- Ничего. Это наука на будущее, - не оборачиваясь, бросила садистка-водительница, легчайше трогая "меркурий" с места, обозначив на спидометре сразу же какую-то непозволительную скорость, так как меня, не успевшего свести и опустить локти, просто таки вдавило в кожаное упружистое тело спинки кресла.
- Вы полагаете, у нас с вами совместное будущее, - попытался я храбро поскоромошничать, выглядывая в зеркальце холодные глаза хорошенькой крошки-похитительницы здоровых, но несколько отощавших на санаторных харчах, мужиков.
- Вы бы поменьше кокетничали, господин Типичнев. Вам предстоит давать отчет обо всех последних ваших действиях. Совет Ордена намерен заслушать вас сегодня. У вас будет прекрасный защитник - Игорь Игоревич. Он единственный, кто полностью в теме.
- Игорь Игоревич? А милиционер мне говорил, что... Значит все-таки существует этот ваш... Орден посточевидцев, - так вроде звучит название вашей симпатичной загадочной конторы... Говорите, этот человек в курсе всех моих передряг... Интересно. Неужели кому-то интересны мои дурацкие злоключения? Да, барышня, а деретесь вы знатно! Спецназовская элитная выучка...Нам простым смертным против ваших штучек... А вы, случаем, не в "теме"? Я что, и в самом деле участвовал в казни, этого, как его... ремесленника-киллера? Асфальтовым катком, да?
- Вы не участвовали. Вы привели приговор в исполнение. Правда, не очень квалифицированно. Сами едва не пострадали. Спаслись чудом. В последнее мгновение, полураздавленный профессиональный ликвидатор сбросил вас с себя, - бесстрастным, безо всякого намека на какие-либо эмоциональные краски, странно скрипученьким тембром, поведала мне водительница-пигалица о моем палаческом идиотском опыте...
- Неужели вы... Нет, вы изволите шутить! Я вам, все равно не верю. Я же прекрасно помню этот дурацкий тягомотный сон. Я вот не припомню, - чем он закончился... А этого, который охранял меня... Здесь я точно лично участвовал... Иначе бы не имел счастья общаться с вами, милашка...
- Охраннику, господин Типичнев, вы переломили шейные позвонки. Это вам на Совете зачтется. Русский интеллигент не умеет, не способен квалифицированно лишить жизни противника. Он способен иногда убить. Убить зверски. В аффекте. Это - вечный минус русской интеллигенции. Вечная неудовлетворительная оценка. Вы, - будем надеяться - не из их числа.
- Архистранная рекомендация из моего, так сказать, послужного списка... Дослужился, голубчик! До вакансии низко квалифицированного палача, - дослужился таки, подлец! Поздравляю, голубчик!
- Господин Типичнев, радоваться еще рано. Имейте терпение. Возможно, вам опять повезет. Игорь Игоревич, считает вас любимчиком...
- Я любимчик вашего Игоря Игоревича? - вклинился я, посреди занудной тирады моего малокалиберного изящного кучера. - И здесь, молодец, успел дослужиться...
- ... любимчиком провидения, - точно вбила гвоздь умильно льдистая водительница, напоследок ударив несколько саркастической репликой: - Не обольщайтесь, господин Типичнее, насчет вашего положения в орденской иерархии. Любимчики Игоря Игоревича, всегда лидеры. Но не жалкие и побитые пассажиры.
- Милая девушка, меня ваши мелкопакостные уколы совершенно не задевают. Так что можете не трудиться. Крутите вашу баранку. А там разберемся, кто лидер, а кто обыкновенный наемный извозчик...
- Господин Типичнев, я начинаю верить, - Игорь Игоревич, в выборе кандидатуры-личности не ошибся, - с едва угадываемой снисходительностью бросила взгляд в чужестранную рамку салонного зеркала моя чертовски сдержанная цыпка-похитительница.
7. Возвращение блудного сына в действительность
Я видел (осознавал) себя сидящим посреди странного малокалиберного Колизея, прямо в центре некой невеликой (три на три), огороженной полуметровым черно-бархатным окоемом, арены-ристалища.
Я расположился на том самом достопамятном основательном (из своедельского кухонного гарнитура Василия Никандровича) бочкообразном староверском табурете, оседлать который в недавнем легендарном прошлом не решился (не посчитал нужным, побрезговал, или еще по каким-то высшим субординационным соображениям) сам Игорь Игоревич...
Меня на него утвердили молодые единообразно спортивной выправки люди.
Вокруг, начиная от вала-барьера, - и до самого потолка, переходящего в сводчатый буро-кирпичный плафон, располагались деревянные ярусы темно-полированных умесистых лавок.
Тишина, покой, безлюдье, несколько давили на растренированную психику...
Очередное испытание на интеллигентскую вшивость, так сказать...
Проверенный способ убедиться, что сие представление, не рутинная сновидческая галлюцинация, - ущипнуть бы себя, by the way за мочку, - увы, это простецкое неопасное движение в моем случае неосуществимо.
Мои руки заведены за спину, и заключены в наручники, те самые, подвально-казематные...
Чужую, источающую зловонную палитру ароматов, униформу сменили на, прежде мною невиданный, ритуальный гардероб.
Одеяние-панчо было весьма просто, и одновременно неповторимо роскошно.
Алый кусок льняного полотна в виде здоровенной многоугольной звезды, с вытканными, по всему багряно лучащемуся полю, золотыми нитями семью ужасными ликами Лебединой царевны Медусы - легендарной владычицы Гиперборейских северных земельных и водных просторов, находящихся у истинных пределов ночи...
Эти жуткие портреты целиком на совести ее протоантичной соперницы-воительницы девы Афины, которая даже среди Олимпийских коллег-богов отличалась особой безудержной женской жестокостью и мстительностью...
Не каждая соперница за Верховную Власть, готова лично лицезреть жесточайшие муки морально побежденной, предательски превращенной черт знает во что!
