Шпанов Николай Николаевич. Первый удар, Повесть о будущей войне

   Дорохов отдал приказ головному соединению следовать за ним и, еще уменьшая высоту, направился по Регнитцу и затем по каналу Людвига в сторону Лоренценвальда. Машины впервые прошли над центром города. Косых вспомнил картины Венеции. Вместо улиц в серой предрассветной мгле поблескивали потоки быстро текущей воды.
   Самолеты шли уже. совсем низко. Можно было видеть отдельные кварталы, дома. Косых с удивлением увидел на многих крышах людей. Это не были ищущие спасения от воды. Здесь, в жилых районах, вода заливала только подвалы. Значит, люди взобрались на крыши, чтобы смотреть на них, на самолеты советской эскадры. Они не укрывались в убежища. Они уже поверили в казавшееся им невероятным: большевики не бомбят мирных жителей.
   Дорохов, раненный в бою с москитами, еще сам вел соединение над каналом, туда, где в окрестностях города, разделенные течением канала, расположились по берегам кварталы казарм. По западному берегу до самого Майаха тянулись темные корпуса. Судя по фотоплану, это были казармы южногерманского корпуса НСКК[27]. На восточном берегу бесконечными рядами тянулись по отлогим холмам Лоренценвальда бараки концентрационных лагерей.
   Косых услышал в наушниках предупреждение флагмана:
   "Штурманам соблюдать величайшую осторожность. Ни одной случайной бомбы на восточный берег. Начинать бомбардировку казарм".
   На поверхности земли не было видно ни одного человека. По краям огромных плацев НСКК неподвижными рядами стояли автомобили, броневики, целые массивы накрытых чехлами мотоциклеток.
   Первая очередь бомб покрыла северный ряд казарм. Тучи битого кирпича, щебня и белой известковой пыли поднялись к небу. Из подвалов казарм хлынули потоки штурмовиков.
   А на том берегу, у проволочных изгородей, толпились рабочие. Проулки между бараками представляли сплошное месиво из тел, теснившихся к изгородям и воротам. Сто тысяч голов были подняты кверху, жадно ища силуэты советских машин. Многим казалось, что даже в багровом полумраке они видят алые пятиконечники советских звезд. Им хотелось их видеть. Десятки тысяч рук тянули к небу сжатые кулаки пролетарского приветствия. Слезы, откровенные, нескрываемые слезы текли из глаз, остававшихся сухими под дубинками надзирателей, под пытками Гестапо.
   Кто-то в передних рядах сделал открытие: в проволочных изгородях нет тока. Толпа напирала, точно хотела прикосновением своего огромного многоликого тела убедиться в этом чуде. В проволочной сетке нет тока! Ряды напирали с радостными криками. Они давили на передних с такой силой, что сетка была мгновенно прорвана. Толпа, как опара, вывалилась за границу лагеря. От каменной будки у ворот застрочил пулемет. Второй. Но тотчас смолкли. Толпа заключенных разнесла ворота и будки охраны. Остатки чернорубашечников были смяты, раздавлены в клочья. Рабочие были свободны.
   Вода еще журчала на улицах Нюрнберга, пламя бушевало в кварталах военных заводов, когда подпольные организации Народного фронта взяли на себя руководство восстанием. В бараках лагерей сколачивались отряды восстания. Коммунисты, католики, социал-демократы, члены Народного фронта, все, кому дорога была свобода Германии, превратились в солдат почти двухсоттысячной армии восставших.
   Первым оружием этой армии была ненависть. Каждым нервом своим, каждой клеткой мозга ее солдаты ненавидели фашизм. Их не нужно было уговаривать идти в бой. Каждый из них отлично знал: поражение не сулит ничего, кроме морального издевательства, телесных пыток и топора палача.
   Недостатка в дисциплинированности не было. Тюремный режим создал железную спайку, священное братство угнетенных и обездоленных. Коммунистические вожаки получили отличный боевой материал. Двенадцать тысяч членов коммунистического подполья нюрнбергских заводов-тюрем, воспитанные в боевых традициях партии Эрнста Тельмана, составили стальной костяк рабочих когорт. Раздался уверенный, не скрываемый больше призыв:
   - Вооружайтесь!
   Руки, привыкшие к труду, обращали в оружие каждый обломок железа, каждый гвоздь, каждый кирпич. Это нужно было для того, чтобы войти в город, с боя взять заготовленные теми же руками запасы винтовок, пулеметов, патронов.
