В дальнем конце коридора Кустов отпер ключом маленькую дверь, и они вошли в тесную кладовку, где стояли новенькие весы и в углу стопкой были сложены пустые мешки. Пахло свежей рогожей.
Обнялись. Потом Кустов достал из бокового кармана кожаный бумажник, извлек из него вдвое сложенный листок.
– Читай.
Павел развернул записку. Его не надо было просить дважды.
«Твое поведение одобряем, – читал он. – От тебя пока никакой информации не требуется. Задача прежняя – входи в доверие.
Боцмана проверял Дембович. Пелагею Сергеевну Матвееву проверяла втемную женщина, тебе неизвестная. Медальон предъявлен. Но не в медальоне суть. Главное – карточка. На карточке тебя узнали. И все-таки проверка еще не закончена. Будь бдителен. Не торопи события.
Дома все в порядке, мать шлет тебе большой привет. Что нужно – передай. Желаем успехов. Сергей».
Кустов все время глядел на него с добродушной улыбкой. Заметив, что Павел дочитал до точки, сказал вполголоса:
– Тебя просто не узнаешь.
– Система Станиславского.
Но обмениваться впечатлениями друг о друге все-таки не было настроения.
– Видал его с тех пор? – спросил Кустов.
– Нет, больше не видал.
– Выдерживает.
– Но думаю, если уж такой заглотнет – будет крепко, не сорвется.
– Трудно тебе?
– Вжился.
Кустов показал пальцем на записку. Павел вернул ее. Кустов вынул карандаш, написал на чистой стороне несколько цифр.
– В экстренном случае можешь звонить. – Он подержал у Павла перед глазами номер телефона.
– Готово, – сказал Павел, и Кустов спрятал записку в бумажник, а бумажник во внутренний карман.
– Следующая явка будет похожа на эту.
– Хорошо.
– Что передать?
– Только приветы. Мне ничего не надо.
И они расстались, обнявшись на прощание. Павел отправился получать масло, а Кустов вышел через другую дверь на улицу.
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Обнялись. Потом Кустов достал из бокового кармана кожаный бумажник, извлек из него вдвое сложенный листок.
– Читай.
Павел развернул записку. Его не надо было просить дважды.
«Твое поведение одобряем, – читал он. – От тебя пока никакой информации не требуется. Задача прежняя – входи в доверие.
Боцмана проверял Дембович. Пелагею Сергеевну Матвееву проверяла втемную женщина, тебе неизвестная. Медальон предъявлен. Но не в медальоне суть. Главное – карточка. На карточке тебя узнали. И все-таки проверка еще не закончена. Будь бдителен. Не торопи события.
Дома все в порядке, мать шлет тебе большой привет. Что нужно – передай. Желаем успехов. Сергей».
Кустов все время глядел на него с добродушной улыбкой. Заметив, что Павел дочитал до точки, сказал вполголоса:
– Тебя просто не узнаешь.
– Система Станиславского.
Но обмениваться впечатлениями друг о друге все-таки не было настроения.
– Видал его с тех пор? – спросил Кустов.
– Нет, больше не видал.
– Выдерживает.
– Но думаю, если уж такой заглотнет – будет крепко, не сорвется.
– Трудно тебе?
– Вжился.
Кустов показал пальцем на записку. Павел вернул ее. Кустов вынул карандаш, написал на чистой стороне несколько цифр.
– В экстренном случае можешь звонить. – Он подержал у Павла перед глазами номер телефона.
– Готово, – сказал Павел, и Кустов спрятал записку в бумажник, а бумажник во внутренний карман.
– Следующая явка будет похожа на эту.
– Хорошо.
– Что передать?
– Только приветы. Мне ничего не надо.
И они расстались, обнявшись на прощание. Павел отправился получать масло, а Кустов вышел через другую дверь на улицу.
Глава 15
Телеграмма
Настал февраль. Среди метельных и ветреных выпадали иногда дни, приносившие откуда-то издалека запах весны. Как будто на замороженных стеклах окна кто-то растопил теплым дыханием светлую лунку. Но на следующий день снова налетала морозная вьюга, и лунка затягивалась бесследно.
Ничто не менялось в распорядке жизни Павла. Встреча с Кустовым немного выбила из колеи, но это быстро прошло.
Шестого февраля вечером пожаловал Куртис. Дверь ему открыл Павел. Он отметил про себя, что старик сильно сдал по сравнению с прошлым посещением. Как-то сразу обозначились и мешки под глазами, и склеротические жилки на скулах, а кожа шеи, показавшаяся Павлу такой морщинистой еще при первой встрече в ресторане «Центральный», была решетчатая и темная, как панцирь у старой черепахи. И вдобавок, вероятно, он дня два не брился.
– Сразу видно, что вы шли не на прием к английской королеве, – приветствовал его Павел.
Куртис только махнул нетерпеливо рукой.
– Слушай, Павел. Завтра поближе к вечеру тебе надо сходить на почтамт. Возьми с собой паспорт. Получишь телеграмму до востребования.
…На следующий день Павел после работы съездил на почтамт и получил телеграмму.
Дома его ждал Куртис. Старик схватил телеграмму, воскликнул: «Слава богу!» – и, не простившись, убежал.
Павел переоделся, обрадовал хозяйку, что идет в кино, и спустился на улицу. Побродив, он нашел телефон-автомат на тихой пустынной улочке. Набрав номер, который показывал ему Кустов, спросил:
– Скажите, пожалуйста, ваш телефон два двенадцать сорок семь? – Это не были цифры, набранные им.
– Нет.
– А какой?
Мужской голос назвал условный номер.
Павел сообщил о телеграмме.
– Вам велено передать, – услышал он в ответ после небольшой паузы, – приедет гость. Берегите его. Редкая гадина. Теперь необходимо координировать действия.
– Понял. Буду звонить.
Вернувшись к себе, Павел увидел Куртиса. Как всегда, когда предстоял разговор без посторонних, Куртис послал хозяйку в магазин. Потом попросил Павла сесть и предупредил, что это будет самая серьезная беседа из всех, до сих пор между ними происходивших. И просил не зубоскалить.
