударило его в самое сердце и заставило сжаться.
– Я дам вам пистолет, – сказал Михаил. – Он может пригодиться. Но, по-моему, с этим никогда не надо спешить…
Зароков встал, снял с гвоздя у двери новую кремовую куртку, которую не надевал еще ни разу, завернул ее в газету. Потом выдвинул ящик письменного стола, загремел какими-то железками, завернул их в другую газету и сунул сверток в карман брюк.
– Очнитесь, Дембович. Пистолет вот здесь, в столе…
Дембович встрепенулся. В глазах у него стояли слезы. Пальцы рук, лежавших на столе, заметно дрожали.
– Вы уходите? – тихо спросил он.
– Не навсегда, Дембович, не навсегда, – сказал Михаил успокоительно.
Старик часто доставал из кармана светлого полотняного пиджака мятый цветастый платок и, сдвинув соломенную шляпу на затылок, вытирал мокрый лоб и щеки. Он не очень нервничал. Просто ему было жарко. Ночь он провел в поезде, спал плохо – вернее, совсем не спал, – за завтраком в вокзальном ресторане ему подали несвежую рыбу, есть которую было просто невозможно, и вот теперь он чувствовал себя слабым и разбитым на этой тридцатиградусной жаре, на раскаленной, курящейся зноем площади. Тень от вокзала смещалась в сторону павильона, и вместе с тенью передвигался Дембович.
Наконец он дождался. К стоянке подошел автобус дома отдыха «Сосновый воздух». Скрипнув, разжались дверцы – передние и задние. Народу в нем было битком.
Едва первые пассажиры автобуса, загорелые и веселые, с облегченными вздохами спрыгнули на горячий асфальт, Дембович повернулся и быстро-быстро зашагал к тоннелю, где размещались камеры хранения багажа. Хотелось бы посмотреть, как Павел со знакомым чемоданчиком в руке выйдет из автобуса, а потом уже поспешить к условленному месту встречи, и ничего страшного из этого не получилось бы, потому что никто за Дембовичем не следил. Но это было бы не по инструкции, а старик стал в последнее время менее самостоятелен и боялся в чем-либо отступать от инструкции. Они с Павлом должны обменяться чемоданами в камере хранения.
Остановившись у второго окна, он начал читать правила сдачи багажа. Шумные пассажиры автобуса ввалились в прохладный, как погреб, тоннель, женский звонкий голос сказал: «Уф, как тут хорошо!» Кто-то с кем-то обсуждал, как заполнить время до поезда, что посмотреть в городе. Кто-то смеялся. Кто-то пытался установить очередь. Но беспечные курортники столпились у трех окошек как попало, и любитель порядка умолк. Дембович огляделся. Павла в тоннеле не было.
Нет Павла…
С растерянным выражением лица Дембович вышел под яркое солнце. Он уже не замечал жары.
Ноги сами подвели его к автобусу. Шофер, молодой курносый парень в шелковой выцветшей рубашке с короткими рукавами, стоя возле машины, пил лимонад прямо из горлышка бутылки.
Дембович подождал, пока парень не допил до дна, и, улыбнувшись довольно натянуто, спросил:
– Вы из «Соснового воздуха»?
– Из него, – охотно ответил шофер.
– Вы сейчас будете возвращаться?
– Да уж будем. А что, папаша? Подвезти? Прошу пана, садитесь.
У Дембовича мелькнула мысль тут же поехать в дом отдыха, узнать, что произошло. Ведь Павел должен был явиться к нему на свидание в любом случае – состоялась операция или нет. Он мог не явиться только по одной причине – если его забрали.
Но, может быть, он появится позже? Дембович спросил у шофера:
– А вы сегодня больше не приедете?
– Нет, папаша. У нас два рейса в день – утром к приходящему и вот этот. Больше не будет.
Дембович не знал, что делать. Инструкция была четкая и ясная: не встретишь Павла – сразу домой.
Но больше всего на свете, больше даже, чем прямой опасности, Дембович боялся неизвестности. И тут уж ничего не поделаешь. В последние годы дошло до того, что он не мог лечь спать, пока не посмотрит, нет ли кого за дверью его комнаты, хотя каждый раз отлично знал, что никого там быть не может. Он и сам понимал, что это глупости и малодушие, но справиться с собой не умел. Вот и сейчас так: перед ним закрытая дверь, и надо непременно выглянуть за нее – что там? Иначе не будет покоя…
– Папаша, вам плохо? – услышал он голос шофера и ощутил его руку на своем плече. – Шли бы в вокзал. Жарища…
Дембович очнулся, смущенно отстранился от курносого парня, глядевшего на него сочувственно и серьезно. Так смотрят здоровые люди на больных. Дембовичу стало обидно за самого себя. Нельзя расклеиваться до такой степени…
Он решился нарушить инструкцию.
В доме отдыха, когда они приехали, был «мертвый час». Дембович вошел в главное здание. Кругом было тихо, дремотно. Никого не встретив, он направился на пляж. Народу на берегу было немного. Около одной компании он остановился, прислушался к разговору. Молодые люди болтали о пустяках. Дембович перешел к одиноко жарившемуся на солнце мужчине. Присел на корточки. Мужчина поднял голову, молча посмотрел на Дембовича и вновь принял прежнее положение.
