Страница:
— Пожалуй, я пойду вперед, посмотрю, а вы пока подождите здесь.
— Вот так один и пойдете?
— Я думаю, особой опасности нет. Везде столько беженцев… думаю, это не очень опасно. Лучше я пойду и посмотрю, а то поедем — и вдруг в нас начнут стрелять.
— Дело говорит, — сказал водитель. — Если тут и впрямь засели фрицы, на этот раз можно и не выскочить.
Минуту-другую они это обсуждали. Дороги другой нет, надо либо пересечь город напрямик, либо вернуться на десять миль в сторону Монтаржи.
— А это тоже не сахар, — сказал капрал. — Скорей всего фрицы идут за нами по пятам, вот мы на них и наскочим. — Он помедлил в нерешимости и наконец сказал: — Ладно, приятель, суньтесь туда, поглядите, как и что. Если все в порядке, подайте знак. Махните чем-нибудь, мол, можно ехать.
— Мне придется взять детей с собой, — сказал старик.
— Тьфу, пропасть! Не торчать же мне тут до ночи, приятель.
— Я не могу разлучаться с детьми, — пояснил старик. — Понимаете ли, они на моем попечении. Вот как у вас токарный станок.
Водитель расхохотался.
— Здорово сказано, капрал! Это как у нас с Гербертом!
— Ладно, — буркнул капрал. — Только поживей.
Старик вылез из машины, одного за другим снял детей на пыльную, пустынную, раскаленную солнцем дорогу. И двинулся с ними к городу, ведя двух малышей за руки, и с беспокойством думал, что, если теперь надо будет расстаться с грузовиком, он неизбежно потеряет и коляску. Он торопился изо всех сил, но в город они вошли только через двадцать минут.
Немцев не было видно. Похоже, и все жители покинули городок; только из-за занавесок или приотворенных дверей лавчонок украдкой поглядели на проходящего Хоуарда две-три дряхлые старухи. В канаве у дороги, ведущей на север, жевал какую-то дрянь грязный, оборванный ребенок в одной рубашонке, даже не разобрать, мальчик или девочка. В нескольких шагах дальше на дороге валялась наполовину оттащенная с мостовой дохлая лошадь, вздувшаяся и смрадная. Эту падаль рвала собака.
Грязный, убогий городишко этот показался Хоуарду отвратительным. Он окликнул старуху, которая выглянула из дверей:
— Есть здесь немцы?
— Они идут с севера, — дребезжащим голосом отозвалась старуха. — Будут всех насиловать, потом застрелят.
Хоуарду ответ показался бессмысленным.
— А вы уже видели в городе хоть одного немца? — спросил он.
— Вот один.
Старик вздрогнул, оглянулся.
— Где?
— Вон. — Иссохшей трясущейся рукой она показала на ребенка в канаве.
— Это?
Старуха, должно быть, помешалась от страха перед захватчиками.
— Он говорит только по-немецки. Он из шпионской семьи. — Старуха вцепилась в руку Хоуарда, она, видно, совсем выжила из ума. — Кинь в него камнем, прогони его, — потребовала она. — Надо прогнать, не то он приведет ко мне в дом немцев.
Хоуард стряхнул ее руку.
— Были здесь немецкие солдаты?
Вместо ответа старуха принялась визгливо осыпать ужасающими проклятиями ребенка в канаве. Ребенок — наверно, мальчик, решил Хоуард, — поднял голову и посмотрел на нее с младенчески откровенным презрением. Потом опять взялся за свою омерзительную еду.
От старой ведьмы больше ничего не удалось добиться; ясно одно: немцев в городе нет. Хоуард пошел было прочь, но тут что-то загремело — большой камень прокатился по мостовой возле «немецкого шпиона». Ребенок отбежал с полсотни шагов и опять присел на обочине.
Старик возмутился, но у него были другие заботы.
— Присмотри пока за детьми, — сказал он Розе. — Не позволяй им никуда отходить и ни с кем говорить.
И он заторопился назад по дороге, по которой они вошли в Питивье. Шагов через триста он увидел на краю дороги полумилей дальше знакомый грузовик. Он помахал шляпой, и машина двинулась к нему; тогда он повернулся и пошел назад к тому месту, где оставил детей.
Машина нагнала его близ перекрестка посреди города. Из кабины высунулся капрал.
— Найдется здесь горючее, как по-вашему?
— Не знаю. Не стоило бы надолго здесь задерживаться.
— Это верно, — проворчал шофер. — Надо выбираться отсюда. По мне, городишко выглядит неважно.
— Заправиться-то надо.
— Галлонов пять еще осталось. Хватит до Анжервиля.
— Ладно. — Капрал обратился к Хоуарду: — Сажайте ребятню в кузов и поехали.
Хоуард оглянулся. На том месте, где он оставил детей, никого не было; он осмотрелся — вот они, дальше на дороге, стоят возле «немецкого шпиона», а тот горько, жалобно плачет.
— Роза! — крикнул Хоуард. — Иди сюда. Приведи детей.
— Il est blesse![54] — тоненько закричала она в ответ.
— Иди сюда! — опять крикнул Хоуард. Дети смотрели на него, но не трогались с места. Он поспешил к ним. — Почему вы не идете, когда я вас зову?
Роза повернулась к нему, вся красная от негодования.
— В него бросили камнем и ушибли. Я сама видела. Нехорошо так делать.
Да, сзади по шее ребенка на грязные лохмотья стекала липкая струйка крови. Внезапное отвращение к этому городишке охватило старика. Он достал носовой платок и промокнул рану.
— Нехорошо бросаться камнями, мсье, а еще взрослая женщина, — сказала Роза. — Это скверное, дрянное место, раз тут так поступают.
— Возьмем его с собой, мистер Хоуард, — сказал Ронни. — Пускай он сядет с другого конца на мешок Берта, возле электромотора.
— Он здешний, — ответил старик. — Мы не можем увезти его отсюда.
Но при этом подумал, что милосерднее взять ребенка с собой.
— Совсем он не здешний, — возразила Роза. — Он здесь только два дня. Так сказала та женщина.
Позади раздались торопливые тяжелые шаги и голос капрала:
— Да скоро вы, черт возьми?
Хоуард обернулся к нему.
— В ребенка бросают камнями, — и он показал рану на шее мальчика.
— Кто бросает камнями?
— Здешние жители. Они думают, что он немецкий шпион.
— Кто, этот? — изумился капрал. — Да ему лет семь, не больше.
— Я видел, кто его ранил, — вмешался Ронни. — Женщина вон из того дома. Бросила камень и попала в него.
— Чертова кукла, — сказал капрал и обернулся к Хоуарду. — Надо двигать, да поживей.
— Понимаю… — старик колебался. — Что же делать? Оставить его в этом дрянном городишке? Или взять с собой?
