Двадцать семь лет назад секс удержал Майкла у края пропасти безумия. По-французски он выражал свою потребность в удобствах, в удовольствиях. Именно эта потребность и породила Мишеля. Энн не требовала, чтобы он стал прежним. Она хотела, чтобы он сделал ее жизнь более сносной.
— Какие же ты желаешь знать слова? — хрипло спросил он.
— Вчера ты меня целовал, — решительно начала Энн.
— У французов много слов для обозначения поцелуя. — Майкл прислушался к перестуку лошадиных копыт, пытаясь понять, быстрее или медленнее они теперь движутся. — Зависит от того, кого целуют и куда.
— Ты целовал меня между ног.
Удары сердца, казалось, заглушили грохот копыт. Как далеко согласна зайти эта женщина, пустившаяся в путешествие с человеком, которого не знала?
— Женский клитор называется un bouton d'amour — бутон любви. — Майкл почувствовал во рту солоноватый привкус страсти. — А этот тип поцелуя — le broute-minou.
Энн отвела глаза и принялась рассматривать истертую кожаную обивку кеба. Белый плюмаж и черные поля шляпки скрывали ее лицо. А Майкл вглядывался в окно и силился узнать знакомые ориентиры города. Они были совсем рядом с его домом. Всего в нескольких кварталах от него. И он не смог подавить нахлынувшую волну предвкушения, понимая, однако, что слишком рано радуется.
Майкл знал: будет лучше, если враг захватит их обоих именно теперь, пока Энн еще не слишком привязалась к нему, а он — к ней.
— Ты назвал пенис ma bitte. А как еще можно сказать?
Мимо промелькнул парк — марево зеленых листьев и голоса гоняющих обручи детей. Он тоже был когда-то юным, счастливым и беззаботным.
А Энн?
— Есть много слов.
Майкла потревожил скрип кожаного сиденья. Энн повернулась к нему и посмотрела в глаза.
— Например?
Кровь быстрее побежала у него по жилам. Кеб тоже прибавил скорость, возможностей к отступлению не осталось.
— Bequille — костыль, onti! — прибор, bout — конец.
Сам он пользовался членом то как костылем, то как прибором. И то и другое средство быстро приближало даму к неизбежному исходу.
Энн хмурилась. Майкл ни разу не слышал ее смеха. В жизни этой женщины не было ни развлечений, ни удовольствий. Она целиком посвятила себя другим. Майкл хотел научить ее смеяться, пока еще оставалось время.
— Еще мужской пенис называется andouille u col roule. — Легкомысленным тоном он пытался скрыть рвущееся на волю из груди и чресел напряжение.
Энн недоверчиво моргнула:
— Неужели французы зовут его сосиской с воротником хомутиком?
Майкл с интересом ждал ее реакции.
— А разве плохое сравнение?
В глазах ни следа упрека, одно любопытство.
— Еще есть слова? — Она по-прежнему оставалась серьезной, женщина, признавшаяся, что никогда не смеялась. И хотела дойти до конца в своем исследовании нюансов страсти. Многие французские выражения, если их перевести на английский язык, казались очень смешными. Майкл выбрал одно из них.
— Cigare a moustache — сигара с усами.
Воображение ее не подвело: в кебе послышался смех, голубые глаза Энн блеснули.
— А ты какое предпочитаешь?
Его подрагивающая плоть напряглась, отвердела и удвоилась в размере. Казалось, она готова выскочить из собственной кожи, словно перезрелая виноградина.
— Bitte, — хрипло произнес он. Из его речи вдруг улетучились все смешливые нотки. Память любезно напомнила, как туго ее тело охватывало его плоть.
— Почему ты поставил перед словом bitte местоимение женского рода? Ведь речь идет о мужском органе.
— Потому что это существительное женского рода.
Энн посмотрела на его брюки. А Майклу незачем было опускать глаза: он и так понимал — влажное пятно свидетельствовало о его возбуждении. Прошлой ночью их общая смазка содействовала его беспрепятственному проникновению.
В окне, за головой Энн возник дом в стиле XVIII века из золотистого камня — начало его улицы. Майкл приготовился действовать. Сейчас кеб либо остановится, либо проедет мимо. Энн возьмет либо он, либо враг.
Все его существо напряглось, Майкл ждал.
Кеб замедлил движение и остановился. Значит, время умирать пока не настало. Теперь вся его энергия обратилась в желание.
— Потому что он предназначен для женщин, — ответил он. Возникла мысль задрать ей юбку и взять прямо в кебе. Энн не станет сопротивляться. Она позволит делать с собой все, что угодно.
Он распахнул дверцу и выскочил наружу. Кожу остудил свежий ветерок, но не погасил жара его страсти. Позади него скрипнули рессоры. Майкл обернулся и застыл. Энн наклонилась — белый плюмаж играл на ветру, и она узким носком туфли нащупывала ступеньку. Память услужливо воспроизвела картину примерочной в ателье мадам Рене.
«Ее следовало бы одевать в бархат и тончайшие шелка, а не в гренадин и шерсть», — плотоядно подумал он.
Майкл подхватил Энн за талию и поставил на землю. При этом набалдашник трости уперся в корсет. Обычная трость — принадлежность джентльмена, а не орудие убийства. На сей раз.
Энн распахнула глаза и ухватила его за плечи. Было очевидно, что она не привыкла, чтобы ей помогали выходить из экипажа. Не привыкла, чтобы говорили приятные вещи, не привыкла чувствовать себя желанной.
Но он ее жаждал! Ей никогда не понять, как сильно.
— Мужская сперма… — Ее дыхание овеяло Майклу губы. Воспитанный голос звучал тихо, как шепот, солнце коснулось кончиков ресниц, и они засияли золотом. — Как это по-французски?
Желание пронзило его чресла. Майкл понимал, куда это заводит. Следовало ее остановить, но он не мог.
— Came. — Ее тело было таким же жарким, как и ее дыхание. — Sauce. Blanc.
— Blanc? — Энн попробовала на языке незнакомое слово. — Разве твоя сперма белая?
— Белая, горячая и густая.
Возница громко прочистил горло. Энн смутилась: она позволила мужчине вольности на людях; высвободилась из рук своего спутника и приняла благовоспитанный вид.
Но Майкл оставил ее лишь на мгновение — чтобы бросить кебмену монету. И тут же нарочно положил ладонь на бедро, которое сжимал ночью, когда Энн восседала на нем и кричала от страсти.
На двери поблескивал бронзовый молоток, но не было никакой таблички, обозначавшей имя: ни Майкла, ни Мишеля. Выкрашенная белой эмалью дверь оказалась незаперта и легко повернулась на смазанных петлях. Их приветствовал аромат гиацинтов.
