Страница:
На этом же участке Ваня затеял строительство домища циклопических размеров. К стройке отнесся по-серьезному и заказал специальный проект. Проектировщики постарались и на свет появилась мечта в виде кучи чертежей. Жилище состояло из двух прилепленных друг к другу трехэтажных строительных конструкций, которые могуче выглядели не только над землей, но также вгрызались в почву огромными подземельями, где планировались гаражи, мастерские, бани с бассейнами и еще Бог весть что.
Ваня закончил физтех и поэтому мыслил очень нестандартно. Это проявилось в том, что дом он хотел слепить из опилок. А чтобы опилки не разлетелись по ветру, он сжалился и решил добавить в них немного цемента для надежности. Получалась масса, напоминающая коровьи кизяки.
Не мог сибиряк Ваня упереться в мелкомасштабность родового домостроения. Душа его рвалась на просторы капитализма и требовала мощи деяний. Окрыленный удивительными свойствами опилок, смешанных с цементом, он затеял организацию производства строительных изделий из прогрессивного материала. Но сибиряки не поддавались на Ванины агитации покупать для своего же блага изделия из опилкобетона и не хотели рисковать жизнью, пытаясь оградить свои тела от ненастий и стужи с помощью новшества. Производство лопнуло, а вместе с ним и надежды на продолжение материализации воздушных замков. Ванина молодая жена загрустила основательно и начала часто вспоминать Ташкент.
В это время семейство Ландгровых ютилось на летней кухне нового родового имения. Ванину жену, ташкентскую уроженку, от зимней стужи спасали мысли о солнечной далекой родине. Жена рвалась на юг. С целью сохранения семьи Ваня ее никуда не пускал. Жена покорилась и страдала от северного климата и бытовых тягот с тоской во взгляде. Правда, сейчас жизнь у Вани начала потихоньку налаживаться. Он пристроился в большой фирме возглавлять маленький филиал.
О Ване можно рассказывать ужасно много и страшно интересно. Обо всем, конечно, мне не написать, и, по идее, я должен с Ваниной темой притормозить, но никак не могу остановиться. Люблю я этого человека всей душой.
В 1987 году Ваня бросил заниматься наукой. Потянуло его на волю, и он заделался пчеловодом. Пчеловодство в чистом виде не признавал, а занимался только добычей пчелиного яда. Весной он садился в свою «Ниву» и уезжал на промысел в Казахстанские степи. Так продолжалось несколько лет, пока до него, наконец, не дошло, что пчелиный яд никому не нужен.
Проветривать мозги на степном ветру Ване надоело, и он решил зажить жизнью писателя-отшельника. На волю рвались неудовлетворенные творческие позывы научного работника. Ваня решил посвятить жизнь человечеству и осчастливить его литературным творчеством, сообщив при этом народу много чего интересного, познавательного и поучительного. Подход ученого-физика к литературе был основательным и говорил о великой решимости достичь заоблачных высот. Подготовку к своему писательскому будущему он начал с изучения грамматики и положил на это год жизни. Изучив предмет, Ваня взялся сочинять небылицы в неизвестном никому стиле. Рассылал он свои творения по разным издательствам, откуда получал вежливые отказы. Ваня крепился, но скоро энтузиазм оставил его, и он покорился судьбе. Мне очень жаль, что так вышло. Из его слов я понял, что во время писания он находился в состоянии, близком к счастью. И писал бы себе, раз нравится. Но кончились деньги. Это бывает.
У меня сейчас положение не лучше, чем было у него тогда. Живу, кажется, на 20$ в месяц и очень хочу закончить то, что вы сейчас читаете.
Я взял билет до Новосибирска в плацкартный вагон. Проблема отгрузки моего негабаритного багажа легла камнем на душу и вогнала в печаль, которая еще больше увеличилась, когда сходил в разведку на Ярославский вокзал. Перрон преграждали молодцы в камуфляжной форме, занимающиеся проверкой квитанций об оплате багажа и вымогательством. Мои финансы не позволяли ублажать вымогателей и переплачивать за лишний вес. Решил использовать метод коллективного натиска, который заключается в том, что меня должен провожать народ в количестве не менее, чем количество мест багажа. Мест было 5. Каждый провожающий должен был взять по одному месту и пройти мимо камуфлированных молодцов, не вызывая подозрений. Дальше предполагалось действовать по обстоятельствам и загрузить багаж в вагон. Так было задумано.
Миша Шугаев провожать меня отказался. Сказал, что в день зарабатывает по 500$ и не может себе позволить их не заработать. Но зато дал личное авто с шофером Сашей. На проводы пришли мои друзья: Вова Анисимов, Валера Саяпин и Женя Ковалевский.
Женя явился как на праздник: в белой рубашке с галстуком. Последний раз, на моей памяти, в таком виде он появился на одном из занятий по военной подготовке. Рукава рубашки были засучены, что говорило о решимости совершить подвиг. Вова отлучился и вернулся с журналом "Плейбой". Купил издание специально для меня и вручил молча.
Вот в этом поступке – весь Вова. Я ему рассказывал про дальние страны, бескрайние просторы и синюю птицу. Он слушал молча, пытаясь понять меня, и наконец вычислил, что для полного счастья мне не хватает именно "Плейбоя". Спасибо, друг! Твой журнальчик совершит удивительное путешествие.
Все, кого встречаю, хоть немного да завидуют мне. Завидуют и удивляются, потому что перестали верить в то, что можно на самом деле поехать за синей птицей. Видел я радость и доброту в глазах людей и начинал понимать, что, наверное, делаю что-то важное и нужное. А что может быть важней того, от чего люди становятся хоть на немного добрей? Что может быть важнее веры в мечту и в то, что можно жить мечтой, а не мечтать в жизни зря?
Подали поезд. Подали поздно.
Проводница в моем вагоне оказалась очень нехорошей женщиной и отказывалась пускать меня вместе с грузом. На уговоры не поддавалась и деньги не брала. Первый раз такую вижу. Мешки я быстро пристроил в соседние вагоны за дополнительную плату, а вот трубы никто брать не хотел – требовали разрешения начальника поезда. Потащили железяки к начальнику в другой конец состава. К начальнику очередь. Ждем. Время идет. До отхода минут пять. Я растолкал очередь, прорвался в вагон, добрался до начальника и получил добро грузиться в багажный вагон. Загрузились. Бегом возвращаемся к своему вагону, где Женя и Вова провели среди масс разъяснительную работу, и теперь все уже знали, что в их поезде едет "великий путешественник". Проводница, наконец, растаяла и за минуту перед отходом говорит: "Ладно, давай сюда свои вещи". Благодетельница!