– Вода теплая? – не придумав ничего более подходящего, спросил Дембович.
В конце концов разговорились. Покинул пляж Дембович в смятении: он узнал, что из дома отдыха «Сосновый воздух» пропали двое, Паша-лодочник и «Идемте гулять», и что ночью на границе стреляли…
…На поезд Дембович успел едва-едва. По счастью, в купе мягкого вагона он оказался один – известное дело, люди с курортов редко возвращаются в мягких вагонах. Дождавшись темноты, старик улегся, но уснуть не мог. Старался не думать о Павле, о Круге, о Михаиле, но получалось так, что больше ему думать было не о чем и не о ком. Ругал себя, что не удосужился захватить люминал. Гадал, спит ли сейчас Михаил, ожидая его возвращения. И только под утро незаметно для себя уснул…
В полдень он подъезжал на такси к своему дому. Таран был голодный – значит, Михаил не ночевал, значит, провел ночь у Марии, а сейчас, наверное, преспокойно возит пассажиров. Дембовичу стало горько и обидно оттого, что вот он, старый человек, сжигает последние свои нервы, а тот, ради кого приходится все это делать, даже и не ждет его. Как будто Дембович ездил на базар за редиской, не дальше…
Но едва он успел войти в дом и снять с себя все дорожное, на улице, за оградой, послышалось короткое шуршание резко затормозившей машины, клацнула рывком захлопнутая дверца, и через секунду перед Дембовичем стоял Михаил.
– Ну? – спросил он грубо.
Дембович, глядя ему в глаза, пожал плечами.
– Он не явился. В доме отдыха его нет. На границе была стрельба.
Можно было ожидать, что это прозвучит для Михаила как гром среди ясного неба, но Дембович смотрел и не видел, чтобы хоть подобие растерянности мелькнуло у Зарокова на лице.
Михаил подбросил на ладони связку ключей, протяжно произнес: «Та-ак…» – и, обойдя застывшего посреди коридора Дембовича, прошел к себе в комнату. Торопливо надевая пижаму, старик ждал, что Михаил сию минуту позовет его и по обыкновению задаст привычный вопрос: «Как вы думаете, дорогой Ян Евгеньевич, что же это значит?» Но вдруг ему показалось, что щелкнул замок в двери, и неожиданно для самого себя он испугался. Уж не хочет ли Михаил покончить самоубийством?
Дембович босиком подошел к двери, дернул за ручку – заперто.
– Михаил! – позвал он. – Зачем вы заперлись?
Из-за двери ответил совершенно спокойный голос:
– Что вы так взволновались, Дембович? Подождите, имейте терпение, я вас позову.
Дембович был не в том состоянии, когда думают о приличиях. Он остался на месте, чтобы послушать, что делается в комнате. Сначала шуршала бумага, потом он услышал какой-то хруст – словно от полена щепают лучину или ломают что-то хрупкое. Дембович отошел, поискал в коридоре шлепанцы, надел их и снова стал у двери. Наконец Михаил повернул ключ и тихо, будто видел, что старик подслушивает, сказал через дверь:
– Ну, входите. Обсудим.
Старик давно научился без лишних слов понимать настроение своего постояльца, а теперь к тому же нервы у него были взвинчены, он все воспринимал обостренно. И, взглянув мельком на Михаила, Дембович уже знал: обсуждать нечего, Зароков все решил без него. Но что именно решил?
– Садитесь, – пододвигая стул, сказал Михаил.
Когда Дембович сел, Зароков, стоя, посмотрел на него сверху вниз внимательно, но, как показалось старику, отчужденно, как смотрит врач на безнадежно больного, и ровным голосом, словно читал лекцию, заговорил:
– Если даже принять без сомнений, что теперь контрразведка неминуемо выйдет на нас с вами, нет смысла заранее отпевать себя. Чему быть, того не миновать, и, чтобы поберечь нервы для допросов, не надо давать волю собственному воображению.
– Вы говорите со мной как с мальчишкой, – раздраженно заметил Дембович.
– А у вас и голос дрожит, дорогой мой Дембович, – как будто даже с удовольствием сказал Михаил. – Распустили себя.
Он закурил папиросу, сел на кровать. Дембович, не мигая, глядел широко открытыми глазами в одну точку, куда-то за окно.
Михаил переменил тон:
– Скажите, Ян Евгеньевич, там, где вы брали путевки в дом отдыха, вашу фамилию знают?
Дембович ответил не сразу. Резкий переход от общего к частному был ему труден.
– Я же писал заявление, чтобы мне их дали, – наконец произнес он.
– По номерам путевок быстро можно установить, кому они первоначально выданы? – был следующий вопрос.
– Совершенные пустяки, – устало отвечал Дембович.
Оба понимали, что могло произойти одно из трех возможных. Павел и Круг схвачены ночью во время переправы. Круг ушел на катере, а Павел арестован. Или наконец и Павел и Круг ушли. В любом из этих случаев в деле будут фигурировать путевки, по которым они отдыхали в «Сосновом воздухе». И следствие по прямой дороге выйдет на Дембовича.