У смерти тоже сладковатый запах. Он скрывает вонь разложения, запах соблазна и неосмотрительности. Но в умирании нет ничего красивого. Как и в убийстве.
Энн шагнула вперед, а Майкл задержался на пороге, помедлив затворить за собой дверь. Прохладный воздух овевал пальцы, которые за секунду до этого опалял жар се
Он тщательно запер замок — напрасная предосторожность. Ни запоры, ни двери не уберегут от этого человека.
Энн держала спину удивительно прямо, и между воротником и прядью скрытых под шляпкой светло-каштановых полос виднелась полоска бледной кожи. Какой она была восемнадцать лет назад?
Как он мог просмотреть ее в толпе жеманных дебютанток и надушенных красоток? Майкл ткнулся лицом ей в шею и отвел в сторону по-детски тонкий локон.
Энн напряглась. Боль спиралью скрутила Майкла: жертва отвергала охотника. Он на мгновение закрыл глаза, все его чувства были настроены па ее тело.
— Ты сказала, что не стесняешься меня.
— Так и есть, — ответила она шепотом, будто стены в этом доме имели уши и могли засвидетельствовать о ее недостойном поведении.
Что ж, быть может, это было справедливо.
— В таком случае ты стесняешься прикасаться ко мне или желать меня.
Мимолетный вздох нарушил тишину вестибюля.
— Нет.
— В таком случае ты бы смотрела на меня и дотрагивалась открыто, без всякой сдержанности.
Энн моментально обернулась. Стыд боролся с желанием, непосредственность — с чувством самосохранения.
— Ты это имела в виду, когда говорила, что намерена получить от меня все?
Теперь Майкл не думал о том человеке, пока не думал, до вечера.
— Да. — Энн решительно запрокинула голову. — Скажи, если женщина хочет поцеловать у мужчины bitte, как говорят об этом французы?
В кебе Майкл ожидал такого вопроса, но теперь он застал его врасплох. Он слишком ясно представил эту картину и оценил ее порыв доставить наслаждение наемному мужчине.
Пять лет ни одна женщина не принимала его в рот. Какое-то мгновение он думал, что прямо на месте кончит, как случилось, когда его впервые ласкала мадам.
— Bonjour, monsieur. — Гулкое эхо шагов быстро приблизилось к ним. — Мадемуазель.
Лицо Энн потускнело, она снова превратилась в сдержанную старую деву. А Майкл еще так мало успел. И времени оставалось совсем немного. Он встревоженно наблюдал за Энн, пока Рауль, не говоря ни слова, принимал ее плащ. Он мог читать ее мысли, словно женщина произносила их вслух. А выражение лица было точно таким же, как в ателье, когда он представлял ее мадам Рене.
Ее волнует то, что дворецкий знает, что она купила услуги Майкла. Она потупила глаза и уставилась на влажное пятно на его брюках. Кровь бросилась ей в лицо, но то был не румянец возбуждения.
Рауль крепко ухватил золотой набалдашник трости Майкла — пальцы в белой перчатке коснулись искромсанной шрамами кожи.
— Изволите сегодня ужинать, месье?
Энн вскинула голову. Ее осенило, каков должен быть буквальный перевод французского эквивалента слова «сперму». А фиалковый взгляд Мишеля подтверждал: да, она вполне съедобна.
— Да, — бесстрастно ответил он. — Сегодня мы с мадемуазель собираемся ужинать дома.
Энн провела розовым кончиком языка по губам. Тело Майкла напряглось.
— Позвольте вашу шляпку, мадемуазель, — повернулся к ней Рауль.
Энн машинально потянулась к голове, но остановленная взглядом Майкла рука застыла на полдороге. Красные пятна на ее лице слились в сплошной багрянец. Покусывание. Полизывание. Поцелуи. Точно так же ее губы ответят на мучительную ласку пера. И поцелуй его пениса.
Энн медленно опустила руку.
— Спасибо, я предпочитаю, чтобы шляпка осталась со мной.
Майкл резко выдохнул. Невероятно, но его эрекция усилились.
— Как вам угодно. — Дворецкий терпеливо тянул руку в белой перчатке, чтобы принять ее черные, шелковые. — Мадемуазель может познакомится с меню.
— Нет, спасибо. — Энн отвернулась от Майкла и уперлась взглядом в черный галстук дворецкого, потом посмотрела на молочно-белую стену: на что угодно, лишь бы не встречаться глазами с Раулем. А тот безучастно таращился на ее шляпку, нисколько не интересуясь ее смущением. Женщина неловко расстегнула плащ. — Я уверена, все, что бы ни приготовил ваш повар, будет замечательно.
— Слушаюсь. — Рауль спокойно принял ее черный гренадиновый плащ. — Благодарю вас, мадемуазель.
— Мы будем ужинать и восемь, — холодно распорядился Майкл, не сводя взгляда с Энн.
— Я сообщу повару, месье.
Майкл протянул ей руку — открыто, при посторонних, при свете дня, без всякого стеснения. А она из-под полей шляпки долго смотрела на его шрамы. Этой рукой он ее ласкал, этими пальцами проникал в глубины ее тела. Наконец, развернув плечи, она тоже подала ему руку.
Друзья. Любовники. Узы стали нерушимыми. Она не отвернется от него. А он возьмется ее защищать. Как — он еще не знал. Удовлетворенный ее чувственностью, понимая, что она его не оттолкнет, Майкл выпустил руку женщины и, положив ладонь ей на талию, повлек к лестнице: удары сердца отсчитывали пройденные ступени.
— Месье, вам почта. — Голос Рауля отразился от высокого потолка и крашеных стен. — Я отнес ее в кабинет.
Майкл ни на секунду не задержался.
— Хорошо, посмотрю позже.
Гораздо позже. Ведь смерть была невероятно близка. Пусть его старая дева не подпускает ее к себе хотя бы еще денек…
Энн ухватилась за искусно отлитые перила. Пять лет назад балюстрада была из дерева. Диана скатывалась по отполированным перилам прямо в его объятия и на его ждущий член.
Энн исподтишка поглядывала на вздутие на его брюках. Что она представляла? Каков он на вкус? Сумеет ли она его принять в другие места? И как себя поведет, когда мягкое перышко начнет щекотать укромнейшие части ее тела?
Напряжение внутри нарастало подобно раскаленной лаве.
Теперь ничто не помешает их наслаждению. Только бы Энн дала то, что требовалось для предстоящей ночи, — несколько часов передышки. А он ей даст память, которая будет ее поддерживать всю оставшуюся жизнь.
