– Добрый вечер, принцесса!
Нисии нравилось такое ухаживание, и, пока Марио собирался, она охотно болтала с красавцем Бимбо.
– Принцесса, зайдите выпить чашечку кофе…
– А кто будет платить?
– Э, я устрою все бесплатно.
Покачивая бедрами, она входила в кафе, прислонялась к цинковой стойке и принималась растирать озябшие руки. Посетители, одни с явным неудовольствием, другие же наоборот, радуясь появлению молодой женщины, ждали, пока Бимбо с подчеркнутой вежливостью обслужит «принцессу». Нисия показывала в сторону клетки, где, словно на нашесте, восседал хозяин, и спрашивала:
– А если Леонардо будет ругаться?
– Я с ним расправлюсь!
Нисия находила, что Бимбо чертовски привлекательный мужчина. Все, что говорил этот буфетчик, было остроумно и вызывало взрывы хохота. Когда из внутреннего помещения появлялся Марио, закончивший работу, она покорно повисала на его руке. Бимбо, приплясывая, чтобы покрасоваться, провожал их до самой двери. Когда же парочка выходила на улицу, он, желая досадить Марио, долго стоял у входа и смотрел им вслед. Через несколько шагов женщина оборачивалась, чтобы полюбоваться ломаньем этого ловеласа.
Фирмино, любивший все уточнять, спрашивал:
– Уже скрылась за углом?
– Увы!
То, что Нисию покорил Куика, именно Куика, Бимбо рассматривал как личное оскорбление. Это было невероятно… Он не мог этого понять… У Марио не было ни денег, ни положения, ни умения поддерживать разговор, буквально ничего… Тщеславие Бимбо особенно было задето, когда в один из таких вечеров Фирмино, видя, как буфетчик в раздумье возвращается к стойке, оскалив зубы, сказал:
– Все страдаете? Ни к чему! Она хороша, да не по зубам косточка!
Бимбо позеленел от злости, и земля заколебалась у него под ногами. Он почувствовал себя так, будто Фирмино плюнул ему в душу.
– Послушайте, стоит мне только захотеть!..
И тогда между красавчиком и его коллегой было заключено молчаливое пари. На следующий день парикмахеры из салона «Синяя борода» единодушно заявили, что они ставят на Бимбо, только маникюрша со злости «болела» за Куику…
Нисия и Марио переезжали с места на место. Им довелось пожить и в бараках Татуапё и в лачугах Мооки, [3]перенести немало лишений. Случалось, что у молодой женщины неделями не было губной помады, крема для лица и лака для ногтей. И бедняжка стала упрекать своего сожителя:
– Куика, я живу, как мученица. Если бы вы меня любили, то устроили бы нашу жизнь по-настоящему. Другие ведь имеют возможность жениться. Гражданский брак обходится всего в двести крузейро, а церковный можно отложить до лучших времен. Не так ли?
Однако буфетчик в своей постоянной беготне от стойки к жилью и обратно был далек от того, чтобы думать о таких глупостях.
– Послушайте, Нисия, женитьба для бедняка – недоступная роскошь. Пусть этим занимаются богатые, которым жениться или разойтись – все равно что сменить белье. Я ведь не какой-нибудь халиф!
После таких слов Нисия перестала верить в искренность чувств своего возлюбленного, считая его эгоистом, неспособным поддержать ее в этой трудной жизни. Если раньше в ссорах они ограничивались колкостями, то теперь самая обычная просьба, вроде «дайте мне десять крузейро», или же безобидный ответ «вы думаете, что я сберегательная касса», вызывали целые потоки брани. «Ах вы такой… Ах вы эдакий…» «Ах так, в таком случае, вот вы какая!..»
После подобных сцен Нисия становилась угрюмой, а Марио поникал головой, снова ощущая у себя в петлице тыковку, испытывая младенческий страх перед миром.
Именно в это время им вновь пришлось освободить комнату, свалить весь свой скарб в кучу и оставить его на улице. И только через пару дней Марио и Нисия устроились в одной из предназначенных к сносу лачуг, на окраине города. Они будут жить здесь, не имея никаких гарантий на будущее, пока не появятся архитекторы и не прикажут снести хижины, на месте которых будет построена кондитерская фабрика; где-то в глубине страны уже засаживались обширные фруктовые плантации, чтобы обеспечить ее сырьем.
В этой хижине Марио и Нисии пришлось еще труднее: почти все, что им удавалось зарабатывать, уходило на дорогой транспорт, к тому же езда отнимала много времени. Подгоняемый страхом опоздать на работу, Марио торопливо завтракал в какой-нибудь закусочной…
Марио не нужно было смотреть на стенные часы, чтобы узнать, сколько остается до конца работы. Часами ему служил знакомый шарманщик. Он был пунктуален, как кредитор. Ровно в 5 часов 55 минут он появлялся в кафе и подходил к стойке. Буфетчик обслуживал его очень внимательно, ибо знал, что этот человек беден, стар и точен, как хронометр. Иногда Марио удавалось незаметно сунуть старику вместо одного два кусочка хлеба и намазать их маргарином; все это он делал только из человеколюбия, так как посетитель чаевых не давал.
Когда Марио работал до поздней ночи, Нисия, как и прежде, приходила к кафе в половине двенадцатого, возвращаясь из кино или от Людмилы, а то и просто после прогулки. Частенько за последнее время она старалась уязвить Марио, сказать ему что-нибудь неприятное:
– Знаете, Куика? К нам приходил Бимбо. Просил одолжить патефон, но я засмеялась ему в лицо… Ведь патефон – достояние порядочных людей, а кто я такая, чтобы иметь патефон? Будь он у нас, я бы давно его продала!
– Но почему же этот проходимец не попросил меня об этом в кафе?
– Да потому, Куика, что этот ловелас старается застать меня дома одну…
Другой на месте Марио свел бы счеты с соперником, поссорился со своей подругой и учинил скандал. Другой, но не Марио, которому опять почудилась тыковка в петлице, где другие носят камелию. Он в драку не лезет и благодарит бога, если его не замечают. Правда, еще никто не знает о его позоре, но может случиться, что скоро уличные мальчишки будут кричать ему вслед:
– Куика! Где твоя тыковка?
Он терпеливо переносил ухаживания Бимбо за своей возлюбленной. «Какой смысл бороться?» – спрашивал он себя. Мог ли он, несчастный, соперничать с красавцем Бимбо, перед щегольскими усиками которого не в силах была устоять ни одна женщина? Униженный Марио уже смирился с неизбежностью потери подруги и с болезненным отчаянием горько смеялся над своей злосчастной долей.