— Возьмем, если хотите. Он много не нашпионит.
Старик наклонился к мальчику.
— Хочешь поехать с нами? — спросил он по-французски.
Мальчик ответил что-то на другом языке.
— Sprechen Sie deutsch?[55] — спросил Хоуард. Больше он сейчас ни слова не помнил по-немецки и ответа не получил.
Он выпрямился, угнетенный свалившейся на него новой заботой.
— Возьмем его, — сказал он негромко. — Если оставить его здесь, его скорее всего убьют.
— Если мы сейчас же не двинемся, явятся фрицы и перебьют нас всех, — заметил капрал.
Хоуард подхватил «шпиона», тот молча покорился; они поспешили к грузовику. От ребенка скверно пахло, он был явно вшивый; старик отвернулся, его чуть не стошнило. Может быть, в Анжервиле есть монахини, которые позаботятся об этом найденыше. Пожалуй и Пьера можно будет им отдать, хотя Пьер почти не доставляет хлопот.
Детей усадили в машину; старик взобрался следом, капрал сел рядом с шофером. Огромный грузовик пересек дорогу, ведущую прочь от Парижа, и двинулся к Анжервилю, до которого оставалось семнадцать миль.
— Если не заправимся в Анжервиле, здорово сядем в лужу, — сказал водитель.
В машине старик, окруженный детьми, скорчился у «Герберта» и вытащил клейкую плитку шоколада. Он отломил пять кусочков; едва «немецкий шпион» понял, что это такое, он протянул перепачканную руку и что-то пробормотал. Жадно съел свою долю и снова протянул руку.
— Подожди немного. — Хоуард раздал шоколад остальным детям.
— Merci, monsieur, — прошептал Пьер.
Роза наклонилась к нему:
— Съешь после ужина, Пьер? Попросим мсье дать тебе шоколадку после ужина, да?
— Только в воскресенье, — прошептал малыш. — В воскресенье мне можно шоколад после ужина. Сегодня воскресенье?
— Я не помню, какой сегодня день, — сказал Хоуард. — Но, я думаю, твоя мама сегодня позволила бы тебе съесть шоколад после ужина. Я отложу его для тебя на вечер.
Он пошарил вокруг, достал одну из купленных утром больших твердых галет, не без труда разломил пополам и протянул половину несчастному замарашке. Мальчуган взял галету и с жадностью стал грызть ее.
— Да разве так едят? — сердито сказала Роза. — Ты хуже поросенка, да, хуже поросенка. И хоть бы спасибо сказал.
Мальчик посмотрел растерянно, не понимая, за что его бранят.
— Ты что, совсем не умеешь себя вести? — продолжала Роза. — Надо сказать так: je vous remercie, monsieur, — с поклоном обратилась она к Хоуарду.
Французская речь не дошла до мальчика, но движения нельзя было не понять. Он явно смутился.
— Dank, mijnheer, — пробормотал он. — Dank u wel.[56]
Хоуард в недоумении поднял брови. Мальчик говорит на каком-то северном языке, но не по-немецки. Может быть, это фламандский, валлонский или даже голландский. Разница невелика, все равно он, Хоуард, не знает ни слова ни на одном из них.
Машина шла быстро, после полудня стало еще жарче. Окошко в кабину водителя было открыто; порой старик наклонялся и из-за спин водителя и капрала смотрел вперед. Дорога была подозрительно пуста. Обогнали всего лишь нескольких беженцев, редко-редко проезжала по своим обычным делам крестьянская повозка. Солдат не видно, и ничего похожего на людской поток, каким запружено было шоссе между Жуаньи и Монтаржи. Казалось, вся округа опустела, будто вымерла.
За три мили до Анжервиля капрал обернулся и в окошко сказал Хоуарду:
— Подъезжаем к городу. Надо тут добыть горючее, не то нам крышка.
— Если вы увидите кого-нибудь на дороге, я у них спрошу, где тут интендантская база.
— Ладно.
Через несколько минут подъехали к одинокой ферме. Рядом стояла машина и какой-то человек переносил из нее во двор мешки с зерном или сеном.
— Остановитесь, — сказал старик водителю, — сейчас я у него спрошу.
Шофер подвел грузовик к обочине и тотчас выключил мотор, экономя каждую каплю бензина.
— Только с баллон осталось, — сказал он. — Этого ненадолго хватит.
Хоуард вылез и пошел назад, к ферме. Хозяин, человек немолодой, лет пятидесяти, без воротничка, уже шел к их грузовику.
— Нам нужен бензин, — сказал ему Хоуард. — В Анжервиле, наверно, есть интендантская база для военного транспорта?
Тот уставился на него во все глаза.
— В Анжервиле немцы.
Короткое молчание. Старый англичанин смотрел во двор фермы, там рылась в навозе тощая свинья, копались в пыли щуплые куры. Итак, сеть вокруг него затягивается.
— Давно они здесь? — спросил он негромко.
— С утра, спозаранку. Пришли с севера.
Что тут скажешь.
— У вас нет бензина? Я куплю все, сколько у вас есть, по любой цене.
Глаза крестьянина вспыхнули.
— Сто франков литр.
— Сколько у вас есть?
Тот посмотрел на стрелку указателя на треснувшей приборной доске.
— Семь литров. Семьсот франков.
Неполных полтора галлона, с этим десятитонный «лейланд» далеко не уйдет. Хоуард вернулся к капралу.
— К сожалению, новости неважные, — сказал он. — В Анжервиле немцы.
Помолчали.
— Черт подери совсем, — сказал наконец капрал. Сказал очень тихо, словно разом безмерно устал. — И много их тут?
Хоуард окликнул крестьянина и спросил его об этом. Потом сказал:
— Он говорит, полк. Вероятно, он имеет в виду — около тысячи.
— И пришли, видно, с севера, — сказал водитель.
Прибавить было нечего. Старик объяснил, как обстоит дело с бензином.
— От этого толку чуть, — сказал капрал. — С тем, что у нас есть, хватит миль на десять, не больше. — И обернулся к водителю. — Давай карту, чтоб ей…
Они склонились над картой; Хоуард поднялся в кабину и тоже стал ее изучать. Между, ними и городом никакого объезда, и позади по крайней мере на семь миль ни одного поворота к югу.
— Все так, — сказал шофер. — Пока мы сюда ехали, я с этой стороны ни одной дороги не видал.
— А если повернем обратно, напоремся на фрицев, — спокойно сказал капрал. — Они ж следом идут, из той гнусной дыры. Ну где старикан подцепил оборвыша, шпиона этого.
— Все так, — сказал шофер.
— Покурить есть? — спросил капрал.
Шофер достал сигарету; капрал закурил, выпустил длинную струю дыма.
— Что ж, — сказал он. — Стало быть, крышка.
Старик и водитель промолчали.
