Шоун Робин. Нежный наставник

   — В равной степени как и вы специально добивались с ним встречи, прекрасно зная, что за образование он получил.
   Подбородок Элизабет упрямо дернулся. Она намеревалась возразить, но вместо этого согласилась:
   — Да.
   — Я не могу бросить в вас камень, Элизабет, потому что никогда бы не променяла ни единой минуты, проведенной с шейхом, на целую жизнь, полную добродетели, в Англии. Я рада, что Рамиэль был избавлен от лицемерия, от необходимости расти в стране, где высшее наслаждение называют пороком. А теперь, когда между нами не осталось никаких недосказанностей, могу я остаться?
   Услышанное должно было возмутить Элизабет или по крайней мере шокировать, но вместо этого ей стало интересно, каково это испытать такую любовь, которую когда-то подарила графиня шейху. Ей захотелось понять, как можно желать и не стыдиться своего желания.
   — Я вам искренне сочувствую, графиня Девингтон, — спокойно произнесла Элизабет. — Прошу вас, располагайтесь.
   Ослепительная улыбка осветила лицо графини. Элизабет прищурила глаза. Мать Рамиэля обладала подлинной красотой, но это была красота зрелой женщины. Улыбка же превратила ее вновь в шестнадцатилетнюю девушку, юную и непосредственную. Такая улыбка не могла принадлежать женщине, которую когда-то жестоко изнасиловали и продали в рабство. Не могла она принадлежать и той, что сознательно подарила свою любовь человеку, не сочетавшемуся с ней браком и от которого впоследствии она родила ребенка.
   Графиня устроилась напротив Элизабет. Та почувствовала легкий, дразнящий аромат удивительных духов. Ей казалось, что так должен пахнуть апельсин, опущенный в бокал с ванилью. Нимало не смущаясь, графиня призналась:
   — Рамиэль рассердится, если узнает, что я была у вас.
   — Тогда, боюсь, я вас не вполне понимаю, — осторожно произнесла Элизабет, изо всех сил стараясь не симпатизировать этой женщине, но неожиданно обнаруживая, что это уже произошло. — Вы ясно дали мне понять, что, если я не приму вас, следующим, кто нанесет мне визит, будет ваш сын.
   — Вы грозились аннулировать гражданство Рамиэля, если бы Мухаммед не впустил вас в его дом.
   — Я уже говорила вашему сыну, что не собиралась этого делать, — сухо заметила Элизабет.
   — В мои планы тоже не входило шантажировать вас при помощи Рамиэля.
   Карие и серые глаза встретились.
   — Я совершила ошибку, графиня Девингтон, о которой очень сожалею. Я не хотела причинить вред вашему сыну. Не знаю, что вам сказал Мухаммед, но могу вас заверить, что наши встречи с Рамиэлем больше не повторятся.
   Серые глаза графини потемнели.
   — Может быть, вы лучше поймете поведение Мухаммеда, если я вам расскажу, что и его, как когда-то меня, продали сирийскому работорговцу. Он был очень красивым мальчиком, и ему пришлось многого натерпеться от своего бывшего хозяина. Не буду вдаваться в подробности, достаточно сказать, что у него есть свои причины недолюбливать женщин. Если бы сирийский торговец и я не выходили его тогда, он бы погиб, как погибают многие европейские мальчики, проданные в рабство. Получив свободу, я тут же вернулась в Англию. Мухаммед же решил остаться. Подумайте, ведь Рамиэль для него как сын, которого у него никогда не было, и вам станут понятны его действия.
   Мухаммед — европеец! Значит, Рамиэль сознательно позволил Элизабет думать, что он араб.
   — Боюсь, что это не мое дело — разбираться в слугах вашего сына, графиня Девингтон.
   — Вы считаете, что я вмешиваюсь?
   — Графиня Девингтон, я замужняя женщина…
   — В определенных кругах ходят слухи, что у вашего мужа есть любовница, потому что вы холодная и фригидная женщина, которую гораздо больше волнует карьера мужа, чем супружеское ложе.
