Страница:
Синельников знал, что на сегодня – и даже хоть до утра, как выразилась Манюня, ему хватит и того узелка, который Манюня дала ему в руки. Поэтому он позвал Виля и Володю и записал только самые необходимые сведения.
Вильгельм Михайлович Румеров – главный инженер автобазы № 2. 1942 года рождения. Женат, двое детей. Адрес такой-то, телефоны – домашний и рабочий такие-то.
Владимир Иванович Максимов – директор кинотеатра «Луч». 1945 года рождения. Женат, есть сын десяти лет (как он объяснил, жена и сын в данный момент отдыхают на Южном берегу Крыма). Адрес, телефоны…
Синельников позвонил в проходную, попросил постового пропустить товарищей Румерова и Максимова, а им сказал, что вызовет их для беседы в ближайшие дни. Оба покинули кабинет с величайшей благодарностью к товарищу инспектору. Она была настолько велика, что ни тот, ни другой не сказали «до свидания» ни Манюне, ни Славе.
Прежде чем начать разговор с оставшимися, Синельников позвонил дежурному по городу и попросил:
– Если поступит заявление от родных Перфильева, не сообщать пока, что он, возможно, утонул. Утро вечера мудренее.
Манюня сказала тихо, когда Синельников положил трубку:
– Да некому там заявлять.
– Почему же так? А жена?
– Она еще в семьдесят девятом умерла.
– И больше никого нет?
– У него только дочка, мне ровесница. А он у меня по две ночи ночевал. Чего ей за шнур хвататься?
Синельников понял, что на языке Манюни это означало хвататься за телефон. Положительно, она в своей откровенности не знала предела. Полистав блокнот и убедившись, что среди его страниц, густо заполненных адресами и телефонами, нет ни одной вырванной, Синельников сказал:
– Это не допрос, – но все же… – Он помолчал, подыскивая подходящую формулировку. – В общем, я кое о чем вас спрошу, и мы кое-что запротоколируем.
Он положил перед собой несколько синеватых разлинованных листов, взял ручку и заговорил казенным языком:
– Товарищ Коротков, почему деньги, лежавшие в кармане пиджака, принадлежавшего Перфильеву, вы отдали Луньковой?
Твердым голосом тот ответил:
– Ничего я ей не отдавал. Она сама и пиджак взяла, он на заднем сиденье валялся, сама и деньги взяла.
– Что ты врешь! – приподнявшись со стула, крикнула Манюня.
– Спокойно, – остановил ее Синельников. – Хорошо, Коротков. В таком случае зачем вы взяли блокнот Перфильева?
Он ответил, как бы злясь на самого себя:
– Не знаю. Просто так, сунул в карман, и все. Механически.
Тут позвонили из справочного бюро. Синельников записал: Перфильев Александр Антонович, 1931 года, родился в Смоленской области, проживает на улице Белинского, дом 6, квартира 28, телефон 3-49-49.
– Между прочим, вам сколько лет? – обратился он, отложив ручку, к Короткову.
– Двадцать девять.
– Давно дружите с Перфильевым?
Немного подумав, Слава ответил:
– Года два. Может, чуть больше.
– Перфильеву пятьдесят один. Что вас связывало?
Слава усмехнулся.
– Мало ли. – И, кивнув на Манюню, добавил: – Хотя бы вот она.
Синельников посмотрел на часы – было без пятнадцати одиннадцать. Он быстро вписал в лист протокола свои вопросы и полученные от Коротков а ответы и попросил Короткова прочесть и расписаться в том, что все записано правильно. Тот охотно это сделал.
– А сейчас вот что, – сказал Синельников. – Вы, Лунькова, где живете?
– Да тут рядом, на Ямковской.
– А вы? – обернулся он к Короткову.
– В гостинице «Юность».
– Кстати, я у вас документы не спрашивал. Паспорт можете показать?
– У администратора он, в «Юности».
– Тогда сделаем так. Сегодня уже поздно, спать пора. Попрошу вас обоих быть у меня утром в девять. Пропуск я закажу. А сейчас подъедем к гостинице, я там живу рядышком. Если не возражаете, конечно…
Слава не возражал. Они вышли из управления. Светлый «Жигуленок» Славы стоял на улице против проходной. Манюня попрощалась и быстро зашагала по пустынному тротуару, четко стуча своими высокими тонкими каблуками. По пути к гостинице Синельников договорился с Коротковым, что тот попросит у администратора свой паспорт на минутку, – мол, придрался инспектор ГАИ, – а он, Синельников, подождет его в машине. Не надо чтобы у администратора возникали по отношению к жильцу гостиницы всякие посторонние мысли.
Так и сделали.
Паспорт Короткова Владислава Николаевича, прописанный в Москве, оказался, насколько мог судить Синельников, без всяких подделок. Но он крепко держал в уме слова и тон Манюни Луньковой, когда она на вопрос о фамилии Короткова прибавила: «если не врет», и вскользь упомянутую шуточку Короткова насчет того, что Манюня «купнула» Перфильева. Он записал себе в книжку номер паспорта, когда и каким отделением милиции выдан и домашний адрес. А уходя, запомнил московский номер белого «Жигуленка».
Расставшись с Коротковым, он на автобусе проехал две остановки до управления и отправил по телетайпу запрос в Москву, в дежурную часть на Петровку, 38: проживает ли по данному адресу Коротков Владислав Николаевич и соответствуют ли истине сообщаемые сведения о паспорте, а также кому принадлежит автомобиль марки ВАЗ-2106 белого цвета, с номерным знаком таким-то и где он зарегистрирован. Просьба дать ответ к девяти часам утра.
Потом через дежурного связался по рации с экипажем патрульной машины, которая занимала квадрат, где располагается гостиница «Юность», и попросил присмотреть за белым «Жигуленком» с московским номером…
Глава 3. Тяжкий день
Вильгельм Михайлович Румеров – главный инженер автобазы № 2. 1942 года рождения. Женат, двое детей. Адрес такой-то, телефоны – домашний и рабочий такие-то.
Владимир Иванович Максимов – директор кинотеатра «Луч». 1945 года рождения. Женат, есть сын десяти лет (как он объяснил, жена и сын в данный момент отдыхают на Южном берегу Крыма). Адрес, телефоны…
Синельников позвонил в проходную, попросил постового пропустить товарищей Румерова и Максимова, а им сказал, что вызовет их для беседы в ближайшие дни. Оба покинули кабинет с величайшей благодарностью к товарищу инспектору. Она была настолько велика, что ни тот, ни другой не сказали «до свидания» ни Манюне, ни Славе.
