Страница:
Анжелика. О!
Дидро (тоном, не терпящим возражений). Существования ребенка достаточно, чтобы сделать священной и оправданной нерасторжимость брака. Муж и жена обречены терпеть друг друга, если они стали отцом и матерью.
Анжелика. Да, я понимаю… (Размышляет в поисках ответа.) Но при этом ты мне всегда внушал, что женщины так же свободны, как мужчины, и вправе располагать своим телом, как пожелают. Значит, если я хочу выносить в своем чреве ребенка, я…
Дидро. У этого ребенка должен быть отец. Отец, который будет его растить, воспитывать и обучать всему, что знает сам.
Анжелика. Да чему же Дансени может научить ребенка? Ты сам говоришь, что он глуп. Нет, я выбрала Дансени из-за его внешних данных, а со всем остальным я отлично справлюсь сама. А если через несколько лет окажется, что я…
Дидро. «Я, я, я…» Что это значит? Неужели перед тобой существующий миропорядок должен отступить? Неужели ради тебя следует упразднить законы, управляющие мужчинами и женщинами? «Я»!… Твое «я» застит тебе глаза, ты уже ничего вокруг не видишь. Ребенку необходимы оба родителя, ему нужно и женское, и мужское воспитание.
Анжелика. Что ж, мужское воспитание он получит от своего деда!
Дидро. Но я не желаю быть ему дедом!
Анжелика. Ты будешь ему отцом. Я тебя знаю: ты растаешь при первой же его улыбке.
Дидро (в панике). Но у меня никогда не было сына!
Анжелика. Ты будешь лучшим отцом на свете, я уверена.
Дидро. Да погляди же на меня, Анжелика! Ты забываешь, что я старею. Одной ногой я уже в могиле, и другая, тоже теряет опору.
Анжелика. Ты вспоминаешь о своем возрасте только для того, чтобы оправдать свою лень. То же самое ты говорил маме, когда она попросила тебя передвинуть клавесин. Я хочу, чтобы мой сын…
Дидро. «Я»! «Мой»! Прекрати ставить себя в начало, в центр и в конец своих фраз. У этого ребенка должна быть семья, даже если ты не хочешь пока ею обзаводиться. Интересы вида должны возобладать над интересами индивида. Забудь на мгновение точку, которую ты занимаешь в пространстве и во времени, подумай о грядущих веках, о самых отдаленных регионах и о народах, которым предстоит еще родиться, подумай о роде человеческом, о нашем виде. Если бы наши предки ничего не сделали для нас и если мы ничего не сделаем для наших потомков, стремление природы к совершенствованию человека окажется практически тщетным. После нас хоть потоп! Эта поговорка придумана мелочными душонками на потребу себялюбцам. Самой презренной и ничтожной оказалась бы нация, где каждый взял бы себе эту поговорку за жизненный принцип! «Я, я»! Индивидуум смертен, но род человеческий — бесконечен. Вот что оправдывает жертву, вот что оправдывает человека, который соглашается на добровольное всесожжение собственного «я», закланного на алтарях потомства.
Дидро умолкает. Он наблюдает за впечатлением, которое этот монолог произвел на его дочь.
Анжелика. Ты меня не убедил.
Дидро. Анжелика, ты меня просто не слушала. Мне всегда удавалось всех убедить.
Анжелика. А вот меня — нет.
Дидро. Поклянись, что поразмыслишь над всем этим.
Анжелика. Клянусь.
Снова шум в прихожей.
Анжелика. Что это? Дидро. Кошка.
Анжелика. Занятно: вокруг тебя даже кошки теряют равновесие. (Встает и направляется к выходу.) Дидро. Куда ты?
Анжелика. Повидать Дансени, это поможет мне поразмыслить. (Уходит.)
Сцена четырнадцатая
Г-жа Тербуш, Дидро.
Дидро открывает дверь г-же Тербуш, которая входит, запыхавшись и с картиной в руках.
Г-жа Тербуш. Тяжелый денек.
Дидро. Да уж!
Г-жа Тербуш (закрывая за собой дверь прихожей). Скажите, вы сейчас были искренни, только что, с вашей дочерью?
Дидро. Да. (Бросается к своему листку и начинает выводить.) Я даже запишу это немедленно. «Энциклопедия» должна помогать отцам.
Г-жа Тербуш. Поразительно. (Пауза. Он пишет; она на него смотрит.) Как можете вы одновременно отстаивать право на индивидуальное наслаждение и утверждать, что индивидуум обязан отказаться от наслаждения в интересах вида?
Дидро (неискренне). Разве здесь есть противоречие?
Г-жа Тербуш. Похоже на то.
Дидро (та же игра). А почему бы, собственно, морали не быть противоречивой?
Г-жа Тербуш. Потому что в этом случае получается не одна мораль, а две. Мораль индивида и мораль вида. И между ними нет ничего общего.
Дидро (прекращая лицемерить). Это досадно…
Смотрит на свои листки и начинает со вздохом зачеркивать то, что только что написал. Затем смотрит на г-жу Тербуш. Она ему улыбается. Показывает картину, которую держит в руках.
Г-жа Тербуш. Что это за холодное мясо, рыба, кости?
Дидро. Натюрморт Шардена.
Г-жа Тербуш. Шардена?
Дидро. Это художник, в которого я очень верю.
Г-жа Тербуш (с сомнением). Мрачновато. (Прислоняет картину к стулу и подходит к Дидро. Пока он пишет, она массирует ему плечи.)
Г-жа Тербуш. Вы будете моим вторым философом.
Дидро. Вот как?
Г-жа Тербуш. Я сделала портрет Вольтера.
Дидро. Вольтера? И… только портрет?
Г-жа Тербуш. Нет. Я изучила сюжет вплотную.
Дидро (заинтересованно). И что же?
Г-жа Тербуш. Это не любовник, а снеговик. Стоит за него взяться, как он тает в руках.
Смеются. Дидро с явным удовольствием воспринимает весть о неудаче Вольтера. Откладывает перо.
Дидро. О, я не строю иллюзий. Я не оставлю великого имени в истории.
Г-жа Тербуш. Почему?
Дидро. Потому что в постели я проворнее, чем за письменным столом.
Ими вновь овладевает желание. Он оборачивается и целует ее в шею, а затем покрывает поцелуями ее плечи.
Дидро. Я чувствую, что вы опять поможете мне справиться с задачей.
Г-жа Тербуш. Что вы намерены делать? Я о вашей дочери.
Дидро. Дансени к ней не притронется. Он даже не взглянет в ее сторону.
Г-жа Тербуш. Она так прекрасна, что сможет распалить даже семинариста…
Дидро. Только не Дансени.
Г-жа Тербуш. Почему вы так уверены? Говорят, у него есть любовницы.
Дидро. Он сам это говорит. (Целует ее в ухо.) На самом же деле он больше интересуется мужчинами.
Г-жа Тербуш. Он?
Дидро. Это настоящий козел. Зато он никому не делает детей, которые остаются без отца.
Г-жа Тербуш. Какая мерзость.
Дидро. Бросьте! Это менее глупо, чем онанизм. Раз уж речь идет о простой похоти, лучше, чтобы удовольствие получили двое, чем один. Человек делится с ближним. Когда Дансени встречается со своим дружком или дружками, он попросту предается альтруистической мастурбации.