Ведь никакой Олимпийский салон красоты не взялся бы за удаление кабаньих клыков, свирепо торчащих из некогда прелестных уст, некогда возлюбленной владыки океанических стихий и глубин Посейдона... Или химическую завивку шевелюры, в которой вместо волос - целый сонм натуральных ползучих гадов... А между тем взгляд клиентки (помимо ее великодушной воли) - запросто обращает любую живую тварь в каменного идола-истукана...
И ежели не изменяет мне память, прекрасная государыня Афина не успокоилась на достигнутом.
Афина-Паллада с помощью сынка Зевса обезглавила таки соперницу, а покров ее телесный повелела натянуть на свой боевой щит, украсив центр его новообращенным изображением отталкивающего лика Морской девы...
Кстати, элегическую эпиклесу к своему имени доблестная леди-богиня Афина заполучила от своих восторженных рядовых воинов-ратников, после того, как лично содрала кожу с поверженного живуче могучего гиганта Паланта...
Да, мысли мои всегда пользовались привилегированным (особо собственным) положением, - и в какой бы жуткой, пошлой, подлой или юмористической ситуации не оказывался мой организм, - эти невещественные (порождение божественного эфира) вещи могли про (между прочим) себе позволить вольномыслие и витание в любых эмпириях, - в тех же гиперборейских, протоолимпийских, мифологических, пропитанных вседозволенностью, и всеверием в себя: бога-человека...
А если я заблуждаюсь относительно особого положения собственных мыслей?
Почему нельзя допустить, что я уже давным-давно не собственник сей неизъяснимой энтелехийской материи...
То есть, будучи обыкновенным самовлюбленным болваном рода человеческого, я, разумеется, льщу себя надеждой, что при любых государственно-житейских катавасиях, при всех экспроприациях, приватизациях и прочих ура-перестройках, реформах и переделах живого организма электората, - я все равно останусь при неделимой, сугубо личной собственности: при собственной мыслительной (умозрительной) вселенной, в которой пространство и время категориально относительны, призрачны и не имеют каких-либо границ, сдерживающих их божественную мощь и радость земного тленного конечного бытования в микрокосме белково-водянистой пылинки.
Собственно ничего зазорного и противоестественного в моих чаяниях о "сугубо личной собственности" нет.
И эпизодические (вернее, даже, - пролонгированные) интеллигентские рефлексии по этому поводу как бы подтверждают всякий раз: пока я позволяю себе задумываться о подобных, в сущности, эфемерных (не вдохновленных прагматическими интересами) понятиях, - то, мои мысли, являются основной (божественной) частью моего эго, моего слабосильного человеческого Я.
И все необъятное содержимое этой малоисследованной области мироздания принадлежит лично мне, и распоряжаться всеми этими неисчерпаемыми умунепостижимыми богатствами, волен лишь Я...
Впрочем, у человека с несвободными руками, ожидающего, черт знает, кого и что, - мозги всенепременно будут искать повод для того, что бы лишний раз убедить самих себя, что мыслящая песчинка, пусть и заключенная нынче в некий футляр сгущенных обстоятельств, предначертаний, в сущности, всегда истинно свободна, всегда вольна, покинуть эту материальную точку, покинуть во славу истинной свободы мятежного человеческого нерабского духа...
...Духа, до такой степени мятущегося, разнузданного и тяжелого, что сносить его нечеловеческий груз матушке-земле порою, как бы невмоготу, и...
...И тогда-то и обрушиваются на земной мир неисчислимые бедствия: космические катастрофы, всемирные потопы и прочие вестники Апокалипсиса и Судного Дня...
...И приходит, нарождается новая свежая человеческая раса, и снова погрязает в сумасшедших, самоистребительных, самоистязательных, невыносимо тяжких грехах, и снова живет в ожидании новейшего божественного Чистилища...
Пока, я развлекал самого себя вышеперечисленными скучными очевидными размышлизмами, - помещение доморощенного Колизея заполнялось публикой, обряженной в одинаковые изрядно модные превосходно пошитые мундиры.
Сплошь черные кителя с воротниками стойкой. На плечах непривычной формы красные погоны, - круглые, украшенные золототканой позументной вязью.
Приглядевшись, понял, что желтоплетеные узоры есть ни что иное, как табуированный тотем - "змеевик"-амулет, который когда-то во времена первых древнекиевских владык, был принадлежностью именно высокородной знати.
С каждого погона на меня были направлены предантичные золочено алые заклинательные глаза, охранительницы и правительницы северных пространств древней Гипербореи Девы-мученицы Горгоны Медусы...
Престранные погоны с недвижимым, абсолютно ничего не выражающим, магическим шевроново мертвым взором, странным бесцеремонным образом отвлекали мой любопытствующий взгляд от лицезрения странно знакомых лиц, на плечах которых возлежали эти ритуальные эполеты-"горгонионы"...
На ликах рассредоточено расположившихся на деревянных ярусах, негромко переговаривающихся между собой, - на них отпечатались маловыразительные маскоподобные портреты вроде бы известных мне людей, людей с которыми я лично общался, вел какие-то дела...
И при этом тягостное затемнение той части памяти, которой я силился припомнить, восстановить, реконструировать, домыслить: кому же все-таки принадлежат эти малопримечательные важные разновозрастные физиономии...
С головой моей явно творилось, что-то непорядочное...
В мозгах моих явно кто-то хозяйничал, и привесьма хамски...
С глазами тоже стало совсем неладно... В них словно плеснули атропина...
То есть, меня специально лишили возможности...
И протереть их, отяжелевшие, подмороженные мне никто не удосужился...
Из нутра, из пропасти черепной коробки, из самых ее потаенных непознанных глубин слышалось едва внятное, едва различимое перечиние человеческой речи...
Убедительно знакомый, почти родной жутковатый тембр...
Мгновение малопродуктивной идиотской муки недоумения, - кому этот говор принадлежит?!
И необыкновенное, почти физиологическое облегчение, - я узнал этот голос!
Я узнал его за мгновение до того, как до меня стал доходить смысл произносимых странных и вместе с тем поразительно знакомых парольных фраз...
Именно, именно, - голос принадлежал тому неведомому мистическому (или мистификаторскому) существу, который кажется, совсем недавно внушал мне, вернее, моему отчлененному Я, моему обездвиженному, ослепленному (незрячему) костяному вместилищу бесконечно отчаянного человеческого тщедушия, - этот голос и сейчас внушительно вещал, - внушал мне все ту же заумную фарисейскую ересь...
