Шмелев Олег. Скатерть на траве

   – Вообще-то можно.
   – А как?
   – Например, надрезать ножом.
   – Ну а как же тогда ездить на машине без тормозов?
   – Я сказал – надрезать, а не перерезать. С надрезанными шлангами можно ездить при плавных торможениях довольно долго. Они лопаются лишь при резком, экстренном торможении.
   – Благодарю. А Короткова куда отвезли?
   – В первую городскую, – сказал майор.
   – Вы говорите, кроме ноги и руки, у него все в порядке?
   – Так определил доктор со «Скорой».
   Синельников обменялся с майором телефонами, обошел вокруг машины, обратив внимание, что вместо фары, которую Коротков разбил о сук в среду на прошлой неделе, вставлена новая, попрощался и уехал в город.

Глава 6. Выход на Клешню

   В больнице хирург сказал Синельникову, что побеседовать с Коротковым сегодня нельзя: он перенес довольно болезненные процедуры, ему дали снотворного, и теперь он будет спать до следующего утра. Завтра же пострадавший вполне сможет без ущерба для здоровья отвечать на любые вопросы. Так у Синельникова образовалось время, чтобы подвести предварительные итоги. Он позвонил следователю Журавлеву, который занимался этим делом, тот пришел к нему, и они обсудили положение.
   Что же получалось? Из того, что удалось собрать, общая картина предпо-ложительно складывалась так.
   Перфильев, имея возможность влиять на распределение фондируемых материалов, вступил в преступный сговор с директором базы Казалинским. Коротков подбирал подходящую клиентуру из лиц, добивавшихся этих фондируемых материалов, и служил посредником между ними и Перфильевым, а может быть, и между Перфильевым и Казалинским. С учетом личности Перфильева и образа его жизни до кончины жены не будет противоестественным предполагать, что он был втянут в преступные махинации Казалинским или Коротковым, использовавшими его малодушие и недостойное поведение.
   Не будучи человеком, без остатка потерявшим совесть, Перфильев в конце концов решил явиться с повинной. Это выглядит правдоподобно, если принять во внимание разговор между Перфильевым и Коротковым за скатертью-самобранкой, в котором упоминалось слово «конфискация», и пеказания Марии Луньковой о том, что Перфильев не исключал для себя в перспективе тюремное заключение.
   Сообщники, узнав о его намерениях, пытались отговорить Перфильева, но тщетно. Боясь возмездия – а оно должно быть самым суровым, – они видели один выход: убрать его. Возможно, именно для этого был организован пикник. Сердечный приступ облегчил Короткову его задачу.
   Коли главой преступной группы является Казалинский, легко объяснить автомобильную аварию – при условии, если экспертиза установит, что тормозные шланги на машине Короткова были надрезаны. Ковалев обнаружил излишки кровельного железа на базе и, может быть, обнаружит еще что-нибудь, но страшнее всего для Казалинского живой свидетель и соучастник. Излишки – это не смертельно…
   Версия выстраивалась стройная, вот только бы еще и доказать ее.
   Мария Лунькова говорила, что Перфильев боялся и ненавидел человека по прозвищу Клешня. Если установить его настоящее имя и если им окажется Казалинский – это будет просто подарок. В общем, сплошные «если»…
   О роли Короткова в гибели Перфильева можно лишь догадываться, и тут все останется именно на стадии догадок. Относительно того, что Коротков вдруг возьмет и признается в убийстве, Синельников иллюзий не питал.
   Иной вопрос – покушение на жизнь самого Короткова. Он не дурак, он, конечно, понимает, что предпочтительней оказаться под следствием по делу о хищениях, чем по делу об убийстве. Улик он не оставил, но все же нацеленность дознания именно на версию об убийстве несомненно почувствовал, и это должно его пугать…
   Синельников с Журавлевым условились, что завтра утром отправятся вместе в больницу к Короткову, но, прежде чем Журавлев ушел, Синельников позвонил по внутреннему телефону в ГАИ. Лейтенант, с которым он разговаривал там, на лужке, сообщил: экспертиза установила, что тормозные шланги имели надрезы, сделанные острым предметом; состояние вещества в месте надрезов позволяет определить, что они произведены совсем недавно, а когда именно – можно будет точно сказать по прошествии нескольких дней: для этого необходим специальный эксперимент.
   – Садись, – сказал Синельников поднявшемуся было Журавлеву. – Еще два звонка.
