Шукшин Василий Макарович. Брат мой...

   — Сказали бы начальству.
   — А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!..
   — Тять, я жениться надумал, — сказал Микола.
   — Эка!.. — удивился отец. — Кого же брать хочешь?
   — Вальку Ковалеву, — негромко ответил Микола.
   Отец кивнул головой: слышал кое-что.
   — Ты говорил с ней насчет этого?
   — Та-а… — Микола мучительно сморщился. — Нет.
   — Я сватать не пойду, — твердо заявил отец.
   — Почему?
   — Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то… ты вечно, Микола… — все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется.
   — Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, — сердито сказал дед Северьян. — Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл?
   Тимофей недовольно нахмурился.
   — Ведь не пойдет она за него. Слышал я — бабенки трепались — не глянется он ей.
   — Пойдет! — сказал дед. — За такого парня!.. Чего ей еще надо?
   — Почему ты думаешь, что не пойдет? — спросил Микола.
   — Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
   — Пойдем, тять. Я один не сумею.
   — Счас, что ли? — испугался отец.
   — Счас.
   — Ты что, опупел?
   — Надо… А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай…
   — Тимоха, помоги парню.
   — Да почему счас-то? Кто так делает?..
   — А то поздно будет. Фактор один появился… поздно будет.
   — Какой фактор?
   — Ну… поздно будет. Ее спровоцируют.
   — Тимоха…
   — Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь — сваты заявились. Завтра хохотать все будут.
   — Вот как раз счас самое время идти, — рассуждал дед с печки. — Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
   Тимофей вздохнул, задумался.
   — Какой фактор-то? — спросил он сына. — Сенька, что ли?
   — Нет.
   — Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится — сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая — на ней пахать можно.
   — Пойдем, тять.
   — Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет…
   — Та-а…
   — Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть — поздно будет. Опередить надо.
   Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке.
   — Тц… сердце мое чует — на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
   — Днем хуже.
   — Какая тебе разница, Тимофей?
   — Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
   — Чего там?
   — Пуговица не лезет, мать ее…
   — Подрежь ножницами петельку-то, — посоветовал дед.
   Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
   — Чего бы сделать над собой? — спросил он деда.
   Дед подумал.
   — Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно — ты: «Ха-ха-ха-ха…» Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами.
   — Пол-литра-то брать, что ли? — спросил Тимофей отца.
   — Возьмите в карман, — сказал дед. — Понадобится — она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава… слова сказать не сумеете.

 