" Вы отмечены - з н а н и е м прежде-посвященного...
" Воистину прекрасно Таинство, дарованное нам блаженными богами: смерть для смертных уже не зло, но благословение...
" Почему Провидение выбрало вас в качестве тайного сосуда, - этого никто не знает. Следовательно, распоряжаться сим таинственным содержанием, а правильнее сказать - содержимым, ни я - Верховный жрец, ни вы обладатель сего мистического нектара, который есть - ступень в Высшему знанию, - не вправе в индивидуальном порядке...
" За ослушание и не почитание этого, Свыше знака судьбы - жуткая и бесконечная кара на психическом уровне жалкого человеческого существования...
" Мы, жрецы исполняем здесь на Земле постсозидательную роль истинных селекционеров, умеющих и имеющих Высшее право отбирать среди низших (все люди, находящиеся вне нашего Братства посточевидцев - принадлежат исключительно к низшему уровню человеческих сущностей), специфические человеческие души-сущности, обладающие изначальной генетической адаптированной склонностью к вырождению, как в психическом, так и физиологическом плане...
" И в момент наступления часа Исиды, подготовленные низшие существа пойдут в переработку под удобрение...
" Вы - посвящены, и поэтому вы - извечны!
... Эти, безусловно, эклектично-сумасбродные торжественные речи все еще продолжали вызванивать, резонировать в закоулках моих бедных извилин, в особенности второй квазиспич - странно настоящий, отдающий ровным пещерным хладом протекших, канувших в мглистое небытие столетий-дум, - имеющий очевидную прозаическую задачу...
... Возникшая давящая пауза в мозгах, тотчас же принудила отвлечься от разрешения мелькнувшей доступно притягательной презабавной догадки, которая своей злободневной эксклюзивной важностью перечеркивала все подло ввинченные в чужой череп (профессионально озвученные) циничные спичи...
Пренеприятная глухая пауза неожиданно стала заполняться неким звуковым рядом...Ритмические однотонные не запоминающиеся шелестящие шумы-звуки, совершенно не мелодичные...
Монотонные, метрономно прилипчивые, рождаемые, похоже, все-таки какими-то вещественными подручными инструментами, - отнюдь не электронная музыкальная шумилка...
Звуки то удалялись, почти утихая, утухая, превращаясь в едва слышимый, но весьма надоедливый (схожий с комариным) гуд, - то приближались до такой плеерно невыносимой полнозвучности, что не привыкшие к подобным интимно децибельным прелестям мои барабанные перепонки готовы были треснуть по всем швам...
Языческий шаманский шокирующий шорох первозданных звучаний исподволь вводил мое и так уже достаточно потрясенное "подготовленное" существо в доселе не испытанный мною транс не присутствия здесь и сейчас, не подчиненности своей опохабленной переломленной воле...
И это был отнюдь не сновидческий полубессознательный обрыв, - я именно жил...
Я обитал в некой еще нехоженой действительности, которая когда-то в похмельно бредовом угаре привиделась, примерещилась, и благополучно сгинула...
Сгинула, чтобы в нынешний преподлый час объявиться при полном гражданском снаряжении, при всех кошмарных житейских регалиях...
Я вновь ощутил себя в не представимом состоянии, - когда вместо целого потрепанного невзгодами организма, - присутствует всего лишь одно мое единоличное сознание, которое размещается, разумеется, в отдельно взятом (вроде как на время усеченном!) костяном сосуде...
Зато ко мне вернулось зрение!
Всего меня абсолютно не существовало, как бы...
Мне предоставили возможность видеть...
Перед моими все видящими глазами замелькали вполне сантиментальные, мелодраматические, новомодно чернушные, жанрово абсурдные, и до последней пылинки достоверные житейские мизансцены...
Главным персонажем этих мини-пьес - был я, - точнее мое материальное Я.
В этих калейдоскопически проскальзывающих фантасмагорических и бытовых притчах-хрониках присутствовал прошлый и нынешний физический мой облик...
Облик человекоподобного существа, - существо очень жизнеправдиво, чрезвычайно правдоподобно представляло всевозможно сложные грани характера заглавного персонажа...
Именно представляло, никогда не будучи им взаправду, по-настоящему...
Я лицезрел чрезвычайно искусно сотворенную, презабавно переживающую очередную трагикомическую сцену, непременно попадающую в какие-то вечно нелепые переделки, без устали суетящуюся, талантливо дергающуюся марионетку...
Этой трудно, весело, празднично и рутинно существующей человеческой кукле не доставало одного единственного (божественного!) сценического атрибута-реквизита...
У этого, гениально живущего в предложенных (квазипредлагаемых провидением) обстоятельствах, белкового существа привычно не учитывалась душа...
И вследствие этого биографического факта живая (живущая за счет чего и кого?) кукла обретала (уже обрела!) вечное лицедейское прозябание...
Я (или тот, который подразумевал меня всегда в этой жизни) - любил близких мне друзей, женщин, одна из которых потом стала зваться моей супругой и матерью моего сына, - любил! - никогда не любя, но, стараясь как можно правдивее играть в это презабавное, воспетое поэтами-чудаками, чувство...
Я жалел, успокаивал, убеждал, - лишь искусно притворяясь в искренне жалеющего, успокаивающего, убеждающего...
Я любил и воспитывал сына, - никогда всерьез не воспринимая себя за главу семьи, за отца, ответственного за продолжение рода своего...
Понимание чувства человеческого дружеского, приятельского, родного локтя, - мне, по всей видимости, было абсолютно чуждо...
Следовательно, я никогда не любил ни России, ни того малого участка пространства, где обитал в полусиротском детстве, где учился, где мне пытались привить эту пресловутую, - всегда недоступную для моей сущности любовь к коллективному ближнему...
А любовь к вере, к древней христианской вере...
И этой стародавней тысячелетней верой я, оказывается, обделен, - я лишен веры в Мессию, почему-то изначально, от сотворения меня, как существа в хлипкой человеческой плоти...
