Шведов Сергей. Сын Чернобога

   В ожидании ромейской рати ганы и бояре собирались у разгульного княжича Андриана, сына тмутараканского правителя. Вот кто не упускал ни единого случая пропустить кубок-другой и поволочиться за женщинами. Пиры во дворце, отведенном княжичу для постоя, устраивались такие, что Богдана, несмотря на весь его жизненный опыт, порой бросало в краску. Видел бы отец Нестор, чем занимаются его духовные чада, наверняка сгорел бы со стыда.
   – Так ведь не согрешишь – не покаешься, – успокаивал родовича ган Кончак. – Можно подумать, что ты никогда не тискал челядинок по углам.
   – Голыми на столе я их танцевать не заставлял, – обиделся Богдан.
   – Зато водил с ними хороводы у реки лунными ночами, – усмехнулся скиф.
   – Это таинство, угодное богам, – попробовал возразить князь.
   – Не богам, а идолам, – поправил его Кончак. – То есть нечистой силе. А у княжича Андриана всего лишь плоть бунтует, кровь в жилах бурлит. Грешит он, конечно, но ведь нечистой силе при этом не служит. А потому и грех его куда меньший, чем твой. Покается он завтра в церкви и снова будет чист душой как младенец.
   – Выходит, блуд его простительный?
   – Христос снисходителен к грешникам, но беспощаден к отступникам, князь Богдан. Вот и князя Олега он хочет покарать нашими руками за то, что, будучи крещеным, тот спутался с нечистой силой. С той самой, с которой путалась и его мать Хирменгарда, продавшая свою душу бесу. За это она и была убита по наущению христианских епископов в далеком городе Париже.
   – А как тот бес выглядел? – полюбопытствовал воевода Звенимир.
   – Откуда же мне знать, – пожал плечами Кончак. – Я над их ложем светильник не держал. Одно могу вам сказать, радимичи. В жилах князя Олега течет черная бесовская кровь, и каждый добрый христианин обязан противостоять его колдовской силе. В противном случае мир этот захлестнет волна нечисти.
   – А ведь княжич Вузлев ликом был с Олегом схож, – задумчиво проговорил Звенимир. – Это все примечали.
   – И что с того? – сверкнул глазами в его сторону князь Богдан, недовольный неуместным напоминанием ближника.
   – Так ведь если Олег схож лицом со своим отцом-бесом, то выходит, что и Вузлев был не без греха. И в его жилах текла кровь дракона Велеса.
   – Не пойму я, к чему ты клонишь.
   – А к тому я клоню, князь Богдан, что княгиня Любава тоже своего байстрюка не от человека родила. Значит, прав я был, когда в горячке рубанул младенца.
   Ган Кончак вином поперхнулся и глянул на Звенимира почти с ужасом.
   – Не мне судить. Сходи в церковь и расскажи об этом на исповеди.
   – Думаешь, бог простит? – с надеждой спросил Звенимир.
   – Не знаю, – глухо сказал скиф. – Но вина твоя велика, воевода.
   Богдан от признания Звенимира почернел ликом. Вина воеводы была его виною, хотя о том младенце он даже не заикался и уж тем более не просил ближника чинить над ним расправу. Но все случилось так, как случилось. Князь не знал, простит ли его Христос, зато он был уверен в другом – старые боги его не простят никогда. А их волхвы уже послали по следам Богдана убийцу. Нет, каяться в церковь радимицкий князь не пойдет, не та вина, чтобы искупить ее можно было одной молитвой. Деяние нужно в искупление всех грехов.
   Богдан знал, что нужно сделать, чтобы заслужить милость нового бога, а потому, повернувшись к Кончаку, спросил почти спокойно:
   – Когда выступаем, ган?
   – Скоро, Богдан. И да поможет нам бог.