На прощание мужики начали спонсировать меня деньгами: по сто тысяч дали Вова и Валера. Это как-то покрыло непредвиденные багажные расходы.
Поезд тронулся. На душе стало радостно от того, что у меня есть друзья, и даже проводница, нехороший человек, показалась привлекательной и доброй. В знак незлопамятности я, протискиваясь из тамбура между ней и стеной, толкнул ее животом в грудь – и она улыбнулась. Мир прекрасен!
Я думаю, жить надо так, чтобы было кому тебя провожать.
Впервые еду на восток по железной дороге. Поездами я ездил только по меридианам, а по параллелям – только летал. Как-то подсчитал, сколько за свою жизнь налетал. Оказалось около трех недель. Ужасно становится только от одной мысли, сколько керосина высшей очистки потребовалось извести, чтобы создать подъемную силу, которая не давала мне упасть на землю целых три недели.
Когда впервые летел на Сахалин, смотрел в окно на протяжении всего полета и ничего там внизу не видел, кроме тьмы кромешной.
"Оказывается, наша планета, в основном, безлюдна", – подумал я, и стало жалко человечество, которое затерялось в бескрайних просторах Земли. Я летел над Сибирью, и огромные пространства без видимости человеческих следов завораживали. Может быть, пилоты специально выбирали такой маршрут, чтобы удивить пассажиров?
Вскоре душа очерствела во время производства экспедиционных работ вдали от цивилизации, и я перестал удивляться ужасному соотношению бескрайних просторов и населенных пунктов.
Сибири как таковой я не видел. Она была всегда от меня далеко на востоке или далеко на западе, или где-то далеко внизу, под крылом самолета. Несколько раз бывал в Новосибирске и один раз на Алтае, но это не считается. Я не знал этой огромной и далекой страны совершенно. Ее вид на карте впечатлял и сворачивал мозги набекрень из-за необходимости изменения масштаба мышления. Я ехал в направлении этой страны и с каждым новым моментом чувствовал ее приближение.
Поведение народа на станциях начало меняться. Появлялись дикие и нетипичные повадки, которых не увидишь при движении с севера на юг. На одной из станций примерно на второй день езды наблюдал милиционера, который гонялся за тетечкой-торговкой. Погоня чем-то отдаленно напоминала бег с препятствиями. Тон гонкам задавала шустрая тетечка, которая отчаянно не хотела попадать в лапы закона. Она неслась по перрону с максимально возможной скоростью и старалась неожиданно шмыгнуть под вагон, и у нее это получалось. Я дивился ее прыти. Милиционер не отставал. Он ловко нырял под вагон, не пугаясь забрызгать мундир нечистотами, которые протекали через отверстия вагонных гальюнов. Фуражка у представителя власти постоянно падала в железнодорожную грязь. Меня поражал не сам процесс погони, а тот огромный энтузиазм и упорство в достижении цели, которыми были преисполнены догоняющий и догоняемая. Они полностью отдавались доисторическому пьянящему чувству погони – убегания. Что особенного могла сделать перронная торговка?
Приближался Урал. Вышел на неизвестной станции подышать открытым воздухом. Пространство, видимо, необходимо для дыхания так же, как кислород и азот. По платформе шастали торговцы всякой ерундой. Вокруг меня собралась кучка, стараясь всучить воблу, колбасу, водку, мороженое и газированную воду. Вдруг ни с того ни с сего двум торговкам шлея под хвост попала, и они сцепились. Бой был не на жизнь, а насмерть, и противоборствующие стороны всамделишно решили покалечить друг друга от всей души. Первая колотила вторую здоровенной воблой, а вторая первую – палкой сухой колбасы. Лица драчуний были перекошены от взаимной нелюбви.
Тетечки были в летах, и возраст их приближался к той отметке, когда в самый раз начать думать о мире ином и жизни там. Похоже, этот вопрос их не волновал, как не волновало и то, что помирать лучше добрым. А чтобы это произошло, надо подобреть не в момент отдачи концов, а немного загодя. Но бойцов не интересовал мир иной более, чем место под солнцем.
– Хорошо тебе: приехал – и уехал, а нам тут оставайся и борись за жизнь, – скажут тетечки.
– Да, – отвечу я, – мне хорошо, мне чертовски хорошо, что еду в дальние страны за синей птицей. Очень хочу, чтобы так было всегда, и я не хочу никого бить воблой по морде ради собственного благополучия, несмотря на то, что именно этим заставляет заниматься капитализм. Формы этого мордобоя могут быть разными и на вид вполне приличными, но суть их при этом остается неизменной, именно той, которую продемонстрировали перронные торговки неизвестной станции Российской империи. Я не запомнил названия станции и по расписанию уточнять не стал, потому что это не имеет никакого значения. Важно только то, что мы стали злые и жестокие, а это очень плохо. Я не хочу быть злым и жестоким, и я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы мир стал чуточку добрей. Я даже готов Байкал переплыть.
Иногда очень хочется закричать и сообщить человечеству о том, что оно свихнулось окончательно, но я не делаю этого, потому что люди разучились слушать друг друга, даже когда им о чем-то важном кричат прямо в ухо.
Пейзаж за окном начал смурнеть и потихоньку превращаться из среднерусского в западносибирский. Незаметно перевалили Уральский хребет и оказались снова на равнине. Далекие города становятся близкими, и их можно видеть в упор, а не на карте.
Как могут люди спокойно жить, разделенные такими огромными расстояниями, и не испытывать ежедневный восторг от этого факта? Это не чисто сибирская особенность, а скорее общечеловеческая. Везде так.
Лет десять назад я путешествовал по Кавказу и решил, как бы между прочим, залезть на гору Казбек. Поселился в горном селе. С первого взгляда меня поразило равнодушие местных жителей по отношению к величественному виду большой горы. Жители ходили по улицам селения и, не обращая внимания на гору, глядя, в основном, себе под ноги, и никто из них не мог разделить со мной великий восторг от грандиозного пейзажа.
Казалось, что поезд едет слишком быстро, потому что я не успевал сообразить, как происходит мое перемещение по Сибири. Я хотел понять и почувствовать эту страну сходу, но не успевал за скоростью поезда. Поездная езда чем-то напоминает сон, который проносится по уму, оставляя после себя лишь еле заметный след смутных ощущений. За окном мелькали картинки из далекого мира чужой жизни, в которой я не успевал представить себя как следует. Мир проносился мимо меня с бестолковой скоростью.