— Месье! — Голос Рауля раздался прямо за их спиной. Черт бы побрал этого дворецкого — оказывается, он шел следом за ними. — Человек, который принес почту, сказал, что это очень срочно. И чтобы вы прочитали письмо, как только вернетесь. Оно от господина, с которым вы недавно познакомились, но которого больше с нами нет.
«Больше с нами нет», — отразилось от мраморных сводов.
От удушающе-приторного аромата гиацинтов сдавило горло, леденящий холод заморозил кровь.
Скольким людям предстоит еще умереть, пока все не закончится? Сквозь шерстяную ткань пальцы ощутили живое тепло: вот оно, свидетельство того, кто станет очередной жертвой. Майкл отдернул руку от талии Энн и круто повернулся на блестевшем, словно зеркало, полу. Рауль протянул серебряный поднос с корреспонденцией.
В этом жесте не было ничего угрожающего, если бы не слова, которые произнес дворецкий. Энн неподвижно стояла рядом. Пока его, но меченая для другого.
С ничего не выражающим лицом Майкл сорвал печать. На ладонь выпал ключ. Внутри конверта оказался другой конверт. На нем — только адрес. Почерк мелкий, аккуратный, женский. Надпись очень короткая: «От одного юриста другому».
Черные точки танцевали у Майкла перед глазами. Будто издалека донесся голос Энн:
— Пожалуйста, не считайте себя обязанным меня развлекать. Я вполне понимаю… у вас могут быть личные дела…
Личные дела…
Да, смерть — дело сугубо личное.
Слова на белой мелованной бумаге расплывались. Все было бы намного проще, если бы Энн Эймс ему не нравилась. А нравились ли ему женщины в прошлом, которые прогоняли его кошмары? Нравилась ли Диана?
— Спасибо. — Он улыбнулся и заметил, что в светло-голубых глазах Энн отразились два лица: Майкла и Мишеля. — Я на несколько минут. Рауль, проводи мадемуазель в библиотеку.
В доме не было ни дорожек, ни ковриков, чтобы приглушить шаги. И в йоркширском поместье тоже никаких ковров. Ничего, что послужило бы пищей всепожирающему огню. И дом того человека был таким же пустым. Двадцать девять лет назад Майкл не представлял, чего ожидать, когда входил в его кабинет. А теперь знал, но это не вызывало у него никаких эмоций.
Но в отличие от того человека Майкл импотентом не был. И даже теперь его член продолжал пульсировать и подрагивать. В кабинете рядом со столом под мраморной крышкой стоял черный чемодан. Майкл не удивился его содержимому, как не удивился и посланию, находившемуся во втором конверте.
«Уважаемый господин Литтл!
Мое свидание с месье д'Анжем прошло вполне успешно. Я помню, что вы беспокоились о моей безопасности. Прошу вас, больше не надо. Я счастлива и довольна.
Согласно пункту нашего соглашения вы можете перевести на имя месье д'Анжа четверть причитающейся ему суммы. А меня при необходимости найдете по указанному ниже адресу. Я решила остаться здесь на оговоренный месячный срок, чтобы постоянно не переезжать из своего дома в резиденцию месье д'Анжа и обратно. Буду весьма признательна, если вы возьмете на себя труд время от времени заглядывать в мой дом, чтобы убедиться, что там все в порядке.
Искренне ваша мисс Энн Эймс».
Майкл посмотрел на четко выписанный адрес в конце листа, а затем заглянул в расширенные от ужаса глаза мистера Литтла. Никакого перевода не будет. Договор уничтожен, а его обгоревшие клочки высовываются изо рта несчастного стряпчего. Смерть не принесла ему покоя. Он даже не узнал, почему умирает. Точно так произойдет и с Энн.
Майкл продолжал смотреть на труп маленького человечка, в чьей кончине был повинен он сам. И ничего не испытывал. Ни печали, ни сожаления. Только пульсация в напряженном члене замедлилась, потому что остывающая кровь бежит не так быстро.
В неподвижных зрачках покойного мелькали крохотные образы: танцующий на черной шляпке белый плюмаж, полные чувственности светлые глаза, темные соски на бледной груди. Алые губы, белые подвязки, телесного цвета чулки, черные остроносые туфли.
Убийство стряпчего не оставляло ни малейших сомнений. Враг не успокоится, пока кожа Энн не превратится в коросту смерти и ее тело не найдет приют в чемодане.
Враг отпустил Диану. Майкл надеялся, что он так же поступит и с Энн, но ошибался. Ей не уйти живой. И не важно, умрут ли они вместе или по отдельности.
Тишину нарушил тихий стук.
Нет, это не враг. Появление врага не производит шума. Одеревеневшими пальцами Майкл захлопнул крышку чемодана и закрыл замок. И только после того, как положил ключ в карман, ответил:
— Войдите.
В двери показалась седеющая голова Рауля, нос его привередливо морщился.
— Вы что-то сожгли, месье?
Сожжены два стряпчих, убит юрист, а мужчина-проститутка пока что жив.
Содержимое чемодана обуглилось от прежнего огня. ~ Ты что-то хотел? — ровным голосом спросил Майкл.
— Ваш ужин, месье… Все как обычно? Еда. Мертвая плоть живым.
— Я буду то же, что приготовят для мадемуазель Эймс.
— Слушаюсь, месье. — Седеющая голова дворецкого исчезла.
— Рауль!
В ту же секунду дворецкий вернулся.
Майкл купил этот лом в стиле эпохи королей Георгов восемнадцать лет назад. Рауль был уже в нем — прислуживал старым хозяевам. Майкл позволил ему жениться на домоправительнице. Взамен они с Мари служили ему верой и правдой.
Не задавали вопросов, не распускали слухов. А когда в доме вспыхнул пожар, в котором сгорела Диана, остались следить за ремонтными работами, а потом присматривали за хозяйством.
Майкл понимал, что очень мало знает о своих главных слугах.
— Сообщите Габриэлю, что он мне понадобится сегодня же вечером. И вот что еще, Рауль… — Дворецкий стоически выдержал взгляд господина. — Полагаю, вам не следует напоминать, что никого другого я сегодня не жду.
Рауль поклонился и тихо удалился. Майкл посмотрел на закрытую дверь. Нельзя позволить врагу похитить Энн. Когда она умрет, ее последняя мысль будет о наслаждении. А последнее, что увидит, будет он, а не враг.
Глава 9
— Какие же ты желаешь знать слова? — хрипло спросил он.
— Вчера ты меня целовал, — решительно начала Энн.
— У французов много слов для обозначения поцелуя. — Майкл прислушался к перестуку лошадиных копыт, пытаясь понять, быстрее или медленнее они теперь движутся. — Зависит от того, кого целуют и куда.
— Ты целовал меня между ног.