   От вопиющей несправедливости этих слов у Элизабет перехватило дыхание. Она не могла произнести ни слова и только надеялась, что пронзившая боль не отразилась на ее лице.
   — Какова подлинная цель вашего визита, графиня?
   Мать Рамиэля участливо улыбнулась:
   — Слухи порой бывают такими жестокими.
   Боль уступила гневу.
   — Эти слухи абсолютно несправедливы! Я обратилась к вашему сыну, чтобы он научил меня, как доставить удовольствие моему мужу… — Она стиснула зубы.
   В серых глазах графини появилось выражение, которому Элизабет не могла дать определения.
   — Вы отправились к моему сыну, чтобы узнать, как удовлетворить мужчину?
   Она не отступила перед Рамиэлем, не отступит и сейчас перед его матерью.
   — Да.
   — И он уже… обучил вас этому искусству?
   Чернота холодными волнами нахлынула на Элизабет.
   — Может, некоторым женщинам не дано любить мужчин. Может быть, они созданы для того, чтобы оставаться матерями и верными спутницами своих мужей, а не их любовницами.
   Участие и понимание отразились в глазах графини, словно она знала, что наставничество ее сына не привело к желаемым результатам. Элизабет же терзалась вопросом, всем ли в Лондоне известно, что муж пренебрег ею как женщиной.
   Но здравый смысл одержал верх. По словам графини, в Лондоне ее считали фригидной стервой, которая скорее до хрипоты в голосе будет агитировать избирателей за своего мужа и недосыпать ночами, обдумывая, как продвинуть его по служебной лестнице, вместо того чтобы предложить ему свое тело для любовных утех. Легкий стук прервал тоскливые размышления Элизабет; дверь в гостиную открылась, и Билле внес в комнату поднос с чаем.
   — Спасибо, Билле, вы свободны.
   — Слушаюсь, мадам.
   Решительным движением Элизабет взяла чайник и принялась разливать чай.
   — Сливки, графиня Девингтон?
   — Я предпочитаю лимон, спасибо.
   — Печенье?
   — Да, пожалуйста.
   Элизабет послушно протянула блюдо. Длинные белые пальцы графини не ограничились парой печений.
   «Должно быть, она принадлежит к тому типу женщин, которые могут хоть весь день есть мучное и сладкое, не прибавляя в весе ни фунта», — с завистью подумала Элизабет.
   — Вы до сих пор так и не сказали, чем вызван ваш визит.
   — Мне хотелось получше узнать женщину, осмелившуюся шантажировать моего сына. И которая потом милостиво согласилась танцевать с ним на балу.
   Элизабет сжалась при воспоминании о бестактности, которую позволил себе лорд Инчкейп.
   — Для меня это честь, а не милость.
   — Многие бы с вами не согласились.
   — Каждый волен думать что хочет.
   — Мне кажется, вы недооцениваете преподавательские способности Рамиэля, впрочем, как и собственные таланты, но это касается только вас и моего сына. А теперь расскажите, пожалуйста, о себе. Я так много читала о вас в газетах.
   Имя Рамиэля больше не упоминалось. Элизабет не знала, испытывала ли она от этого облегчение или разочарование. К тому времени как они выпили уже по три чашки чая и опустошили целое блюдо печенья, Элизабет казалось, что она знала графиню всю жизнь. Когда мать Рамиэля надела перчатки, Элизабет стало искренне жаль, что она уходит. Пребывая под впечатлением от беседы, она предложила:
   — Приходите, пожалуйста, еще, я чудесно провела время.
   Графиня улыбнулась в ответ самой очаровательной улыбкой.
   — С удовольствием, но и вы, в свою очередь, должны пообещать, что заглянете как-нибудь ко мне на чай. Вся жизнь, в сущности, сводится к проблеме выбора, Элизабет. Вы не можете жить, все время руководствуясь мнением других.
   — Я в состоянии принимать собственные решения, — сухо заметила Элизабет. — Просто мне кажется неразумным бывать у вас, зная, что в любой момент я могу встретить там вашего сына.