– Завтра, а может быть, послезавтра, – начал он, – к тебе на работу придет человек. Он вызовет тебя. Не удивляйся. Фамилия его Терентьев. Пойди с ним в столовую на углу Кузнечной и Парковой. Знаешь? Если будет спрашивать обо мне, скажи, что меня увидеть нельзя, меня сейчас в городе нет… Расспроси его досконально, что он сделал. Все по порядку. Если у него осталось что-нибудь от поездки – отбери. А затем скажи, я велел сделать так. Он сегодня же ночью должен ограбить какую-нибудь палатку, магазин, ларек – что угодно. Или стянуть вещи в зале ожидания на вокзале. В общем, по его усмотрению. Его ищут, могут и найти. Ты понимаешь: лучше судиться за кражу. Осудят года на два – и концы в воду. Отсидит – выйдет чистый. Втолкуй ему. Самое главное – чтобы он усвоил именно это. От него надо избавиться. Объясни, что после отсидки он сможет жить в открытую, как хочет. Не надо будет скрываться. Я дам тебе деньги, отдашь ему. Тысячу рублей.
– Слушайте, маэстро, хотите впутать меня в мокрое дело? – серьезно сказал Павел. – Я протестую. На мне и так, кажется, висит…
– Тебе нечего опасаться, – уверял Куртис.
– Хорошо. Но учтите: если что, я себя в жертву ради вас приносить не буду. Все расскажу…
Ничто не менялось в распорядке жизни Павла. Встреча с Кустовым немного выбила из колеи, но это быстро прошло.
Шестого февраля вечером пожаловал Куртис. Дверь ему открыл Павел. Он отметил про себя, что старик сильно сдал по сравнению с прошлым посещением. Как-то сразу обозначились и мешки под глазами, и склеротические жилки на скулах, а кожа шеи, показавшаяся Павлу такой морщинистой еще при первой встрече в ресторане «Центральный», была решетчатая и темная, как панцирь у старой черепахи. И вдобавок, вероятно, он дня два не брился.
– Сразу видно, что вы шли не на прием к английской королеве, – приветствовал его Павел.
Куртис только махнул нетерпеливо рукой.
– Слушай, Павел. Завтра поближе к вечеру тебе надо сходить на почтамт. Возьми с собой паспорт. Получишь телеграмму до востребования.
…На следующий день Павел после работы съездил на почтамт и получил телеграмму.
Дома его ждал Куртис. Старик схватил телеграмму, воскликнул: «Слава богу!» – и, не простившись, убежал.
Павел переоделся, обрадовал хозяйку, что идет в кино, и спустился на улицу. Побродив, он нашел телефон-автомат на тихой пустынной улочке. Набрав номер, который показывал ему Кустов, спросил:
– Скажите, пожалуйста, ваш телефон два двенадцать сорок семь? – Это не были цифры, набранные им.
– Нет.
– А какой?
Мужской голос назвал условный номер.
Павел сообщил о телеграмме.
– Вам велено передать, – услышал он в ответ после небольшой паузы, – приедет гость. Берегите его. Редкая гадина. Теперь необходимо координировать действия.
– Понял. Буду звонить.
Вернувшись к себе, Павел увидел Куртиса. Как всегда, когда предстоял разговор без посторонних, Куртис послал хозяйку в магазин. Потом попросил Павла сесть и предупредил, что это будет самая серьезная беседа из всех, до сих пор между ними происходивших. И просил не зубоскалить.
– Завтра, а может быть, послезавтра, – начал он, – к тебе на работу придет человек. Он вызовет тебя. Не удивляйся. Фамилия его Терентьев. Пойди с ним в столовую на углу Кузнечной и Парковой. Знаешь? Если будет спрашивать обо мне, скажи, что меня увидеть нельзя, меня сейчас в городе нет… Расспроси его досконально, что он сделал. Все по порядку. Если у него осталось что-нибудь от поездки – отбери. А затем скажи, я велел сделать так. Он сегодня же ночью должен ограбить какую-нибудь палатку, магазин, ларек – что угодно. Или стянуть вещи в зале ожидания на вокзале. В общем, по его усмотрению. Его ищут, могут и найти. Ты понимаешь: лучше судиться за кражу. Осудят года на два – и концы в воду. Отсидит – выйдет чистый. Втолкуй ему. Самое главное – чтобы он усвоил именно это. От него надо избавиться. Объясни, что после отсидки он сможет жить в открытую, как хочет. Не надо будет скрываться. Я дам тебе деньги, отдашь ему. Тысячу рублей.
– Слушайте, маэстро, хотите впутать меня в мокрое дело? – серьезно сказал Павел. – Я протестую. На мне и так, кажется, висит…
– Тебе нечего опасаться, – уверял Куртис.
– Хорошо. Но учтите: если что, я себя в жертву ради вас приносить не буду. Все расскажу…
Глава 16
Терентьев ест пирожки
Человек, пришедший в пятницу после обеда в контору хлебозавода и спросивший Корнеева, производил очень странное впечатление. Он был словно из ваты. Двигался медленно. На землистом лице застыло какое-то идиотски бесстрастное выражение, словно у него были парализованы нервы, управляющие мышцами лица. Лицо истукана. И ко всему – неестественно тонкий голос.
Павел, отпросившись у начальства, вышел с ним на улицу.
– Значит, вы и есть Терентьев и вы получили мой перевод? – в обычной своей манере завел разговор Павел.
– Телеграмму отбивал, – без всякого выражения, как автомат, сказал Терентьев.
– И много получили?
Тот молчал.
Павел посмотрел на него сбоку и подумал: «Натуральный истукан».
Походили по переулкам. Павел два раза проверился – Куртиса не было.
– Ладно, – сказал он, – план такой. Сейчас пойдем где-нибудь перекусим. Для ресторана, боюсь, ты одет слишком кричаще. Но тут недалеко имеется одно предприятие под названием «Пирожковая». Оно нам подойдет.
В столовую на углу Кузнечной и Парковой, где советовал отобедать Куртис, он идти не собирался. Там за ним будут следить.
В пирожковой было столиков шесть, а посетителей человека четыре – обеденные часы кончились. Павел и Терентьев сели в углу. Терентьев шапку не снял и пальто не расстегнул, хотя было жарко. Павел принес два бульона, горку пирожков с мясом на глубокой тарелке.
– Водки нет? – Впервые в голосе Терентьева послышались слабые нотки какой-то заинтересованности.
Это было кстати. Павел сам собирался навести речь на выпивку, чтобы выйти минут на пять из пирожковой. Вчера он звонил своим, доложил о Терентьеве. Просили позвонить сегодня, когда Терентьев явится.