   Все это в изобилии имелось на складах заводов, где работали заключенные. Этим арсеналом нужно было овладеть.
   Люди были готовы к тому, чтобы голыми руками драться с вооруженной до зубов сворой штурмовиков и охранников, чтобы разоружать отряды полиции, с камнями и молотками выступить против пулеметов и броневиков...
   Руководители рабочих формировали отряды. Среди массы заключенных были десятки тысяч старых солдат, были тысячи ветеранов прошлой войны. Они знали, каким концом, стреляют пушки, они не спасовали бы и перед необходимостью управлять броневиками.
   Но все это предстояло в будущем. Руководство не могло в течение нескольких часов произвести сложнейшую работу по сортировке людей и организации такой армии. Предстояло также решить трудный вопрос о дальнейшей тактике восстания. Оторванность от мира, от руководства партии вынуждала нюрнбергских вождей восстания немедленно принять самостоятельные решения.
   Какова обстановка в Германии? Готов ли германский пролетариат поддержать нюрнбержцев?
   Все произошло слишком неожиданно, слишком быстро. Кто мог ждать таких событий в первые часы войны? Вожди восстания не закрывали глаз на то, что замешательство наци не будет слишком долгим; может быть, уже через несколько часов покажутся броневики регулярных войск,. направленные для наведения порядка. Времени - считанные часы. Нужно успеть вооружить и организовать целую армию. Вдохнуть в нее веру в победу, желание драться с сильнейшим врагом. Разработать план ближайшей операции. И организовать связь прежде всего с германской компартией, а затем и с внешним миром, особенно с СССР.
   К полуразрушенному железному пакгаузу, где заседал штаб восставших, подъехал нарядный лимузин с разбитыми стеклами. Из него вылез изможденный человек с усталым, желтым лицом. Запачканная арестантская роба болталась вокруг его тощего тела, как на проволочном манекене. Пытаясь рассмотреть часового, приезжий приблизил близорукие глаза к самому его лицу.
   - Здравствуйте, доктор Винер, - сказал рабочий в такой же робе, стоявший на часах. Это действительно был Винер, профессор Вольфганг Винер, доктор honoris causa[28] десятка университетов Европы и Америки, мировое светило радиотехники.
   - Проклятые глаза, - проворчал Винер, - я не вижу, кто передо мной?
   - Скоро мы сделаем вам отличные очки, доктор. Революция наверное это сделает.
   - Да, говорят, революция позволяет носить очки и евреям... Мне нужен комитет.
   Рабочий крикнул, приоткрывая дверь:
   - Товарищ Винер!
   Винер вошел почти ощупью. Ни к кому не обращаясь, он смущенно пробормотал:
   - Мы ее пустили. Мы имеем связь со всей Европой, господа!
   Радиостанция Нюрнберга пущена?!
   Революционный штаб получил свою радиостанцию!
   "Германские рабочие шлют привет братьям СССР и Франции..."
   Помехи правительственных станций заглушали радиопередачу революционного Нюрнберга.
   К 03 ч. 19/VIII
   Начальник воздушных сил с беспокойством посмотрел на часы. Главком вызывал его к 02 ч. 45м., а ехать пришлось кружным путем. Улица Горького и все прилегающие проезды настолько забиты народом, что невозможно пробраться. Москва не спала. С двадцати двух часов вчерашнего дня непрерывным потоком шел народ через Красную площадь, выражая свой единый порыв и волю к борьбе и победе. Москва текла в каменных берегах улиц могучим потоком миллионов человеческих тел. В миллионах сердец было одно желание, в миллионах умов одна мысль: драться и победить!
   Появились знамена и лозунги. Эти лозунги были не совсем похожи, на те, что привыкла видеть Красная площадь. Их не делали художники, их эскизы не утверждались. В аудиториях университетов, в заводских цехах, в залах клубов расстилали первые попавшиеся полотнища и писали на них большими буквами то, что было в сердцах, что горело в умах. Писали простые слова о борьбе и победе, о труде и любви. О любви к своей земле, к свободе, к людям, к великой своей родине, к великому и дорогому, с чьим именем на устах хотели биться и побеждать, - к Сталину. Лозунги были о войне, и наряду с ненавистью к фашистам была в них любовь ко всему трудовому человечеству.