   Графиня вздохнула, словно ответ Элизабет ее разочаровал.
   — Как же вы еще молоды!
   — Мне уже тридцать три года, мадам. Уверяю вас, я совсем не так молода, как вам кажется.
   — Мне уже пятьдесят восемь, и уверяю вас, для меня вы все еще молоденькая девушка. Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?
   — Семнадцать.
   — Тогда вы ничего не знаете о мужчинах.
   — Смею вам напомнить, графиня, что мой муж не только канцлер казначейства, но еще и мужчина.
   Графиня кивнула.
   — Значит, Мухаммед ошибался, — пробормотала она.
   — В чем?
   Графиня улыбнулась:
   — Если вам захочется поболтать, двери моего дома всегда открыты для вас.
 
   — Я пила чай с Элизабет Петре.
   Рамиэль резко поднял голову и посмотрел на мать.
   — Миссис Петре тебя пригласила?
   — Нет.
   — Значит, ты пришла сама, — произнес Рамиэль ровным, не терпящим возражений голосом. — Зачем?
   Графиню не остановил резкий тон сына.
   — Ты попросил меня взять тебя с собой на бал к Изабель и познакомить с женой канцлера казначейства. Естественно, мне стало любопытно. Тем более что знакомство состоялось. Элизабет сказала, что пришла к тебе с просьбой научить ее премудростям любви.
   — Дьявольщина! — не удержался Рамиэль.
   Кончики ушей у него горели. Он не знал, что смутило его больше: осведомленность матери об их с Элизабет уроках или то, что он все еще был способен смущаться — уже второй раз за два дня.
   Графиня подняла брови, ее серые глаза вспыхнули озорным огнем.
   — Приятно узнать, что я могу еще тебя удивить, Рамиэль.
   — Тогда ты оказалась в хорошей компании, Элизабет тоже полна неожиданностей, — сухо сказал он.
   — Она еще не знает?
   Рамиэль не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь.
   — Нет.
   — И ты не можешь ей об этом сказать?
   — Нет.
   — Это расстроит ее.
   Да, Элизабет будет расстроена, многое может ее расстроить.
   — Она пыталась соблазнить своего мужа.
   — Великий Аллах, мама! — Рамиэль попытался сдержать приступ ревности. Она предпочла довериться матери, а не ему. — Элизабет поведала тебе об этом за чашкой чая?
   — В этом не было необходимости. Я просто спросила, хорош ли ты в роли наставника, а она ответила, что некоторым женщинам суждено быть верными подругами своих мужей и матерями их детей, а не любовницами.
   Рамиэль мрачно смотрел на красно-желтые шелковые подушки, громоздившиеся на встроенном под окном гостиной диване. Темная ночь широкой полосой продвигалась по серому небу. Он вспомнил, как обнимал Элизабет за талию на благотворительном балу, как ощущал под своими ладонями ее тело, туго стянутое корсетом. Он вспомнил, как напряглись ее соски под серым бархатным платьем, когда она держала кожаную копию фаллоса. Наконец, он вспомнил ее слова: «Он не хочет меня, можете быть довольны».
   — Она ошибается, — пробормотал он, даже не заметив, что рассуждает вслух.
   — Я с тобой полностью согласна. Элизабет заслуживает большего, нежели просто нянчить детей и дружить со своим мужем. Мне знакомы такие женщины.
   — Я не позволю ему обижать ее.
   — Ты сейчас говоришь как сын шейха.
   Рамиэль откинул голову.
   — Ты хотела сказать — как бастард.
   — Ты хороший человек, сынок.
   Серые глаза графини проницательно смотрели на Рамиэля. Иногда ему казалось, что он затевает бесполезную борьбу, пытаясь скрыть от нее правду. В такие минуты он чувствовал, что она уже все знает.
   — Как Элизабет?
   Рамиэль встал с роскошного бархатного дивана. Беспокойно пройдясь по комнате, он подошел к камину, облокотился о мраморную полку и уставился на огонь.
   — Она спрашивала обо мне?
   — Она боится тебя.