 
   Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
   — Что так скоро? — спросил Иван.
   — Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
   — Чего доказал?
   — Что он без меня совсем пропадет.
   — Чем доказал-то?
   — Молчал.
   — Ну?
   — Ну, она нас обоих выгнала.
   — Обои вы комики… Как дети, честное слово.
   — Нет, пусть он теперь не вякает.
   — Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
   — Они не такие…
   — Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя.
   Сеня — в майке и в длинных трусах — задумался около сундука.
   — Видать-то я вижу, братка, — серьезно и грустно сказал он. — А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие.
   — Чем она тебе так уж?..
   — Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж — какое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
   Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слушал брата, то ли думал о чем-то своем.
   — А так просто жениться — лишь бы жениться — неохота. Вон ребята женются… Год-два поживут — и уже надоели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да выпить с дружками, она — ругается. И как скоро ругаться выучиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так.
   — Всем охота, — сказал Иван. — Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди…
   — Они ж не со зла.
   — Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та… вся открытая. А есть любители — кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так — от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься.
   — Да меня вроде ничего… любят.
   — Хм…
   — Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные… Жалко порой делается.
   — Мало били… не рассуждал бы так.
   — Тебе что, часто попадало?
   — Я так, к слову. — Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. — Это хорошо, что ты парень веселый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как… собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик — не ребенок.
   Помолчали.
   Иван прошелся по избе, остановился у окна.
   — Тишина на улице… Ни песен, ни гармошки. Как повымерло все.
   — Наработались люди — не до песен.
   — Раньше-то что, не работали, что ли?
   — Молодежи больше было.
   — А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
   — Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил.
   — А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
   — С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
   — Нда-а…
   — Да жить можно! — сказал Сеня, словно возражая кому. — От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж… разбаловались люди, от крестьянской работы отвыкли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать будешь?
   — А ты?
   — Я не хочу что-то.
   — Я тоже.
   — Ты где был-то?
   — К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли… Шел счас дорогой, раздумался…
   — Какие мысли?
   — Всякие. Нехорошо как-то стало.
   — Залезла бы тебе одна мысль в голову — вот было бы дело.
   — Какая?
   — Остаться здесь. Я не из-за себя, а так… вообще. А чего? Все равно же… семьи там нету…
   — А ты сам не подумывал уехать отсюда? — спросил Иван.
   — Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил — тянет домой.
   — Привык бы. Меня первое время тоже тянуло…
   — Сам же говоришь: покос снится.
   — Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел — все я вроде вот в этой избе.
   Помолчали.
   — Он сколько в больнице лежал?
   — Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой.
   — Он знал или нет, что у него?..
   — Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: «Я знаю, у меня рак». Я успокоил его, бумажки всякие начал совать — вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает…
   — Что говорил?
   — Ничего. Молчал. Тебя ждал…
   — Пораньше бы телеграмму-то дал.
   — Я думал, поживет еще. Кхах… Не надо про это… Забудешься — вроде ничего, а как… это… Лучше не надо.
   — Не буду.
   — С семьей-то почему не получилось?
   — Та… длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним… На работе у себя. Ну ее к… Тоже не хочу об этом.
   — Любил?
   — Дочь жалко… Иной раз подкатит вот сюда — хоть на стенку лезь.
   — Видаешь ее?
   — Переехали они… В другом городе. Не надо, Сеня.
   Долго молчали.
   — Остался бы здесь, правда.
   — Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано.
   Выключили свет, легли.
   Но не спалось обоим — лежали с открытыми глазами, думали.

 

 
   …Утром чуть свет к братьям пришла Валя.
   — Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь… — Сразу в маленькой избе сделалось как будто просторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. — Сеня, давай за картошкой!.. Мясо-то есть?
   — Господи! — воскликнул Сеня. — Завались! В погребе.
   — Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то заплесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу — вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо.
   Сеня побежал в погреб. Иван неумело — ногой — начал было скатывать половик.
   — Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалится — нагнуться-то боишься? Вот так… Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы?
   — Какая это деревенская?..
   — Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего.
   — Брось ты?
   — Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол помог, правда. Еще как доят-то!..
   — Руками?
   Валя засмеялась.
   — Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего… Смешно только смотреть на них. Неси.
   Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Развернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса.
   — Картошки я начищу.
   — Давай.
   Мимо ворот по улице прошел на работу Микола. Увидев Валю во дворе Громовых, склонил голову и прибавил шаг.
   — Что же не здороваешься, Коль? — крикнула Валя.
   Микола буркнул что-то и свернул в переулок.
   Валя посмотрела на Ивана и засмеялась.
   — Чего ты?
   — Так. Смешинка в рот попала. Держи крепче… Пыли-то! Жени ты его ради Христа, Иван. А то старуха-то измучилась…
   — Какая старуха?
   — Тетка Анисья-то ваша. Шутка в деле — с конца на конец деревни ходить старой, хозяйничать тут.
   — Он же говорит, в столовой ест.
   — Да ест — одно, а прибрать вот, помыть, постирать…
   Выскочил Сеня на крыльцо.
   — Жарить будем или как?
   — Это — как хотите.
   — Иван?
   — Мне все равно.
   — Поджарим.
   — Неси, хватит.
   Иван свернул половик, и они ушли с Валей в избу.
   На крыльцо опять вскочил счастливый Сеня… Пробежал по двору, набрал дров, снова исчез в избе.
   …А над деревней, над полями вставало солнце… Тихо загорался нежаркий, светлый осенний день. Незримые золотые колокольчики высоко и тонко вызванивали прозрачную музыку жизни…
   — Хо-о, Валюха!.. — Сеня отвалился от стола. — На весь день наелся.
   — Едок, — упрекнула Валя. — Съел-то всего ничего. Вот оттого и не вырос — ешь мало.
   — Начинается старая песня, — недовольно заметил Сеня. — Шел я лесом-просекой…
   — Спасибо, Валя, — сказал Иван.
   — На здоровье.
   Сеня заторопился на работу.
   — Закурим, братка, и я побежал. Надо еще свой «шевролет» собрать. На ходу сыпется, зараза.
   Валя принялась убирать со стола. С затаенной надеждой глянула на Ивана.
   Сеня прихватил из-под кровати какие-то железки, остановился на пороге.
   — Не тоскуй здесь один-то. Хоть, возьми у дяди Ефима ружьишко, перепелов сходи постреляй. Они жирные сейчас. Вечером похлебку заварим. Или порыбачь… Удочки в кладовке, в углу…
   — Сеня, — сказал вдруг Иван, — возьми меня с собой.
   Валя и Сеня посмотрели на него.
   — Зачем? — спросил Сеня.
   — Ну… посмотреть поля родные…
   Валя усмехнулась и качнула головой.
   — Поехали! — сказал довольный Сеня.