— Я хотел доставить домой Большого Герберта, — сказал капрал. — Хотел привезти в целости и сохранности, сроду ничего так не хотел. — Он повернулся к Хоуарду. — Верно вам говорю. Да вот не вышло.
— Очень вам сочувствую, — мягко сказал старик.
Тот встряхнулся.
— Не всегда оно выходит, чего больше всего хочется… Э, да что толковать, раз не судьба.
И спрыгнул из кабины на дорогу.
— Что вы намерены делать? — спросил Хоуард.
— Сейчас покажу. — Он подвел старика к борту огромной машины, примерно к середине. Со стороны шасси торчала маленькая ярко-красная рукоятка. — Я намерен дернуть вот эту штуковину и дать стрекача.
— Тут взрывчатка, — пояснил из-за плеча Хоуарда водитель. — Дернешь рукоять — и все разнесет к чертям.
— Ну, пошли, — сказал капрал. — Выгружайте ребятню. Я и рад бы еще малость вас подвезти, приятель, да не получается.
— А сами вы что станете делать? — спросил Хоуард.
— Потопаем к югу, может, и обгоним фрицев. — Капрал замялся. — С вами ничего не случится, — сказал он чуть смущенно. — При вас детишки, вас не тронут.
— С нами ничего не случится, — повторил старик. — За нас не беспокойтесь. А вам надо вернуться на родину, чтобы воевать дальше.
— Первым долгом надо удрать от фрицев.
Они сняли детей на дорогу; потом стащили с крыши «лейланда» коляску. Хоуард собрал свои скудные пожитки, погрузил в коляску, записал адрес капрала в Англии и дал ему свой.
Больше тянуть было незачем.
— Счастливо, приятель, — сказал капрал. — Когда-нибудь увидимся.
— Счастливо, — отозвался старик.
Он собрал детей и медленно двинулся с ними по дороге к Анжервилю. Немножко поспорили из-за того, кому везти коляску, кончилось тем, что повезла Шейла, а Ронни советом и делом ей помогал. Роза шла рядом с ними и вела за руку Пьера; грязный маленький иностранец в нелепом балахоне плелся позади. Где-то как-то придется его вымыть, уныло подумал Хоуард. Мало того, что он грязный и вшивый, на шее сзади и на рваной рубахе запеклась кровь из раны.
Шли, как всегда, медленно. Порой Хоуард оглядывался на недавних попутчиков, они хлопотали подле грузовика, должно быть, отбирали самое необходимое из своего снаряжения. Потом один, водитель, с узелком в руках зашагал через поле к югу. Другой, согнувшись, что-то делал у машины.
Но вот он выпрямился и кинулся прочь от дороги вслед за водителем. Он бежал неуклюже, спотыкался; пробежал шагов триста, и тут прогремел взрыв.
Из машины вырвалось пламя. В воздух взлетели обломки и посыпались на дорогу и в поле; потом громадная машина как-то осела. Показался первый язычок огня, и вся она запылала.
— Ого! — сказал Ронни. — Он взорвался, мистер Хоуард?
— Он сам взорвался, мистер Хоуард? — подхватила Шейла.
— Да, — хмуро сказал старик. — Так получилось. — Над дорогой поднялся столб густого черного дыма. Хоуард отвернулся. — Не думайте больше об этом.
Впереди, в двух милях, уже виднелись крыши Анжервиля. Да, сеть вокруг него затянулась. С тяжелым сердцем вел он детей к городу.
— Вот так один и пойдете?
— Я думаю, особой опасности нет. Везде столько беженцев… думаю, это не очень опасно. Лучше я пойду и посмотрю, а то поедем — и вдруг в нас начнут стрелять.
— Дело говорит, — сказал водитель. — Если тут и впрямь засели фрицы, на этот раз можно и не выскочить.
Минуту-другую они это обсуждали. Дороги другой нет, надо либо пересечь город напрямик, либо вернуться на десять миль в сторону Монтаржи.
— А это тоже не сахар, — сказал капрал. — Скорей всего фрицы идут за нами по пятам, вот мы на них и наскочим. — Он помедлил в нерешимости и наконец сказал: — Ладно, приятель, суньтесь туда, поглядите, как и что. Если все в порядке, подайте знак. Махните чем-нибудь, мол, можно ехать.
— Мне придется взять детей с собой, — сказал старик.
— Тьфу, пропасть! Не торчать же мне тут до ночи, приятель.
— Я не могу разлучаться с детьми, — пояснил старик. — Понимаете ли, они на моем попечении. Вот как у вас токарный станок.
Водитель расхохотался.
— Здорово сказано, капрал! Это как у нас с Гербертом!
— Ладно, — буркнул капрал. — Только поживей.
Старик вылез из машины, одного за другим снял детей на пыльную, пустынную, раскаленную солнцем дорогу. И двинулся с ними к городу, ведя двух малышей за руки, и с беспокойством думал, что, если теперь надо будет расстаться с грузовиком, он неизбежно потеряет и коляску. Он торопился изо всех сил, но в город они вошли только через двадцать минут.
Немцев не было видно. Похоже, и все жители покинули городок; только из-за занавесок или приотворенных дверей лавчонок украдкой поглядели на проходящего Хоуарда две-три дряхлые старухи. В канаве у дороги, ведущей на север, жевал какую-то дрянь грязный, оборванный ребенок в одной рубашонке, даже не разобрать, мальчик или девочка. В нескольких шагах дальше на дороге валялась наполовину оттащенная с мостовой дохлая лошадь, вздувшаяся и смрадная. Эту падаль рвала собака.
Грязный, убогий городишко этот показался Хоуарду отвратительным. Он окликнул старуху, которая выглянула из дверей:
— Есть здесь немцы?
— Они идут с севера, — дребезжащим голосом отозвалась старуха. — Будут всех насиловать, потом застрелят.
Хоуарду ответ показался бессмысленным.
— А вы уже видели в городе хоть одного немца? — спросил он.
— Вот один.
Старик вздрогнул, оглянулся.
— Где?
— Вон. — Иссохшей трясущейся рукой она показала на ребенка в канаве.
— Это?
Старуха, должно быть, помешалась от страха перед захватчиками.
— Он говорит только по-немецки. Он из шпионской семьи. — Старуха вцепилась в руку Хоуарда, она, видно, совсем выжила из ума. — Кинь в него камнем, прогони его, — потребовала она. — Надо прогнать, не то он приведет ко мне в дом немцев.
Хоуард стряхнул ее руку.
— Были здесь немецкие солдаты?
Вместо ответа старуха принялась визгливо осыпать ужасающими проклятиями ребенка в канаве. Ребенок — наверно, мальчик, решил Хоуард, — поднял голову и посмотрел на нее с младенчески откровенным презрением. Потом опять взялся за свою омерзительную еду.