Глава 10
КУДЕСНИЦА

   Больше всего Лихарь боялся встречи с кудесником Драгутином. Как ни крути, как ни оправдывайся, а вина его была всем видна. Он ведь похитил даже не красну девицу, а чужую жену, и эта блажь легкомысленного боготура обернулась большой кровью. Он ждал, конечно, что Ратмир с Арпадом будут мстить ему, но никак не мог предвидеть, что гнев обиженных им людей обрушится на ни в чем не повинных варунцев и князя Данбора.
   Однако действительность оказалась еще горше, чем полагал Лихарь, опьяненный любовью. Об этом ему сказал воевода Рулав после кровопролитной битвы с уграми под стенами Варуны, в которой боготур бился плечом к плечу с князем Данбором.
   – Беда пришла в твой род, Лихарь. Князь Богдан напал на город Торусин и убил твоего дядьку Яромира и твоих братанов Вузлева и Гневомира, а также их детей, жен и домочадцев. От детинца остались одни головешки, а сам город выгорел наполовину.
   – Да быть того не может! – вскинулся Лихарь, но Рулав лишь похлопал его ободряюще по плечу и направился к выходу.
   – Я с тобой, – крикнул было ему вслед боготур.
   – Нет, – покачал головой от порога Рулав. – Тебе придется вернуться домой. Кудесник Драгутин объяснит, что нужно делать. Одно могу обещать тебе твердо, Лихарь. Если встречу Богдана, то постараюсь взять его живым. А там пусть волхвы решают, какой кары он достоин.
   С князем Данбором Лихарю тоже предстоял непростой разговор, ведь именно он накликал беду на его город. Однако Данбора в этот день мучили совсем иные думы, и на боготура, пришедшего с повинной головой, он посмотрел с удивлением.
   – Причем здесь ты, Лихарь?! Арпад и Курсан давно уже готовили удар по Русалании. Им самим хотелось пограбить чужие земли, да и беки их в спину толкали. Да не просто толкали, но и дали оружие. А Ратмиру обида глаза застила. Не хотел он власть мне уступать. А предлог у них всегда нашелся бы. Тебе, боготур, спасибо за то, что вырвал женщину моей крови из рук самого лютого моего врага. Коли она добром за тебя пойдет, то я заранее даю свое согласие. Ты мне другое скажи, Лихарь. Почему опоздал князь Олег?
   – Да мало ли что с ним могло приключиться…
   – Ингер пришел вовремя, – холодно прервал боготура Данбор. – А его путь до Варуны был длиннее.
   – Так ведь у Ингера была конница, а у Олега – половина рати пешая.
   – Нет, Лихарь, не в этом дело, – покачал головой Драгутин. – Я послал дозорных навстречу киевлянам, прежде чем вывести варунцев в поле. Олег был уже почти рядом с крепостью.
   – Может, твои люди ошиблись?
   – Я им верю, боготур. Да и мудрено перепутать киевлян с радимичами.
   – Значит, князь Олег выжидал удобный случай.
   – Вот именно, – усмехнулся Данбор. – Выжидал. Если бы не Ингер, то он дождался бы нашей гибели. Скверно, Лихарь, когда приходится опасаться не только врагов, но и союзников.
   Данбор поморщился от боли в плече и, махнув в сторону боготура здоровой рукой, откинулся на ложе.
   Лихарь вышел от русаланского князя встревоженным и потрясенным. Конечно, Данбор мог и заблуждаться, но так или иначе задержка князя Олега стоила многим варунцам жизни. Князь Русалании уцелел чудом. И этим чудом для него был Ингер Рерик. Выходит, мешал чем-то Данбор князю Олегу?
   Ганша Зара смотрела на Лихаря заплаканными глазами – не хотела смиряться со своей участью. В боготуре со дня похищения она видела только своего врага, которому уже успела посулить все кары небесные. Своевольная дочка у Ратмира. Может быть, совесть замучила бы Лихаря за то, что, поддавшись страсти, поломал он чужую жизнь, но теперь об этом можно было уже не думать. Благо он сотворил для Зары, а не зло, ибо муж ее отныне не просто враг, а кровник всем русам и славянам от мала до велика.
