Шоу Боб. Судный день Орбитсвиля

   Более минуты длилось это почти статическое состояние, затем лазурный диск начал сжиматься.
   Его уменьшение поначалу было едва заметно, но в полном соответствии с законами сферической геометрии, скорость уменьшения все нарастала, нарастала, нарастала… Голубой диск катастрофически исчезал, словно выкипая в марево планет. Последняя безмолвная вспышка, и он исчез в солнечном сиянии.
   Солнце осталось, ничуть не изменившись, в центре сферического облака новорожденных миров.
   Никлин застыл в кресле, едва дыша и не отрывая взгляда от неправдоподобно прекрасной картины, воцарившейся на основном экране. В голове у него звенело. Он чувствовал себя опустошенным, подвергшимся насильственному очищению и получившим уникальную привилегию лицезреть процесс сотворения мира. Он понимал, что нужно сказать хоть что-нибудь, разорвать круг молчания, но не мог найти слов.
   — Зрение у меня уже совсем не то, что прежде, — брюзгливо произнес Хепворт, — но это планеты, не так ли?
   Никлин кивнул, прилагая все усилия, чтобы вернуть к жизни голосовые связки.
   — Мне тоже кажется, что это планеты.
   Монтейн издал хриплый всхлип:
   — Это не планеты! Это все дьявольские штучки! Это ложь! Это обман зрения!
   — Я полагал, что мы уже обсудили эту идею, — терпеливо сказал Хепворт. — Только что мы стали свидетелями рождения миллионов планет из оболочки Орбитсвиля. Сейчас главный вопрос состоит в том, есть ли на них кто-нибудь живой.
   — Они все мертвы! — выкрикнул Монтейн. — Мертвы!
   Никлин, полагавший, что уже потерял всякую способность к удивлению, еще раз поразился силе воображения Хепворта.
   — Как? После всего того, что мы видели, там кто-то мог остаться живой?
   — Не спрашивайте меня как, — ответил физик. — Я не думаю, что мы когда-либо сумеем понять происшедшее. Но мне кажется, — и не ждите от меня никаких объяснений, — мне кажется, что все случившееся не имело бы никакого смысла, если бы жизнь там не сохранилась. Неужели вам это непонятно?
   — Я хочу понять это. Я очень хочу понять именно это.
   — Какое максимальное увеличение вы можете сделать? — Хепворт повернулся к Флейшер. — Сто?
   Она молча кивнула, и ее пальцы стремительно забегали по панели телекамер. В центре экрана появился красный кружок. Он медленно перемещался, пока не захватил одно из сине-зеленых пятен. Затем круг начал расти, вытесняя все остальное за пределы экрана и увеличивая внутренний объект. Быстро стало понятно, что находящийся внутри красного круга объект представляет собой черный диск, окруженный тонким светящимся ореолом.
   — Планета находится почти на одной прямой с солнцем, — заметил Хепворт. — Мы смотрим на ее темную сторону, но окружающий ее нимб, указывает на очень важную вещь — у планеты есть атмосфера. Это доказывает, во всяком случае для меня, что тот, кто разрушил Орбитсвиль, действовал в наших интересах, кем бы он ни был.
   — Вы глупец, — прошептал Монтейн. — Дьявол — наш враг.
   — Сместитесь немного в сторону, — попросил Хепворт пилота.
   Красный круг сжался до начальных размеров, сдвинулся влево и захватил еще одно световое пятно. Процесс увеличения начался заново, на этот раз цель превратилась в яркий полумесяц, на котором безошибочно можно было различить под причудливым узором облаков зеленые и синие пятна.
   — Вот видите, — торжествующе заметил Хепворт. — Превосходный кусок Орбитсвиля, завернутый в другую упаковку.
   Сознание Никлина совершило головокружительный скачок.
   — Мы сможем разглядеть города?
   — Возможно. Но ведь их надо еще обнаружить. — Хепворт обвел рукой ярко-красный круг масштабной мишени. — Какова была площадь Орбитсвиля по сравнению с Землей? В 650 миллионов раз больше. Если ни одна часть оболочки не исчезла, то теперь существует приблизительно 650 миллионов планет, и разыскать на них горстку городов очень трудно.
   — Я включу радиомаяк, — сказала Флейшер. — Прошло слишком мало времени, чтобы…
   — Остановитесь! — закричал Монтейн. Его трясущееся лицо заливала смертельная бледность. — Я не желаю слушать этой… этого богохульства.