Удары сердца, казалось, заглушили грохот копыт. Как далеко согласна зайти эта женщина, пустившаяся в путешествие с человеком, которого не знала?
— Женский клитор называется un bouton d'amour — бутон любви. — Майкл почувствовал во рту солоноватый привкус страсти. — А этот тип поцелуя — le broute-minou.
Энн отвела глаза и принялась рассматривать истертую кожаную обивку кеба. Белый плюмаж и черные поля шляпки скрывали ее лицо. А Майкл вглядывался в окно и силился узнать знакомые ориентиры города. Они были совсем рядом с его домом. Всего в нескольких кварталах от него. И он не смог подавить нахлынувшую волну предвкушения, понимая, однако, что слишком рано радуется.
Майкл знал: будет лучше, если враг захватит их обоих именно теперь, пока Энн еще не слишком привязалась к нему, а он — к ней.
— Ты назвал пенис ma bitte. А как еще можно сказать?
Мимо промелькнул парк — марево зеленых листьев и голоса гоняющих обручи детей. Он тоже был когда-то юным, счастливым и беззаботным.
А Энн?
— Есть много слов.
Майкла потревожил скрип кожаного сиденья. Энн повернулась к нему и посмотрела в глаза.
— Например?
Кровь быстрее побежала у него по жилам. Кеб тоже прибавил скорость, возможностей к отступлению не осталось.
— Bequille — костыль, onti! — прибор, bout — конец.
Сам он пользовался членом то как костылем, то как прибором. И то и другое средство быстро приближало даму к неизбежному исходу.
Энн хмурилась. Майкл ни разу не слышал ее смеха. В жизни этой женщины не было ни развлечений, ни удовольствий. Она целиком посвятила себя другим. Майкл хотел научить ее смеяться, пока еще оставалось время.
— Еще мужской пенис называется andouille u col roule. — Легкомысленным тоном он пытался скрыть рвущееся на волю из груди и чресел напряжение.
Энн недоверчиво моргнула:
— Неужели французы зовут его сосиской с воротником хомутиком?
Майкл с интересом ждал ее реакции.
— А разве плохое сравнение?
В глазах ни следа упрека, одно любопытство.
— Еще есть слова? — Она по-прежнему оставалась серьезной, женщина, признавшаяся, что никогда не смеялась. И хотела дойти до конца в своем исследовании нюансов страсти. Многие французские выражения, если их перевести на английский язык, казались очень смешными. Майкл выбрал одно из них.
— Cigare a moustache — сигара с усами.
Воображение ее не подвело: в кебе послышался смех, голубые глаза Энн блеснули.
— А ты какое предпочитаешь?
Его подрагивающая плоть напряглась, отвердела и удвоилась в размере. Казалось, она готова выскочить из собственной кожи, словно перезрелая виноградина.
— Bitte, — хрипло произнес он. Из его речи вдруг улетучились все смешливые нотки. Память любезно напомнила, как туго ее тело охватывало его плоть.
— Почему ты поставил перед словом bitte местоимение женского рода? Ведь речь идет о мужском органе.
— Потому что это существительное женского рода.
Энн посмотрела на его брюки. А Майклу незачем было опускать глаза: он и так понимал — влажное пятно свидетельствовало о его возбуждении. Прошлой ночью их общая смазка содействовала его беспрепятственному проникновению.
В окне, за головой Энн возник дом в стиле XVIII века из золотистого камня — начало его улицы. Майкл приготовился действовать. Сейчас кеб либо остановится, либо проедет мимо. Энн возьмет либо он, либо враг.
Все его существо напряглось, Майкл ждал.
Кеб замедлил движение и остановился. Значит, время умирать пока не настало. Теперь вся его энергия обратилась в желание.
— Потому что он предназначен для женщин, — ответил он. Возникла мысль задрать ей юбку и взять прямо в кебе. Энн не станет сопротивляться. Она позволит делать с собой все, что угодно.
Он распахнул дверцу и выскочил наружу. Кожу остудил свежий ветерок, но не погасил жара его страсти. Позади него скрипнули рессоры. Майкл обернулся и застыл. Энн наклонилась — белый плюмаж играл на ветру, и она узким носком туфли нащупывала ступеньку. Память услужливо воспроизвела картину примерочной в ателье мадам Рене.
«Ее следовало бы одевать в бархат и тончайшие шелка, а не в гренадин и шерсть», — плотоядно подумал он.
Майкл подхватил Энн за талию и поставил на землю. При этом набалдашник трости уперся в корсет. Обычная трость — принадлежность джентльмена, а не орудие убийства. На сей раз.
Энн распахнула глаза и ухватила его за плечи. Было очевидно, что она не привыкла, чтобы ей помогали выходить из экипажа. Не привыкла, чтобы говорили приятные вещи, не привыкла чувствовать себя желанной.
Но он ее жаждал! Ей никогда не понять, как сильно.
— Мужская сперма… — Ее дыхание овеяло Майклу губы. Воспитанный голос звучал тихо, как шепот, солнце коснулось кончиков ресниц, и они засияли золотом. — Как это по-французски?
Желание пронзило его чресла. Майкл понимал, куда это заводит. Следовало ее остановить, но он не мог.
— Came. — Ее тело было таким же жарким, как и ее дыхание. — Sauce. Blanc.
— Blanc? — Энн попробовала на языке незнакомое слово. — Разве твоя сперма белая?
— Белая, горячая и густая.
Возница громко прочистил горло. Энн смутилась: она позволила мужчине вольности на людях; высвободилась из рук своего спутника и приняла благовоспитанный вид.
Но Майкл оставил ее лишь на мгновение — чтобы бросить кебмену монету. И тут же нарочно положил ладонь на бедро, которое сжимал ночью, когда Энн восседала на нем и кричала от страсти.
На двери поблескивал бронзовый молоток, но не было никакой таблички, обозначавшей имя: ни Майкла, ни Мишеля. Выкрашенная белой эмалью дверь оказалась незаперта и легко повернулась на смазанных петлях. Их приветствовал аромат гиацинтов.
У смерти тоже сладковатый запах. Он скрывает вонь разложения, запах соблазна и неосмотрительности. Но в умирании нет ничего красивого. Как и в убийстве.
Энн шагнула вперед, а Майкл задержался на пороге, помедлив затворить за собой дверь. Прохладный воздух овевал пальцы, которые за секунду до этого опалял жар се
Он тщательно запер замок — напрасная предосторожность. Ни запоры, ни двери не уберегут от этого человека.
Энн держала спину удивительно прямо, и между воротником и прядью скрытых под шляпкой светло-каштановых полос виднелась полоска бледной кожи. Какой она была восемнадцать лет назад?
