Страница:
— С моторами все в порядке, — отрезал Хепворт. — Все дело в управляющих стержнях клапанов, я точно знаю, что и где искать.
— Но надо, по крайней мере, взглянуть на индикаторы… — Никлин посмотрел на расположенную рядом с дверью камеры приборную панель и осекся
— все стрелки стояли на нулях.
— Кто-то перепутал предохранители, — решительно заявил Хепворт. — В любом случае, это ненужный хлам.
— Но ты же говорил Кори… Ты же говорил, что завершил все работы еще несколько недель назад! Что еще ты объявишь тут ненужным?
— Все основные системы в порядке!
Никлин в упор посмотрел на физика, и то, что он увидел в глазах Хепворта, испугало его.
— Флейшер была права, не так ли? Ты ничего не смыслишь в этом.
Хепворт неловко замахнулся и как-то замедленно ударил его. Никлин увернулся бы играючи, но его непривычные к малой гравитации ноги отказали. Кулак Хепворта воткнулся Джиму прямо в живот. Никлин опрокинулся на спину и врезался в стеллаж с инструментами. Испытывая боль скорее душевную, чем физическую, он ухватился за стеллаж, подтянулся и встал на ноги. Хепворт уже почти скрылся в глубине эмиссионной камеры.
— Скотт, я прошу прощения! Скотт! Пожалуйста, не надо!
Но голос Никлина потонул в донесшемся из камеры оглушительном шуме. Металл бился о металл с яростью, от которой закладывало уши и немел мозг. Лязг длился, быть может, секунд десять, и в какой-то момент среди металлического грохота Никлин уловил совсем иной звук. Какой-то ватный, мягкий — словно перемалывалось что-то отличное от металла. Механический бедлам достиг апогея, а затем стремительно стих. Никлин еще несколько секунд слышал тихое постукивание, а затем и оно прекратилось.
Окаменевший Никлин застыл на месте и тупо смотрел на предохранительный экран, не позволявший ему заглянуть внутрь эмиссионной камеры. Он понимал — гиромагнитные демоны вырвались на свободу, и попросту не осмеливался проникнуть в их логово до тех пор, пока они не утихнут. «Пять минут. Для надежности я отсчитаю пять минут».
Он включил секундомер на часах. «Не стоит уводить меня на неверный путь. Я не утверждаю, что старина Скотт мертв. Он молчит, это верно, но молчание вовсе не означает, что он погиб, отнюдь не означает. Наверное, спрятался где-нибудь и недоумевает, что могло случиться. Он, может быть, даже наложил в свои дурацкие мешковатые штаны и стыдится выйти наружу. Вот смех-то!»
Прошло почти две минуты, когда из-за экрана снова послышался лязг.
— Скотт? — прошептал Никлин. — Это ты, Скотт?
Как бы в ответ у него в кармане зашевелились отвертки и гаечные ключи, дергаясь и извиваясь, словно попавшие в неволю зверьки. Никлин тихо застонал. Неожиданно затрясся металлический стеллаж. Раздался беспорядочный звон инструментов, словно заиграл безумный оркестр. Страх постепенно отпускал Никлина — он понял, что гиромагнитные демоны в своей предсмертной агонии породили и выпустили сонм озорных кинетических бесенят.
«Отличный прием, о Газообразное Позвоночное! Ты так и подталкиваешь меня туда. Осталась самая малость. Скотт Хепворт действительно мертв? Он замолчал навсегда?!»
Прошло еще две минуты. Никлин услышал справа от себя какой-то новый звук, оглянулся и увидел человека в форме портового охранника. Это был все тот же молодой бородач. Он пристально посмотрел на Никлина, не произнеся ни слова, приложил палец к губам, попятился и скрылся из виду.
Прошло пять минут. Никлин медленно приблизился к экрану эмиссионной камеры. Сквозь узкий проход между перегородкой и защитным экраном он увидел кусок сюрреалистического мира: обломки серого металла, серые безжизненные ящики, покореженные управляющие стержни. И всюду, всюду — красные потеки, красные пятна.
Джим дошел до края экрана. Первое, что он увидел, была голова Хепворта. Голова была отрезана неаккуратно, очень неаккуратно, и глаза Хепворта смотрели прямо на него.
Никлин почувствовал, как его собственное лицо превращается в посмертную маску, как искажаются его черты. И тут же сознание перескочило в спасительный мир абсурдных и совершенно неуместных мыслей. «Ты только взгляни на этот ужасный прыщ у него на носу! Может, стоит выдавить его, прежде чем кто-нибудь увидит такое… оказать ему последнюю любезность… выразить уважение…»
Та часть сознания Никлина, которая все еще оставалась способной к логическому мышлению, подсказывала — где-то рядом должно находиться тело. Боковым зрением Джим уловил какую-то темную массу, но не смог заставить себя взглянуть в ту сторону. С каждым выдохом у него вырывался не то стон, не то всхлип. Никлин выбрался из эмиссионной камеры и подошел к ближайшему переговорному устройству. Он назвал номер пилота, и на экране возникло лицо Флейшер.
— Это Джим Никлин.
— Я вижу, — сухо ответила Флейшер. — Ну?
— Доктор Хардинг с вами?
— Да, он осматривает Кори. А в чем дело?
— Скотт Хепворт мертв. Кому-то нужно… собрать его, я не могу этого сделать. — Никлин сделал глубокий вдох, стараясь обрести душевное равновесие. — Попросите доктора Хардинга спуститься на четырнадцатую палубу. Здесь требуются его услуги.
В критические моменты, как установил Никлин на собственном опыте, простые и маленькие радости имеют огромное значение. Среди медицинских припасов корабля не фигурировал алкоголь — на то была воля Кори Монтейна. Но оказалось, что в личной аптечке доктора Хардинга имеется бутылка бренди. Хардинг не был официальным врачом «Тары». Он был обычным переселенцем и оплатил место для себя и своей семьи. Но, как выяснилось в первые часы полета, его профессия — врач-терапевт, и Хардинг был назначен на должность корабельного врача вместо специально нанятого человека, оказавшегося жертвой внезапного старта корабля. Джим чуть не заплакал от благодарности, когда ему поднесли наполненный до краев стакан. Этот стакан представлял для него сейчас ценность куда большую, чем целый орб золота.
На борту стояла «ночь» и хотя суматоха последних часов несколько улеглась, последовавшая за ней тишина была далека от абсолютной. Слишком многое случилось за слишком короткое время. Пассажиры были испуганы и сбиты с толку новостью о превращении Орбитсвиля. Встревоженные толпы собрались у телемониторов на палубных площадках. Тревогу усилили уменьшение ускорения, смерть Хепворта и, наконец, заявление о возвращении «Тары».