   — Мы обсуждаем научную проблему, Кори! — Голос Хепворта был полон доброжелательной снисходительности. — Рано или поздно, но вам придется считаться с фактами.
   — Факты! Я предоставлю вам факты! Это ненастоящие миры! Лишь Господь может творить истинные миры. Нет никаких городов. Все души, все до единой, оставшиеся там, потребовало к себе Всемирное Зло. Они мертвы! Они все мертвы!
   Воорсангер заерзал в своем кресле.
   — Погодите, Кори. Я вот что хотел бы узнать…
   — Устами этого человека говорит сам Дьявол. — Голос проповедника сорвался на визг. — Я предупреждаю вас, Ропп, если вы станете слушать этого человека, вы погубите свою бессмертную душу.
   — Но если все-таки существует шанс, что моя жена жива! — Воорсангер замолчал. Виду него был одновременно пристыженный и упрямый. Он заговорил снова, старательно избегая взгляда Монтейна. — Если существует хоть малейший шанс, что Грета жива… и что все остальные живы… разве не наш святой и человеческий долг вернуться и попытаться разыскать их?
   — Но вы же видели, что произошло! — завизжал Монтейн. — Как вы смеете даже…
   Он внезапно замолчал и начал шарить одной рукой по груди, другой, по-змеиному изогнувшись, ощупывал спину, словно пытался найти пронзившее его невидимое лезвие. Язык вывалился изо рта, кончик его отвратительно подрагивал, по подбородку потекла слюна. Аффлек, до того неподвижно стоявший у входа в рубку, бросился к проповеднику и бережно усадил его в кресло.
   — Смотрите, что вы наделали! — проревел он, свирепо взглянув на Воорсангера и Хепворта. — Если Кори умрет…
   — Я не собираюсь умирать, Нибз, все в порядке. — Монтейн сделал несколько глубоких вдохов и неожиданно для всех слабо улыбнулся. — Не о чем беспокоиться.
   — Кори, вам нужно прилечь.
   Монтейн тронул Аффлека за руку.
   — Я лучше посижу, мой добрый друг. Сейчас все будет в порядке, вот увидите.
   Аффлек неуверенно кивнул и вернулся на свой пост у лестницы.
   — Я должен извиниться за эту слабость. — Несмотря на недавнюю истерику, голос Монтейна звучал спокойно и уверенно. — Я обвинил Скотта в богохульстве, хотя именно я был истинным богохульником. Я вообразил, что являюсь рупором божественного гнева, но Господь напомнил мне, что гордыня
   — смертный грех.
   «Все те же штампы, — с некоторой тревогой подумал Никлин, на мгновение забыв о невероятности всего происходящего, — но произносит их, похоже, совсем другой человек».
   — С нами летит доктор Хардинг, — нерешительно сказал Воорсангер. — Я думаю, что следует попросить его подняться сюда и…
   — Спасибо, Ропп, но уверяю тебя, мне не требуется медицинская помощь.
   — Монтейн взглянул на Хепворта. — Продолжайте, Скотт. Я хочу услышать, что думает ученый о происках дьявола.
   — Мои заключения достаточно умозрительны. — Хепворт явно сомневался, какой эффект окажут его слова на состояние Монтейна.
   — Не скромничайте! Вы выполняете достойную работу — устанавливаете научные законы, которым подчиняются и Бог, и дьявол. Продолжайте, Скотт, мне действительно интересно.
   Такое поведение столь не вязалось с обычной непримиримостью проповедника, что Никлин забеспокоился еще сильнее. «Кори, ты ли это? Или среди нас появился незнакомец?»
   — Хорошо, давайте попытаемся, по возможности, сохранять разум и спокойствие, — негромко заговорил Хепворт. Похоже, он также был обеспокоен душевным состоянием Монтейна. — Кори полагает, что Орбитсвиль разрушен… гм… дьяволом с единственной целью — уничтожить род человеческий. Назовем это предположение Гипотезой Зла. Я с ней не согласен и придерживаюсь совсем иной точки зрения — Гипотезы Добра. Я почти не сомневаюсь, что наблюдаемые нами на экранах сферы, все до единой, все 650 миллионов — вовсе не «настоящие» планеты в обычном астрофизическом смысле. Я полагаю, это пустотелые образования, такие же, как и сам Орбитсвиль.
   — Далее, — продолжал Хепворт. — Из моей Гипотезы Добра следует, что эти искусственные планеты столь же долговечны, как и «настоящие», а может, даже и в большей степени. Есть также основания полагать, что эти планеты — идеальное пристанище для разумной жизни. Здесь, если хотите, все приспособлено к нашим нуждам, все, как по заказу.