Я, никогда не имел истинного слуха - ушей, которые бы услышали (возжелали услышать) слово любовь, - слово, не опороченное и не попорченное всегдашним скептическим (моим личным) ощущением, что в этом слове все неправда, все ложь, - но нужно притворяться, нужно подыгрывать, нужно...
Зато я всегда имел (был наделен этим как бы Свыше сполна) превосходное стопроцентное (едва ли не орлиное по зоркости, и стрекозиное по огляду) зрение, - я всю жизнь жил-пробавлялся профессиональным созерцателем...
Вот и сейчас я вдруг почувствовал глаза, - всего лишь единоличное их присутствие в глазницах черепа...
И глаза мне выведали, выдали, - поведали нечто библейски прекрасное и катастрофическое в земном грядущем, - постапокалиптическое преображенное отчетливое видение мира сего...
*Храм-кристалл...
*Миллионнотонный алмазный к у б...
*Четыре антрацитные пирамидальные стометровые башни мрачно подчеркивают четыре бездно-отвесных тысячеметровых грани...
*Рукотворному Храму тысяча человеческих в е к о в...
*Бестеневые изумрудно вертикальные лучи космического зеленоватого светила ломаются о вечно искрящиеся бриллиантовые ребра храма, тотчас поглощаясь аспидным травянистым покровом, напрочь скрывающим окончательно вросшую паперть-подножие мертвого прибежища...
*В храме-жилище, когда-то прятались-обитали земноводные сущности, самозвано нарекшие себя царями всего сущего...
*Гордость этих странных белковых тленных существ не знала границ...
*Эти водянистые существа возомнили себя божьими созданиями человеками...
*Человек - есть подобие Сына человеческого...
*Не обретя подлинной человечности, - в один из вселенских бесконечных витков, - дерзко мыслящие существа, познав (вызнав) сакральные тайны технократического могущества, обратились в богов, обретя бессмертие...
*Бессмертие на тысячу земных жалких витков вокруг слабеющего солнечного пухлящегося светила...
*Ныне от человеко-богов не осталось даже праха...
*Лишь блистательный графитно-алмазный кубический нарост-нарыв хрустальным надгробием-саркофагом искристо чернеет...
... И, - моему посточевидному Я, впервые за все эти сумасшедшие месяцы стало по взаправдашнему неописуемо тревожно радостно и жутко...
Мою глазастую голову словно насильно втолкнули, вкатили в багряно жгучее нутро горчайше и безнадежно рыдающего водопада...
И я не придумал ничего лучшего, - я крепко затворил, наливающиеся паническим восторгом, веки-вежды...
Я их с такой мальчишески безнадежной надеждой зажмурил, что разом погрузился в давно призабытую трясину вселенской потерянности, сиротливости, когда лежал в казенно пахучей детдомовской постели, и крапивные колючие злые слезы предательски выдавали расположение моего по девчачьи обидчивого сердца...
Каким-то невероятным полузабытым сомнамбулическим усилием я почти тотчас же размежил ожившие вежды, - слипающиеся разболевшиеся от набегающих расслабляющих, расщепляющих мужское начало девченочных слезных натеков, и...
...Я благополучным образом обретался в прихожей... Своей родной малогабаритной прихожей...В ночных просторных трусах, босиком, я стоял в полной темноте и вроде как к чему-то прислушивался...
Щелкнул выключателем, и отпрянувшие сумеречные тени вместо себя выставили моего дружка, моего любимца Фараона...
- Фарик, а ты чего не спишь? А я что тут забыл?
- Зы-ы-ы-ы-ы!!!
Допотопный дверной электрический звонок ударил по нервам с такой выразительной беспардонностью, что я едва не вскрикнул...
- Суду понятно, почему мы здесь обретаемся, - буркнул я себе под нос, не сразу решаясь приблизиться к дверному глазку.
Впрочем, последующее неторопливое, несколько нервное припадание к стеклянному глазу, не добавило положительных эмоций моей бдящей натуре...
За искусственным оком абсолютно ничего не наблюдалось: или жвачкой залепили влюбленные хулиганы, или лампочку на площадке в очередной раз добропорядочные пенсионеры-соседи позаимствовали...
- Кто там, черт возьми, а!
- Бога ради, простите за поздний визит! Это ваш участковый! Вот мое удостоверение. Убедитесь в глазок. Я фонариком подсвечиваю...
Для того чтобы распахнуть дверь, оказавшуюся почему-то к тому же незапертой, мне потребовалась сущая безделица времени.
Я не успел даже докончить прерывистого единственного облегченного вздоха, как уже имел честь лицезреть ночного муниципального пришельца.
По ту сторону порога, отступив от замазуристого резинового коврика на шаг, в позе вольно предстал милицейский чин, околоточный.
А по старорежимному - участковый инспектор, Матушкин Михаил Михайлович, с восемью капитанскими блестками на миниатюрных шинельных погонах и деловитой хмуроватостью на бледно казенном наскоро оскобленном лике.
- Доброй ночи... Хотя, где взять сейчас этих добрых... Такое дело, товарищ, вашего соседа Цымбалюковича убили. В качестве понятого... Ежели не затруднит.
- Да вы что! Вот это кино, товарищ капитан. Сегодня, вернее, вчера утром вместе мусор... Да вы что! - разразился я недоуменной тирадой.
- Кино! Самое настоящее, почти боевик... И до нас вот докатилось... Телевизионщиков ждем, как без них! А раньше... Свои приятели и порешили. Гости гостевали... Догостевались! Один-то уже у нас. Ну да ладно. Разболтался, словно лектор культпросвета... Накиньте чего. Такое вот кино ночное!
И милицейский пожилой капитан, натружено махнув широким не ушитым рукавом, направился к двери, за которой жил (еще вчера жил?!) нормальный мужик, работяга и не выпивоха, Василий Никандрович Цымбалюкович.
Еще утром жил!
Еще утром, столкнувшись у мусоропровода, незатейливо, по-соседски коротко потолковали о новейших политических баталиях-пустяках...