Однажды ночью они возвращались трамваем домой. Нисия была печальна и почти не разговаривала с Марио. Он попытался узнать причину ее настроения. Она ответила:
– Я не могу быть с вами счастлива… А я имею право на счастье. Я стремлюсь к нему. Но скажите, какое может быть счастье, если у меня нет квартиры с собственной мебелью?…
Марио был потрясен: сбывались его самые дурные предчувствия. Начиная с этой ночи, он, подобно мальчишке, взобравшемуся на забор футбольного стадиона, стал только зрителем финала своей любовной связи, единственной отрады в его убогой жизни.
Несколькими днями позже Нисия рассказала ему:
– Вы знаете? Бимбо уверяет, что вы не любите меня… Он клянется в этом.
– Где вы его встретили?
– На пикнике общества взаимопомощи в то воскресенье, когда вы из ревности не захотели поехать со мной…
– Ах вот как!..
А потом однажды вечером:
– Вы знаете, Куика, Бимбо сказал, что я заслуживаю большего внимания, чем вы мне уделяете.
– Вы опять его встретили?
– Да, сегодня утром на вокзале. Я прощалась с Людмилой, она уезжала с Пивелли в Рио. В это время подошел Бимбо. Он сказал, что пришел купить билет в… Я уже не помню куда…
Все это Марио вспоминал, трясясь в грузовике по дороге домой. Вдруг машина остановилась: поперек улицы застряла повозка. От толчка пассажиры попадали друг на друга. Марио словно проснулся. Кстати, он уже подъезжал к своей остановке. Пробравшись к заднему борту, он оперся о него рукой и спрыгнул. Повозку отодвинули с дороги, и грузовик медленно повез дальше около тридцати изнуренных, измученных людей.
Мороженое
Бродяга
Нисии нравилось такое ухаживание, и, пока Марио собирался, она охотно болтала с красавцем Бимбо.
– Принцесса, зайдите выпить чашечку кофе…
– А кто будет платить?
– Э, я устрою все бесплатно.
Покачивая бедрами, она входила в кафе, прислонялась к цинковой стойке и принималась растирать озябшие руки. Посетители, одни с явным неудовольствием, другие же наоборот, радуясь появлению молодой женщины, ждали, пока Бимбо с подчеркнутой вежливостью обслужит «принцессу». Нисия показывала в сторону клетки, где, словно на нашесте, восседал хозяин, и спрашивала:
– А если Леонардо будет ругаться?
– Я с ним расправлюсь!
Нисия находила, что Бимбо чертовски привлекательный мужчина. Все, что говорил этот буфетчик, было остроумно и вызывало взрывы хохота. Когда из внутреннего помещения появлялся Марио, закончивший работу, она покорно повисала на его руке. Бимбо, приплясывая, чтобы покрасоваться, провожал их до самой двери. Когда же парочка выходила на улицу, он, желая досадить Марио, долго стоял у входа и смотрел им вслед. Через несколько шагов женщина оборачивалась, чтобы полюбоваться ломаньем этого ловеласа.
Фирмино, любивший все уточнять, спрашивал:
– Уже скрылась за углом?
– Увы!
То, что Нисию покорил Куика, именно Куика, Бимбо рассматривал как личное оскорбление. Это было невероятно… Он не мог этого понять… У Марио не было ни денег, ни положения, ни умения поддерживать разговор, буквально ничего… Тщеславие Бимбо особенно было задето, когда в один из таких вечеров Фирмино, видя, как буфетчик в раздумье возвращается к стойке, оскалив зубы, сказал:
– Все страдаете? Ни к чему! Она хороша, да не по зубам косточка!
Бимбо позеленел от злости, и земля заколебалась у него под ногами. Он почувствовал себя так, будто Фирмино плюнул ему в душу.
– Послушайте, стоит мне только захотеть!..
И тогда между красавчиком и его коллегой было заключено молчаливое пари. На следующий день парикмахеры из салона «Синяя борода» единодушно заявили, что они ставят на Бимбо, только маникюрша со злости «болела» за Куику…
Нисия и Марио переезжали с места на место. Им довелось пожить и в бараках Татуапё и в лачугах Мооки, [3]перенести немало лишений. Случалось, что у молодой женщины неделями не было губной помады, крема для лица и лака для ногтей. И бедняжка стала упрекать своего сожителя:
– Куика, я живу, как мученица. Если бы вы меня любили, то устроили бы нашу жизнь по-настоящему. Другие ведь имеют возможность жениться. Гражданский брак обходится всего в двести крузейро, а церковный можно отложить до лучших времен. Не так ли?
Однако буфетчик в своей постоянной беготне от стойки к жилью и обратно был далек от того, чтобы думать о таких глупостях.
– Послушайте, Нисия, женитьба для бедняка – недоступная роскошь. Пусть этим занимаются богатые, которым жениться или разойтись – все равно что сменить белье. Я ведь не какой-нибудь халиф!
После таких слов Нисия перестала верить в искренность чувств своего возлюбленного, считая его эгоистом, неспособным поддержать ее в этой трудной жизни. Если раньше в ссорах они ограничивались колкостями, то теперь самая обычная просьба, вроде «дайте мне десять крузейро», или же безобидный ответ «вы думаете, что я сберегательная касса», вызывали целые потоки брани. «Ах вы такой… Ах вы эдакий…» «Ах так, в таком случае, вот вы какая!..»
После подобных сцен Нисия становилась угрюмой, а Марио поникал головой, снова ощущая у себя в петлице тыковку, испытывая младенческий страх перед миром.
Именно в это время им вновь пришлось освободить комнату, свалить весь свой скарб в кучу и оставить его на улице. И только через пару дней Марио и Нисия устроились в одной из предназначенных к сносу лачуг, на окраине города. Они будут жить здесь, не имея никаких гарантий на будущее, пока не появятся архитекторы и не прикажут снести хижины, на месте которых будет построена кондитерская фабрика; где-то в глубине страны уже засаживались обширные фруктовые плантации, чтобы обеспечить ее сырьем.