Г-жа Тербуш. Однако!
Дидро. Я не усматриваю ни извращенности, ни порока на индивидуальном уровне, если только нет вреда для здоровья. Преступны лишь те действия, которые причиняют телу страдание. (Продолжает целовать ее.) На чем мы остановились?…
Г-жа Тербуш (отвечая на поцелуи). На морали индивидуума.
Они смеются и удобно устраиваются на софе. В дверь яростно стучат.
Сцена пятнадцатая
Баронне, г-жа Тербуш, Дидро.
Баронне, не дожидаясь ответа, входит.
Баронне. Сударь…
Дидро. Баронне, прежде чем войти, следует постучать.
Баронне. Я, сударь, так и сделал.
Дидро. Значит, надо дождаться ответа. Где тебя воспитывали? В притоне?
Баронне. Дело в том, сударь, что мне совершенно необходимо забрать вашу статью. Ее ведь еще должны набрать в типографии.
Дидро резко выпускает из своих объятий г-жу Тербуш и садится за письменный стол.
Дидро. Разумеется. Простите меня, дорогая, мне надо ускорить это дело.
Он берет лист, смотрит на него: там все перечеркнуто. Баронне глядит на Дидро с восхищением.
Баронне. Ах, господин Дидро, для вас нет ничего невозможного! Я был уверен, что вы состряпаете это за несколько минут.
Дидро (недовольно). «Состряпать» — это самое точное выражение. (Кладет листок обратно на стол.) Нет, Баронне, подожди еще немного, мне надо подумать.
Баронне (хочет схватить листок). Я уверен, что это великолепно. И потом, вы все равно не успеете добиться совершенства…
Дидро. О, что до совершенства, то мы с ним давно уже живем врозь. Нет, малыш, дай мне еще Десять минут, и я закончу статью.
Баронне. Хорошо, сударь. (Идет к выходу.) Так, значит, десять минут?
Дидро. Десять минут… конечно… (Лихорадочно скребет в затылке.) Милый друг, могу ли я отнять У вас еще десять минут?
Г-жа Тербуш. Что? Между нами еще ничего не было, а мне уже приходится вас ждать?
Дидро. Прошу вас…
Г-жа Тербуш. Это уже слишком. Ну ладно. Ради философии. Я даже согласна вернуться в прихожую и снова полюбоваться картинами, чтобы не отвлекать вас. Последний раз беру в любовники литератора.
Она выходит. В последний момент прихватывает картину Шардена, которую принесла прежде, и тщательно прикрывает за собой дверь.
Дидро (про себя, с иронией). Десять минут — это более чем достаточно, чтобы справиться с проблемой, которую никто не мог решить на протяжении тысячелетий… Бедняжка Дидро, похоже, сегодня ты влип не на шутку. Ты сделался философом, чтобы задавать себе вопросы, и вот теперь все подряд требуют от тебя ответов. Полная неразбериха! (Садится за стол, пишет.)
Сцена шестнадцатая
М-ль Гольбах, Дидро.
Едва он успел написать несколько слов, как м-ль Гольбах, тихонько приоткрыв дверь, заглядывает в комнату. Она смотрит в сторону прихожей, затем решается войти.
М-ль Гольбах. Я вам мешаю?
Дидро. Да. То есть… (Спохватывается.) Нет… вы здесь у себя…
М-ль Гольбах. Вы даже не догадываетесь, насколько вы правы: этот павильон — моя бывшая комната для игр. (Подходит к мольберту.) Госпожа Тербуш оставила картину незаконченной?
Он пытается писать и не отвечает. Она приподнимает ткань, которой завешен портрет, и смотрит на него с изумлением.
М-ль Гольбах. Это вы?
Дидро. А что, разве не похоже?
М-ль Гольбах. Не знаю, тут нарисовано все, кроме головы.
Дидро догадывается, что представляет собой набросок. Он бежит к мольберту и, изучив собственную анатомию, накидывает снова шаль на портрет. М-ль Гольбах смееется.
М-ль Гольбах. Она рисует с натуры, по памяти или из воображения?
Дидро (слегка покраснев). Послушайте, мадемуазель Гольбах, госпожа Тербуш работает так, как считает нужным, и я тоже. К тому же я должен срочно закончить статью, за которой должны прийти через несколько минут. Мне совершенно необходимо сосредоточиться, потому что мне здесь все время так мешают, что я не сумел пока что написать ни единой толковой строчки.
М-ль Гольбах. А о чем статья?
Дидро. О морали.
М-ль Гольбах. Ну, это легко!
Дидро возводит глаза к небу. Затем набрасывается на свой лист бумаги. Черкает. Девушка выносит суровое суждение.
М-ль Гольбах. Не старайтесь. Если вы, в ваши годы, не способны ответить на такой простой вопрос за полминуты, значит, этот сюжет не для вас. И ничего у вас не получится, хоть за десять минут, хоть за три часа, хоть за полгода.
Дидро. Послушайте, я уже написал три тысячи страниц для «Энциклопедии», и я нахожу вас чуть более категоричной, чем это подобает невежественному существу двадцати лет от роду!
Дидро продолжает писать. В прихожей опять что-то падает.
Дидро (машинально). Что это?
М-ль Гольбах быстро приоткрывает дверь, заглядывает в прихожую и быстро захлопывает дверь снова.
М-ль Гольбах. Ничего, это кошка.
Дидро. Кошка?
Пауза. Он осознает комизм ситуации и беззвучно смеется.
М-ль Гольбах. Я сказала что-нибудь смешное?
Дидро (пытаясь обуздать свое веселье). Нет, нет, просто я подумал, что в конечном счете… жизнь прекрасна.
М-ль Гольбах (решительно). Мне нестерпимо думать, что вы теряете время с госпожой Тербуш.
Дидро (опомнившись). При чем тут это?
М-ль Гольбах. Ни при чем, просто я хотела вам это сказать. Почему это только вам можно выбирать тему для разговора? (С силой.) Ненавижу эту госпожу Тербуш, просто не выношу ее прусский выговор!
Дидро заслоняет собою дверь прихожей, словно желая помешать г-же Тербуш слышать этот разговор.
М-ль Гольбах. Она кидается на мужчин, как муха на варенье. Я уверена, что она пыталась затащить вас на эту софу.
Дидро. Допустим, и что дальше? Если нам это нравится…
М-ль Гольбах. И я уверена, что вы думаете, будто это вы сделали первые шаги, хотя это она все подстроила. (Он не отвечает.) Берегитесь! Наверняка ей что-нибудь от вас нужно.
Дидро (решает пренебречь этим замечанием). Конечно… Само собой… спасибо за ваши советы.
М-ль Гольбах. Предупреждаю, она вас точно обведет вокруг пальца!
Дидро. Ладно, ладно, малышка, не растрачивайте сокровища вашего красноречия. Я неплохо знаю женщин.
М-ль Гольбах. Вы их вовсе не знаете. В этом, кстати, ваша прелесть. Как только вас видишь, сразу думаешь: «Он такой милый, его наверняка будет легко окрутить!»
Дидро. Помилосердствуйте!…
М-ль Гольбах. Вы не можете ухаживать за госпожой Тербуш, она слишком уродлива!