Где-то в глубине сознания Надежда все еще не отказывался от подозрений, что Павел подставлен к нему контрразведкой. Но если это верно, то Павел должен был явиться на свидание. Исчезать ему нет никакого смысла.
Теоретически можно было себе представить еще один, последний вариант: Павел-контрразведчик с самого начала имел целью переправиться за границу и вот теперь, используя оказию, вместе с Кругом уплыл на катере. В таком случае он, Надежда, с первого своего шага на советской земле служил лишь слепым инструментом в руках органов госбезопасности.
Этому Надежда всерьез верить не мог. Это выглядело слишком неправдоподобно…
После долгого, тягостного молчания любое произнесенное слово Дембович готов был принять с благодарностью, но то, что он услышал, ударило его в самое сердце и заставило сжаться.
– Я дам вам пистолет, – сказал Михаил. – Он может пригодиться. Но, по-моему, с этим никогда не надо спешить…
Зароков встал, снял с гвоздя у двери новую кремовую куртку, которую не надевал еще ни разу, завернул ее в газету. Потом выдвинул ящик письменного стола, загремел какими-то железками, завернул их в другую газету и сунул сверток в карман брюк.
– Очнитесь, Дембович. Пистолет вот здесь, в столе…
Дембович встрепенулся. В глазах у него стояли слезы. Пальцы рук, лежавших на столе, заметно дрожали.
– Вы уходите? – тихо спросил он.
– Не навсегда, Дембович, не навсегда, – сказал Михаил успокоительно.
Глава 4
Допрос без пристрастия
У Павла было такое ощущение, что до этого дня специально его особой никто не занимался. Конечно, он на виду у молчаливой меланхоличной Клары и у этого долговязого садовника, но они могли играть лишь роль пассивных наблюдателей. Вероятно, в их задачу ничто иное и не входило.
Как-то вечером, в сумерках, когда Леонид Круг, проглотив снотворное, тихо заснул, повернув лицо к стене, Павел почувствовал вдруг странное нетерпение. Ему показалось, что хозяева Леонида слишком долго его выдерживают. Хотелось ускорить события, побыстрее пройти сквозь все, что они там приготовили для него, хотелось двигаться им навстречу.
После он, вероятно, будет ругать себя за то, что собирался сделать, но менять решения не хотел. Впрочем, существовало одно соображение, которое вполне оправдывало этот почти импульсивный поступок: Бекас не должен проявлять столь положительный характер и выдержку, это было бы подозрительно. Бекас должен быть нетерпеливым и немного взбалмошным.
Павел спустился вниз и постучал к Кларе. Она смотрела телепередачу из Мюнхена. Павел попросил извинения за беспокойство, Клара выключила телевизор и предложила сесть. Она не задала ему ни одного вопроса. Павел сам рассказал ей все о скитаниях Бекаса, о причудливых событиях последнего месяца, о сомнениях и необъяснимой тревоге, охватившей его в этот теплый душный вечер. Она слушала, улыбаясь в тех местах его рассказа, где он, говоря о себе в третьем лице, ругал Бекаса за легкомыслие и непреодолимую тягу к бродяжничеству. Павел просидел до половины двенадцатого. Он встал лишь тогда, когда заметил, что Клара подавила зевок.
Поднимаясь к себе на второй этаж, Павел подумал, что этот разговор сослужит ему службу. Ведь Клара доложит все кому следует. Но, рассуждая так, он, в сущности, старался оправдать свою нетерпеливость. И понимал это. И давал себе слово больше никогда не упреждать действий своих хозяев.
И вот настал день, которого он так ждал. Черноволосый плотный человек, встречавший их в бухте – Леонид звал его Себастьяном, – приехал утром после завтрака, поговорил с Кругом, а потом сходил к машине, принес желтый кожаный портфель, достал из него пачку бумаги и авторучку и подозвал к себе Павла.
– Пишите автобиографию, – сказал он, протягивая бумагу и ручку. – Мать. Отец. Своя жизнь. Детально. Не торопиться.
Себастьян ушел, а Павел сел к столу у окна. Леонид, запрокинув голову на подушке, поглядел на него и сказал дружески:
– Пиши как есть, не скрывай ничего. Потом легче будет. Это в первый, но не в последний раз.
– Ладно.
Павел подробно написал биографию Бекаса. Почерк у него был довольно разгонистый, и получилось десять страничек. Он умышленно сделал несколько грамматических ошибок, запомнив их как следует. Прием не очень остроумный, но верный.
Себастьян забрал написанные листки и авторучку и уехал.
Через три дня за Павлом прислали машину. Рядом с шофером сидел незнакомый молодой человек.
Ехали сначала лесом, потом минут сорок мчались по широкой, но не очень оживленной автостраде, а потом опять свернули в лес и остановились возле двухэтажной виллы. Молодой человек проводил Павла в большой пустой кабинет на первом этаже и ушел, прикрыв за собою дверь.
Минут через пять явился полный, добродушного вида дядя, в очках, с небрежно повязанным галстуком. Он поздоровался, пригласил к столу, положил перед Павлом стопу бумаги и ручку и предложил написать подробную автобиографию. Павел сделал удивленное лицо.