   – Не хотел бы я огорчать тебя, Зара, но сказать придется, – осторожно начал Лихарь, присаживаясь на сундук, расписанный красными петухами. – Угры вошли в крепости Лука, Басара и Сарада. Их приняли там как союзников. Ночью они перебили всех, а потом разрушили города и станицы в округе, истребив и старых и малых.
   – Ты лжешь, Лихарь, – вскинулась Зара. – Ты… А как же моя мать? Мой брат? И где мой отец?
   – Не знаю. Что знал, то сказал.
   – И что же теперь?
   – Теперь кудесники объявят угров нашими кровными врагами, и горе будет тем, кто поднесет им хотя бы каплю воды.
   Зара плакала долго, а боготур сидел, смотрел на нее и молчал. Дочь Ратмира была далеко не глупой женщиной и, надо полагать, уже и без слов Лихаря поняла, что угр Арпад использовал ее, чтобы втереться в доверие к русам. Ему это удалось, а сам Ратмир, похоже, слишком поздно понял, какую змею пригрел на груди.
   – Ты должен вернуть мне дочь, боготур!
   – Она не только твоя дочь, она дочь врага всего славянского мира. Подумай о том, какая судьба ждет ее здесь. Русы женщинам не мстят, но и руку помощи ей никто не протянет.
   – Я тебя прошу…
   – Я сделаю все, что смогу, Зара, и обещаю, что эту горькую чашу мы будем пить вместе.
   Отца Лихарь с первого взгляда не узнал. Кудеснику Драгутину шел семьдесят пятый год. Еще вчера стан его был прям, а синие насмешливые глаза молодо смотрели на мир. Казалось, ничто не сможет сломить старого викинга, сумевшего угадать волю богов. Но сейчас перед Лихарем сидел согбенный старик и тупо смотрел в стол.
   – Не надо было этого делать, – вдруг глухо произнес он. – Ноша богов не под силу людям. А она не поняла этого.
   – Кто она? – осмелился спросить Лихарь.
   – Милица. Она считала, что ее Богдан рожден для великих дел, а он не прошел даже первого испытания, выпавшего на его долю. Слишком долго она его опекала.
   – И что будет теперь? – глухо спросил Лихарь.
   – Богдан осужден богами. Кудесница Милица сама приведет приговор в исполнение. Ты поедешь с ней.
   – Но почему я?
   – Потому что это дело нельзя доверить чужим, – твердо сказал Драгутин и впервые глянул на сына полными боли глазами.
 
   Радимицкая земля словно бы притихла в ожидании гнева богов. В том, что он непременно последует, не сомневался почти никто. Преступление князя, поднявшего руку на кровных родовичей, потрясло всех. Конечно, и раньше случались ссоры между великими и удельными князьями, иной раз и до крови дело доходило. Но чтобы вот так прийти к людям гостем, а потом врасплох напасть на них – такого случая в радимицких землях никто не помнил.
   Здесь строго блюли обычай, доставшийся от щуров, – гость от бога. Люб он тебе или не люб, а прими его с честью. За обиду, нанесенную гостю, карали жестоко, но и с гостей требовали уважения к хозяевам. Уж если идешь в чужую землю или в чужой дом, то иди с чистыми помыслами. И коли не люб тебе хозяин и его домочадцы, так ты им об этом скажи до порога.
   А князь Богдан не только в дом вошел со змеиной ухмылкой на устах и злобой в сердце, но еще и чарку поднял во здравие людей, которым готовил погибель. Такое глумление над богами и людьми трудно было понять и простить не только простым радимичам, но и ближникам князя.
   Видимо, поэтому боярин Путимир долго мялся на пороге терема кудесника Драгутина, не решаясь войти. Однако, узнав у челядинов, что самого кудесника в доме нет, он все-таки толкнул тяжелую дверь. У боярина Путимира не было другого выхода. Он ждал расправы со дня на день, а волхвы медлили, доводя тем самым тестя великого князя до умопомрачения. И не столько даже за себя боялся Путимир, сколько за дочь и внука, рожденного от Богдана.