   Рамиэль повернулся лицом к матери. Огонь ярким пламенем вспыхнул за его спиной.
   — Я никогда не причиню ей вреда.
   Графиня пристально посмотрела на него.
   — Я верю тебе. Я сказала Элизабет, что дверь моего дома всегда открыта для нее.
   Значение этого предложения не ускользнуло от внимания Рамиэля.
   — Ты предлагаешь ей свою дружбу?
   — Я уже это сделала.
   — Ты примешь ее как дочь?
   Графиня подняла искусно подведенные брови.
   — А ты что, собираешься предложить ей руку и сердце?
   — Даже в Аравии женщине полагается иметь только одного мужа, — парировал Рамиэль.
   — Ты, наверное, знаешь, что ее мать — дочь епископа, — многозначительно заметила графиня, словно это имело какое-то значение.
   — Нет, я этого не знал.
   — Именно поэтому Эндрю избрали в парламент, благодаря связям ее отца.
   — Откуда ты столько знаешь о семье Элизабет?
   Легкая дымка заволокла серые глаза графини.
   — То, что я выжила после похищения и рабства, Ребекка Уолтерс восприняла как личное оскорбление. Ну а мое возвращение в Англию, да еще с ублюдком в придачу, она сочла просто возмутительным.
   Иногда Рамиэль забывал, что пришлось пережить его матери. В Англии маленького Рамиэля она окружила любовью и лаской, в то время как сама была вынуждена бороться с презрением и нападками высшего общества.
   — Я многое узнала об этой женщине, — сказала графиня.
   — Но ведь она не смогла одержать над тобой верх, — мягко заметил Рамиэль.
   Графиня улыбнулась улыбкой, полной цинизма, сарказма и чувства удовлетворения.
   — Нет, она меня не сломила. Моя репутация была испорчена, но знатность и богатство сделали меня модной. И чем злее становились нападки Ребекки, тем больше росла моя популярность. Вот уж действительно, людям, мнящим себя безгрешными, не следует бросать камни в других. Я кое-что узнала о ее прошлом… и в отместку пустила о ней слух. Твоя мама очень злая женщина.
   Рамиэль не мог удержаться от смеха. В его понимании такие добропорядочные ханжи, как маркиза, или светские львицы, ищущие острых ощущений в его постели, и были злыми женщинами. Его же мать являла собой воплощение доброты. Поэтому ее сравнение с дамами из высшего общества, которые всю свою жизнь ни о ком, кроме себя, не думали, показалось Рамиэлю абсурдным.
   Его бирюзовые глаза заблестели.
   — Будем надеяться, Элизабет тоже скоро разозлится.
   — Мне кажется, она уже изменилась, и я собираюсь ей помочь.
   Волна чувств захлестнула Рамиэля.
   Когда он девять лет назад в первый раз вернулся в Англию, мать обняла его, напоила горячим шоколадом и уложила спать, как когда-то укладывала его двенадцатилетним мальчиком. Ни разу за все прошедшие годы она не спросила сына, почему он покинул Аравию.
   — Почему? — спросил Рамиэль, чувствуя, как вместе с кончиками ушей начинают пылать щеки.
   — Потому что я твоя мать и люблю тебя. В чем-то вы с Элизабет похожи. Она бежит от своей страсти, ты бежишь от прошлого. Может быть, вместе вы остановитесь.

Глава 15

   Элизабет, погруженная в свои тревожные мысли, рассеянно разглядывала джентльмена средних лет, чьи виски успела посеребрить седина. Мужчина, не подозревая о том, что за ним наблюдают, отодвинул стул и помог своей даме сесть за стол, который находился прямо перед Элизабет и Ребеккой.
   Неделя.
   В этот вторник исполняется ровно неделя с тех пор, как Элизабет и Рамиэль провели свой первый урок. Однако ей эти семь дней показались годом. И несмотря на все попытки сохранить привычный образ светской дамы, она понимала, что обратного пути нет и что прежней она уже никогда не будет.