И вот, пожалуйста, оказывается мужика уже нет... И телевизионщики, точно мухи на падаль слетаются...
Писано в месяцы на изломе XX и XXI веков по Р. Х., в стольном граде Москва
- Вы полагаете, у нас с вами совместное будущее, - попытался я храбро поскоромошничать, выглядывая в зеркальце холодные глаза хорошенькой крошки-похитительницы здоровых, но несколько отощавших на санаторных харчах, мужиков.
- Вы бы поменьше кокетничали, господин Типичнев. Вам предстоит давать отчет обо всех последних ваших действиях. Совет Ордена намерен заслушать вас сегодня. У вас будет прекрасный защитник - Игорь Игоревич. Он единственный, кто полностью в теме.
- Игорь Игоревич? А милиционер мне говорил, что... Значит все-таки существует этот ваш... Орден посточевидцев, - так вроде звучит название вашей симпатичной загадочной конторы... Говорите, этот человек в курсе всех моих передряг... Интересно. Неужели кому-то интересны мои дурацкие злоключения? Да, барышня, а деретесь вы знатно! Спецназовская элитная выучка...Нам простым смертным против ваших штучек... А вы, случаем, не в "теме"? Я что, и в самом деле участвовал в казни, этого, как его... ремесленника-киллера? Асфальтовым катком, да?
- Вы не участвовали. Вы привели приговор в исполнение. Правда, не очень квалифицированно. Сами едва не пострадали. Спаслись чудом. В последнее мгновение, полураздавленный профессиональный ликвидатор сбросил вас с себя, - бесстрастным, безо всякого намека на какие-либо эмоциональные краски, странно скрипученьким тембром, поведала мне водительница-пигалица о моем палаческом идиотском опыте...
- Неужели вы... Нет, вы изволите шутить! Я вам, все равно не верю. Я же прекрасно помню этот дурацкий тягомотный сон. Я вот не припомню, - чем он закончился... А этого, который охранял меня... Здесь я точно лично участвовал... Иначе бы не имел счастья общаться с вами, милашка...
- Охраннику, господин Типичнев, вы переломили шейные позвонки. Это вам на Совете зачтется. Русский интеллигент не умеет, не способен квалифицированно лишить жизни противника. Он способен иногда убить. Убить зверски. В аффекте. Это - вечный минус русской интеллигенции. Вечная неудовлетворительная оценка. Вы, - будем надеяться - не из их числа.
- Архистранная рекомендация из моего, так сказать, послужного списка... Дослужился, голубчик! До вакансии низко квалифицированного палача, - дослужился таки, подлец! Поздравляю, голубчик!
- Господин Типичнев, радоваться еще рано. Имейте терпение. Возможно, вам опять повезет. Игорь Игоревич, считает вас любимчиком...
- Я любимчик вашего Игоря Игоревича? - вклинился я, посреди занудной тирады моего малокалиберного изящного кучера. - И здесь, молодец, успел дослужиться...
- ... любимчиком провидения, - точно вбила гвоздь умильно льдистая водительница, напоследок ударив несколько саркастической репликой: - Не обольщайтесь, господин Типичнее, насчет вашего положения в орденской иерархии. Любимчики Игоря Игоревича, всегда лидеры. Но не жалкие и побитые пассажиры.
- Милая девушка, меня ваши мелкопакостные уколы совершенно не задевают. Так что можете не трудиться. Крутите вашу баранку. А там разберемся, кто лидер, а кто обыкновенный наемный извозчик...
- Господин Типичнев, я начинаю верить, - Игорь Игоревич, в выборе кандидатуры-личности не ошибся, - с едва угадываемой снисходительностью бросила взгляд в чужестранную рамку салонного зеркала моя чертовски сдержанная цыпка-похитительница.
7. Возвращение блудного сына в действительность
Я видел (осознавал) себя сидящим посреди странного малокалиберного Колизея, прямо в центре некой невеликой (три на три), огороженной полуметровым черно-бархатным окоемом, арены-ристалища.
Я расположился на том самом достопамятном основательном (из своедельского кухонного гарнитура Василия Никандровича) бочкообразном староверском табурете, оседлать который в недавнем легендарном прошлом не решился (не посчитал нужным, побрезговал, или еще по каким-то высшим субординационным соображениям) сам Игорь Игоревич...
Меня на него утвердили молодые единообразно спортивной выправки люди.
Вокруг, начиная от вала-барьера, - и до самого потолка, переходящего в сводчатый буро-кирпичный плафон, располагались деревянные ярусы темно-полированных умесистых лавок.
Тишина, покой, безлюдье, несколько давили на растренированную психику...
Очередное испытание на интеллигентскую вшивость, так сказать...
Проверенный способ убедиться, что сие представление, не рутинная сновидческая галлюцинация, - ущипнуть бы себя, by the way за мочку, - увы, это простецкое неопасное движение в моем случае неосуществимо.
Мои руки заведены за спину, и заключены в наручники, те самые, подвально-казематные...
Чужую, источающую зловонную палитру ароматов, униформу сменили на, прежде мною невиданный, ритуальный гардероб.
Одеяние-панчо было весьма просто, и одновременно неповторимо роскошно.
Алый кусок льняного полотна в виде здоровенной многоугольной звезды, с вытканными, по всему багряно лучащемуся полю, золотыми нитями семью ужасными ликами Лебединой царевны Медусы - легендарной владычицы Гиперборейских северных земельных и водных просторов, находящихся у истинных пределов ночи...
Эти жуткие портреты целиком на совести ее протоантичной соперницы-воительницы девы Афины, которая даже среди Олимпийских коллег-богов отличалась особой безудержной женской жестокостью и мстительностью...
Не каждая соперница за Верховную Власть, готова лично лицезреть жесточайшие муки морально побежденной, предательски превращенной черт знает во что!
Ведь никакой Олимпийский салон красоты не взялся бы за удаление кабаньих клыков, свирепо торчащих из некогда прелестных уст, некогда возлюбленной владыки океанических стихий и глубин Посейдона... Или химическую завивку шевелюры, в которой вместо волос - целый сонм натуральных ползучих гадов... А между тем взгляд клиентки (помимо ее великодушной воли) - запросто обращает любую живую тварь в каменного идола-истукана...