В этой хижине Марио и Нисии пришлось еще труднее: почти все, что им удавалось зарабатывать, уходило на дорогой транспорт, к тому же езда отнимала много времени. Подгоняемый страхом опоздать на работу, Марио торопливо завтракал в какой-нибудь закусочной…
Марио не нужно было смотреть на стенные часы, чтобы узнать, сколько остается до конца работы. Часами ему служил знакомый шарманщик. Он был пунктуален, как кредитор. Ровно в 5 часов 55 минут он появлялся в кафе и подходил к стойке. Буфетчик обслуживал его очень внимательно, ибо знал, что этот человек беден, стар и точен, как хронометр. Иногда Марио удавалось незаметно сунуть старику вместо одного два кусочка хлеба и намазать их маргарином; все это он делал только из человеколюбия, так как посетитель чаевых не давал.
Когда Марио работал до поздней ночи, Нисия, как и прежде, приходила к кафе в половине двенадцатого, возвращаясь из кино или от Людмилы, а то и просто после прогулки. Частенько за последнее время она старалась уязвить Марио, сказать ему что-нибудь неприятное:
– Знаете, Куика? К нам приходил Бимбо. Просил одолжить патефон, но я засмеялась ему в лицо… Ведь патефон – достояние порядочных людей, а кто я такая, чтобы иметь патефон? Будь он у нас, я бы давно его продала!
– Но почему же этот проходимец не попросил меня об этом в кафе?
– Да потому, Куика, что этот ловелас старается застать меня дома одну…
Другой на месте Марио свел бы счеты с соперником, поссорился со своей подругой и учинил скандал. Другой, но не Марио, которому опять почудилась тыковка в петлице, где другие носят камелию. Он в драку не лезет и благодарит бога, если его не замечают. Правда, еще никто не знает о его позоре, но может случиться, что скоро уличные мальчишки будут кричать ему вслед:
– Куика! Где твоя тыковка?
Он терпеливо переносил ухаживания Бимбо за своей возлюбленной. «Какой смысл бороться?» – спрашивал он себя. Мог ли он, несчастный, соперничать с красавцем Бимбо, перед щегольскими усиками которого не в силах была устоять ни одна женщина? Униженный Марио уже смирился с неизбежностью потери подруги и с болезненным отчаянием горько смеялся над своей злосчастной долей.
Однажды ночью они возвращались трамваем домой. Нисия была печальна и почти не разговаривала с Марио. Он попытался узнать причину ее настроения. Она ответила:
– Я не могу быть с вами счастлива… А я имею право на счастье. Я стремлюсь к нему. Но скажите, какое может быть счастье, если у меня нет квартиры с собственной мебелью?…
Марио был потрясен: сбывались его самые дурные предчувствия. Начиная с этой ночи, он, подобно мальчишке, взобравшемуся на забор футбольного стадиона, стал только зрителем финала своей любовной связи, единственной отрады в его убогой жизни.
Несколькими днями позже Нисия рассказала ему:
– Вы знаете? Бимбо уверяет, что вы не любите меня… Он клянется в этом.
– Где вы его встретили?
– На пикнике общества взаимопомощи в то воскресенье, когда вы из ревности не захотели поехать со мной…
– Ах вот как!..
А потом однажды вечером:
– Вы знаете, Куика, Бимбо сказал, что я заслуживаю большего внимания, чем вы мне уделяете.
– Вы опять его встретили?
– Да, сегодня утром на вокзале. Я прощалась с Людмилой, она уезжала с Пивелли в Рио. В это время подошел Бимбо. Он сказал, что пришел купить билет в… Я уже не помню куда…
Все это Марио вспоминал, трясясь в грузовике по дороге домой. Вдруг машина остановилась: поперек улицы застряла повозка. От толчка пассажиры попадали друг на друга. Марио словно проснулся. Кстати, он уже подъезжал к своей остановке. Пробравшись к заднему борту, он оперся о него рукой и спрыгнул. Повозку отодвинули с дороги, и грузовик медленно повез дальше около тридцати изнуренных, измученных людей.
Мороженое
Сойдя с грузовика, Марио вошел в бар, битком набитый посетителями, которые слушали репортаж по радио со стадиона «Пакаембу». Счет был 1: 0 в пользу хозяев поля. Диктор захлебывался:
– Минготе отбивает Пиндуке. Марекко бьет угловой. Кашаса ударяет по мячу, тот взлетает и падает у ног Футрика… который…
Рев возбужденной толпы на время заглушает голос диктора. Но вот он перекрывает вопли болельщиков и тянет до бесконечности:
– Г-о-о-о-о-о-о-о~о~о-л!
Судья дает свисток. Стадион превращается в базар: все кричат одновременно. Среди всеобщего шума явственно слышится наконец голос радиокомментатора:
– Зрители врываются на поле! Где судья? Судья сбежал! Держи вора!
Так обстояло дело не только на стадионе «Пакаембу».
Беспорядки охватили всю Бразилию. Там, где оказывалось два болельщика, сильный хватал за горло слабого. И здесь, в баре, слушатели разделились на две неистово кричащие группы.
Марио, далекий от всего происходящего, проталкиваясь сквозь толпу обезумевших болельщиков, добрался до стойки и попросил порцию мороженого.
Буфетчик, решивший, что это неуместная шутка, окинул Марио убийственным взглядом и стал соображать, стоит ли запустить бутылку, которая была у него в руке, в голову этого посетителя.
– Вам какого мороженого, приятель?
– Смородинного.
После такого ответа буфетчик понял, что перед ним сумасшедший, только этим и можно было объяснить его равнодушие к игре. К тому же, будь этот посетитель болельщиком команды-победительницы, против которой держал пари буфетчик, он никогда не заказал бы такой дешевый сорт мороженого. После столь глубокомысленного вывода, буфетчик попытался изобразить улыбку и принялся обслуживать посетителя.
Нисии нравилось смородинное мороженое, и не потому, что оно вкуснее, – она любила розовый цвет. Этот скромный подарок, который Марио преподносил ей, возвращаясь после работы домой, вошел в обычай еще с добрых старых времен. Пробираясь по узкой, поросшей травой уличке, обходя лужи, которые остались после прошедшего накануне дождя, Марио нес мороженое, держа его кончиками пальцев, как нежное воспоминание, как любимый цветок. Оно начало таять и испачкало ему руки. Наступил вечер, радиоприемники выкрикивали проклятия по адресу того самого «заслуженного» судьи, который не засчитал гол.
Марио шел и шел по улицам, на которых было светло, несмотря на отсутствие освещения. Наконец он остановился перед домом № 107. Отсюда начинался четвертый проезд, прежде замощенный цементом, теперь же изрытый ямами, которые живописно тянулись одна за другой. Впереди над дверью дома тускло мерцала двадцатипятисвечовая лампочка, при свете которой ничего нельзя было разобрать. Марио показалось, что он на выставке современной живописи.