Воорсангер и Меган Флейшер по общей трансляционной сети корабля выступили с обращением. Они сказали, что корабль возвращается для исследования планетарного облака. Их заявление являлось скорее дипломатическим умолчанием, чем прямой ложью. Они упирали на то, что по сравнению с долгим полетом, эта задержка — сущий пустяк. Тем не менее в коллективном сознании пассажиров возникло множество страхов и сомнений. Дани Фартинг и другие старожилы общины, которых полностью ввели в курс дела, сбивались с ног, успокаивая встревоженных людей, но успех их деятельности был более чем сомнителен.
Никлин физически чувствовал, как по пассажирским палубам распространяются страх и паника. Холодок засел и у него в душе. Джим никогда не любил спиртного, но сейчас, сидя в рубке управления вместе с Воорсангером и Флейшер, он наслаждался каждым глотком бренди. Никлин представил, как когда-нибудь, оказавшись в подходящих условиях, посвятит всю оставшуюся жизнь поклонению зеленому змию с огненным сердцем. Однако возможность эта начинала казаться ему все более призрачной, еще более далекой, чем звезды.
Хардинг проявил редкое мужество и в одиночку убрал останки Хепворта из эмиссионной камеры. «Тара», будучи кораблем исследовательского класса, могла управляться, в случае необходимости, одним человеком. Ее конструкторы постарались предусмотреть любую нештатную ситуацию, с которой мог столкнуться небольшой экипаж, но они не учли одной детали — что делать, если число членов экипажа звездолета уменьшится во время полета. На корабле не было места для трупов. Это упущение создало для Хардинга определенные проблемы, однако он с честью вышел из столь затруднительного положения, запаковав останки Хепворта в пластиковую оболочку и положив мрачный сверток в свободный морозильник. После этого Никлин смог войти в эмиссионную камеру и поискать неисправность.
Он обнаружил, что один из стержней, управляющих положением клапана, как и предполагал Хепворт, сломался. Сломанный стержень выскочил из держателей, выбил все остальные стержни и повредил два сервомотора. Хепворт не учел последнего обстоятельства, в результате чего и потерял жизнь. Но причина, лежавшая в основе всех этих неполадок, была куда более принципиальной.
Цепь неисправностей брала свое начало в загоревшейся обмотке насоса. Автоматическое отключение сработало не сразу (еще одна неисправность), и за долю секунды левое захватывающее поле исказилось. Попытка системы исправить это искажение привела к тому, что на управляющую систему входного клапана была подана абсолютно невозможная команда.
Никлин заерзал в кресле, представив себе, что Хепворт мог натворить с двигателем в правом цилиндре.
В целом корабль находился в хорошем состоянии. Термоядерная установка работала вполне надежно. Она не требовала присмотра и была рассчитана на века. То же можно было сказать и о предназначенных для коротких расстояний ионных двигателях. Кроме всего прочего, Никлин был абсолютно уверен во всем, за что он нес ответственность. Оборудование, к которому он имел отношение, работало как часы, и пассажиры «Тары» могли не волноваться о кислороде, вентиляции, освещении, отоплении и водопроводе.
Их жизнь зависела сейчас от бесперебойной работы оборудования в правом цилиндре. Никлину представилось, как в эту минуту дух Скотта Хепворта спускается в эмиссионную камеру, кичливый, подвыпивший, направо и налево раздающий ничего не стоящие гарантии, лезущий в драку, лишь только усомнятся в его компетентности…
— Я только что от Кори, — раздался голос Воорсангера. — Он все еще спит, и Джон сказал, что сон его продлится еще шесть-семь часов. Я полагаю, это благо для всех нас, не так ли?
— Это, скорее, благо для него, — устало откликнулась Флейшер. — Я не знаю, что он может изменить.
— Ну… Он скорее всего… не станет столь энергично, как прежде, возражать против нашего возвращения, когда обнаружит, что дело сделано.
— Он может возражать, сколько хочет, — твердо сказала Флейшер. — Командир корабля — я. Я приняла решение вернуться, и ничто не заставит меня изменить его.
«И слава Богу!» — Никлин с симпатией взглянул на пилота. Флейшер большей частью хранила молчание, не давая волю все нарастающему раздражению. Никлин хорошо понимал ее состояние. Она была настоящим профессионалом, но каким-то непостижимым образом позволила религиозной стороне своей натуры одержать верх над разумом, забыв о том, что оказалась в компании идиотов. И сейчас ей стало ясно, что за слепую веру в Кори Монтейна придется заплатить очень большую цену, быть может, даже жизнью многих людей. И осознание этого факта выводило Флейшер из равновесия.
«У Газообразного Позвоночного есть отличный шанс обратить в свою веру еще одного. — Никлин с наслаждением вдохнул аромат бренди. — Посмотрим, что будет дальше».
— Господь в конце концов все разрешит. — В словах Воорсангера слышался упрек. — Но в любом случае, мне гораздо лучше от одной лишь мысли, что мы возвращаемся.
— Возможно, мне тоже стало бы легче, если бы мы действительно возвращались.
— Но ведь вы давным-давно повернули корабль! — Воорсангер ткнул в экран, где сияло солнце в окружении фантастической свиты планет. Ведь указано же, ноль градусов. Значит камера смотрит прямо вперед, разве не так?
Никлин улыбнулся про себя, сделав маленький глоток бренди. Он хотел растянуть наслаждение драгоценной влагой. Воорсангер, без сомнения, умел обращаться с цифрами и бухгалтерскими книгами, но, очевидно, никогда не задумывался, суммируя занесенные в вахтенный журнал энергетические затраты «Тары».
— Да, я развернула корабль, — несколько нетерпеливо ответила Флейшер,
— но мы ускорялись почти тридцать часов, удаляясь от солнца со скоростью свыше трехсот двадцати километров в секунду. Сейчас корабль направлен в сторону солнца, и вам кажется, что он туда и движется, но на самом деле он все еще летит назад. Мы пытаемся погасить скорость, но поскольку в нашем распоряжении теперь лишь один двигатель, нам потребуется шестьдесят часов, чтобы остановиться, и за это время мы удалимся еще на пятьдесят миллионов километров. Только тогда мы начнем двигаться вперед, к границе планетного облака. И обратная дорога займет еще больше времени.