И ежели не изменяет мне память, прекрасная государыня Афина не успокоилась на достигнутом.
Афина-Паллада с помощью сынка Зевса обезглавила таки соперницу, а покров ее телесный повелела натянуть на свой боевой щит, украсив центр его новообращенным изображением отталкивающего лика Морской девы...
Кстати, элегическую эпиклесу к своему имени доблестная леди-богиня Афина заполучила от своих восторженных рядовых воинов-ратников, после того, как лично содрала кожу с поверженного живуче могучего гиганта Паланта...
Да, мысли мои всегда пользовались привилегированным (особо собственным) положением, - и в какой бы жуткой, пошлой, подлой или юмористической ситуации не оказывался мой организм, - эти невещественные (порождение божественного эфира) вещи могли про (между прочим) себе позволить вольномыслие и витание в любых эмпириях, - в тех же гиперборейских, протоолимпийских, мифологических, пропитанных вседозволенностью, и всеверием в себя: бога-человека...
А если я заблуждаюсь относительно особого положения собственных мыслей?
Почему нельзя допустить, что я уже давным-давно не собственник сей неизъяснимой энтелехийской материи...
То есть, будучи обыкновенным самовлюбленным болваном рода человеческого, я, разумеется, льщу себя надеждой, что при любых государственно-житейских катавасиях, при всех экспроприациях, приватизациях и прочих ура-перестройках, реформах и переделах живого организма электората, - я все равно останусь при неделимой, сугубо личной собственности: при собственной мыслительной (умозрительной) вселенной, в которой пространство и время категориально относительны, призрачны и не имеют каких-либо границ, сдерживающих их божественную мощь и радость земного тленного конечного бытования в микрокосме белково-водянистой пылинки.
Собственно ничего зазорного и противоестественного в моих чаяниях о "сугубо личной собственности" нет.
И эпизодические (вернее, даже, - пролонгированные) интеллигентские рефлексии по этому поводу как бы подтверждают всякий раз: пока я позволяю себе задумываться о подобных, в сущности, эфемерных (не вдохновленных прагматическими интересами) понятиях, - то, мои мысли, являются основной (божественной) частью моего эго, моего слабосильного человеческого Я.
И все необъятное содержимое этой малоисследованной области мироздания принадлежит лично мне, и распоряжаться всеми этими неисчерпаемыми умунепостижимыми богатствами, волен лишь Я...
Впрочем, у человека с несвободными руками, ожидающего, черт знает, кого и что, - мозги всенепременно будут искать повод для того, что бы лишний раз убедить самих себя, что мыслящая песчинка, пусть и заключенная нынче в некий футляр сгущенных обстоятельств, предначертаний, в сущности, всегда истинно свободна, всегда вольна, покинуть эту материальную точку, покинуть во славу истинной свободы мятежного человеческого нерабского духа...
...Духа, до такой степени мятущегося, разнузданного и тяжелого, что сносить его нечеловеческий груз матушке-земле порою, как бы невмоготу, и...
...И тогда-то и обрушиваются на земной мир неисчислимые бедствия: космические катастрофы, всемирные потопы и прочие вестники Апокалипсиса и Судного Дня...
...И приходит, нарождается новая свежая человеческая раса, и снова погрязает в сумасшедших, самоистребительных, самоистязательных, невыносимо тяжких грехах, и снова живет в ожидании новейшего божественного Чистилища...
Пока, я развлекал самого себя вышеперечисленными скучными очевидными размышлизмами, - помещение доморощенного Колизея заполнялось публикой, обряженной в одинаковые изрядно модные превосходно пошитые мундиры.
Сплошь черные кителя с воротниками стойкой. На плечах непривычной формы красные погоны, - круглые, украшенные золототканой позументной вязью.
Приглядевшись, понял, что желтоплетеные узоры есть ни что иное, как табуированный тотем - "змеевик"-амулет, который когда-то во времена первых древнекиевских владык, был принадлежностью именно высокородной знати.
С каждого погона на меня были направлены предантичные золочено алые заклинательные глаза, охранительницы и правительницы северных пространств древней Гипербореи Девы-мученицы Горгоны Медусы...
Престранные погоны с недвижимым, абсолютно ничего не выражающим, магическим шевроново мертвым взором, странным бесцеремонным образом отвлекали мой любопытствующий взгляд от лицезрения странно знакомых лиц, на плечах которых возлежали эти ритуальные эполеты-"горгонионы"...
На ликах рассредоточено расположившихся на деревянных ярусах, негромко переговаривающихся между собой, - на них отпечатались маловыразительные маскоподобные портреты вроде бы известных мне людей, людей с которыми я лично общался, вел какие-то дела...
И при этом тягостное затемнение той части памяти, которой я силился припомнить, восстановить, реконструировать, домыслить: кому же все-таки принадлежат эти малопримечательные важные разновозрастные физиономии...
С головой моей явно творилось, что-то непорядочное...
В мозгах моих явно кто-то хозяйничал, и привесьма хамски...
С глазами тоже стало совсем неладно... В них словно плеснули атропина...
То есть, меня специально лишили возможности...
И протереть их, отяжелевшие, подмороженные мне никто не удосужился...
Из нутра, из пропасти черепной коробки, из самых ее потаенных непознанных глубин слышалось едва внятное, едва различимое перечиние человеческой речи...
Убедительно знакомый, почти родной жутковатый тембр...
Мгновение малопродуктивной идиотской муки недоумения, - кому этот говор принадлежит?!
И необыкновенное, почти физиологическое облегчение, - я узнал этот голос!
Я узнал его за мгновение до того, как до меня стал доходить смысл произносимых странных и вместе с тем поразительно знакомых парольных фраз...
Именно, именно, - голос принадлежал тому неведомому мистическому (или мистификаторскому) существу, который кажется, совсем недавно внушал мне, вернее, моему отчлененному Я, моему обездвиженному, ослепленному (незрячему) костяному вместилищу бесконечно отчаянного человеческого тщедушия, - этот голос и сейчас внушительно вещал, - внушал мне все ту же заумную фарисейскую ересь...