– Я уже писал.
Толстяк ласково улыбнулся, развел руками.
– Не знаю, не знаю, молодой человек. Для меня вы ничего пока не писали. Прошу вас. Я не буду мешать. – И он быстренько выкатился из кабинета.
Павел почти слово в слово изложил то, что уже писал для Себастьяна. И аккуратно вставил те же ошибки. Толстяк вернулся, взял листки, поблагодарил Павла и проводил к машине. Через час Павел был на даче и рассказывал Кругу о поездке.
Еще через два дня за ним снова прислали машину с тем же шофером и сопровождающим. И привезли его на ту же виллу, ввели в тот же кабинет, где на этот раз он увидел вместе Себастьяна и добрягу толстяка. Первый располагался на кожаном диване, перед которым стоял низкий овальный столик с огромной круглой пепельницей, куда Себастьян стряхивал пепел, – курил он непрерывно, Павел еще ни разу не видел его без дымящейся сигареты. Толстяк сидел на широком подоконнике, беспечно болтая ногами чисто по-школьному. Они не изменили поз при появлении Павла. Только прекратили разговор.
– Ну-с, молодой человек, – приветливо начал толстяк, – садитесь к столу, и будем беседовать. Мы хотим, если вы не против, познакомиться с вами поближе.
Павел опустился на стул за большим круглым столом посреди кабинета. Когда он вошел, под взглядами этих двоих ему казалось, что лицо его утеряло выражение бесхитростного любопытства и беспечности, которое он как бы надевал каждый день в момент пробуждения и не снимал до поздней ночи. Он чувствовал все мышцы своего лица, они словно бы одеревенели. Сейчас, после слов толстяка, Павел улыбнулся, стараясь снять скованность.
– Вы русский, да? – спросил Павел.
– Конечно, русский. – И толстяк сочно расхохотался.
– А как вас зовут?
– Александр.
Себастьян не разделял их приподнятого настроения. Откинувшись на спинку дивана, он смотрел сбоку на Павла как бы в задумчивости. Павел видел его лишь краем глаза, но все равно чувствовал неприязнь и враждебность, которыми был заряжен этот подтянутый, сдержанный и красивый человек.
Себастьян вмешался в разговор словно бы нехотя.
Спросил негромко:
– Где вы познакомились с Михаилом Зароковым?
Павел недоуменно повернулся в его сторону, будто не понимая, к кому обращен вопрос.
– Вы меня спрашиваете?
– Вас, вас…
– Зароков? Не знаю. Вообще фамилии такой никогда не слыхал. – Павел улыбнулся, посмотрел на толстяка, ища сочувствия.
Тот грузно спрыгнул с подоконника, подошел к тумбе в углу, на которой стоял большой, в металлическом корпусе радиоприемник, нажал на нем одну из белых, похожих на рояльные, клавиш. Но звук не включился. Вероятно, это был не приемник, а магнитофон. Вернувшись к окну, толстяк задал вопрос:
– Итак, молодой человек, вы родились… в каком году?
– Тридцатом.
Дальше пошли вопросы по биографии – в хронологическом порядке. Они задавались так благодушно, словно это был не допрос, а заполнение анкеты для поступления на курсы кройки и шитья.
Монотонность этого диалога нарушил Себастьян:
– Где вы познакомились с Леонидом Кругом?
– В доме отдыха «Сосновый воздух».
Еще серия вопросов и ответов, касающихся жития Павла Матвеева – он же Корнеев, он же Бекас, – и снова реплика Себастьяна:
– Когда Круг сказал вам о переправе?
– Двадцать седьмого днем.
Себастьян, как говорится, стрелял вразброс, но в этом была своя система. Если потом очистить допрос от мякины их бодрой беседы с толстяком, получится довольно подробная картина переправы и обстоятельств, ей предшествовавших.
Павел отвечал одинаково охотно и любезно и толстяку и Себастьяну, так что по тону вряд ли можно было уловить, как колеблется напряжение, испытываемое всем его существом.
– Прошу рассказать детально про переправу.
Павел изложил события ночи с 27 на 28 июня.
– Нарисуйте бухту, – приказал Себастьян. – Наш корабль. Пограничный корабль. Как стояли. И вашу лодку. В момент встречи.
Павел подумал и набросал схему бухты, расположение катеров и лодки. Пока Себастьян рассматривал чертеж, Павел попробовал отвлечь толстяка, чтобы самому отвлечься и отдохнуть.
– А у нас не так допрашивают, – сказал он тихо, чтобы не мешать сосредоточенному Себастьяну. – У нас следователь все записывает, чин-чинарем. И потом расписаться дает.
Толстяк расхохотался. Ему было весело наблюдать наивную физиономию Павла.
– Во-первых, это можно не считать допросом, – объяснил он. – А во-вторых, он все записывает. – И показал на магнитофон.
Павел оценил такую откровенность. И подумал, что, пожалуй, ему было бы легче, если бы они ее не демонстрировали. Все заранее рассчитано, все должно давить на психику, в том числе и этот допрос без всякого видимого пристрастия. Значит, у них в запасе есть средства посерьезнее, чем старая песня со словами «спрашивайте – отвечаем».