Как он мог просмотреть ее в толпе жеманных дебютанток и надушенных красоток? Майкл ткнулся лицом ей в шею и отвел в сторону по-детски тонкий локон.
Энн напряглась. Боль спиралью скрутила Майкла: жертва отвергала охотника. Он на мгновение закрыл глаза, все его чувства были настроены па ее тело.
— Ты сказала, что не стесняешься меня.
— Так и есть, — ответила она шепотом, будто стены в этом доме имели уши и могли засвидетельствовать о ее недостойном поведении.
Что ж, быть может, это было справедливо.
— В таком случае ты стесняешься прикасаться ко мне или желать меня.
Мимолетный вздох нарушил тишину вестибюля.
— Нет.
— В таком случае ты бы смотрела на меня и дотрагивалась открыто, без всякой сдержанности.
Энн моментально обернулась. Стыд боролся с желанием, непосредственность — с чувством самосохранения.
— Ты это имела в виду, когда говорила, что намерена получить от меня все?
Теперь Майкл не думал о том человеке, пока не думал, до вечера.
— Да. — Энн решительно запрокинула голову. — Скажи, если женщина хочет поцеловать у мужчины bitte, как говорят об этом французы?
В кебе Майкл ожидал такого вопроса, но теперь он застал его врасплох. Он слишком ясно представил эту картину и оценил ее порыв доставить наслаждение наемному мужчине.
Пять лет ни одна женщина не принимала его в рот. Какое-то мгновение он думал, что прямо на месте кончит, как случилось, когда его впервые ласкала мадам.
— Bonjour, monsieur. — Гулкое эхо шагов быстро приблизилось к ним. — Мадемуазель.
Лицо Энн потускнело, она снова превратилась в сдержанную старую деву. А Майкл еще так мало успел. И времени оставалось совсем немного. Он встревоженно наблюдал за Энн, пока Рауль, не говоря ни слова, принимал ее плащ. Он мог читать ее мысли, словно женщина произносила их вслух. А выражение лица было точно таким же, как в ателье, когда он представлял ее мадам Рене.
Ее волнует то, что дворецкий знает, что она купила услуги Майкла. Она потупила глаза и уставилась на влажное пятно на его брюках. Кровь бросилась ей в лицо, но то был не румянец возбуждения.
Рауль крепко ухватил золотой набалдашник трости Майкла — пальцы в белой перчатке коснулись искромсанной шрамами кожи.
— Изволите сегодня ужинать, месье?
Энн вскинула голову. Ее осенило, каков должен быть буквальный перевод французского эквивалента слова «сперму». А фиалковый взгляд Мишеля подтверждал: да, она вполне съедобна.
— Да, — бесстрастно ответил он. — Сегодня мы с мадемуазель собираемся ужинать дома.
Энн провела розовым кончиком языка по губам. Тело Майкла напряглось.
— Позвольте вашу шляпку, мадемуазель, — повернулся к ней Рауль.
Энн машинально потянулась к голове, но остановленная взглядом Майкла рука застыла на полдороге. Красные пятна на ее лице слились в сплошной багрянец. Покусывание. Полизывание. Поцелуи. Точно так же ее губы ответят на мучительную ласку пера. И поцелуй его пениса.
Энн медленно опустила руку.
— Спасибо, я предпочитаю, чтобы шляпка осталась со мной.
Майкл резко выдохнул. Невероятно, но его эрекция усилились.
— Как вам угодно. — Дворецкий терпеливо тянул руку в белой перчатке, чтобы принять ее черные, шелковые. — Мадемуазель может познакомится с меню.
— Нет, спасибо. — Энн отвернулась от Майкла и уперлась взглядом в черный галстук дворецкого, потом посмотрела на молочно-белую стену: на что угодно, лишь бы не встречаться глазами с Раулем. А тот безучастно таращился на ее шляпку, нисколько не интересуясь ее смущением. Женщина неловко расстегнула плащ. — Я уверена, все, что бы ни приготовил ваш повар, будет замечательно.
— Слушаюсь. — Рауль спокойно принял ее черный гренадиновый плащ. — Благодарю вас, мадемуазель.
— Мы будем ужинать и восемь, — холодно распорядился Майкл, не сводя взгляда с Энн.
— Я сообщу повару, месье.
Майкл протянул ей руку — открыто, при посторонних, при свете дня, без всякого стеснения. А она из-под полей шляпки долго смотрела на его шрамы. Этой рукой он ее ласкал, этими пальцами проникал в глубины ее тела. Наконец, развернув плечи, она тоже подала ему руку.
Друзья. Любовники. Узы стали нерушимыми. Она не отвернется от него. А он возьмется ее защищать. Как — он еще не знал. Удовлетворенный ее чувственностью, понимая, что она его не оттолкнет, Майкл выпустил руку женщины и, положив ладонь ей на талию, повлек к лестнице: удары сердца отсчитывали пройденные ступени.
— Месье, вам почта. — Голос Рауля отразился от высокого потолка и крашеных стен. — Я отнес ее в кабинет.
Майкл ни на секунду не задержался.
— Хорошо, посмотрю позже.
Гораздо позже. Ведь смерть была невероятно близка. Пусть его старая дева не подпускает ее к себе хотя бы еще денек…
Энн ухватилась за искусно отлитые перила. Пять лет назад балюстрада была из дерева. Диана скатывалась по отполированным перилам прямо в его объятия и на его ждущий член.
Энн исподтишка поглядывала на вздутие на его брюках. Что она представляла? Каков он на вкус? Сумеет ли она его принять в другие места? И как себя поведет, когда мягкое перышко начнет щекотать укромнейшие части ее тела?
Напряжение внутри нарастало подобно раскаленной лаве.
Теперь ничто не помешает их наслаждению. Только бы Энн дала то, что требовалось для предстоящей ночи, — несколько часов передышки. А он ей даст память, которая будет ее поддерживать всю оставшуюся жизнь.
— Месье! — Голос Рауля раздался прямо за их спиной. Черт бы побрал этого дворецкого — оказывается, он шел следом за ними. — Человек, который принес почту, сказал, что это очень срочно. И чтобы вы прочитали письмо, как только вернетесь. Оно от господина, с которым вы недавно познакомились, но которого больше с нами нет.
«Больше с нами нет», — отразилось от мраморных сводов.
От удушающе-приторного аромата гиацинтов сдавило горло, леденящий холод заморозил кровь.
Скольким людям предстоит еще умереть, пока все не закончится? Сквозь шерстяную ткань пальцы ощутили живое тепло: вот оно, свидетельство того, кто станет очередной жертвой. Майкл отдернул руку от талии Энн и круто повернулся на блестевшем, словно зеркало, полу. Рауль протянул серебряный поднос с корреспонденцией.