   Сначала он соединился, опять же по внутреннему телефону, с Ковалевым.
   – Скажи, пожалуйста, у Казалинского автомобиль есть?
   – «Жигули» последней модели.
   – Значит, он в устройстве мотора и всего прочего разбирается?
   – А кто его знает… У меня вот приятель лет двадцать машину держит, а умеет только баранку крутить. Свечи ему сосед по гаражу меняет.
   – Ну спасибо.
   Потом Синельников позвонил по городскому телефону Румерову.
   – Вильгельм Михайлович, прошу приехать ко мне. Буквально на пять минут.
   Румеров как бы даже обрадовался звонку.
   – Немедленно буду.
   – Посиди, – положив трубку, сказал Синельников Журавлеву. – Сейчас познакомишься с одним из взяткодателей. Все равно тебе с ним общаться придется.
   Едва Синельников кончил излагать Журавлеву подробности истории с тормозными шлангами и свои соображения по этому поводу, приехал Румеров. Как в последний свой визит сюда, он вошел в кабинет с улыбкой, всем своим видом показывая, что готов расшибиться в лепешку, лишь бы люди остались им довольны.
   – Надеюсь, Вильгельм Михайлович, вы никому не передавали содержание наших бесед? – спросил Синельников.
   – Как можно?! – воскликнул Румеров. – И вы же меня предупреждали.
   – Скажите, на машину Короткова новую фару у вас на базе ставили? – Румеров зарделся.
   – Вы же понимаете, товарищ Синельников, мне неудобно сразу ему во всем отказать… По-моему, так даже деликатнее… Мы были друзьями.
   – Когда ставили фару?
   – Позавчера.
   – А с Казалинским вы не дружите?
   – С Артуром Георгиевичем? Это нельзя считать дружбой. Скорее доброе знакомство.
   – Ему вы никаких услуг по автомобильной части не оказывали?
   Лицо Румерова сделалось пунцовым.
   – Представьте, он два дня назад попросил проверить развал колес. У нас это можно…
   – Когда он привел свою машину, машина Короткова была уже у вас на базе?
   – Он не сам приезжал. Какой-то молодой человек.
   – Но автомобиль Короткова уже был тогда на базе?
   – Да, – с некоторым испугом отвечал Румеров. – Разве что-нибудь случилось?
   Синельников не счел нужным оповещать его об аварии, он лишь заметил:
   – Поразительная вещь, Вильгельм Михайлович. Автобаза государственная, а вы ею распоряжаетесь, как личной. Вам это в голову никогда не приходило?
   У Румерова был глубоко страдальческий вид.
   – Это, конечно, нарушение… Но я же с вами откровенно…
   Действительно, было чему поражаться: этот сорокалетний дядя, по всей вероятности, всерьез полагал, что его откровенность вполне оправдывает нарушения.
   – Идите, Румеров, вас еще вызовут.
   Поглядев на закрывшуюся за Румеровым дверь, Журавлев сказал:
   – Теперь бы ножичек найти.
   – Недурно бы, – согласился Синельников.
   Он понимал, что Журавлев имеет в виду. Научно-технический отдел управления располагает лазерным микроанализатором, который позволяет определять химическое строение вещества на молекулярном уровне. Если найти нож, которым делались надрезы на тормозных шлангах, микроанализатор безошибочно выявит на нем следы вещества этих шлангов. Это для суда неопровержимое доказательство вещественное в буквальном, изначальном смысле слова.
   – Поискать бы в машине у Казалинского, – мечтательно продолжал Журавлев.
   – Придем мы с тобой к прокурору: мол, дайте, пожалуйста, санкцию на изъятие ножей и других режущих предметов из автомобиля, принадлежащего гражданину Казалинскому. А он нас спросит: на каких основаниях? Это же обыск.
   – Ну не квартиру же мы будем обыскивать. Подключим Ковалева и ГАИ – можно убедить прокурора.
   – Нет, сначала надо допросить Короткова. Посмотрим, что он нам даст.
   Был уже седьмой час. Синельников вытряхнул в газету окурки из пепельницы.
   – Пошли. Завтра в десять прямо у больницы, или как?
   – Можно, – согласился Журавлев и, остановившись у двери, оглянулся на Синельникова. – Одного не пойму: зачем надо было на автобазе шланги резать? Лишний след, лишние свидетели.
   – Коротков свой автомобиль у гостиницы «Юность» ставил. Там милицейский пост, там центральная стоянка патрульного экипажа. Там неудобно.