От старой ведьмы больше ничего не удалось добиться; ясно одно: немцев в городе нет. Хоуард пошел было прочь, но тут что-то загремело — большой камень прокатился по мостовой возле «немецкого шпиона». Ребенок отбежал с полсотни шагов и опять присел на обочине.
Старик возмутился, но у него были другие заботы.
— Присмотри пока за детьми, — сказал он Розе. — Не позволяй им никуда отходить и ни с кем говорить.
И он заторопился назад по дороге, по которой они вошли в Питивье. Шагов через триста он увидел на краю дороги полумилей дальше знакомый грузовик. Он помахал шляпой, и машина двинулась к нему; тогда он повернулся и пошел назад к тому месту, где оставил детей.
Машина нагнала его близ перекрестка посреди города. Из кабины высунулся капрал.
— Найдется здесь горючее, как по-вашему?
— Не знаю. Не стоило бы надолго здесь задерживаться.
— Это верно, — проворчал шофер. — Надо выбираться отсюда. По мне, городишко выглядит неважно.
— Заправиться-то надо.
— Галлонов пять еще осталось. Хватит до Анжервиля.
— Ладно. — Капрал обратился к Хоуарду: — Сажайте ребятню в кузов и поехали.
Хоуард оглянулся. На том месте, где он оставил детей, никого не было; он осмотрелся — вот они, дальше на дороге, стоят возле «немецкого шпиона», а тот горько, жалобно плачет.
— Роза! — крикнул Хоуард. — Иди сюда. Приведи детей.
— Il est blesse![54] — тоненько закричала она в ответ.
— Иди сюда! — опять крикнул Хоуард. Дети смотрели на него, но не трогались с места. Он поспешил к ним. — Почему вы не идете, когда я вас зову?
Роза повернулась к нему, вся красная от негодования.
— В него бросили камнем и ушибли. Я сама видела. Нехорошо так делать.
Да, сзади по шее ребенка на грязные лохмотья стекала липкая струйка крови. Внезапное отвращение к этому городишке охватило старика. Он достал носовой платок и промокнул рану.
— Нехорошо бросаться камнями, мсье, а еще взрослая женщина, — сказала Роза. — Это скверное, дрянное место, раз тут так поступают.
— Возьмем его с собой, мистер Хоуард, — сказал Ронни. — Пускай он сядет с другого конца на мешок Берта, возле электромотора.
— Он здешний, — ответил старик. — Мы не можем увезти его отсюда.
Но при этом подумал, что милосерднее взять ребенка с собой.
— Совсем он не здешний, — возразила Роза. — Он здесь только два дня. Так сказала та женщина.
Позади раздались торопливые тяжелые шаги и голос капрала:
— Да скоро вы, черт возьми?
Хоуард обернулся к нему.
— В ребенка бросают камнями, — и он показал рану на шее мальчика.
— Кто бросает камнями?
— Здешние жители. Они думают, что он немецкий шпион.
— Кто, этот? — изумился капрал. — Да ему лет семь, не больше.
— Я видел, кто его ранил, — вмешался Ронни. — Женщина вон из того дома. Бросила камень и попала в него.
— Чертова кукла, — сказал капрал и обернулся к Хоуарду. — Надо двигать, да поживей.
— Понимаю… — старик колебался. — Что же делать? Оставить его в этом дрянном городишке? Или взять с собой?
— Возьмем, если хотите. Он много не нашпионит.
Старик наклонился к мальчику.
— Хочешь поехать с нами? — спросил он по-французски.
Мальчик ответил что-то на другом языке.
— Sprechen Sie deutsch?[55] — спросил Хоуард. Больше он сейчас ни слова не помнил по-немецки и ответа не получил.
Он выпрямился, угнетенный свалившейся на него новой заботой.
— Возьмем его, — сказал он негромко. — Если оставить его здесь, его скорее всего убьют.
— Если мы сейчас же не двинемся, явятся фрицы и перебьют нас всех, — заметил капрал.
Хоуард подхватил «шпиона», тот молча покорился; они поспешили к грузовику. От ребенка скверно пахло, он был явно вшивый; старик отвернулся, его чуть не стошнило. Может быть, в Анжервиле есть монахини, которые позаботятся об этом найденыше. Пожалуй и Пьера можно будет им отдать, хотя Пьер почти не доставляет хлопот.
Детей усадили в машину; старик взобрался следом, капрал сел рядом с шофером. Огромный грузовик пересек дорогу, ведущую прочь от Парижа, и двинулся к Анжервилю, до которого оставалось семнадцать миль.
— Если не заправимся в Анжервиле, здорово сядем в лужу, — сказал водитель.
В машине старик, окруженный детьми, скорчился у «Герберта» и вытащил клейкую плитку шоколада. Он отломил пять кусочков; едва «немецкий шпион» понял, что это такое, он протянул перепачканную руку и что-то пробормотал. Жадно съел свою долю и снова протянул руку.
— Подожди немного. — Хоуард раздал шоколад остальным детям.
— Merci, monsieur, — прошептал Пьер.
Роза наклонилась к нему:
— Съешь после ужина, Пьер? Попросим мсье дать тебе шоколадку после ужина, да?
— Только в воскресенье, — прошептал малыш. — В воскресенье мне можно шоколад после ужина. Сегодня воскресенье?
— Я не помню, какой сегодня день, — сказал Хоуард. — Но, я думаю, твоя мама сегодня позволила бы тебе съесть шоколад после ужина. Я отложу его для тебя на вечер.
Он пошарил вокруг, достал одну из купленных утром больших твердых галет, не без труда разломил пополам и протянул половину несчастному замарашке. Мальчуган взял галету и с жадностью стал грызть ее.
— Да разве так едят? — сердито сказала Роза. — Ты хуже поросенка, да, хуже поросенка. И хоть бы спасибо сказал.
Мальчик посмотрел растерянно, не понимая, за что его бранят.
— Ты что, совсем не умеешь себя вести? — продолжала Роза. — Надо сказать так: je vous remercie, monsieur, — с поклоном обратилась она к Хоуарду.
Французская речь не дошла до мальчика, но движения нельзя было не понять. Он явно смутился.
— Dank, mijnheer, — пробормотал он. — Dank u wel.[56]
Хоуард в недоумении поднял брови. Мальчик говорит на каком-то северном языке, но не по-немецки. Может быть, это фламандский, валлонский или даже голландский. Разница невелика, все равно он, Хоуард, не знает ни слова ни на одном из них.
Машина шла быстро, после полудня стало еще жарче. Окошко в кабину водителя было открыто; порой старик наклонялся и из-за спин водителя и капрала смотрел вперед. Дорога была подозрительно пуста. Обогнали всего лишь нескольких беженцев, редко-редко проезжала по своим обычным делам крестьянская повозка. Солдат не видно, и ничего похожего на людской поток, каким запружено было шоссе между Жуаньи и Монтаржи. Казалось, вся округа опустела, будто вымерла.