" Вы отмечены - з н а н и е м прежде-посвященного...
" Воистину прекрасно Таинство, дарованное нам блаженными богами: смерть для смертных уже не зло, но благословение...
" Почему Провидение выбрало вас в качестве тайного сосуда, - этого никто не знает. Следовательно, распоряжаться сим таинственным содержанием, а правильнее сказать - содержимым, ни я - Верховный жрец, ни вы обладатель сего мистического нектара, который есть - ступень в Высшему знанию, - не вправе в индивидуальном порядке...
" За ослушание и не почитание этого, Свыше знака судьбы - жуткая и бесконечная кара на психическом уровне жалкого человеческого существования...
" Мы, жрецы исполняем здесь на Земле постсозидательную роль истинных селекционеров, умеющих и имеющих Высшее право отбирать среди низших (все люди, находящиеся вне нашего Братства посточевидцев - принадлежат исключительно к низшему уровню человеческих сущностей), специфические человеческие души-сущности, обладающие изначальной генетической адаптированной склонностью к вырождению, как в психическом, так и физиологическом плане...
" И в момент наступления часа Исиды, подготовленные низшие существа пойдут в переработку под удобрение...
" Вы - посвящены, и поэтому вы - извечны!
... Эти, безусловно, эклектично-сумасбродные торжественные речи все еще продолжали вызванивать, резонировать в закоулках моих бедных извилин, в особенности второй квазиспич - странно настоящий, отдающий ровным пещерным хладом протекших, канувших в мглистое небытие столетий-дум, - имеющий очевидную прозаическую задачу...
... Возникшая давящая пауза в мозгах, тотчас же принудила отвлечься от разрешения мелькнувшей доступно притягательной презабавной догадки, которая своей злободневной эксклюзивной важностью перечеркивала все подло ввинченные в чужой череп (профессионально озвученные) циничные спичи...
Пренеприятная глухая пауза неожиданно стала заполняться неким звуковым рядом...Ритмические однотонные не запоминающиеся шелестящие шумы-звуки, совершенно не мелодичные...
Монотонные, метрономно прилипчивые, рождаемые, похоже, все-таки какими-то вещественными подручными инструментами, - отнюдь не электронная музыкальная шумилка...
Звуки то удалялись, почти утихая, утухая, превращаясь в едва слышимый, но весьма надоедливый (схожий с комариным) гуд, - то приближались до такой плеерно невыносимой полнозвучности, что не привыкшие к подобным интимно децибельным прелестям мои барабанные перепонки готовы были треснуть по всем швам...
Языческий шаманский шокирующий шорох первозданных звучаний исподволь вводил мое и так уже достаточно потрясенное "подготовленное" существо в доселе не испытанный мною транс не присутствия здесь и сейчас, не подчиненности своей опохабленной переломленной воле...
И это был отнюдь не сновидческий полубессознательный обрыв, - я именно жил...
Я обитал в некой еще нехоженой действительности, которая когда-то в похмельно бредовом угаре привиделась, примерещилась, и благополучно сгинула...
Сгинула, чтобы в нынешний преподлый час объявиться при полном гражданском снаряжении, при всех кошмарных житейских регалиях...
Я вновь ощутил себя в не представимом состоянии, - когда вместо целого потрепанного невзгодами организма, - присутствует всего лишь одно мое единоличное сознание, которое размещается, разумеется, в отдельно взятом (вроде как на время усеченном!) костяном сосуде...
Зато ко мне вернулось зрение!
Всего меня абсолютно не существовало, как бы...
Мне предоставили возможность видеть...
Перед моими все видящими глазами замелькали вполне сантиментальные, мелодраматические, новомодно чернушные, жанрово абсурдные, и до последней пылинки достоверные житейские мизансцены...
Главным персонажем этих мини-пьес - был я, - точнее мое материальное Я.
В этих калейдоскопически проскальзывающих фантасмагорических и бытовых притчах-хрониках присутствовал прошлый и нынешний физический мой облик...
Облик человекоподобного существа, - существо очень жизнеправдиво, чрезвычайно правдоподобно представляло всевозможно сложные грани характера заглавного персонажа...
Именно представляло, никогда не будучи им взаправду, по-настоящему...
Я лицезрел чрезвычайно искусно сотворенную, презабавно переживающую очередную трагикомическую сцену, непременно попадающую в какие-то вечно нелепые переделки, без устали суетящуюся, талантливо дергающуюся марионетку...
Этой трудно, весело, празднично и рутинно существующей человеческой кукле не доставало одного единственного (божественного!) сценического атрибута-реквизита...
У этого, гениально живущего в предложенных (квазипредлагаемых провидением) обстоятельствах, белкового существа привычно не учитывалась душа...
И вследствие этого биографического факта живая (живущая за счет чего и кого?) кукла обретала (уже обрела!) вечное лицедейское прозябание...
Я (или тот, который подразумевал меня всегда в этой жизни) - любил близких мне друзей, женщин, одна из которых потом стала зваться моей супругой и матерью моего сына, - любил! - никогда не любя, но, стараясь как можно правдивее играть в это презабавное, воспетое поэтами-чудаками, чувство...
Я жалел, успокаивал, убеждал, - лишь искусно притворяясь в искренне жалеющего, успокаивающего, убеждающего...
Я любил и воспитывал сына, - никогда всерьез не воспринимая себя за главу семьи, за отца, ответственного за продолжение рода своего...
Понимание чувства человеческого дружеского, приятельского, родного локтя, - мне, по всей видимости, было абсолютно чуждо...
Следовательно, я никогда не любил ни России, ни того малого участка пространства, где обитал в полусиротском детстве, где учился, где мне пытались привить эту пресловутую, - всегда недоступную для моей сущности любовь к коллективному ближнему...
А любовь к вере, к древней христианской вере...
И этой стародавней тысячелетней верой я, оказывается, обделен, - я лишен веры в Мессию, почему-то изначально, от сотворения меня, как существа в хлипкой человеческой плоти...