   Синельников не предусмотрел важной детали. Когда они пришли к главному врачу больницы и тот вызвал хирурга, чинившего травмы Короткова, выяснилось, что пострадавший находится в хорошем состоянии и его можно допрашивать, но выяснилось также, что лежит он в шестиместной палате, где, разумеется, никакой допрос недопустим. Поскольку одного больного перемещать легче, чем пятерых, Короткова перекатили в рентгеновский кабинет, не функционировавший в этот час. Кроме кривотолков в палате, это временное перемещение вызвало неудобства для медперсонала и для самого Короткова, но что поделаешь…
   Коротков, кажется, не был особенно испуган, увидев в рентгеновском кабинете уже знакомого ему Синельникова и незнакомого Журавлева.
   – Мы просим прощенья, но откладывать нельзя, – сказал Синельников.
   – Ничего, – вяло отозвался Коротков. – Мне, правда, спешить некуда…
   – Тогда начнем. Как вы считаете, почему отказали тормоза?
   Можно было по выражению лица догадаться, что не такой вопрос ожидал Коротков услышать в первую очередь: Синельников работает не в ГАИ.
   – Трудный случай, – ответил он, подумав. – Сам хотел бы знать…
   Синельников достал из папки копию акта экспертизы автоинспекции.
   – Вот тут объясняется причина. Читать можете?
   – Темновато, – сказал Короткой, беря лист. Шторы на окнах кабинета были задернуты, а лампочка светила тускло. Синельников отдернул штору на одном окне и снова стал слева у кровати, рядом с Журавлевым. Коротко прочел акт дважды и закрыл глаза.
   – Кому понадобилось резать шланги? – спросил Синельников. – Кто хотел вас угробить?
   Коротков вернул ему акт, но ничего не отвечал. Требовалось его подтолкнуть, и, следуя разработанному плану допроса, Синельников вынул из папки акт судебно-медицинской экспертизы, содержавший ответы на вопросник по поводу гибели Перфильева.
   – Прочтите еще и это.
   Долго читал Коротков, читал и перечитывал. Он ни разу не поднял взгляда на стоявших у его кровати, но Синельников испытывал странное ощущение, будто видит сквозь его приспущенные веки тайную работу мысли.
   Уже из одной последовательности вопросов Коротков, если он неглупый человек, должен понять, какие подозрения держат против него. Синельников пришел к нему не торговаться, но продешевить не хотел. Ему нужно было задушить заразу, которая, как жирное пятно, расползлась от этого раздавленного паука. У него в душе не было к Короткову ни капли жалости и сочувствия. Это не Манюня и не Перфильев.
   – Или я ошибаюсь, или Александр Антонович утонул не сам, – наконец вяло, как прежде, произнес Коротков.
   – Совершенно верно, – подтвердил Журавлев.
   Коротков поглядел на Синельникова, не обратив никакого внимания на Журавлева.
   – Думаете, утопил его я?
   – А вы как думаете? – не смягчая тона, спросил Синельников.
   – Зачем вы мне даете это читать?
   – Для информации.
   – Напрасно стараетесь. Никого я не топил. А вам утопленника повесить не на кого.
   – Вы, Коротков, наглее, чем я считал. И слову своему не хозяин. Мы же договаривались, что вы из города надолго отлучаться не будете, а поехали в Москву. Смотрите, как бы не пришлось ограничить сферу вашего передвижения.
   Коротков скривил губы.
   – Уже и так ограничили.
   – Повторяю вопрос: кто надрезал шланги?
   – Хулиганы какие-то, наверно.
   – В таком случае сообщу вам еще кое-что, также для информации. Александр Антонович называл вас своим «Отделом кадров», а вы его бесстыдно обманывали.
   – Каким образом?
   – Например, Румеров и Максимов дали вам по шестьсот рублей, а вы Александру Антоновичу отдали по четыреста. Или я опять на вас зря вешаю?
   Коротков молчал, и Синельников продолжил:
   – Не припомните ли вы, сколько получили от толкача из колхоза «Золотая балка» и от садового кооператива и сколько передали Перфильеву?
   Коротков молчал.
   – Однажды, – продолжал Синельников, – толкач дал вам две тысячи девятьсот рублей. Александр Антонович получил из них девятьсот. Куда девались остальные? Себе взяли?
   Коротков все еще молчал.
   – Так вы слишком много сами на себя навешаете. Тяжело нести. Поделитесь с Казалинским Артуром Георгиевичем. Легче станет.