Как-то вечером, в сумерках, когда Леонид Круг, проглотив снотворное, тихо заснул, повернув лицо к стене, Павел почувствовал вдруг странное нетерпение. Ему показалось, что хозяева Леонида слишком долго его выдерживают. Хотелось ускорить события, побыстрее пройти сквозь все, что они там приготовили для него, хотелось двигаться им навстречу.
После он, вероятно, будет ругать себя за то, что собирался сделать, но менять решения не хотел. Впрочем, существовало одно соображение, которое вполне оправдывало этот почти импульсивный поступок: Бекас не должен проявлять столь положительный характер и выдержку, это было бы подозрительно. Бекас должен быть нетерпеливым и немного взбалмошным.
Павел спустился вниз и постучал к Кларе. Она смотрела телепередачу из Мюнхена. Павел попросил извинения за беспокойство, Клара выключила телевизор и предложила сесть. Она не задала ему ни одного вопроса. Павел сам рассказал ей все о скитаниях Бекаса, о причудливых событиях последнего месяца, о сомнениях и необъяснимой тревоге, охватившей его в этот теплый душный вечер. Она слушала, улыбаясь в тех местах его рассказа, где он, говоря о себе в третьем лице, ругал Бекаса за легкомыслие и непреодолимую тягу к бродяжничеству. Павел просидел до половины двенадцатого. Он встал лишь тогда, когда заметил, что Клара подавила зевок.
Поднимаясь к себе на второй этаж, Павел подумал, что этот разговор сослужит ему службу. Ведь Клара доложит все кому следует. Но, рассуждая так, он, в сущности, старался оправдать свою нетерпеливость. И понимал это. И давал себе слово больше никогда не упреждать действий своих хозяев.
И вот настал день, которого он так ждал. Черноволосый плотный человек, встречавший их в бухте – Леонид звал его Себастьяном, – приехал утром после завтрака, поговорил с Кругом, а потом сходил к машине, принес желтый кожаный портфель, достал из него пачку бумаги и авторучку и подозвал к себе Павла.
– Пишите автобиографию, – сказал он, протягивая бумагу и ручку. – Мать. Отец. Своя жизнь. Детально. Не торопиться.
Себастьян ушел, а Павел сел к столу у окна. Леонид, запрокинув голову на подушке, поглядел на него и сказал дружески:
– Пиши как есть, не скрывай ничего. Потом легче будет. Это в первый, но не в последний раз.
– Ладно.
Павел подробно написал биографию Бекаса. Почерк у него был довольно разгонистый, и получилось десять страничек. Он умышленно сделал несколько грамматических ошибок, запомнив их как следует. Прием не очень остроумный, но верный.
Себастьян забрал написанные листки и авторучку и уехал.
Через три дня за Павлом прислали машину. Рядом с шофером сидел незнакомый молодой человек.
Ехали сначала лесом, потом минут сорок мчались по широкой, но не очень оживленной автостраде, а потом опять свернули в лес и остановились возле двухэтажной виллы. Молодой человек проводил Павла в большой пустой кабинет на первом этаже и ушел, прикрыв за собою дверь.
Минут через пять явился полный, добродушного вида дядя, в очках, с небрежно повязанным галстуком. Он поздоровался, пригласил к столу, положил перед Павлом стопу бумаги и ручку и предложил написать подробную автобиографию. Павел сделал удивленное лицо.
– Я уже писал.
Толстяк ласково улыбнулся, развел руками.
– Не знаю, не знаю, молодой человек. Для меня вы ничего пока не писали. Прошу вас. Я не буду мешать. – И он быстренько выкатился из кабинета.
Павел почти слово в слово изложил то, что уже писал для Себастьяна. И аккуратно вставил те же ошибки. Толстяк вернулся, взял листки, поблагодарил Павла и проводил к машине. Через час Павел был на даче и рассказывал Кругу о поездке.
Еще через два дня за ним снова прислали машину с тем же шофером и сопровождающим. И привезли его на ту же виллу, ввели в тот же кабинет, где на этот раз он увидел вместе Себастьяна и добрягу толстяка. Первый располагался на кожаном диване, перед которым стоял низкий овальный столик с огромной круглой пепельницей, куда Себастьян стряхивал пепел, – курил он непрерывно, Павел еще ни разу не видел его без дымящейся сигареты. Толстяк сидел на широком подоконнике, беспечно болтая ногами чисто по-школьному. Они не изменили поз при появлении Павла. Только прекратили разговор.
– Ну-с, молодой человек, – приветливо начал толстяк, – садитесь к столу, и будем беседовать. Мы хотим, если вы не против, познакомиться с вами поближе.
Павел опустился на стул за большим круглым столом посреди кабинета. Когда он вошел, под взглядами этих двоих ему казалось, что лицо его утеряло выражение бесхитростного любопытства и беспечности, которое он как бы надевал каждый день в момент пробуждения и не снимал до поздней ночи. Он чувствовал все мышцы своего лица, они словно бы одеревенели. Сейчас, после слов толстяка, Павел улыбнулся, стараясь снять скованность.
– Вы русский, да? – спросил Павел.
– Конечно, русский. – И толстяк сочно расхохотался.