За три мили до Анжервиля капрал обернулся и в окошко сказал Хоуарду:
— Подъезжаем к городу. Надо тут добыть горючее, не то нам крышка.
— Если вы увидите кого-нибудь на дороге, я у них спрошу, где тут интендантская база.
— Ладно.
Через несколько минут подъехали к одинокой ферме. Рядом стояла машина и какой-то человек переносил из нее во двор мешки с зерном или сеном.
— Остановитесь, — сказал старик водителю, — сейчас я у него спрошу.
Шофер подвел грузовик к обочине и тотчас выключил мотор, экономя каждую каплю бензина.
— Только с баллон осталось, — сказал он. — Этого ненадолго хватит.
Хоуард вылез и пошел назад, к ферме. Хозяин, человек немолодой, лет пятидесяти, без воротничка, уже шел к их грузовику.
— Нам нужен бензин, — сказал ему Хоуард. — В Анжервиле, наверно, есть интендантская база для военного транспорта?
Тот уставился на него во все глаза.
— В Анжервиле немцы.
Короткое молчание. Старый англичанин смотрел во двор фермы, там рылась в навозе тощая свинья, копались в пыли щуплые куры. Итак, сеть вокруг него затягивается.
— Давно они здесь? — спросил он негромко.
— С утра, спозаранку. Пришли с севера.
Что тут скажешь.
— У вас нет бензина? Я куплю все, сколько у вас есть, по любой цене.
Глаза крестьянина вспыхнули.
— Сто франков литр.
— Сколько у вас есть?
Тот посмотрел на стрелку указателя на треснувшей приборной доске.
— Семь литров. Семьсот франков.
Неполных полтора галлона, с этим десятитонный «лейланд» далеко не уйдет. Хоуард вернулся к капралу.
— К сожалению, новости неважные, — сказал он. — В Анжервиле немцы.
Помолчали.
— Черт подери совсем, — сказал наконец капрал. Сказал очень тихо, словно разом безмерно устал. — И много их тут?
Хоуард окликнул крестьянина и спросил его об этом. Потом сказал:
— Он говорит, полк. Вероятно, он имеет в виду — около тысячи.
— И пришли, видно, с севера, — сказал водитель.
Прибавить было нечего. Старик объяснил, как обстоит дело с бензином.
— От этого толку чуть, — сказал капрал. — С тем, что у нас есть, хватит миль на десять, не больше. — И обернулся к водителю. — Давай карту, чтоб ей…
Они склонились над картой; Хоуард поднялся в кабину и тоже стал ее изучать. Между, ними и городом никакого объезда, и позади по крайней мере на семь миль ни одного поворота к югу.
— Все так, — сказал шофер. — Пока мы сюда ехали, я с этой стороны ни одной дороги не видал.
— А если повернем обратно, напоремся на фрицев, — спокойно сказал капрал. — Они ж следом идут, из той гнусной дыры. Ну где старикан подцепил оборвыша, шпиона этого.
— Все так, — сказал шофер.
— Покурить есть? — спросил капрал.
Шофер достал сигарету; капрал закурил, выпустил длинную струю дыма.
— Что ж, — сказал он. — Стало быть, крышка.
Старик и водитель промолчали.
— Я хотел доставить домой Большого Герберта, — сказал капрал. — Хотел привезти в целости и сохранности, сроду ничего так не хотел. — Он повернулся к Хоуарду. — Верно вам говорю. Да вот не вышло.
— Очень вам сочувствую, — мягко сказал старик.
Тот встряхнулся.
— Не всегда оно выходит, чего больше всего хочется… Э, да что толковать, раз не судьба.
И спрыгнул из кабины на дорогу.
— Что вы намерены делать? — спросил Хоуард.
— Сейчас покажу. — Он подвел старика к борту огромной машины, примерно к середине. Со стороны шасси торчала маленькая ярко-красная рукоятка. — Я намерен дернуть вот эту штуковину и дать стрекача.
— Тут взрывчатка, — пояснил из-за плеча Хоуарда водитель. — Дернешь рукоять — и все разнесет к чертям.
— Ну, пошли, — сказал капрал. — Выгружайте ребятню. Я и рад бы еще малость вас подвезти, приятель, да не получается.
— А сами вы что станете делать? — спросил Хоуард.
— Потопаем к югу, может, и обгоним фрицев. — Капрал замялся. — С вами ничего не случится, — сказал он чуть смущенно. — При вас детишки, вас не тронут.
— С нами ничего не случится, — повторил старик. — За нас не беспокойтесь. А вам надо вернуться на родину, чтобы воевать дальше.
— Первым долгом надо удрать от фрицев.
Они сняли детей на дорогу; потом стащили с крыши «лейланда» коляску. Хоуард собрал свои скудные пожитки, погрузил в коляску, записал адрес капрала в Англии и дал ему свой.
Больше тянуть было незачем.
— Счастливо, приятель, — сказал капрал. — Когда-нибудь увидимся.
— Счастливо, — отозвался старик.
Он собрал детей и медленно двинулся с ними по дороге к Анжервилю. Немножко поспорили из-за того, кому везти коляску, кончилось тем, что повезла Шейла, а Ронни советом и делом ей помогал. Роза шла рядом с ними и вела за руку Пьера; грязный маленький иностранец в нелепом балахоне плелся позади. Где-то как-то придется его вымыть, уныло подумал Хоуард. Мало того, что он грязный и вшивый, на шее сзади и на рваной рубахе запеклась кровь из раны.
Шли, как всегда, медленно. Порой Хоуард оглядывался на недавних попутчиков, они хлопотали подле грузовика, должно быть, отбирали самое необходимое из своего снаряжения. Потом один, водитель, с узелком в руках зашагал через поле к югу. Другой, согнувшись, что-то делал у машины.
Но вот он выпрямился и кинулся прочь от дороги вслед за водителем. Он бежал неуклюже, спотыкался; пробежал шагов триста, и тут прогремел взрыв.
Из машины вырвалось пламя. В воздух взлетели обломки и посыпались на дорогу и в поле; потом громадная машина как-то осела. Показался первый язычок огня, и вся она запылала.
— Ого! — сказал Ронни. — Он взорвался, мистер Хоуард?
— Он сам взорвался, мистер Хоуард? — подхватила Шейла.
— Да, — хмуро сказал старик. — Так получилось. — Над дорогой поднялся столб густого черного дыма. Хоуард отвернулся. — Не думайте больше об этом.
Впереди, в двух милях, уже виднелись крыши Анжервиля. Да, сеть вокруг него затянулась. С тяжелым сердцем вел он детей к городу.
6
Тут я прервал его рассказ.