   Младший сын кудесника Драгутина славился среди радимичей легким и веселым нравом, а потому и говорить с ним Путимиру было проще. Да и годами Лихарь был вдвое моложе боярина, глядишь, и уважит чужие седины.
   Заздравной чаши хозяин гостю не поднес, но к столу все-таки пригласил. Путимир осторожно присел на край лавки и сочувственно вздохнул.
   – Зачем пришел, боярин? – спросил Лихарь.
   – Вроде и вины на мне нет, а все одно виноват, – начал с главного Путимир. – Вот и пришел сказать об этом кудеснику Драгутину.
   – Кудесник в отъезде.
   – Тогда я у тебя спрошу, боготур, что будет с моей дочерью, внуком и всей нашей землей?
   – С твоей дочери спрос невелик, – холодно отозвался Лихарь. – С младенца – тем более. Но радимицким князем ему не быть. Так приговорили все волхвы славянских богов. Что касается нашей земли, то отныне она под рукой великого князя Нигера, а удельником в Славутиче он посадил меня. Если не справлюсь, то он пришлет другого. Так-то вот, боярин. Скажи старейшинам, чтоб не держали камень за пазухой, – себе дороже обойдется. Раньше думать надо было о родной земле, когда подталкивали Богдана против князя Яромира.
   – Не подталкивали мы его, – возразил Путимир. – О тебе, боготур Лихарь, шла речь на том совете. Врать не буду, я тоже против тебя говорил.
   – Наслышан, – махнул рукой Лихарь. – Теперь это уже не важно. Но запомни, Путимир, и других предупреди, что хулы против великого князя Ингера я не потерплю. Неслухов буду карать твердой рукой. А о дочери твоей так скажу, боярин. Выдай ты ее замуж за хорошего человека, куда-нибудь подальше от радимицкой стороны. Пусть ее новый муж станет отцом твоему внуку. Так будет лучше и для тебя, и для дочери твоей, и для младенца.
   Путимир вздохнул с облегчением и с готовностью кивнул. Все пока оборачивалось даже лучше, чем он рассчитывал. Похоже, князь Олег решил взять с радимичей за вину не кровью, а златом да серебром, что, конечно, накладно для мошны, но терпимо. Тут важно удержать горячие головы от немедленного бунта, а там жизнь покажет, насколько тверда рука великого киевского князя.
   – А велик ли выход с нашей земли? – спросил на всякий случай Путимир.
   – Сколько хазарам платили, столько будем и великому князю платить, – твердо сказал Лихарь.
   – А что беки на это скажут?
   – Забудь, – махнул рукой Лихарь. – Ныне наш каган в Киеве, а не в Итиле.
   – Оно и правильно, – с готовностью поддакнул Путимир. – С Киевом мы одного корня и одной правды, а хазарские ганы нам по вере чужие.
   – Здраво рассуждаешь, боярин, – усмехнулся Лихарь. – Что же ты с Богданом так оплошал, неужели не понимал, чем обернется для радимицкой земли его безумный поход в Торусин?
   – Так ведь догадался я, – горячо зашипел Путимир. – Но уже в послед его рати. Послал было боярина Вячеслава, чтобы остановить безумца, так Богдан ему голову снес и даже не охнул. Оставил безутешной вдову и четырех чад.
   – Ладно, боярин. Если и есть за тобой вина, то непреднамеренная, и спроса с тебя не будет. Так решили волхвы. Я покидаю Славутич на несколько месяцев. Вы с боярином Изяславом останетесь. За вами суд и сбор дани для киевского князя. Кроме того, мы должны выставить пять тысяч ратников, но это уже забота боготура Избора. Все, боярин Путимир, недосуг мне сейчас с тобой лясы точить. Я кудесницу Милицу жду.
   Путимир с готовностью поднялся с лавки, быстро поклонился четырем углам и скользнул за порог. С души боярина словно огромная глыба упала, и если восходил он на это крыльцо столетним старцем, то сбегал с него едва ли не отроком. Вот ведь как все повернулось. Вчера еще он готовился к скорой смерти, а ныне впору жертву богам приносить на долгую и счастливую жизнь.