– Нет, – с сожалением произнес Павел, – здесь выпивки не бывает. Но вот что… Ты посиди, я сбегаю в продовольственный, куплю пол-литра. Тут недалеко. Хочешь – ешь, но лучше подожди.
– Бери сразу две. – В первый раз этот ватный человек сказал три слова кряду.
– Тоже правильно, – согласился Павел и убежал.
Он позвонил из автомата за углом. Инструкции были короткими и ясными: сделать все так, как приказал Куртис.
– И еще одно. У вашего подопечного есть золотые женские часы марки «Заря». Возьмите их у него. Покажите и отдайте их Куртису, если он сам спросит о каких-нибудь вещах. Не спросит – не показывайте. Вы их присвоили, понимаете? Деньги подопечному не отдавайте. Прикарманьте их.
– Понял.
– Когда будете передавать Куртису то, что расскажет подопечный, не приукрашивайте. Сохраните его стиль.
– Это мне ясно.
– Все.
…Павел принес две бутылки водки. Одну дал Терентьеву, другую зажал у себя между коленями.
– Так удобнее, – объяснил он. – Тут в открытую пить не разрешается. Наливай себе под столом и сразу опрокидывай. Чтоб стакан пустой стоял.
Терентьев налил себе полный стакан и выпил его маленькими глотками. Съел полпирожка.
И тут Павел попросил его рассказать про Ленинград.
Терентьев уместил всю историю слов в двадцать пять – тридцать, но излагал ее мучительно долго. То и дело останавливался, возвращался назад и все время забывал, что говорить надо шепотом. Павлу пришлось раза два цыкнуть на него. В конце концов он все-таки добрался до точки. Если бы Павел знал о плане убийства, разработанном Надеждой, он бы увидел, что рассказ Терентьева совпадает с этим планом.
Терентьев допил свою бутылку и спросил у Павла, нет ли еще выпить. Оказывается, этот истукан даже не замечал, что Павел вообще не наливал себе. Он был полностью отключен от окружающего.
– Свалишься, – сказал Павел. – А тебе еще надо дело делать.
– Не. Не свалюсь, – трезвым бесстрастным голосом возразил Терентьев. – Если есть, дай.
Павел видел, что он действительно нисколько не изменился после выпитой бутылки.
– Ну ладно, я тебе дам еще, но после. Сейчас слушай…
И он слово в слово изложил то, о чем просил Куртис.
Терентьев выслушал спокойно. Ни одна жилка не дрогнула на его лице.
– Сделаю, – только и молвил он.
– Что-нибудь от этой женщины у тебя есть? – спросил Павел.
– Часики.
– Дай их мне. Только тихо. Сними шапку, сунь их за клапан, шапку положи на стол.
Терентьев все так и сделал. Павел взял шапку, вынул и положил к себе в карман часики на черном креповом ремешке.
Потом передал Терентьеву под столом нераспечатанную бутылку, сказав:
– Только не торопись, а то опьянеешь. Нам еще долго сидеть, до вечера. Я тебе покажу одну палаточку, там ты и разгуляешься.
…Около девяти часов вечера Павел повел Терентьева поближе к центру.
Не дойдя немного до угла Первомайского переулка, Павел остановился.
– Вон, смотри, на углу стеклянный павильон. Это галантерейная палатка. Действуй.
Место было не очень оживленное, но прохожие попадались.
Терентьев, шаркая по асфальту своими галошами, размеренно и неторопливо направился к павильону.
Павел повернул в обратную сторону, отошел метров на сто и решил подождать, понаблюдать, что будет.
Было тихо, и скоро он отчетливо услышал лязг, какой-то хруст, затем крики: «Сюда! Сюда!» А через минуту раздалась трель свистка.
Павел увидел, как две фигуры, сопровождаемые кучкой любопытных, пересекли улицу и скрылись за углом…
Куртис встретил Павла бранью. Он был взбешен и настолько не владел собой, что забыл услать Эмму.
– Где ты пропадал? – кричал он. – С вокзала он поехал к тебе. Почему ты не пришел в столовую?
– Какая столовая? – Павел простодушно поглядел на Куртиса. – С таким чучелом в центре показываться?
– Подумаешь, аристократ!
Павел тоже решил разозлиться:
– Если так, я вам скажу, маэстро, кое-что. Хотели, чтобы я с этим барахлом таскался по городу? Замарать меня хотели? И без того уже замарали! Хватит. Что вы ко мне прилипли? И не орите. На меня родной папа никогда не орал. Кажется, мы с вами распрощаемся. И боюсь, что навсегда.
Павел хорошо изучил натуру Куртиса. Старик был из тех, кто кипятится только до первого отпора, а наткнувшись на острое, моментально сникает. Так произошло и теперь. Куртис почувствовал себя усталым.
– Сядем, – сказал он. – Рассказывай.
Павел подробно описал все. Куртис слушал закусив губу, полуотвернувшись и глядя в пол.
– Будем надеяться, что все произошло так хорошо, как ты говоришь.
– Чего вам еще надо? – возмутился Павел. – Ваш приятель благополучно попал в руки милиции. Вы же этого хотели?
– Он мне никакой не приятель… У него что-нибудь осталось из вещей?
Павел молча достал часы на потертом черном креповом ремешке, протянул их Куртису. Но тот, поглядев на них, брать в руки не стал. Он смотрел на часы, как на жабу.
– Их надо выбросить. Так, чтоб никто не нашел. Слышишь? Непременно выброси. Пожадничаешь – жалеть будешь.
Павел усмехнулся.
– Это я лучше вас знаю. Я же не аристократ.
– Деньги отдал?
– Конечно, отдал, – не моргнув, соврал Павел. – Но вот куда он их спрятать успеет, трудно сказать.
– Отберут, наверно, – безразлично предположил Куртис, вставая. – Мне пора идти. Но я тебя еще раз прошу: выброси часы. А ремешок лучше сжечь.
Павел не вышел из комнаты в прихожую, чтобы проводить Куртиса, – это было впервые. Старик, надев пальто, заглянул в дверь, сказал:
– Не серчай. – Тон у него был примирительный. – Скоро погуляем. А насчет замарать – глупость.
– Поживем – увидим, – ответил Павел.
Павел, отпросившись у начальства, вышел с ним на улицу.
– Значит, вы и есть Терентьев и вы получили мой перевод? – в обычной своей манере завел разговор Павел.