   Никлин попытался понять логику Хепворта и не смог.
   — Ход твоих мыслей ускользает от меня, Скотт. Как… как ты можешь доказать свое утверждение?
   — Это подразумевается самой теорией, Джим. Ведь условия на самом Орбитсвиле столь точно соответствовали нашим потребностям, что человечество на нем ни в чем не знало нужды. Сколько раз мы слышали, как Кори приводил тот же самый аргумент — Орбитсвиль не случайно оказался для людей столь же привлекательным, что и мед для пчел.
   — Ты превращаешься… — Никлин взглянул на Хепворта. — Мы говорим о науке или о религии?
   — О науке, Джим! О науке. Хотя, честно говоря, я был бы очень рад, если бы какой-нибудь демон, или дьявол, или бесенок, или что-нибудь вроде этого материализовался в этом самом месте в этот самый час. — Хепворт отер пот с лица. — Я был бы несказанно счастлив, поверь мне, продать свою бессмертную душу за бутылку джина. Или даже за стакан!
   — Вернемся к твоей гипотезе. — Никлин начал проявлять нетерпение.
   — Как я уже сказал, все свидетельствует о продуманности. Вспомните зеленые линии. Они, как вы помните, ослабляли физико-химические связи в строительных материалах. Я бы сказал, что это было предупреждение держаться подальше от них, ибо эти границы представляли опасность. — Хепворт взглянул на фантастический мир на основном экране. — Я, ни минуты не колеблясь, побьюсь об заклад, что при всех катаклизмах, которые мы испытали, находясь на Орбитсвиле, не погиб ни один человек. Я понимаю, что звучит это довольно нелепо, но для существ, способных управлять пространством, а быть может, и временем, это вполне возможно.
   Монтейн тоненько хихикнул:
   — И когда же объявится эта Добрая Фея?
   Хепворт задумчиво склонил голову, слегка улыбнулся.
   — Хорошее имя для существа, которое всем здесь заправляет. Оно вполне подходит для моей гипотезы. Оно мне нравится, Кори. Добрая Фея? Да, оно мне определенно нравится.
   — Его можно слегка сократить, — заметил Никлин.
   Он чувствовал себя очень неуютно, подобно человеку, против собственной воли втянутому в публичный спор. Только что на их глазах произошло событие вселенского значения, и ему казалось неуместным вступать в отвлеченную философскую дискуссию.
   — Ты имеешь в виду Бога? — Хепворт скептически прищурился. — Это вряд ли в его стиле, разве нет?
   — Хорошо, не можешь ли ты сказать, кто такая эта Добрая Фея, и что, скажи на милость, она умеет делать?
   — Добрая Фея — это то существо, что с самого начала придумало и создало Орбитсвиль. Оно должно так же далеко отстоять от нас, как мы от амебы.
   — Ну, я тоже мог бы придумать что-нибудь подобное, — возразил Никлин.
   — Скотт, мне не хотелось этого говорить, но твоя теория, похоже, мало чем может помочь нам.
   — Мистер Хепворт, нельзя ли рассказать о той части вашей теории, которая связана с Добром? — напряженно спросил Воорсангер. — Почему вы решили, что моя… Что все, кто остался там, живы?
   — Лезвие Оккама. Ведь иначе этого попросту не следовало затевать… Не следовало брать на себя труд создавать шестьсот пятьдесят миллионов новых домов для привилегированных обитателей, чтобы потом позволить этим обитателям умереть. Это противно всякой логике.
   — Логика! Не могу! Логика!
   Монтейн откинулся в кресле и, глядя в потолок, широко улыбнулся.
   К Никлину вернулось прежнее беспокойство — он заметил, что улыбка проповедника очень несимметрична. А вдруг лицевые мышцы Монтейна превратились в аморфную массу, и рот проповедника из-за этого непрерывно перекашивается. «Неужели мы все сошли с ума? Неужели встреча с Доброй Феей окончательно нас доконала?»
   — Мне хочется верить вам, мистер Хепворт. — Воорсангер не сводил с физика умоляющего взгляда. — Как вы думаете, мы сможем найти… нужную планету?
   — Почему бы и нет? — К Хепворту вернулся его высокопарный слог. — Если материя экваториальной области Орбитсвиля осталась в соответствующей позиции, то, по-видимому, логично будет предположить, что…
   — Ради всего святого, Скотт, — вмешался Никлин, повысив голос. — Не увлекайся. Я вижу, что творится в твоей голове. Ты прямо на ходу добавляешь к своей теории все новые и новые детали.
