Сидоренко Андрей. Заяабари (походный роман)

   Не знаю, можно ли называть Харахаихоем то, что на меня дунуло, но дунуло прилично и, сидя на мели, лодочка получила серьезный крен (парус я еще убрать не успел). Кое-как, снявшись с мели, убрал парус и установил весла. Пока возился – отнесло в море.
   Сразу вспомнились рассказы старых таежников и морских волков о том, как лодки уносит ветром в море и там переворачивает. И что такие случаи обычно происходят в местах подобных тому, где я сейчас находился и отчаянно пытался выгрести к берегу. Харахаихой…
   В 5-ти км от мыса Голоустный находится мыс Роговик. Курс туда.
   Прибрежные сопки постепенно начали обрастать хвойными деревьями. Темнело. Небо, вода и суша изменили свои цвета очень быстро, как будто в спешке переоделись. Ветер сделал последний вздох перед ночной спячкой и затих. Байкал замер. Вечерняя тишина пуховым одеялом нежно накрыла все вокруг и дневные недоразумения, чуть не обернувшиеся для меня катастрофой, начали казаться нереальными. Надо было подумать о ночевке. Прохожу устье речки Еловки и решаю не уходить далеко от объекта природы с таким милым названием. Обогнув прижим, увидел небольшой пляж и выбрал его для ночлега.
   Ничего не хочется делать. Не спешу ставить палатку и готовить пищу. Стою и смотрю себе под ноги, на то место, где у меня будет дом на одну ночь. Дом на одну ночь… Дом, где попало… Так лучше всего можно почувствовать, что живешь на планете – маленькой точечке во Вселенной.
   Проснулся среди ночи от того, что сорвало палатку. Выскочил наружу – ветра нет, полный штиль, только где-то высоко в небе слышится гул от движения огромной массы воздуха. Залез назад. Палатка снова начала сотрясаться, как будто подъехал самосвал и вывалил на меня кирпичи.
   Настало утро, я открыл глаза, и мой маленький мир, состоящий из пространства внутри палатки, засветился светом зари. Казалось, что нет ничего: ни Байкала, ни тайги, ни даже планеты Земля. Весь мир состоял из меня и пустоты, обтянутой палаточной тканью. Если бы кто-нибудь начал рассказывать о том, что где-то есть моря, горы, леса и пустыни, я не поверил бы ни единому слову.
   Ничего не хочу. Безумно хорошо. Ни о чем не мечтаю. Не узнаю своего тела и даже не очень его чувствую. Кажется, что я только сейчас родился. Дивное состояние.
   Скоро во мне пробуждается желание жить в большом мире. Я покидаю маленький уютный мирок и становлюсь частью огромного пространства, заполненного водой, горами и небом. С первым же вдохом внутри этого пространства в меня входит новый день – это новый день новой жизни, которая начинается заново. Я рисую свою жизнь на белоснежном листе бумаги нового дня. Я хочу ощутить каждый миг моей новой жизни, как произведение искусства, как единственный и неповторимый миг счастья, которое происходит лишь только оттого, что я знаю о существовании мира.
   Чистка зубов и полоскание полости рта в холоднючей байкальской воде – отличный заменитель зарядки. Чувствую корни зубов, и мне хочется засунуть голову в костер для согрева мозгов.
   На завтрак молочная рисовая каша, как в детском садике.
   Погода по здешним представлениям нормальная: воздух градусов 13, вода + 4, по небу несутся серые тучи – того и гляди пойдет дождь. Лето в разгаре.
   Собрался и отвалил. Не прошло и пяти минут, как левая уключина начала подозрительно скрипеть. Пластмассовый хомут оказался плохо подогнан и дюралевое весло начало протираться. Если оставить все как есть, то скоро останусь без весла, а запасного нет. Причаливаю к берегу и занимаюсь ремонтом. Провозился около часа, пока удалось что-то сделать.
   Курс на мыс Нижние Хомуты. Глядя на карту, можно удивиться, зачем назвали совсем непримечательную на вид географическую особенность – берег не выдавливается в море значительно. Но наяву мыс видно хорошо, особенно когда проплываешь недалеко от берега. Мыс Нижние Хомуты – скалистый и очень красивый. За ним на небольшом расстоянии следуют еще два мыса, которые с целью экономии фантазии и слов назвали Средние Хомуты и Верхние Хомуты. Местные привыкли к таким названиям, а у меня никак не получалось. Как можно красивейший мыс обозвать "хомутом"!
   Погода великолепная. Небо лишь наполовину прикрылось белыми реденькими облачками и стало напоминать женщину, облаченную в кружевной пеньюар. Кружева будоражат мужское воображение, заставляя его выдумывать несуществующие чудеса. Облака на небе тоже заставляли меня мечтать о чем-то несуществующем и далеком от реальности, о тех же женщинах.
   Долго радоваться небесной синеве не пришлось – через полчаса наползли серые облака, загородив небо полностью, и радужное настроение исчезло без следа, уступая место просто молчаливому существованию в монотонном процессе гребли.