 

 
   …Посреди поля стоят комбайн и грузовик. Неподалеку — «начальственный» «газик». В «газике» директор совхоза. Рядом стоит комбайнер.
   Из-под грузовика торчат ноги шофера.
   Сеня с Иваном подлетели на мотоцикле, вздымая за собой вихрь пыли. Сеня издали заорал:
   — По пятьдесят восьмой пойдешь! Понял? — Осадил мотоцикл, взял гаечный ключ и пошел к шоферу. Тот торопливо вылез из-под капота. — Развинчивай!
   — Сеня…
   — Быстро! А то я тебе счас нос отверну и к затылку приставлю.
   — Не я же взял-то, разорался.
   — А кто взял?
   — Вон. — Шофер кивнул в сторону директора. Тот уже шел к ним.
   — Здравствуй, Сеня.
   — Что же получается: я…
   — Подожди, Сеня, я сейчас все объясню. Этот охламон залил в картер грязное масло и побил вал. А так как тебя нет…
   — Что, меня век, что ли, не будет?
   — Но комбайн-то стоит. А твоя все равно разобрана…
   — Ее собрать — полчаса.
   — Ну..
   — Что же я-то делать буду?!
   — Надо достать вал.
   — Где? — Сеня подбоченился, склонил голову набок, — Интересуюсь, где? Адрес.
   — Чего-нибудь надо придумать, Сеня. Такое положение…
   Иван наблюдал эту сцену со стороны.
   — Ну тогда я рожу его. — Сеня высморкался на стерню. — Если получится — можно двойняшку.
   Шофер, незнакомый Ивану, хмыкнул и сочувственно заметил:
   — Трудно тебе придется.
   — Чего трудно? — повернулся к нему Сеня.
   — Рожать-то. Он же гнутый, спасу нет… — Он кивнул на свой израненный вал, валявшийся тут же.
   Сеня пошел на него с ключом. Шофер отскочил.
   — Сенька!..
   — Ладно, Сеня, брось его, — сказал директор. И прикрикнул на шофера:
   — Делай свое дело! Остряк… Ты мне еще за вал выплатишь.
   Шофер полез под капот. Директор взял Сеню под руку, отвел в сторону.
   — Знаешь, у кого есть валы?
   — У Макара?
   — У Макара.
   — Не даст. Вообще, я не хочу иметь с ним ничего общего.
   — Хочешь не хочешь, а надо выходить из положения. Я бы сам поехал. Но мне он принципиально не даст. Ты как-нибудь на обаяние возьми его…
   — Я его взял вчера на обаяние… Ладно, попробую.
   — Попробуй.
   Сеня с Иваном уехали.
   …Через десять минут они подлетели к правлению колхоза «Пламя коммунизма». Сеня опять высморкался, молодцевато взбежал на крыльцо… и встретил в дверях Макара Сударушкина. Тот собирался куда-то уезжать.
   — Привет! — воскликнул Сеня. — А я к тебе… С добрым утром! — Сударушкин молча подал руку и подозрительно посмотрел на Сеню.
   — Как делишки? Жнем помаленьку? — затараторил Сеня.
   — Жнем, — сказал Макар.
   — Мы тоже, понимаешь!.. Фу-у! Дни-то, а?.. Золотые денечки стоят!
   — Ты насчет чего? — спросил Сударушкин.
   — Насчет коленвала. Подкинь парочку.
   — Нету. — Макар легонько отстранил Сеню и пошел с крыльца.
   — Слушай, монумент!.. — Сеня пошел за ним следом. — Мы же к коммунизму подходим… Я же на общее дело…
   Макар невозмутимо шагал к своей «Волге».
   — Дай пару валов!! — рявкнул Сеня.
   — Не ори.
   — Дай хоть один. Я же отдам… Макар.
   — Нету.
   — Кулак, — сказал Сеня, останавливаясь. — На критику обиделся?