— Понятно, — угрюмо сказал Воорсангер. — Я полагал, что мы уже совсем скоро сможем начать поиски… Через пару дней…
Флейшер покачала головой.
— Восемь дней минимум. И то, если все будет в порядке, а в сложившихся обстоятельствах это крайне смелое предположение.
— Полагаю, мы все это понимаем. — Воорсангер мрачно взглянул на Никлина. — Я предупреждал Кори, что не следует доверяться этим пропойцам.
— О мертвых не следует говорить дурно. — Голос Никлина был полон благочестия и смирения.
— Когда я сказал «пропойцы», я имел в виду и вас, хотя, должен признать, приятель ваш был похлеще. Всякий раз, когда я встречал Хепворта, от него так и разило алкоголем. Неудивительно, что он плохо выполнял свою работу.
— Пьянство не имеет к этому никакого отношения. Скотт мог наломать еще больше дров, когда был совершенно трезв. У него были прирожденные способности к этому делу.
«Отличная эпитафия», — добавил Никлин про себя, гадая, когда его, наконец, настигнет эмоциональный удар, связанный со смертью Хепворта. Слишком много времени они провели вместе, прячась дождливыми ночами в укромных уголках корабля, слишком многое было сказано друг другу. Боль должна была затаиться где-то в глубине его существа. Она лежала там, словно вклад в банке, накапливая проценты. Скоро она одарит его своими миллионами.
— Шутки в сторону. — Воорсангер зло посмотрел на него. — Они не изменят того факта, что Хепворт поставил под угрозу жизни десятков мужчин, женщин и детей.
— Скотт был хорошим человеком, — ответил упрямо Никлин.
Он знал, что с этим утверждением нелегко согласиться, и большинство людей, знавших физика, не найдут, сколько бы они ни искали, подтверждений тому.
— Скотт был ископаемым, сохранившимся с доисторических времен мужским шовинистом, — вмешалась Меган Флейшер, голос ее звучал столь обыденно, что Никлин, несмотря на усталость и небольшое опьянение, сразу же понял — она собирается сказать что-то очень важное. — Но вот это просто кричит в его пользу, — пилот указала на панель компьютера. — Он оказался абсолютно прав
— планеты исчезают, облако стало редеть.
— Вот видите! — Никлин уже собирался отпустить реплику по поводу силы воображения Скотта Хепворта, когда до него дошло. — Если Скотт прав, то облако должно исчезнуть совсем.
— Возможно. Даже крайне вероятно.
— Вы можете сказать, сколько времени это займет?
— Нет. — Флейшер сохраняла хладнокровие настоящего профессионала. — Я не знаю, можно ли опираться на данные, полученные с одного участка, и, кроме того, у меня есть подозрение, что компьютер несколько ошибается из-за того, что точки движутся, перекрывая друг друга, и уменьшает их истинное число. Необходимо более тщательно проанализировать данные.
— Давайте выразимся несколько иначе. — Никлин подумал, не нарочно ли она мучает его. — Займет ли этот процесс более восьми дней?
— По данным компьютера от тридцати до сорока дней, так что все в порядке. — Выражение лица Флейшер было трудно разглядеть за копной роскошных волос. — Хотя я и не знаю, насколько точны вычисления, и еще я сделала одно немаловажное допущение — что скорость исчезновения планет постоянна.
«Большое спасибо, черт бы тебя набрал, за этот последний удар». Никлин не отрывал взгляда от главного экрана. Полупрозрачная сфера притягивала теперь не только своей захватывающей красотой. Джим поднес стакан к губам и, не желая больше растягивать удовольствие, осушил стакан до дна.
Добавилась еще одна неопределенность в ситуации, в которой и без того хватало угрожающих жизни неизвестных величин. Никлин во все глаза смотрел на облако планет, пытаясь впасть в какое-нибудь особенное состояние, позволяющее ему заметить, как Добрая Фея делает свое дело, отправляя планеты в другие миры.
Джим не собирался спать, но за очень короткое время его мозг и глаза изрядно утомились, уж очень непосильную задачу он на них возложил. В рубке управления было тихо и тепло, кресло неожиданно стало очень удобным, бренди начало оказывать свое благотворное воздействие, и совсем нетрудно было представить себе, что находишься в ином месте и ином времени. Например, в Оринджфилде, сонном царстве, застывшем в янтаре далекого солнечного дня.
Его разбудил удивленный голос Меган Флейшер.
Джим встрепенулся, почти уверенный, что сейчас увидит облако планет, распавшееся на отдельные пятна и нити, но изображение на экране не изменилось. Слева от него сонно хлопал глазами Воорсангер. Флейшер во все глаза смотрела на вспыхивающие ромбики на пульте управления.
— Кто-то проник в отделяемую капсулу! — Она прижала ладони к щекам. От ее невозмутимости не осталось и следа. — Капсула отчаливает! Отчаливает!
Никлин выпрыгнул из кресла и гигантским парящим прыжком сразу же достиг лестницы. Он начал быстро спускаться, но еще не достигнув второй палубы увидел, что плита пола сдвинута и доступ на нижнюю палубу перекрыт. Джим опустился на колени, одной рукой ухватился за лестничный поручень, другой что было сил потянул за плиту. Ее ничто не удерживало, но сдвинулась она лишь на один-два сантиметра, а когда Никлин ослабил усилие, немедленно вернулась на прежнее место. Джим сразу понял — кто-то привязал плиту снизу.
— Нибз! — крикнул он. — Это вы, Нибз? Какого черта?
Словно отвечая на его вопрос, лестница и вся палуба задрожали.
— Капсула отчалила! — В проеме рубки управления появилась Флейшер. — Я ничего не могу сделать.
Никлин громко постучал по плите:
— Нибз, если вы не уберете эту чертову плиту, я спущусь и убью вас!
Он тут же сообразил, что его угроза несколько нелогична, и решил изменить тактику:
— Мистер Воорсангер хочет спуститься. Это очень важно, Нибз!
Мгновение спустя внизу послышалась возня, и плита отодвинулась в сторону. Никлин увидел Аффлека, стоящего в открытых дверях каюты Монтейна. Плита третьей палубы также была сдвинута и привязана, перекрыв доступ из нижних отсеков корабля. Из каюты высовывался прямоугольник гроба Милли Монтейн. Но крышка гроба отсутствовала!
«О Боже, нет!» — Никлин прыжком спустился на третью палубу. За ним последовали Флейшер и Воорсангер. Никлин остановился и заглянул в гроб. Его ожидания сбылись — гроб был пуст. Белое атласное покрывало еще хранило форму человеческого тела, по его краю тянулись пятна всех цветов радуги. В воздухе витал сладковато-острый запах разложения.
