Шукшин Василий Макарович. Позови меня в даль светлую...

Василий Шукшин

ПОЗОВИ МЕНЯ В ДАЛЬ СВЕТЛУЮ…

 

   В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше — за пустырем — виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво — Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту — Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Игнатьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж… С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги… бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.
   Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и племяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты привозил, деньжонок иногда.
   И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом… Но пока дело это не выкладывал, а как обычно они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.
   — Ну сладу нет — не слушается, и все, — жаловалась мать. — Совсем парень выпрягся…
   — Что же это ты, Витька? — гудел большой дядя Николай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по клеенке. — Не годится так, не годится. А что же дальше-то будет, если ты уже счас… черт-те чего вытворяешь? Ведь матери-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..
   — Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил…
   — Глаз? — удивился дядя Николай.
   — Но! Ветеринар, сосед-то… ладно, мужик добрый — не пошел никуда жаловаться. А то было бы дело!
   — Зачем же ты ей глаз-то выбил? — спросил дядя.
   Лобастый Витька сидел тут же, за столом, делал вид, что усердно читает книгу. Молчал.
   — Витьк!
   — Ну?
   — Зачем глаз-то свинье выбил?
   — Я нечаянно, — буркнул Витька.
   — «Нечаянно»! — воскликнула мать. — Знаю я, как нечаянно… Нечаянно. — И повернулась к брату — рассказать: — Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, наверно, нет… Бери, мол, пример — приглядывайся. А он его и невзлюбил…
   — При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!
   — Ну?
   — Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?
   Витька молчал.
   — Папа родимый — набычится, и не сдвинешь с места, — заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: — Где он счас? Не слышно?
   — «Где»! — горько воскликнула мать. — У него дорог много, и все — веселые.
   — Алименты-то шлет?
   — Шлет.
   — Эх, Витька, Витька… — вздохнул дядя Николай. — Что ж ты так живешь-то? А?
   Витька молчал.
   — Витьк!
   — Ну?
   — Чего молчишь?
   — Я читаю.
   — Что ты мне очки втираешь! — осердился дядя Николай. — Читает он!.. — Потянулся, взял у Витьки книгу. — Что ты читаешь? То ж — задачник! Кто же так задачник читает… как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!
   — Вот так он меня все время обманывает, — сказала мать. — Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где выучил, где выучил — ничего не выучил, одна улица на уме…
   — Ты эту улицу брось, Витька, — резонно стал убеждать дядя Николай. — Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не укусишь. Улица от тебя не убежит, а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем… глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
   Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
   Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном — мирно, несколько удивленно:
   — Так что, здесь тоже свиней держут?
   — Держут, — откликнулась мать. — А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка — с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
   — Витька, — повернулся дядя к Витьке, — иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
   Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в другую комнату. Накачка кончилась.
   — Я вот о чем с тобой, — заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. — Помнишь, я тебе говорил про мужика-то?
   — Ну, помню.
   — Это… видал я его в пятницу, говорил с ним…
   Груша насторожилась. Заинтересовалась.
   — Ну?
   — Он придет сегодня… — Николай опять глянул на часы, — через десять минут.
   — Батюшки! — испугалась Груша. — Чего же ты молчишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
   — А что у тебя?.. Нормально и так…
   Груша вскочила было, но оглянула комнату и села опять.
   — Так ты расскажи про него… Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
   — Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе…
   — Так это когда было-то!
   — Давненько. А тут встретил его: я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились… Ну — как, мол, живешь? То-се… Одинокий он счас — разошлись тоже, двое детей было…
   — А чего разошлись-то?
   — Пил тоже…
   — Вот те на! Так это что же мне, шило на мыло менять?
   — Да погоди ты! Пил, счас не пьет — лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, сестра — одинокая тоже, парнишка в пятом классе… Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет…
   Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
   — Страшно, Коля, — говорила мать. — С одним всадилась до ушей… Но тогда хоть молодая была — простительно, а теперь-то — это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь…
   — А не торопись, никто тебя силком не гонит, — отвечал на это Николай. — Присмотрись сперва… Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здоровые дерут…
   — Да это-то… черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой…
   — Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись — тоже не в поле обсевок. Но и… это… не строй из себя… Нормально, как всегда…
   — Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
   Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
   — Ну? — кивком показал на дверь Николай — откликнись, мол.
   Груша чего-то растерялась…
   Помолчали и вместе сказали:
   — Да!
   — Войдите!
   Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид человек лет этак сорока трех — сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазками сразу с любопытством воткнулся в женщину… Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
   — Ну вот, не заблудился, — сказал он. — Здравствуйте.
   Николай поднялся ему навстречу.
   Поздоровались за руку.
   — Сестра моя… Груша — знакомьтесь, — представил Николай.
   Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднялась, подала руку.
   — Владимир Николаевич, — назвался гость.
   — Груша.
   — Груша — это… Графена?
   — Агриппина, — сказал Николай. — Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно… Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь… Евлампий. — Николай мелко, насильственно посмеялся. — У нас был в деревне один Евлампий…
   — Он потом переменил имя, — сказала Груша.
   — Да, потом, правда, променял на… забыл, кто он стал-то?
   — Владимир.
   — Тезки, значит. — Владимир Николаевич тоже искусственно посмеялся.
   — Садитесь, — пригласила Груша.
   — Спасибо. Я бы разделся…
   — О Господи! — спохватилась Груша. И покраснела. — Раздевайтесь, пожалуйста!
   Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румянец, и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
   Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
   — Витька! — громко позвал дядя Коля. — Иди-ка сюда.
   Вошел Витька.
   — Познакомься с… дядей Володей, — сказал дядя Коля.
   Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
   — Ну, герой!.. — добренько сказал дядя Володя. И поискал в карманах у себя… — На-ка — пиратом будешь. — Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто — чакал.
   Витька не мог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз…
   — Это — для первачей только.
   Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарный. Она опять покраснела.
   — Ну, Витька!.. — сказала она. И засмеялась, и опять доверчиво и ясно засмеялись ее глаза.
   — Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты такой большой, — пришел на выручку дядя Коля. — В следующий раз принесет… А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
   — Садитесь, Владимир Николаевич, — пригласила мать.
   Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
   — Тепло как на улице-то; — сказал он. — Все же — сентябрь месяц, должно уже чувствоваться…
   — Ну что, Витька? — спросил дядя Коля. — Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
   Витька вопросительно глянул на мать.
   — Иди, поиграй, — разрешила мать.
   Витька ушел.
   Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушевный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Наума Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.
   У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери, кроме Юрки, еще трое на руках — мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил, хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Единственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учится, — это Юрка.

 

 
   Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
   Раз в месяц — с пенсии — старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.
   — Как черти копытьями толкут! — слабо удивлялся старик на печке. — О! О! Что делают!..
   Юрка учил уроки.
   — Кончаюсь, Юрка, — возвестил старик. — Все.
   — Не надо было напиваться, — жестко сказал Юрка; старик мешал ему.
   — Молодой ишо рассуждать про это — надо, не надо. Шибко уж много вы нынче знаете!
   Юрка ниже нагнулся к книге.
   — А что же мне делать, если не выпить? — Старику охота поговорить: все, может, полегче будет. — Все ученые стали! — Старик всерьез недолюбливает Юрку за его страсть к учению. У него свои дети все выучились и разъехались по белому свету; старик остался один и винит в этом только учение. — В собаку кинь — в ученого попадешь.
   Юрка молчит. Шевелит губами.
   Вошел Витька.
   — Здорово, Витька! — сказал старик. — Хвораю.
   — Опять? — спросил Витька.
   — Вон дружок твой ругает, что выпил… Должен же я хоть раз в месяц отметиться.
   — Зачем? — спросил Юрка, откинувшись на спинку стула и подмигнув Витьке на старика. — Зачем напиваться-то?
   — Что я, не человек, что ли?
   — Хм… — Юрка качнул головой. — Рассуждения, как при крепостном праве. Это тогда считалось, что человек должен обязательно пить.
   — А ты откуда знаешь про крепостное время-то? — Старик смотрит сверху страдальчески и снисходительно. — Откуда ты знаешь-то? Тебе всего-то от горшка два вершка, а сидит, рассуждает…
   Юрка скосоротился и безнадежно махнул рукой.
   Витька подсел к нему.
   — Как дела? — спросил Юрка негромко.
   — Ничего!
   — Все знают! — разошелся старик. — Все на свете знают. А чего человек с похмелья хворает, это вы знаете, товарищи ученые?
   «Ученые» переглянулись…
   — Отравление организма, — отчеканил Юрка. — Отравление сивушным маслом.
   — Где масло? В водке?
   — Так точно, ваше благородие! — Юрка с Витькой хихикнули.
   — Доучились! — Старик доволен, что поймал зеленых на явной глупости. — А сыра там нет случаем? Хэх, елки-палки!..
   — Хочешь, я тебе формулу покажу? — вскочил Юрка. — Сейчас я тебе наглядно докажу… На! Вот она, формулка…
   — Пошел ты со своей формулой! О-ох, опять накатило… О, что делается!
   — Ну, похмелись уж тогда, чего мучиться-то?
   Старик никак не реагирует на это предложение.
   Витька заговорщически наклонился близко к другу и сказал тихо:
   — Денег жалко. На похмелку-то.
   Юрка согласно кивнул головой: знаю, мол.
   — Я тебе сала маленько принес. В сенцах оставил.
   — Дядька приехал?
   Витька кивнул.
   — Еще какой-то гусь пришел — к маме. Володя какой-то.
   — Зачем?
   Витька пожал плечами.
   — Сватать, что ли… Он прямо не говорит. Пистолет вот подарил.
   — Ну-ка? Ой, ну и пистолет!
   — Он думал, я еще маленький.
   — Витька, отец-то пишет? — спросил старик. — Где он счас?
   — Не знаю, — неохотно сказал Витька.
   — Помогает вот он вам?
   — Не знаю. Помогает.
   — Носит нынче людей по белому свету… — сказал старик. — И моих где-то черт носит. Вот оно, ученье-то!
   — Радоваться надо, что дети выучились, а он… ворчит, — заметил Юрка.
   Старик приподнялся на локте.
   — Сколько тебе лет учиться до хирурга?
   — Шестнадцать. Десять плюс шесть в медицинском институте.
   — Так, — зловеще гнул старик. — А сколько ты будешь получать?
   — Не в этом дело…
   — Нет, сколько?
   — Я не интересуюсь зарплатой.
   — А-а — завилял? Зарплатой не интересуется… Видали ухаря? Витька, дай ему там подзатыльник, хвастунишке. Зарплатой они не интересуются!.. Только старикам шиш высылают.
   — Что, у тебя денег, что ль, нету?
   — Есть. Не про вашу честь.
   — Ну и вот.
   — Я тебе про другое толкую: на кой шут жилы-то из себя тянуть столько лет? Иди вон на шофера выучись да работай. Они вон по сколь зашибают. Да ишо приворовывают: где лесишко кому подкинет, где угля — деньги. И матери бы помог. У ей ведь трое на руках… Шутка в деле! Кажилится на тебя, кажилится, а ты потом — хвост трубой и завьесся в большой город.
   — Не твое дело.
   — Знамо, не мое. Я чужой человек, плотишь мне пять рублей — живи на здоровье. Мне матерю твою жалко. Легко, думаешь, ей одной с вами?..
   — Проживем! — резко сказал Юрка. — Никому до этого… Нечего! Жили и проживем.
   — Сбили вас с толку этим ученьем — вот и мотаетесь по белому свету. Ты ишо кто? — сосунок, а уж по квартирам сшиваешься. Дома родного не знаешь.
   — Если дома нет десятилетки, что я теперь?
   — Во-от! «Десятилетки», «пятилетки»… Жили раньше без всякого ученья — ничо, Бог миловал: без хлебушка не сидели.
   — У вас только одно на уме — «раньше»!
   — А то… ирапла-анов наделали — дерьма-то.
   — А тебе больше глянется на телеге?
   — А чем плохо на телеге? На телеге-то я если поехал, то хоть знаю: худо-бедно — доеду. А ты навернесся с этого своего ираплана — костей не соберут.
   Юрка махнул рукой.
   — Витька, спорь с ним, если охота. Мне надо учить.
   — А космос? — значительно спросил Витька старика.
   — Что «космос»?
   — Космос. Куда наши космонавты летают…
   — Летают, — поправил Юрка.
   — Летают, — поправился Витька.
   — Гагарин-то?
   — Не один Гагарин. Много уже.
   — А чего они туда летают? Ну и что, что летают? Что толку-то?
   — Во дает! — воскликнул Юрка, опять откинувшись на спинку стула.
   — Понял? — сказал Витька. — А что, им лучше на печке лежать?
   — Чего вы привязались с этой печкой? — обиделся старик. — Доживите до моих годов, тогда вякайте. Только сперва доживите.
   — Я же не в обиду тебе говорю, — продолжал Витька. — Но спрашивать, зачем люди в космос летают, — это, я тебе доложу…
   — Доложи, сделай милость. Доложи старику. Я, видишь, не спрашиваю, зачем ты, паршивец, ко мне в сад лазишь — знаю потому что, а в космос — не знаю, доложи, сделай милость.
   Витька великодушно пропустил мимо ушей замечание про сад.
   — Ну, во-первых: основание космоса — это… надо. Придет время, люди совсем сядут на Луну. А еще придет время — долетят до Венеры, так? А на Венере, может, тоже люди живут…
   — На Марсе, — поправил Юрка.
   — Ну, на Марсе. Разве ж не интересно глянуть на их?
   — Они такие же, как мы?
   Витька оглянулся на Юрку… Юрка пожал плечами.
   — Этого я точно не знаю, — честно сказал Витька. — Может, маленько пострашней, потому что там атмосфера не такая — больше давит.
   — Ишо драться кинутся, — сказал старик.
   — За что?
   — Ну, скажут: зачем прилетели? — Старик явно заинтересовался Витькиным рассказом. — Незваный гость хуже татарина.
   — Не кинутся. Они тоже обрадуются.
   — Еще неизвестно, кто из нас умнее, — включился в разговор Юрка. — Может, они. Тогда мы у них будем учиться. А потом, когда техника разовьется, дальше полетим… — Юрку самого захватила такая перспектива человечества. Он встал и начал ходить по избе. — Мы же еще не знаем, сколько еще таких планет, похожих на Землю. А их, может, много! И везде живут… существа. И мы будем летать друг к другу… И получится такое… мировое человечество. Все будем одинаковые.
   — Жениться, что ли, друг на дружке будете?
   — Я говорю — в смысле образования! «Жениться»…
   — У них одно на уме — жениться, — недовольно заметил Витька.
   — Может, где-нибудь есть такие человекоподобные, что мы все у них поучимся. Вот тогда будет жизнь! Захотел ты, допустим, своих сыновей повидать прямо с печки — пожалуйста: включил видеоприемник, настроился на определенную волну — они здесь, разговаривай. Ругайся, если хочешь. А медицина будет такая, что люди будут до ста — ста двадцати лет жить…
   — Ну, это уж ты… приврал.
   — Почему?! Уже сейчас эта проблема решается. Сто двадцать лет — это нормальный срок. Мы только не располагаем данными… Но мы их возьмем у соседей по Галактике.
   — А сами-то не можете — чтоб сто двадцать?
   — Сами пока не можем. Это медленный процесс… — Юрка даже слегка кокетничает, изображает из себя какого-то учителя. — Может, мы и докатимся когда-нибудь, что будем сто двадцать лет жить, но это еще не скоро.
   — Сто двадцать лет сам не захочешь. Надоест.
   — Ты не захочешь, а другие — с радостью. Будет такое средство…
   — «Средство»… Открыли бы лучше какое-нибудь средство от похмелья. А то башка, как…
   — Не надо пить.
   — Пошел ты!..
   Замолчали. Юрка опять решительно сел за учебник.
   — У вас только одно на языке: «Будет! Будет!» — опять начал старик. — Трепачи. Ты вот — шешнадцать-то лет будешь учиться, а начнет человек помирать, что ты сделаешь?
   Юрка не намерен больше болтать. Молчит.
   — Вырежет ему чего-нибудь, — сказал Витька.
   — Да если ему срок подошел помирать, чего ты ему вырежешь?
   Витька не знал.
   — Я на такие… темные вопросы не отвечаю.
   — Нечего ответить, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки… только мякиной набиты.
   — Нечего? — опять вскочил Юрка. — А вот эти люди?.. — сгреб кучу книг и показал. — Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?
   — Там читать нечего — вранье одно. У меня на квартире жил один…
   — Во дает?! — сказал Витька.
   — Ладно! — Юрка опять начал ходить по избе. — Чума раньше была?
   — Была. У нас в двадцать…
   — Где она теперь? Есть?
   — Не приведи, Господи! Может, будет…
   — В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?
   — Сбесился бы.
   — И помер бы. А сейчас — сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас — пожалуйста: полгода — и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»… Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.
   Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.
   — Так. Ладно. Собака — это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет — и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.
   — Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.
   — Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет…
   — Пожалуйста! Я до этого укол сделаю — и пусть кусает, сколько влезет, — я только улыбнусь.
   — Хвастунишка.
   — Да вот же они, во-от! — Юрка опять показал на книги. — Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает…
   — Как это? — очень заинтересовался старик.
   Витька тоже не слышал про это.
   — Так. «Вот, говорит, сейчас у меня холодеют ноги — пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».
   — А они пишут?
   — Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали. — У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика рассказ тоже произвел сильное действие.
   — Ну?
   — И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы… триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны… Вот так было раньше? — Юра подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее. — Где она? — спросил Юрка.
   — Кто?
   — Певица-то. Ее же нет здесь, а — поет.
   — Так это по провода-ам.
   — Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?
   — Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты мне говоришь-то?
   Юрка махнул рукой.
   — Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.
   — Ну и учи.
   — А вы отрываете. — Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.
   Долго в избе было тихо.
   — Витька, а ты на кого хочешь учиться? — спросил старик.
   Витьку этот вопрос застал врасплох.
   — Я пока выбираю, — сказал он.
   — На кого он будет учиться! — оторвался от книги Юрка. — У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?
   — Не…
   — Что ж ты?
   — Знаешь, на кого учись? На судью, — посоветовал старик.
   — О-о! — удивились ребятишки. — Чего это?
   — Люди будут бояться. Скажут: вон, вон — судья идет! Большое дело.
   — Тогда уж — на прокурора, — сказал Витька. — Он пострашней.
   — Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья… это судья. Это уже тюрьмой пахнет.
   Еще помолчали.
   — Он есть на карточке? — спросил вдруг старик.
   — Кто?
   — Тот ученый, помирал-то который.
   — Академик Павлов? Вот он.
   Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.
   — Старенький уж был, — сказал Евстигнеич жалостливо.
   — Он был до старости лет бодрый и не напивался, как… некоторые. — Юрка отнял книгу. — И не валялся потом на печке, не матерился…
   — Чего вы взъелись-то на меня?! — вскричал больной старик. — Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись… Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были… Такие же вот… молокососы заполошные. Командовали.
   Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.
   — Ох, мать ты моя-а!.. — закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.
   — Куда это он? — спросил Витька.
   Юрка пожал плечами.
   — Ну, и что этот гусь? — спросил Юрка. — Наверно, отцом твоим станет?
   Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.
   — Отцом? — переспросил он.
   — Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.
   Вошел старик… Нес в руке добрый кус сала.
   — Нате поешьте… ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то, — загнетесь.
   — Зачем? У меня есть — мне Витька принес…
   — Ешьте! «Витька принес»… У Витьки у самого… зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.
   — Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе, — вступился Витька за свое сало.
   — В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. — Старик опять полез на печку. — Ох, язви ты в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
   — Давай, мы сбегаем за четвертинкой? — еще раз предложил Юрка.
   Старик помолчал.
   — Не надо, — сказал. — Перемаюсь как-нибудь.
   Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
   — Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? — спросил Витька негромко.
   Юрка пожал плечами.
   — К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
   — И я помню.
   — Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?
   — Старый, — сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».
   — А у его, что же, родных-то никого не было, что ли? — спросил старик с печки.
   — У кого? — не понял Юрка.
   — У того академика-то. Одни студенты стояли?
   — У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
   — Дети-то были, поди?
   — Наверно. Завтра узнаю.
   — Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи Господи!

 

 
   …Мать Витькина громко засмеялась.
   — Не знаю, — сказала она. — Я так не думаю.
   — Уверяю вас! — тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаевич.
   И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
   — А не спеть ли нам?! — догадался дядя Николай. — А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
   — Хорошо играет? — спросил Владимир Николаевич.