   — Элизабет, ты меня совсем не слушаешь. Я говорю о том, что ты поедешь на бал к маркизе. Она, конечно, не самая приятная особа, но у нее действительно есть связи с королевской семьей.
   — Прости, мама — автоматически извинилась Элизабет. Пытаясь сосредоточиться на Ребекке, она поднесла чашку к губам и отпила глоток холодного жидкого чая. И вдруг все ее существо охватило мучительное желание вновь ощутить терпкий вкус горячего турецкого кофе.
   — Сегодня вечером вы с Эдвардом ужинаете у Хэммондов.
   «Я не собираюсь вновь делить с тобой постель только потому, что тебе хочется мужчину». От этих слов Эдварда, которые она никак не могла забыть, несмотря на все свои усилия, Элизабет затошнило. Она аккуратно поставила чашку на блюдце.
   — Мама, я хочу получить развод.
   Послышался звон разбитого стекла — это была чашка Ребекки. Рядом с расписным фарфоровым блюдцем и осколками, валявшимися на темно-красном ковре, расплывалась большая чайная лужа. В ресторане воцарилась гробовая тишина. Любопытные взоры всех присутствующих обратились в сторону Элизабет и Ребекки.
   В ту же секунду к их столику подбежал официант и быстро принялся за уборку. Элизабет почувствовала на себе взгляды сотни любопытных глаз, но еще острее она ощутила холод, сковавший лицо ее матери.
   Неожиданно из-за спины Ребекки вынырнул лысый метрдотель и поставил перед ней новую чашку с блюдцем.
   — Ох уж эти официанты, они бывают такими неловкими, — быстро проговорил он, словно человек, собиравший с ковра осколки, сам разбил фарфоровую чашку. — Прошу извинить нас, мадам. Такое больше не повторится. Могу ли я предложить вам что-нибудь еще, разумеется, за счет заведения…
   — Я и моя дочь больше ни в чем не нуждаемся, спасибо. — За все время разговора с метрдотелем Ребекка даже не взглянула на него. Ее изумрудные глаза внимательно изучали Элизабет. — Вы можете идти.
   — С вашего позволения, мадам, — произнес метрдотель и несколько раз поклонился, сверкая блестящей лысиной.
   Официант быстро собрал осколки фарфора и вытер чай. Жадные взгляды посетителей, не находя больше ничего примечательного, наконец оставили женщин в покое. Ребекка невозмутимо взяла в руки новую чашку и наполнила ее
   Чаем.
   — Мы обе забудем о том, что ты мне сейчас сказала, Элизабет.
   Элизабет нервно сглотнула.
   — Мама, я взрослая женщина, а не ребенок. Я больше не позволю игнорировать меня.
   Ребекка чуть вытянула губы и изящно подула на горячий чай перед тем, как сделать маленький глоток. — Эдвард бьет тебя?
   Пальцы Элизабет судорожно сжались вокруг чашки.
   — Нет, конечно же, нет.
   — Тогда я не вижу причин для развода.
   Элизабет сделала глубокий вздох, мучаясь от того, что ей предстояло сказать. Однако через несколько секунд она успокоилась, поняв, что все равно не сможет удержаться.
   — Он не спит со мной вот уже больше двенадцати лет.
   Ребекка быстро поставила чашку, звонко клацнув ею о фарфоровое блюдце. Резкий звук эхом прокатился по соседним столикам.
   — Добропорядочные жены на твоем месте благодарили бы Бога и свою счастливую судьбу.
   Намек на недобропорядочность заставил Элизабет вздрогнуть. Она решительно подняла голову.
   — И тем не менее я хочу получить развод.
   — Тогда ты разрушишь все, что твой отец и муж с таким трудом создали.
   Ярость Элизабет боролась с чувством вины.
   — А как же я, мама? Я что, ничего не заслуживаю? Мой муж не желает делить со мной постель, и тем не менее у него есть любовница. Я… его никогда не бывает дома.
   — Мужчины всегда будут делать то, что считают нужным. У тебя есть двое сыновей, чего же тебе еще надо?