— Что там такое? — спросила Флейшер, толкая Никлина в спину.
Он посторонился, давая ей взглянуть. Флейшер заглянула в пустой гроб и резко повернулась. Лицо ее было абсолютно бесстрастно. Оттолкнув Никлина и Воорсангера, пилот устремилась к лестнице. Облокотившись о поручень, она склонилась над ступенями. Сухие и резкие рвотные спазмы сотрясли ее хрупкое тело.
«Неужели она не знала об этом лишнем пассажире? Добро пожаловать на борт нашего корабля, капитан».
— Никто из вас не знает, что связывало меня с Кори, — подал голос Аффлек. — Я обязан был делать то, что он мне говорил. Я обязан Кори жизнью.
— Теперь уже нет, — ответил ему Никлин.
Лавина событий, обрушившаяся на них в эти последние минуты, ввергла его мозг в какое-то оцепенение; непристойно зияющий гроб лишь усиливал этот ступор. Но все же постепенно до Никлина дошло, что ни одно несчастье, с которым пришлось столкнуться пассажирам экспресса до Нового Эдема, не идет ни в какое сравнение с последним мрачным происшествием.
Лишь с помощью отделяемой капсулы можно было осуществить приземление. Без нее сотня с лишним пассажиров «Тары» были обречены болтаться в космосе всю оставшуюся жизнь.
— С моей точки зрения, — Джим невидяще взглянул на Аффлека, — вы с Кори квиты.
20
21
— Но надо, по крайней мере, взглянуть на индикаторы… — Никлин посмотрел на расположенную рядом с дверью камеры приборную панель и осекся
— все стрелки стояли на нулях.
— Кто-то перепутал предохранители, — решительно заявил Хепворт. — В любом случае, это ненужный хлам.
— Но ты же говорил Кори… Ты же говорил, что завершил все работы еще несколько недель назад! Что еще ты объявишь тут ненужным?
— Все основные системы в порядке!
Никлин в упор посмотрел на физика, и то, что он увидел в глазах Хепворта, испугало его.
— Флейшер была права, не так ли? Ты ничего не смыслишь в этом.
Хепворт неловко замахнулся и как-то замедленно ударил его. Никлин увернулся бы играючи, но его непривычные к малой гравитации ноги отказали. Кулак Хепворта воткнулся Джиму прямо в живот. Никлин опрокинулся на спину и врезался в стеллаж с инструментами. Испытывая боль скорее душевную, чем физическую, он ухватился за стеллаж, подтянулся и встал на ноги. Хепворт уже почти скрылся в глубине эмиссионной камеры.
— Скотт, я прошу прощения! Скотт! Пожалуйста, не надо!
Но голос Никлина потонул в донесшемся из камеры оглушительном шуме. Металл бился о металл с яростью, от которой закладывало уши и немел мозг. Лязг длился, быть может, секунд десять, и в какой-то момент среди металлического грохота Никлин уловил совсем иной звук. Какой-то ватный, мягкий — словно перемалывалось что-то отличное от металла. Механический бедлам достиг апогея, а затем стремительно стих. Никлин еще несколько секунд слышал тихое постукивание, а затем и оно прекратилось.
Окаменевший Никлин застыл на месте и тупо смотрел на предохранительный экран, не позволявший ему заглянуть внутрь эмиссионной камеры. Он понимал — гиромагнитные демоны вырвались на свободу, и попросту не осмеливался проникнуть в их логово до тех пор, пока они не утихнут. «Пять минут. Для надежности я отсчитаю пять минут».
Он включил секундомер на часах. «Не стоит уводить меня на неверный путь. Я не утверждаю, что старина Скотт мертв. Он молчит, это верно, но молчание вовсе не означает, что он погиб, отнюдь не означает. Наверное, спрятался где-нибудь и недоумевает, что могло случиться. Он, может быть, даже наложил в свои дурацкие мешковатые штаны и стыдится выйти наружу. Вот смех-то!»
Прошло почти две минуты, когда из-за экрана снова послышался лязг.
— Скотт? — прошептал Никлин. — Это ты, Скотт?
Как бы в ответ у него в кармане зашевелились отвертки и гаечные ключи, дергаясь и извиваясь, словно попавшие в неволю зверьки. Никлин тихо застонал. Неожиданно затрясся металлический стеллаж. Раздался беспорядочный звон инструментов, словно заиграл безумный оркестр. Страх постепенно отпускал Никлина — он понял, что гиромагнитные демоны в своей предсмертной агонии породили и выпустили сонм озорных кинетических бесенят.
«Отличный прием, о Газообразное Позвоночное! Ты так и подталкиваешь меня туда. Осталась самая малость. Скотт Хепворт действительно мертв? Он замолчал навсегда?!»
Прошло еще две минуты. Никлин услышал справа от себя какой-то новый звук, оглянулся и увидел человека в форме портового охранника. Это был все тот же молодой бородач. Он пристально посмотрел на Никлина, не произнеся ни слова, приложил палец к губам, попятился и скрылся из виду.
Прошло пять минут. Никлин медленно приблизился к экрану эмиссионной камеры. Сквозь узкий проход между перегородкой и защитным экраном он увидел кусок сюрреалистического мира: обломки серого металла, серые безжизненные ящики, покореженные управляющие стержни. И всюду, всюду — красные потеки, красные пятна.
Джим дошел до края экрана. Первое, что он увидел, была голова Хепворта. Голова была отрезана неаккуратно, очень неаккуратно, и глаза Хепворта смотрели прямо на него.
Никлин почувствовал, как его собственное лицо превращается в посмертную маску, как искажаются его черты. И тут же сознание перескочило в спасительный мир абсурдных и совершенно неуместных мыслей. «Ты только взгляни на этот ужасный прыщ у него на носу! Может, стоит выдавить его, прежде чем кто-нибудь увидит такое… оказать ему последнюю любезность… выразить уважение…»
Та часть сознания Никлина, которая все еще оставалась способной к логическому мышлению, подсказывала — где-то рядом должно находиться тело. Боковым зрением Джим уловил какую-то темную массу, но не смог заставить себя взглянуть в ту сторону. С каждым выдохом у него вырывался не то стон, не то всхлип. Никлин выбрался из эмиссионной камеры и подошел к ближайшему переговорному устройству. Он назвал номер пилота, и на экране возникло лицо Флейшер.