Улучшать жизни с помощью увеличения скорости передвижения – совершенно ни к чему. Согласно теории относительности Энштейна пределом улучшения можно считать скорость света. Совершив кругосветное путешествие с такой дурной скоростью, мы окажемся в глупом положении, а не на пределе возможностей.
Очень вредная привычка – стремиться сделать жизнь лучше. Жизнь надо жить, а не улучшать. Незаметно для нас процесс улучшения жизни превращается в способ существования, во время которого забывается то, ради чего затевалась суета. Очень заразительно и увлекательно, оказывается, иметь в своей основе способ существования, ориентированный на улучшение жизни, до которой у нас в результате руки не доходят.
У меня не было никакого умственного занятия, как только разглядывать Вовин подарок – журнал "Плейбой". Читал статейку про то, как избавиться от похмельного синдрома с помощью капустного рассола и парацетамола с витамином С. Подобные печатные произведения перемежались на страницах издания с видами обнаженных женщин. Спасибо тебе, друг Вова!
Соседи попались все сибиряки. Одни из них ехали в большие города юга Сибири, другие – в маленькие на север. Те, кто ехал на север, таили во взгляде печаль-тоску, которую не могли высказать словами полностью. Северяне были не просто из маленького городка, а из страшного захолустья, куда нет дорог. Рассказывали о пространствах, среди которых жили, серьезно и уважительно, боясь наговорить лишнего, чтобы потом природа не обиделась и не сделала их жизнь еще более суровой и совсем невыносимой. Они жаловались на правительство, которое их обижает и на недостаток кислорода в северной атмосфере.
Я пересек Западно-Сибирскую равнину по 55 параллели и подъехал к Новосибирску. Ваня должен был меня встретить. Я очень надеялся, что он сообразит и быстро подойдет к вагону.
Иван не только не сообразил быстро подойти к вагону, он не сообразил вообще явиться вовремя, и выгрузка превратилась в стихийное бедствие. Повыкидывал вещи из разных вагонов на перрон и оставил их валяться без присмотра, пока бегал получать железяки, сданные в багажный вагон. Я не обижаюсь на Ваню, потому что на него нельзя обижаться, как нельзя обижаться на детей и стариков.
Природа зарезервировала часть человеческих мозгов специально для того, чтобы мы могли ориентироваться во времени и в пространстве. Однако при конструировании организма Вани Ландгрова природа почему-то решила, что лучше будет приспособить этот резерв для рождения великих идей и необычных мироощущений.
Ваня опаздывал везде и постоянно, причем опоздание на час у него за опоздание не считалось. Когда вместе ездили на Алтай, я был в роли организатора будней путешественников. Под конец, когда мы уже вернулись в Новосибирск, и мне все это надоело, решил пустить жизнь на самотек и посмотреть заодно, что из этого получится.
Ваня договорился со своими товарищами встретиться на следующий день в 10-00. Наступило утро. Ваня продрал глаза около 10-00. До 11-00 соображал где находится, и ничего не делал – просто курил и существовал. Далее у Вани проснулось чувство голода. В квартире ничего съедобного не оказалось – пошли в магазин. Вернулись в 12-30. Приготовление пищи отняло время до 14-00. Прием пищи – с 14-00 до 15-00. Чаепитие и перекуры – с 15-00 до 16-00. После чего Ване ни с того ни с сего вздумалось заняться ремонтом фотоаппарата. Разобрал его полностью и не знал, как собрать. В конце концов собрал в 19-30. С 19-30 до 20-00 перекуривал неудачу ремонта. Потом решился-таки отправиться на встречу. Но просто так уехать было нельзя – надо было попить чай и покурить. Процесс продолжался до 21-30. Наконец мы прибыли в назначенное место в 22-00, т. е. с опозданием на 12 часов!
Я затащил весь свой скарб в здание вокзала, сложил в кучу и начал глядеть по сторонам, пытаясь осознать приезд в Сибирь. Ничего не получалось. На Новосибирском железнодорожном вокзале Сибирью не пахло. Жизнь здесь была организована без учета особенностей устройства внешнего мира. Все свободные места вдоль стен занимали коммерческие ларьки, которые торговали всевозможными продуктами, вредными для здоровья: шоколад, водка, синтетическое печенье и прочее. А полезными, вроде манной каши, не торговал никто. Книжные развалы пестрели обложками литературы, герои которой дают волю похоти, убивают себе подобных, жульничают, разводят бесконечную сентиментальную чушь и экстрасенсорную муть. Капитализм был в разгаре, и предложение готово было удовлетворить любой оплачиваемый спрос.
Ждать Ваню пришлось недолго – всего 2 часа. Он появился передо мной неожиданно, рот его был растянут до ушей. Иван – настоящий йог и даже лучше, потому что настоящие йоги усилием воли пытаются войти в состояние вне времени и вне пространства. Ване же, наоборот, требуется воля, чтобы выйти из этого состояния и спуститься на землю. Явился он ко мне в промежуточном состоянии между небом и землей. Очарование мощного сибирского организма распространялось на большое расстояние. Мы обнялись и обрадовались.
Машина у Вани была все та же, в которой мы ездили на Алтай шесть лет назад. Сейчас она создавала впечатление, что недавно перенесла вооруженный налет. Вид авто демонстрировал исчезновение у Вани любви к технике.
Мы неслись по шоссе от города прочь в направлении земли, покрытой лесом, где Ваня строил родовое имение, необходимое для жизни под одной крышей людей, связанных кровными узами.
Приехали на место стройки. Я сразу почувствовал свою ничтожность по сравнению с тем, что может сделать человек с помощью ручного труда. Я погрузился в состояние легкого транса: впечатление от сооружения можно сравнить с тем, как если бы оказался свидетелем строительства Египетской пирамиды Тутанхамона. Изделие состояло из толстенных бревен собранных в хитрый каркас трехэтажного размера и напоминало бурелом. Сооружение походило на страшное чудище, которое приснилось мне следующей ночью в виде кошмара.
Ваня пошел в дом по делам, а я стоял снаружи и смотрел на воплощение мысли, силясь понять порыв души, который заставил материю превратиться в гигантское нечто, заключающее в себе ужасную силу тайного смысла. Из жилища вышел Иван, встал рядом со мной, задрал голову и стал глядеть на строение по-хозяйски и с умилением. Смерклось совсем, и стройка превратилась в идеальное место для съемки фильмов ужасов.