Сильный шум в прихожей. Очевидно, г-жа Тербуш слушает и выражает свою ярость.
Дидро. Это кошка!
М-ль Гольбах. Конечно! (Снова за свое.) Вообще-то, ее следует не столько бранить, сколько жалеть.
Дидро. Почему?
М-ль Гольбах. Возраст. (Пауза.) От этого бедствия никуда не денешься.
Дидро. Возраст справедлив, он не щадит никого.
М-ль Гольбах. Ах нет! (Кокетливо устремляется к нему.) Время более милосердно к мужчинам. Немного снега в волосах, чуть меньше резкости в чертах лица, больше плавности в жестах, и офорт превращается в акварель, а мне так нравится акварель! А вот женщины… Женщины предназначены для Удовольствия мужчин, и когда мужчина больше не находит в них удовольствия, все для них потеряно. Разве нет?
Дидро предусмотрительно запирает дверь прихожей на ключ. Так он чувствует себя в большей безопасности.
Дидро. Далеко не все лица теряют свою привлекательность.
М-ль Гольбах. Про нее-то этого не скажешь.
Г-жа Тербуш появляется в слуховом окошке и заглядывает в комнату.
М-ль Гольбах. Ее лицо никогда не остается без движения, она его все время принуждает что-то изображать, и правильно делает: если ее лицо хоть на миг остановится, все потускнеет, обвиснет: глаза, щеки, рот. (Подходит к Дидро, льстивая, чарующая. Дидро, заметив г-жу Тербуш, отводит м-лъ Гольбах в ту часть комнаты, где г-жа Тербуш не может их видеть.) В то время как она суетится и лжет, вы идете к своей истине, голова у вас обнажена, лес морщинок рассказывает вашу историю, длинная борода придаст вашему лицу еще больше значительности; вас никто не сломит, под потемневшей и морщинистой кожей вы сохраните твердые и могучие мускулы.
Г-жа Тербуш исчезает из «бычьего глаза» и вновь шумит.
Дидро. Это кошка скребется!
М-ль Гольбах (увлекшись). У женщин все увядает, дряхлеет. Женщина прекрасна в восемнадцать лет потому, что у нее много плоти и мелкая кость, и по той же причине все пропорции, которые создают красоту, так быстро пропадают…
Дидро. Будет, будет! Вас послушать — можно подумать, что вы никогда нигде не бываете. Разве вы не видели жену Гельвеция?
М-ль Гольбах. Жена Гельвеция пожилая и некрасивая. Просто она хоть и пожилая, но кажется молодой.
Он не может удержаться от смеха.
Дидро. Не очень-то вы милосердны!
М-ль Гольбах. С какой стати мне быть милосердной: мне двадцать лет!
Он опять смеется. Она тоже. Между ними возникает некое веселое сообщничество, смешанное с желанием.
М-ль Гольбах. Ну сколько, сколько ей лет, этой госпоже Тербуш? Сто двадцать?
Дидро (забавляется). Сто тридцать. (Поддаваясь искушению, склоняется к м-ль Гольбах.) Зачем вы сюда пришли, малышка? Мне совершенно необходимо дописать про мораль.
М-ль Гольбах подходит к нему очень близко и смотрит ему прямо в глаза.
М-ль Гольбах. Только что, когда я тут старалась для Анжелики, я вдруг почувствовала… как бы это сказать?… Такое тепло… такой жар, да, такой сильный жар, который опалил мне грудь… И знаете почему? Потому что я на мгновение представила, что Анжелика — это я, а Дансени — это вы.
Дидро. Ага!
М-ль Гольбах. И мне очень понравилось.
Дидро. Что именно?
М-ль Гольбах. Ответ шевалье Дансени. Ну то есть ваш.
Дидро (смущен). Ага… (Пауза.) Ну а мне понравился вопрос.
М-ль Гольбах. Какой?
Дидро. Который она задала. То есть вы.
М-ль Гольбах. Ах…
Они на грани поцелуя. В прихожей снова слышен шум. М-ль Гольбах, раздосадованная, бежит к двери, поворачивает ключ и, заглядывая в прихожую, кричит:
М-ль Гольбах. Хватит! Брысь!… (дверь и приближается к Дидро, вновь обретая все свое очарование.)
Дидро (слегка удивлен). Он… он вас послушался?
М-ль Гольбах. Кто?
Дидро. Кот.
М-ль Гольбах. Меня все слушаются. (Вновь воспламеняясь.) Ах, вот сейчас, минуту назад… Я не могу забыть это мгновение… Огонь пожирает меня.
Дидро. Малышка, малышка, не искушайте меня, я не способен к сопротивлению. (Кладет руку на плечо м-ль Гольбах.)
Сцена семнадцатая
Г-жа Тербуш, м-ль Гольбах, Дидро.
Г-жа Тербуш распахивает дверь ногой и устремляет обличающий перст на пару.
Г-жа Тербуш. Немедленно оставьте эту девочку.
Дидро (не зная, что сказать). Ах, милый друг… милый друг… Вы были там?
Г-жа Тербуш. Да, вместе с котом! Займитесь лучше вашей статьей, а я займусь ею! (Приближается к м-ль Гольбах.) Это уже не первый раз ока мне подставляет ножку. Поджигательница!
Дидро. Поджигательница?
Г-жа Тербуш. Да! Она разжигает огонь, который не может погасить. Через минуту, когда вы потеряете голову от желания, она под каким-нибудь предлогом улизнет. Маленькая стерва! Ей доставляет удовольствие создавать дурацкие ситуации!
М-ль Гольбах. Позвольте заметить, что вы находитесь в доме моего отца.
Г-жа Тербуш. Вот именно, и я как раз намерена поговорить с вашим отцом о вас! Комедиантка! Лицемерка! Вы тут бедняге Дидро совсем заморочили голову.
М-ль Гольбах. Ничего подобного. Господин Дидро мне очень даже нравится.
Г-жа Тербуш. Лгунья! Чем это он, интересно знать, вам так нравится?
М-ль Гольбах. Мне нравится с ним разговаривать.
Г-жа Тербуш. Ах вот оно что! Да что вы можете понять из того, что он говорит? Теми крошками, что у вас в голове, даже воробья не накормить! Он мой.
М-ль Гольбах. Нет, мой!
Дидро. Послушайте, все это очень лестно, но я хочу кое-что уточнить: с тех пор как я перестал пачкать пеленки, то есть примерно с двухлетнего возраста, я считаю, что не принадлежу никому.
Г-жа Тербуш. Скажите этой маленькой нахалке, кого вы предпочитаете.
М-ль Гольбах. Да, скажите!
Дидро. По правде говоря…
Г-жа Тербуш. Можете с ней не церемониться, отвечайте!
М-ль Гольбах. Просто смешно: вы цепляетесь за него, как вошь за лысину!
Г-жа Тербуш (к Дидро). Выбирайте, иначе я ее тресну.
Дидро. Выбирать, выбирать… Не нравится мне это слово.
Г-жа Тербуш. Можете ограничиться делом. Итак?…
Дидро. Вообще-то, у меня два желания, и…
М-ль Гольбах. Но должно же одно быть сильнее другого?
Дидро. Как это одно может быть сильнее другого, когда они совершенно разные!