   Намного раньше, чем появились на стенах Москвы приказы о мобилизации, прежде чем объявило об этом радио, почти сразу после того, как пришла весть о предательском ударе фашистов, военные комиссариаты были осаждены запасными. Они ничего не хотели слышать о днях и часах призыва. Все хотели быть сейчас же немедленно отправлены в части. Их приходилось убеждать, просить, приказывать: всем будет дана эта возможность, но строго в то время, которое указано в воинской книжке. Те, для кого это время еще не наступило, расходились разочарованные и присоединялись к потоку, текущему на Красную площадь.
   Начальник ВВС должен был сделать огромный крюк через Замоскворечье, чтобы попасть на улицу Фрунзе. До времени, назначенного маршалом, оставалась одна минута.
   Доклад начальника воздушных сил был немногословен. Вкратце он сводился к тому, что советская авиация, оберегая Красную армию от ударов германской авиации, содействовала продвижению Красной армии через границу и ее атакам против пограничных укреплений противника. В районе севернее Ленинграда разыгрался ряд крупных воздушных боев с авиацией противника, безуспешно пытавшегося бомбардировать город Ленина. В тот момент, когда начальник ВВС перешел к докладу о трех глубоких рейдах, порученных авиации главным командованием, в кабинет вошел дежурный штаба и передал шифровку:
   "Вторая конная армия командарма первого ранга Голутвенко не смогла выполнить приказ о захвате прорвавшейся к Койдонову и Негорелое 3-й германской моторизованной дивизии. Дивизия оказала жестокое сопротивление, пытаясь пробиться на соединение со своими войсками. Принуждение дивизии к сдаче замедлило бы наступление 2-й конармии. Командарм вынужден был уничтожить почти всю живую силу моторизованной дивизии".
   - И хорошо сделал, - сказал маршал. - Передайте Голутвенко, чтобы продолжал как можно энергичней продвигаться к Лиде... - Когда дежурный ушел, маршал широким движением разгладил карту и спросил: - А как дела у Дорохова?
   Начальник ВВС подробно доложил о налете на Нюрнберг, Фюрт и Бамберг. Военнопромышленные объекты в основном уничтожены. Энергоцентраль больше не существует, водные резервы спущены в Майн. Канал Майн - Дунай в районе Нюрнберга поврежден настолько, что судоходство на время стало невозможным. Военно-химические предприятия Бамберга и запасы химического сырья можно считать уничтоженными.
   - Наши летчики и не подозревают, какую услугу оказывают армии, - сказал маршал. - Правда, услуга эта скажется не сразу, но через несколько месяцев, когда начнут иссякать мобзапасы, немцы поймут, чего стоит такой рейд. Это нужно разъяснить командному и политическому составу ВВС. - Он помолчал. - Нам бы очень нужно было добраться до Рура. Как вы на этот счет?
   - Когда это нужно сделать?
   - Об этом мы подумаем... - маршал обеспокоенно взглянул на хмурое лицо начальника ВВС. - Как дорого это обошлось Дорохову?
   - Потери серьезны.
   Командарм протянул полученную от Волкова сводку.
   - Да, - сказал маршал, - да... все это наши ребята, дети партии, плоть от плоти рабочего класса. Жалко каждого человека... но война есть война. Мы-то с вами прошли достаточную школу, чтобы понимать, что в белых перчатках войну не сделаешь, а?
   Начальник ВВС барабанил пальцами по столу.
   Маршал положил руку ему на рукав:
   - Я вас понимаю... жалко, как своих детей. Но вот что, на рассвете командарм Михальчук должен будет предупредить удар армейской группы Шверера. Операции Шверера немцы придают большое значение. Он намерен прорвать нашу укрепленную линию. Я прошу вас обратить серьезное внимание на поддержку Михальчука... Имейте в виду: если нам удастся смять группу Шверера, это будет иметь большое моральное значение. У него лучшие германские части. Следует прибегнуть к деморализации его тылов. Бросить воздушный десант...
   Начальник ВВС пенял, что разговор окончен, и поднялся:
   - Все понятно, товарищ маршал... Разрешите идти?
   - Вы свободны, до свидания. - Маршал протянул руку, но вспомнил: - Как здоровье Дорохова?
   - Ранен вторично.
   - Хм... Кто командует эскадрой?
   - Бригкомиссар Волков. Маршал улыбнулся:
   - Этот справится.
   Улыбка появилась наконец и на лице командарма.
   - Я думаю, - почти с гордостью сказал он.