Прежде чем начать разговор с оставшимися, Синельников позвонил дежурному по городу и попросил:
– Если поступит заявление от родных Перфильева, не сообщать пока, что он, возможно, утонул. Утро вечера мудренее.
Манюня сказала тихо, когда Синельников положил трубку:
– Да некому там заявлять.
– Почему же так? А жена?
– Она еще в семьдесят девятом умерла.
– И больше никого нет?
– У него только дочка, мне ровесница. А он у меня по две ночи ночевал. Чего ей за шнур хвататься?
Синельников понял, что на языке Манюни это означало хвататься за телефон. Положительно, она в своей откровенности не знала предела. Полистав блокнот и убедившись, что среди его страниц, густо заполненных адресами и телефонами, нет ни одной вырванной, Синельников сказал:
– Это не допрос, – но все же… – Он помолчал, подыскивая подходящую формулировку. – В общем, я кое о чем вас спрошу, и мы кое-что запротоколируем.
Он положил перед собой несколько синеватых разлинованных листов, взял ручку и заговорил казенным языком:
– Товарищ Коротков, почему деньги, лежавшие в кармане пиджака, принадлежавшего Перфильеву, вы отдали Луньковой?
Твердым голосом тот ответил:
– Ничего я ей не отдавал. Она сама и пиджак взяла, он на заднем сиденье валялся, сама и деньги взяла.
– Что ты врешь! – приподнявшись со стула, крикнула Манюня.
– Спокойно, – остановил ее Синельников. – Хорошо, Коротков. В таком случае зачем вы взяли блокнот Перфильева?
Он ответил, как бы злясь на самого себя:
– Не знаю. Просто так, сунул в карман, и все. Механически.
Тут позвонили из справочного бюро. Синельников записал: Перфильев Александр Антонович, 1931 года, родился в Смоленской области, проживает на улице Белинского, дом 6, квартира 28, телефон 3-49-49.
– Между прочим, вам сколько лет? – обратился он, отложив ручку, к Короткову.
– Двадцать девять.
– Давно дружите с Перфильевым?
Немного подумав, Слава ответил:
– Года два. Может, чуть больше.
– Перфильеву пятьдесят один. Что вас связывало?
Слава усмехнулся.
– Мало ли. – И, кивнув на Манюню, добавил: – Хотя бы вот она.
Синельников посмотрел на часы – было без пятнадцати одиннадцать. Он быстро вписал в лист протокола свои вопросы и полученные от Коротков а ответы и попросил Короткова прочесть и расписаться в том, что все записано правильно. Тот охотно это сделал.
– А сейчас вот что, – сказал Синельников. – Вы, Лунькова, где живете?
– Да тут рядом, на Ямковской.
– А вы? – обернулся он к Короткову.
– В гостинице «Юность».
– Кстати, я у вас документы не спрашивал. Паспорт можете показать?
– У администратора он, в «Юности».
– Тогда сделаем так. Сегодня уже поздно, спать пора. Попрошу вас обоих быть у меня утром в девять. Пропуск я закажу. А сейчас подъедем к гостинице, я там живу рядышком. Если не возражаете, конечно…
Слава не возражал. Они вышли из управления. Светлый «Жигуленок» Славы стоял на улице против проходной. Манюня попрощалась и быстро зашагала по пустынному тротуару, четко стуча своими высокими тонкими каблуками. По пути к гостинице Синельников договорился с Коротковым, что тот попросит у администратора свой паспорт на минутку, – мол, придрался инспектор ГАИ, – а он, Синельников, подождет его в машине. Не надо чтобы у администратора возникали по отношению к жильцу гостиницы всякие посторонние мысли.
Так и сделали.
Паспорт Короткова Владислава Николаевича, прописанный в Москве, оказался, насколько мог судить Синельников, без всяких подделок. Но он крепко держал в уме слова и тон Манюни Луньковой, когда она на вопрос о фамилии Короткова прибавила: «если не врет», и вскользь упомянутую шуточку Короткова насчет того, что Манюня «купнула» Перфильева. Он записал себе в книжку номер паспорта, когда и каким отделением милиции выдан и домашний адрес. А уходя, запомнил московский номер белого «Жигуленка».
Расставшись с Коротковым, он на автобусе проехал две остановки до управления и отправил по телетайпу запрос в Москву, в дежурную часть на Петровку, 38: проживает ли по данному адресу Коротков Владислав Николаевич и соответствуют ли истине сообщаемые сведения о паспорте, а также кому принадлежит автомобиль марки ВАЗ-2106 белого цвета, с номерным знаком таким-то и где он зарегистрирован. Просьба дать ответ к девяти часам утра.
Потом через дежурного связался по рации с экипажем патрульной машины, которая занимала квадрат, где располагается гостиница «Юность», и попросил присмотреть за белым «Жигуленком» с московским номером…
Глава 3. Тяжкий день
Рано утром водолазы – их было двое – нашли труп мужчины метрах в полуторастах от впадения реки Маленькой в Большую. Он зацепился плавками за сучок затопленной коряги, запутался в ее мощном корневище, и потому его не унесло течением в Большую. Иначе водолазы так легко утопленника не обнаружили бы. Окончив свое невеселое дело, водолазы отбуксировали труп на катер, ожидавший их в устье Маленькой.
Как раз в это время Синельников приехал в управление и, не заходя к себе, поднялся в дежурную часть. Его ждали два сообщения. По телетайпу из Москвы пришла телеграмма: Коротков Владислав Николаевич 1953 года рождения действительно проживает по указанному адресу, сведения о паспорте верны, машина марки ВАЗ-2106 с указанным номерным знаком принадлежит ему и зарегистрирована в ГАИ Фрунзенского района. Все было правильно, Коротков не врал. Работает фотографом в системе бытового обслуживания в фотоартели.
Дежурный же дал Синельникову листок с записью сообщения, переданного ночью по рации экипажем патрульной машины. В нем было всего несколько строк: «В 0.30 белые „Жигули“ направились на улицу Белинского, остановились у дома № 6. Водитель вошел в дом и находился там пятнадцать минут. Затем вернулся к гостинице „Юность“».