Ваня с женой жили через дорогу в избе, которую ему удалось арендовать почти за даром. Жена поддалась зажигательным речам мужа о прелестях жизни в ветхом строении на земельном участке, и они сняли дом вместо благоустроенной квартиры. О том, что это была ошибка, я сразу прочел в глазах жены. Еще увидел там же безмерную тоску ташкентской уроженки по жаркому климату.
Ваня – герой, потому что взял под свою опеку женщину с ребенком. Это, я считаю, великий и мужественный поступок. Я бы не смог относиться к чужому ребенку, как к своему. Кроме того, любовь к женщине вроде как бы обязывает тебя полюбить ее ребенка. А это уже не свобода, необходимая для истинных чувств, которые мы можем испытывать к своему чаду по вынужденной причине физиологического родства. Раз пробовал сделать, как Ваня, но у меня ничего не получилось, и я признал себя несостоятельным, потому что не хотел врать никому и себе в том числе.
В ногах супружеского ложа поставили раскладушку и велели мне на ней спать по ночам. Перед настоящим странствием я должен был закалить свое тело тяготами ночевок в стенах различных жилищ с чужими запахами и привычками, должен вытеснить из себя привязанность к теплу и уюту, постепенно заменив ее согревающим душу чувством внутреннего комфорта. Дома должны сделаться ненужными для меня.
Друзья передавали меня из рук в руки как эстафетную палочку. Но пока не попал еще в те последние руки, которые запустят меня в даль, чтобы я окончательно превратился в брошенный и свободный предмет. Это то, к чему я устремляюсь во время головокружительного процесса преодоления огромных расстояний.
Длительная езда на поездах с пересадками начинала производить во мне впечатление значительной силы, чего никогда бы не произошло, прилети в Новосибирск на самолете. Если бы я был президентом Всемирного Объединения Свободных Странников, то запретил бы соратникам перемещаться на самолете, чтобы не уничтожать прелесть расстояния с помощью скорости. Расстояние надо уважать, а не обращать на него внимание – скверно и неуважительно по отношению к природе вообще. Земля сделана такая большая для того, чтобы мы могли понять величие мира и проникнуться мечтой о прекрасном и непостижимом. На случай изобретения самолета размер Земли рассчитан не был, а мы, не подумав, начали строить скоростные летательные аппараты и свистеть на них по пространству, не замечая мира и упуская из виду существование мечты о далеком.
Не нужна цель – она всегда несущественна, велик и грандиозен только процесс, поэтому звезды над нами так далеки. Они специально заброшены так далеко на тот случай, если мы исчерпаем пространство Земли для поддержания жизни великой непостижимой мечты. Мы не понимаем звезд. Их загадочное существование в далеком-далеке является просто подсказкой нам о бессмысленности достижения чего-то и выдумывания цели. Нет там ничего в дальних галактиках, весь мир – под ногами и у нас внутри. Если бы я был диктатором какого-нибудь царства-государства, то запретил бы своим подданным смотреть на звезды без разрешения и специальной подготовки. Смотреть на звезды без спроса разрешалось бы только влюбленным, бездельникам и пустым мечтателям.
Проснулся от кошмара, потому что приснилась Ванина стройка, внутри которой ведьмы устроили шабаш. Они бегали по стройке голые и писали на стенах неприличные слова. Пора было вставать: с утра мы должны заехать навестить нашего институтского друга Андрея Брызгалова.
Андрей Брызгалов – настоящий буржуй. Он живая легенда и образчик российского капитализма, потому что достиг головокружительных высот в бизнесе исключительно благодаря страшной силы воле. Трудится он финансовым директором Сибирского отделения "Союзконтракт". Это могучая контора, торгующая куриными окорочками в огромных количествах.
Все поступки и помыслы Андрея Брызгалова – геройские и требуют от него значительной растраты жизненной силы. Потребность жить в режиме перенапряжения и отсутствия свободного времени заложена глубоко внутри его существа. Он живет взахлеб. Только то, что он высасывает в день по три пачки сигарет, заставляет меня восхищаться уровнем его пренебрежения к собственной природе. Я видел людей, которые прикуривают новую сигарету от только что выкуренной, но никогда не видел, чтобы курили две сигареты сразу. Брызгалов так делал.
Жить просто буржуем для Андрюши неинтересно. Торговля окорочками после настройки дела попала в колею и покатилась сама по себе, усыпляя интерес к жизненной перспективе с элементами таинственности и необычности. Напрягается при этом только нервная система. А это лишь вносит смуту в душу, не принося удовлетворения более изощренным тщеславным инстинктам. Совсем другое дело – руководить научным учреждением. Это удовольствие иного плана, потому что руководимые люди имеют более глубокое умственное содержание, с ними интересней и как-то привычней. Ведь Брызгалов по образованию физик. Но научные учреждения сейчас только закрываются и, чтобы стать директором одного из них, кроме просто желания надо быть еще и академиком или членом-корреспондентом, на худой конец. Всего этого Брызгалов при желании и определенной удаче мог бы достигнуть, но такой путь долог и тернист, а жизнь коротка, и директором быть хочется. Поэтому он решил создать свой собственный маленький институтик и сразу же его возглавить. А чтобы возглавленный народ не скучал, придумал им занятие, которое было, по сути, развитием его последней технической мысли в пору работы в Сибирском институте. Занимался он тогда конструированием сканера – прибора для снятия копии с изображения с помощью компьютера. Прибор, естественно, не имел аналогов в мире и мог запоминать объемные объекты с ужасной точностью. Зачем вещь народному хозяйству, я никак до сих пор в толк не возьму, хотя выслушал подробный доклад Брызгалова. Наверное, зачем-то и нужна, мне просто невдомек, как невдомек и покупателям, потому что с реализацией технического чуда есть проблемы. Тем не менее Брызгалов является директором собственного научного учреждения. И если на институтской скамье он взращивал в глубине души тщеславные устремления к высоким административным постам в науке, то мечты можно считать осуществленными и теперь можно продолжать жить дальше в направлении новых свершений. Но два здоровенных чудовища-предприятия: одно – торговое, другое – научное держат его на привязи наглухо в позе святого распятия на придуманном им же самим кресте. Дома его вид начали забывать из-за того, что папа решил уничтожить себя ради науки и торговли. Я не думаю, что Брызгалов – жертва обстоятельств. Его душевная потребность пожертвовать собой во имя чего-то находит свое практическое применение при любом устройстве общества. При социализме жизнь Брызгалова, его внешний вид и бешеный блеск очей говорили о том, что он готов принести себя в жертву отечественной науке и умереть при конструировании чего-то важного для народного хозяйства. Капитализм всего-навсего изменил форму жертвоприношения, и Брызгалов стал убиваться приемлемым для нового социального устройства способом.