   - Надо позаботиться о том, чтобы облегчить эскадре возвращение. Бедняги, наверное, измотаны...
   Маршал отпустил командарма. Но, когда тот был уже у дверей, вдруг остановил его:
   - Как обошлось с населением атакованных городов?
   - Все в порядке, товарищ маршал. Бомбометание было исключительно точным. Судя по перехваченным сообщениям противника, гражданское население почти не пострадало.
   - Это прекрасно, - с удовлетворением сказал маршал. - Это очень хорошо. Отметьте это обстоятельство в приказе. Призывайте летчиков к сохранению жизни мирных граждан. Это должно стать традицией советской авиации, пусть о ней узнает весь мир. Это еще принесет нам свои плоды.
   В это же время в тысяче шестистах километрах от Москвы поникший ют усталости и непосильного груза ответственности генерал Бурхард слушал своего начальника штаба.
   Бледный, осунувшийся, с горько опустившимися углами рта, Рорбах говорил сухо: ночь и удачные маневры помогли Дорохову достичь цели. Обеспечение Нюрнберга и Магдебурга оказалось не по силам германской авиации и средствам наземной ПВО. Удалось отразить советский налет только от Дессау - средоточия авиационных заводов Юнкерса.
   Устало передвинув в угол рта изжеванный окурок сигары, Бурхард спросил:
   - В каком состоянии наши стратосферные дирижабли?
   - Воздухоплаватели верны себе, - только пять готовы к работе.
   - Этого Эккенера давно нужно было отстранить. Его штучки обойдутся нам дорого. Но нужно использовать хотя бы пять кораблей.
   Строго говоря, название "стратосферные", употребленное генералом Бурхардом, было неверно. Воздушные корабли,. о которых он говорил, не являлись стратосферными. Достигаемая ими высота была еще областью субстратосферы, Но термин "стратосферный" удержался наравне со столь же мало законным для того времени термином "стратоплан". Однако самый факт появления этих воздушных кораблей заслуживает внимания. О них ничего не писалось. Национал-социалисты держали их в строгой тайне.
   С пронырливостью, не раз выручавшей их там, где не хватало широты мысли и опыта, немецкие фашисты в течение нескольких лет собирали за границей материалы по изучению стратосферы. Хорошо налаженная агентура извлекала из сокровеннейших тайников чужих военных министерств подробности, считавшиеся доступными только очень ограниченному кругу специалистов. Все, что было достигнуто американцами в области техники изготовления тончайших газонепроницаемых тканей; рецепты получения ультралегких сплавов высокой крепости; способы дешевого добывания больших масс гелия; английские скафандры; французские герметические кабины и т. д., и т. п., - все это тщательно подбиралось, проверялось и прорабатывалось в германских лабораториях. Большой опыт в деле строительства дирижаблей помог немцам приспособить чужие идеи к своим нуждам. Одобренная воздушным министерством модель высотного дирижабля поступила в серийную постройку. Первая эскадра управляемых стратосферных аэростатов должна была состоять из десяти кораблей объемом около ста двадцати тысяч кубических метров.
   Германское командование возлагало большие надежды на эту стратосферную эскадру. Но первые же полеты его разочаровали. Наспех построенные корабли страдали многими недостатками. Из десяти дирижаблей не больше четырех-пяти бывали одновременно способны к полетам. Остальные постоянно находились в ремонте. Один перед самым началом войны выбыл из строя.
   В ответ на предложение Бурхарда использовать дирижабли Рорбах пожал плечами: что они могли сделать при создавшемся положении? Но Рорбаху не хотелось спорить. Привычные схемы рассыпались в прах, а с ними ушла уверенность генштабиста.
   Бурхард вспылил:
   - Пять кораблей прикуют к пяти пунктам немало истребителей.
   - Я в этом не уверен. Они будут сбиты прежде, чем успеют что-нибудь сделать, - вяло проговорил Pоp6ax. - Чтобы привлечь значительные силы советской обороны, это должны быть пункты прифронтовой полосы, а там нет промышленных центров. Здесь большевикам нечего защищать. с той энергией, какой вы от них ждете.
   - Здесь нет фабрик и заводов, но зато есть женщины и дети. Мы воюем, а не заседаем в Лиге наций. Вы прикажете взять на дирижабли "синие" бомбы.