   Мужчину! Мужчину, который любил бы ее. Мужчину, который лежал бы рядом с ней в постели и который был бы отцом ее сыновьям, пока они не выросли, и чтобы им не было все равно, есть ли у них отец или нет.
   — Эдвард пришел ко мне в спальню, когда подумал, что Ричард умирает. — Элизабет попыталась скрыть ужас и отвращение, звучавшие в ее голосе, однако ей это не удалось. — Он не мне подарил ребенка, а тебе внука, мама, — он создал семью для своих избирателей.
   Ребекка поднесла салфетку к губам и аккуратно их промокнула.
   — Не важно, для какой цели твой муж зачал с тобой детей, Элизабет. Важно, что у тебя растут два здоровых, хорошо обеспеченных мальчика. И как, ты думаешь, отразится на них твое решение? Они будут страдать. То общество, которому они принадлежат и которое воспринимается ими как нечто должное, отвернется от них. Жизнь твоих детей будет разрушена.
   Элизабет вспомнила синяк под глазом у Филиппа; нескладную фигуру Ричарда; и тут же в ее памяти всплыли слова графини: «Я отправила своего сына в Аравию не ради собственного удобства, а потому что любила его».
   — Они и без того страдают.
   — Мы пытаемся выбирать лучшее из того, что имеем, таков удел женщины.
   Нет, это отнюдь не так. Женщина не заслуживает того, чтобы ее телом и желаниями пренебрегали. У нее есть обязанности перед самой собой, она должна требовать верности.
   — Может, таков удел некоторых женщин, но не мой, Отец поможет, или мне придется нанять адвоката?
   — Я поговорю с Эндрю, как только у него будет время.
   Слова Ребекки звучали так, словно проблемы ее дочери были чем-то незначительным в масштабах целой страны.
   Всю жизнь Элизабет была на втором плане! Она глубоко вздохнула.
   — Спасибо, мама. Это все, о чем я прошу.
   — Нам нужно поспешить к модистке. — Ребекка небрежно уронила салфетку рядом с чашкой и слегка отодвинулась от стола. — Я хочу быть в новой шляпке во время речи твоего отца, которую он будет произносить в среду.
   Тут же рядом с Ребеккой появился метрдотель, чтобы помочь ей встать из-за стола. Она принялась натягивать перчатки, пока ее дочь, отбиваясь от навязчивых услуг метрдотеля, который только мешал ей, неловко встала со стула. Элизабет наблюдала за тем, как Ребекка невозмутимо расправляет морщинки на своих перчатках, словно это занятие было самым важным делом на свете. Важнее, чем дочь. Важнее, чем ее развод.
   — Ты бы хотела хоть что-нибудь изменить в своей жизни, мама?
   Ребекка, прекратив на время прихорашиваться, произнесла:
   — Прошлое нельзя изменить. — Затем, поднеся руки к голове, она ловким движением поправила шляпку. — Если ты примиришься с этой мыслью, то обнаружишь, что довольна жизнью.
   — В таком случае, мама, женщинам не стоит удовлетворяться такой жизнью. — Голос Элизабет звучал непривычно холодно. — Иначе в нашем обществе не встречались бы такие женщины, как миссис Батлер, которая даже сейчас пытается изменить английские законы.
   Ребекка направилась к выходу из ресторана, Элизабет последовала за ней. О разводе больше не было сказано ни слова — ни во время коротких походов по магазинам, ни во время долгой поездки к дому Ребекки. Кучер повернул за угол, и Элизабет инстинктивно схватилась за ручку дверцы. В сгущающейся темноте лицо Ребекки казалось белым, словно у привидения.
   — Зайдешь на чашку чая, Элизабет?
   — Нет, спасибо, мама. Мне нужно домой, чтобы переодеться к ужину.
   — Тед Хэммонд — очень честолюбивый молодой человек. Он будет весьма полезен Эдварду.
   — Да.
   — Элизабет…
   Пальцы Элизабет сжали ручку дверцы.
   — Да?
   — Твое решение никак не связано с лордом Сафиром, не правда ли?