Маленькие, позеленевшие от плесени домишки, зияющие оконными проемами и рамами без стекол, являли собой удручающее зрелище.
Марио подошел к четвертой лачуге справа, служившей пристанищем для него и Нисии. Она казалась мрачнее и заброшеннее других. На пороге, у двери, он нашел кастрюльку, дотронулся до нее тыльной стороной руки – кастрюлька была еще теплой. Почему же Нисия не внесла ее в комнату? Нет сомнения, соседский мальчик принес обед, постучал и, когда никто не ответил, поставил кастрюльку и ушел. К тому же ему не давали на чай…
Марио положил мороженое рядом с кастрюлей и стал искать ключ. «Нисия что-то долго гуляет», – подумал он.
Клейкими от мороженого пальцами Марио долго шарил в карманах пиджака и брюк, пока нашел ключ. Тогда он распахнул широкую створку двери, и перед ним предстала душная, темная комната. Где же Нисия? Он раскрыл настежь окно, зажег лампу, подвешенную на проволоке над столом, и мутный свет, проникнув через запыленное стекло, заполнил почти пустую каморку с голыми стенами. Всю обстановку ее составлял неуклюжий стол и три плетеных стула. Марио вернулся к двери, взял вафельный стаканчик с мороженым, уже превратившимся в розовую жижицу, и стал искать блюдце. На клетчатой скатерти стояла ваза для цветов из толстого стекла и две кофейных чашки. «Уж не заходил ли сюда Бимбо прощаться?…»
Все еще находясь в состоянии меланхолического созерцания, Марио машинально взглянул на лежавший под пустой алюминиевой сахарницей листок. Он был исписан каракулями, выведенными тем толстым карандашом, которым Нисия обычно подрисовывала брови и родимое пятнышко около рта, придававшее особую прелесть ее улыбке. Дрожащими руками Марио взял листок и начал читать.
Руки у него были мокрые. Он их вытер о край скатерти. Еще хуже – руки стали липкими. Он не знал, что с ними делать.
Он попытался рассмеяться, подобно паяцу, но рот его искривился в судорожной гримасе. Лицо исказилось и стало похожим на идиотскую маску человека, впервые плачущего в зрелом возрасте.
Растерянный, Марио вышел из комнаты. Вытирая платком руки, он размышлял: благодаря Нисии он перестал чувствовать свою никчемность. Позабыл о тыковке, которая виделась ему в петлице. Стал важным господином: начал читать газеты, верил их передовым статьям, прогнозам погоды и телеграммам с театра военных действий. Наконец стал таким, как все. Но сейчас, пораженный неожиданным ударом, он не мог себя сдержать. Все кончено, разбитое сердце универсальным клеем не склеишь.
А тут еще этот липкий налет сахара на пальцах! Ни за что нельзя взяться! Все прилипает, все пристает… Какая досада!
Марио покинул пустой, настежь раскрытый дом другим человеком.
Он снова ощущал у себя в петлице тыковку… Она покачивалась из стороны в сторону и снова делала его несчастным и униженным. Он решил не бороться, отдаться на волю судьбы и… будь что будет!..
Марио не вернулся в свое кафе. Он не хотел встречаться с сослуживцами, ибо Бимбо, как писала в записке Нисия, поспешил продемонстрировать им свою новую подругу, как вещественное доказательство одержанной победы. И какое прекрасное доказательство! Марио не вернулся ни в кафе, ни на тот проспект, ни даже в захудалые таверны, где обычно обедал с Нисией. Он был словно письмо без адреса, которое кто-то по рассеянности опустил в уличный почтовый ящик.
Марио исчез бесследно.
Он не забыл Нисию, но забыл самого себя.
Никто из знакомых нигде не встречал его, а если бы случайно и встретил, то не узнал бы: настолько Марио изменился.
Рубашка засалена, рваные ботинки покрыты грязью, из пиджака торчат куски подкладки, брюки протерлись на коленях. Пристанищем ему. служили грязные притоны; там среди бродяг всех мастей он стал своим человеком. Вместе с ними пил, вместе с ними напивался до потери сознания и вместе с ними, спустя несколько месяцев, был доставлен в полицию по обвинению в бродяжничестве.
Некоторые из арестованных, в том числе и Марио, полиции еще не были известны. Их собрали в дежурной комнате. Сидя на корточках в темном углу, Марио наблюдал за входящими и выходящими людьми. Появился агент. Его черные волосы были настолько напомажены и надушены, что, казалось, служили рекламой парфюмерии. Он сел на стул, широко расставил ноги и закурил сигарету. Случайно Марио бросил взгляд в его сторону.
– Бимбо!
Тот поднялся и удивленно посмотрел на человека, назвавшего его по имени. С трудом узнал Марио.
– Это вы, Куика! Так опустились, а!
Долгое время, глядя в упор друг на друга, они молчали, не зная, о чем говорить. Наконец Марио встал и невесело засмеялся:
– Вас тоже… задержали?
– Меня… задержали? Хорошенькое дело! Я сам задерживаю! Я не из тех скотов…
– А… значит, вы теперь шпик?
– Да… В полиции хорошо платят и нет Леонардо.
– А Нисия? – после некоторого колебания спросил Марио.
– Теперь она живет, прекрасно. Вы были шляпой, Куика! Такая женщина – это целое состояние! Правда, нужно уметь им управлять. Понимаете?… Она не для всякого…
Танцующей походкой вошел помощник комиссара Просперо и направился к Бимбо.
– Как хорошо, что я вас встретил… Разрешение подписано, можете отправляться на поиски. Для быстроты выезжайте ночью вместе со всеми.
– Нисия велела пригласить вас к себе. У нее сегодня кокада. [4]
Оба понимающе улыбнулись, затем Бимбо скрылся за дверью, ведущей в коридор. Просперо приступил к допросу задержанных. Лампа освещала его гладкую, словно головка сыра, лысину. Он долго смотрел на Марио, как бы стараясь опознать его.
– Первый раз здесь?
– Да, сеньор!
– Где-нибудь работали?
– Буфетчиком в 38-м кафе.
– Почему так опустились?
– Не знаю. Думаю, что из-за тыковки.
Просперо, ничего не понимая, решил, что перед ним сумасшедший. Он сделал движение рукой, из которого можно было заключить, что напрасно здесь людей не держат. Затем вызвал надзирателя Домингоса и приказал ему:
– Этого вшивого отпустить!