– А как вас зовут?
– Александр.
Себастьян не разделял их приподнятого настроения. Откинувшись на спинку дивана, он смотрел сбоку на Павла как бы в задумчивости. Павел видел его лишь краем глаза, но все равно чувствовал неприязнь и враждебность, которыми был заряжен этот подтянутый, сдержанный и красивый человек.
Себастьян вмешался в разговор словно бы нехотя.
Спросил негромко:
– Где вы познакомились с Михаилом Зароковым?
Павел недоуменно повернулся в его сторону, будто не понимая, к кому обращен вопрос.
– Вы меня спрашиваете?
– Вас, вас…
– Зароков? Не знаю. Вообще фамилии такой никогда не слыхал. – Павел улыбнулся, посмотрел на толстяка, ища сочувствия.
Тот грузно спрыгнул с подоконника, подошел к тумбе в углу, на которой стоял большой, в металлическом корпусе радиоприемник, нажал на нем одну из белых, похожих на рояльные, клавиш. Но звук не включился. Вероятно, это был не приемник, а магнитофон. Вернувшись к окну, толстяк задал вопрос:
– Итак, молодой человек, вы родились… в каком году?
– Тридцатом.
Дальше пошли вопросы по биографии – в хронологическом порядке. Они задавались так благодушно, словно это был не допрос, а заполнение анкеты для поступления на курсы кройки и шитья.
Монотонность этого диалога нарушил Себастьян:
– Где вы познакомились с Леонидом Кругом?
– В доме отдыха «Сосновый воздух».
Еще серия вопросов и ответов, касающихся жития Павла Матвеева – он же Корнеев, он же Бекас, – и снова реплика Себастьяна:
– Когда Круг сказал вам о переправе?
– Двадцать седьмого днем.
Себастьян, как говорится, стрелял вразброс, но в этом была своя система. Если потом очистить допрос от мякины их бодрой беседы с толстяком, получится довольно подробная картина переправы и обстоятельств, ей предшествовавших.
Павел отвечал одинаково охотно и любезно и толстяку и Себастьяну, так что по тону вряд ли можно было уловить, как колеблется напряжение, испытываемое всем его существом.
– Прошу рассказать детально про переправу.
Павел изложил события ночи с 27 на 28 июня.
– Нарисуйте бухту, – приказал Себастьян. – Наш корабль. Пограничный корабль. Как стояли. И вашу лодку. В момент встречи.
Павел подумал и набросал схему бухты, расположение катеров и лодки. Пока Себастьян рассматривал чертеж, Павел попробовал отвлечь толстяка, чтобы самому отвлечься и отдохнуть.
– А у нас не так допрашивают, – сказал он тихо, чтобы не мешать сосредоточенному Себастьяну. – У нас следователь все записывает, чин-чинарем. И потом расписаться дает.
Толстяк расхохотался. Ему было весело наблюдать наивную физиономию Павла.
– Во-первых, это можно не считать допросом, – объяснил он. – А во-вторых, он все записывает. – И показал на магнитофон.
Павел оценил такую откровенность. И подумал, что, пожалуй, ему было бы легче, если бы они ее не демонстрировали. Все заранее рассчитано, все должно давить на психику, в том числе и этот допрос без всякого видимого пристрастия. Значит, у них в запасе есть средства посерьезнее, чем старая песня со словами «спрашивайте – отвечаем».
Глава 5
Михаила Зарокова больше не существует
План побега созрел быстро. Сейчас к Надежде вернулось то острое чувство опасности, которое прежде заставляло его больше доверять инстинкту самосохранения, а не разуму. А инстинкт требовал не доверять никому и ничему, даже собственным впечатлениям. Поэтому главным в его плане было проверить, следят ли за ним, а если да, то насколько бдительно. И потом, после проверки, действовать по обстоятельствам.
В путевке у него был записан рейс по телефонному заказу, который дала ему Мария. В два часа дня он должен подать машину по указанному адресу, а потом везти пассажиров в дачный поселок, за тридцать километров. Это кстати: на загородном шоссе легче обнаружить слежку. Нужно сменить машину, что нетрудно: в парке всегда есть несколько запасных таксомоторов, стоят на площадке под открытым небом.
На новой машине, с новым номером, если обстряпать все за несколько минут, уже из парка можно, пожалуй, выехать без «хвоста» – ведь следящие, если они есть, знают его по машине и по ее номеру так же хорошо, как и в лицо. И еще одно соображение: если он действительно на крючке у контрразведки, то можно предполагать, что где-то в чреве его машины спрятан миниатюрный радиопередатчик, посылающий в эфир непрерывные сигналы, по которым оператор на пеленгующей станции в любой момент может определить, в каком районе находится машина. Искать передатчик сейчас нет времени. Пришлось бы распотрошить автомобиль до основания.
Надежда поехал в парк. Поставив машину в угол к забору, чтобы никому не мешала, поднял капот, снял колпачок с трамблера, перепутал провода, один из них чуть зачистил, чтобы он замыкал на корпус, закрыл капот, быстро пересек двор и вошел в диспетчерскую.
Мария была на месте.
– Ты что приехал? – спросила она.