— Это довольно близко, — выдохнул я.
Мы выпрямились в креслах перед камином и прислушивались к нарастающему визгу бомбы. Она разорвалась поблизости, что-то с грохотом обрушилось, и тут же раздался второй разрыв, совсем рядом. Мы застыли не шевелясь, а здание клуба шатнулось от взрыва, со звоном посыпались стекла, и уже нарастал пронзительный визг третьей бомбы. Она разорвалась по другую сторону клуба.
— Попали в вилку, — сказал Хоуард, и я тоже вздохнул с облегчением. — Теперь пронесло.
Четвертая бомба упала много дальше, и наступила тишина, только трещали зенитки. Я поднялся и вышел в коридор. Там была тьма. Стеклянную дверь, ведущую на маленький балкон, сорвало с петель, я вышел и огляделся по сторонам.
Небо над городом густо багровело заревами пожаров. В нем повисли три осветительные ракеты и заливали все вокруг нас яркой желтизной; трещали зенитки, пытаясь их сбить. Совсем рядом на улице разгорался еще один пожар.
Я обернулся, сзади подошел Хоуард.
— Довольно жаркий вечер, — сказал он.
Я кивнул.
— Может быть, хотите пойти в убежище?
— А вы?
— Едва ли там безопаснее, чем здесь, — сказал я.
Мы спустились в вестибюль посмотреть, не надо ли чем-нибудь помочь. Но там делать было нечего, и скоро мы вернулись в кресла у камина и налили еще по стакану марсалы.
— Рассказывайте дальше, — попросил я.
— Надеюсь, я вам не слишком наскучил? — неуверенно сказал старик.
Анжервиль — городок на дороге между Парижем и Орлеаном. Хоуард с детьми пустился в путь около пяти часов дня, было жарко и пыльно.
То был едва ли не самый тяжелый час в его жизни, сказал он мне. С самого отъезда из Сидотона он направлялся домой, в Англию; и день ото дня сильней одолевал его страх. До сих пор казалось невероятным, что он не достигнет цели, как бы ни был тяжек путь. А теперь он понял — не пробраться. Между ним и Ла-Маншем — немцы. Он идет в Анжервиль, а там его ждет концлагерь и скорее всего смерть.
Само по себе это не слишком его угнетало. Он был стар и устал; если теперь настанет конец, он не так уж много потеряет. Еще несколько дней половить рыбу, еще немного похлопотать в саду… Но дети — другое дело. Их надо как-то уберечь. Розу и Пьера можно передать французской полиции; рано или поздно их вернут родным. Но Шейла и Ронни… как быть с ними? Что с ними станется? А новый спутник, замарашка, которого забросали камнями обезумевшие от ужаса, ослепленные ненавистью старухи? Что будет с ним?
Мысли эти совсем измучили старика.
Оставалось одно — идти прямиком в Анжервиль. Позади немцы — и на севере, и на востоке, и на западе. Кинуться без дороги на юг, как те двое с «лейланда», нечего и пробовать: от передовых частей захватчика не уйти. Лучше уж не сворачивать, мужественно идти навстречу судьбе и собрать все силы, лишь бы помочь детям.
— Слышите, музыка, — сказал Ронни.
До города оставалось примерно полмили. Роза радостно вскрикнула:
— Ecoute, Pierre, — она наклонилась к малышу. — Ecoute![57]
— А? — Хоуард очнулся от задумчивости. — Что такое?
— В городе музыка играет, — объяснил Ронни. — Можно, мы пойдем послушаем?
Но у старика ухо было не такое чуткое, и он ничего не расслышал. Лишь когда уже вступили в город, он уловил мелодию Liebestraum[58].
Входя в Анжервиль, они миновали длинную вереницу заляпанных грязью грузовиков — машины по очереди подъезжали к придорожному гаражу и заправлялись у колонки. Кругом сновали солдаты; сперва они показались Хоуарду какими-то странными, и вдруг он понял: вот оно, то, что он уже час готовился увидеть, — перед ним немецкие солдаты. На них серо-зеленая форма с отложным воротником и накладными карманами, справа на груди нашивка — орел с распростертыми крыльями. У некоторых голова непокрыта, на других стальные немецкие каски, которые ни с чем не спутаешь. Лица у солдат мрачные, усталые, застывшие, и двигаются они точно автоматы.
— Это швейцарские солдаты, мистер Хоуард? — спросила Шейла.
— Нет, — сказал он, — не швейцарские.
— У них такие же каски, — сказал Ронни.
— А какие это солдаты? — спросила Роза.
Хоуард собрал детей в кружок.
— Послушайте, — сказал он по-французски. — Не надо бояться. Это немцы, но они вам ничего плохого не сделают.
Они как раз проходили мимо небольшой группы немцев. От группы отделился Unterfeldwebel[59] и подошел; на нем были высокие черные сапоги, бриджи в пятнах машинного масла.
— Вот это правильно, — сказал он, жестко выговаривая французские слова. — Мы, немцы, — ваши друзья. Мы принесли вам мир. Очень скоро вы опять сможете вернуться домой.
Дети непонимающе уставились на него. Возможно, они и вправду не поняли, слишком плохо он говорил по-французски.
— Будет очень хорошо, когда у нас опять настанет мир, — ответил по-французски Хоуард. Незачем было выдавать себя раньше времени.
Немец оскалился в натянутой, механической улыбке.
— Вы издалека?
— Из Питивье.
— Так далеко пешком?
— Нет. Нас подвез грузовик, он сломался за несколько миль отсюда.
— So[60], — сказал немец. — Значит, вы голодные. На площади есть питательный пункт, идите туда.
— Je vous remercie[61], — сказал Хоуард. Что еще он мог сказать?
Тот был польщен. Обвел всех взглядом, поморщился при виде оборвыша. Шагнул к нему, не слишком резко приподнял ему голову и оглядел рану на шее. Потом посмотрел на свои руки и брезгливо их вытер.
— So, — сказал он. — Возле церкви стоит полевой госпиталь. Сведите его к Sanitatsunteroffizier[62].
Он кивком отпустил их и вернулся к своим.
Еще двое или трое солдат окинули Хоуарда с детьми беглым равнодушным взглядом, но никто больше с ними не заговорил. Прошли к центру города. На перекрестке, где дорога на Орлеан сворачивала влево, а дорога на Париж вправо, высилась серая церковь, перед нею раскинулась базарная площадь. Посреди площади играл оркестр.
Это был немецкий военный оркестр. Десятка два солдат стояли и играли — упрямо, старательно: они выполняли свой долг перед фюрером. На всех пилотки, на плечах серебряные кисточки. Дирижировал фельдфебель. Он стоял на небольшом возвышении, любовно сжимая кончиками пальцев дирижерскую палочку. Грузный, немолодой, размахивая руками, он поворачивался то вправо, то влево и благожелательно улыбался слушателям. Позади оркестра разместилась колонна броневиков и танков.