М-ль Гольбах. Если вы не можете разобраться с двумя желаниями, разберитесь с двумя женщинами!
Г-жа Тербуш. С двумя женщинами? А где вторая? Я здесь вижу только одну, на которую тявкает маленькая соплячка!
М-ль Гольбах. Я тоже вижу здесь только одну женщину, с которой пытается тягаться высокопарная старуха!
Г-жа Тербуш. Имя, назовите имя!
Дидро (очень решительно). Невозможно. С философской точки зрения это невозможно.
Г-жа Тербуш. То есть как?
Дидро (та же игра). Из-за Буридановой ослицы!
М-ль Гольбах. Простите?
Дидро (пытается убедить их и самого себя). Из-за Буриданова осла. Буридан был монах, он жил в Средневековье. Он доказал, что осел, не имеющий свободной воли, не способен выбирать. Да, да, поймите! Этого осла одинаково томили голод и жажда, причем именно в равной степени. Так вот, Буридан поставил на равном расстоянии от него ведро воды и ведро овса.
Г-жа Тербуш. И что же?
Дидро. Осел так и не смог выбрать между ведром воды и ведром овса. Он издох от голода и жажды между двумя ведрами. Ему недоставало свободы воли.
Г-жа Тербуш. Вот уж действительно осел!
М-ль Гольбах. Но вы-то — человек!
Дидро. Это нуждается в доказательстве. Я тоже несвободен,
М-ль Гольбах. В первый раз в жизни меня сравнивают с ведром овса.
Г-жа Тербуш (поправляя девушку). Нет, с ведром воды, в воде еще меньше вкуса, так что вам это подходит больше. Господин Дидро, довольно этих теологических ухищрений, выбирайте.
М-ль Гольбах. Да, выбирайте.
Г-жа Тербуш. Надо отделаться от этой ломаки.
М-ль Гольбах. Старая прилипала!
Дидро, внезапно взрываясь, орет.
Дидро. Хватит!
Обе женщины в легком изумлении.
Г-жа Тербуш. Что?
Дидро (громко и четко). Я сказал: хватит!
Короткая пауза.
М-ль Гольбах (г-же Тербуш). Что значит «хватит»?
Г-жа Тербуш (к м-ль Гольбах). Вам тоже послышалось, что он сказал «хватит»?
М-ль Гольбах. Да, он сказал «хватит», и мне это не послышалось!
Дидро. Хватит! Прекратите эту атаку! Я не безделушка, с которой балуются в будуаре. Мир! Я больше не играю! Вы все сегодня, с самого утра, выпятив груди, оголив плечи, волосы дыбом, с горящим глазом, словно сговорились довести до белого каления бедного человека, который мечтает лишь о покое, о мире, мечтает сосредоточиться, наконец!
Г-жа Тербуш. Это уж чересчур!
Дидро. Не играю! Я вас сейчас помирю: да, я слегка увлекся вами; да, обеими, но, если честно, это совершенно неважно, потому что на самом деле я люблю другую!
Г-жа Тербуш. Вот оно что!
Дидро. Да! Всю мою жизнь я остаюсь верен лишь одной возлюбленной: Философии.
М-ль Гольбах. Вот это мило! А мы, стало быть, на второстепенных ролях, — после вашей работы?
Дидро. Совершенно верно. Вы всего лишь женщины.
Г-жа Тербуш. Да что же он такое говорит!
Дидро. Не играю! Мне надо закончить эту статью для «Энциклопедии». В данный момент все остальное не имеет никакого значения, вы меня слышите: ни-ка-ко-го! (Само величие.) Будущность Просвещения поставлена на карту! Пусть плоть отдохнет! И поразмыслит! Дорогу разуму!
Г-жа Тербуш. Я не желаю, чтобы…
Дидро (в апофеозе). Прочь!
М-ль Гольбах. Но вы же не дадите ей…
Дидро (ужасен). Прочь! Я распыляюсь. Я растрачиваю себя на пустяки. Для вас у меня больше времени нет. Меня ждет «Энциклопедия». (Решительно берет обеих под руки и ведет к двери.) Сударыни, увидимся позже. Мы возобновим нашу дискуссию, когда я покончу с моралью.
Г-жа Тербуш. Но я…
Дидро. Тихо! (Та же игра с м-ль Гольбах, предвосхищая ее реакцию.) Тихо! Долг прежде всего, и он не ждет. (Выпроваживает их за дверь, не удивляясь столь незначительному сопротивлению.)
Сцена восемнадцатая
Дидро один.
Вздыхает с немыслимым облегчением.
Дидро (счастлив). Я жертва! (Фатовато смотрится в зеркальце, явно довольный собою). Жертва любовных эксцессов! Чувственного шантажа! Жертва пола! (Снова глядится в зеркальце, затем спохватывается.) Я распыляюсь, распыляюсь. (Со сладостным лицемерием.) Что за ужасный день! (Улыбается своему отражению.) Однако какое благородное самоотречение! (Вновь берется за свою статью; делает гримасу и говорит, на сей раз более искренне.) Чертова статья! Проклятый Руссо! (Мечтательно.) Да, малышка Гольбах — это вам не моя дочь, просто ничего общего… А Тербуш какова!… (Вздыхает.) Мне никогда не везло: вечно мне доставались сандалии зимой и зонт в безоблачную погоду! (Решительно склоняется над статьей и безнадежно вздыхает.) Иной раз мне хочется быть не собой, а каким-нибудь Руссо, Гельвецием, Вольтером, — в общем, человеком с крепкой головой, с устоявшимися идеями, правильными, четко изложенными, которые заключают в формулы, затем в книги; идеи, которые остаются потомству, застревают в голове, отливаются в бронзе… А я меняю точку зрения, стоит женщине войти в комнату, способен перейти с гавота на менуэт в самый разгар танца, идеи проносятся у меня в голове, сталкиваются — и ничего не остается. Я просыпаюсь «за», засыпаю — «против». Гнусные молекулы… Ладно, теперь — мораль, что там с моралью…
Сцена девятнадцатая
Анжелика, Дидро.
Анжелика влетает вихрем, вся в слезах, и бросается в объятия отца.
Анжелика. Ах, папа, ты был прав! Тысячу раз прав! Я только что видела шевалье Дансени. Он отвратителен: у него недостает одного зуба!
Дидро. Что ж, тем лучше!
Анжелика. И он такой волосатый, просто ужасно…
Дидро. Он? Я как-то видел его без парика, он лыс, как колено.
Анжелика. Похоже, все, что могло расти на голове, сейчас торчит у него из ушей.
Дидро. Вот как? (Машинально ощупывает собственные уши.)
Анжелика. Папа, у меня открылись глаза, и я увидела его таким, каков он есть. Я осознала ошибку, которую собиралась совершить. Ты был прав: моя связь с Дансени была бы совершенно нелепой: он слишком стар.
Дидро. Дансени? Мы с ним ровесники.
Анжелика. Ты представляешь? Он твой ровесник! И внезапно я вспомнила все, что ты говорил мне о сохранении вида, о необходимости думать о благе детей. Я не могу иметь ребенка от такого пожилого мужчины: он может родиться слабеньким или с каким-нибудь дефектом. В таком возрасте соки организма уже наверняка подпорчены, сперма нездорова, и у нас может получиться урод.