   В сотрудничестве с бактериологическими лабораториями германское артиллерийское ведомство выработало специальные снаряды для забрасывания бактерий в неприятельское расположение. Эти бактериологические снаряды, отмеченные яркой синей полосой, и получили название "синих". Но наиболее эффективные из бактерий - быстрые и смертоносные - были недоступны пушкам. Они бы очень скоро оказались занесенными в собственную армию Германии. Единственным надежным средством занесения эпидемий в глубокий тыл противника являлась авиация. Авиационным ведомством было создано несколько образцов бактериологических бомб применительно к различным типам бактерий и случаям их применения. Эти-то бомбы, отмеченные синим кругом, и должны, были взять дирижабли генерала Бурхарда.
   НА РАССВЕТЕ 19/VIII
   Катерина Ивановна Старун с трудом заставила себя открыть глаза. Оказывается, она так и заснула одетая, в кресле. Со вчерашнего вечера она старший техник автомобильно-санитарного отряда. Отряд только что сформировался, работы по горло. Катерина Ивановна приехала поздней ночью домой, а потом еще долго сидела в ожидании звонка. Но телефон молчал, по-видимому, полк мужа еще не вернулся. Странно: все сроки возвращения давно прошли. Тревожно, очень тревожно на душе... Да так и заснула в кресле... А бывало, она еще смеялась иногда над Старуном, когда он невзначай, перед вечерним чаем, засыпал на этом же старом кожаном кресле. Галочка забиралась на пологую спинку и ручонками закрывала. отцу глаза:
   - Угадай, кто это?..
   Катерина Ивановна наспех привела себя в порядок и одела полусонную Галочку. Меньшой сынишка так и не проснулся. Катерина Ивановна торопилась: в четыре утра к детскому саду за ней подъедет машина. Едва успеют добежать.
   Уже с мальчиком на руках потянулась было к телефону. Сняла трубку, то, услышав гудок автомата, поспешно, даже как будто испуганно, бросила ее на место. Узнать о муже? Но разве она единственная, кто со щемящим сердцем ждет возвращения близкого человека? Если все будут звонить...
   Решительно хлопнула дверь. Каблуки гулко, как-то особенно настороженно застучали по лестнице. Катерина Ивановна с непривычным раздражением смотрела на спускавшуюся дочь. Девочка не спеша, старательно переступала все одной и той же ножкой со ступеньки на ступеньку.
   - На улице было по-осеннему свежо. Рассвет пробивался сквозь тяжелые тучи, обложившие небо. Тучи изодранным ватным одеялом мчались над притихшим городом.
   Несколько крупных дождевых капель упали на асфальт пустынной улицы.
   Милиционер на перекрестке посмотрел вверх и развернул плащ. На черном просторе проспекта милиционер был непривычно одинок. Изредка проносился автомобиль. Прохожие, почти одни женщины, не задерживаясь, шли по тротуарам. Несмотря на ранний час, они деловито хлопали дверьми. Над подъездами щелкали по ветру белые полотнища. На них непривычные слова: "Лазарет для газоотравленных", "Штаб ПВО второго района", "Детсад и ясли для детей женщин-добровольцев".
   Широкая стеклянная дверь детского сада открывалась. почти непрерывно. Одна за другой выходили женщины, сдавшие детей. Галочка с трудом поспевала за матерью. Она бережно прижимала к себе куклу, подражая в жестах матери, державшей братишку. Кукла сидела на локте прямо, с деревянно вытянутой спиной и растопыренными руками.
   Девочка озабоченно осведомилась:
   - Мама, а куклов в детсад берут?
   Мать не успела ответить. К подъезду подъехал санитарный автомобиль. Женщина-врач сошла с машины. Катерина Ивановна кивнула ей:
   - Я задерживаю? Простите. Сейчас сдам свою команду.
   - Ничего, ничего, - благодушно сказала женщина-врач и присела перед Галочкой: - А ты тоже дочку принесла?
   - Да. А нарочных детей берут или не берут? Старун выпустила ее ручонку и потянулась к двери. Взрыв потряс улицу. Подброшенная воздухом, девочка ударилась в дверь. Она выбила тельцем стекло и упала внутрь дома. Обливаясь кровью, лежала на кафельном полу. Одна ручка была беспомощно вытянута, другой она прижимала к себе куклу. Мать лежала на тротуаре, часто и неловко перебирая руками. Извиваясь всем телом, она пыталась освободить придавленные перевернутой машиной ноги. Расширенные глаза были устремлены на отброшенного на середину улицы мальчика.