   Коротков держал в правой руке акт судебно-медицинской экспертизы, и при упоминании имени Казалинского рука его непроизвольно сжалась, скомкав угол листа. Синельников осторожно высвободил лист, положил в папку и сказал:
   – Один мой коллега любит выражение «как из мохнатого одеяла». Я вам вытряхнул все именно как из мохнатого одеяла. По-прежнему будете молчать?
   Коротков пошевелил пальцами левой, сломанной руки, заключенной в гипс, и застонал. Может быть, хотел дать понять, что этот разговор его измучил. Журавлев сказал:
   – Если вам плохо или вы устали, мы можем уйти. Отдохните, после продолжим.
   – Чего уж там, – как бы даже снисходительно возразил Коротков. – Давайте все к разу.
   – Так и запишем. – Синельников сел за стол, стоявший в углу, у двери, ведущей в комнату, где проявляются рентгеновские снимки, и вынул из папки несколько синеватых разлинованных листов. – Относительно Перфильева отвечать будете?
   – Не надо, товарищ Синельников, все равно не подловите, – тем же тоном сказал Короткое.
   Синельников и сам знал, что тут пустой номер, он сделал эту попытку просто на всякий случай.
   – Хорошо, пусть Перфильев останется на вашей совести. Кто мог надрезать шланги?
   – Например, Казалинский.
   – Отвечайте точдо на вопросы. Почему «например»? Мог бы и еще кто-нибудь?
   – Ну Казалидский.
   – Это покушение на жизнь. Каковы мотивы? Почему он покушался?
   – А это вы у него спросите.
   – Вам мотивы неизвестны?
   – Пока нет.
   – Вы друзья?
   – Можно считать и так.
   – В каких отношениях были Перфильев и Казалинский?
   – В деловых. Водку вместе не пили.
   – С кем вы познакомились раньше – с Перфильевым или с Казалинским? – задал вопрос Журавлев.
   – Приблизительно в одно время.
   – А именно?
   – Три года назад.
   – Все-таки с кем раньше?
   Коротков помолчал, словно бы взвешивая значение этого вопроса, и, кажется, не сочтя его серьезным, ответил:
   – Ну, предположим, с Казалинским. Какая разница. – Синельников записал, посмотрел на Журавлева.
   – У тебя все? – И обратился к Короткову: – Вам Перфильев дал прозвище «Отдел кадров». Кого он звал Клешней?
   – Казалинского.
   Все, что надо было установить срочно, они установили. Синельников слова посмотрел на Журавлева, подмигнул ему, положил листы протокола на папку, подошел к кровати.
   – Прочтите и подпишите.
   Коротков взял протянутую шариковую ручку.
   – Я вам доверяю, товарищ Синельников. – Он подписал протокол, не читая.
   – На сегодня хватит, – сказал Журавлев. – Поправляйтесь, мы еще поговорим.
   Они вышли из больницы.
   – Да, ножичек нужен позарез, – задумчиво сказал Журавлев, сам не замечая, что сострил, хотя и не совсем умело.
   Это получилось смешно, но Синельников скрыл улыбку. Он относился к Журавлеву с уважением, и не по той только причине, что был лет на пятнадцать моложе. Журавлев был добрый человек и принадлежал к тому немногочисленному племени людей, над которыми легко подшутить и которые готовы поверить самой невероятной небылице.
   Зато в чисто профессиональной области он был на редкость трезвомыслящ, прозорлив и даже хитроумен. Самый продувной мошенник не смог бы его провести.
   Он умел добыть факты там, где, казалось, были одни химеры. Как это в нем сочеталось, никто понять не мог. Синельников, во всяком случае, был рад, что дело попало в руки Журавлева…
   Они сели в автобус и до управления ехали молча, а когда сошли, Синельников предложил:
   – Зайдем к Ковалеву?
   Журавлев, кажется, угадал его мысль.
   – Пожалуй. Возможно, у него все уже определилось с Казалинским.
   Ковалева они застали с телефонной трубкой в руке.
   – А я вам поочередно названиваю – нет и нет, – сказал он.
   – Как на базе? – спросил Синельников.
   – Там раскопали столько – всеми излишками кровельного железа не укроешь.
   – Что это вдруг Казалинский так крупно прокололся?
   – Сам не пойму. Последняя ревизия – я ж тебе, кажется, говорил проводилась три месяца назад. Тогда ничего не нашли.