– Телеграмму отбивал, – без всякого выражения, как автомат, сказал Терентьев.
– И много получили?
Тот молчал.
Павел посмотрел на него сбоку и подумал: «Натуральный истукан».
Походили по переулкам. Павел два раза проверился – Куртиса не было.
– Ладно, – сказал он, – план такой. Сейчас пойдем где-нибудь перекусим. Для ресторана, боюсь, ты одет слишком кричаще. Но тут недалеко имеется одно предприятие под названием «Пирожковая». Оно нам подойдет.
В столовую на углу Кузнечной и Парковой, где советовал отобедать Куртис, он идти не собирался. Там за ним будут следить.
В пирожковой было столиков шесть, а посетителей человека четыре – обеденные часы кончились. Павел и Терентьев сели в углу. Терентьев шапку не снял и пальто не расстегнул, хотя было жарко. Павел принес два бульона, горку пирожков с мясом на глубокой тарелке.
– Водки нет? – Впервые в голосе Терентьева послышались слабые нотки какой-то заинтересованности.
Это было кстати. Павел сам собирался навести речь на выпивку, чтобы выйти минут на пять из пирожковой. Вчера он звонил своим, доложил о Терентьеве. Просили позвонить сегодня, когда Терентьев явится.
– Нет, – с сожалением произнес Павел, – здесь выпивки не бывает. Но вот что… Ты посиди, я сбегаю в продовольственный, куплю пол-литра. Тут недалеко. Хочешь – ешь, но лучше подожди.
– Бери сразу две. – В первый раз этот ватный человек сказал три слова кряду.
– Тоже правильно, – согласился Павел и убежал.
Он позвонил из автомата за углом. Инструкции были короткими и ясными: сделать все так, как приказал Куртис.
– И еще одно. У вашего подопечного есть золотые женские часы марки «Заря». Возьмите их у него. Покажите и отдайте их Куртису, если он сам спросит о каких-нибудь вещах. Не спросит – не показывайте. Вы их присвоили, понимаете? Деньги подопечному не отдавайте. Прикарманьте их.
– Понял.
– Когда будете передавать Куртису то, что расскажет подопечный, не приукрашивайте. Сохраните его стиль.
– Это мне ясно.
– Все.
…Павел принес две бутылки водки. Одну дал Терентьеву, другую зажал у себя между коленями.
– Так удобнее, – объяснил он. – Тут в открытую пить не разрешается. Наливай себе под столом и сразу опрокидывай. Чтоб стакан пустой стоял.
Терентьев налил себе полный стакан и выпил его маленькими глотками. Съел полпирожка.
И тут Павел попросил его рассказать про Ленинград.
Терентьев уместил всю историю слов в двадцать пять – тридцать, но излагал ее мучительно долго. То и дело останавливался, возвращался назад и все время забывал, что говорить надо шепотом. Павлу пришлось раза два цыкнуть на него. В конце концов он все-таки добрался до точки. Если бы Павел знал о плане убийства, разработанном Надеждой, он бы увидел, что рассказ Терентьева совпадает с этим планом.
Терентьев допил свою бутылку и спросил у Павла, нет ли еще выпить. Оказывается, этот истукан даже не замечал, что Павел вообще не наливал себе. Он был полностью отключен от окружающего.
– Свалишься, – сказал Павел. – А тебе еще надо дело делать.
– Не. Не свалюсь, – трезвым бесстрастным голосом возразил Терентьев. – Если есть, дай.
Павел видел, что он действительно нисколько не изменился после выпитой бутылки.
– Ну ладно, я тебе дам еще, но после. Сейчас слушай…
И он слово в слово изложил то, о чем просил Куртис.
Терентьев выслушал спокойно. Ни одна жилка не дрогнула на его лице.
– Сделаю, – только и молвил он.
– Что-нибудь от этой женщины у тебя есть? – спросил Павел.
– Часики.
– Дай их мне. Только тихо. Сними шапку, сунь их за клапан, шапку положи на стол.
Терентьев все так и сделал. Павел взял шапку, вынул и положил к себе в карман часики на черном креповом ремешке.
Потом передал Терентьеву под столом нераспечатанную бутылку, сказав:
– Только не торопись, а то опьянеешь. Нам еще долго сидеть, до вечера. Я тебе покажу одну палаточку, там ты и разгуляешься.
…Около девяти часов вечера Павел повел Терентьева поближе к центру.
Не дойдя немного до угла Первомайского переулка, Павел остановился.
– Вон, смотри, на углу стеклянный павильон. Это галантерейная палатка. Действуй.
Место было не очень оживленное, но прохожие попадались.
Терентьев, шаркая по асфальту своими галошами, размеренно и неторопливо направился к павильону.
Павел повернул в обратную сторону, отошел метров на сто и решил подождать, понаблюдать, что будет.
Было тихо, и скоро он отчетливо услышал лязг, какой-то хруст, затем крики: «Сюда! Сюда!» А через минуту раздалась трель свистка.
Павел увидел, как две фигуры, сопровождаемые кучкой любопытных, пересекли улицу и скрылись за углом…
Куртис встретил Павла бранью. Он был взбешен и настолько не владел собой, что забыл услать Эмму.
– Где ты пропадал? – кричал он. – С вокзала он поехал к тебе. Почему ты не пришел в столовую?
– Какая столовая? – Павел простодушно поглядел на Куртиса. – С таким чучелом в центре показываться?
– Подумаешь, аристократ!
Павел тоже решил разозлиться:
– Если так, я вам скажу, маэстро, кое-что. Хотели, чтобы я с этим барахлом таскался по городу? Замарать меня хотели? И без того уже замарали! Хватит. Что вы ко мне прилипли? И не орите. На меня родной папа никогда не орал. Кажется, мы с вами распрощаемся. И боюсь, что навсегда.
Павел хорошо изучил натуру Куртиса. Старик был из тех, кто кипятится только до первого отпора, а наткнувшись на острое, моментально сникает. Так произошло и теперь. Куртис почувствовал себя усталым.
– Сядем, – сказал он. – Рассказывай.
Павел подробно описал все. Куртис слушал закусив губу, полуотвернувшись и глядя в пол.
– Будем надеяться, что все произошло так хорошо, как ты говоришь.
– Чего вам еще надо? – возмутился Павел. – Ваш приятель благополучно попал в руки милиции. Вы же этого хотели?