Ваня закончил физтех и поэтому мыслил очень нестандартно. Это проявилось в том, что дом он хотел слепить из опилок. А чтобы опилки не разлетелись по ветру, он сжалился и решил добавить в них немного цемента для надежности. Получалась масса, напоминающая коровьи кизяки.
Не мог сибиряк Ваня упереться в мелкомасштабность родового домостроения. Душа его рвалась на просторы капитализма и требовала мощи деяний. Окрыленный удивительными свойствами опилок, смешанных с цементом, он затеял организацию производства строительных изделий из прогрессивного материала. Но сибиряки не поддавались на Ванины агитации покупать для своего же блага изделия из опилкобетона и не хотели рисковать жизнью, пытаясь оградить свои тела от ненастий и стужи с помощью новшества. Производство лопнуло, а вместе с ним и надежды на продолжение материализации воздушных замков. Ванина молодая жена загрустила основательно и начала часто вспоминать Ташкент.
В это время семейство Ландгровых ютилось на летней кухне нового родового имения. Ванину жену, ташкентскую уроженку, от зимней стужи спасали мысли о солнечной далекой родине. Жена рвалась на юг. С целью сохранения семьи Ваня ее никуда не пускал. Жена покорилась и страдала от северного климата и бытовых тягот с тоской во взгляде. Правда, сейчас жизнь у Вани начала потихоньку налаживаться. Он пристроился в большой фирме возглавлять маленький филиал.
О Ване можно рассказывать ужасно много и страшно интересно. Обо всем, конечно, мне не написать, и, по идее, я должен с Ваниной темой притормозить, но никак не могу остановиться. Люблю я этого человека всей душой.
В 1987 году Ваня бросил заниматься наукой. Потянуло его на волю, и он заделался пчеловодом. Пчеловодство в чистом виде не признавал, а занимался только добычей пчелиного яда. Весной он садился в свою «Ниву» и уезжал на промысел в Казахстанские степи. Так продолжалось несколько лет, пока до него, наконец, не дошло, что пчелиный яд никому не нужен.
Проветривать мозги на степном ветру Ване надоело, и он решил зажить жизнью писателя-отшельника. На волю рвались неудовлетворенные творческие позывы научного работника. Ваня решил посвятить жизнь человечеству и осчастливить его литературным творчеством, сообщив при этом народу много чего интересного, познавательного и поучительного. Подход ученого-физика к литературе был основательным и говорил о великой решимости достичь заоблачных высот. Подготовку к своему писательскому будущему он начал с изучения грамматики и положил на это год жизни. Изучив предмет, Ваня взялся сочинять небылицы в неизвестном никому стиле. Рассылал он свои творения по разным издательствам, откуда получал вежливые отказы. Ваня крепился, но скоро энтузиазм оставил его, и он покорился судьбе. Мне очень жаль, что так вышло. Из его слов я понял, что во время писания он находился в состоянии, близком к счастью. И писал бы себе, раз нравится. Но кончились деньги. Это бывает.
У меня сейчас положение не лучше, чем было у него тогда. Живу, кажется, на 20$ в месяц и очень хочу закончить то, что вы сейчас читаете.
Я взял билет до Новосибирска в плацкартный вагон. Проблема отгрузки моего негабаритного багажа легла камнем на душу и вогнала в печаль, которая еще больше увеличилась, когда сходил в разведку на Ярославский вокзал. Перрон преграждали молодцы в камуфляжной форме, занимающиеся проверкой квитанций об оплате багажа и вымогательством. Мои финансы не позволяли ублажать вымогателей и переплачивать за лишний вес. Решил использовать метод коллективного натиска, который заключается в том, что меня должен провожать народ в количестве не менее, чем количество мест багажа. Мест было 5. Каждый провожающий должен был взять по одному месту и пройти мимо камуфлированных молодцов, не вызывая подозрений. Дальше предполагалось действовать по обстоятельствам и загрузить багаж в вагон. Так было задумано.
Миша Шугаев провожать меня отказался. Сказал, что в день зарабатывает по 500$ и не может себе позволить их не заработать. Но зато дал личное авто с шофером Сашей. На проводы пришли мои друзья: Вова Анисимов, Валера Саяпин и Женя Ковалевский.
Женя явился как на праздник: в белой рубашке с галстуком. Последний раз, на моей памяти, в таком виде он появился на одном из занятий по военной подготовке. Рукава рубашки были засучены, что говорило о решимости совершить подвиг. Вова отлучился и вернулся с журналом "Плейбой". Купил издание специально для меня и вручил молча.
Вот в этом поступке – весь Вова. Я ему рассказывал про дальние страны, бескрайние просторы и синюю птицу. Он слушал молча, пытаясь понять меня, и наконец вычислил, что для полного счастья мне не хватает именно "Плейбоя". Спасибо, друг! Твой журнальчик совершит удивительное путешествие.
Все, кого встречаю, хоть немного да завидуют мне. Завидуют и удивляются, потому что перестали верить в то, что можно на самом деле поехать за синей птицей. Видел я радость и доброту в глазах людей и начинал понимать, что, наверное, делаю что-то важное и нужное. А что может быть важней того, от чего люди становятся хоть на немного добрей? Что может быть важнее веры в мечту и в то, что можно жить мечтой, а не мечтать в жизни зря?
Подали поезд. Подали поздно.
Проводница в моем вагоне оказалась очень нехорошей женщиной и отказывалась пускать меня вместе с грузом. На уговоры не поддавалась и деньги не брала. Первый раз такую вижу. Мешки я быстро пристроил в соседние вагоны за дополнительную плату, а вот трубы никто брать не хотел – требовали разрешения начальника поезда. Потащили железяки к начальнику в другой конец состава. К начальнику очередь. Ждем. Время идет. До отхода минут пять. Я растолкал очередь, прорвался в вагон, добрался до начальника и получил добро грузиться в багажный вагон. Загрузились. Бегом возвращаемся к своему вагону, где Женя и Вова провели среди масс разъяснительную работу, и теперь все уже знали, что в их поезде едет "великий путешественник". Проводница, наконец, растаяла и за минуту перед отходом говорит: "Ладно, давай сюда свои вещи". Благодетельница!
На прощание мужики начали спонсировать меня деньгами: по сто тысяч дали Вова и Валера. Это как-то покрыло непредвиденные багажные расходы.