— Это Джим Никлин.
— Я вижу, — сухо ответила Флейшер. — Ну?
— Доктор Хардинг с вами?
— Да, он осматривает Кори. А в чем дело?
— Скотт Хепворт мертв. Кому-то нужно… собрать его, я не могу этого сделать. — Никлин сделал глубокий вдох, стараясь обрести душевное равновесие. — Попросите доктора Хардинга спуститься на четырнадцатую палубу. Здесь требуются его услуги.
В критические моменты, как установил Никлин на собственном опыте, простые и маленькие радости имеют огромное значение. Среди медицинских припасов корабля не фигурировал алкоголь — на то была воля Кори Монтейна. Но оказалось, что в личной аптечке доктора Хардинга имеется бутылка бренди. Хардинг не был официальным врачом «Тары». Он был обычным переселенцем и оплатил место для себя и своей семьи. Но, как выяснилось в первые часы полета, его профессия — врач-терапевт, и Хардинг был назначен на должность корабельного врача вместо специально нанятого человека, оказавшегося жертвой внезапного старта корабля. Джим чуть не заплакал от благодарности, когда ему поднесли наполненный до краев стакан. Этот стакан представлял для него сейчас ценность куда большую, чем целый орб золота.
На борту стояла «ночь» и хотя суматоха последних часов несколько улеглась, последовавшая за ней тишина была далека от абсолютной. Слишком многое случилось за слишком короткое время. Пассажиры были испуганы и сбиты с толку новостью о превращении Орбитсвиля. Встревоженные толпы собрались у телемониторов на палубных площадках. Тревогу усилили уменьшение ускорения, смерть Хепворта и, наконец, заявление о возвращении «Тары».
Воорсангер и Меган Флейшер по общей трансляционной сети корабля выступили с обращением. Они сказали, что корабль возвращается для исследования планетарного облака. Их заявление являлось скорее дипломатическим умолчанием, чем прямой ложью. Они упирали на то, что по сравнению с долгим полетом, эта задержка — сущий пустяк. Тем не менее в коллективном сознании пассажиров возникло множество страхов и сомнений. Дани Фартинг и другие старожилы общины, которых полностью ввели в курс дела, сбивались с ног, успокаивая встревоженных людей, но успех их деятельности был более чем сомнителен.
Никлин физически чувствовал, как по пассажирским палубам распространяются страх и паника. Холодок засел и у него в душе. Джим никогда не любил спиртного, но сейчас, сидя в рубке управления вместе с Воорсангером и Флейшер, он наслаждался каждым глотком бренди. Никлин представил, как когда-нибудь, оказавшись в подходящих условиях, посвятит всю оставшуюся жизнь поклонению зеленому змию с огненным сердцем. Однако возможность эта начинала казаться ему все более призрачной, еще более далекой, чем звезды.
Хардинг проявил редкое мужество и в одиночку убрал останки Хепворта из эмиссионной камеры. «Тара», будучи кораблем исследовательского класса, могла управляться, в случае необходимости, одним человеком. Ее конструкторы постарались предусмотреть любую нештатную ситуацию, с которой мог столкнуться небольшой экипаж, но они не учли одной детали — что делать, если число членов экипажа звездолета уменьшится во время полета. На корабле не было места для трупов. Это упущение создало для Хардинга определенные проблемы, однако он с честью вышел из столь затруднительного положения, запаковав останки Хепворта в пластиковую оболочку и положив мрачный сверток в свободный морозильник. После этого Никлин смог войти в эмиссионную камеру и поискать неисправность.
Он обнаружил, что один из стержней, управляющих положением клапана, как и предполагал Хепворт, сломался. Сломанный стержень выскочил из держателей, выбил все остальные стержни и повредил два сервомотора. Хепворт не учел последнего обстоятельства, в результате чего и потерял жизнь. Но причина, лежавшая в основе всех этих неполадок, была куда более принципиальной.
Цепь неисправностей брала свое начало в загоревшейся обмотке насоса. Автоматическое отключение сработало не сразу (еще одна неисправность), и за долю секунды левое захватывающее поле исказилось. Попытка системы исправить это искажение привела к тому, что на управляющую систему входного клапана была подана абсолютно невозможная команда.
Никлин заерзал в кресле, представив себе, что Хепворт мог натворить с двигателем в правом цилиндре.
В целом корабль находился в хорошем состоянии. Термоядерная установка работала вполне надежно. Она не требовала присмотра и была рассчитана на века. То же можно было сказать и о предназначенных для коротких расстояний ионных двигателях. Кроме всего прочего, Никлин был абсолютно уверен во всем, за что он нес ответственность. Оборудование, к которому он имел отношение, работало как часы, и пассажиры «Тары» могли не волноваться о кислороде, вентиляции, освещении, отоплении и водопроводе.
Их жизнь зависела сейчас от бесперебойной работы оборудования в правом цилиндре. Никлину представилось, как в эту минуту дух Скотта Хепворта спускается в эмиссионную камеру, кичливый, подвыпивший, направо и налево раздающий ничего не стоящие гарантии, лезущий в драку, лишь только усомнятся в его компетентности…
— Я только что от Кори, — раздался голос Воорсангера. — Он все еще спит, и Джон сказал, что сон его продлится еще шесть-семь часов. Я полагаю, это благо для всех нас, не так ли?
— Это, скорее, благо для него, — устало откликнулась Флейшер. — Я не знаю, что он может изменить.
— Ну… Он скорее всего… не станет столь энергично, как прежде, возражать против нашего возвращения, когда обнаружит, что дело сделано.
— Он может возражать, сколько хочет, — твердо сказала Флейшер. — Командир корабля — я. Я приняла решение вернуться, и ничто не заставит меня изменить его.
«И слава Богу!» — Никлин с симпатией взглянул на пилота. Флейшер большей частью хранила молчание, не давая волю все нарастающему раздражению. Никлин хорошо понимал ее состояние. Она была настоящим профессионалом, но каким-то непостижимым образом позволила религиозной стороне своей натуры одержать верх над разумом, забыв о том, что оказалась в компании идиотов. И сейчас ей стало ясно, что за слепую веру в Кори Монтейна придется заплатить очень большую цену, быть может, даже жизнью многих людей. И осознание этого факта выводило Флейшер из равновесия.
«У Газообразного Позвоночного есть отличный шанс обратить в свою веру еще одного. — Никлин с наслаждением вдохнул аромат бренди. — Посмотрим, что будет дальше».