И Марио последовал за надзирателем. Однако, сделав несколько шагов, остановился и обернулся назад: правда ли это?
Просперо продолжал смотреть на него.
– Пошел вон, идиот! И никогда больше не попадай сюда!.. Слышишь?
– Минготе отбивает Пиндуке. Марекко бьет угловой. Кашаса ударяет по мячу, тот взлетает и падает у ног Футрика… который…
Рев возбужденной толпы на время заглушает голос диктора. Но вот он перекрывает вопли болельщиков и тянет до бесконечности:
– Г-о-о-о-о-о-о-о~о~о-л!
Судья дает свисток. Стадион превращается в базар: все кричат одновременно. Среди всеобщего шума явственно слышится наконец голос радиокомментатора:
– Зрители врываются на поле! Где судья? Судья сбежал! Держи вора!
Так обстояло дело не только на стадионе «Пакаембу».
Беспорядки охватили всю Бразилию. Там, где оказывалось два болельщика, сильный хватал за горло слабого. И здесь, в баре, слушатели разделились на две неистово кричащие группы.
Марио, далекий от всего происходящего, проталкиваясь сквозь толпу обезумевших болельщиков, добрался до стойки и попросил порцию мороженого.
Буфетчик, решивший, что это неуместная шутка, окинул Марио убийственным взглядом и стал соображать, стоит ли запустить бутылку, которая была у него в руке, в голову этого посетителя.
– Вам какого мороженого, приятель?
– Смородинного.
После такого ответа буфетчик понял, что перед ним сумасшедший, только этим и можно было объяснить его равнодушие к игре. К тому же, будь этот посетитель болельщиком команды-победительницы, против которой держал пари буфетчик, он никогда не заказал бы такой дешевый сорт мороженого. После столь глубокомысленного вывода, буфетчик попытался изобразить улыбку и принялся обслуживать посетителя.
Нисии нравилось смородинное мороженое, и не потому, что оно вкуснее, – она любила розовый цвет. Этот скромный подарок, который Марио преподносил ей, возвращаясь после работы домой, вошел в обычай еще с добрых старых времен. Пробираясь по узкой, поросшей травой уличке, обходя лужи, которые остались после прошедшего накануне дождя, Марио нес мороженое, держа его кончиками пальцев, как нежное воспоминание, как любимый цветок. Оно начало таять и испачкало ему руки. Наступил вечер, радиоприемники выкрикивали проклятия по адресу того самого «заслуженного» судьи, который не засчитал гол.
Марио шел и шел по улицам, на которых было светло, несмотря на отсутствие освещения. Наконец он остановился перед домом № 107. Отсюда начинался четвертый проезд, прежде замощенный цементом, теперь же изрытый ямами, которые живописно тянулись одна за другой. Впереди над дверью дома тускло мерцала двадцатипятисвечовая лампочка, при свете которой ничего нельзя было разобрать. Марио показалось, что он на выставке современной живописи.
Маленькие, позеленевшие от плесени домишки, зияющие оконными проемами и рамами без стекол, являли собой удручающее зрелище.
Марио подошел к четвертой лачуге справа, служившей пристанищем для него и Нисии. Она казалась мрачнее и заброшеннее других. На пороге, у двери, он нашел кастрюльку, дотронулся до нее тыльной стороной руки – кастрюлька была еще теплой. Почему же Нисия не внесла ее в комнату? Нет сомнения, соседский мальчик принес обед, постучал и, когда никто не ответил, поставил кастрюльку и ушел. К тому же ему не давали на чай…
Марио положил мороженое рядом с кастрюлей и стал искать ключ. «Нисия что-то долго гуляет», – подумал он.
Клейкими от мороженого пальцами Марио долго шарил в карманах пиджака и брюк, пока нашел ключ. Тогда он распахнул широкую створку двери, и перед ним предстала душная, темная комната. Где же Нисия? Он раскрыл настежь окно, зажег лампу, подвешенную на проволоке над столом, и мутный свет, проникнув через запыленное стекло, заполнил почти пустую каморку с голыми стенами. Всю обстановку ее составлял неуклюжий стол и три плетеных стула. Марио вернулся к двери, взял вафельный стаканчик с мороженым, уже превратившимся в розовую жижицу, и стал искать блюдце. На клетчатой скатерти стояла ваза для цветов из толстого стекла и две кофейных чашки. «Уж не заходил ли сюда Бимбо прощаться?…»
Все еще находясь в состоянии меланхолического созерцания, Марио машинально взглянул на лежавший под пустой алюминиевой сахарницей листок. Он был исписан каракулями, выведенными тем толстым карандашом, которым Нисия обычно подрисовывала брови и родимое пятнышко около рта, придававшее особую прелесть ее улыбке. Дрожащими руками Марио взял листок и начал читать.
«Куика, вы холодный человек! Вы эгоист! Вы не любите и никогда не любили меня. Поэтому я ухожу с Бимбо, который умолял меня об этом на коленях и сделает все, чтобы я была счастлива. Он хочет жениться на мне, понимаете?… Мы идем в кафе: он непременно хочет проститься с Фирмино. Не ищите меня и не вздумайте преследовать. Не попадайтесь мне на глаза. Если вы посмеете это сделать, я устрою скандал. Слышите?Марио продолжал смотреть на мороженое. Вафельный стаканчик раскис, мороженое растеклось по столу. Он швырнул стаканчик в окно, словно выбрасывал прошлое, непоправимое.
Нисия».
Руки у него были мокрые. Он их вытер о край скатерти. Еще хуже – руки стали липкими. Он не знал, что с ними делать.
Он попытался рассмеяться, подобно паяцу, но рот его искривился в судорожной гримасе. Лицо исказилось и стало похожим на идиотскую маску человека, впервые плачущего в зрелом возрасте.
Растерянный, Марио вышел из комнаты. Вытирая платком руки, он размышлял: благодаря Нисии он перестал чувствовать свою никчемность. Позабыл о тыковке, которая виделась ему в петлице. Стал важным господином: начал читать газеты, верил их передовым статьям, прогнозам погоды и телеграммам с театра военных действий. Наконец стал таким, как все. Но сейчас, пораженный неожиданным ударом, он не мог себя сдержать. Все кончено, разбитое сердце универсальным клеем не склеишь.
А тут еще этот липкий налет сахара на пальцах! Ни за что нельзя взяться! Все прилипает, все пристает… Какая досада!