Дидро (тоном, не терпящим возражений). Существования ребенка достаточно, чтобы сделать священной и оправданной нерасторжимость брака. Муж и жена обречены терпеть друг друга, если они стали отцом и матерью.
Анжелика. Да, я понимаю… (Размышляет в поисках ответа.) Но при этом ты мне всегда внушал, что женщины так же свободны, как мужчины, и вправе располагать своим телом, как пожелают. Значит, если я хочу выносить в своем чреве ребенка, я…
Дидро. У этого ребенка должен быть отец. Отец, который будет его растить, воспитывать и обучать всему, что знает сам.
Анжелика. Да чему же Дансени может научить ребенка? Ты сам говоришь, что он глуп. Нет, я выбрала Дансени из-за его внешних данных, а со всем остальным я отлично справлюсь сама. А если через несколько лет окажется, что я…
Дидро. «Я, я, я…» Что это значит? Неужели перед тобой существующий миропорядок должен отступить? Неужели ради тебя следует упразднить законы, управляющие мужчинами и женщинами? «Я»!… Твое «я» застит тебе глаза, ты уже ничего вокруг не видишь. Ребенку необходимы оба родителя, ему нужно и женское, и мужское воспитание.
Анжелика. Что ж, мужское воспитание он получит от своего деда!
Дидро. Но я не желаю быть ему дедом!
Анжелика. Ты будешь ему отцом. Я тебя знаю: ты растаешь при первой же его улыбке.
Дидро (в панике). Но у меня никогда не было сына!
Анжелика. Ты будешь лучшим отцом на свете, я уверена.
Дидро. Да погляди же на меня, Анжелика! Ты забываешь, что я старею. Одной ногой я уже в могиле, и другая, тоже теряет опору.
Анжелика. Ты вспоминаешь о своем возрасте только для того, чтобы оправдать свою лень. То же самое ты говорил маме, когда она попросила тебя передвинуть клавесин. Я хочу, чтобы мой сын…
Дидро. «Я»! «Мой»! Прекрати ставить себя в начало, в центр и в конец своих фраз. У этого ребенка должна быть семья, даже если ты не хочешь пока ею обзаводиться. Интересы вида должны возобладать над интересами индивида. Забудь на мгновение точку, которую ты занимаешь в пространстве и во времени, подумай о грядущих веках, о самых отдаленных регионах и о народах, которым предстоит еще родиться, подумай о роде человеческом, о нашем виде. Если бы наши предки ничего не сделали для нас и если мы ничего не сделаем для наших потомков, стремление природы к совершенствованию человека окажется практически тщетным. После нас хоть потоп! Эта поговорка придумана мелочными душонками на потребу себялюбцам. Самой презренной и ничтожной оказалась бы нация, где каждый взял бы себе эту поговорку за жизненный принцип! «Я, я»! Индивидуум смертен, но род человеческий — бесконечен. Вот что оправдывает жертву, вот что оправдывает человека, который соглашается на добровольное всесожжение собственного «я», закланного на алтарях потомства.
Дидро умолкает. Он наблюдает за впечатлением, которое этот монолог произвел на его дочь.
Анжелика. Ты меня не убедил.
Дидро. Анжелика, ты меня просто не слушала. Мне всегда удавалось всех убедить.
Анжелика. А вот меня — нет.
Дидро. Поклянись, что поразмыслишь над всем этим.
Анжелика. Клянусь.
Снова шум в прихожей.
Анжелика. Что это? Дидро. Кошка.
Анжелика. Занятно: вокруг тебя даже кошки теряют равновесие. (Встает и направляется к выходу.) Дидро. Куда ты?
Анжелика. Повидать Дансени, это поможет мне поразмыслить. (Уходит.)
Сцена четырнадцатая
Г-жа Тербуш, Дидро.
Дидро открывает дверь г-же Тербуш, которая входит, запыхавшись и с картиной в руках.
Г-жа Тербуш. Тяжелый денек.
Дидро. Да уж!
Г-жа Тербуш (закрывая за собой дверь прихожей). Скажите, вы сейчас были искренни, только что, с вашей дочерью?
Дидро. Да. (Бросается к своему листку и начинает выводить.) Я даже запишу это немедленно. «Энциклопедия» должна помогать отцам.
Г-жа Тербуш. Поразительно. (Пауза. Он пишет; она на него смотрит.) Как можете вы одновременно отстаивать право на индивидуальное наслаждение и утверждать, что индивидуум обязан отказаться от наслаждения в интересах вида?
Дидро (неискренне). Разве здесь есть противоречие?
Г-жа Тербуш. Похоже на то.
Дидро (та же игра). А почему бы, собственно, морали не быть противоречивой?
Г-жа Тербуш. Потому что в этом случае получается не одна мораль, а две. Мораль индивида и мораль вида. И между ними нет ничего общего.
Дидро (прекращая лицемерить). Это досадно…
Смотрит на свои листки и начинает со вздохом зачеркивать то, что только что написал. Затем смотрит на г-жу Тербуш. Она ему улыбается. Показывает картину, которую держит в руках.
Г-жа Тербуш. Что это за холодное мясо, рыба, кости?
Дидро. Натюрморт Шардена.
Г-жа Тербуш. Шардена?
Дидро. Это художник, в которого я очень верю.
Г-жа Тербуш (с сомнением). Мрачновато. (Прислоняет картину к стулу и подходит к Дидро. Пока он пишет, она массирует ему плечи.)
Г-жа Тербуш. Вы будете моим вторым философом.
Дидро. Вот как?
Г-жа Тербуш. Я сделала портрет Вольтера.
Дидро. Вольтера? И… только портрет?
Г-жа Тербуш. Нет. Я изучила сюжет вплотную.
Дидро (заинтересованно). И что же?
Г-жа Тербуш. Это не любовник, а снеговик. Стоит за него взяться, как он тает в руках.
Смеются. Дидро с явным удовольствием воспринимает весть о неудаче Вольтера. Откладывает перо.
Дидро. О, я не строю иллюзий. Я не оставлю великого имени в истории.
Г-жа Тербуш. Почему?
Дидро. Потому что в постели я проворнее, чем за письменным столом.
Ими вновь овладевает желание. Он оборачивается и целует ее в шею, а затем покрывает поцелуями ее плечи.
Дидро. Я чувствую, что вы опять поможете мне справиться с задачей.
Г-жа Тербуш. Что вы намерены делать? Я о вашей дочери.
Дидро. Дансени к ней не притронется. Он даже не взглянет в ее сторону.
Г-жа Тербуш. Она так прекрасна, что сможет распалить даже семинариста…
Дидро. Только не Дансени.
Г-жа Тербуш. Почему вы так уверены? Говорят, у него есть любовницы.
Дидро. Он сам это говорит. (Целует ее в ухо.) На самом же деле он больше интересуется мужчинами.
Г-жа Тербуш. Он?
Дидро. Это настоящий козел. Зато он никому не делает детей, которые остаются без отца.
Г-жа Тербуш. Какая мерзость.
Дидро. Бросьте! Это менее глупо, чем онанизм. Раз уж речь идет о простой похоти, лучше, чтобы удовольствие получили двое, чем один. Человек делится с ближним. Когда Дансени встречается со своим дружком или дружками, он попросту предается альтруистической мастурбации.