   В воротах боярин Путимир едва не столкнулся с кудесницей Милицей, но вовремя успел метнуться за угол и припасть похолодевшей спиной к стене амбара. В первое мгновение он сам не понял, почему же так испугался, и лишь много позже до него дошло, что поразили его глаза Милицы, темные и страшные, почти мертвые, из которых рвался наружу навий мир.
 
   Князь Богдан обжился в Сугдее, свыкся с местными порядками и уже без трепета душевного смотрел на безумства княжича Андриана, а порой и сам участвовал в них. Оно хоть и срамно, и не по чину, но телу приятно. Вот только голова стала побаливать с похмелья по утрам, а привычного в таких случаях огуречного рассола во всей хазарской Сугдее было не сыскать, хотя на местном торгу чего только не было.
   Таких плодов князь прежде в глаза не видел, а про иные полагал, что растут они лишь в стране света, а уж никак не на нашей грешной земле. Подобными гроздьями славянские мазилки любили украшать стены княжьих и боярских палат. В детстве Богдан любил их разглядывать и даже пробовал отковырнуть одну ягодку пальцем, но вкусить сочный виноград ему довелось только здесь, в Сугдее. По словам гана Кончака, именно из этих ягод крымчане и делали свое на редкость вкусное и хмельное вино. Были здесь, к слову сказать, и огурцы, но засолить их почему-то никто не догадался, к великому сокрушению князя Богдана.
   – Вставай, родович, – поднял с лавки Богдана ган Кончак. – Ромейская рать вошла в город. Бек Песах зовет нас для совета.
   Ну наконец-то! Богдан, несмотря на тяжесть в голове, мигом подхватился на ноги. Поход на Киев, о котором столько говорили хазары и тмутараканцы, похоже, становился явью.
   – А угры подошли? – спросил у скифа Богдан, натягивая с помощью челядинов кафтан на широкие плечи.
   – Угры уже в низовьях Днепра, – пояснил Кончак. – Самое время и нам выступить им на помощь. Поздравляю, князь Богдан. Через месяц-другой ты станешь великим князем в Киеве.
   Честь, конечно, немалая, но Богдана в Киев влекла вовсе не жажда власти. Киевский стол станет для него лишь знаком благоволения нового бога и полным прощением греха, совершенного на земле радимичей. Конечно, война – это кровь, но славянам она принесет избавление от тяжкого заблуждения, обрекающего их души на вечные муки в аду. Об этом Богдану сказал отец Нестор, совсем недавно прибывший в Сугдею, чтобы вдохнуть уверенность в новообращенного князя. По словам Нестора, ему выпало великое счастье стать крестителем всей Руси, всех славянских племен, пребывающих ныне во тьме язычества. За этот духовный подвиг Богдану простятся все прошлые большие и малые грехи.
   – Готов ли ты взвалить на себя столь тяжкую ношу, сын мой? – спросил у князя Нестор.
   – Готов, – твердо ответил князь, чувствуя, как нисходит на него просветление, и видя, как ободряюще смотрят на него с иконы глаза святого Власия, имя которого он принял при крещении.
   – Быть по сему, – с облегчением вздохнул ромей.
   В доме, где остановился бек Песах, Богдан встретил не только тмутараканских воевод, хазарских беков и ганов, но и самоуверенных ромейских полководцев, поглядывающих на варваров сверху вниз. Здесь же был и ган Арпад, старый знакомец радимицкого князя. Угр выглядел смурным и на любезное приветствие Богдана ответил лишь сухим кивком головы.
   Радимичи решили, что, одержав ряд побед над русаланами, северцами и печенегами, угры слишком много о себе возомнили и пришла пора ставить их на место. Похоже, того же мнения придерживался и бек Песах, во всяком случае, место, которое он отвел гану Арпаду за столом, Богдан не назвал бы почетным. Зато сам князь был посажен одесную бека Песаха, княжич Андриан, страдающий с глубокого похмелья и еще окончательно не протрезвевший, сел ошую.