   Они помолчали немного, а потом Синельников сказал, поднимаясь со стула;
   – Жалко выпадать из команды, но остальное не по моей части.
   Дальнейшее действительно не входило в сферу его деятельности. Он и так уже несколько – правда, совсем немного – вышел за рамки своих обязанностей в деле об утонувшем Перфильеве, которое теперь разрослось и приобрело совсем иной характер и окраску.
   – Не горюй. Мы тебя в курсе будем держать, – сказал не без иронии Ковалев.
   – Спасибо. Ты Казалинскому какую меру пресечения просить будешь?
   – Под стражу.
   Синельников повернулся к Журавлеву.
   – Короткову, надеюсь, тоже?
   – Пока мало оснований.
   – Они тут есть. А первым долгом очень тебе желаю ножичек отыскать.
   – Постараемся.
   – Какой еще ножичек? – заинтересовался Ковалев.
   – Он тебе разъяснит, – сказал Синельников и не упустил случая съязвить в ответ: – А вообще-то ножички – это не для тебя. Ты копайся в бумажках, вешай железки, считай усушки.
   Они пожелали друг другу удачи и разошлись.

Глава 7. Линия поведения

   Перед Журавлевым сидел Казалинский – плотного телосложения мужчина лет пятидесяти пяти, с загорелым лицом, с серыми усталыми, но недобро глядевшими глазами, с сединой на висках, в дешевом полушерстяном коричневом костюме. Пиджак был чуть тесноват ему в плечах, и, может быть, от этого он держался скованно, хотя по всем повадкам в нем чувствовался человек, привыкший не смущаться. При первой встрече он показался Журавлеву вполне интеллигентным, по крайней мере внешним видом и осанкой, но впечатление было ложным.
   – Что вы мне подсовываете какую-то липу? – грубым, густым баритоном произнес Казалинский и швырнул на стол три листа, скрепленных маленькой металлической скобочкой.
   Это было заключение экспертов научно-технического отдела о проведенном ими исследовании трех ножей и двух тормозных шлангов автомобиля марки «Жигули» с помощью лазерного микроанализатора.
   – Вы напрасно называете это липой, – спокойно и слегка назидательно заговорил Журавлев. – Суд, любой суд, будет считать это совершенно неопровержимым доказательством. Мой долг предостеречь вас от заблуждений. Вот, прошу вникнуть…
   У Журавлева на отдельном столике лежали под газетой три разномастных ножа: один – складной, второй – финский, с рукояткой в форме козьей ноги, третий самоделка, смастеренная из лезвия опасной бритвы, со сточенным обухом и наборной плексигласовой рукоятью. Журавлев откинул газету и продолжал таким тоном, словно читал лекцию:
   – …Вот смотрите. Эти ножи были изъяты у вас в присутствии понятых. Финка – в гараже, складной и бритва – в принадлежащей вам машине. Ни на одном из них, разумеется, нет видимых следов вещества тормозных шлангов. Но аппарат, производивший анализ, – очень точный и чувствительный аппарат. Он не обнаружил вещества шлангов на финке и складном, а на сделанном из бритвы обнаружил. Почему?
   – Мало чего он там обнаружит… Бред какой-то, – отмахнулся Казалинский.
   Журавлев был терпелив.
   – Хорошо, но все же постарайтесь усвоить – это заключение имеет для суда силу вещественного доказательства. – Он накрыл ножи газетой и продолжал: Скажу более. Следствие располагает еще одним заключением, а именно: надрез на шлангах сделан в тот самый день, когда принадлежащая Короткову машина находилась на автобазе номер два. Это установлено экспертизой совершенно точно. В тот же день вашу машину проверяли на автобазе – развал колес, не правда ли?
   – Да, ну и что? Я туда не приезжал.
   – Машину приводил какой-то молодой человек. Это он?
   – Так, попросил одного.
   – Кто он? Как фамилия?
   – Зовут Сашкой, а фамилию не знаю. Я его всего пару раз видел.
   – Где он живет?
   – Не знаю. Кажется, нездешний.
   – И так вот, без сомнений, доверили машину?
   – А что бы он с ней делать стал?
   – Для чего нужно было резать шланги?
   Казалинский подался вперед, вытянул перед собой руки ладонями вверх.
   – Вот и я спрошу: ну для чего мне резать эти проклятые шланги? Что мне моей базы мало? Еще и это на свою голову?
   – У вас были с Коротковым общие интересы?