Г-жа Тербуш. Однако!
Дидро. Я не усматриваю ни извращенности, ни порока на индивидуальном уровне, если только нет вреда для здоровья. Преступны лишь те действия, которые причиняют телу страдание. (Продолжает целовать ее.) На чем мы остановились?…
Г-жа Тербуш (отвечая на поцелуи). На морали индивидуума.
Они смеются и удобно устраиваются на софе. В дверь яростно стучат.
Сцена пятнадцатая
Баронне, г-жа Тербуш, Дидро.
Баронне, не дожидаясь ответа, входит.
Баронне. Сударь…
Дидро. Баронне, прежде чем войти, следует постучать.
Баронне. Я, сударь, так и сделал.
Дидро. Значит, надо дождаться ответа. Где тебя воспитывали? В притоне?
Баронне. Дело в том, сударь, что мне совершенно необходимо забрать вашу статью. Ее ведь еще должны набрать в типографии.
Дидро резко выпускает из своих объятий г-жу Тербуш и садится за письменный стол.
Дидро. Разумеется. Простите меня, дорогая, мне надо ускорить это дело.
Он берет лист, смотрит на него: там все перечеркнуто. Баронне глядит на Дидро с восхищением.
Баронне. Ах, господин Дидро, для вас нет ничего невозможного! Я был уверен, что вы состряпаете это за несколько минут.
Дидро (недовольно). «Состряпать» — это самое точное выражение. (Кладет листок обратно на стол.) Нет, Баронне, подожди еще немного, мне надо подумать.
Баронне (хочет схватить листок). Я уверен, что это великолепно. И потом, вы все равно не успеете добиться совершенства…
Дидро. О, что до совершенства, то мы с ним давно уже живем врозь. Нет, малыш, дай мне еще Десять минут, и я закончу статью.
Баронне. Хорошо, сударь. (Идет к выходу.) Так, значит, десять минут?
Дидро. Десять минут… конечно… (Лихорадочно скребет в затылке.) Милый друг, могу ли я отнять У вас еще десять минут?
Г-жа Тербуш. Что? Между нами еще ничего не было, а мне уже приходится вас ждать?
Дидро. Прошу вас…
Г-жа Тербуш. Это уже слишком. Ну ладно. Ради философии. Я даже согласна вернуться в прихожую и снова полюбоваться картинами, чтобы не отвлекать вас. Последний раз беру в любовники литератора.
Она выходит. В последний момент прихватывает картину Шардена, которую принесла прежде, и тщательно прикрывает за собой дверь.
Дидро (про себя, с иронией). Десять минут — это более чем достаточно, чтобы справиться с проблемой, которую никто не мог решить на протяжении тысячелетий… Бедняжка Дидро, похоже, сегодня ты влип не на шутку. Ты сделался философом, чтобы задавать себе вопросы, и вот теперь все подряд требуют от тебя ответов. Полная неразбериха! (Садится за стол, пишет.)
Сцена шестнадцатая
М-ль Гольбах, Дидро.
Едва он успел написать несколько слов, как м-ль Гольбах, тихонько приоткрыв дверь, заглядывает в комнату. Она смотрит в сторону прихожей, затем решается войти.
М-ль Гольбах. Я вам мешаю?
Дидро. Да. То есть… (Спохватывается.) Нет… вы здесь у себя…
М-ль Гольбах. Вы даже не догадываетесь, насколько вы правы: этот павильон — моя бывшая комната для игр. (Подходит к мольберту.) Госпожа Тербуш оставила картину незаконченной?
Он пытается писать и не отвечает. Она приподнимает ткань, которой завешен портрет, и смотрит на него с изумлением.
М-ль Гольбах. Это вы?
Дидро. А что, разве не похоже?
М-ль Гольбах. Не знаю, тут нарисовано все, кроме головы.
Дидро догадывается, что представляет собой набросок. Он бежит к мольберту и, изучив собственную анатомию, накидывает снова шаль на портрет. М-ль Гольбах смееется.
М-ль Гольбах. Она рисует с натуры, по памяти или из воображения?
Дидро (слегка покраснев). Послушайте, мадемуазель Гольбах, госпожа Тербуш работает так, как считает нужным, и я тоже. К тому же я должен срочно закончить статью, за которой должны прийти через несколько минут. Мне совершенно необходимо сосредоточиться, потому что мне здесь все время так мешают, что я не сумел пока что написать ни единой толковой строчки.
М-ль Гольбах. А о чем статья?
Дидро. О морали.
М-ль Гольбах. Ну, это легко!
Дидро возводит глаза к небу. Затем набрасывается на свой лист бумаги. Черкает. Девушка выносит суровое суждение.
М-ль Гольбах. Не старайтесь. Если вы, в ваши годы, не способны ответить на такой простой вопрос за полминуты, значит, этот сюжет не для вас. И ничего у вас не получится, хоть за десять минут, хоть за три часа, хоть за полгода.
Дидро. Послушайте, я уже написал три тысячи страниц для «Энциклопедии», и я нахожу вас чуть более категоричной, чем это подобает невежественному существу двадцати лет от роду!
Дидро продолжает писать. В прихожей опять что-то падает.
Дидро (машинально). Что это?
М-ль Гольбах быстро приоткрывает дверь, заглядывает в прихожую и быстро захлопывает дверь снова.
М-ль Гольбах. Ничего, это кошка.
Дидро. Кошка?
Пауза. Он осознает комизм ситуации и беззвучно смеется.
М-ль Гольбах. Я сказала что-нибудь смешное?
Дидро (пытаясь обуздать свое веселье). Нет, нет, просто я подумал, что в конечном счете… жизнь прекрасна.
М-ль Гольбах (решительно). Мне нестерпимо думать, что вы теряете время с госпожой Тербуш.
Дидро (опомнившись). При чем тут это?
М-ль Гольбах. Ни при чем, просто я хотела вам это сказать. Почему это только вам можно выбирать тему для разговора? (С силой.) Ненавижу эту госпожу Тербуш, просто не выношу ее прусский выговор!
Дидро заслоняет собою дверь прихожей, словно желая помешать г-же Тербуш слышать этот разговор.
М-ль Гольбах. Она кидается на мужчин, как муха на варенье. Я уверена, что она пыталась затащить вас на эту софу.
Дидро. Допустим, и что дальше? Если нам это нравится…
М-ль Гольбах. И я уверена, что вы думаете, будто это вы сделали первые шаги, хотя это она все подстроила. (Он не отвечает.) Берегитесь! Наверняка ей что-нибудь от вас нужно.
Дидро (решает пренебречь этим замечанием). Конечно… Само собой… спасибо за ваши советы.
М-ль Гольбах. Предупреждаю, она вас точно обведет вокруг пальца!
Дидро. Ладно, ладно, малышка, не растрачивайте сокровища вашего красноречия. Я неплохо знаю женщин.
М-ль Гольбах. Вы их вовсе не знаете. В этом, кстати, ваша прелесть. Как только вас видишь, сразу думаешь: «Он такой милый, его наверняка будет легко окрутить!»
Дидро. Помилосердствуйте!…
М-ль Гольбах. Вы не можете ухаживать за госпожой Тербуш, она слишком уродлива!