   — Осторожней, — посоветовал Макар, залезая в «Волгу». — Насчет кулаков поосторожней.
   — А кто же ты?
   — Поехали, — сказал Макар шоферу.
   «Волга» плавно тронулась с места.
   Сеня завел мотоцикл, догнал «Волгу», крикнул:
   — Поехал в райком!.. Жаловаться. Готовь валы! Штук пять!
   — Передавай привет в райкоме! — сказал Макар.
   Сеня дал газку и обогнал «Волгу».
   Когда выехали опять в степь, Иван попросил:
   — Завези меня домой, Сеня.
   — Чего?
   — Да… неловко мне как-то: люди делом заняты, а я, как… этот, как тунеядец. Да еще не знаю никого… Сколько много людей новых! Все приезжие, что ли?
   — Есть приезжие. А Мишку-то Докучаева ты разве не знал?
   — Какого Мишку?
   — А шофер-то? Лаялся-то я с которым…
   — Это Мишка?!
   — Мишка.
   — Не узнал. Гляди-ка!.. А директор приезжий?
   — Он вообще-то из нашего района. В райкоме раньше работал, попросился в совхоз. Сам попросился. Толковый мужик. А Макар — кулак.
   — Ты не боишься так с ними разговаривать-то?
   — А чего? — удивился Сеня.
   — Да нет, я так… Ссади меня здесь, я пешком пройдусь.
   Сеня остановился.
   Иван слез и пошел по малой тропинке в деревню.
   — Не скучай там! — крикнул Сеня. И газанул — поехал, оставляя за собой пыльный шлейф.
   Иван догнал по дороге медленно двигающуюся подводу.
   Молодой человек, очень не деревенский на вид, вез на дрожках листовое железо.
   — Отца хоронить приезжали? — спросил молодой человек.
   — Да, — ответил Иван. — Только не успел.
   — Он был безнадежен.
   — А вы кто?
   — Я здешний доктор. Он у нас лежал.
   Иван с удивлением посмотрел на молодого человека — очень уж он не походил на доктора.
   — Хороший старик, — продолжал доктор. — Совестливый. Сам попросился из больницы — неудобно, что за ним ухаживают, судно подкладывают. Не привык, говорит, так. Ну, как там город поживает?
   — Поживает… Что ему?
   Молодой человек вдруг посмеялся своим мыслям.
   — Видите, как у нас: поменялись местами. Я — коренной горожанин.
   — Вы, что же, совсем сюда?
   — Нет… Не думаю, — честно сказал доктор. — Наверно, как все: отработаю свои три года и поеду в свой город. А вас не тянет сюда?
   — Как вам сказать… — замялся Иван.
   — Значит, не тянет. — Молодой человек весело посмотрел на Ивана. — «Знать, в далекий тот век жизнь не в радость была, коль бежал человек из родного села». Так раньше певали? Все нормально, все естественно…
   — Куда это железо-то?
   — Холодильник будем делать. Выроем глубокую землянку, изнутри обошьем деревом и железом… Сам додумался: медикаменты хранить. Едва выбил железо — дошли до личных оскорблений с директором совхоза. Он говорит: буду жаловаться, а я: не буду ваш плеврит лечить. У него, видите ли, плеврит, так вот пусть дальше шагает с ним. Придет на прием, я ему велю клизму поставить… — Доктор весело поглядывал на Ивана.
   — Но он же дал. Железо-то. — Иван тоже настроился на веселый лад. Как-то удивительно легко было с доктором.
   — Да, но обозвал молокососом.
   — А вы его как?
   — Я? Я почему-то назвал его веником. Хотя почему веник? Сам не знаю.
   Иван засмеялся.