Улица Белинского, 6 – это был адрес Александра Антоновича Перфильева. Маня Лунькова сказала, что у него есть дочь, ее ровесница… Понятно, что Коротков ездил ночью к ней. Но зачем? Тоже понятно – чтобы сказать о несчастье с отцом. Но почему не позвонил, а поехал? Такие безрадостные, горькие вещи людям всегда легче сообщать именно по телефону. Во всяком случае, телефонным разговором легче подготовить человека к страшной для него вести…
Рассуждая так, Синельников медленно шел путаным коридором управления, спускался с этажа на этаж боковыми лестницами, где не было лифтов. А когда добрался до своего кабинета, у него созрело решение немедленно проверить одну неясно мелькнувшую неприятную догадку. Но для этого ему необходимо точно знать, что Перфильев утонул. Едва вошел в кабинет, зазвонил телефон.
– Алексей, для тебя есть новости, – услышал он голос дежурного. – В Маленькой обнаружили утопленника, мужчина лет под шестьдесят.
– В чем одет, тебе сказали?
– Все записано. На трупе только плавки. Черные в голубую полоску.
– Спасибо.
Положив трубку, Синельников достал из сейфа папку, вынул листок с адресом и телефоном Перфильева и набрал номер 3-49-49: теперь он мог проверить неприятную догадку. Ему ответил не очень приветливый, но чисто и нежно звучавший девичий голос.
– Это квартира Перфильева? – спросил Синельников.
– Да. Кто говорит?
– Инспектор угрозыска Синельников. Вы дочь Перфильева?
– Да, – с ноткой удивления подтвердила она.
– Простите, не знаю имени…
– Елена. А что случилось?
В глубине души Синельников желал, чтобы его догадка оказалась пустым вымыслом, но, увы, она, кажется, начинала подтверждаться.
– У вас дома все в порядке?
– В каком смысле? – уже с настороженностью уточнила она.
– Ну, например, с отцом.
– Он сегодня не ночевал, но тут ничего особенного. Бывало и раньше.
Так, значит, Мария Лунькова правильно разобралась в ситуации, когда говорила, что дочь может и не беспокоиться по поводу долгого отсутствия отца.
– Вы чем занимаетесь, Елена Александровна?
– Вообще? Или в данную минуту?
– Вообще, конечно.
– Но что с отцом? – сердито спросила она. – Вы делаете какие-то странные намеки…
– Вам лучше приехать ко мне в управление. Если вы должны быть на работе, это неважно, я дам вам справку.
– Я студентка, окончила четвертый курс технологического, – раздраженной скороговоркой объяснила она. – Наш стройотряд в следующий четверг едет на БАМ.
– Нужно поговорить. Жду вас в управлении внутренних дел. Знаете, где мы находимся?
– Разумеется. Это совсем недалеко от нас.
– Моя комната двести восемнадцать, на втором этаже. Я скажу, чтобы вас пропустили. Только не забудьте взять паспорт.
– Когда я должна быть?
– Чем скорее, тем лучше. Приезжайте прямо сейчас.
– Хорошо…
Было над чем подумать после этого разговора. Одно из двух: или Коротков не сказал Елене Перфильевой о гибели отца, или сказал. Если не сказал, то для его ночной поездки имелись какие-то иные важные причины. И вообще при этом варианте возникали, как выражался Синельников, вопросы с длинными шлейфами. Что же за тип этот красавчик Слава, если может, зная о несчастье с отцом, приехать на пятнадцатиминутное экстренное свидание с его дочерью и ни словом не обмолвиться о случившемся? Если же он все-таки сказал, тогда только что происшедший разговор с Еленой Перфильевой не укладывался у Синельникова в голове. Как может дочь, осведомленная о трагедии с отцом, столь хладнокровно разыгрывать неведение? Синельникову этот вариант представлялся чудовищным. Он отказывался от мысли, что девушка в двадцать один год способна на столь кощунственный цинизм. Но профессионально он не имел права не допускать такого варианта…
Чтобы не терять времени в ожидании своих посетителей, он взял чистый лист бумаги и шариковую ручку и, немного поразмыслив, начал писать. Нужно было поставить перед судебно-медицинской экспертизой несколько вопросов. Первый самый обычный: что явилось непосредственной причиной смерти? Второй: каково было состояние жизненно важных органов – сердца и головного мозга – в момент, предшествовавший смерти? Третий: каково количество посторонней жидкости в легких утонувшего? Четвертый: каково содержание алкоголя в организме? И наконец, пятый, выглядевший несколько необычно: учитывая состояние сердца и головного мозга, способен ли был утонувший в период последнего времени, непосредственно предшествовавшего смерти, двигаться самостоятельно? Синельников пока не решил признаться самому себе, что в уме его вырисовывается версия, вся правота или неправота которой определится ответом на третий и пятый вопросы.
Тяжко начинается денек, подумалось Синельникову, тяжким он и будет.
Елена Перфильева пришла без десяти девять. Она была такая же высокая и яркая, как и Мария Лунькова, чем-то на нее похожа, но заметно интеллигентнее. Серые глаза ее глядели прямо и строго.
– Что с отцом? – спросила она от порога, едва прикрыв дверь.
– Вы садитесь. – Синельников пододвинул ей стул, она села. Он, стоя сзади и держась за спинку стула, сказал тихо: – Отец ваш утонул.
Она резко обернулась к нему, и он увидел, как побелело ее нежно-розовое лицо.
– Что?! Не может быть! – дрожащими губами произнесла она, и это было похоже на то, когда люди в ужасе кричат шепотом.
– Сожалею, но это так. При каких обстоятельствах, я еще не могу вам точно сказать…
– Но где он? Где его… его тело? Его же нашли?
– Безусловно. И вам предстоит опознать труп отца. У вас в городе родные есть?
Она не плакала, но по всему ее виду Синельников чувствовал, что с нею происходит нечто такое, чего не выплачешь никакими слезами. Она, видимо, не расслышала его последних слов, и он повторил:
– Есть у вас в городе родные?
– Тетка, – ответила она, – сестра отца.
– Она работает?
– Да.
– Где?
– На текстильном комбинате.
– А фамилия?
– Степанова. Евдокия Антоновна.
– Адрес?
– На Панфиловской, дом четыре… Квартиру не помню…
Синельников записал и, поглядев на понуро сидевшую девушку, предложил:
– Знаете что, я сейчас вызову вашу тетю, и в морг вы поедете вместе. Так, наверное, будет лучше?
– Наверное, – согласилась она с полным безразличием.
Синельников положил бумаги в сейф, запер его.
– Вы посидите тут минут пять, я быстро все организую.
Захватив лист, на котором был записан составленный им вопросник для судебно-медицинской экспертизы. Синельников вышел в коридор и увидел Лунькову и Короткова. Они стояли у стены шага на три друг от друга и видно, о чем-то разговаривали – о чем-то неприятном судя по выражению лиц, – но при его появлении умолкли.