Марио покинул пустой, настежь раскрытый дом другим человеком.
Он снова ощущал у себя в петлице тыковку… Она покачивалась из стороны в сторону и снова делала его несчастным и униженным. Он решил не бороться, отдаться на волю судьбы и… будь что будет!..
Марио не вернулся в свое кафе. Он не хотел встречаться с сослуживцами, ибо Бимбо, как писала в записке Нисия, поспешил продемонстрировать им свою новую подругу, как вещественное доказательство одержанной победы. И какое прекрасное доказательство! Марио не вернулся ни в кафе, ни на тот проспект, ни даже в захудалые таверны, где обычно обедал с Нисией. Он был словно письмо без адреса, которое кто-то по рассеянности опустил в уличный почтовый ящик.
Марио исчез бесследно.
Он не забыл Нисию, но забыл самого себя.
Никто из знакомых нигде не встречал его, а если бы случайно и встретил, то не узнал бы: настолько Марио изменился.
Рубашка засалена, рваные ботинки покрыты грязью, из пиджака торчат куски подкладки, брюки протерлись на коленях. Пристанищем ему. служили грязные притоны; там среди бродяг всех мастей он стал своим человеком. Вместе с ними пил, вместе с ними напивался до потери сознания и вместе с ними, спустя несколько месяцев, был доставлен в полицию по обвинению в бродяжничестве.
Некоторые из арестованных, в том числе и Марио, полиции еще не были известны. Их собрали в дежурной комнате. Сидя на корточках в темном углу, Марио наблюдал за входящими и выходящими людьми. Появился агент. Его черные волосы были настолько напомажены и надушены, что, казалось, служили рекламой парфюмерии. Он сел на стул, широко расставил ноги и закурил сигарету. Случайно Марио бросил взгляд в его сторону.
– Бимбо!
Тот поднялся и удивленно посмотрел на человека, назвавшего его по имени. С трудом узнал Марио.
– Это вы, Куика! Так опустились, а!
Долгое время, глядя в упор друг на друга, они молчали, не зная, о чем говорить. Наконец Марио встал и невесело засмеялся:
– Вас тоже… задержали?
– Меня… задержали? Хорошенькое дело! Я сам задерживаю! Я не из тех скотов…
– А… значит, вы теперь шпик?
– Да… В полиции хорошо платят и нет Леонардо.
– А Нисия? – после некоторого колебания спросил Марио.
– Теперь она живет, прекрасно. Вы были шляпой, Куика! Такая женщина – это целое состояние! Правда, нужно уметь им управлять. Понимаете?… Она не для всякого…
Танцующей походкой вошел помощник комиссара Просперо и направился к Бимбо.
– Как хорошо, что я вас встретил… Разрешение подписано, можете отправляться на поиски. Для быстроты выезжайте ночью вместе со всеми.
– Нисия велела пригласить вас к себе. У нее сегодня кокада. [4]
Оба понимающе улыбнулись, затем Бимбо скрылся за дверью, ведущей в коридор. Просперо приступил к допросу задержанных. Лампа освещала его гладкую, словно головка сыра, лысину. Он долго смотрел на Марио, как бы стараясь опознать его.
– Первый раз здесь?
– Да, сеньор!
– Где-нибудь работали?
– Буфетчиком в 38-м кафе.
– Почему так опустились?
– Не знаю. Думаю, что из-за тыковки.
Просперо, ничего не понимая, решил, что перед ним сумасшедший. Он сделал движение рукой, из которого можно было заключить, что напрасно здесь людей не держат. Затем вызвал надзирателя Домингоса и приказал ему:
– Этого вшивого отпустить!
И Марио последовал за надзирателем. Однако, сделав несколько шагов, остановился и обернулся назад: правда ли это?
Просперо продолжал смотреть на него.
– Пошел вон, идиот! И никогда больше не попадай сюда!.. Слышишь?
Бродяга
Однажды ночью бывший буфетчик 38-го кафе дремал у подъезда банка. Неожиданно из-за угла показался большой черный закрытый автомобиль. Остановился. Из него выскочили трое и подбежали к бродяге. Один из них схватил бродягу за руку:
– Идемте со мной!
– Куда?
– В «Эспланаду», [5]куда же еще!
Это была полицейская машина. В ней уже находилось много задержанных бродяг всякого рода. Появление Марио было встречено приветственными возгласами и взрывом хохота. Буйствовавший, в дым пьяный нищий проявил к вновь прибывшему такое расположение, что Марио пришлось угостить его несколькими оплеухами.
Огромная черная машина, набитая шумливыми босяками, сделала еще несколько кругов по улицам квартала, вылавливая подозрительных, и наконец подкатила к зданию полиции. У входа, при свете стосвечовой лампы агенты рассказывали друг другу сальные анекдоты. Арестованных встретили грубой бранью и подзатыльниками.
На этот раз Домингос даже не счел нужным представить задержанных начальству. Понукая бродяг тумаками, надзиратель спустил их в подвал и, словно баранов, загнал в камеру, где было уже немало арестантов. Многие спали, кое-кто соскребал с себя черными от грязи ногтями растревоженных насекомых. Появление новой группы арестованных было встречено враждебно: старые обитатели камеры разразились бранью, насмешками и оскорблениями. С трудом продвигаясь в темноте, где всюду были враги, вновь прибывшие старались кое-как устроиться на грязном полу; никто из них не знал, сколько дней придется здесь провести.
Местное начальство не подвергает таких арестованных Допросам, тюремный надзиратель не требует с них мзды, а защитники не просят для них снисхождения. Однако в редких случаях они все же предстают перед судом. Правосудие интересуется ими, если они профессиональные нищие или воры. Тогда их, как преступников, переводят в тюрьму предварительного заключения, где они и находятся до вынесения приговора. Те же несчастные, преступление которых состоит только в бродяжничестве, остаются гнить забытыми в этой наполненной смрадом нечистот яме. Поэтому честные парни, оказавшись в такой обстановке, стараются «получить повышение»: входят сюда бродягами, а выходят ворами.
Тюремная камера при полиции для некоторых, однако, служила убежищем. Голодные имели возможность, получая консервную банку фасоли, питаться два раза в день. Сибариты в первый день, правда, отказывались от завтрака и обеда, но зато на следующий, не в силах бороться c голодом, старательно вылизывали жестянку до дна. Безработные, которые неделями не имели пристанища – им негде было примоститься, подложив под голову хотя бы булыжник, и они сонные бродили по улицам, – попав наконец в полицейский участок, засыпали мертвецким сном, храпя и свистя на все лады.