   Хепворт резко обернулся. Никлин увидел в его глазах предвестие внезапной вспышки гнева, которые столь часто преображали физика всякий раз, когда сомневались в его профессиональной компетентности. Молчаливое противоборство длилось лишь краткое мгновение, затем толстое лицо Хепворта расслабилось. Он поднялся, неторопливо обошел пульт управления и остановился у главного экрана, словно школьный учитель у доски. Основную часть экрана занимало изображение одной-единственной планеты.
   Хепворт небрежно улыбнулся Меган Флейшер.
   — Не могли бы вы вернуть на экран общий вид?
   Рука пилота дрогнула, и планета исчезла. Экран вновь заняло облако миров, окруживших солнце полупрозрачной светящейся сферой невыразимой красоты.
   — В несколько грубой и наивной форме ты, Джим, затронул важный философский вопрос, — мягко сказал Хепворт, глядя Никлину прямо в глаза. — Существует классический способ проверки научной теории. На основе теории делается предсказание, и если оно оказывается верным, теория верна. Не станешь ли ты более снисходительным к продукту моей мозговой деятельности, если мы будем действовать именно таким образом? Если прямо сейчас я сделаю подобное предсказание, и если это, как кое-кто из нас назвал бы, пророчество сбудется? Не вернет ли такой поворот событий улыбку на твое ангелоподобное лицо?
   «Не превращай все в балаган», — раздраженно подумал Никлин, даже не кивнув в ответ.
   — Очень хорошо, — продолжал Хепворт, словно актер, получающий удовольствие оттого, что находится в центре внимания. — Теперь я рискну и сделаю необходимое предсказание. Я полагаю, что эти миры… которые только что были созданы Доброй Феей… все шестьсот пятьдесят миллионов… скоро просто исчезнут.
   Флейшер выпрямилась.
   — Откуда вы можете знать?
   Этот вопрос словно эхо звучал в голове Никлина, пока он в упор смотрел на лицо Хепворта, поросшее седой неопрятной щетиной. Физик сейчас выглядел непригляднее, чем обычно: мятая грязная одежда не красила его, так же, как и не красило его пьянство, до такой степени изъевшее его мозг, что он начал ошибаться в фундаментальных вопросах. Но сила воображения при этом, казалось, лишь возросла, покоряя галактики, вселенные, бесконечности.
   «Я слушаю тебя, Скотт, — подумал Джим, постаравшись избавиться от враждебности и скептицизма. — Скажи, что ты собираешься сказать — и я тебе поверю».
   — Это неотъемлемая часть Гипотезы Добра, — начал Хепворт, указав на облако из планет. — Нет необходимости говорить, что эти планеты не вращаются по орбитам вокруг солнца. С точки зрения небесной механики такая система невозможна. Она должна была бы разлететься, но этого не происходит, значит, планеты удерживает какая-то неизвестная сила.
   Флейшер, словно школьница, подняла руку.
   — Мне кажется, что из сказанного вами вовсе не следует, что планеты исчезнут.
   — И да, и нет. Я говорю, что планеты могли бы оставаться в теперешнем состоянии, если бы Добрая Фея захотела этого. Но какой тогда смысл в разрушении Орбитсвиля?
   Хепворт распростер руки и оглядел своих слушателей.
   — Ведь по сути, мало что изменилось. Вместо одного огромного Орбитсвиля мы теперь имеем шестьсот пятьдесят миллионов небольших, вывернутых наизнанку. Если все останется в таком виде, жизнь быстро нормализуется. Вопли удивления и страха, исторгаемые обывателями, скоро стихнут, потому что такова уж природа обычных людей. Конечно же, кое к чему придется приспособиться, и еще многие века этот незабвенный блистающий град будет волновать умы философов, историков и естествоиспытателей, но, по существу, все останется без изменений.
   Хепворт замолк, его внимание отвлекла вылезшая из брюк рубашка. Он неторопливо заправил ее обратно в штаны, затем мрачно взглянул на своих слушателей.
   — Так вот я спрашиваю вас, какой смысл оставлять эти новоиспеченные планеты в теперешнем состоянии?
   — А может и не следует искать здесь никакого смысла? — спросил Никлин. — Может, все идет так, как и должно идти?