– Он мне никакой не приятель… У него что-нибудь осталось из вещей?
Павел молча достал часы на потертом черном креповом ремешке, протянул их Куртису. Но тот, поглядев на них, брать в руки не стал. Он смотрел на часы, как на жабу.
– Их надо выбросить. Так, чтоб никто не нашел. Слышишь? Непременно выброси. Пожадничаешь – жалеть будешь.
Павел усмехнулся.
– Это я лучше вас знаю. Я же не аристократ.
– Деньги отдал?
– Конечно, отдал, – не моргнув, соврал Павел. – Но вот куда он их спрятать успеет, трудно сказать.
– Отберут, наверно, – безразлично предположил Куртис, вставая. – Мне пора идти. Но я тебя еще раз прошу: выброси часы. А ремешок лучше сжечь.
Павел не вышел из комнаты в прихожую, чтобы проводить Куртиса, – это было впервые. Старик, надев пальто, заглянул в дверь, сказал:
– Не серчай. – Тон у него был примирительный. – Скоро погуляем. А насчет замарать – глупость.
– Поживем – увидим, – ответил Павел.
Глава 17
Чего не знали Павел и Надежда
Контрразведчики думали, что Надежда не решится на убийство Воробьевой. Но, к их большому сожалению, он решился. И вот что произошло в Ленинграде, о чем не знали ни Павел, ни Надежда.
…Василий Терентьев, ничем не примечательный низенький человек лет сорока пяти, неторопливый, даже медлительный в движениях, одетый в длинное зимнее пальто грязно-синего цвета с черным барашковым воротником, в шапке-ушанке солдатского образца, в черных валенках с галошами, вышел на вокзальную площадь в толпе пассажиров, приехавших из Пскова в Ленинград, и остановился, чтобы осмотреться.
Шоферы стоявших чуть поодаль легковых автомашин торопливо, как родных, кинулись встречать приехавших, предлагая услуги. Это были не таксисты, а обыкновенные «леваки».
Ловкий разбитной парень в пыжиковой шапке и потертой кожаной тужурке издалека крикнул стоявшему с полуоткрытым ртом Терентьеву:
– Эй, валенки! Поедем, что ли?
Терентьев поманил его рукой в темной толстой шерстяной перчатке. Парень подошел вразвалочку.
– Мне на Московский вокзал. Свезешь? – спросил Терентьев неожиданным для его обстоятельного облика тонким голосом.
– Рупь, – сказал парень, озорно поглядывая по сторонам.
Терентьев снял перчатку, хотел лезть в карман за деньгами.
– Да нет, ты что? – остановил его парень. – Так нельзя. Потом. Иди в машину. Во-о-он, серая, с того краю третья. Видишь? Ты иди садись, я еще попутных поищу.
Терентьев неторопливой деловитой походкой направился к машине, а парень принялся громко вопрошать:
– Кому на Московский? На Московский кому? Есть два места!
Терентьев, приблизясь к серой машине, обойдя ее два раза, словно прилаживаясь, наконец открыл переднюю дверцу, но передумал, закрыл и поместился на заднее сиденье.
Скоро прибежал шофер. Рывком распахнув дверцу, он нырнул за руль, еще не усевшись, завел мотор и, трогая с места, сказал:
– Порядок! Еще двое нашлись. С вещами. Сейчас мы их заберем.
Развернувшись по широкой дуге, он лихо, так, что взвизгнули тормоза, осадил машину у тротуара. Задние дверцы открылись разом с обеих сторон, и, не успев сообразить, что происходит, Терентьев оказался между двумя плотными молодыми людьми. И машина, свернув, быстро побежала по переулку. Молодые люди крепко сжимали ему запястья.
– Спокойно, – дружелюбно сказал тот, что сидел справа, и сунул руку к нему за борт пальто.
Там у Терентьева наспех был пришит длинный, узкий, как для белого батона, карман из холстины, а в кармане лежал тяжелый молоток.
Молодой человек извлек его и спокойно поинтересовался:
– Еще что есть?
– Ножик, – тонким голосом отвечал Терентьев.
– Ну и валенки! – весело сказал шофер и расхохотался.
– Где он?
– В пинжаке. В левом кармане, – оторопело, еще не придя в себя, сообщил Терентьев.
Молодой человек достал финку в самодельном сыромятном чехле, с наборной ручкой из разноцветного плексигласа – такие делали во времена войны…
Через полчаса Терентьев давал показания. Первый вопрос задал, правда, он сам:
– За что забрали?
Но спокойный грузный человек, сидевший перед ним за большим столом, на котором не было ничего, кроме чистого листа бумаги и черной авторучки, выдвинул боковой ящик, взял из него фотографию с фигурно обрезанными краями, показал ее Терентьеву и ответил своим вопросом:
– Когда и куда вы исчезли с Карпат?
Терентьев, помедлив, попросил попить.
– Спрашивайте. Буду говорить.
Он не запирался, не утаивал ничего.
Покончив с прошлым, перешли к тому, что Терентьев собирался сделать в Ленинграде. Ответы его были односложны, но вполне откровенны и исчерпывающи.
– Вот что, Терентьев, – сказал брезгливо человек, сидевший напротив, – вы поедете в Москву, как собирались сделать. Вы дадите оттуда телеграмму, что перевод получили. Потом вы поедете в тот город и найдете Корнеева. И будете поступать так, как они вам прикажут. Не вздумайте обмануть. Теперь вам никуда не уйти. Разделаться с вами мы им не дадим. Вас обязательно будут судить как государственного преступника.
Вот каким образом случилось, что Павел имел сомнительное удовольствие познакомиться с Терентьевым, а Надежда смог порадоваться телеграмме, содержавшей два слова: «Перевод получил».
…Василий Терентьев, ничем не примечательный низенький человек лет сорока пяти, неторопливый, даже медлительный в движениях, одетый в длинное зимнее пальто грязно-синего цвета с черным барашковым воротником, в шапке-ушанке солдатского образца, в черных валенках с галошами, вышел на вокзальную площадь в толпе пассажиров, приехавших из Пскова в Ленинград, и остановился, чтобы осмотреться.
Шоферы стоявших чуть поодаль легковых автомашин торопливо, как родных, кинулись встречать приехавших, предлагая услуги. Это были не таксисты, а обыкновенные «леваки».