   Заваливая черный асфальт, сыпались камни, обломки бревен. В воздухе повисло белое облако пыли.
   Неподалеку грянул новый взрыв. Капитель дома против яслей поклонилась улице и обрушилась вместе с подкошенной колоннадой...
   В дежурке истребительной группы резерва юго-западного фронта заалел сигнал коммутатора, и дробная трель звонка резанула тишину.
   - Есть! - коротко бросил в трубку дежурный и рванул рубильник. Одновременно он включил на коммутаторе гнездо командира.
   В общежитиях, столовых, в мастерских, в ангарах, на летном поле визгливо стонали сирены.
   Командир принимал сообщение штаба:
   "Город подвергся воздушной бомбардировке германского дирижабля. Из-за низкой облачности наземные посты нашей ПВО ничего не видят. Фоническое наблюдение тоже ничего не заметило. Из штаба ПВО тыла сообщают, что были сделаны попытки бомбардировать Бердичев, Киев, Гомель и Минск. Там дирижабли вовремя обнаружены. Бесшумно дрейфуя над облаками, они пытались при помощи подвесных люлек вести корректирование огня. Дирижабли уничтожены, прежде чем успели причинить какой-либо вред".
   Уже сидя в машине, Гроза принял приказ и сообщение об обстановке. Истребители-перехватчики, вися на винтах, лезли вверх почти вертикально. Навстречу им все обильней лилась вода, капли перешли в струи. Они стегали по колпакам, как стальные бичи.
   Оторвавшись от аэродрома, Гроза стал продумывать задание. Если всей эскадрильей заняться поисками затерянной под облаками маленькой наблюдательской люльки, то дирижабль успеет сбросить еще много бомб, прежде чем удастся уничтожить его наблюдателя...
   Гроза разделил эскадрилью: два патруля будут искать гондолу наблюдателя под облаками, сам он с третьим патрулем пробьет облака и атакует воздушный корабль.
   Через пятьдесят секунд Гроза сошел в густое молоко дождевых облаков, и скоро над его головой засияло густой голубизной осеннее небо. Плыли редкие перышки разорванных циррусов. Клубящееся море дождевых облаков осталось внизу.
   Облака были пройдены. Альтиметр показывал две с лишним тысячи, но ни вокруг, ни над головой по-прежнему не было видно никакого дирижабля. Гроза сделал полный круг над городом и, только замыкая его, заметил в луче восходящего солнца едва уловимый блеск чего-то постороннего среди нежных мазков перистых облаков. Пятнышко сверкнуло и тотчас исчезло. Гроза настойчиво, методически, румб за румбом, стал осматривать небо. Наконец он нашел то, что искал, - полоска сверкнула снова. На этот раз он не дал ей исчезнуть и старательно навел оптический прицел. Сквозь линзы он ясно увидел сигару дирижабля.
   Гроза на глаз определил его превышение над собой тысячи в две метров. Дирижабль на такой высоте? Гроза готов был бы протереть глаза, если бы они не были закрыты стеклами скафандра.
   Высота уже около четырех тысяч, до дирижабля еще две - итого шесть. "Дела всего на две минуты", - подумал Гроза и двинул сектор. Стрелка тахометра дрогнула и пошла вправо. Гроза уверенно лез в высоту.
   В наушниках радиотелефона послышался вызов командира одного из оставленных под облаками звеньев:
   - Люльку нашел.
   Гроза поднял глаза к дирижаблю, чтобы смерить расстояние, и едва не крикнул от изумления: сигара, до которой оставалось уже не больше тысячи метров, быстро пошла вверх.
   "Люлька сбита", - пронеслась мысль, и Гроза гневно двинул сектор еще дальше. Мотор взревел, как осатаневший. Стрелки приборов пришли в движение. Увеличивались обороты. Температура масла повышалась. Винт требовал все большего и большего угла.
   Стрелка альтиметра перешла уже за шесть тысяч, на которых только что шел дирижабль, а до него теперь было больше, чем прежде. Гроза с трудом держал его в поле зрения. Дирижабль снова превратился в маленькую серебряную черточку на ярко-голубом фоне неба.
   Гроза набирал высоту. До дирижабля опять было не больше двух тысяч. Альтиметр подошел к "12". Оставалась одна тысяча до красного деления "13" потолка истребителя. Гроза мог безошибочно сказать, что дирижабль находится за пределами этой красной черточки.