   — Что ж, это еще одна точка зрения, назовем ее Нейтральной Гипотезой, но она мне не нравится, я не верю, что Добрая Фея понапрасну тратила свои силы и время.
   Никлин понял, что окончательно запутался в этом сумбуре идеи и предположении.
   — Хорошо, но в таком случае, куда попадут все эти планеты? И почему именно туда они попадут?
   — А об этом мы не договаривались, — по-детски бесхитростно ответил Хепворт. — Я не могу ответить на все эти куда и почему. Я просто утверждаю, что они исчезнут, переместятся. Они могут исчезнуть внезапно и одновременно, а могут и постепенно. Насколько нам известно, этот процесс уже начался…
   — Это будет нетрудно выяснить, если наша программа поиска планет в состоянии обработать такое количество точек, — сказала Флейшер, приступив к общению с главным компьютером. — Мы могли бы следить, скажем, за одним процентом, а затем…
   Ее голос превратился в неразборчивое бормотание, ибо она погрузилась в математические расчеты, решая поставленную самой себе задачу.
   Воорсангер, прежде чем обратить свой взгляд на Хепворта, с тревогой посмотрел на Монтейна.
   — Всего этого вполне достаточно, чтобы задать вопрос — в чем собственно теперь смысл нашего полета?
   Хепворт согласно кивнул.
   — Вы имеете в виду, что нам следует вернуться?
   — Я полагаю… — Воорсангер снова взглянул на проповедника, и лицо его затвердело. — Да, именно это я имею в виду.
   — Что ты думаешь, Джим?
   — Откуда мне знать? — ответил Никлин, словно школьник, которого спросили не по программе. — Кроме того, мы опять ведем себя так, словно мы совет управляющих.
   — Хорошо, спросим босса. — Хепворт взглянул на Монтейна. — Что вы думаете, Кори?
   — Вы идиоты! — Монтейн все еще улыбался и глазел в потолок. — Вы полные идиоты!
   — Я не думаю, что Кори вполне готов высказать разумное мнение. — Хепворт многозначительно взглянул на Аффлека. — Нибз, почему вы не отправились на поиски доктора Хардинга и не привели его сюда? Я думаю, было бы лучше…
   Аффлек виновато затоптался на месте с самым разнесчастным видом, затем повернулся и исчез из виду.
   Хепворт опять обратился к Никлину:
   — Так что ты думаешь, Джим?
   — А ты? — спросил его вместо ответа Джим, пытаясь оттянуть момент принятия решения. — Что ты скажешь?
   Хепворт улыбнулся ему странной короткой улыбкой.
   — Трудно что-либо решить, особенно без соответствующей смазки. Ведь так много еще неизвестного во Вселенной. Я хотел бы продолжить, и в то же время я хочу вернуться.
   — Здорово же ты мне помог, — улыбнулся Никлин. — Мне-то казалось, раз ты начал, то…
   — Господа! — подала голос Меган Флейшер. — Позвольте принять решение за вас — мы вынуждены вернуться.
   — По крайней мере, это заявление звучит очень недвусмысленно, — холодно заметил Хепворт. — Не могли бы вы сообщить нам, каким образом и почему вы пришли к столь твердому заключению?
   — Пожалуйста. — Улыбка пилота неопровержимо свидетельствовала о ее неприязни к физику. — Корабль не в состоянии совершить межзвездный полет.
   — Что? — В голосе Хепворта появились воинственные интонации. — О чем идет речь, женщина?
   — Речь идет о двигателях, мужчина. У нас исчезло левое захватывающее поле.
   — Чушь!
   Хепворт склонился над пультом управления, вглядываясь в индикатор распределения напряженности захватывающего поля. Никлин проследил за его взглядом и увидел, что светящаяся бабочка стала явно асимметричной. Он завороженно наблюдал, как за несколько секунд левое крыло сжалось до размеров крошечного пятнышка, а затем и вовсе исчезло. В тот же момент в животе у него возникла тошнотворная волна — ускорение резко упало. Повисла звенящая тишина. Ее прервала Флейшер.
   — Как капитан корабля, — произнесла она ясным и твердым голосом, — я приняла решение прервать полет.
   — Дура! — взвизгнул Хепворт.
   Он повернулся и побежал к лестнице, из-за малой гравитации преодолев это расстояние в два гигантских прыжка, и спрыгнул в люк палубы. Прошло несколько секунд, прежде чем до Никлина дошло, что Хепворт отправился к двигательным цилиндрам. Его вновь охватило чувство нереальности происходящего. Он встал и посмотрел на остальных, словно ожидая от них указаний, что делать ему дальше. Флейшер и Воорсангер смотрели на него с ничего не выражающими лицами; Монтейн слабо улыбался, все так же глядя в потолок, по щекам его текли слезы.