Оба с ним вежливо поздоровались, а он попросил подождать минут десять.
Вернулся Синельников раньше и опять попросил Лунькову и Короткова подождать еще немного.
Елена сидела в той же позе, как он ее оставил.
– За Евдокией Антоновной послали машину, – сказал Синельников и, помолчав, осторожно спросил: – Можно мне задать вам только один вопрос, Елена Александровна?
– Пожалуйста.
– У отца не было каких-нибудь неприятностей?
Он тут же выругал себя за бессердечность, потому что считал бессердечным в такие вот моменты спрашивать человека о вещах, касающихся криминальных дел (а в том, что здесь явный криминал, он уже не сомневался).
– Не знаю, – по-прежнему бесстрастно отвечала она. – В последнее время пил не в меру. С какими-то сопливыми девчонками гулял.
– Не будем об этом, извините, – сказал он.
– Простите… – Она замялась на мгновение и спросила: – Могу его взять?.. Его тело…
– Разумеется. Завтра утром.
Главный свой вопрос к Елене Перфильевой – о чем говорила она со Славой, когда он приезжал к ней ночью на пятнадцать минут? – Синельников считал еще более несвоевременным. Он был очень рад, что его догадки насчет кощунственной игры в незнание оказались неверными. Скорей всего Коротков не сказал Елене, что ее отец утонул.
…Привезли Евдокию Антоновну Степанову. Это была женщина лет сорока пяти, полная, с добрым выражением лица. Синельников обратил внимание, что поздоровалась она со своей племянницей довольно сухо, не по-родственному. Но ему было пока не до оттенков. Он отправил тетю и племянницу в морг и пригласил из коридора Марию Лунькову. Сев напротив него к столу, Лунькова попросила разрешения закурить. Она была свежа и подтянута, от вчерашнего никакого следа. Наверное, сладко спала. Синельников позавидовал, на что способна молодость, хотя ему самому едва сравнялось двадцать семь. Лунькова держала сигарету не изящно – в кулаке, как это делают тайком курящие мальчишки: она прятала свои ногти со странным коричневатым налетом.
– Хотите, погадаю? – спросил Синельников и улыбнулся.
Она была настроена дружелюбно и улыбнулась в ответ.
– Вы колдун?
– Не совсем, но могу спорить на коробку спичек, что вы на работе имеете дело с химикалиями.
Она посмотрела на ногти своей левой руки и даже покраснела. Но не обиделась, лишь сказала протяжно:
– Ага-а, все я-ясненько…
– А где работаете?
Она кивнула на дверь.
– У него.
– То есть как? Он что, начальник ваш? И что за учреждение?
– Кустарь-одиночка. Оформляет колхозы-совхозы.
– Что значит – оформляет? – Синельникову становилось все интереснее.
– Ну, доски Почета, лозунги, стенды всякие. И декорации для клуба может. По трафарету и плакаты делает. Вообще, большой мастер.
В голосе ее сквозила ирония, и это было Синельникову непонятно.
– А вы что делаете?
– Он фотографирует, я проявляю и печатаю.
– А лаборатория где?
– В Снегиревке, при клубе колхоза «Золотая балка».
– Туда ведь пятнадцать километров. На электричке добираетесь?
– Когда как. У него же машина.
– А почему вы сомневаетесь насчет его фамилии?
– Да не поймешь этого типа… Темнит… Один раз идем по улице, подходит дядька, солидный такой, говорит: «Здрасьте, Виктор Михалыч!» А какой он Виктор Михалыч?
– И давно вы у него?
– Второй год.
– А. раньше что делали?
– Училище закончила, медсестрой работала.
– А у него вы что же, на договоре?
– Какой договор?! Двести в месяц отваливает. Без налогов. И на праздники по сотне. Жить можно. А у медсестер зарплата – не разъедешься. Бабка моя больше, пенсию получает.
Синельникову захотелось сказать ей нечто нравоучительное – мол, теперешняя ее служба в стаж не засчитывается, а ведь надо думать о будущем, о старости… Но тут же ему самому стало смешно: разве может эта цветущая Манюня думать о собственной пенсии?
Он резко повернул разговор:
– Слава с Александром Антоновичем вчера не ссорились?
Она пожала плечами.
– Да нет вроде.
– А почему «вроде»?
Ее тонкие нарисованные брови чуть сдвинулись – это означало, что она нахмурилась. Тычком затушив в пепельнице окурок, она сказала:
– Конфискация… Я хотела конфисковать у Нинки «Наполеона»…
Это было как будто ни к селу ни к городу, но у Синельникова что-то екнуло в груди. Он спросил с несколько напускным недоумением:
– При чем здесь конфискация?
– Понимаешь… – Она прищелкнула досадливо пальцами и поправилась: Понимаете, Славка на Сашу чего-то бочку катил, а Саша сказал про какую-то конфискацию, и тогда я предложила взять у Нинки бутылку. Она одна из нее пила…
Он видел, что Мария Лунькова не то чтобы волновалась – она просто очень горячо вновь переживала вчерашний день. Сама того не подозревая, она давала Синельникову такие сведения, что он готов был расцеловать ее. Чтобы немного ее остудить, он задал вопрос попроще:
– А Нинка – это кто?
– Виля подруга, который на автобазе заворачивает.
– Припомните, пожалуйста, Мария… Вот прибежали вы на поляну, сказали компании, что Перфильеву плохо… Короткова там не было. А когда же он появился? И откуда?
Она подумала немного.
– Ну тут же и появился. Из кустов.
– Что значит – тут же? Через минуту, через две?
– Там же у нас крик был на лужайке… Не помню… Пока я рассказывала…
– Но с вами же тоже было плохо, вас минеральной водой отливали.
– Было дело, – мрачно согласилась она.
– А Коротков появился, когда вы уже в себя пришли?
– Ну да.
Значит, прикинул Синельников, Слава появился на поляне не менее как на пять минут позже Луньковой. А ей потребовалось на то, чтобы прийти с пляжа, две минуты – приблизительно столько прошло времени с мгновения, когда остальные услышали отдаленный крик. За пять минут много можно успеть, если человеку двадцать девять и он атлетического сложения…
– Вы вчера, когда мы ездили на место, говорили, что Перфильев упал и закричал, словно его ножом ударили. Вы не пробовали его поднять?
– Что вы?! – У нее даже округлились глаза от такого немыслимого предположения. – Он двигаться не мог. У него, наверно, инфаркт был. Я как-никак медучилище кончала.
В последних ее словах звучала некая легкая оскорбленность, и это понравилось Синельникову.