Поезд тронулся. На душе стало радостно от того, что у меня есть друзья, и даже проводница, нехороший человек, показалась привлекательной и доброй. В знак незлопамятности я, протискиваясь из тамбура между ней и стеной, толкнул ее животом в грудь – и она улыбнулась. Мир прекрасен!
Я думаю, жить надо так, чтобы было кому тебя провожать.
Впервые еду на восток по железной дороге. Поездами я ездил только по меридианам, а по параллелям – только летал. Как-то подсчитал, сколько за свою жизнь налетал. Оказалось около трех недель. Ужасно становится только от одной мысли, сколько керосина высшей очистки потребовалось извести, чтобы создать подъемную силу, которая не давала мне упасть на землю целых три недели.
Когда впервые летел на Сахалин, смотрел в окно на протяжении всего полета и ничего там внизу не видел, кроме тьмы кромешной.
"Оказывается, наша планета, в основном, безлюдна", – подумал я, и стало жалко человечество, которое затерялось в бескрайних просторах Земли. Я летел над Сибирью, и огромные пространства без видимости человеческих следов завораживали. Может быть, пилоты специально выбирали такой маршрут, чтобы удивить пассажиров?
Вскоре душа очерствела во время производства экспедиционных работ вдали от цивилизации, и я перестал удивляться ужасному соотношению бескрайних просторов и населенных пунктов.
Сибири как таковой я не видел. Она была всегда от меня далеко на востоке или далеко на западе, или где-то далеко внизу, под крылом самолета. Несколько раз бывал в Новосибирске и один раз на Алтае, но это не считается. Я не знал этой огромной и далекой страны совершенно. Ее вид на карте впечатлял и сворачивал мозги набекрень из-за необходимости изменения масштаба мышления. Я ехал в направлении этой страны и с каждым новым моментом чувствовал ее приближение.
Поведение народа на станциях начало меняться. Появлялись дикие и нетипичные повадки, которых не увидишь при движении с севера на юг. На одной из станций примерно на второй день езды наблюдал милиционера, который гонялся за тетечкой-торговкой. Погоня чем-то отдаленно напоминала бег с препятствиями. Тон гонкам задавала шустрая тетечка, которая отчаянно не хотела попадать в лапы закона. Она неслась по перрону с максимально возможной скоростью и старалась неожиданно шмыгнуть под вагон, и у нее это получалось. Я дивился ее прыти. Милиционер не отставал. Он ловко нырял под вагон, не пугаясь забрызгать мундир нечистотами, которые протекали через отверстия вагонных гальюнов. Фуражка у представителя власти постоянно падала в железнодорожную грязь. Меня поражал не сам процесс погони, а тот огромный энтузиазм и упорство в достижении цели, которыми были преисполнены догоняющий и догоняемая. Они полностью отдавались доисторическому пьянящему чувству погони – убегания. Что особенного могла сделать перронная торговка?
Приближался Урал. Вышел на неизвестной станции подышать открытым воздухом. Пространство, видимо, необходимо для дыхания так же, как кислород и азот. По платформе шастали торговцы всякой ерундой. Вокруг меня собралась кучка, стараясь всучить воблу, колбасу, водку, мороженое и газированную воду. Вдруг ни с того ни с сего двум торговкам шлея под хвост попала, и они сцепились. Бой был не на жизнь, а насмерть, и противоборствующие стороны всамделишно решили покалечить друг друга от всей души. Первая колотила вторую здоровенной воблой, а вторая первую – палкой сухой колбасы. Лица драчуний были перекошены от взаимной нелюбви.
Тетечки были в летах, и возраст их приближался к той отметке, когда в самый раз начать думать о мире ином и жизни там. Похоже, этот вопрос их не волновал, как не волновало и то, что помирать лучше добрым. А чтобы это произошло, надо подобреть не в момент отдачи концов, а немного загодя. Но бойцов не интересовал мир иной более, чем место под солнцем.
– Хорошо тебе: приехал – и уехал, а нам тут оставайся и борись за жизнь, – скажут тетечки.
– Да, – отвечу я, – мне хорошо, мне чертовски хорошо, что еду в дальние страны за синей птицей. Очень хочу, чтобы так было всегда, и я не хочу никого бить воблой по морде ради собственного благополучия, несмотря на то, что именно этим заставляет заниматься капитализм. Формы этого мордобоя могут быть разными и на вид вполне приличными, но суть их при этом остается неизменной, именно той, которую продемонстрировали перронные торговки неизвестной станции Российской империи. Я не запомнил названия станции и по расписанию уточнять не стал, потому что это не имеет никакого значения. Важно только то, что мы стали злые и жестокие, а это очень плохо. Я не хочу быть злым и жестоким, и я хочу сделать хоть что-нибудь, чтобы мир стал чуточку добрей. Я даже готов Байкал переплыть.
Иногда очень хочется закричать и сообщить человечеству о том, что оно свихнулось окончательно, но я не делаю этого, потому что люди разучились слушать друг друга, даже когда им о чем-то важном кричат прямо в ухо.
Пейзаж за окном начал смурнеть и потихоньку превращаться из среднерусского в западносибирский. Незаметно перевалили Уральский хребет и оказались снова на равнине. Далекие города становятся близкими, и их можно видеть в упор, а не на карте.
Как могут люди спокойно жить, разделенные такими огромными расстояниями, и не испытывать ежедневный восторг от этого факта? Это не чисто сибирская особенность, а скорее общечеловеческая. Везде так.
Лет десять назад я путешествовал по Кавказу и решил, как бы между прочим, залезть на гору Казбек. Поселился в горном селе. С первого взгляда меня поразило равнодушие местных жителей по отношению к величественному виду большой горы. Жители ходили по улицам селения и, не обращая внимания на гору, глядя, в основном, себе под ноги, и никто из них не мог разделить со мной великий восторг от грандиозного пейзажа.
Казалось, что поезд едет слишком быстро, потому что я не успевал сообразить, как происходит мое перемещение по Сибири. Я хотел понять и почувствовать эту страну сходу, но не успевал за скоростью поезда. Поездная езда чем-то напоминает сон, который проносится по уму, оставляя после себя лишь еле заметный след смутных ощущений. За окном мелькали картинки из далекого мира чужой жизни, в которой я не успевал представить себя как следует. Мир проносился мимо меня с бестолковой скоростью.
Улучшать жизни с помощью увеличения скорости передвижения – совершенно ни к чему. Согласно теории относительности Энштейна пределом улучшения можно считать скорость света. Совершив кругосветное путешествие с такой дурной скоростью, мы окажемся в глупом положении, а не на пределе возможностей.