 

 
   В приемной райкома партии было человека три. Сидели на новеньких стульях с высокими спинками, ждали приема. Курили.
   Мягко хлопала дверь кабинета… Выходили то мрачные, то довольные.
   Сеня присел рядом с каким-то незнакомым мужчиной, усталого вида. Мужчина держал на коленях большой желтый портфель.
   — Вы крайний? — спросил его Сеня.
   — Э… кажется, да, — как-то угодливо ответил мужчина.
   Сеня тотчас обнаглел.
   — Я вперед пойду.
   — Почему?
   — У меня машина стоит. Так бы я ничего.
   — Пожалуйста.
   К Сене подсел цыгановатый парень с курчавыми волосами, хлопнул его по колену.
   — Здорово, Сеня!
   Сеня поморщился, потер колено.
   — Что за дурацкая привычка, слушай, руки распускать!
   Курчавый хохотнул, встал, поправил ремень гимнастерки. Посмотрел на дверь кабинета.
   — Судьба решается, Сеня.
   — Все насчет тех тракторов?
   — Все насчет тех… Я сейчас скажу там несколько слов. — Курчавый заметно волновался. — Не было такого указания, чтобы закупку ограничивать.
   — А куда их вам? Солить, что ли?
   — Тактика нужна, Сеня, — поучительно сказал курчавый. — Тактика.
   Из кабинета вышли.
   Курчавый еще раз поправил гимнастерку, вошел в кабинет…
   И тотчас вышел обратно. Достал из кармана блокнот, вырвал чистый лист, пошел в угол, к урне. Сеня с недоумением смотрел на него. Когда он чего-нибудь не понимал, он чуть приоткрывал рот. Курчавый склонился и стал вытирать грязные сапоги.
   Сеня хихикнул.
   — Ну что?.. Сказал несколько слов? Или не успел?
   — Ковров понастелили, — проворчал курчавый. Брезгливо бросил черный комочек в урну.
   Усталый гражданин пошевелился на стуле.
   — Что, не в духе сегодня? — спросил курчавого (он имел в виду секретаря райкома). Курчавый ничего не сказал.
   — Не в духе, — сказал усталый, повернувшись к Сене. — Точно?
   — Я сам не в духе, — ответил Сеня.
   … — Вот так, — сказал секретарь курчавому. — Так и передай там.
   — Ладно. — Курчавый вышел.
   Вошел Сеня.
   — Здравствуйте, Иван Васильевич.
   — Здорово. Садись. Что?
   — Прорыв. Один наш охламон залил в картер грязное масло… И, главное, без меня! Она, говорит, у тебя все равно стоит!.. — Сеня даже руками развел.
   — Что случилось-то? — Секретарь тряхнул головой. — Короче можно?
   — Вал полетел. В результате стоит машина. А запасных нету..
   — У меня тоже нету.
   — У Сударушкина Макара есть. Но он не дает. И главное, убеждает: нету. А я знаю…
   — Так что ты хочешь-то?
   — Позвоните Сударушкину, пусть он…
   — Сударушкин пошлет меня куда подальше и будет прав.
   — Не пошлет! — убежденно сказал Сеня. — Побоится.
   — Ну так я сам не хочу звонить. Что вам Сударушкин, снабженец? Докатились, что ни одного вала в запасе нету! Передай своему директору, чтобы он к обеду позвонил мне и доложил: «Вал достали». Я узнаю, будет стоять машина или нет. Все.
   — Все понятно. До свиданья. Значит, мы звоним?
   — Звоните.
   Сеня вышел.
   — Великолепно! — Сеня не знал, куда теперь двинуть.
   В приемной остался один усталый гражданин. Сидел, не решаясь входить в кабинет.
   — Пятый угол искали? — вежливо спросил он и улыбнулся.
   Сеня грозно глянул на него… И вдруг его осенило: городской вид, а главное, желтый портфель — все это вызывало в воображении Сени чарующую картину склада запчастей… Темные низкие стеллажи, а на них, тускло поблескивая маслом, рядами лежали валы — огромное количество коленчатых валов.
   И городской незаметно сует ему пару…
   — Слушай, друг!.. — Сеня изобразил на лице небрежность и снисходительность. — У тебя на авторемонтном никого знакомого нету? Пару валов вот так надо. Пол-литра ставлю.
   Городской снял со своего плеча Сенину руку.
   — Я такими вещами не занимаюсь, товарищ, — сказал он. Потом деловито спросил: — Он сильно злой?
   — Кто?
   — Секретарь-то?
   Сеня посмотрел в глаза городскому и опять увидел стройные ряды коленчатых валов на стеллажах.
   — Нет, не очень. Бывает хуже. Иди, я тебя подожду здесь. Иди, не робей.
   Городской поднялся, поправил галстук. Прошелся около двери, подумал…
   Дверь неожиданно распахнулась — на пороге стоял секретарь.
   — Здравствуйте, товарищ первый секретарь, — негромко и торопливо заговорил усталый, ибо секретарь собирался уходить. — Я по поводу своей жалобы.
   Секретарь не разобрал, по какому поводу.
   — Что?
   — Насчет жалобы. Она теперь в вашем районе живет и…
   — Кто живет в нашем районе?
   Усталый досадливо поморщился.
   — Я вот здесь подробно, в письменной форме… — Он стал вынимать из портфеля листы бумаги. — Целый «Война и мир», хе-хе…
   — Вот тут на улице, за углом, прокуратура, — сказал секретарь, — туда.
   — Не в этом дело, товарищ секретарь. Они не поймут… Я уже был там.
   Секретарь прислонился спиной к дверному косяку.
   — Идите. Там все понимают.
   Усталый помолчал и дрожащим от обиды голосом сказал:
   — Ну что же, пойдем выше. — Повернулся и пошел на выход совсем в другую сторону. — Все забыли!..
   — Не туда, — сказал секретарь. — Вон выход-то!
   Усталый вернулся. Проходя мимо секретаря, горько прошептал:
   — А кричим: «Коммунизм! Коммунизм!»
   Секретарь проводил его взглядом, повернулся к Сене.
   — Кто это, не знаешь?
   Сеня пожал плечами.
   — А ты чего стоишь тут?
   — Уже пошел, все.