Ловкий разбитной парень в пыжиковой шапке и потертой кожаной тужурке издалека крикнул стоявшему с полуоткрытым ртом Терентьеву:
– Эй, валенки! Поедем, что ли?
Терентьев поманил его рукой в темной толстой шерстяной перчатке. Парень подошел вразвалочку.
– Мне на Московский вокзал. Свезешь? – спросил Терентьев неожиданным для его обстоятельного облика тонким голосом.
– Рупь, – сказал парень, озорно поглядывая по сторонам.
Терентьев снял перчатку, хотел лезть в карман за деньгами.
– Да нет, ты что? – остановил его парень. – Так нельзя. Потом. Иди в машину. Во-о-он, серая, с того краю третья. Видишь? Ты иди садись, я еще попутных поищу.
Терентьев неторопливой деловитой походкой направился к машине, а парень принялся громко вопрошать:
– Кому на Московский? На Московский кому? Есть два места!
Терентьев, приблизясь к серой машине, обойдя ее два раза, словно прилаживаясь, наконец открыл переднюю дверцу, но передумал, закрыл и поместился на заднее сиденье.
Скоро прибежал шофер. Рывком распахнув дверцу, он нырнул за руль, еще не усевшись, завел мотор и, трогая с места, сказал:
– Порядок! Еще двое нашлись. С вещами. Сейчас мы их заберем.
Развернувшись по широкой дуге, он лихо, так, что взвизгнули тормоза, осадил машину у тротуара. Задние дверцы открылись разом с обеих сторон, и, не успев сообразить, что происходит, Терентьев оказался между двумя плотными молодыми людьми. И машина, свернув, быстро побежала по переулку. Молодые люди крепко сжимали ему запястья.
– Спокойно, – дружелюбно сказал тот, что сидел справа, и сунул руку к нему за борт пальто.
Там у Терентьева наспех был пришит длинный, узкий, как для белого батона, карман из холстины, а в кармане лежал тяжелый молоток.
Молодой человек извлек его и спокойно поинтересовался:
– Еще что есть?
– Ножик, – тонким голосом отвечал Терентьев.
– Ну и валенки! – весело сказал шофер и расхохотался.
– Где он?
– В пинжаке. В левом кармане, – оторопело, еще не придя в себя, сообщил Терентьев.
Молодой человек достал финку в самодельном сыромятном чехле, с наборной ручкой из разноцветного плексигласа – такие делали во времена войны…
Через полчаса Терентьев давал показания. Первый вопрос задал, правда, он сам:
– За что забрали?
Но спокойный грузный человек, сидевший перед ним за большим столом, на котором не было ничего, кроме чистого листа бумаги и черной авторучки, выдвинул боковой ящик, взял из него фотографию с фигурно обрезанными краями, показал ее Терентьеву и ответил своим вопросом:
– Когда и куда вы исчезли с Карпат?
Терентьев, помедлив, попросил попить.
– Спрашивайте. Буду говорить.
Он не запирался, не утаивал ничего.
Покончив с прошлым, перешли к тому, что Терентьев собирался сделать в Ленинграде. Ответы его были односложны, но вполне откровенны и исчерпывающи.
– Вот что, Терентьев, – сказал брезгливо человек, сидевший напротив, – вы поедете в Москву, как собирались сделать. Вы дадите оттуда телеграмму, что перевод получили. Потом вы поедете в тот город и найдете Корнеева. И будете поступать так, как они вам прикажут. Не вздумайте обмануть. Теперь вам никуда не уйти. Разделаться с вами мы им не дадим. Вас обязательно будут судить как государственного преступника.
Вот каким образом случилось, что Павел имел сомнительное удовольствие познакомиться с Терентьевым, а Надежда смог порадоваться телеграмме, содержавшей два слова: «Перевод получил».
Глава 18
Беда одна не приходит
Испытывая в эту зиму постоянную радость оттого, что одиночество ее кончилось, Мария все ждала и боялась, как бы не пришла беда. И вот, пожалуйста, так она и знала: Михаил сбил пешехода. Правда, до суда дело вряд ли дойдет, потому что виноват не Михаил, а сам пострадавший, но все равно душа болит. Единственное утешение – травма у парня оказалась не очень тяжелой. Мария дважды навещала его, носила яблоки, печенье, говорила с врачом. У парня был перелом бедренной кости, но врач назвал его удачным, потому что кость не расщепилась, парню семнадцать лет, бедро срастется.
Но так как беда одна не приходит, Мария ждала, что должна случиться еще какая-нибудь неприятность. Так оно и произошло. Едва Михаил немного успокоился после происшествия с парнем, как нагрянуло настоящее несчастье.
В тот вечер они собирались пойти в театр, но, когда Михаил встретил ее после работы, Мария поняла: ни о каком театре не может быть и речи. Михаил выглядел таким убитым, что у нее упало сердце. Он как будто постарел лет на десять.
– Что с тобой? – спросила она.
Он протянул ей синюю бумажку – это была повестка из прокуратуры. Явиться сегодня в пять вечера.
– Неужели все-таки?.. – Мария имела в виду дело с парнем.
– Нет, – сказал Михаил. – Думаю, что-то случилось с сестрой. Что-то серьезное. Сейчас объясню. Проводишь меня до прокуратуры?
До пяти времени еще оставалось много, пошли пешком. И вот что рассказал Михаил.
Вчера поздно вечером он позвонил в Ленинград сестре по домашнему телефону. Было часов одиннадцать, но никто ему не ответил. Он подумал, что, может быть, сестра с мужем ушли в кино или в гости. Но какое-то смутное предчувствие не давало ему покоя, и он решил во что бы то ни стало дозвониться, услышать голос сестры, хоть в час, хоть в два ночи. Вернулся на переговорный пункт в половине первого. Но и на этот раз квартирный телефон не отвечал.
Сегодня утром он позвонил по рабочему телефону. Произошел какой-то странный разговор. Женский голос ответил, что Воробьевой нет. Он спросил, когда она будет. Никогда, был ответ. Михаил попросил объяснить почему. Может, она уволилась? Нет, не уволилась. Так что же случилось? Ну, сказала женщина, такие вещи по телефону объяснять она не будет.
А дома Михаила ждала повестка…
У подъезда прокуратуры он попробовал уговорить Марию, чтобы она не ждала, это может затянуться. Но она осталась.
Целых два часа она ходила по тротуару взад-вперед, строя самые зловещие предположения. Было холодно, но зайти в прокуратуру Мария стеснялась. Наконец Михаил вышел.