   Прохожу мыс Верхние Хомуты и вдруг вижу людей на берегу, которые машут руками.
   "Может быть, нужна помощь?", – подумал я, и, изменив курс, стал приближаться к берегу.
   На небольшом галечном пляжике стояли два мужика с лицами обгоревшими на солнце до черноты. Помощь им была не нужна – они сами хотели кому-нибудь чем-нибудь помочь. Заприметив меня на горизонте, начали махать руками, решив, что именно мне помощи не хватает. Они с ходу пригласили меня пить, гулять и радоваться жизни прямо сейчас.
   Я не сразу понял, как они здесь оказались: лодки на пляже не было. Но присмотревшись, увидел ее в лесу привязанную к деревьям. Очень странными показались мне мужики, которые живут в лесу вместе с моторной лодкой. Мы пожелали друг другу удачи, и я поплыл странствовать дальше.
   Вдали показался Бакланий Камень – небольшой скалистый островок размером 20х20х10 м. Бакланов на нем давно уже нет, осталось одно только название на память. Замечательную птицу извели лет тридцать назад. Жаль, конечно, у нее было красивое местное имя – корморан.
   Сейчас Бакланий Камень заселили чайки. Когда проходил мимо, чайки взмыли в воздух и начали на меня орать.
   Подошел ближе – и меня атаковали: чайки набирали высоту и срывались в пике, целясь клювом мне в череп.
   Вспомнился далекий Курильский остров Шикотан. Работал я тогда младшим научным сотрудником в Сахалинском комплексном научно-исследовательском институте. На Курилы меня послали изучать страшные волны цунами. Как-то раз в свободное от изучения цунами время забрел я вглубь острова и неожиданно подвергся нападению стаи ворон, их было штук 20. Они так же, как чайки с Бакланьего Камня, набирали высоту и срывались в пике в направлении моего черепа. Тогда я пожалел, что у меня не было каски. Вороны проявляли редкую наглость и даже, случалось, лупили меня крыльями по голове. Размером они были почти с индюка. Таких огромных бройлерных ворон никогда больше не видел. Там, на далеком острове Шикотан, я не стал испытывать судьбу и дал деру вниз по стометровому обрыву прямо к берегу Тихого океана.
   Чайкам с Бакланьего Камня было далеко до обнаглевших ворон острова Шикотан, и я смотрел на потуги местных пернатых с некоторым снисхождением. Куда им.
   Бакланий Камень, проплыв мимо, стал уменьшаться в размерах, пока не превратился из скалы, засиженной чайками, в необычное воспоминание, чудным образом связанное с далеким островом Шикотан и моим прошлым, которое перемешалось с настоящим, возбуждая удивительным способом. Я потерялся в пространстве-времени: то ли я на Курильских островах и молодой, то ли на Байкале и значительно старее. Приятно так себя чувствовать, и думаю, очень полезно для души.
   Въезжаю в бухту Песчаная, и сразу же вспоминаю Надежду Перфильевну, и то как она гуляла здесь с Индирой Ганди. Я представил знаменитую индианку, прогуливающуюся по пляжу взад-вперед, и никак не мог подобрать ей подходящий наряд, чтобы ее вид не противоречил природе. То ли она должна быть в одеянии байкальских аборигенов, то ли в чем-нибудь индийском, национальном. Но костюм байкальских аборигенов, исполненный в основном из выцветшей брезентухи, явно не подходил Индире Ганди, и я оставил ее во всем индийском. Удивительно, но она все равно гармонично вписывалась в местный пейзаж и не казалась инородным телом, наверное, потому, что сам пейзаж окрестностей Песчаной бухты не походил на сибирский вообще и на байкальский в частности. По тому настроению, которое дарила здешняя природа, ее можно было отнести к тропикам или к субтропикам, но никак не к Сибири.
   Бухта Песчаная заезжена туристами до такой степени, до какой Бакланий Камень засижен чайками. Это общепринятое мнение, и на первый взгляд, конечно же, чувствуется присутствие человека. Но по европейским меркам место все-таки достаточно дикое. Туристов я обнаружил всего несколько, а может быть, это были и не туристы вовсе, а так просто – люди непонятного назначения.
   Несколько обнаженных женских тел лежали на песке. Я старался плыть потихоньку, чтобы не спугнуть дам, но все-таки спугнул. Они встрепенулись и начали смотреть в мою сторону, как Ассоль на горизонт. Я подплыл поближе, и дамы, разглядев меня, нечесаного и небритого, перестали глядеть на горизонт как Ассоль, а стали смотреть на меня, как на неопознанный инопланетный объект. По какой-то причине дамы не разговаривали, и на мое приветствие ответили неопределенными вялыми движениями тел, после чего упали на пляж загорать дальше.
   "Странные женщины, – подумал я, – не байкальское какое-то у них поведение. Видимо, их привезли откуда-то издалека и забыли вернуть на место".