   Она хотела получить развод из-за Рамиэля… или из-за Эдварда? Теперь Элизабет знала, что эротические желания женщины не превращали ее в распутницу. Но действительно ли это толкало Элизабет к разводу — может, она просто жаждала своего наставника?
   Она чувствовала, как глаза матери внимательно следят за ней из темноты… и ей невольно вспомнился колючий взгляд этих же глаз, когда она танцевала с Рамиэлем.
   — Ты же сказала, что подобные мужчины не обращают внимания на таких женщин, как я, мама.
   — А ты ответила, что находишь его привлекательным.
   — Так оно и есть, но я и Эдварда считаю красивым.
   И если ее красавец муж не хотел делить с ней постель, то с какой стати этого захочет лорд Сафир? Элизабет содрогнулась. Особенно если он увидит ее обнаженной.
   — Я не позволю такому человеку угрожать карьере твоего отца и мужа.
   Карета замедлила ход и остановилась у крыльца.
   — Лорд Сафир не имеет никакого отношения к их деятельности.
   По крайней мере это было правдой. Дверца кареты открылась, и струя холодного, промозглого воздуха ворвалась внутрь.
   — В багажнике лежат пакеты, Уилсон.
   Старый лакей, служивший в этой семье всю свою жизнь и давно ставший неотъемлемой ее частью, слегка поклонился перед тем, как предложить руку Ребекке и помочь ей выйти из экипажа.
   — Слушаюсь, мадам.
   — Спокойной ночи, мама.
   — Элизабет. — Ребекка задержалась, выходя из кареты. Элизабет невольно напряглась.
   — Да?
   — Мужчины — эгоисты. Они всегда ставят на первое место свои желания, а не нужды детей. Забота о ребенке — это долг женщины. Такой мужчина, как лорд Сафир, не потерпит, чтобы чужие сыновья, у которых к тому же есть свой родной отец, мешали ему наслаждаться жизнью.
   Ребекка, шурша складками шерстяного пальто, быстро вышла из экипажа; дверца кареты с шумом захлопнулась за ней, оставив Элизабет в одиночестве. Она откинулась на спинку кожаного сиденья, чтобы меньше чувствовать тряску, и, повернув голову в сторону окна, стала наблюдать за проплывающими мимо улицами. Смеркалось, и уличные фонарщики зажигали первые фонари, ловко взбираясь вверх по столбам и оставляя после себя вереницу золотых, светящихся шаров.
   Могла ли она предположить, что ее занятия с Рамиэлем приведут к такой развязке? Хватило бы у нее смелости обратиться к нему, если бы она знала, что ее занятия по обольщению мужа приведут к разводу?
   Если она решится идти до конца, то в результате может лишиться всего и остаться в полном одиночестве, даже без спасительного фасада счастливой семьи. Хватит ли у нее сил пройти через это испытание в одиночку?
   Ставила ли она под угрозу будущее Ричарда и Филиппа, страстно желая мужчину, который не был ее мужем? Мужчину, который, по словам Ребекки, не станет терпеть присутствие ее сыновей?
   Как только карета остановилась перед городским домом Петре, Элизабет распахнула дверцу 'экипажа и выпрыгнула наружу. Бидлс, стоявший на последней ступеньке крыльца, открыл рот от изумления, пораженный неприличным поведением хозяйки.
   — Пожалуйста, пошлите Эмму в мою комнату, Бидлс.
   — Слушаюсь, мэм.
   Элизабет подобрала подол своего платья и, с трудом переводя дыхание, побежала вверх по лестнице. Корсет был слишком туго затянут, еще чуть-чуть — и она упадет в обморок от недостатка воздуха. И все же это легче переносить, чем гнетущую, свинцовую тяжесть в сердце. Элизабет боялась предстоящего ужина, где ей придется сидеть за столом, улыбаться и, как всегда, притворяться. Хотя, может быть, ее пугало совсем другое — этот вечер ей придется провести в компании Эдварда. Он сказал ей, что ее грудь похожа на коровье вымя. Интересно, что он ей ответит, когда она потребует от него развода?