   – Выступаем на рассвете тремя колоннами, – сказал Песах. – Первую поведет епарх Григориус, вторую – ган Кончак, третью – бек Моше. С уграми гана Курсана встречаемся у днепровских порогов. Цель похода – Киев. Далее – Смоленск и Новгород. Вопросы есть?
   – У меня есть вопросы, – поднялся с места ган Арпад. – Что получат угры за пролитую кровь?
   – Вам достанутся земли, ныне занятые печенегами.
   – А печенегов куда денем? – удивился княжич Андриан, хлопая белесыми ресницами.
   – Они уйдут.
   – Куда?
   – В землю, – твердо сказал бек Песах. – Такова воля каган-бека Вениамина.
   Ган Кончак вопросительно глянул на князя Богдана, словно ждал, что тот выскажется в защиту племени, обреченного беками на истребление, но тот в ответ лишь плечами пожал. С какой же стати будущему киевскому князю хлопотать о печенегах, которые занозой засели близ славянских земель и успели досадить очень многим племенам? Кому нужны такие соседи, скажите на милость? Конечно, угры тоже не подарок, но не исключено, что придет и их черед. Особенно если ган Арпад будет столь же злобно косить глазами в сторону первого ближника всесильного каган-бека Вениамина.
   – Напоминаю всем еще раз о законе кагана Обадии. Воин, бежавший с поля битвы, будет убит, несмотря на былые заслуги и высокое положение. У меня все.
 
   Богдан выходил из дома, отведенного беку Песаху, умиротворенным. Кстати, этот дом принадлежал какому-то торговцу средний руки и не поражал взгляд ни внешним видом, ни внутренним убранством. Да и находился он не в самом удобном для проживания знатного лица месте. Неподалеку был шумный торг, а прямо от задворок начинался Рыбный конец, едва ли не самая дурно пахнущая улица в Сугдее.
   Почему именно этот дом так поглянулся хазарскому воеводе, Богдан не понял и обратился за разъяснениями к всезнающему гану Кончаку.
   – Не все золото, что блестит, – усмехнулся скиф. – Для бека Песаха безопасность дороже удобства. Дом этот принадлежит его соплеменнику и единоверцу, на чад и челядинов которого он может положиться.
   – Так ведь Сугдея – спокойный город, – удивился Богдан.
   – Это верно, – кивнул Кончак. – Но для того чтобы подсыпать яд в кубок, не надо устраивать мятеж.
   Князь Богдан вдруг замер, словно парализованный, и лишь его глаза продолжали неотрывно смотреть на дорогу, по которой шла босая женщина в черном платье. Седые волосы старухи не были убраны под платок, как это предписывал обычай, а свободно развевались при ходьбе, почти закрывая ее лицо. Кончак увидел только глаза незнакомки, но и этого оказалось достаточно, чтобы у него язык прирос к нёбу. Скиф сумел только промычать нечто неразборчиво, пытаясь привлечь внимание отставших мечников.
   Зато воевода Звенимир, застывший рядом, сумел задать старухе вопрос голосом, дрожащим от напряжения:
   – Кого ты оплакиваешь, женщина?
   – Я оплакиваю сына, воевода, – отозвалась старуха. – Он стоит ошую от тебя.
   Звенимир отшатнулся и вцепился пальцами в плечо князя Богдана, словно пытался помешать князю сделать последний роковой шаг. Но тот все-таки качнулся вперед, чтобы принять из рук женщины серебряную чашу.
   – Пей, Богдан, – глухо проговорила старуха. – Пей, мальчик. Ты заблудился в мире этом, и я сама найду для тебя дорогу в мире том.
   Князь припал к чаше жадными губами и тут же рухнул на землю, словно дерево, подрубленное безжалостным топором, а следом на сугдейскую мостовую медленно опустилась старуха, схватив при этом за руку мертвого Богдана.
   – Кто она такая? – спросил опомнившийся ган Кончак, с трудом шевеля непослушным языком.
   – Кудесница Милица, – тихо отозвался Звенимир. – Вот оно, возмездие старых богов.