Так же было и с Марио, бывшим буфетчиком кафе. Задержанный ночью вместе с дюжиной других бродяг, он лег в углу камеры и уснул. Утром тюремщик, открыв железную дверь, выплеснул внутрь несколько ведер ледяной воды. Раздались бешеные крики, но надзирателя они только забавляли.
Марио проснулся испуганный. Его пронизывал холод, с лохмотьев стекала вода. Вокруг него в таком же отчаянии, прижавшись к мокрым стенам и ежась от холода, стояли арестанты с взлохмаченными грязными волосами, в их глазах отражалось страдание.
Немного спустя принесли жестяной бачок из-под керосина с какой-то темной бурдой, выдаваемой за кофе, и большой пакет черствых хлебных корок – ими снабжала тюрьму ближайшая пекарня. Следует сказать, что со временем арестованные привыкали к такой жизни.
За долгие дни своего пребывания в камере Марио познакомился со всеми ее обитателями, кроме тех, кто прятался по темным углам, их не было видно, оттуда слышались только вздохи. У одних были имена, у других – клички, самые неожиданные. Он услышал немало печальных рассказов арестантов о своей жизни, после чего решил про себя, что не так страшен черт, как его малюют.
Арестованные спали на мокром и скользком от грязи цементном полу. Соседями Марио оказались два вора, ожидавшие перевода в тюрьму предварительного заключения. Сосед справа, называвший себя итальянцем «из самого Рима», был человек средних лет, весельчак, обжора и скандалист. Услаждая свое тщеславие, он любил называть себя Наполеоном. Однако все звали его Напо, всего лишь Напо, – такова уж человеческая натура. Он хвастался тем, что не желает работать на богатых и предпочитает вести свой излюбленный образ жизни: есть, пить и бродяжничать, а время от времени влюбляться. «Не так уж плохо, черт возьми!» – приговаривал он. Напо иногда даже любил пофилософствовать. «В тот день, когда будет разграблен весь мир, – разглагольствовал он, – установится новое справедливое распределение богатства». В нескончаемые часы ожидания он развлекал приятелей анекдотами…
Как-то раз Напо проник в дом, обитатели которого, по его расчетам, должны были в это время находиться на кухне. Переходя из комнаты в комнату, он правой рукой открывал и закрывал шкафы, извлекал оттуда костюмы и платья и перекидывал все это на левую руку. Нагрузившись, он собирался дать тягу, но, спускаясь по лестнице, столкнулся нос к носу с хозяином дома, здоровенным детиной с толстущей палкой в руке, У Напо душа ушла в пятки, и он уже подумывал бросить награбленную одежду на пол и плача просить прошения либо бежать без оглядки… Но хозяин, улыбнувшись, поздоровался с ним и промолвил:
– Можете приходить каждую неделю, одежда для чистки всегда найдется.
Вспоминая эту сцену, Напо корчился от смеха:
– Чудак подумал, что я красильщик.
Соседом Марио слева был молодой человек, имя которого, Пауло Агрисио, часто встречалось на страницах газет в уголовной хронике. Он выдавал себя за чиновника префектуры, агента полиции, лейтенанта, репортера, собирателя пожертвований на богадельни, словом не гнушался ничем: любая дрянь, что попадала в сеть, все же была рыбкой…
Но однажды случилось так, что в жизнь его вошла любовь. Этот красивый молодой человек с хорошими манерами в один прекрасный день решил жениться. Он представлял себе, как этому будут радоваться его друзья, какой шум поднимут репортеры. Мысленно он уже читал крупные заголовки: «Пауло Агрисио женится! Он клянется, что станет другим человеком!»
Пауло хотел поймать в свою сеть рыбку покрупнее. Он должен жить в своем особняке, иметь автомобиль и быть принятым в высшем обществе. Все это, с точки зрения мошенника, очень важные вещи. Вскоре после одного крупного ограбления, о нем много писали газеты, Пауло Агрисио заказал три костюма отличного покроя, приобрел шелковые сорочки, носки, тончайшие носовые платки и яркие галстуки, которые ему очень шли. Все это сделало его опасным для женских сердец.
Каждый вечер Пауло выходил из маленькой гостиницы, где проживал под чужим именем, садился в автобус и ехал до площади Буэнос-Айрес. Часами он дефилировал по улицам этого тихого аристократического района в надежде встретить женщину, о которой мечтал. Похоже на сказку, но это действительность: он ее встретил. Девушку звали Арлетта, ей было уже двадцать восемь лет. Жила она с родителями в старинном маленьком особняке, в глубине сада. Ее отец, фазендейро на покое, очень ценил пышные титулы, принадлежность к аристократии. Сначала он одобрительно смотрел на то, что дочь проявляет интерес к красивому молодому человеку, обычно поджидавшему ее на углу. Он даже разрешил пригласить юношу на чашку кофе, чтобы познакомиться с ним.
– Папа, представляю вам Пауло Агрисио, о котором я столько рассказывала…
Хозяин дома благосклонно принял гостя, проводил в свой кабинет, показал снимки фазенды и портреты членов семьи. Молодой человек непринужденно поддерживал разговор. Прощаясь, будущий тесть сказал:
– Идемте со мной!
– Куда?
– В «Эспланаду», [5]куда же еще!
Это была полицейская машина. В ней уже находилось много задержанных бродяг всякого рода. Появление Марио было встречено приветственными возгласами и взрывом хохота. Буйствовавший, в дым пьяный нищий проявил к вновь прибывшему такое расположение, что Марио пришлось угостить его несколькими оплеухами.
Огромная черная машина, набитая шумливыми босяками, сделала еще несколько кругов по улицам квартала, вылавливая подозрительных, и наконец подкатила к зданию полиции. У входа, при свете стосвечовой лампы агенты рассказывали друг другу сальные анекдоты. Арестованных встретили грубой бранью и подзатыльниками.
На этот раз Домингос даже не счел нужным представить задержанных начальству. Понукая бродяг тумаками, надзиратель спустил их в подвал и, словно баранов, загнал в камеру, где было уже немало арестантов. Многие спали, кое-кто соскребал с себя черными от грязи ногтями растревоженных насекомых. Появление новой группы арестованных было встречено враждебно: старые обитатели камеры разразились бранью, насмешками и оскорблениями. С трудом продвигаясь в темноте, где всюду были враги, вновь прибывшие старались кое-как устроиться на грязном полу; никто из них не знал, сколько дней придется здесь провести.