– Да понимаешь, что-то барахлит мотор, а у меня же рейс по заказу. Через пятнадцать минут. – Михаил поглядел на часы. – Как бы это к шефу подкатиться, чтобы дал другую?
– Все на обеде, – сказала Мария. – Хотя обожди, дядя Леша здесь.
Дядя Леша был дежурным механиком. Мария позвала его, и в пять минут все было улажено.
– Бери машину Сливы, у него сменщик не вышел, – предложил механик. – Машина на ходу. Заправлена, помыта.
– Спасибо, дядя Леша. – Михаил протянул Марии свою путевку. – Перепиши.
Мария зачеркнула на путевке старый и написала новый номер машины.
– Заезжай часов в пять, пообедаешь, – сказала она, глядя, как Михаил прячет путевку.
– Обязательно.
Он наклонился через перила, поцеловал ее.
Спустя несколько минут Надежда выехал из парка на таксомоторе водителя Сливы. Пиджак, в котором был до этого, он снял и положил под себя на сиденье, форменную фуражку тоже снял. На нем была теперь кремовая курточка на «молнии». Все шло пока строго по плану…
Часто меняя скорость, Надежда сделал большой круг по восточной окраине города. Улицы здесь были в дневные часы малолюдны, автомобили сюда заезжали редко. За ним следом никто не ехал. Если с утра и был «хвост», теперь он от него оторвался.
Надежда закурил и прибавил газу. Пора ехать по адресу – это в районе новостроек, который здесь называли по-московски Черемушками.
Он опоздал всего на десять минут. Те, что заказали машину, жили в только что отстроенном доме. Надежда поднялся на лифте, позвонил. Дверь открыла пожилая женщина. Его ждали, но сами готовы еще не были.
– Переезжаем на дачу, – объяснила женщина. – Осталось сложить посуду в корзинку, и поедем. Входите, входите!
В квартире стоял переполох, два молодых голоса – мужской и женский – переругивались без всякого вдохновения, автоматически. Иногда им мешал ругаться детский голосок, задававший какие-то вопросы. Видно, шла усиленная упаковка вещей.
– Может, хотите чаю? – спросила женщина просто из вежливости. – Я подогрею…
– Спасибо, – сказал Михаил. – Не беспокойтесь, занимайтесь своим делом, я на кухне подожду. Водички, с вашего разрешения, попью.
– Ради бога, ради бога. Стаканы там, в шкафу, пожалуйста. – И ушла в комнату.
В кухне Надежда оглядел стены. Вытянув из кармана брюк бумажный сверток, откинул металлический клапан мусоропровода и хотел было выбросить туда из газеты разрозненные внутренности радиопередатчика, но тут же передумал и быстро сунул сверток обратно в карман. Взял из буфета стакан, спустил из крана воду, чтобы была холоднее, напился.
Тут и хозяева появились, вся семья. Все они улыбались, малыш в том числе.
– Вы нам поможете? – спросила молодая румяная мама.
– Давайте что-нибудь потяжелее, – сказал Надежда, бросив мимолетный взгляд на высокого худого папу в очках с толстыми стеклами. Вид у того был измученный, страдальческий. Теща пригласила Надежду в комнату и показала на плетенную из прутьев корзину.
– Только осторожнее, здесь посуда, – предупредила она.
– Не беспокойтесь.
Не прошло и получаса, как чемоданы и узлы были сложены в багажник и славное семейство в полном составе разместилось в машине. Впереди села мама с сыном.
Вырвавшись из путаницы улиц на загородное шоссе и отметив, что ни впереди, ни сзади нет других машин, Надежда выжал газ до предела и облегченно откинулся на спинку сиденья.
Разгрузка отняла совсем немного времени, и в четверть четвертого Надежда отъехал от дачи, пожелав дачникам хорошего лета.
На шоссе он повернул не к городу, а в противоположную сторону. Вдалеке синела зубчатая стена леса. Он ехал, все время держа стрелку спидометра на восьмидесяти, и скоро машина нырнула вместе с дорогой в прохладный тенистый коридор. Ели подступали с обеих сторон прямо к кюветам. Надежда сбавил ход. Заметив тележную колею, ответвлявшуюся от дороги в глубину леса, он свернул на нее и поехал не спеша, притормаживая всякий раз, как под колеса ложились особенно толстые корни. Полоска этой лесной дороги, как рука с набухшими жилами, вся была переплетена корнями могучих деревьев. Показался просвет. Началась знакомая большая поляна, а за нею молодой ельничек. Как раз то, что ему нужно.
В путевке у него был записан рейс по телефонному заказу, который дала ему Мария. В два часа дня он должен подать машину по указанному адресу, а потом везти пассажиров в дачный поселок, за тридцать километров. Это кстати: на загородном шоссе легче обнаружить слежку. Нужно сменить машину, что нетрудно: в парке всегда есть несколько запасных таксомоторов, стоят на площадке под открытым небом.
На новой машине, с новым номером, если обстряпать все за несколько минут, уже из парка можно, пожалуй, выехать без «хвоста» – ведь следящие, если они есть, знают его по машине и по ее номеру так же хорошо, как и в лицо. И еще одно соображение: если он действительно на крючке у контрразведки, то можно предполагать, что где-то в чреве его машины спрятан миниатюрный радиопередатчик, посылающий в эфир непрерывные сигналы, по которым оператор на пеленгующей станции в любой момент может определить, в каком районе находится машина. Искать передатчик сейчас нет времени. Пришлось бы распотрошить автомобиль до основания.