   – Были.
   – Какого рода?
   – Известно какого: он мне записочки от Перфильева носил, я исполнял.
   – Вы хотите сказать, что хищения на базе производились по приказу Перфильева?
   – Не хочу. Уже сказал.
   – Значит, главным был Перфильев?
   – Неужели я?..
   Журавлев позвал из-за двери конвойного. Казалинского увели. У Журавлева была давно выработавшаяся манера – кончать допрос на болевой, как он называл, точке. Это часто помогало.
   Достав из сейфа личное дело Казалинского, он еще раз перечитал его.
   Из анкеты явствовало, что гражданин Казалинский 1928 года рождения, беспартийный, образование – семь классов, трудовой стаж с 1945 года – всю жизнь работал, имея дело с материальными ценностями. Он начинал учеником в мясном магазине и дослужился до поста директора овощного магазина. Под судом не был, но под следствием состоял. В трудовой книжке, где значилось, что он был уволен с должности директора по статье Кодекса законов о труде, записано, что ему отказано в праве занимать в торговых организациях должности, связанные с материальной ответственностью. В тот год Казалинский сменил специализацию и стал работать на различных складах и базах. А восемь лет назад сменил и место жительства и приехал сюда, в родной город Журавлева. На центральной базе он за это время прошел путь от кладовщика до директора.
   Журавлева вовсе не интересовало сейчас, кто его продвигал, хотя в делах подобного рода знать это бывает небесполезно. Существенное состояло в том, чтобы точно установить характер субординации в связке Перфильев – Короткой Казалннский. Это Журавлев считал чем-то вроде мерительного инструмента, с помощью которого можно выверить версию о покушении Казалинского на жизнь Короткова и в конце концов определить меру вины каждого.
   Чисто технической, если так можно выразиться, стороной деятельности преступной группы занимался Ковалев, и он быстро продвигался к окончанию. Журавлев должен был не отстать, поэтому он отказался от своего первоначального намерения отложить на несколько дней допросы Короткова, который лежал теперь в изоляторе для подследственных. Журавлев хотел дать ему как следует оправиться после аварии, но врач объяснил, что Короткова, если бы не переломы, хоть сию минуту можно зачислять в авиацию, так что никакими допросами ему не повредишь.
   Журавлев захватил кассетный магнитофон и отправился в изолятор. Кроме магнитофона, у него был небольшой чемоданчик, а в чемоданчике в числе других бумаг имелся один документ. Когда Короткова брали под стражу и переводили в изолятор, среди его вещей обнаружили старый, наверняка военных времен, кожаный кисет, пузатенький и неимоверно тяжелый, набитый под горло, перетянутое шелковым шнурком. В нем оказались перстни, брошки, серьги, браслеты и золотые десятирублевики царских времен. Опись содержимого кисета, лежавшая в чемоданчике, была важным документом.
   Он предвидел, что, несмотря на пренебрежительное к нему отношение, Коротков обрадуется его появлению, и не ошибся. Все подследственные стремятся к какой-то определенности и трудно переносят медленное течение следствия. Коротков не составлял исключения.
   Войдя в палату, Журавлев взял из-за стола стул, поближе подвинул его к кровати и спросил о самочувствии. Коротков не жаловался. Журавлев объяснил, что хочет записать допрос на магнитную ленту, но, может быть, лучше сначала просто поговорить откровенно?
   – Можно и поговорить, – охотно согласился Коротков.
   Журавлев поставил магнитофон на стол, не включив его, заложил руки за спину и прошелся вдоль кровати взад-вперед.
   – Вы, Коротков, при последней нашей встрече сказали инспектору Синельникову, что познакомились сначала с Казалинским, а потом уже с Перфильевым. Обрисуйте, пожалуйста, на какой почве произошло знакомство с Казалинским.
   Коротков здоровой рукой взъерошил свои и без того спутанные волосы и спросил:
   – Вы в колхозе «Золотая балка» с Сидоренковым говорили?
   – Нет, но я знаю, чем он занимается. С ним беседовал работник ОБХСС.
   – Ну так вот… Сидоренкову надо было десять кубометров стройматериалов достать. Он мне сказал, что директор базы Казалинский в принципе всегда готов это устроить, но он терпеть его не может, Сидоренкова то есть. Не хочет с ним связываться. А я ему неизвестен, со мной он согласится иметь деловые отношения. А я внакладе не останусь. Так говорил мне Сидоренков.