Да, предчувствия не обманули его. Следователь попросил буквально по часам и минутам рассказать, что он делал с того момента, как узнал от участкового уполномоченного о существовании Нины Александровны Воробьевой, своей сестры. Михаилу нечего было ломать голову – каждый его шаг на виду, можно точно проверить.
На вопрос Михаила о сестре следователь ответил, что она убита. Когда Михаил пришел в себя, следователь сказал, чтобы он правильно понял этот вызов и допрос. Следствие обязано проверить все версии, кажущиеся возможными. Михаила, вероятно, вызовут еще не раз.
На протяжении недели его действительно вызывали еще дважды. И в последний раз следователь объявил, что Михаил может считать себя вне подозрений, и попросил от имени прокуратуры извинения за то, что вынуждены были его потревожить.
Михаил пытался звонить по вечерам в Ленинград на квартиру Нине, хотел поговорить с мужем, но телефон не отвечал. Михаил пошел к следователю, который его допрашивал, посоветоваться, узнать, почему не отвечает телефон. Следователь сказал, что свяжется с ленинградцами, и просил зайти завтра. Михаил зашел. Оказывается, Воробьев, муж его сестры, собирается менять квартиру, дома не бывает, живет у знакомых. Что касается намерения Михаила повидаться с Воробьевым, побывать на могиле сестры, то лично он, следователь, делать этого сейчас не советует. Сомнительно, чтобы Воробьев в глубине души не связывал убийство жены с неожиданно нашедшимся братом. Между прочим, именно он первый подал ленинградским следователям мысль проверить эту версию. Вряд ли ему будет приятно увидеть Михаила…
Мария, когда у них зашел разговор о поездке Михаила в Ленинград, сказала ему то же самое и почти в тех же выражениях. И он смирился.
На этом черная полоса у Марии, кажется, кончалась. С парнем, которого сбил Михаил, все уладилось. По поводу темной истории с сестрой подозрения с него сняты, и Мария с радостью наблюдала, как Михаил становится прежним, уверенным в себе человеком. Окончательно он стряхнул угнетавшее его беспокойство в тот день, когда они нечаянно попали в суд. А произошло это так.
Они гуляли, встретившись по обыкновению в четыре часа, после ее работы. Михаил был веселый. Вдруг он остановился и стал читать вывеску, на которой было написано: «Народный суд 2-го участка Заводского района». Михаил сказал: «Идея! Давай зайдем. Интересно же посмотреть, что бы могло со мной произойти. Никогда не бывал в суде. А ты?» Она тоже не бывала.
Залов было несколько, но дела слушались только в двух: в одном разводили мужа с женой, в другом судили вора. Публика – сплошь старушки и старики. Михаил выбрал второй зал.
Они немного опоздали к началу разбирательства, обвинительного заключения не слышали. Подсудимый – невзрачный коренастый человек с землистым лицом – отвечал на вопросы прокурора противным тонким голосом. Вероятно, дело было предельно ясное – весь процесс занял не более двадцати минут. Вор забрался в галантерейную палатку на углу Спортивной и Первомайского переулка и был задержан на месте преступления двумя прохожими – парнями с электролампового завода, которые сдали вора милиционеру. Парни эти присутствовали на суде в качестве свидетелей и тоже давали показания. Вору дали два года.
После суда Михаил стал еще беззаботнее. В тот вечер Мария вздохнула с облегчением: и вправду черная полоса кончилась, все переменилось.
Но так как беда одна не приходит, Мария ждала, что должна случиться еще какая-нибудь неприятность. Так оно и произошло. Едва Михаил немного успокоился после происшествия с парнем, как нагрянуло настоящее несчастье.
В тот вечер они собирались пойти в театр, но, когда Михаил встретил ее после работы, Мария поняла: ни о каком театре не может быть и речи. Михаил выглядел таким убитым, что у нее упало сердце. Он как будто постарел лет на десять.
– Что с тобой? – спросила она.
Он протянул ей синюю бумажку – это была повестка из прокуратуры. Явиться сегодня в пять вечера.
– Неужели все-таки?.. – Мария имела в виду дело с парнем.
– Нет, – сказал Михаил. – Думаю, что-то случилось с сестрой. Что-то серьезное. Сейчас объясню. Проводишь меня до прокуратуры?
До пяти времени еще оставалось много, пошли пешком. И вот что рассказал Михаил.
Вчера поздно вечером он позвонил в Ленинград сестре по домашнему телефону. Было часов одиннадцать, но никто ему не ответил. Он подумал, что, может быть, сестра с мужем ушли в кино или в гости. Но какое-то смутное предчувствие не давало ему покоя, и он решил во что бы то ни стало дозвониться, услышать голос сестры, хоть в час, хоть в два ночи. Вернулся на переговорный пункт в половине первого. Но и на этот раз квартирный телефон не отвечал.
Сегодня утром он позвонил по рабочему телефону. Произошел какой-то странный разговор. Женский голос ответил, что Воробьевой нет. Он спросил, когда она будет. Никогда, был ответ. Михаил попросил объяснить почему. Может, она уволилась? Нет, не уволилась. Так что же случилось? Ну, сказала женщина, такие вещи по телефону объяснять она не будет.
А дома Михаила ждала повестка…
У подъезда прокуратуры он попробовал уговорить Марию, чтобы она не ждала, это может затянуться. Но она осталась.
Целых два часа она ходила по тротуару взад-вперед, строя самые зловещие предположения. Было холодно, но зайти в прокуратуру Мария стеснялась. Наконец Михаил вышел.
Да, предчувствия не обманули его. Следователь попросил буквально по часам и минутам рассказать, что он делал с того момента, как узнал от участкового уполномоченного о существовании Нины Александровны Воробьевой, своей сестры. Михаилу нечего было ломать голову – каждый его шаг на виду, можно точно проверить.
На вопрос Михаила о сестре следователь ответил, что она убита. Когда Михаил пришел в себя, следователь сказал, чтобы он правильно понял этот вызов и допрос. Следствие обязано проверить все версии, кажущиеся возможными. Михаила, вероятно, вызовут еще не раз.
На протяжении недели его действительно вызывали еще дважды. И в последний раз следователь объявил, что Михаил может считать себя вне подозрений, и попросил от имени прокуратуры извинения за то, что вынуждены были его потревожить.