Надежда поехал в парк. Поставив машину в угол к забору, чтобы никому не мешала, поднял капот, снял колпачок с трамблера, перепутал провода, один из них чуть зачистил, чтобы он замыкал на корпус, закрыл капот, быстро пересек двор и вошел в диспетчерскую.
Мария была на месте.
– Ты что приехал? – спросила она.
– Да понимаешь, что-то барахлит мотор, а у меня же рейс по заказу. Через пятнадцать минут. – Михаил поглядел на часы. – Как бы это к шефу подкатиться, чтобы дал другую?
– Все на обеде, – сказала Мария. – Хотя обожди, дядя Леша здесь.
Дядя Леша был дежурным механиком. Мария позвала его, и в пять минут все было улажено.
– Бери машину Сливы, у него сменщик не вышел, – предложил механик. – Машина на ходу. Заправлена, помыта.
– Спасибо, дядя Леша. – Михаил протянул Марии свою путевку. – Перепиши.
Мария зачеркнула на путевке старый и написала новый номер машины.
– Заезжай часов в пять, пообедаешь, – сказала она, глядя, как Михаил прячет путевку.
– Обязательно.
Он наклонился через перила, поцеловал ее.
Спустя несколько минут Надежда выехал из парка на таксомоторе водителя Сливы. Пиджак, в котором был до этого, он снял и положил под себя на сиденье, форменную фуражку тоже снял. На нем была теперь кремовая курточка на «молнии». Все шло пока строго по плану…
Часто меняя скорость, Надежда сделал большой круг по восточной окраине города. Улицы здесь были в дневные часы малолюдны, автомобили сюда заезжали редко. За ним следом никто не ехал. Если с утра и был «хвост», теперь он от него оторвался.
Надежда закурил и прибавил газу. Пора ехать по адресу – это в районе новостроек, который здесь называли по-московски Черемушками.
Он опоздал всего на десять минут. Те, что заказали машину, жили в только что отстроенном доме. Надежда поднялся на лифте, позвонил. Дверь открыла пожилая женщина. Его ждали, но сами готовы еще не были.
– Переезжаем на дачу, – объяснила женщина. – Осталось сложить посуду в корзинку, и поедем. Входите, входите!
В квартире стоял переполох, два молодых голоса – мужской и женский – переругивались без всякого вдохновения, автоматически. Иногда им мешал ругаться детский голосок, задававший какие-то вопросы. Видно, шла усиленная упаковка вещей.
– Может, хотите чаю? – спросила женщина просто из вежливости. – Я подогрею…
– Спасибо, – сказал Михаил. – Не беспокойтесь, занимайтесь своим делом, я на кухне подожду. Водички, с вашего разрешения, попью.
– Ради бога, ради бога. Стаканы там, в шкафу, пожалуйста. – И ушла в комнату.
В кухне Надежда оглядел стены. Вытянув из кармана брюк бумажный сверток, откинул металлический клапан мусоропровода и хотел было выбросить туда из газеты разрозненные внутренности радиопередатчика, но тут же передумал и быстро сунул сверток обратно в карман. Взял из буфета стакан, спустил из крана воду, чтобы была холоднее, напился.
Тут и хозяева появились, вся семья. Все они улыбались, малыш в том числе.
– Вы нам поможете? – спросила молодая румяная мама.
– Давайте что-нибудь потяжелее, – сказал Надежда, бросив мимолетный взгляд на высокого худого папу в очках с толстыми стеклами. Вид у того был измученный, страдальческий. Теща пригласила Надежду в комнату и показала на плетенную из прутьев корзину.
– Только осторожнее, здесь посуда, – предупредила она.
– Не беспокойтесь.
Не прошло и получаса, как чемоданы и узлы были сложены в багажник и славное семейство в полном составе разместилось в машине. Впереди села мама с сыном.
Вырвавшись из путаницы улиц на загородное шоссе и отметив, что ни впереди, ни сзади нет других машин, Надежда выжал газ до предела и облегченно откинулся на спинку сиденья.
Разгрузка отняла совсем немного времени, и в четверть четвертого Надежда отъехал от дачи, пожелав дачникам хорошего лета.
На шоссе он повернул не к городу, а в противоположную сторону. Вдалеке синела зубчатая стена леса. Он ехал, все время держа стрелку спидометра на восьмидесяти, и скоро машина нырнула вместе с дорогой в прохладный тенистый коридор. Ели подступали с обеих сторон прямо к кюветам. Надежда сбавил ход. Заметив тележную колею, ответвлявшуюся от дороги в глубину леса, он свернул на нее и поехал не спеша, притормаживая всякий раз, как под колеса ложились особенно толстые корни. Полоска этой лесной дороги, как рука с набухшими жилами, вся была переплетена корнями могучих деревьев. Показался просвет. Началась знакомая большая поляна, а за нею молодой ельничек. Как раз то, что ему нужно.