Слушатели почти сплошь были французы. Были тут и несколько серолицых равнодушных немецких солдат, они казались смертельно усталыми; остальные — местные жители, мужчины и женщины. Они стояли вокруг, с любопытством рассматривали непрошеных гостей, поглядывали на танки, исподтишка изучали чужую форму и снаряжение.
— Вот он, оркестр, мистер Хоуард, — сказал Ронни по-английски. — Можно, мы пойдем послушаем?
Старик поспешно оглянулся. Кажется, никто не слышал.
— Потом, — сказал он по-французски. — Сначала надо этому мальчику перевязать шею.
Он повел детей прочь от толпы.
— Старайся не говорить по-английски, пока мы здесь, — негромко сказал он Ронни.
— Почему, мистер Хоуард?
— А мне можно говорить по-английски, мистер Хоуард? — вмешалась Шейла.
— Нет, — сказал он. — Немцы не любят тех, кто говорит по-английски.
Шейла по-английски же спросила:
— А если Роза будет говорить по-английски?
Проходившая мимо француженка с любопытством посмотрела на них. Старик подавил досаду — что поделаешь, они только дети.
— Если ты будешь разговаривать по-английски, я найду лягушонка и суну тебе в рот, — пригрозил он.
— Ой-ой, слышишь, что говорит мсье! — воскликнула Роза. — Лягушонка в рот!! Вот ужас-то!
И, смеясь и ужасаясь, дети заговорили по-французски.
Полевой госпиталь расположился позади церкви. Пока Хоуард с детьми шел туда, каждый встречный немецкий солдат улыбался им той же натянутой механической улыбкой. В первый раз дети остановились, изумленно глядя на солдата, и пришлось погнать их дальше. Встретив полдюжины таких улыбок, они к этому привыкли.
Один солдат сказал:
— Bonjour, mes enfants[63].
— Bonjour, m'sieur, — пробормотал в ответ Хоуард и пошел дальше.
До палатки-госпиталя оставалось несколько шагов, вот сеть почти уже и сомкнулась.
Госпиталь размещался в большой офицерской палатке, установленной впритык к грузовику. У входа стоял Sanitatgefreiter[64] и от скуки лениво ковырял в зубах.
— Стой здесь и смотри за детьми, никуда их не отпускай, — сказал Хоуард Розе. И подвел мальчика к палатке. — Мальчик ранен, — сказал он немцу по-французски. — Нельзя ли получить бинт или кусочек пластыря?
Немец улыбнулся все той же казенной невеселой улыбкой. Потом ловко осмотрел ребенка.
— So, — сказал он. — Kommen Sie, entrez.[65]
Старик с мальчиком вошли за ним в палатку. Фельдшер перевязывал обожженную руку немецкому солдату; кроме них тут был еще только врач в белом халате. Его знаков различия не было видно. Санитар подвел к нему мальчика и показал рану.
Врач коротко кивнул. Повернул голову мальчика к свету, с каменным лицом посмотрел на нее. Потом развел грязные лохмотья на груди, взглянул. Демонстративно вымыл руки. И прошел через палатку к Хоуарду.
— Придете опять, — сказал он, дурно выговаривая по-французски. — Через час, — он поднял палец. — Один час. — Опасаясь, что его не поняли, достал из кармана часы и показал на стрелки. — В шесть часов.
— Это довольно близко, — выдохнул я.
Мы выпрямились в креслах перед камином и прислушивались к нарастающему визгу бомбы. Она разорвалась поблизости, что-то с грохотом обрушилось, и тут же раздался второй разрыв, совсем рядом. Мы застыли не шевелясь, а здание клуба шатнулось от взрыва, со звоном посыпались стекла, и уже нарастал пронзительный визг третьей бомбы. Она разорвалась по другую сторону клуба.
— Попали в вилку, — сказал Хоуард, и я тоже вздохнул с облегчением. — Теперь пронесло.
Четвертая бомба упала много дальше, и наступила тишина, только трещали зенитки. Я поднялся и вышел в коридор. Там была тьма. Стеклянную дверь, ведущую на маленький балкон, сорвало с петель, я вышел и огляделся по сторонам.
Небо над городом густо багровело заревами пожаров. В нем повисли три осветительные ракеты и заливали все вокруг нас яркой желтизной; трещали зенитки, пытаясь их сбить. Совсем рядом на улице разгорался еще один пожар.
Я обернулся, сзади подошел Хоуард.
— Довольно жаркий вечер, — сказал он.
Я кивнул.
— Может быть, хотите пойти в убежище?
— А вы?
— Едва ли там безопаснее, чем здесь, — сказал я.
Мы спустились в вестибюль посмотреть, не надо ли чем-нибудь помочь. Но там делать было нечего, и скоро мы вернулись в кресла у камина и налили еще по стакану марсалы.
— Рассказывайте дальше, — попросил я.
— Надеюсь, я вам не слишком наскучил? — неуверенно сказал старик.
Анжервиль — городок на дороге между Парижем и Орлеаном. Хоуард с детьми пустился в путь около пяти часов дня, было жарко и пыльно.
То был едва ли не самый тяжелый час в его жизни, сказал он мне. С самого отъезда из Сидотона он направлялся домой, в Англию; и день ото дня сильней одолевал его страх. До сих пор казалось невероятным, что он не достигнет цели, как бы ни был тяжек путь. А теперь он понял — не пробраться. Между ним и Ла-Маншем — немцы. Он идет в Анжервиль, а там его ждет концлагерь и скорее всего смерть.
Само по себе это не слишком его угнетало. Он был стар и устал; если теперь настанет конец, он не так уж много потеряет. Еще несколько дней половить рыбу, еще немного похлопотать в саду… Но дети — другое дело. Их надо как-то уберечь. Розу и Пьера можно передать французской полиции; рано или поздно их вернут родным. Но Шейла и Ронни… как быть с ними? Что с ними станется? А новый спутник, замарашка, которого забросали камнями обезумевшие от ужаса, ослепленные ненавистью старухи? Что будет с ним?
Мысли эти совсем измучили старика.
Оставалось одно — идти прямиком в Анжервиль. Позади немцы — и на севере, и на востоке, и на западе. Кинуться без дороги на юг, как те двое с «лейланда», нечего и пробовать: от передовых частей захватчика не уйти. Лучше уж не сворачивать, мужественно идти навстречу судьбе и собрать все силы, лишь бы помочь детям.
— Слышите, музыка, — сказал Ронни.
До города оставалось примерно полмили. Роза радостно вскрикнула:
— Ecoute, Pierre, — она наклонилась к малышу. — Ecoute![57]
— А? — Хоуард очнулся от задумчивости. — Что такое?