Я, никогда не имел истинного слуха - ушей, которые бы услышали (возжелали услышать) слово любовь, - слово, не опороченное и не попорченное всегдашним скептическим (моим личным) ощущением, что в этом слове все неправда, все ложь, - но нужно притворяться, нужно подыгрывать, нужно...
Зато я всегда имел (был наделен этим как бы Свыше сполна) превосходное стопроцентное (едва ли не орлиное по зоркости, и стрекозиное по огляду) зрение, - я всю жизнь жил-пробавлялся профессиональным созерцателем...
Вот и сейчас я вдруг почувствовал глаза, - всего лишь единоличное их присутствие в глазницах черепа...
И глаза мне выведали, выдали, - поведали нечто библейски прекрасное и катастрофическое в земном грядущем, - постапокалиптическое преображенное отчетливое видение мира сего...
*Храм-кристалл...
*Миллионнотонный алмазный к у б...
*Четыре антрацитные пирамидальные стометровые башни мрачно подчеркивают четыре бездно-отвесных тысячеметровых грани...
*Рукотворному Храму тысяча человеческих в е к о в...
*Бестеневые изумрудно вертикальные лучи космического зеленоватого светила ломаются о вечно искрящиеся бриллиантовые ребра храма, тотчас поглощаясь аспидным травянистым покровом, напрочь скрывающим окончательно вросшую паперть-подножие мертвого прибежища...
*В храме-жилище, когда-то прятались-обитали земноводные сущности, самозвано нарекшие себя царями всего сущего...
*Гордость этих странных белковых тленных существ не знала границ...
*Эти водянистые существа возомнили себя божьими созданиями человеками...
*Человек - есть подобие Сына человеческого...
*Не обретя подлинной человечности, - в один из вселенских бесконечных витков, - дерзко мыслящие существа, познав (вызнав) сакральные тайны технократического могущества, обратились в богов, обретя бессмертие...
*Бессмертие на тысячу земных жалких витков вокруг слабеющего солнечного пухлящегося светила...
*Ныне от человеко-богов не осталось даже праха...
*Лишь блистательный графитно-алмазный кубический нарост-нарыв хрустальным надгробием-саркофагом искристо чернеет...
... И, - моему посточевидному Я, впервые за все эти сумасшедшие месяцы стало по взаправдашнему неописуемо тревожно радостно и жутко...
Мою глазастую голову словно насильно втолкнули, вкатили в багряно жгучее нутро горчайше и безнадежно рыдающего водопада...
И я не придумал ничего лучшего, - я крепко затворил, наливающиеся паническим восторгом, веки-вежды...
Я их с такой мальчишески безнадежной надеждой зажмурил, что разом погрузился в давно призабытую трясину вселенской потерянности, сиротливости, когда лежал в казенно пахучей детдомовской постели, и крапивные колючие злые слезы предательски выдавали расположение моего по девчачьи обидчивого сердца...
Каким-то невероятным полузабытым сомнамбулическим усилием я почти тотчас же размежил ожившие вежды, - слипающиеся разболевшиеся от набегающих расслабляющих, расщепляющих мужское начало девченочных слезных натеков, и...
...Я благополучным образом обретался в прихожей... Своей родной малогабаритной прихожей...В ночных просторных трусах, босиком, я стоял в полной темноте и вроде как к чему-то прислушивался...
Щелкнул выключателем, и отпрянувшие сумеречные тени вместо себя выставили моего дружка, моего любимца Фараона...
- Фарик, а ты чего не спишь? А я что тут забыл?
- Зы-ы-ы-ы-ы!!!
Допотопный дверной электрический звонок ударил по нервам с такой выразительной беспардонностью, что я едва не вскрикнул...
- Суду понятно, почему мы здесь обретаемся, - буркнул я себе под нос, не сразу решаясь приблизиться к дверному глазку.
Впрочем, последующее неторопливое, несколько нервное припадание к стеклянному глазу, не добавило положительных эмоций моей бдящей натуре...
За искусственным оком абсолютно ничего не наблюдалось: или жвачкой залепили влюбленные хулиганы, или лампочку на площадке в очередной раз добропорядочные пенсионеры-соседи позаимствовали...
- Кто там, черт возьми, а!
- Бога ради, простите за поздний визит! Это ваш участковый! Вот мое удостоверение. Убедитесь в глазок. Я фонариком подсвечиваю...
Для того чтобы распахнуть дверь, оказавшуюся почему-то к тому же незапертой, мне потребовалась сущая безделица времени.
Я не успел даже докончить прерывистого единственного облегченного вздоха, как уже имел честь лицезреть ночного муниципального пришельца.
По ту сторону порога, отступив от замазуристого резинового коврика на шаг, в позе вольно предстал милицейский чин, околоточный.
А по старорежимному - участковый инспектор, Матушкин Михаил Михайлович, с восемью капитанскими блестками на миниатюрных шинельных погонах и деловитой хмуроватостью на бледно казенном наскоро оскобленном лике.
- Доброй ночи... Хотя, где взять сейчас этих добрых... Такое дело, товарищ, вашего соседа Цымбалюковича убили. В качестве понятого... Ежели не затруднит.
- Да вы что! Вот это кино, товарищ капитан. Сегодня, вернее, вчера утром вместе мусор... Да вы что! - разразился я недоуменной тирадой.
- Кино! Самое настоящее, почти боевик... И до нас вот докатилось... Телевизионщиков ждем, как без них! А раньше... Свои приятели и порешили. Гости гостевали... Догостевались! Один-то уже у нас. Ну да ладно. Разболтался, словно лектор культпросвета... Накиньте чего. Такое вот кино ночное!
И милицейский пожилой капитан, натружено махнув широким не ушитым рукавом, направился к двери, за которой жил (еще вчера жил?!) нормальный мужик, работяга и не выпивоха, Василий Никандрович Цымбалюкович.
Еще утром жил!
Еще утром, столкнувшись у мусоропровода, незатейливо, по-соседски коротко потолковали о новейших политических баталиях-пустяках...
И вот, пожалуйста, оказывается мужика уже нет... И телевизионщики, точно мухи на падаль слетаются...
Писано в месяцы на изломе XX и XXI веков по Р. Х., в стольном граде Москва