– Ну хорошо, Мария, на сегодня хватит. Я вас еще позову. – Он подписал ей пропуск и добавил: – Поставьте в двести второй комнате печать.
Когда она уже подошла к двери, он сказал:
– Между прочим, служба ваша у Короткова может и прекратиться.
Она сделала презрительный жест и ответила, не оборачиваясь:
– Подумаешь! Без работы не останусь. Медсестры нарасхват. Могу и на две ставки устроиться.
– Счастливый человек. Ну ладно, позовите его сюда.
Открыв дверь и выйдя в коридор, она молча показала Короткову рукой дескать, просят. Коротков был хмур, но вполне спокоен. Правда, по его подглазьям можно было заключить, что спал он эту ночь в отличие от Марии Луньковой несладко, если вообще спал.
– Знаете Владислав Николаевич, диковатая мысль у меня возникла, – сказал Синельников словно бы в раздумье. И, закурив, продолжал: – Друзья ваши, Румеров и Максимов, гуляли вчера от души. А вы ни капли в рот не взяли. Обидно, а? Лучше бы вам выпить.
– Не злоупотребляю. Я за рулем.
– Все мужчины были с такими красивыми женщинами, а вы без…
Синельников замолчал, решив молчать до тех пор, пока не заговорит сидевший перед ним самоуверенный, красивый и, судя по всему, весьма деловой и неглупый человек. Синельников, собственно, высказал сейчас вслух то, что подспудно служило исходной точкой складывавшейся у него версии. И сделал он это умышленно.
У Короткова хватит сообразительности понять, к чему все это клонится. Синельников ставил ловушки. Если его версия верна, то Коротков в эту минуту должен выработать для себя линию поведения: как реагировать на открытый ход? Сам Синельников ничем не рисковал, так как было совершенно ясно, что при любом варианте прямых улик в доказательство своей версии ему не добыть, а получению косвенных Коротков помешать не сможет.
Синельников, несмотря на молодость, имел уже некоторый опыт и знал цену молчания на допросах. Он даже развивал перед товарищами полушутя-полусерьезно идею шкалы, по которой можно с большой точностью определять, насколько успешно идет дознание. Не отвечает допрашиваемый на ключевой вопрос, скажем, тридцать секунд – значит, ты на правильном пути. Отвечает, не задумываясь, через две секунды – твой путь сомнителен.
Он докурил сигарету – стало быть, прошло не менее минуты, а Коротков все сидел, как прежде, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на колене, и глядел на черный пластмассовый стаканчик, из которого торчали давно не чиненные карандаши. Выражение лица его нисколько не изменилось, разве что чуть прищурились глаза.
Если рассчитывать по той самой шкале, то Коротков изобличал себя на сто двадцать процентов, но он, кажется, вообще не собирался рта раскрывать.
Наконец не выдержал Синельников.
– Чти же вы молчите?
– А вы меня ни о чем не спрашивали, – по-прежнему спокойно ответил Коротков.
Но Синельников все же уловил в его тоне, что не просто так он молчал – он раздумывал над предыдущими словами, и не напрасно раздумывал. И смысл их понял.
– Тогда ответьте на несколько вопросов. По возможности правду.
– Охотно.
– Все-таки отдавали вы Луньковой деньги Перфильева или нет?
– Отдавал.
– Почему вчера говорили: нет?
– Растерялся… Все-таки деньги… Мало ли что…
– Почему ей?
– Она их заслужила.
– У Перфильева есть дочь.
Тут Коротков опять задумался, но ненадолго.
– Простите, не знаю, как к вам обращаться, – сказал он.
– Меня зовут Алексей Алексеевич.
– Видите, какое дело, Алексей Алексеевич… Мы, конечно, с Леной знакомы, но как бы это вам сказать…
Он, казалось, подыскивал подходящие выражения, но Синельников отлично видел, что не в выражениях суть. Просто Коротков не заготовил ответа на этот вопрос.
– Ну-ну, вы знакомы – и что?
– Как бы я ей объяснил, откуда у меня отцовы деньги?
Это было крайне неубедительно.
– Вы не имели права брать из пиджака ни деньги, ни блокнот.
Коротков изменил позу – сел прямо.
– Виноват, Алексей Алексеевич. Не сообразил. – Самоуверенности у него заметно поубавилось, но смирение было неискренним.
– Чем вы занимаетесь? – смягчая тон, спросил Синельников.
– Художник. У меня договоры с колхозами. Наглядная агитация, декорации и прочее. Все совершенно законно, есть соответствующие документы.
– Но официально где-нибудь числитесь?
– На профсоюзном учете состою в Худфонде РСФСР. – И, усмехнувшись, Коротков прибавил: – Взносы плачу аккуратно.
– Это как понимать – Худфонд?
– Художественный фонд РСФСР. Раньше я работал в издательстве. Четыре года.
– А вы имеете право нанимать рабочую силу?
Коротков смутился, но как-то деланно.
– Нет-нет… Но Маша меня просила… Умоляла…
Понимаете…
– А почему вы думаете, что она «купнула» Перфильева?
Этого вопроса Коротков, кажется, вообще не ожидал. Он передернул плечами, лицо его на секунду стало злым.
– Вот балаболка! – И голос его тоже звучал зло. – Она же дура набитая!.. Шутил я, понимаете? Шутил… Ну зачем ей Сашу топить?! Он же ее любил, понимаете?
– Хорошо, не будем трогать эту тему, – великодушно помог ему Синельников. – Сегодня я вас больше затруднять не буду, но вот какая штука. Вы должны быть в городе, потому что можете в любой момент понадобиться нам. Я могу, конечно, оформить в прокуратуре подписку о невыезде, но, по-моему, это лишнее. Лучше так договориться, по-джентльменски. Вы как думаете?
– По-моему, тоже, – заметно огорченный словами о невыезде, совсем уже смиренно согласился Коротков. – Но мне, видите ли, необходимо раза два-три съездить в колхозы. Обязательства…
Как раз в это время Синельников приехал в управление и, не заходя к себе, поднялся в дежурную часть. Его ждали два сообщения. По телетайпу из Москвы пришла телеграмма: Коротков Владислав Николаевич 1953 года рождения действительно проживает по указанному адресу, сведения о паспорте верны, машина марки ВАЗ-2106 с указанным номерным знаком принадлежит ему и зарегистрирована в ГАИ Фрунзенского района. Все было правильно, Коротков не врал. Работает фотографом в системе бытового обслуживания в фотоартели.