— Господь в конце концов все разрешит. — В словах Воорсангера слышался упрек. — Но в любом случае, мне гораздо лучше от одной лишь мысли, что мы возвращаемся.
— Возможно, мне тоже стало бы легче, если бы мы действительно возвращались.
— Но ведь вы давным-давно повернули корабль! — Воорсангер ткнул в экран, где сияло солнце в окружении фантастической свиты планет. Ведь указано же, ноль градусов. Значит камера смотрит прямо вперед, разве не так?
Никлин улыбнулся про себя, сделав маленький глоток бренди. Он хотел растянуть наслаждение драгоценной влагой. Воорсангер, без сомнения, умел обращаться с цифрами и бухгалтерскими книгами, но, очевидно, никогда не задумывался, суммируя занесенные в вахтенный журнал энергетические затраты «Тары».
— Да, я развернула корабль, — несколько нетерпеливо ответила Флейшер,
— но мы ускорялись почти тридцать часов, удаляясь от солнца со скоростью свыше трехсот двадцати километров в секунду. Сейчас корабль направлен в сторону солнца, и вам кажется, что он туда и движется, но на самом деле он все еще летит назад. Мы пытаемся погасить скорость, но поскольку в нашем распоряжении теперь лишь один двигатель, нам потребуется шестьдесят часов, чтобы остановиться, и за это время мы удалимся еще на пятьдесят миллионов километров. Только тогда мы начнем двигаться вперед, к границе планетного облака. И обратная дорога займет еще больше времени.
— Понятно, — угрюмо сказал Воорсангер. — Я полагал, что мы уже совсем скоро сможем начать поиски… Через пару дней…
Флейшер покачала головой.
— Восемь дней минимум. И то, если все будет в порядке, а в сложившихся обстоятельствах это крайне смелое предположение.
— Полагаю, мы все это понимаем. — Воорсангер мрачно взглянул на Никлина. — Я предупреждал Кори, что не следует доверяться этим пропойцам.
— О мертвых не следует говорить дурно. — Голос Никлина был полон благочестия и смирения.
— Когда я сказал «пропойцы», я имел в виду и вас, хотя, должен признать, приятель ваш был похлеще. Всякий раз, когда я встречал Хепворта, от него так и разило алкоголем. Неудивительно, что он плохо выполнял свою работу.
— Пьянство не имеет к этому никакого отношения. Скотт мог наломать еще больше дров, когда был совершенно трезв. У него были прирожденные способности к этому делу.
«Отличная эпитафия», — добавил Никлин про себя, гадая, когда его, наконец, настигнет эмоциональный удар, связанный со смертью Хепворта. Слишком много времени они провели вместе, прячась дождливыми ночами в укромных уголках корабля, слишком многое было сказано друг другу. Боль должна была затаиться где-то в глубине его существа. Она лежала там, словно вклад в банке, накапливая проценты. Скоро она одарит его своими миллионами.
— Шутки в сторону. — Воорсангер зло посмотрел на него. — Они не изменят того факта, что Хепворт поставил под угрозу жизни десятков мужчин, женщин и детей.
— Скотт был хорошим человеком, — ответил упрямо Никлин.
Он знал, что с этим утверждением нелегко согласиться, и большинство людей, знавших физика, не найдут, сколько бы они ни искали, подтверждений тому.
— Скотт был ископаемым, сохранившимся с доисторических времен мужским шовинистом, — вмешалась Меган Флейшер, голос ее звучал столь обыденно, что Никлин, несмотря на усталость и небольшое опьянение, сразу же понял — она собирается сказать что-то очень важное. — Но вот это просто кричит в его пользу, — пилот указала на панель компьютера. — Он оказался абсолютно прав
— планеты исчезают, облако стало редеть.
— Вот видите! — Никлин уже собирался отпустить реплику по поводу силы воображения Скотта Хепворта, когда до него дошло. — Если Скотт прав, то облако должно исчезнуть совсем.
— Возможно. Даже крайне вероятно.
— Вы можете сказать, сколько времени это займет?
— Нет. — Флейшер сохраняла хладнокровие настоящего профессионала. — Я не знаю, можно ли опираться на данные, полученные с одного участка, и, кроме того, у меня есть подозрение, что компьютер несколько ошибается из-за того, что точки движутся, перекрывая друг друга, и уменьшает их истинное число. Необходимо более тщательно проанализировать данные.
— Давайте выразимся несколько иначе. — Никлин подумал, не нарочно ли она мучает его. — Займет ли этот процесс более восьми дней?
— По данным компьютера от тридцати до сорока дней, так что все в порядке. — Выражение лица Флейшер было трудно разглядеть за копной роскошных волос. — Хотя я и не знаю, насколько точны вычисления, и еще я сделала одно немаловажное допущение — что скорость исчезновения планет постоянна.
«Большое спасибо, черт бы тебя набрал, за этот последний удар». Никлин не отрывал взгляда от главного экрана. Полупрозрачная сфера притягивала теперь не только своей захватывающей красотой. Джим поднес стакан к губам и, не желая больше растягивать удовольствие, осушил стакан до дна.
Добавилась еще одна неопределенность в ситуации, в которой и без того хватало угрожающих жизни неизвестных величин. Никлин во все глаза смотрел на облако планет, пытаясь впасть в какое-нибудь особенное состояние, позволяющее ему заметить, как Добрая Фея делает свое дело, отправляя планеты в другие миры.
Джим не собирался спать, но за очень короткое время его мозг и глаза изрядно утомились, уж очень непосильную задачу он на них возложил. В рубке управления было тихо и тепло, кресло неожиданно стало очень удобным, бренди начало оказывать свое благотворное воздействие, и совсем нетрудно было представить себе, что находишься в ином месте и ином времени. Например, в Оринджфилде, сонном царстве, застывшем в янтаре далекого солнечного дня.
Его разбудил удивленный голос Меган Флейшер.
Джим встрепенулся, почти уверенный, что сейчас увидит облако планет, распавшееся на отдельные пятна и нити, но изображение на экране не изменилось. Слева от него сонно хлопал глазами Воорсангер. Флейшер во все глаза смотрела на вспыхивающие ромбики на пульте управления.
— Кто-то проник в отделяемую капсулу! — Она прижала ладони к щекам. От ее невозмутимости не осталось и следа. — Капсула отчаливает! Отчаливает!
Никлин выпрыгнул из кресла и гигантским парящим прыжком сразу же достиг лестницы. Он начал быстро спускаться, но еще не достигнув второй палубы увидел, что плита пола сдвинута и доступ на нижнюю палубу перекрыт. Джим опустился на колени, одной рукой ухватился за лестничный поручень, другой что было сил потянул за плиту. Ее ничто не удерживало, но сдвинулась она лишь на один-два сантиметра, а когда Никлин ослабил усилие, немедленно вернулась на прежнее место. Джим сразу понял — кто-то привязал плиту снизу.
— Нибз! — крикнул он. — Это вы, Нибз? Какого черта?
Словно отвечая на его вопрос, лестница и вся палуба задрожали.
— Капсула отчалила! — В проеме рубки управления появилась Флейшер. — Я ничего не могу сделать.
Никлин громко постучал по плите:
— Нибз, если вы не уберете эту чертову плиту, я спущусь и убью вас!
Он тут же сообразил, что его угроза несколько нелогична, и решил изменить тактику:
— Мистер Воорсангер хочет спуститься. Это очень важно, Нибз!
Мгновение спустя внизу послышалась возня, и плита отодвинулась в сторону. Никлин увидел Аффлека, стоящего в открытых дверях каюты Монтейна. Плита третьей палубы также была сдвинута и привязана, перекрыв доступ из нижних отсеков корабля. Из каюты высовывался прямоугольник гроба Милли Монтейн. Но крышка гроба отсутствовала!
«О Боже, нет!» — Никлин прыжком спустился на третью палубу. За ним последовали Флейшер и Воорсангер. Никлин остановился и заглянул в гроб. Его ожидания сбылись — гроб был пуст. Белое атласное покрывало еще хранило форму человеческого тела, по его краю тянулись пятна всех цветов радуги. В воздухе витал сладковато-острый запах разложения.
— Что там такое? — спросила Флейшер, толкая Никлина в спину.
Он посторонился, давая ей взглянуть. Флейшер заглянула в пустой гроб и резко повернулась. Лицо ее было абсолютно бесстрастно. Оттолкнув Никлина и Воорсангера, пилот устремилась к лестнице. Облокотившись о поручень, она склонилась над ступенями. Сухие и резкие рвотные спазмы сотрясли ее хрупкое тело.
«Неужели она не знала об этом лишнем пассажире? Добро пожаловать на борт нашего корабля, капитан».
— Никто из вас не знает, что связывало меня с Кори, — подал голос Аффлек. — Я обязан был делать то, что он мне говорил. Я обязан Кори жизнью.
— Теперь уже нет, — ответил ему Никлин.
Лавина событий, обрушившаяся на них в эти последние минуты, ввергла его мозг в какое-то оцепенение; непристойно зияющий гроб лишь усиливал этот ступор. Но все же постепенно до Никлина дошло, что ни одно несчастье, с которым пришлось столкнуться пассажирам экспресса до Нового Эдема, не идет ни в какое сравнение с последним мрачным происшествием.
Лишь с помощью отделяемой капсулы можно было осуществить приземление. Без нее сотня с лишним пассажиров «Тары» были обречены болтаться в космосе всю оставшуюся жизнь.
— С моей точки зрения, — Джим невидяще взглянул на Аффлека, — вы с Кори квиты.
20
Монтейн знал, что в первые секунды после старта капсулы он должен действовать как можно быстрее.
Прошло уже много лет с тех пор, как Монтейн летал, но у него сохранился присущий любому пилоту автоматизм. Он запустил двигатели на полную мощность и одновременно нажал на единственный рычаг управления.
Нос пассажирского цилиндра поехал в сторону, а картина впереди изменилась самым ошеломляющим образом. Солнце уплыло вверх и скрылось из поля зрения, огромное облако псевдопланет последовало за ним. В течение одного головокружительного мгновения мерцающий занавес стремительно плыл перед глазами, затем он исчез, и кабину затопил космический мрак.
Монтейн вернул рычаг управления в нейтральное положение, остановив разворот капсулы. Вечные звезды снова послушно сияли на своих местах. Проповедник знал, что ему удалось вырваться из липкой паутины, сплетенной дьяволом вокруг одной из этих звезд.
Господь в своем не знающем границ милосердии распростер перед ним Вселенную со всеми ее сокровищами; и каждая из этих сияющих точек таила в себе бесконечное богатство.
Монтейн расхохотался. Смех уносил с собой прошедшие ужасные годы. Он снова был молод и — кто бы стал возражать? — оптимизм и энергия юности разливались по его телу.
Господь выбрал Монтейна для самой благородной и славной миссии.
— Нам придется нелегко, — сказал он своей юной жене. — Мы, возможно, встретимся с немалыми трудностями, когда доберемся до Нового Эдема, но мы преодолеем их. Надо лишь хранить веру в Него и нашу любовь.
— Я знаю, дорогой. — Милли улыбнулась ему из соседнего кресла.
Жемчужный шелк подвенечного платья подчеркивал стройный стан и необыкновенную, чудесную женственность ее облика. Но проповедник знал, что душа Милли еще прекраснее. Стойкость его жены поможет им преодолеть все препятствия предстоящих лет. Радость от ее присутствия становилась почти невыносимой.
— Ты никогда не выглядела столь прекрасной. — Он коснулся ее запястья.
Милли не ответила, лишь счастливая улыбка осветила ее лицо.
Прошло уже много лет с тех пор, как Монтейн летал, но у него сохранился присущий любому пилоту автоматизм. Он запустил двигатели на полную мощность и одновременно нажал на единственный рычаг управления.
Нос пассажирского цилиндра поехал в сторону, а картина впереди изменилась самым ошеломляющим образом. Солнце уплыло вверх и скрылось из поля зрения, огромное облако псевдопланет последовало за ним. В течение одного головокружительного мгновения мерцающий занавес стремительно плыл перед глазами, затем он исчез, и кабину затопил космический мрак.
Монтейн вернул рычаг управления в нейтральное положение, остановив разворот капсулы. Вечные звезды снова послушно сияли на своих местах. Проповедник знал, что ему удалось вырваться из липкой паутины, сплетенной дьяволом вокруг одной из этих звезд.
Господь в своем не знающем границ милосердии распростер перед ним Вселенную со всеми ее сокровищами; и каждая из этих сияющих точек таила в себе бесконечное богатство.
Монтейн расхохотался. Смех уносил с собой прошедшие ужасные годы. Он снова был молод и — кто бы стал возражать? — оптимизм и энергия юности разливались по его телу.
Господь выбрал Монтейна для самой благородной и славной миссии.
— Нам придется нелегко, — сказал он своей юной жене. — Мы, возможно, встретимся с немалыми трудностями, когда доберемся до Нового Эдема, но мы преодолеем их. Надо лишь хранить веру в Него и нашу любовь.
— Я знаю, дорогой. — Милли улыбнулась ему из соседнего кресла.
Жемчужный шелк подвенечного платья подчеркивал стройный стан и необыкновенную, чудесную женственность ее облика. Но проповедник знал, что душа Милли еще прекраснее. Стойкость его жены поможет им преодолеть все препятствия предстоящих лет. Радость от ее присутствия становилась почти невыносимой.
— Ты никогда не выглядела столь прекрасной. — Он коснулся ее запястья.
Милли не ответила, лишь счастливая улыбка осветила ее лицо.
21
Мысль, что его только что приговорили к смерти, Никлин принял на удивление спокойно.
Он не испытывал ни страха, ни ярости, лишь печальное смирение перед судьбой. Стоя вместе с остальными на третьей палубе, Никлин нашел правдоподобное объяснение своему спокойствию. В глубине души он уже очень давно ощущал неизбежность этого момента, неизбежность конца. Смерть неумолимо приближалась к нему по узким переулкам времени с того самого солнечного дня в Альтамуре, когда Джим впервые встретил Скотта Хепворта. Смерть приближалась все быстрее и быстрее, подталкиваемая каждым непредвиденным событием, происходящим как вне, так и внутри корабля. И вот теперь она была совсем рядом во всей своей неотвратимости.
«Я превращаюсь в фаталиста. Самый подходящий момент».
— Может, все-таки, уберем это с дороги! — Он пнул гроб Милли Монтейн, затем впихнул его в каюту и захлопнул дверь.
— Кори, должно быть, сошел с ума.
— Безусловно. Я бы даже сказал, что Кори уже давным-давно жил совсем в ином мире.
— Но куда он направился?
— Туда же, куда направимся и мы, но он окажется там раньше нас. На капсуле нет ни воды, ни пищи, да и кислорода совсем немного.
— Не будет ли кто-нибудь столь любезен и… объяснит мне, что здесь происходит? — Флейшер судорожно глотнула в мучительном усилии сдержать очередной рвотный позыв. Лоб ее был в испарине.
— Жена Кори умерла давным-давно, но он не мог допустить, чтобы ее похоронили на Орбитсвиле. — Никлин, для которого за годы знакомства с проповедником эта странная история потеряла вкус новизны, не мог представить, какое впечатление его рассказ произведет на Флейшер, да еще в столь чрезвычайных обстоятельствах. — Думаю, ему была невыносима мысль, что она вернется назад…
— Вы сумасшедший, — прошептала пилот, расширенными глазами глядя на Никлина. — Вы все сумасшедшие.
«Не стоит на меня так смотреть, мадам», — подумал Никлин, но затем ему пришло в голову, что у нее есть основания для возмущения.
— Может, вы и правы. Тогда многое объясняется.
— Если бы я знала, во что ввязываюсь! — Флейшер отерла пот со лба.
— Может, Кори вернется, — Воорсангер обвел их полным мольбы взглядом.
— Дети…
«Лучше бы ты этого не говорил». Никлин вдруг понял, что беспокоится не только о собственной персоне.
Среди переселенцев имелось немало детей, родители которых поверили в обещание Кори Монтейна спасти их бренные тела и бессмертные души. Взрослые серьезно ошиблись и должны заплатить за свое легкомыслие, но дети, невинные создания! Их мнения никто не спрашивал, за что они обречены на мучения и смерть?
Джиму стало еще тяжелее, когда он вспомнил, что на борту корабля находится Зинди Уайт. Она и ее бедные родители слепо доверились еще одному лжепророку, и вот результат…
Он не испытывал ни страха, ни ярости, лишь печальное смирение перед судьбой. Стоя вместе с остальными на третьей палубе, Никлин нашел правдоподобное объяснение своему спокойствию. В глубине души он уже очень давно ощущал неизбежность этого момента, неизбежность конца. Смерть неумолимо приближалась к нему по узким переулкам времени с того самого солнечного дня в Альтамуре, когда Джим впервые встретил Скотта Хепворта. Смерть приближалась все быстрее и быстрее, подталкиваемая каждым непредвиденным событием, происходящим как вне, так и внутри корабля. И вот теперь она была совсем рядом во всей своей неотвратимости.
«Я превращаюсь в фаталиста. Самый подходящий момент».
— Может, все-таки, уберем это с дороги! — Он пнул гроб Милли Монтейн, затем впихнул его в каюту и захлопнул дверь.
— Кори, должно быть, сошел с ума.
— Безусловно. Я бы даже сказал, что Кори уже давным-давно жил совсем в ином мире.
— Но куда он направился?
— Туда же, куда направимся и мы, но он окажется там раньше нас. На капсуле нет ни воды, ни пищи, да и кислорода совсем немного.
— Не будет ли кто-нибудь столь любезен и… объяснит мне, что здесь происходит? — Флейшер судорожно глотнула в мучительном усилии сдержать очередной рвотный позыв. Лоб ее был в испарине.
— Жена Кори умерла давным-давно, но он не мог допустить, чтобы ее похоронили на Орбитсвиле. — Никлин, для которого за годы знакомства с проповедником эта странная история потеряла вкус новизны, не мог представить, какое впечатление его рассказ произведет на Флейшер, да еще в столь чрезвычайных обстоятельствах. — Думаю, ему была невыносима мысль, что она вернется назад…
— Вы сумасшедший, — прошептала пилот, расширенными глазами глядя на Никлина. — Вы все сумасшедшие.
«Не стоит на меня так смотреть, мадам», — подумал Никлин, но затем ему пришло в голову, что у нее есть основания для возмущения.
— Может, вы и правы. Тогда многое объясняется.
— Если бы я знала, во что ввязываюсь! — Флейшер отерла пот со лба.
— Может, Кори вернется, — Воорсангер обвел их полным мольбы взглядом.
— Дети…
«Лучше бы ты этого не говорил». Никлин вдруг понял, что беспокоится не только о собственной персоне.
Среди переселенцев имелось немало детей, родители которых поверили в обещание Кори Монтейна спасти их бренные тела и бессмертные души. Взрослые серьезно ошиблись и должны заплатить за свое легкомыслие, но дети, невинные создания! Их мнения никто не спрашивал, за что они обречены на мучения и смерть?
Джиму стало еще тяжелее, когда он вспомнил, что на борту корабля находится Зинди Уайт. Она и ее бедные родители слепо доверились еще одному лжепророку, и вот результат…