   Никлин неловко добрался до люка и выпрыгнул на лестницу. Он некоторое время спускался обычным образом, затем сообразил, что в условиях малой гравитации самый лучший вид передвижения — управляемый полет. Джим крепко обхватил пальцами продольную балку лестницы, поджал ноги и заскользил вниз.
   Откуда-то снизу доносились крики Хепворта. На всех палубах на площадки высыпали дети, пребывавшие в полном восторге от демонстрации нетрадиционного спуска по лестнице; немногие взрослые, наблюдавшие за происходящим, проявили куда меньший энтузиазм. Они были охвачены беспокойством, которое так знакомо путешественникам, заметившим что-то странное и необычное.
   Джим нашел Хепворта на четырнадцатой палубе, откуда имелся доступ к двигательным цилиндрам. Хепворт уже вставил кодовую карту в замок и сейчас открывал тяжелую экранированную дверь.
   — Что тебе нужно? — резко спросил он, враждебно уставившись на Джима.
   — Скотт, я с тобой. Не только ты за все это отвечаешь. Вспомни.
   Взгляд Хепворта просветлел.
   — У нас совсем ерундовая поломка, Джим. Эта стерва Флейшер лишь порадуется, если накроются все двигатели, но этому не бывать! Я точно знаю, что не так, и также точно я знаю, как устранить неисправность.
   — Это хорошо. — Никлин с тоской припомнил недавнюю убежденность Хепворта в том, что причиной слабого ускорения являются неблагоприятные условия вне корабля.
   — Все дело в механизмах управления выпускным клапаном. — Хепворт перешагнул через высокий порог в залитый холодным светом двигательный зал.
   — Они всегда барахлили! Я с самого начала твердил об этом Кори. Подрядчики, осуществлявшие их капитальный ремонт, ничего не смыслили, но этот жадный старик решил пренебречь надежностью ради горстки монет. Ох уж этот Кори! И теперь, когда произошло неизбежное, эта дура хочет повесить всю вину на меня!
   Не переставая говорить, Хепворт продвигался к левой выпускной камере. Никлин не отставал от него, пытаясь осмыслить слова физика. Он почти не имел дела с клапанами и связанными с ними механизмами, отчасти потому, что Хепворт оберегал эту сферу деятельности, отчасти из-за огромного веса клапанов. Они представляли собой ферромолибденовые блоки весом почти, шестьсот тонн каждый, а двигаться должны были быстро и легко, с тремя степенями свободы, так как клапаны меняли направление потока захватывающих полей.
   Опорные рамы, органы управления, передаточные механизмы и резонансные моторы являлись тяжелым силовым оборудованием, в котором Никлин мало что смыслил. Он всегда работал в одиночку, его не интересовали объекты, с которыми он не смог бы справиться без посторонней помощи. Но даже несмотря на свои скудные познания в этой области, Джим снова засомневался в компетентности Хепворта.
   То, что он видел на пульте управления, выглядело как быстрое исчезновение левого захватывающего поля. На его взгляд, вышел из строя магнитный насос, но из-за отсутствия должной подготовки он был обречен на роль стороннего наблюдателя. Можно ли было по изображению захватывающего поля сделать вывод, что неисправен именно клапанный механизм?
   Хепворт добрался до массивной переборки эмиссионной камеры, тяжко вздохнул и ввел кодовую карту в замок.
   — Скотт, что ты делаешь?! — Никлин схватил его за плечо. — Туда же нельзя!
   Хепворт резко выпрямился.
   — Я знаю, что делаю. Система отключилась автоматически.
   — Но ты не знаешь, каков остаточный уровень активности мотора! Может оказаться…
   Никлин умолк, пытаясь найти слова, способные пробиться сквозь броню иррациональной ярости Хепворта. В свое время он немало повозился с магнитными импульсными моторами и знал, какие разрушения они способны вызвать в неисправном состоянии. В течение пяти минут после аварийной остановки происходят выбросы гиромагнитной энергии, которая словно таинственный полтергейст оживляет окружающие предметы. Никлин видел кабели, извивавшиеся словно змеи, плоскогубцы, соскакивавшие с верстака. Во всех этих случаях энергия высвобождалась моторами не больше кулака, а в эмиссионной камере моторы имели размеры пивного бочонка.