Дежурный же дал Синельникову листок с записью сообщения, переданного ночью по рации экипажем патрульной машины. В нем было всего несколько строк: «В 0.30 белые „Жигули“ направились на улицу Белинского, остановились у дома № 6. Водитель вошел в дом и находился там пятнадцать минут. Затем вернулся к гостинице „Юность“».
Улица Белинского, 6 – это был адрес Александра Антоновича Перфильева. Маня Лунькова сказала, что у него есть дочь, ее ровесница… Понятно, что Коротков ездил ночью к ней. Но зачем? Тоже понятно – чтобы сказать о несчастье с отцом. Но почему не позвонил, а поехал? Такие безрадостные, горькие вещи людям всегда легче сообщать именно по телефону. Во всяком случае, телефонным разговором легче подготовить человека к страшной для него вести…
Рассуждая так, Синельников медленно шел путаным коридором управления, спускался с этажа на этаж боковыми лестницами, где не было лифтов. А когда добрался до своего кабинета, у него созрело решение немедленно проверить одну неясно мелькнувшую неприятную догадку. Но для этого ему необходимо точно знать, что Перфильев утонул. Едва вошел в кабинет, зазвонил телефон.
– Алексей, для тебя есть новости, – услышал он голос дежурного. – В Маленькой обнаружили утопленника, мужчина лет под шестьдесят.
– В чем одет, тебе сказали?
– Все записано. На трупе только плавки. Черные в голубую полоску.
– Спасибо.
Положив трубку, Синельников достал из сейфа папку, вынул листок с адресом и телефоном Перфильева и набрал номер 3-49-49: теперь он мог проверить неприятную догадку. Ему ответил не очень приветливый, но чисто и нежно звучавший девичий голос.
– Это квартира Перфильева? – спросил Синельников.
– Да. Кто говорит?
– Инспектор угрозыска Синельников. Вы дочь Перфильева?
– Да, – с ноткой удивления подтвердила она.
– Простите, не знаю имени…
– Елена. А что случилось?
В глубине души Синельников желал, чтобы его догадка оказалась пустым вымыслом, но, увы, она, кажется, начинала подтверждаться.
– У вас дома все в порядке?
– В каком смысле? – уже с настороженностью уточнила она.
– Ну, например, с отцом.
– Он сегодня не ночевал, но тут ничего особенного. Бывало и раньше.
Так, значит, Мария Лунькова правильно разобралась в ситуации, когда говорила, что дочь может и не беспокоиться по поводу долгого отсутствия отца.
– Вы чем занимаетесь, Елена Александровна?
– Вообще? Или в данную минуту?
– Вообще, конечно.
– Но что с отцом? – сердито спросила она. – Вы делаете какие-то странные намеки…
– Вам лучше приехать ко мне в управление. Если вы должны быть на работе, это неважно, я дам вам справку.
– Я студентка, окончила четвертый курс технологического, – раздраженной скороговоркой объяснила она. – Наш стройотряд в следующий четверг едет на БАМ.
– Нужно поговорить. Жду вас в управлении внутренних дел. Знаете, где мы находимся?
– Разумеется. Это совсем недалеко от нас.
– Моя комната двести восемнадцать, на втором этаже. Я скажу, чтобы вас пропустили. Только не забудьте взять паспорт.
– Когда я должна быть?
– Чем скорее, тем лучше. Приезжайте прямо сейчас.
– Хорошо…
Было над чем подумать после этого разговора. Одно из двух: или Коротков не сказал Елене Перфильевой о гибели отца, или сказал. Если не сказал, то для его ночной поездки имелись какие-то иные важные причины. И вообще при этом варианте возникали, как выражался Синельников, вопросы с длинными шлейфами. Что же за тип этот красавчик Слава, если может, зная о несчастье с отцом, приехать на пятнадцатиминутное экстренное свидание с его дочерью и ни словом не обмолвиться о случившемся? Если же он все-таки сказал, тогда только что происшедший разговор с Еленой Перфильевой не укладывался у Синельникова в голове. Как может дочь, осведомленная о трагедии с отцом, столь хладнокровно разыгрывать неведение? Синельникову этот вариант представлялся чудовищным. Он отказывался от мысли, что девушка в двадцать один год способна на столь кощунственный цинизм. Но профессионально он не имел права не допускать такого варианта…
Чтобы не терять времени в ожидании своих посетителей, он взял чистый лист бумаги и шариковую ручку и, немного поразмыслив, начал писать. Нужно было поставить перед судебно-медицинской экспертизой несколько вопросов. Первый самый обычный: что явилось непосредственной причиной смерти? Второй: каково было состояние жизненно важных органов – сердца и головного мозга – в момент, предшествовавший смерти? Третий: каково количество посторонней жидкости в легких утонувшего? Четвертый: каково содержание алкоголя в организме? И наконец, пятый, выглядевший несколько необычно: учитывая состояние сердца и головного мозга, способен ли был утонувший в период последнего времени, непосредственно предшествовавшего смерти, двигаться самостоятельно? Синельников пока не решил признаться самому себе, что в уме его вырисовывается версия, вся правота или неправота которой определится ответом на третий и пятый вопросы.
Тяжко начинается денек, подумалось Синельникову, тяжким он и будет.
Елена Перфильева пришла без десяти девять. Она была такая же высокая и яркая, как и Мария Лунькова, чем-то на нее похожа, но заметно интеллигентнее. Серые глаза ее глядели прямо и строго.
– Что с отцом? – спросила она от порога, едва прикрыв дверь.
– Вы садитесь. – Синельников пододвинул ей стул, она села. Он, стоя сзади и держась за спинку стула, сказал тихо: – Отец ваш утонул.
Она резко обернулась к нему, и он увидел, как побелело ее нежно-розовое лицо.
– Что?! Не может быть! – дрожащими губами произнесла она, и это было похоже на то, когда люди в ужасе кричат шепотом.
– Сожалею, но это так. При каких обстоятельствах, я еще не могу вам точно сказать…
– Но где он? Где его… его тело? Его же нашли?
– Безусловно. И вам предстоит опознать труп отца. У вас в городе родные есть?
Она не плакала, но по всему ее виду Синельников чувствовал, что с нею происходит нечто такое, чего не выплачешь никакими слезами. Она, видимо, не расслышала его последних слов, и он повторил:
– Есть у вас в городе родные?
– Тетка, – ответила она, – сестра отца.
– Она работает?
– Да.
– Где?
– На текстильном комбинате.
– А фамилия?
– Степанова. Евдокия Антоновна.
– Адрес?