   Подоспевшие мечники попытались было вырвать мертвого князя из рук матери, но, к ужасу Кончака и Звенимира, сделать это им не удалось. В горячке дружинник Дергач схватился было за меч, чтобы отрубить цепкие пальцы, но воевода Звенимир так страшно крикнул ему «не сметь!», что несчастный в ужасе отпрыгнул в сторону.
   Богдана и Милицу погрузили в подвернувшуюся телегу, и печальная процессия медленно двинулась к роскошному дворцу, который несчастный князь выбрал для проживания. Ган Кончак, оглушенный происходящим, все-таки нашел в себе силы, чтобы позвать на помощь отца Нестора. Ромей был бледен, без конца осенял крестом и себя, и окруживших его мечников, но и он не сумел разжать руку матери и отделить ее тем самым от сына.
   – Ведьма, – прошептал он посеревшими от страха губами.
   – Оставьте их, – попросил воевода Звенимир дрогнувшим голосом. – Она не отдаст его вам.
   Отец Нестор недолго постоял над умершим князем, шепча молитвы, а потом тихо удалился. Мечники рассыпались по углам, а ган с воеводой, потрясенные пережитым, припали к кувшину с вином, жадно глотая кисловатую жидкость, которая и привела их в чувство. Во всяком случае, ган Кончак обрел возможность рассуждать здраво.
   – Яд, – сказал он почти с полной уверенностью.
   – Наверное, – эхом отозвался Звенимир.
   После чего они надолго замолчали, каждый по-своему переживая случившееся. Из пьяного полузабытья их вывел мечник Дергач, ночным видением возникший на пороге.
   – Их нет, – тихо произнес он.
   – Кого нет? – нахмурился очнувшийся Кончак.
   – Князь Богдан и его мать Милица исчезли.
   – Куда исчезли? – вскочил на ноги скиф. – Ты в своем уме?
   Однако Дергач оказался прав, в чем ган и воевода смогли убедиться собственными глазами. Широкое ложе, на которое мечники уложили покойных, опустело. Лишь на покрывале четко угадывались отпечатки их тел. Звенимир страшно закричал, обхватив руками голову, затопал в беспамятстве ногами, а потом рухнул на половицы и застыл в неподвижности. Кончак в ужасе метнулся из страшной ложницы, а за его спиной стучали сапоги Дергача и слышались крики мечников, вконец обезумевших от страха.

Глава 11
ПЕЧЕНЕГИ

   Угры вторглись в земли печенегов на исходе лета. Печенежская рать, собранная наспех, была разбита наголову в первом же сражении и рассеялась по степи. Ган Талак, поставленный родовыми старейшинами во главе племенного ополчения, потерял в этой кровопролитной битве не только добрую половину своего тридцатитысячного войска, но и надежду. Угры превосходили печенегов не только числом, но и качеством вооружения. На берегах Днепра повторилась трагедия, уже случившаяся однажды на берегах Волги. Разница была только в том, что печенегам теперь отступать было некуда. Их роды, вытесненные со своих кочевок, смешались в объятый ужасом клубок из человеческой плоти и блеющих животных.
   Угры не щадили никого, убивая мужчин, женщин, детей и стариков. Скот они тоже резали без разбора, отлично зная, что без него кочевникам не выжить в этом негостеприимном мире. Люди и животные лежали вперемешку на земле, опозоренной чужим вторжением, на радость воронью, слетевшемуся на пир смерти.
   Отдельные ватажки угров тревожили остатки печенежского ополчения, прикрывающего отход женщин и детей в славянские земли, где их ждала участь, быть может, еще более горькая, чем та, что постигла их убитых сородичей. Славянским земледельцам не за что было любить кочевников, не раз врывавшихся в их города и веси с громким боевым кличем. И ган Талак не только оглядывался назад на неотвратимо приближающихся угров, но и с тревогой посматривал вперед, где у реки, преграждающей путь отступающим печенегам, вырастала словно из-под земли чужая рать, скорее всего славянская.