Очень вредная привычка – стремиться сделать жизнь лучше. Жизнь надо жить, а не улучшать. Незаметно для нас процесс улучшения жизни превращается в способ существования, во время которого забывается то, ради чего затевалась суета. Очень заразительно и увлекательно, оказывается, иметь в своей основе способ существования, ориентированный на улучшение жизни, до которой у нас в результате руки не доходят.
У меня не было никакого умственного занятия, как только разглядывать Вовин подарок – журнал "Плейбой". Читал статейку про то, как избавиться от похмельного синдрома с помощью капустного рассола и парацетамола с витамином С. Подобные печатные произведения перемежались на страницах издания с видами обнаженных женщин. Спасибо тебе, друг Вова!
Соседи попались все сибиряки. Одни из них ехали в большие города юга Сибири, другие – в маленькие на север. Те, кто ехал на север, таили во взгляде печаль-тоску, которую не могли высказать словами полностью. Северяне были не просто из маленького городка, а из страшного захолустья, куда нет дорог. Рассказывали о пространствах, среди которых жили, серьезно и уважительно, боясь наговорить лишнего, чтобы потом природа не обиделась и не сделала их жизнь еще более суровой и совсем невыносимой. Они жаловались на правительство, которое их обижает и на недостаток кислорода в северной атмосфере.
Я пересек Западно-Сибирскую равнину по 55 параллели и подъехал к Новосибирску. Ваня должен был меня встретить. Я очень надеялся, что он сообразит и быстро подойдет к вагону.
Иван не только не сообразил быстро подойти к вагону, он не сообразил вообще явиться вовремя, и выгрузка превратилась в стихийное бедствие. Повыкидывал вещи из разных вагонов на перрон и оставил их валяться без присмотра, пока бегал получать железяки, сданные в багажный вагон. Я не обижаюсь на Ваню, потому что на него нельзя обижаться, как нельзя обижаться на детей и стариков.
Природа зарезервировала часть человеческих мозгов специально для того, чтобы мы могли ориентироваться во времени и в пространстве. Однако при конструировании организма Вани Ландгрова природа почему-то решила, что лучше будет приспособить этот резерв для рождения великих идей и необычных мироощущений.
Ваня опаздывал везде и постоянно, причем опоздание на час у него за опоздание не считалось. Когда вместе ездили на Алтай, я был в роли организатора будней путешественников. Под конец, когда мы уже вернулись в Новосибирск, и мне все это надоело, решил пустить жизнь на самотек и посмотреть заодно, что из этого получится.
Ваня договорился со своими товарищами встретиться на следующий день в 10-00. Наступило утро. Ваня продрал глаза около 10-00. До 11-00 соображал где находится, и ничего не делал – просто курил и существовал. Далее у Вани проснулось чувство голода. В квартире ничего съедобного не оказалось – пошли в магазин. Вернулись в 12-30. Приготовление пищи отняло время до 14-00. Прием пищи – с 14-00 до 15-00. Чаепитие и перекуры – с 15-00 до 16-00. После чего Ване ни с того ни с сего вздумалось заняться ремонтом фотоаппарата. Разобрал его полностью и не знал, как собрать. В конце концов собрал в 19-30. С 19-30 до 20-00 перекуривал неудачу ремонта. Потом решился-таки отправиться на встречу. Но просто так уехать было нельзя – надо было попить чай и покурить. Процесс продолжался до 21-30. Наконец мы прибыли в назначенное место в 22-00, т. е. с опозданием на 12 часов!
Я затащил весь свой скарб в здание вокзала, сложил в кучу и начал глядеть по сторонам, пытаясь осознать приезд в Сибирь. Ничего не получалось. На Новосибирском железнодорожном вокзале Сибирью не пахло. Жизнь здесь была организована без учета особенностей устройства внешнего мира. Все свободные места вдоль стен занимали коммерческие ларьки, которые торговали всевозможными продуктами, вредными для здоровья: шоколад, водка, синтетическое печенье и прочее. А полезными, вроде манной каши, не торговал никто. Книжные развалы пестрели обложками литературы, герои которой дают волю похоти, убивают себе подобных, жульничают, разводят бесконечную сентиментальную чушь и экстрасенсорную муть. Капитализм был в разгаре, и предложение готово было удовлетворить любой оплачиваемый спрос.
Ждать Ваню пришлось недолго – всего 2 часа. Он появился передо мной неожиданно, рот его был растянут до ушей. Иван – настоящий йог и даже лучше, потому что настоящие йоги усилием воли пытаются войти в состояние вне времени и вне пространства. Ване же, наоборот, требуется воля, чтобы выйти из этого состояния и спуститься на землю. Явился он ко мне в промежуточном состоянии между небом и землей. Очарование мощного сибирского организма распространялось на большое расстояние. Мы обнялись и обрадовались.
Машина у Вани была все та же, в которой мы ездили на Алтай шесть лет назад. Сейчас она создавала впечатление, что недавно перенесла вооруженный налет. Вид авто демонстрировал исчезновение у Вани любви к технике.
Мы неслись по шоссе от города прочь в направлении земли, покрытой лесом, где Ваня строил родовое имение, необходимое для жизни под одной крышей людей, связанных кровными узами.
Приехали на место стройки. Я сразу почувствовал свою ничтожность по сравнению с тем, что может сделать человек с помощью ручного труда. Я погрузился в состояние легкого транса: впечатление от сооружения можно сравнить с тем, как если бы оказался свидетелем строительства Египетской пирамиды Тутанхамона. Изделие состояло из толстенных бревен собранных в хитрый каркас трехэтажного размера и напоминало бурелом. Сооружение походило на страшное чудище, которое приснилось мне следующей ночью в виде кошмара.
Ваня пошел в дом по делам, а я стоял снаружи и смотрел на воплощение мысли, силясь понять порыв души, который заставил материю превратиться в гигантское нечто, заключающее в себе ужасную силу тайного смысла. Из жилища вышел Иван, встал рядом со мной, задрал голову и стал глядеть на строение по-хозяйски и с умилением. Смерклось совсем, и стройка превратилась в идеальное место для съемки фильмов ужасов.
Ваня с женой жили через дорогу в избе, которую ему удалось арендовать почти за даром. Жена поддалась зажигательным речам мужа о прелестях жизни в ветхом строении на земельном участке, и они сняли дом вместо благоустроенной квартиры. О том, что это была ошибка, я сразу прочел в глазах жены. Еще увидел там же безмерную тоску ташкентской уроженки по жаркому климату.