В этом жесте не было ничего угрожающего, если бы не слова, которые произнес дворецкий. Энн неподвижно стояла рядом. Пока его, но меченая для другого.
С ничего не выражающим лицом Майкл сорвал печать. На ладонь выпал ключ. Внутри конверта оказался другой конверт. На нем — только адрес. Почерк мелкий, аккуратный, женский. Надпись очень короткая: «От одного юриста другому».
Черные точки танцевали у Майкла перед глазами. Будто издалека донесся голос Энн:
— Пожалуйста, не считайте себя обязанным меня развлекать. Я вполне понимаю… у вас могут быть личные дела…
Личные дела…
Да, смерть — дело сугубо личное.
Слова на белой мелованной бумаге расплывались. Все было бы намного проще, если бы Энн Эймс ему не нравилась. А нравились ли ему женщины в прошлом, которые прогоняли его кошмары? Нравилась ли Диана?
— Спасибо. — Он улыбнулся и заметил, что в светло-голубых глазах Энн отразились два лица: Майкла и Мишеля. — Я на несколько минут. Рауль, проводи мадемуазель в библиотеку.
В доме не было ни дорожек, ни ковриков, чтобы приглушить шаги. И в йоркширском поместье тоже никаких ковров. Ничего, что послужило бы пищей всепожирающему огню. И дом того человека был таким же пустым. Двадцать девять лет назад Майкл не представлял, чего ожидать, когда входил в его кабинет. А теперь знал, но это не вызывало у него никаких эмоций.
Но в отличие от того человека Майкл импотентом не был. И даже теперь его член продолжал пульсировать и подрагивать. В кабинете рядом со столом под мраморной крышкой стоял черный чемодан. Майкл не удивился его содержимому, как не удивился и посланию, находившемуся во втором конверте.
«Уважаемый господин Литтл!
Мое свидание с месье д'Анжем прошло вполне успешно. Я помню, что вы беспокоились о моей безопасности. Прошу вас, больше не надо. Я счастлива и довольна.
Согласно пункту нашего соглашения вы можете перевести на имя месье д'Анжа четверть причитающейся ему суммы. А меня при необходимости найдете по указанному ниже адресу. Я решила остаться здесь на оговоренный месячный срок, чтобы постоянно не переезжать из своего дома в резиденцию месье д'Анжа и обратно. Буду весьма признательна, если вы возьмете на себя труд время от времени заглядывать в мой дом, чтобы убедиться, что там все в порядке.
Искренне ваша мисс Энн Эймс».
Майкл посмотрел на четко выписанный адрес в конце листа, а затем заглянул в расширенные от ужаса глаза мистера Литтла. Никакого перевода не будет. Договор уничтожен, а его обгоревшие клочки высовываются изо рта несчастного стряпчего. Смерть не принесла ему покоя. Он даже не узнал, почему умирает. Точно так произойдет и с Энн.
Майкл продолжал смотреть на труп маленького человечка, в чьей кончине был повинен он сам. И ничего не испытывал. Ни печали, ни сожаления. Только пульсация в напряженном члене замедлилась, потому что остывающая кровь бежит не так быстро.
В неподвижных зрачках покойного мелькали крохотные образы: танцующий на черной шляпке белый плюмаж, полные чувственности светлые глаза, темные соски на бледной груди. Алые губы, белые подвязки, телесного цвета чулки, черные остроносые туфли.
Убийство стряпчего не оставляло ни малейших сомнений. Враг не успокоится, пока кожа Энн не превратится в коросту смерти и ее тело не найдет приют в чемодане.
Враг отпустил Диану. Майкл надеялся, что он так же поступит и с Энн, но ошибался. Ей не уйти живой. И не важно, умрут ли они вместе или по отдельности.
Тишину нарушил тихий стук.
Нет, это не враг. Появление врага не производит шума. Одеревеневшими пальцами Майкл захлопнул крышку чемодана и закрыл замок. И только после того, как положил ключ в карман, ответил:
— Войдите.
В двери показалась седеющая голова Рауля, нос его привередливо морщился.
— Вы что-то сожгли, месье?
Сожжены два стряпчих, убит юрист, а мужчина-проститутка пока что жив.
Содержимое чемодана обуглилось от прежнего огня. ~ Ты что-то хотел? — ровным голосом спросил Майкл.
— Ваш ужин, месье… Все как обычно? Еда. Мертвая плоть живым.
— Я буду то же, что приготовят для мадемуазель Эймс.
— Слушаюсь, месье. — Седеющая голова дворецкого исчезла.
— Рауль!
В ту же секунду дворецкий вернулся.
Майкл купил этот лом в стиле эпохи королей Георгов восемнадцать лет назад. Рауль был уже в нем — прислуживал старым хозяевам. Майкл позволил ему жениться на домоправительнице. Взамен они с Мари служили ему верой и правдой.
Не задавали вопросов, не распускали слухов. А когда в доме вспыхнул пожар, в котором сгорела Диана, остались следить за ремонтными работами, а потом присматривали за хозяйством.
Майкл понимал, что очень мало знает о своих главных слугах.
— Сообщите Габриэлю, что он мне понадобится сегодня же вечером. И вот что еще, Рауль… — Дворецкий стоически выдержал взгляд господина. — Полагаю, вам не следует напоминать, что никого другого я сегодня не жду.
Рауль поклонился и тихо удалился. Майкл посмотрел на закрытую дверь. Нельзя позволить врагу похитить Энн. Когда она умрет, ее последняя мысль будет о наслаждении. А последнее, что увидит, будет он, а не враг.
Глава 9
Энн раз за разом тревожно пробегала глазами по рядам кожаных корешков. «Беовульф», «Кентерберийские рассказы», «Смерть Артура» — английская история о том, как мужчина и женщина предали своего короля. В ушах продолжал звенеть голос дворецкого: он больше не с нами. Эвфемизм, обозначающий смерть, словно покойный переехал в другое место, но забыл упаковать свое тело.
Энн вела пальцем по тисненным золотом надписям: Шекспир, Чарльз Диккенс, «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Кожаные переплеты были заметно потерты.
Энн не могла представить, чтобы Майкл зачитывался романами.
Она ощущала запах дорогой кожи и аромат свежесрезанной сирени. В доме, наполненном цветами и наслаждением, нет места смерти. Она вздрогнула, пытаясь отбросить мысли о смерти в прошлом и… настоящем. К сожалению, смерть — это неизбежная реальность.