Местное начальство не подвергает таких арестованных Допросам, тюремный надзиратель не требует с них мзды, а защитники не просят для них снисхождения. Однако в редких случаях они все же предстают перед судом. Правосудие интересуется ими, если они профессиональные нищие или воры. Тогда их, как преступников, переводят в тюрьму предварительного заключения, где они и находятся до вынесения приговора. Те же несчастные, преступление которых состоит только в бродяжничестве, остаются гнить забытыми в этой наполненной смрадом нечистот яме. Поэтому честные парни, оказавшись в такой обстановке, стараются «получить повышение»: входят сюда бродягами, а выходят ворами.
Тюремная камера при полиции для некоторых, однако, служила убежищем. Голодные имели возможность, получая консервную банку фасоли, питаться два раза в день. Сибариты в первый день, правда, отказывались от завтрака и обеда, но зато на следующий, не в силах бороться c голодом, старательно вылизывали жестянку до дна. Безработные, которые неделями не имели пристанища – им негде было примоститься, подложив под голову хотя бы булыжник, и они сонные бродили по улицам, – попав наконец в полицейский участок, засыпали мертвецким сном, храпя и свистя на все лады.
Так же было и с Марио, бывшим буфетчиком кафе. Задержанный ночью вместе с дюжиной других бродяг, он лег в углу камеры и уснул. Утром тюремщик, открыв железную дверь, выплеснул внутрь несколько ведер ледяной воды. Раздались бешеные крики, но надзирателя они только забавляли.
Марио проснулся испуганный. Его пронизывал холод, с лохмотьев стекала вода. Вокруг него в таком же отчаянии, прижавшись к мокрым стенам и ежась от холода, стояли арестанты с взлохмаченными грязными волосами, в их глазах отражалось страдание.
Немного спустя принесли жестяной бачок из-под керосина с какой-то темной бурдой, выдаваемой за кофе, и большой пакет черствых хлебных корок – ими снабжала тюрьму ближайшая пекарня. Следует сказать, что со временем арестованные привыкали к такой жизни.
За долгие дни своего пребывания в камере Марио познакомился со всеми ее обитателями, кроме тех, кто прятался по темным углам, их не было видно, оттуда слышались только вздохи. У одних были имена, у других – клички, самые неожиданные. Он услышал немало печальных рассказов арестантов о своей жизни, после чего решил про себя, что не так страшен черт, как его малюют.
Арестованные спали на мокром и скользком от грязи цементном полу. Соседями Марио оказались два вора, ожидавшие перевода в тюрьму предварительного заключения. Сосед справа, называвший себя итальянцем «из самого Рима», был человек средних лет, весельчак, обжора и скандалист. Услаждая свое тщеславие, он любил называть себя Наполеоном. Однако все звали его Напо, всего лишь Напо, – такова уж человеческая натура. Он хвастался тем, что не желает работать на богатых и предпочитает вести свой излюбленный образ жизни: есть, пить и бродяжничать, а время от времени влюбляться. «Не так уж плохо, черт возьми!» – приговаривал он. Напо иногда даже любил пофилософствовать. «В тот день, когда будет разграблен весь мир, – разглагольствовал он, – установится новое справедливое распределение богатства». В нескончаемые часы ожидания он развлекал приятелей анекдотами…
Как-то раз Напо проник в дом, обитатели которого, по его расчетам, должны были в это время находиться на кухне. Переходя из комнаты в комнату, он правой рукой открывал и закрывал шкафы, извлекал оттуда костюмы и платья и перекидывал все это на левую руку. Нагрузившись, он собирался дать тягу, но, спускаясь по лестнице, столкнулся нос к носу с хозяином дома, здоровенным детиной с толстущей палкой в руке, У Напо душа ушла в пятки, и он уже подумывал бросить награбленную одежду на пол и плача просить прошения либо бежать без оглядки… Но хозяин, улыбнувшись, поздоровался с ним и промолвил:
– Можете приходить каждую неделю, одежда для чистки всегда найдется.
Вспоминая эту сцену, Напо корчился от смеха:
– Чудак подумал, что я красильщик.
Соседом Марио слева был молодой человек, имя которого, Пауло Агрисио, часто встречалось на страницах газет в уголовной хронике. Он выдавал себя за чиновника префектуры, агента полиции, лейтенанта, репортера, собирателя пожертвований на богадельни, словом не гнушался ничем: любая дрянь, что попадала в сеть, все же была рыбкой…
Но однажды случилось так, что в жизнь его вошла любовь. Этот красивый молодой человек с хорошими манерами в один прекрасный день решил жениться. Он представлял себе, как этому будут радоваться его друзья, какой шум поднимут репортеры. Мысленно он уже читал крупные заголовки: «Пауло Агрисио женится! Он клянется, что станет другим человеком!»
Пауло хотел поймать в свою сеть рыбку покрупнее. Он должен жить в своем особняке, иметь автомобиль и быть принятым в высшем обществе. Все это, с точки зрения мошенника, очень важные вещи. Вскоре после одного крупного ограбления, о нем много писали газеты, Пауло Агрисио заказал три костюма отличного покроя, приобрел шелковые сорочки, носки, тончайшие носовые платки и яркие галстуки, которые ему очень шли. Все это сделало его опасным для женских сердец.
Каждый вечер Пауло выходил из маленькой гостиницы, где проживал под чужим именем, садился в автобус и ехал до площади Буэнос-Айрес. Часами он дефилировал по улицам этого тихого аристократического района в надежде встретить женщину, о которой мечтал. Похоже на сказку, но это действительность: он ее встретил. Девушку звали Арлетта, ей было уже двадцать восемь лет. Жила она с родителями в старинном маленьком особняке, в глубине сада. Ее отец, фазендейро на покое, очень ценил пышные титулы, принадлежность к аристократии. Сначала он одобрительно смотрел на то, что дочь проявляет интерес к красивому молодому человеку, обычно поджидавшему ее на углу. Он даже разрешил пригласить юношу на чашку кофе, чтобы познакомиться с ним.
– Папа, представляю вам Пауло Агрисио, о котором я столько рассказывала…
Хозяин дома благосклонно принял гостя, проводил в свой кабинет, показал снимки фазенды и портреты членов семьи. Молодой человек непринужденно поддерживал разговор. Прощаясь, будущий тесть сказал: