Шведов Сергей. Сын Чернобога

   Эти приятные мысли согревали князя до тех самых пор, пока отступающая рать не приблизилась к стенам крепости Бусара, точнее к ее руинам. У красноречивого Огнеяра отнялся дар речи. Это была его крепость, именно ее он поклялся защищать во имя славянских богов и для блага всего славянского мира. А сейчас он оторопело смотрел на стаю ворон, деловито пирующих на костях русов. Разрушена была не только крепость Бусара, но все окружающие ее цветущие селения. Удар был настолько силен, что в первые мгновения никто не смог вымолвить ни слова.
   Только у гана Кончака достало духа, чтобы вслух назвать людей, в одночасье ставших лютыми врагами Огнеяра:
   – Угры.
   Но еще раньше это понял ган Арпад. Две тысячи его наездников сорвались с места и, нахлестывая коней, бросились в степь от карающих мечей обезумевших русов. Только в эту минуту Ратмир с ужасом осознал, какую страшную ошибку он совершил, доверившись даже не столько зятю, сколько его старшему брату гану Курсану.
   – Выходит, не соврал Арпад, когда говорил о пятидесяти тысячах своих соплеменников, готовых сесть в седла, – процедил сквозь зубы Голубец.
   Если судить по разбросанным среди дымящихся руин останкам, здесь, у крепости Бусара, полегло не менее десяти тысяч человек, среди которых лишь каждый десятый был воином. Между ними лежали женщины и дети тех русов, которые, забыв о долге перед своей землей и родовичами, пошли вслед за Огнеяром чинить спрос за чужую обиду. Князь Богдан с ужасом наблюдал, как седеет на его глазах прядь, свисающая с головы Огнеяра, как белеют его пышные рыжие усы и как чернеет лицо, разом состарившееся на десятки лет.
 
   Весть о нашествии угров достигла Варуны в день, когда все население города сошлось на поле брани, чтобы проводить в страну света защитников города и крепости. Провожали только своих. Угров, пришедших с войной в чужую сторону, свезли в овраг и там зарыли в землю без тризны и слов напутствия. Русов Ратмира, радимичей князя Богдана и славян гана Кончака хоронили с соблюдением обычаев, но без чести. Тризну по ним не справляли. Погребальные костры воздвигли только для тех, кто ушел в страну света с именем славянских богов на устах и с их правдой в сердце.
   Князь Данбор, раненный в битве, все-таки нашел в себе силы, чтобы поднести факел к бревнам, на которых лежали тела, омытые речной водой. Огонь рванулся в небеса, унося с собой души тех, кто выполнил свой долг перед родной землей.
   – Какие еще угры? – нахмурился князь Олег, выслушав воеводу Рулава.
   – Угры гана Курсана, брата Арпада, численностью в пятьдесят тысяч человек захватили обманом крепости Лука, Басара и Сарада, брошенные изменниками Ратмиром, Огнеяром и Голубцом, и, сжигая все городки и села на своем пути, двинулись в глубь Русалании.
   – Что еще?
   – Хазары скапливаются в Матархе для последующего броска в Крым и далее на Киев.
   – Выходит, нападением на Варуну они всего лишь отвлекали наше внимание?
   – Выходит, так, князь, – смущенно почесал переносицу Рулав.
   Замысел князя Олега был хорош, но, к сожалению, далеко не все задумки удается претворить в жизнь. Битва при Варуне, которая могла бы укрепить власть киевских князей на Дону, закончилась совсем не так, как хотелось бы. Виной тому была горячность князя Ингера и попустительство воеводы Борислава, которые ввязались в сечу раньше, чем подошла киевская рать. В результате мятежные предводители и князь Богдан Радимицкий выскользнули в последний миг из рук киевлян, а потому одержанная победа оказалась неполной.
   Князь Олег не постеснялся высказать свои мысли по этому поводу сестричаду и его преданному воеводе.
   – Мне кажется, дядя, что полной эта победа для тебя была бы только в том случае, если бы в битве пал не только Ратмир, но и князь Данбор, – криво усмехнулся Ингер.
   – И что с того? – холодно спросил Олег.
   – Я не предаю своих союзников, князь, и впредь советую тебе поступать так же.
   – Я действую не столько в своих, сколько в твоих интересах, Ингер, и тебе пора бы уже это понять.
   – Я понял тебя слишком хорошо, Олег, поэтому ты сердишься. Не надо много ума, чтобы стравить между собой князей и воевод, но ты забываешь, что при этом льется славянская кровь. Разве не по твоему приказу боготур Лихарь похитил ганшу Зару и тем нанес оскорбление ее мужу гану Арпаду и ее отцу Ратмиру? А теперь мы пожинаем горькие плоды твоих неустанных трудов.
   – Ратмир – изменник, а ган Арпад – наш лютый враг.
   – И тем не менее я требую наказания для боготура Лихаря и воеводы Рулава, грубо поправших наши обычаи.
   – Боготур Лихарь станет удельником в земле радимичей, подвластной отныне Киеву, а воевода Рулав поведет киевскую рать навстречу уграм.
   – Каким еще уграм? – удивленно вскинул голову Ингер.
   – Уграм гана Курсана, вторгшимся в Русаланию. По слухам, их более пятидесяти тысяч, Ингер.
   – Их надо остановить!
   – Согласен. Но не здесь. Мы с тобой возвращаемся в Киев, сестричад. Именно там, а не в Русалании решится исход этой войны.

Глава 9
ОТСТУПНИК

   Угры, пресыщенные добычей, захваченной на землях Русалании, на крепость Варуну не пошли. Судя по всему, князь Олег верно разгадал замысел каган-бека Вениамина, который с помощью угров собирался обуздать Киев, превращающийся в центр огромной империи. Надо полагать, усиление славян встревожило и Константинополь, а тамошние патрикии обязательно найдут общий язык с рахдонитами.
   Рулав с высокого холма наблюдал за продвижением войска, растянувшегося на несколько верст. Особенно поразило его обилие телег, а также присутствие среди угров женщин и детей. Это было мало похоже на обычный набег кочевников, скорее всего, с обжитых мест тронулось все племя. Знать бы еще, чьи земли пообещал своим новым союзникам каган-бек Вениамин. Уж не славянские ли? А может быть, печенежские? Один раз угры уже вытеснили печенегов с земель отцов, так почему бы им не сделать это еще раз? Тем более что пастбища в низовьях Днепра куда богаче травами, чем в низовьях Волги.
   Возможно, угры заметили одинокого всадника на холме, но особенного беспокойства по этому поводу не выказали. Не испугались бы они, судя по всему, и сводной киево-русаланской дружины в пять тысяч всадников, которую выделили Рулаву князья Олегаст и Данбор. По прикидкам Рулава, войско угров было даже больше, чем предполагалось поначалу, – никак не меньше семидесяти-восьмидесяти тысяч лихих наездников. Вступать с ними в открытую битву было бы чистейшим безумием, да никто и не ставил перед Рулавом такой задачи. В его обязанности входило время от времени тревожить угров из засад, затрудняя их продвижение и тем самым давая Киеву возможность изготовиться к обороне.
   Первая такая засада поджидала угров у переправы через реку, сильно усохшую в эту пору, названия которой Рулав не знал, а спросить было не у кого. Скифы и славяне, узнав о нашествии жестоких кочевников, бежали из родных мест, увозя имущество и угоняя скот. К сожалению, далеко не всем удавалось уйти от жадных угров, которые преследовали убегающих, рассыпавшись по степи небольшими ватажками. Этих разбойников, отбившихся от своих, дружинники Рулава истребляли без пощады, мстя им за разоренные городки.
   Передовые угры уже подъезжали к реке, а хвост их войска утопал в пыли где-то у горизонта. Рулав очень хорошо видел, как кони, утомленные переходом, припадали к воде, а их беспечные наездники спрыгивали на землю, дабы размять затекшие ноги. Именно в этот момент на них из ближайшего лесочка, растущего на противоположном берегу речки, обрушился град стрел. Это постарались лучники Рулава, бившие зазевавшихся врагов на выбор. Не менее сотни угров распрощались с жизнью, а дальше случилось и вовсе нечто удивительное.
   Всадники, взявшиеся невесть откуда, обрушились на угров столь стремительно, что те даже не успели развернуть им навстречу своих коней, Рулаву прежде не доводилось наблюдать такой рубки. Нападающих русов было чуть более двух тысяч, но они без труда обратили в бегство передовую ватагу угров, насчитывающую вдвое большее количество людей. Самое время русам было поворачивать коней, ибо угры уже пришли в себя и перестраивались в лаву для ответного удара, но они словно не замечали этого и продолжали преследовать бегущих, рубя их без пощады.
   Так же на полном скаку русы врубились в угорскую лаву, превосходящую их по численности по меньшей мере в десять раз. Это было чистое безумие, добровольная жертва во славу Белобога, ибо возможности выйти из битвы живыми у русов не было. Они и не вышли, хотя и прорубили в рядах угров широкую просеку. К тем со всех сторон спешили подкрепления, и очень скоро русы исчезли в клубке людей, облаченных в бараньи шкуры.
   Рулав скрипнул зубами и выругался на родном наречье. Помочь отчаянным русам он не мог. Его люди были слишком далеко от места их последней битвы. Но даже если дружинники стояли бы за его спиной, то он не стал бы посылать их на верную смерть хотя бы потому, что жертв славянским богам сегодня и без того было принесено достаточно.
   Угры задержались у реки на целые сутки. Они похоронили своих убитых и лишь потом, выслав вперед многочисленные дозоры, двинулись с места. У Рулава наконец появилась возможность с почетом проводить в страну Света погибших русов, проявивших столько отваги и безрассудства.
   – Зачем они это сделали? – спросил Рулав у Доброги.
   – Видимо, были на то причины, – глухо отозвался тот, разглядывая убитых. – Это русы Ратмира. А вон и он сам.
   Доброга опознал не только Ратмира, но и Огнеяра, и Голубца. Рулав снял с головы шлем и молча поклонился павшим. Наверное, князь Олег не одобрил бы задержки, но и уйти с поля битвы, не похоронив павших, воевода не мог. Его не поняли бы ни киевские мечники, ни русы Доброги.
   – Похоронить их с честью, – распорядился Рулав. – Эти люди уже нашли свою дорогу в страну света.
 
   Князь Богдан и ган Кончак от разоренной крепости Басара отправились в далекую Тмутаракань.
   Кончак не оставил родовича в беде – помог и деньгами, и дельным советом:
   – Все еще только начинается, князь, и для тебя, и для меня.
   Добравшись после трудного и долгого пути до благословенной Матархи, князь Богдан очень скоро понял, что потеряно действительно далеко не все. Князь Биллуг принял беглого собрата как равного, крепко обнял на виду у ближников, троекратно расцеловал в уста и выделил для постоя столь роскошный дворец, что у ближников князя Богдана даже дух перехватило от восхищения. Прежде им таких дворцов видеть не доводилось, не говоря уже о том, чтобы в них жить. По преданиям, столь удивительный город вот уже много столетий стоял на этой благословенной земле, накопив за это время несметные богатства, часть из которых можно увидеть и даже потрогать, но остальное было надежно скрыто от чужих завидущих глаз. Кормили Богдана, его ближников и даже мечников с золота и серебра, да еще такими изысканными яствами, о которых радимичи прежде и не слыхивали. А о винах и разговора не было – пей не хочу.
   – Интересно, – задумчиво проговорил воевода Звенимир. – Зачем мы им понадобились?
   Ответ на этот вопрос Богдан узнал очень скоро, на роскошном пиру, заданном ганом Кончаком в честь дорогого родственника. Во дворце, где собрались едва ли не все старейшины и ганы Тмутаракани, князь Богдан воочию увидел, как хорошо в этом мире быть богатым. А Кончак был не просто богат, он буквально купался в золоте. Недаром же его отца бека Карочея называли едва ли не самым влиятельным человеком в Итиле. Перебравшись из Итиля в Матарху, ган Кончак не только сохранил богатство отца, но и значительно его приумножил.
   – Торговля, – назвал источник своего благосостояния ган Кончак. – Она выгоднее войны. Чем быстрее вы это поймете, радимичи, тем богаче заживете.
   – А зачем ты пошел в Варуну, ган, рискуя головой, если у тебя всего в избытке? – удивился воевода Звенимир.
   – Под лежачий камень вода не течет, – усмехнулся Кончак. – Не Русалания наш главный враг и не князь Данбор. Варяги Олега Вещего – вот кто нам мешает. Пока они сидят в Киеве, Смоленске и Новгороде, все торговые пути в Европу у них в руках.
   – А что, разве другой дороги нет? – удивился князь Богдан.
   – Была, – вздохнул Кончак. – Но теперь Средиземное море контролируют арабы, беспощадно грабя торговые корабли.
   – А что же византийский император?
   – У императора Льва положение не из лучших, – вздохнул Кончак. – С севера на него наседают болгары, с юга – арабы. На западе он успел рассориться с италийскими франками и римским папой из-за Иллирии и Сицилии. Теперь для византийских купцов дорога в Западное и Восточное франкские королевства закрыта наглухо. Путь по Днепру и прочим славянским рекам в Варяжское море остается для ромеев единственным. Теперь понятно, зачем ты, князь Богдан, понадобился каган-беку Вениамину и князю Биллугу?
   – Не совсем, – смутился Богдан.
   – В великие киевские князья они тебя прочат, – понизил голос почти до шепота Кончак.
   – Так ведь никто из моих предков на киевском столе не сидел, – удивился Богдан.
   – А предки Рериков, выходит, сидели? – насмешливо полюбопытствовал Кончак. – Или, может, Олег Вещий родился на том столе?
   – Они варяги, выскочки, – рассердился Богдан.
   – А я тебе о чем толкую, князь. Выходит, выскочкам можно занимать великие столы, а тебе, потомку славного и древнего рода, чья кровь, между прочим, и в моих жилах течет, нельзя. Нет теперь на славянских землях князя более родовитого, чем ты, Богдан. Всех извели варяги.
   – А как же Мечидраг Кривицкий? – припомнил радимич. – Его род подревнее моего будет.
   – Ну, вспомнил, нечего сказать, – заржал стоялым жеребцом скиф. – Милорада, внучка Гостомысла, этого Мечидрага нагуляла с Олегом. Тому и я свидетель, и мой братан, престарелый боярин Казимир. Да все в Смоленске это знают, в том числе и сам Мечидраг, который смотрит в рот своему настоящему отцу. Это, безусловно, похвально, ибо почитать родителей своих велят все боги без исключения, но сажать на великий киевский стол байстрюка – покорнейше благодарю, князь Богдан.
   – Я тоже слышал про Мечидрага, – встрял в разговор воевода Звенимир. – Мне об этой истории смоленский боярин Есень рассказывал. Да и лицом Мечидраг – вылитый князь Олег.
   – А я что говорю, – обрадовался неожиданной поддержке Кончак. – Нет в славянских землях более подходящего человека для киевского стола, чем ты, князь.
   – Куклой в чужих руках быть не хочу, – нахмурился Богдан.
   – Иного ответа я от тебя и не ждал, – охотно поддакнул гостю Кончак. – Но куклой ты станешь только в том случае, если тебя на тот стол хазары подсадят. А вот если в твою защиту скажет свое слово византийский император, тогда будет совсем другой расклад.
   – А я думал, что ты, ган, о хазарах хлопочешь.
   – Не скрою, с каган-беком у меня ныне лад, но живу-то я в Матархе и интересы князя Биллуга мне ближе. Мы с ним оба христиане, а не иудеи, потому Тмутаракань теперь тяготеет не столько к Хазарин, сколько к Византии. А если еще и в Киеве сядет христианский князь, то мы вполне можем дать укорот рахдонитам.
   – Я что же, веру должен поменять, ган? Отречься от своих богов?
   – Так ведь ты, Богдан, извини на злом слове, уже отрекся, – печально вздохнул Кончак. – Смерти Яромира, Вузлева и Гневомира тебе не простят ни волхвы, ни боги. Самое время искать на небе защитника. Я тебя не принуждаю, князь. Хочешь остаться во мраке язычества – твоя воля. Наше предложение все равно останется в силе. Но как близкий родович хочу дать добрый совет – задумайся о своей душе, Богдан. Путь к истинной вере у каждого человека свой, тебе он выпал и вовсе кровавый, но если ты придешь к Христу с открытым сердцем, то истинный бог не отринет от себя раскаявшегося человека.
   Богдан думал долго, глуша тоску, подступающую к сердцу, колхидским вином. Кончак, озаботившийся его здоровьем, привел однажды к радимицкому князю худого ромея в длинном темном платье и с серебряным крестом на груди. Звали ромея отцом Нестором, и на славянском языке он говорил чисто, без запинки. Поначалу Богдану гость не понравился, но с течением времени его отношение к служке Христа стало меняться, тем более что послушать красноречивого ромея приходили не только ближники князя, но и простые мечники. Нет, отец Нестор не оправдывал Богдана, он призывал его к раскаянию в содеянном кровавом преступлении. Однако и поведение княгини Любавы он безоговорочно осуждал. Не должна жена выходить из воли мужа и попадать под влияние бесовских сил.
   – По-твоему выходит, Нестор, что Велес – враг рода человеческого. А кто же тогда позаботится о наших стадах и о новом урожае? – спросил воевода Звенимир.
   – Истинный бог позаботится, – отрезал ромей. – И не нужны ему кровавые жертвы, которые вы приносите деревянным идолам, а нужны лишь чистые помыслы да молитвы о помощи.
   – Просить все же надо? – уточнил мечник Дергач.
   – И просить надо, и постничать надо, и иные обряды, предписанные Христом, соблюдать надо. Даром-то в этом мире ничего не дается.
   И ведь убедил ромей князя. Вместе с Богданом крестились все его мечники и ближники, к большой радости князя Биллуга и гана Кончака. Во всех христианских храмах Матархи звонили колокола, но не все тмутараканцы ликовали по этому поводу. Иные хмурились и беззвучно шептали злые слова в спину человеку, отрекшемуся от веры предков.
 
   До Царьграда путь из Матархи был неблизок. Князь Богдан, никогда не бывавший прежде в море, поначалу сильно захворал и поистрепался желудком. Но с течением дней он привык к качке и обрел спокойствие духа, столь необходимое ему после принятия новой веры. Плыли они с ганом Кончаком в Царьград на двух ладьях. За веслами в основном сидели тмутараканцы, привыкшие к большой воде.
   Из своих Богдан взял с собой лишь воеводу Звенимира да с десяток мечников для представительства. Всех остальных радимичей князь Биллуг обещал перебросить морем в Крым к возвращению князя Богдана. Именно из Крыма тмутараканцы, хазары и ромеи собирались совершить решительный бросок к Киеву, дабы навсегда покончить с варягами, успевшими рассориться за короткий срок едва ли не со всеми окрестными племенами.
   Царьград поразил Богдана еще больше, чем Матарха. Ему и в голову прежде не приходило, что в подлунном мире могут существовать столь огромные города. Такую уймищу народу прокормить не смогла бы даже самая урожайная земля.
   Едва ступив на константинопольскую пристань, Богдан испытал горячее желание закрыть руками уши. Гомон, стоящий здесь, мог навеки оставить глухим даже ко всему привычного человека. А на местном торгу радимицкий князь едва не заблудился. Если бы не помощь гана Кончака, то он никогда бы не вырвался из цепких рук черного как сажа человека, вцепившегося в полу его алого кафтана.
   – Бес, истинный бес, – вскричал мечник Дергач и принялся неумело отмахиваться крестом.
   А ган Кончак только посмеивался и, похоже, чувствовал себя в чужом городе как рыба в воде. Во всяком случае, дом своего давнего знакомого патрикия Никифора он отыскал без труда.
   – Если в Царьграде так живут простые бояре, – вздохнул Звенислав, глядя на огромное каменное здание. – То как же здесь живут императоры?
   – Только не вздумай назвать патрикия Никифора простым, – усмехнулся Кончак. – Врага наживешь на всю оставшуюся жизнь.
   Патрикий действительно был тонкой штучкой, это Богдан определил с первого взгляда. Такого налима голыми руками не возьмешь. И внешность у него примечательная – жуковатый, курчавый, как молодой барашек, накрашенный и надушенный так, что к Богдану едва не вернулась хвороба, которую ган Кончак называл морской болезнью. Впрочем, хозяин предпочитал держаться от гостей на удалении, за что радимичи ему были очень благодарны.
   – Баня-то у него есть? – спросил шепотом у скифа Звенимир.
   – В Царьграде есть все, – отозвался Кончак, довольный приемом.
   – А что же от него так несет, словно он от рождения не мылся.
   – Это благовония, – едва не подавился смехом Кончак. – Привыкайте, варвары.
   Местные бани радимичам не понравились. И пару в них маловато, и жар не тот. Разве можно приличную баню соорудить из камня – здесь дерево нужно. Только дерево способно хранить в себе силу неба, чтобы в нужный момент напитать ею человека. Судя по всему, ромеи вовсе не понимали вкуса жизни, потому и селились они в каменных домах, пусть и в красивых.
   – Воля твоя, – вздохнул князь Богдан. – Но я свой деревянный терем на их каменные хоромины не променяю.
   – Станешь великим князем в Киеве – будешь жить, как душа пожелает, – усмехнулся скиф.
   Патрикий Никифор поспособствовал своему давнему торговому партнеру гану Кончаку. Не прошло и седмицы, как гостей из Матархи позвали во дворец императора. Вот где роскоши было с избытком. Даже каменный пол здесь блистал, словно озерная гладь под солнечными лучами, а уж золота, серебра и драгоценных камней во дворце было столько, что в глазах рябило.
   В тронный зал гостей ввели далеко не сразу, заставив довольно долго маяться в прихожей, в окружении ближников и челядинов императора, разодетых в золотую парчу. Особенно поразили Богдана рослые гвардейцы ромейского владыки, у которых позолочены были и нагрудники, и поручи, и поножи. Стояли они недвижимо, словно идолы. Любопытный воевода Звенимир даже потрогал одного, вроде бы ненароком, дабы лично убедиться, что перед ним все-таки живая душа и не менее живая плоть.
   Император Лев оказался молодым человеком, не достигшим еще тридцатилетнего возраста. На вошедших варваров он смотрел с интересом, но навстречу им не поднялся и заздравной чарки не поднес. Богдана поразил не столько император, сколько трон, на котором тот сидел. Казалось, он был отлит из чистого золота. Рядом с этим троном стояли два странных хищника, похожих на гепардов, но явно превосходящих их размерами. При виде варваров хищники зарычали, но с места не сдвинулись. Присмотревшись повнимательнее, Богдан пришел к выводу, что эти странные звери неживые, они сделаны из дерева и металла. Будь император Лев ребенком, князь не удивился бы присутствию близ трона таких больших игрушек, но мужу в силе и славе не пристало тратить время на подобные забавы.
   – Приветствую вас, патрикий Севера, – произнес император заранее заготовленные слова.
   – И мы желаем тебе здравия, августейший, – ответил за всех ган Кончак.
   – Ты ждешь от меня помощи, князь? – спросил все тем же бесцветным голосом Лев.
   – Да, августейший, – не стал спорить с ромеем радимич.
   – Ты получишь ее, – равнодушно кивнул император, после чего потерял к гостям всякий интерес.
   Патрикий Никифор сделал знак Кончаку, ган подтолкнул князя, а тот, в свою очередь, дернул за полу кафтана зазевавшегося воеводу Звенимира, после чего все четверо, пятясь, покинули тронный зал.
   Богдан был откровенно разочарован приемом. Что же это такое – чарку не поднесли, к столу не пригласили, даже сесть не предложили. А император был словно с похмелья – и говорил с трудом, и на гостей смотрел вполглаза.
   – Скажи спасибо, что тебя пред его светлые очи допустили, – усмехнулся ган Кончак. – Честь оказали.
   Оно, конечно, каждый в своем доме вправе жить привычным для него рядом, но гостей надо уметь принять и угостить, как положено обычаем.
   – Император – особа священная, – попробовал просветить варвара патрикий Никифор, но понимания у радимичей не нашел.
   – Как же священная, если он рожден не от бога, а от человека? – удивился Звенимир.
   – Неважно, от кого он рожден, – наставительно заметил Никифор. – Во время помазания на царство на императора Льва снизошла благодать божья.
   – Сам видел? – спросил недоверчивый Звенимир.
   – Нет, мне патриарх сказал, – усмехнулся наивности варвара патрикий.
   – Так даст он нам войско или нет?
   – Уже дал, – пояснил радимичам Кончак. – Десять тысяч «бессмертных» двинулись из Херсонеса в Сугдею на соединения с ратью бека Песаха. Нам тоже следует поторопиться.
 
   Переход из Царьграда в Сугдею князь Богдан перенес достаточно легко, хотя налетевший с востока ветер изрядно потрепал их ладьи. Богдан пожалел было, что не принес жертвы Стрибогу, перед тем как соваться в море, но вовремя спохватился и вознес к небу молитвы, которым научил его отец Нестор. К его немалому удивлению, молитвы помогли, ветер стих, и ладьи без происшествий достигли берегов Крыма.
   В Крыму Богдану тоже не доводилось бывать прежде, но после того как он посетил Царьград, никакие красоты уже не могли взволновать его сердце. Тем более что Сугдея не шла ни в какое сравнение не только с Царьградом, но и с Матархой. Однако христианская церковь здесь была, и князь Богдан, ведомый ганом Кончаком, ее посетил, дабы поблагодарить господа за благополучное окончание далекого путешествия.
   Ромейскую рать ждали со дня на день. Бек Песах с двадцатью тысячами хазар и тмутараканцев уже прибыл в город. Здесь же были и радимичи князя Богдана, вполне довольные и едой, и приемом, оказанным им в Сугдее. Высокомерный Песах радимицкому князю не понравился с первого взгляда, зато его первый помощник бек Моше оказался очень любезным человеком, к тому же родственником гана Кончака по матери.