Вечернее солнце сверкнуло на полировке дубового пола. А обтянутые темно-синим шелком золоченые шезлонги отбрасывали глубокие тени. К услугам отдыхающих перед каждым креслом стояли покрытые медным сплавом скамеечки для ног — пугающее напоминание о прежних временах, о прежней культуре. Китайские лампы из кости, с драпированными темно-синим шелком абажурами, на которых были вышиты золотые лилии, развеивали сгущавшийся полумрак,
В дверях появился Майкл и молча уставился на Энн. От этого взгляда у нее перехватило дыхание. В этот момент он вовсе не выглядел жаждущим любви мужчиной, Тем, кто несколько минут назад вел ее по лестнице в спальню. Прекрасные глаза потухли, помертвели и стали похожи на кусочки мрамора в глазницах чучела совы в вестибюле дома ее родителей. Он словно никогда не ведал радостей плоти.
— Почему ты не снимешь эту шляпку? — спросил Майкл.
Только тут Энн вспомнила, что у нее над головой по-прежнему раскачивается белый плюмаж. А он между тем бездушным тоном продолжал:
— Мужчины не ждут, что женщины станут целовать их.
— Прости, не поняла, — растерялась Энн.
— Ты хотела знать, чего я жду от женщин.
— Значит, ты не рассчитываешь, что женщина тебя поцелует?
— Нет, — без всякого выражения ответил он.
— Понятно. — Энн проглотила застрявший в горле ком. Атмосфера в комнате наэлектризовалась, как перед грозой.
— А что, мадемуазель Эймс, разве ты не желаешь знать, чего я жду от любой женщины?
Энн внутренне содрогнулась от безликого французского обращения.
— Да. — Она почувствовала, как сводит мышцы спины. — Хочу, иначе бы не спрашивала.
— Я жду, чтобы женщина лизала меня, сосала, кусала. — На этот раз его голос показался удивительно чужим. — Все, что я делал ночью с тобой, а потом утром, когда доводил до экстаза.
Его слова прозвучали вызовом. Ночью он ласкал ее губами, языком и зубами. И утром использовал те же средства. Он знал, как удовлетворить женщину, а Энн не представляла, как подойти к мужчине. И теперь сравнивала стоявшего перед ней человека с тем, который умолял ее стать его любовницей. Но у нее ничего не получалось.
В экипаже он был резок и раздражался оттого, что не мог исправить то, что постоянно вмешивалось в его жизнь. Эти чувства были ей понятны. Но Энн не знала, как себя вести с теперешним Майклом.
Впившись ногтями в ладони, она вспомнила, как ночью царапала ими спину Майкла. Интересно, остались ли на ней царапины?
— Отошел кто-то из твоих знакомых? — скованно спросила она и сама на себя разозлилась. Не смогла себя заставить произнести слово «умер»!
— Да.
— Прими мои соболезнования. Я пойму, если ты хочешь побыть один.
Мишель так долго и пристально смотрел на нее, что сердце Энн стало давать перебои.
— Это не стало неожиданностью. — Он оттолкнулся от косяка, подошел к мраморному камину и присел на корточки.
Энн вспомнила груду золы за железной решеткой камина стряпчего. Юрист не походил на человека, который разжигает огонь в апреле.
Она не предполагала, что в библиотеке француза окажется столько английских книг. Чирканье спички нарушило сгустившуюся тишину. Легкий запах гари смешался с ароматом сирени. Майкл поднялся так резко, что даже споткнулся и отвернулся от лизавших черные угли желтых языков пламени. На какое-то мгновение вся его жизнь отразилась у него на лице: страх, который он испытал пять лет назад, когда огонь пожирал его кожу. И с которым боролся до сих пор, когда приходилось разжигать камин. И потеря человека, который был ему ближе, чем просто знакомый.
Энн тоже долгие годы боролась со страхом потери, а когда наконец родители ушли, испытала облегчение, которое походило на предательство. А он, судя по всему, оказался не готов.
Майкл заставил ее смириться со своим одиночеством, а взамен предложил утешение — словами и наслаждением. Научил ее смеяться. Негоже, чтобы он оплакивал свою потерю один.
Энн решила предложить ему единственный способ облегчения, который приходил ей в голову.
— А как следует спросить, если женщина хочет лизать мужчину? Сосать? И кусать?
— Мужчины не стеснительны, — начал подначивать он. Теперь Майкл снова походил на того, кого мадам Рене назвала «жеребцом». — Если женщина хочет мужчину, она откровенно говорит ему об этом.
Сердце у Энн давало перебои.
— Я хочу тебя, — проговорила она. Угли затрещали в камине, Майкл непроизвольно дернулся.
— И как же ты меня хочешь, Энн?
— Перед окном. — Ее колени под платьем чуть не подломились. — На свету, чтобы видеть тебя всего.
Ноздри Майкла раздулись, изборожденные шрамами пальцы застыли в воздухе.
— Брать в рот пенис — это не одно и то же, что брать язык. Тебе может не понравится его вкус. — Голос сделался резким, будто этот человек никогда не ведал радости. — Не все женщины это любят.
— Но тебе же нравится целовать женские гениталии?
— Мне — да.
— Почему?
— Потому что я знаю, что это доставляет удовольствие женщинам. Секс по своей сути — вкус удовольствия. — Не стоило повторять, что в последний раз женщина ублажала его пять лет назад. И с тех пор его никто не пробовал. Все и так было очевидно.
— Я хочу тебя, Майкл. Хочу ощутить губами биение твоего сердца. И еще — потеряться в другом наслаждении.
Проходила секунда за секундой, тишину нарушали только потрескивание огня в камине, удары сердца в груди у Энн и замирающий отголосок его слов. На своем затылке она ощущала тепло огня.
— Я не хочу, чтобы ты пожалела о том времени, которое мы проведем вместе, — натянуто проговорил Майкл. Шрамы на правой щеке и на виске казались свежими в луче солнца.
— Я не пожалею о своем решении, — возразила она.
Майкл потянулся к пуговицам на брюках, а у Энн возникло странное чувство, что все это она уже когда-то видела.
— Нет! — импульсивно воскликнула она. Он замер.
— Что значит нет? — мягко спросил Майкл. Прошлой ночью он с наслаждением доверил пуговицы ей — самой невинности, которая не понимала, что следовало делать. Но, кажется, теперь она знала, как поступать.
— Подожди, позволь мне. — Энн хотела похоронить воспоминания о смерти и болезнях. На этот раз пальцы не подвели. А то, что рвалось из-под шерстяной ткани, было уже знакомо.
Энн вела пальцем по тисненным золотом надписям: Шекспир, Чарльз Диккенс, «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Кожаные переплеты были заметно потерты.
Энн не могла представить, чтобы Майкл зачитывался романами.
Она ощущала запах дорогой кожи и аромат свежесрезанной сирени. В доме, наполненном цветами и наслаждением, нет места смерти. Она вздрогнула, пытаясь отбросить мысли о смерти в прошлом и… настоящем. К сожалению, смерть — это неизбежная реальность.