Михаил пытался звонить по вечерам в Ленинград на квартиру Нине, хотел поговорить с мужем, но телефон не отвечал. Михаил пошел к следователю, который его допрашивал, посоветоваться, узнать, почему не отвечает телефон. Следователь сказал, что свяжется с ленинградцами, и просил зайти завтра. Михаил зашел. Оказывается, Воробьев, муж его сестры, собирается менять квартиру, дома не бывает, живет у знакомых. Что касается намерения Михаила повидаться с Воробьевым, побывать на могиле сестры, то лично он, следователь, делать этого сейчас не советует. Сомнительно, чтобы Воробьев в глубине души не связывал убийство жены с неожиданно нашедшимся братом. Между прочим, именно он первый подал ленинградским следователям мысль проверить эту версию. Вряд ли ему будет приятно увидеть Михаила…
Мария, когда у них зашел разговор о поездке Михаила в Ленинград, сказала ему то же самое и почти в тех же выражениях. И он смирился.
На этом черная полоса у Марии, кажется, кончалась. С парнем, которого сбил Михаил, все уладилось. По поводу темной истории с сестрой подозрения с него сняты, и Мария с радостью наблюдала, как Михаил становится прежним, уверенным в себе человеком. Окончательно он стряхнул угнетавшее его беспокойство в тот день, когда они нечаянно попали в суд. А произошло это так.
Они гуляли, встретившись по обыкновению в четыре часа, после ее работы. Михаил был веселый. Вдруг он остановился и стал читать вывеску, на которой было написано: «Народный суд 2-го участка Заводского района». Михаил сказал: «Идея! Давай зайдем. Интересно же посмотреть, что бы могло со мной произойти. Никогда не бывал в суде. А ты?» Она тоже не бывала.
Залов было несколько, но дела слушались только в двух: в одном разводили мужа с женой, в другом судили вора. Публика – сплошь старушки и старики. Михаил выбрал второй зал.
Они немного опоздали к началу разбирательства, обвинительного заключения не слышали. Подсудимый – невзрачный коренастый человек с землистым лицом – отвечал на вопросы прокурора противным тонким голосом. Вероятно, дело было предельно ясное – весь процесс занял не более двадцати минут. Вор забрался в галантерейную палатку на углу Спортивной и Первомайского переулка и был задержан на месте преступления двумя прохожими – парнями с электролампового завода, которые сдали вора милиционеру. Парни эти присутствовали на суде в качестве свидетелей и тоже давали показания. Вору дали два года.
После суда Михаил стал еще беззаботнее. В тот вечер Мария вздохнула с облегчением: и вправду черная полоса кончилась, все переменилось.
Глава 19
Урок логики
Надежда был спокоен и уверен как никогда. Все вошло в норму. Единственное, что тревожило его, – внезапный отъезд Леонида Круга, подозрительно точно совпавший с посещением Дембовича, – разъяснилось. По его заданию Дембович съездил в район, зашел в здание, где проходили сборы киномехаников, видел Круга, а в первых числах марта был на седьмом километре, разговаривал с ним. Круг в самом деле был на курсах. Ровно месяц.
Снег в саду у Дембовича растаял, и однажды поздним вечером Надежда попросил его выкопать из-под яблони портативную рацию. Составив и зашифровав довольно подробное донесение и дождавшись назначенного для сеанса часа, он выехал далеко за город и во второй раз за полгода пребывания в Советском Союзе вышел в эфир. Надежда не слишком опасался, что его запеленгуют, – передача была скоростная, длилась каких-нибудь двадцать секунд, не больше.
В донесении Надежда описал в общих чертах события прошедших месяцев, дал объективную оценку своему положению, а в конце сообщил о том, что с Леонидом Кругом установлена связь, и просил на этот счет указаний.
В следующую ночь он работал на приеме, который длился всего десять секунд. После приема он с помощью маленькой приставки к рации прослушал развернутый текст сжатой радиограммы, а потом долго расшифровывал ее. Центр считал, что положение Надежды, как им представляется, позволяет приступить к исполнению двух заданий. Ориентировочно переброска Леонида Круга назначалась на вторую половину июня. К тому времени следует иметь пробы земли и воды, чтобы Круг взял их с собой. Детально разработанный план переброски Надежда получит ровно через месяц. Указывалось точное время, когда он должен будет в следующий раз работать на приеме.
Видеться с Кругом он не намеревался. Это было бы опрометчиво. Все можно сделать через Дембовича. А с Бекасом следовало встретиться как бы случайно и поговорить по душам.
Как-то в ясный вечер, когда солнце было уже на закате и капель, весь день звеневшая в городе, замолкла, а на карнизах домов морозец развесил хрустальные сосульки, Надежда подъехал на своей машине к хлебозаводу.
Снег в саду у Дембовича растаял, и однажды поздним вечером Надежда попросил его выкопать из-под яблони портативную рацию. Составив и зашифровав довольно подробное донесение и дождавшись назначенного для сеанса часа, он выехал далеко за город и во второй раз за полгода пребывания в Советском Союзе вышел в эфир. Надежда не слишком опасался, что его запеленгуют, – передача была скоростная, длилась каких-нибудь двадцать секунд, не больше.
В донесении Надежда описал в общих чертах события прошедших месяцев, дал объективную оценку своему положению, а в конце сообщил о том, что с Леонидом Кругом установлена связь, и просил на этот счет указаний.
В следующую ночь он работал на приеме, который длился всего десять секунд. После приема он с помощью маленькой приставки к рации прослушал развернутый текст сжатой радиограммы, а потом долго расшифровывал ее. Центр считал, что положение Надежды, как им представляется, позволяет приступить к исполнению двух заданий. Ориентировочно переброска Леонида Круга назначалась на вторую половину июня. К тому времени следует иметь пробы земли и воды, чтобы Круг взял их с собой. Детально разработанный план переброски Надежда получит ровно через месяц. Указывалось точное время, когда он должен будет в следующий раз работать на приеме.
Видеться с Кругом он не намеревался. Это было бы опрометчиво. Все можно сделать через Дембовича. А с Бекасом следовало встретиться как бы случайно и поговорить по душам.
Как-то в ясный вечер, когда солнце было уже на закате и капель, весь день звеневшая в городе, замолкла, а на карнизах домов морозец развесил хрустальные сосульки, Надежда подъехал на своей машине к хлебозаводу.