– На Панфиловской, дом четыре… Квартиру не помню…
Синельников записал и, поглядев на понуро сидевшую девушку, предложил:
– Знаете что, я сейчас вызову вашу тетю, и в морг вы поедете вместе. Так, наверное, будет лучше?
– Наверное, – согласилась она с полным безразличием.
Синельников положил бумаги в сейф, запер его.
– Вы посидите тут минут пять, я быстро все организую.
Захватив лист, на котором был записан составленный им вопросник для судебно-медицинской экспертизы. Синельников вышел в коридор и увидел Лунькову и Короткова. Они стояли у стены шага на три друг от друга и видно, о чем-то разговаривали – о чем-то неприятном судя по выражению лиц, – но при его появлении умолкли.
Оба с ним вежливо поздоровались, а он попросил подождать минут десять.
Вернулся Синельников раньше и опять попросил Лунькову и Короткова подождать еще немного.
Елена сидела в той же позе, как он ее оставил.
– За Евдокией Антоновной послали машину, – сказал Синельников и, помолчав, осторожно спросил: – Можно мне задать вам только один вопрос, Елена Александровна?
– Пожалуйста.
– У отца не было каких-нибудь неприятностей?
Он тут же выругал себя за бессердечность, потому что считал бессердечным в такие вот моменты спрашивать человека о вещах, касающихся криминальных дел (а в том, что здесь явный криминал, он уже не сомневался).
– Не знаю, – по-прежнему бесстрастно отвечала она. – В последнее время пил не в меру. С какими-то сопливыми девчонками гулял.
– Не будем об этом, извините, – сказал он.
– Простите… – Она замялась на мгновение и спросила: – Могу его взять?.. Его тело…
– Разумеется. Завтра утром.
Главный свой вопрос к Елене Перфильевой – о чем говорила она со Славой, когда он приезжал к ней ночью на пятнадцать минут? – Синельников считал еще более несвоевременным. Он был очень рад, что его догадки насчет кощунственной игры в незнание оказались неверными. Скорей всего Коротков не сказал Елене, что ее отец утонул.
…Привезли Евдокию Антоновну Степанову. Это была женщина лет сорока пяти, полная, с добрым выражением лица. Синельников обратил внимание, что поздоровалась она со своей племянницей довольно сухо, не по-родственному. Но ему было пока не до оттенков. Он отправил тетю и племянницу в морг и пригласил из коридора Марию Лунькову. Сев напротив него к столу, Лунькова попросила разрешения закурить. Она была свежа и подтянута, от вчерашнего никакого следа. Наверное, сладко спала. Синельников позавидовал, на что способна молодость, хотя ему самому едва сравнялось двадцать семь. Лунькова держала сигарету не изящно – в кулаке, как это делают тайком курящие мальчишки: она прятала свои ногти со странным коричневатым налетом.
– Хотите, погадаю? – спросил Синельников и улыбнулся.
Она была настроена дружелюбно и улыбнулась в ответ.
– Вы колдун?
– Не совсем, но могу спорить на коробку спичек, что вы на работе имеете дело с химикалиями.
Она посмотрела на ногти своей левой руки и даже покраснела. Но не обиделась, лишь сказала протяжно:
– Ага-а, все я-ясненько…
– А где работаете?
Она кивнула на дверь.
– У него.
– То есть как? Он что, начальник ваш? И что за учреждение?
– Кустарь-одиночка. Оформляет колхозы-совхозы.
– Что значит – оформляет? – Синельникову становилось все интереснее.
– Ну, доски Почета, лозунги, стенды всякие. И декорации для клуба может. По трафарету и плакаты делает. Вообще, большой мастер.
В голосе ее сквозила ирония, и это было Синельникову непонятно.
– А вы что делаете?
– Он фотографирует, я проявляю и печатаю.
– А лаборатория где?
– В Снегиревке, при клубе колхоза «Золотая балка».
– Туда ведь пятнадцать километров. На электричке добираетесь?
– Когда как. У него же машина.
– А почему вы сомневаетесь насчет его фамилии?
– Да не поймешь этого типа… Темнит… Один раз идем по улице, подходит дядька, солидный такой, говорит: «Здрасьте, Виктор Михалыч!» А какой он Виктор Михалыч?
– И давно вы у него?
– Второй год.
– А. раньше что делали?
– Училище закончила, медсестрой работала.
– А у него вы что же, на договоре?
– Какой договор?! Двести в месяц отваливает. Без налогов. И на праздники по сотне. Жить можно. А у медсестер зарплата – не разъедешься. Бабка моя больше, пенсию получает.
Синельникову захотелось сказать ей нечто нравоучительное – мол, теперешняя ее служба в стаж не засчитывается, а ведь надо думать о будущем, о старости… Но тут же ему самому стало смешно: разве может эта цветущая Манюня думать о собственной пенсии?
Он резко повернул разговор:
– Слава с Александром Антоновичем вчера не ссорились?
Она пожала плечами.
– Да нет вроде.
– А почему «вроде»?
Ее тонкие нарисованные брови чуть сдвинулись – это означало, что она нахмурилась. Тычком затушив в пепельнице окурок, она сказала:
– Конфискация… Я хотела конфисковать у Нинки «Наполеона»…
Это было как будто ни к селу ни к городу, но у Синельникова что-то екнуло в груди. Он спросил с несколько напускным недоумением:
– При чем здесь конфискация?
– Понимаешь… – Она прищелкнула досадливо пальцами и поправилась: Понимаете, Славка на Сашу чего-то бочку катил, а Саша сказал про какую-то конфискацию, и тогда я предложила взять у Нинки бутылку. Она одна из нее пила…
Он видел, что Мария Лунькова не то чтобы волновалась – она просто очень горячо вновь переживала вчерашний день. Сама того не подозревая, она давала Синельникову такие сведения, что он готов был расцеловать ее. Чтобы немного ее остудить, он задал вопрос попроще:
– А Нинка – это кто?
– Виля подруга, который на автобазе заворачивает.
– Припомните, пожалуйста, Мария… Вот прибежали вы на поляну, сказали компании, что Перфильеву плохо… Короткова там не было. А когда же он появился? И откуда?
Она подумала немного.
– Ну тут же и появился. Из кустов.
– Что значит – тут же? Через минуту, через две?
– Там же у нас крик был на лужайке… Не помню… Пока я рассказывала…
– Но с вами же тоже было плохо, вас минеральной водой отливали.
– Было дело, – мрачно согласилась она.
– А Коротков появился, когда вы уже в себя пришли?
– Ну да.