Вечернее солнце сверкнуло на полировке дубового пола. А обтянутые темно-синим шелком золоченые шезлонги отбрасывали глубокие тени. К услугам отдыхающих перед каждым креслом стояли покрытые медным сплавом скамеечки для ног — пугающее напоминание о прежних временах, о прежней культуре. Китайские лампы из кости, с драпированными темно-синим шелком абажурами, на которых были вышиты золотые лилии, развеивали сгущавшийся полумрак,
В дверях появился Майкл и молча уставился на Энн. От этого взгляда у нее перехватило дыхание. В этот момент он вовсе не выглядел жаждущим любви мужчиной, Тем, кто несколько минут назад вел ее по лестнице в спальню. Прекрасные глаза потухли, помертвели и стали похожи на кусочки мрамора в глазницах чучела совы в вестибюле дома ее родителей. Он словно никогда не ведал радостей плоти.
— Почему ты не снимешь эту шляпку? — спросил Майкл.
Только тут Энн вспомнила, что у нее над головой по-прежнему раскачивается белый плюмаж. А он между тем бездушным тоном продолжал:
— Мужчины не ждут, что женщины станут целовать их.
— Прости, не поняла, — растерялась Энн.
— Ты хотела знать, чего я жду от женщин.
— Значит, ты не рассчитываешь, что женщина тебя поцелует?
— Нет, — без всякого выражения ответил он.
— Понятно. — Энн проглотила застрявший в горле ком. Атмосфера в комнате наэлектризовалась, как перед грозой.
— А что, мадемуазель Эймс, разве ты не желаешь знать, чего я жду от любой женщины?
Энн внутренне содрогнулась от безликого французского обращения.
— Да. — Она почувствовала, как сводит мышцы спины. — Хочу, иначе бы не спрашивала.
— Я жду, чтобы женщина лизала меня, сосала, кусала. — На этот раз его голос показался удивительно чужим. — Все, что я делал ночью с тобой, а потом утром, когда доводил до экстаза.
Его слова прозвучали вызовом. Ночью он ласкал ее губами, языком и зубами. И утром использовал те же средства. Он знал, как удовлетворить женщину, а Энн не представляла, как подойти к мужчине. И теперь сравнивала стоявшего перед ней человека с тем, который умолял ее стать его любовницей. Но у нее ничего не получалось.
В экипаже он был резок и раздражался оттого, что не мог исправить то, что постоянно вмешивалось в его жизнь. Эти чувства были ей понятны. Но Энн не знала, как себя вести с теперешним Майклом.
Впившись ногтями в ладони, она вспомнила, как ночью царапала ими спину Майкла. Интересно, остались ли на ней царапины?
— Отошел кто-то из твоих знакомых? — скованно спросила она и сама на себя разозлилась. Не смогла себя заставить произнести слово «умер»!
— Да.
— Прими мои соболезнования. Я пойму, если ты хочешь побыть один.
Мишель так долго и пристально смотрел на нее, что сердце Энн стало давать перебои.
— Это не стало неожиданностью. — Он оттолкнулся от косяка, подошел к мраморному камину и присел на корточки.
Энн вспомнила груду золы за железной решеткой камина стряпчего. Юрист не походил на человека, который разжигает огонь в апреле.
Она не предполагала, что в библиотеке француза окажется столько английских книг. Чирканье спички нарушило сгустившуюся тишину. Легкий запах гари смешался с ароматом сирени. Майкл поднялся так резко, что даже споткнулся и отвернулся от лизавших черные угли желтых языков пламени. На какое-то мгновение вся его жизнь отразилась у него на лице: страх, который он испытал пять лет назад, когда огонь пожирал его кожу. И с которым боролся до сих пор, когда приходилось разжигать камин. И потеря человека, который был ему ближе, чем просто знакомый.
Энн тоже долгие годы боролась со страхом потери, а когда наконец родители ушли, испытала облегчение, которое походило на предательство. А он, судя по всему, оказался не готов.
Майкл заставил ее смириться со своим одиночеством, а взамен предложил утешение — словами и наслаждением. Научил ее смеяться. Негоже, чтобы он оплакивал свою потерю один.
Энн решила предложить ему единственный способ облегчения, который приходил ей в голову.
— А как следует спросить, если женщина хочет лизать мужчину? Сосать? И кусать?
— Мужчины не стеснительны, — начал подначивать он. Теперь Майкл снова походил на того, кого мадам Рене назвала «жеребцом». — Если женщина хочет мужчину, она откровенно говорит ему об этом.
Сердце у Энн давало перебои.
— Я хочу тебя, — проговорила она. Угли затрещали в камине, Майкл непроизвольно дернулся.
— И как же ты меня хочешь, Энн?
— Перед окном. — Ее колени под платьем чуть не подломились. — На свету, чтобы видеть тебя всего.
Ноздри Майкла раздулись, изборожденные шрамами пальцы застыли в воздухе.
— Брать в рот пенис — это не одно и то же, что брать язык. Тебе может не понравится его вкус. — Голос сделался резким, будто этот человек никогда не ведал радости. — Не все женщины это любят.
— Но тебе же нравится целовать женские гениталии?
— Мне — да.
— Почему?
— Потому что я знаю, что это доставляет удовольствие женщинам. Секс по своей сути — вкус удовольствия. — Не стоило повторять, что в последний раз женщина ублажала его пять лет назад. И с тех пор его никто не пробовал. Все и так было очевидно.
— Я хочу тебя, Майкл. Хочу ощутить губами биение твоего сердца. И еще — потеряться в другом наслаждении.
Проходила секунда за секундой, тишину нарушали только потрескивание огня в камине, удары сердца в груди у Энн и замирающий отголосок его слов. На своем затылке она ощущала тепло огня.
— Я не хочу, чтобы ты пожалела о том времени, которое мы проведем вместе, — натянуто проговорил Майкл. Шрамы на правой щеке и на виске казались свежими в луче солнца.
— Я не пожалею о своем решении, — возразила она.
Майкл потянулся к пуговицам на брюках, а у Энн возникло странное чувство, что все это она уже когда-то видела.
— Нет! — импульсивно воскликнула она. Он замер.
— Что значит нет? — мягко спросил Майкл. Прошлой ночью он с наслаждением доверил пуговицы ей — самой невинности, которая не понимала, что следовало делать. Но, кажется, теперь она знала, как поступать.
— Подожди, позволь мне. — Энн хотела похоронить воспоминания о смерти и болезнях. На этот раз пальцы не подвели. А то, что рвалось из-под шерстяной ткани, было уже знакомо.