Ваня – герой, потому что взял под свою опеку женщину с ребенком. Это, я считаю, великий и мужественный поступок. Я бы не смог относиться к чужому ребенку, как к своему. Кроме того, любовь к женщине вроде как бы обязывает тебя полюбить ее ребенка. А это уже не свобода, необходимая для истинных чувств, которые мы можем испытывать к своему чаду по вынужденной причине физиологического родства. Раз пробовал сделать, как Ваня, но у меня ничего не получилось, и я признал себя несостоятельным, потому что не хотел врать никому и себе в том числе.
В ногах супружеского ложа поставили раскладушку и велели мне на ней спать по ночам. Перед настоящим странствием я должен был закалить свое тело тяготами ночевок в стенах различных жилищ с чужими запахами и привычками, должен вытеснить из себя привязанность к теплу и уюту, постепенно заменив ее согревающим душу чувством внутреннего комфорта. Дома должны сделаться ненужными для меня.
Друзья передавали меня из рук в руки как эстафетную палочку. Но пока не попал еще в те последние руки, которые запустят меня в даль, чтобы я окончательно превратился в брошенный и свободный предмет. Это то, к чему я устремляюсь во время головокружительного процесса преодоления огромных расстояний.
Длительная езда на поездах с пересадками начинала производить во мне впечатление значительной силы, чего никогда бы не произошло, прилети в Новосибирск на самолете. Если бы я был президентом Всемирного Объединения Свободных Странников, то запретил бы соратникам перемещаться на самолете, чтобы не уничтожать прелесть расстояния с помощью скорости. Расстояние надо уважать, а не обращать на него внимание – скверно и неуважительно по отношению к природе вообще. Земля сделана такая большая для того, чтобы мы могли понять величие мира и проникнуться мечтой о прекрасном и непостижимом. На случай изобретения самолета размер Земли рассчитан не был, а мы, не подумав, начали строить скоростные летательные аппараты и свистеть на них по пространству, не замечая мира и упуская из виду существование мечты о далеком.
Не нужна цель – она всегда несущественна, велик и грандиозен только процесс, поэтому звезды над нами так далеки. Они специально заброшены так далеко на тот случай, если мы исчерпаем пространство Земли для поддержания жизни великой непостижимой мечты. Мы не понимаем звезд. Их загадочное существование в далеком-далеке является просто подсказкой нам о бессмысленности достижения чего-то и выдумывания цели. Нет там ничего в дальних галактиках, весь мир – под ногами и у нас внутри. Если бы я был диктатором какого-нибудь царства-государства, то запретил бы своим подданным смотреть на звезды без разрешения и специальной подготовки. Смотреть на звезды без спроса разрешалось бы только влюбленным, бездельникам и пустым мечтателям.
Проснулся от кошмара, потому что приснилась Ванина стройка, внутри которой ведьмы устроили шабаш. Они бегали по стройке голые и писали на стенах неприличные слова. Пора было вставать: с утра мы должны заехать навестить нашего институтского друга Андрея Брызгалова.
Андрей Брызгалов – настоящий буржуй. Он живая легенда и образчик российского капитализма, потому что достиг головокружительных высот в бизнесе исключительно благодаря страшной силы воле. Трудится он финансовым директором Сибирского отделения "Союзконтракт". Это могучая контора, торгующая куриными окорочками в огромных количествах.
Все поступки и помыслы Андрея Брызгалова – геройские и требуют от него значительной растраты жизненной силы. Потребность жить в режиме перенапряжения и отсутствия свободного времени заложена глубоко внутри его существа. Он живет взахлеб. Только то, что он высасывает в день по три пачки сигарет, заставляет меня восхищаться уровнем его пренебрежения к собственной природе. Я видел людей, которые прикуривают новую сигарету от только что выкуренной, но никогда не видел, чтобы курили две сигареты сразу. Брызгалов так делал.
Жить просто буржуем для Андрюши неинтересно. Торговля окорочками после настройки дела попала в колею и покатилась сама по себе, усыпляя интерес к жизненной перспективе с элементами таинственности и необычности. Напрягается при этом только нервная система. А это лишь вносит смуту в душу, не принося удовлетворения более изощренным тщеславным инстинктам. Совсем другое дело – руководить научным учреждением. Это удовольствие иного плана, потому что руководимые люди имеют более глубокое умственное содержание, с ними интересней и как-то привычней. Ведь Брызгалов по образованию физик. Но научные учреждения сейчас только закрываются и, чтобы стать директором одного из них, кроме просто желания надо быть еще и академиком или членом-корреспондентом, на худой конец. Всего этого Брызгалов при желании и определенной удаче мог бы достигнуть, но такой путь долог и тернист, а жизнь коротка, и директором быть хочется. Поэтому он решил создать свой собственный маленький институтик и сразу же его возглавить. А чтобы возглавленный народ не скучал, придумал им занятие, которое было, по сути, развитием его последней технической мысли в пору работы в Сибирском институте. Занимался он тогда конструированием сканера – прибора для снятия копии с изображения с помощью компьютера. Прибор, естественно, не имел аналогов в мире и мог запоминать объемные объекты с ужасной точностью. Зачем вещь народному хозяйству, я никак до сих пор в толк не возьму, хотя выслушал подробный доклад Брызгалова. Наверное, зачем-то и нужна, мне просто невдомек, как невдомек и покупателям, потому что с реализацией технического чуда есть проблемы. Тем не менее Брызгалов является директором собственного научного учреждения. И если на институтской скамье он взращивал в глубине души тщеславные устремления к высоким административным постам в науке, то мечты можно считать осуществленными и теперь можно продолжать жить дальше в направлении новых свершений. Но два здоровенных чудовища-предприятия: одно – торговое, другое – научное держат его на привязи наглухо в позе святого распятия на придуманном им же самим кресте. Дома его вид начали забывать из-за того, что папа решил уничтожить себя ради науки и торговли. Я не думаю, что Брызгалов – жертва обстоятельств. Его душевная потребность пожертвовать собой во имя чего-то находит свое практическое применение при любом устройстве общества. При социализме жизнь Брызгалова, его внешний вид и бешеный блеск очей говорили о том, что он готов принести себя в жертву отечественной науке и умереть при конструировании чего-то важного для народного хозяйства. Капитализм всего-навсего изменил форму жертвоприношения, и Брызгалов стал убиваться приемлемым для нового социального устройства способом.