— В городе музыка играет, — объяснил Ронни. — Можно, мы пойдем послушаем?
Но у старика ухо было не такое чуткое, и он ничего не расслышал. Лишь когда уже вступили в город, он уловил мелодию Liebestraum[58].
Входя в Анжервиль, они миновали длинную вереницу заляпанных грязью грузовиков — машины по очереди подъезжали к придорожному гаражу и заправлялись у колонки. Кругом сновали солдаты; сперва они показались Хоуарду какими-то странными, и вдруг он понял: вот оно, то, что он уже час готовился увидеть, — перед ним немецкие солдаты. На них серо-зеленая форма с отложным воротником и накладными карманами, справа на груди нашивка — орел с распростертыми крыльями. У некоторых голова непокрыта, на других стальные немецкие каски, которые ни с чем не спутаешь. Лица у солдат мрачные, усталые, застывшие, и двигаются они точно автоматы.
— Это швейцарские солдаты, мистер Хоуард? — спросила Шейла.
— Нет, — сказал он, — не швейцарские.
— У них такие же каски, — сказал Ронни.
— А какие это солдаты? — спросила Роза.
Хоуард собрал детей в кружок.
— Послушайте, — сказал он по-французски. — Не надо бояться. Это немцы, но они вам ничего плохого не сделают.
Они как раз проходили мимо небольшой группы немцев. От группы отделился Unterfeldwebel[59] и подошел; на нем были высокие черные сапоги, бриджи в пятнах машинного масла.
— Вот это правильно, — сказал он, жестко выговаривая французские слова. — Мы, немцы, — ваши друзья. Мы принесли вам мир. Очень скоро вы опять сможете вернуться домой.
Дети непонимающе уставились на него. Возможно, они и вправду не поняли, слишком плохо он говорил по-французски.
— Будет очень хорошо, когда у нас опять настанет мир, — ответил по-французски Хоуард. Незачем было выдавать себя раньше времени.
Немец оскалился в натянутой, механической улыбке.
— Вы издалека?
— Из Питивье.
— Так далеко пешком?
— Нет. Нас подвез грузовик, он сломался за несколько миль отсюда.
— So[60], — сказал немец. — Значит, вы голодные. На площади есть питательный пункт, идите туда.
— Je vous remercie[61], — сказал Хоуард. Что еще он мог сказать?
Тот был польщен. Обвел всех взглядом, поморщился при виде оборвыша. Шагнул к нему, не слишком резко приподнял ему голову и оглядел рану на шее. Потом посмотрел на свои руки и брезгливо их вытер.
— So, — сказал он. — Возле церкви стоит полевой госпиталь. Сведите его к Sanitatsunteroffizier[62].
Он кивком отпустил их и вернулся к своим.
Еще двое или трое солдат окинули Хоуарда с детьми беглым равнодушным взглядом, но никто больше с ними не заговорил. Прошли к центру города. На перекрестке, где дорога на Орлеан сворачивала влево, а дорога на Париж вправо, высилась серая церковь, перед нею раскинулась базарная площадь. Посреди площади играл оркестр.
Это был немецкий военный оркестр. Десятка два солдат стояли и играли — упрямо, старательно: они выполняли свой долг перед фюрером. На всех пилотки, на плечах серебряные кисточки. Дирижировал фельдфебель. Он стоял на небольшом возвышении, любовно сжимая кончиками пальцев дирижерскую палочку. Грузный, немолодой, размахивая руками, он поворачивался то вправо, то влево и благожелательно улыбался слушателям. Позади оркестра разместилась колонна броневиков и танков.
Слушатели почти сплошь были французы. Были тут и несколько серолицых равнодушных немецких солдат, они казались смертельно усталыми; остальные — местные жители, мужчины и женщины. Они стояли вокруг, с любопытством рассматривали непрошеных гостей, поглядывали на танки, исподтишка изучали чужую форму и снаряжение.
— Вот он, оркестр, мистер Хоуард, — сказал Ронни по-английски. — Можно, мы пойдем послушаем?
Старик поспешно оглянулся. Кажется, никто не слышал.
— Потом, — сказал он по-французски. — Сначала надо этому мальчику перевязать шею.
Он повел детей прочь от толпы.
— Старайся не говорить по-английски, пока мы здесь, — негромко сказал он Ронни.
— Почему, мистер Хоуард?
— А мне можно говорить по-английски, мистер Хоуард? — вмешалась Шейла.
— Нет, — сказал он. — Немцы не любят тех, кто говорит по-английски.
Шейла по-английски же спросила:
— А если Роза будет говорить по-английски?
Проходившая мимо француженка с любопытством посмотрела на них. Старик подавил досаду — что поделаешь, они только дети.
— Если ты будешь разговаривать по-английски, я найду лягушонка и суну тебе в рот, — пригрозил он.
— Ой-ой, слышишь, что говорит мсье! — воскликнула Роза. — Лягушонка в рот!! Вот ужас-то!
И, смеясь и ужасаясь, дети заговорили по-французски.
Полевой госпиталь расположился позади церкви. Пока Хоуард с детьми шел туда, каждый встречный немецкий солдат улыбался им той же натянутой механической улыбкой. В первый раз дети остановились, изумленно глядя на солдата, и пришлось погнать их дальше. Встретив полдюжины таких улыбок, они к этому привыкли.
Один солдат сказал:
— Bonjour, mes enfants[63].
— Bonjour, m'sieur, — пробормотал в ответ Хоуард и пошел дальше.
До палатки-госпиталя оставалось несколько шагов, вот сеть почти уже и сомкнулась.
Госпиталь размещался в большой офицерской палатке, установленной впритык к грузовику. У входа стоял Sanitatgefreiter[64] и от скуки лениво ковырял в зубах.
— Стой здесь и смотри за детьми, никуда их не отпускай, — сказал Хоуард Розе. И подвел мальчика к палатке. — Мальчик ранен, — сказал он немцу по-французски. — Нельзя ли получить бинт или кусочек пластыря?
Немец улыбнулся все той же казенной невеселой улыбкой. Потом ловко осмотрел ребенка.
— So, — сказал он. — Kommen Sie, entrez.[65]
Старик с мальчиком вошли за ним в палатку. Фельдшер перевязывал обожженную руку немецкому солдату; кроме них тут был еще только врач в белом халате. Его знаков различия не было видно. Санитар подвел к нему мальчика и показал рану.
Врач коротко кивнул. Повернул голову мальчика к свету, с каменным лицом посмотрел на нее. Потом развел грязные лохмотья на груди, взглянул. Демонстративно вымыл руки. И прошел через палатку к Хоуарду.
— Придете опять, — сказал он, дурно выговаривая по-французски. — Через час, — он поднял палец. — Один час. — Опасаясь, что его не поняли, достал из кармана часы и показал на стрелки. — В шесть часов.