Сильный шум в прихожей. Очевидно, г-жа Тербуш слушает и выражает свою ярость.
Дидро. Это кошка!
М-ль Гольбах. Конечно! (Снова за свое.) Вообще-то, ее следует не столько бранить, сколько жалеть.
Дидро. Почему?
М-ль Гольбах. Возраст. (Пауза.) От этого бедствия никуда не денешься.
Дидро. Возраст справедлив, он не щадит никого.
М-ль Гольбах. Ах нет! (Кокетливо устремляется к нему.) Время более милосердно к мужчинам. Немного снега в волосах, чуть меньше резкости в чертах лица, больше плавности в жестах, и офорт превращается в акварель, а мне так нравится акварель! А вот женщины… Женщины предназначены для Удовольствия мужчин, и когда мужчина больше не находит в них удовольствия, все для них потеряно. Разве нет?
Дидро предусмотрительно запирает дверь прихожей на ключ. Так он чувствует себя в большей безопасности.
Дидро. Далеко не все лица теряют свою привлекательность.
М-ль Гольбах. Про нее-то этого не скажешь.
Г-жа Тербуш появляется в слуховом окошке и заглядывает в комнату.
М-ль Гольбах. Ее лицо никогда не остается без движения, она его все время принуждает что-то изображать, и правильно делает: если ее лицо хоть на миг остановится, все потускнеет, обвиснет: глаза, щеки, рот. (Подходит к Дидро, льстивая, чарующая. Дидро, заметив г-жу Тербуш, отводит м-лъ Гольбах в ту часть комнаты, где г-жа Тербуш не может их видеть.) В то время как она суетится и лжет, вы идете к своей истине, голова у вас обнажена, лес морщинок рассказывает вашу историю, длинная борода придаст вашему лицу еще больше значительности; вас никто не сломит, под потемневшей и морщинистой кожей вы сохраните твердые и могучие мускулы.
Г-жа Тербуш исчезает из «бычьего глаза» и вновь шумит.
Дидро. Это кошка скребется!
М-ль Гольбах (увлекшись). У женщин все увядает, дряхлеет. Женщина прекрасна в восемнадцать лет потому, что у нее много плоти и мелкая кость, и по той же причине все пропорции, которые создают красоту, так быстро пропадают…
Дидро. Будет, будет! Вас послушать — можно подумать, что вы никогда нигде не бываете. Разве вы не видели жену Гельвеция?
М-ль Гольбах. Жена Гельвеция пожилая и некрасивая. Просто она хоть и пожилая, но кажется молодой.
Он не может удержаться от смеха.
Дидро. Не очень-то вы милосердны!
М-ль Гольбах. С какой стати мне быть милосердной: мне двадцать лет!
Он опять смеется. Она тоже. Между ними возникает некое веселое сообщничество, смешанное с желанием.
М-ль Гольбах. Ну сколько, сколько ей лет, этой госпоже Тербуш? Сто двадцать?
Дидро (забавляется). Сто тридцать. (Поддаваясь искушению, склоняется к м-ль Гольбах.) Зачем вы сюда пришли, малышка? Мне совершенно необходимо дописать про мораль.
М-ль Гольбах подходит к нему очень близко и смотрит ему прямо в глаза.
М-ль Гольбах. Только что, когда я тут старалась для Анжелики, я вдруг почувствовала… как бы это сказать?… Такое тепло… такой жар, да, такой сильный жар, который опалил мне грудь… И знаете почему? Потому что я на мгновение представила, что Анжелика — это я, а Дансени — это вы.
Дидро. Ага!
М-ль Гольбах. И мне очень понравилось.
Дидро. Что именно?
М-ль Гольбах. Ответ шевалье Дансени. Ну то есть ваш.
Дидро (смущен). Ага… (Пауза.) Ну а мне понравился вопрос.
М-ль Гольбах. Какой?
Дидро. Который она задала. То есть вы.
М-ль Гольбах. Ах…
Они на грани поцелуя. В прихожей снова слышен шум. М-ль Гольбах, раздосадованная, бежит к двери, поворачивает ключ и, заглядывая в прихожую, кричит:
М-ль Гольбах. Хватит! Брысь!… (дверь и приближается к Дидро, вновь обретая все свое очарование.)
Дидро (слегка удивлен). Он… он вас послушался?
М-ль Гольбах. Кто?
Дидро. Кот.
М-ль Гольбах. Меня все слушаются. (Вновь воспламеняясь.) Ах, вот сейчас, минуту назад… Я не могу забыть это мгновение… Огонь пожирает меня.
Дидро. Малышка, малышка, не искушайте меня, я не способен к сопротивлению. (Кладет руку на плечо м-ль Гольбах.)
Сцена семнадцатая
Г-жа Тербуш, м-ль Гольбах, Дидро.
Г-жа Тербуш распахивает дверь ногой и устремляет обличающий перст на пару.
Г-жа Тербуш. Немедленно оставьте эту девочку.
Дидро (не зная, что сказать). Ах, милый друг… милый друг… Вы были там?
Г-жа Тербуш. Да, вместе с котом! Займитесь лучше вашей статьей, а я займусь ею! (Приближается к м-ль Гольбах.) Это уже не первый раз ока мне подставляет ножку. Поджигательница!
Дидро. Поджигательница?
Г-жа Тербуш. Да! Она разжигает огонь, который не может погасить. Через минуту, когда вы потеряете голову от желания, она под каким-нибудь предлогом улизнет. Маленькая стерва! Ей доставляет удовольствие создавать дурацкие ситуации!
М-ль Гольбах. Позвольте заметить, что вы находитесь в доме моего отца.
Г-жа Тербуш. Вот именно, и я как раз намерена поговорить с вашим отцом о вас! Комедиантка! Лицемерка! Вы тут бедняге Дидро совсем заморочили голову.
М-ль Гольбах. Ничего подобного. Господин Дидро мне очень даже нравится.
Г-жа Тербуш. Лгунья! Чем это он, интересно знать, вам так нравится?
М-ль Гольбах. Мне нравится с ним разговаривать.
Г-жа Тербуш. Ах вот оно что! Да что вы можете понять из того, что он говорит? Теми крошками, что у вас в голове, даже воробья не накормить! Он мой.
М-ль Гольбах. Нет, мой!
Дидро. Послушайте, все это очень лестно, но я хочу кое-что уточнить: с тех пор как я перестал пачкать пеленки, то есть примерно с двухлетнего возраста, я считаю, что не принадлежу никому.
Г-жа Тербуш. Скажите этой маленькой нахалке, кого вы предпочитаете.
М-ль Гольбах. Да, скажите!
Дидро. По правде говоря…
Г-жа Тербуш. Можете с ней не церемониться, отвечайте!
М-ль Гольбах. Просто смешно: вы цепляетесь за него, как вошь за лысину!
Г-жа Тербуш (к Дидро). Выбирайте, иначе я ее тресну.
Дидро. Выбирать, выбирать… Не нравится мне это слово.
Г-жа Тербуш. Можете ограничиться делом. Итак?…
Дидро. Вообще-то, у меня два желания, и…
М-ль Гольбах. Но должно же одно быть сильнее другого?
Дидро. Как это одно может быть сильнее другого, когда они совершенно разные!