Значит, прикинул Синельников, Слава появился на поляне не менее как на пять минут позже Луньковой. А ей потребовалось на то, чтобы прийти с пляжа, две минуты – приблизительно столько прошло времени с мгновения, когда остальные услышали отдаленный крик. За пять минут много можно успеть, если человеку двадцать девять и он атлетического сложения…
– Вы вчера, когда мы ездили на место, говорили, что Перфильев упал и закричал, словно его ножом ударили. Вы не пробовали его поднять?
– Что вы?! – У нее даже округлились глаза от такого немыслимого предположения. – Он двигаться не мог. У него, наверно, инфаркт был. Я как-никак медучилище кончала.
В последних ее словах звучала некая легкая оскорбленность, и это понравилось Синельникову.
– Ну хорошо, Мария, на сегодня хватит. Я вас еще позову. – Он подписал ей пропуск и добавил: – Поставьте в двести второй комнате печать.
Когда она уже подошла к двери, он сказал:
– Между прочим, служба ваша у Короткова может и прекратиться.
Она сделала презрительный жест и ответила, не оборачиваясь:
– Подумаешь! Без работы не останусь. Медсестры нарасхват. Могу и на две ставки устроиться.
– Счастливый человек. Ну ладно, позовите его сюда.
Открыв дверь и выйдя в коридор, она молча показала Короткову рукой дескать, просят. Коротков был хмур, но вполне спокоен. Правда, по его подглазьям можно было заключить, что спал он эту ночь в отличие от Марии Луньковой несладко, если вообще спал.
– Знаете Владислав Николаевич, диковатая мысль у меня возникла, – сказал Синельников словно бы в раздумье. И, закурив, продолжал: – Друзья ваши, Румеров и Максимов, гуляли вчера от души. А вы ни капли в рот не взяли. Обидно, а? Лучше бы вам выпить.
– Не злоупотребляю. Я за рулем.
– Все мужчины были с такими красивыми женщинами, а вы без…
Синельников замолчал, решив молчать до тех пор, пока не заговорит сидевший перед ним самоуверенный, красивый и, судя по всему, весьма деловой и неглупый человек. Синельников, собственно, высказал сейчас вслух то, что подспудно служило исходной точкой складывавшейся у него версии. И сделал он это умышленно.
У Короткова хватит сообразительности понять, к чему все это клонится. Синельников ставил ловушки. Если его версия верна, то Коротков в эту минуту должен выработать для себя линию поведения: как реагировать на открытый ход? Сам Синельников ничем не рисковал, так как было совершенно ясно, что при любом варианте прямых улик в доказательство своей версии ему не добыть, а получению косвенных Коротков помешать не сможет.
Синельников, несмотря на молодость, имел уже некоторый опыт и знал цену молчания на допросах. Он даже развивал перед товарищами полушутя-полусерьезно идею шкалы, по которой можно с большой точностью определять, насколько успешно идет дознание. Не отвечает допрашиваемый на ключевой вопрос, скажем, тридцать секунд – значит, ты на правильном пути. Отвечает, не задумываясь, через две секунды – твой путь сомнителен.
Он докурил сигарету – стало быть, прошло не менее минуты, а Коротков все сидел, как прежде, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на колене, и глядел на черный пластмассовый стаканчик, из которого торчали давно не чиненные карандаши. Выражение лица его нисколько не изменилось, разве что чуть прищурились глаза.
Если рассчитывать по той самой шкале, то Коротков изобличал себя на сто двадцать процентов, но он, кажется, вообще не собирался рта раскрывать.
Наконец не выдержал Синельников.
– Чти же вы молчите?
– А вы меня ни о чем не спрашивали, – по-прежнему спокойно ответил Коротков.
Но Синельников все же уловил в его тоне, что не просто так он молчал – он раздумывал над предыдущими словами, и не напрасно раздумывал. И смысл их понял.
– Тогда ответьте на несколько вопросов. По возможности правду.
– Охотно.
– Все-таки отдавали вы Луньковой деньги Перфильева или нет?
– Отдавал.
– Почему вчера говорили: нет?
– Растерялся… Все-таки деньги… Мало ли что…
– Почему ей?
– Она их заслужила.
– У Перфильева есть дочь.
Тут Коротков опять задумался, но ненадолго.
– Простите, не знаю, как к вам обращаться, – сказал он.
– Меня зовут Алексей Алексеевич.
– Видите, какое дело, Алексей Алексеевич… Мы, конечно, с Леной знакомы, но как бы это вам сказать…
Он, казалось, подыскивал подходящие выражения, но Синельников отлично видел, что не в выражениях суть. Просто Коротков не заготовил ответа на этот вопрос.
– Ну-ну, вы знакомы – и что?
– Как бы я ей объяснил, откуда у меня отцовы деньги?
Это было крайне неубедительно.
– Вы не имели права брать из пиджака ни деньги, ни блокнот.
Коротков изменил позу – сел прямо.
– Виноват, Алексей Алексеевич. Не сообразил. – Самоуверенности у него заметно поубавилось, но смирение было неискренним.
– Чем вы занимаетесь? – смягчая тон, спросил Синельников.
– Художник. У меня договоры с колхозами. Наглядная агитация, декорации и прочее. Все совершенно законно, есть соответствующие документы.
– Но официально где-нибудь числитесь?
– На профсоюзном учете состою в Худфонде РСФСР. – И, усмехнувшись, Коротков прибавил: – Взносы плачу аккуратно.
– Это как понимать – Худфонд?
– Художественный фонд РСФСР. Раньше я работал в издательстве. Четыре года.
– А вы имеете право нанимать рабочую силу?
Коротков смутился, но как-то деланно.
– Нет-нет… Но Маша меня просила… Умоляла…
Понимаете…
– А почему вы думаете, что она «купнула» Перфильева?
Этого вопроса Коротков, кажется, вообще не ожидал. Он передернул плечами, лицо его на секунду стало злым.
– Вот балаболка! – И голос его тоже звучал зло. – Она же дура набитая!.. Шутил я, понимаете? Шутил… Ну зачем ей Сашу топить?! Он же ее любил, понимаете?
– Хорошо, не будем трогать эту тему, – великодушно помог ему Синельников. – Сегодня я вас больше затруднять не буду, но вот какая штука. Вы должны быть в городе, потому что можете в любой момент понадобиться нам. Я могу, конечно, оформить в прокуратуре подписку о невыезде, но, по-моему, это лишнее. Лучше так договориться, по-джентльменски. Вы как думаете?
– По-моему, тоже, – заметно огорченный словами о невыезде, совсем уже смиренно согласился Коротков. – Но мне, видите ли, необходимо раза два-три съездить в колхозы. Обязательства…