 

 
   Грустный грустно шагая серединой улицы — большой, солидный. Круглая большая голова его сияла на солнце.
   Сеня догнал его.
   — Разволновался? — спросил он.
   — Заелся ваш секретарь-то, — сказал грустный, глядя перед собой. — Заелся.
   — Он зашился, а не заелся. Погода вот-вот испортится, а хлеб еще весь на полях. Трудно.
   — Веем трудно, — сказал грустный. — У вас чайная где?
   — Вот, рядом.
   — Заелся, заелся ваш секретарь, — еще раз сказал грустный. — Трудно, конечно, такая власть в руках — редко кто не заестся.
   — Ты из города?
   — Да.
   — У тебя там на авторемонтном никого знакомого нету?
   — А что?
   — Пару валов надо…
   — Волов?
   — Валов. Коленчатых.
   Грустный человек грустно посмеялся.
   — Мне послышалось: волов. Надо подумать.
   — Подумай, а?
   Подошли тем временем к чайной. Вошли в зал. Грустный сказал:
   — Сейчас… Сделаем небольшой забег — что-нибудь сообразим.
   — Какой забег?
   — В ширину.
   Сеня не понял. Грустный опять посмеялся.
   — Ну, выпьем по сто пятьдесят… Выражение такое есть. — Он грузно опустился на стул, портфель поставил на стол. — Садись.