М-ль Гольбах. Если вы не можете разобраться с двумя желаниями, разберитесь с двумя женщинами!
Г-жа Тербуш. С двумя женщинами? А где вторая? Я здесь вижу только одну, на которую тявкает маленькая соплячка!
М-ль Гольбах. Я тоже вижу здесь только одну женщину, с которой пытается тягаться высокопарная старуха!
Г-жа Тербуш. Имя, назовите имя!
Дидро (очень решительно). Невозможно. С философской точки зрения это невозможно.
Г-жа Тербуш. То есть как?
Дидро (та же игра). Из-за Буридановой ослицы!
М-ль Гольбах. Простите?
Дидро (пытается убедить их и самого себя). Из-за Буриданова осла. Буридан был монах, он жил в Средневековье. Он доказал, что осел, не имеющий свободной воли, не способен выбирать. Да, да, поймите! Этого осла одинаково томили голод и жажда, причем именно в равной степени. Так вот, Буридан поставил на равном расстоянии от него ведро воды и ведро овса.
Г-жа Тербуш. И что же?
Дидро. Осел так и не смог выбрать между ведром воды и ведром овса. Он издох от голода и жажды между двумя ведрами. Ему недоставало свободы воли.
Г-жа Тербуш. Вот уж действительно осел!
М-ль Гольбах. Но вы-то — человек!
Дидро. Это нуждается в доказательстве. Я тоже несвободен,
М-ль Гольбах. В первый раз в жизни меня сравнивают с ведром овса.
Г-жа Тербуш (поправляя девушку). Нет, с ведром воды, в воде еще меньше вкуса, так что вам это подходит больше. Господин Дидро, довольно этих теологических ухищрений, выбирайте.
М-ль Гольбах. Да, выбирайте.
Г-жа Тербуш. Надо отделаться от этой ломаки.
М-ль Гольбах. Старая прилипала!
Дидро, внезапно взрываясь, орет.
Дидро. Хватит!
Обе женщины в легком изумлении.
Г-жа Тербуш. Что?
Дидро (громко и четко). Я сказал: хватит!
Короткая пауза.
М-ль Гольбах (г-же Тербуш). Что значит «хватит»?
Г-жа Тербуш (к м-ль Гольбах). Вам тоже послышалось, что он сказал «хватит»?
М-ль Гольбах. Да, он сказал «хватит», и мне это не послышалось!
Дидро. Хватит! Прекратите эту атаку! Я не безделушка, с которой балуются в будуаре. Мир! Я больше не играю! Вы все сегодня, с самого утра, выпятив груди, оголив плечи, волосы дыбом, с горящим глазом, словно сговорились довести до белого каления бедного человека, который мечтает лишь о покое, о мире, мечтает сосредоточиться, наконец!
Г-жа Тербуш. Это уж чересчур!
Дидро. Не играю! Я вас сейчас помирю: да, я слегка увлекся вами; да, обеими, но, если честно, это совершенно неважно, потому что на самом деле я люблю другую!
Г-жа Тербуш. Вот оно что!
Дидро. Да! Всю мою жизнь я остаюсь верен лишь одной возлюбленной: Философии.
М-ль Гольбах. Вот это мило! А мы, стало быть, на второстепенных ролях, — после вашей работы?
Дидро. Совершенно верно. Вы всего лишь женщины.
Г-жа Тербуш. Да что же он такое говорит!
Дидро. Не играю! Мне надо закончить эту статью для «Энциклопедии». В данный момент все остальное не имеет никакого значения, вы меня слышите: ни-ка-ко-го! (Само величие.) Будущность Просвещения поставлена на карту! Пусть плоть отдохнет! И поразмыслит! Дорогу разуму!
Г-жа Тербуш. Я не желаю, чтобы…
Дидро (в апофеозе). Прочь!
М-ль Гольбах. Но вы же не дадите ей…
Дидро (ужасен). Прочь! Я распыляюсь. Я растрачиваю себя на пустяки. Для вас у меня больше времени нет. Меня ждет «Энциклопедия». (Решительно берет обеих под руки и ведет к двери.) Сударыни, увидимся позже. Мы возобновим нашу дискуссию, когда я покончу с моралью.
Г-жа Тербуш. Но я…
Дидро. Тихо! (Та же игра с м-ль Гольбах, предвосхищая ее реакцию.) Тихо! Долг прежде всего, и он не ждет. (Выпроваживает их за дверь, не удивляясь столь незначительному сопротивлению.)
Сцена восемнадцатая
Дидро один.
Вздыхает с немыслимым облегчением.
Дидро (счастлив). Я жертва! (Фатовато смотрится в зеркальце, явно довольный собою). Жертва любовных эксцессов! Чувственного шантажа! Жертва пола! (Снова глядится в зеркальце, затем спохватывается.) Я распыляюсь, распыляюсь. (Со сладостным лицемерием.) Что за ужасный день! (Улыбается своему отражению.) Однако какое благородное самоотречение! (Вновь берется за свою статью; делает гримасу и говорит, на сей раз более искренне.) Чертова статья! Проклятый Руссо! (Мечтательно.) Да, малышка Гольбах — это вам не моя дочь, просто ничего общего… А Тербуш какова!… (Вздыхает.) Мне никогда не везло: вечно мне доставались сандалии зимой и зонт в безоблачную погоду! (Решительно склоняется над статьей и безнадежно вздыхает.) Иной раз мне хочется быть не собой, а каким-нибудь Руссо, Гельвецием, Вольтером, — в общем, человеком с крепкой головой, с устоявшимися идеями, правильными, четко изложенными, которые заключают в формулы, затем в книги; идеи, которые остаются потомству, застревают в голове, отливаются в бронзе… А я меняю точку зрения, стоит женщине войти в комнату, способен перейти с гавота на менуэт в самый разгар танца, идеи проносятся у меня в голове, сталкиваются — и ничего не остается. Я просыпаюсь «за», засыпаю — «против». Гнусные молекулы… Ладно, теперь — мораль, что там с моралью…
Сцена девятнадцатая
Анжелика, Дидро.
Анжелика влетает вихрем, вся в слезах, и бросается в объятия отца.
Анжелика. Ах, папа, ты был прав! Тысячу раз прав! Я только что видела шевалье Дансени. Он отвратителен: у него недостает одного зуба!
Дидро. Что ж, тем лучше!
Анжелика. И он такой волосатый, просто ужасно…
Дидро. Он? Я как-то видел его без парика, он лыс, как колено.
Анжелика. Похоже, все, что могло расти на голове, сейчас торчит у него из ушей.
Дидро. Вот как? (Машинально ощупывает собственные уши.)
Анжелика. Папа, у меня открылись глаза, и я увидела его таким, каков он есть. Я осознала ошибку, которую собиралась совершить. Ты был прав: моя связь с Дансени была бы совершенно нелепой: он слишком стар.
Дидро. Дансени? Мы с ним ровесники.
Анжелика. Ты представляешь? Он твой ровесник! И внезапно я вспомнила все, что ты говорил мне о сохранении вида, о необходимости думать о благе детей. Я не могу иметь ребенка от такого пожилого мужчины: он может родиться слабеньким или с каким-нибудь дефектом. В таком возрасте соки организма уже наверняка подпорчены, сперма нездорова, и у нас может получиться урод.