   Бухта Песчаная – местечко на редкость прелестное и даже слишком: не в меру оно уютное и, по-моему, вовсе не байкальское. Образовалось оно, наверное, от какого-то неизвестного чуда, вроде Тунгусского метеорита, или как-нибудь еще, не совсем обычно.
   Песчаная – сказка, если не обращать внимания на творения рук человеческих в виде затрапезных строений, созданных без спроса у архитектора. Строения предназначались для отдыха трудящихся, которых почему-то не видно, несмотря на то, что был июль. Видны только не похожие на отдыхающих люди, которые слоняются по берегу непонятно зачем. Среди слоняющихся половина состояла из молодцов с бритыми затылками, большими животами и автоматами. Зачем все это здесь?
   От пристани протянул еще метров сто и поравнялся с избой, отдельно стоявшей на самом берегу. Изба представляла из себя душевный предмет, она существовала совершенно отдельно и независимо от архитектурного недоразумения в виде базы отдыха, расположенной рядом. Около избы женщина занималась по хозяйству чем-то нехитрым. На самом берегу сидел мужчина и неспешно починял рыбацкие причиндалы. На вид ему было лет 40-45. Из-за широкого костяка и крепкого природного телосложения выглядел он мощно и добротно. Густая шевелюра и борода умеренной длины только усиливали впечатление. Жизнь мужчины представлялась мне могучим и спокойным потоком, уносящимся вперед, к заранее и хорошо известной цели.
   Я не такой человек, и все у меня не так, как у него: и по земле хожу не так основательно, и думаю не так постепенно и правильно, поэтому отношусь к таким людям с большим уважением, как к космонавтам, в числе которых мне никогда не быть.
   Разговор с местным населением обычно начинается с того, как это я додумался путешествовать по Байкалу в одиночку. Разные люди реагируют по-разному, но все, как правило, недоумевают. Жители Байкала очень хорошо знают свое море и куда более моего представляют, что меня подстерегает. Поэтому в их взглядах часто вижу печаль.
   Я не гордый человек, но поводов возгордиться у меня было предостаточно. Мой вид и то, что я один, все-таки заставляли уважать меня сходу.
   Как выяснилось, я не совсем представлял, что меня подстерегает впереди. Места, которые простираются дальше на север – самые гиблые. Там ждут громадные прижимы и стережет страшный ветер-горняк, который достигает здесь чудовищной силы. Налетает он совершенно неожиданно. Рассказали несколько историй, как людей на лодке уносило в море, а дальше – крутая волна и ледяная вода добивали несчастных. Мне по-серьезному очень не советовали продолжать путешествие. Дело поворачивалось так, что мне в самый раз повернуть назад и убираться отсюда подобру-поздорову.
   Представьте мое состояние и что должен был думать, когда на протяжении всего пути каждый встречный человек относится ко мне, как к покойнику.
   Огромная масса холодной байкальской воды, находясь подо мной в течении всего дня, высосала остатки тепла из нижней части туловища, и я начал опасаться, как бы не застудить почки, которые уже чувствовал. Жители бухты Песчаной спасли меня от верной гибели, подарив новые, ненадеванные ватные штаны – мечту последних нескольких дней. На всякий случай я предложил взамен деньги, но мужчина и женщина наотрез отказались и даже разговаривать на эту тему не хотели.
   Удивительный сибирский феномен. Предо мной находилось семейство, состоящее из мужчины, женщины и детей. Явно с деньгами у них не все в порядке, как и у всех жителей России, живущих честно и правильно. Штаны стоили немалых денег, которые можно использовать для улучшения благосостояния или купить еду. Я готов был выложить, действительно, приличные деньги, потому что оценивал свои почки достаточно дорого. Конкурентов не было и цену на ватные штаны можно взвинчивать до небес, но ничего подобного не произошло.
   Тот мир, где я жил до Байкала, так не устроен: там бы с меня содрали три шкуры, не моргнув глазом. Мне очень обидно за мой народ и за себя, за то, что привык к неправильной жизни, совершенно позабыв о том, как надо. А ведь знал и жил как надо на далеком Сахалине. Ведь жил той жизнью, когда не считают деньги и когда впереди всего ставят твои человеческие качества. Благословенны те дни!
   Здесь на Байкале во мне в первую очередь видели странника, которого впереди ждал долгий и опасный путь и который тратит жизнь на строительство воздушных замков и поиск птицы удачи. Какой народ! Какое правильное отношение к странникам! Я очень благодарен этим людям. Возьми они деньги, не добраться мне благополучно домой.
   Мы распрощались и сердце мое чуть защемило, как будто выпил бокал чудодейственного бальзама.
   Такие встречи, как след от падающей звезды, исчезают после того, как их прожили. Единственное, что после них остается, так это только воспоминания, которые греют душу на протяжении всей оставшейся жизни. Я люблю эту жизнь в основном за такие встречи и незначительные на первый взгляд события, как, например, подарок ватных штанов.
   Обогнул мыс Большой Колокольный, который действительно смотрится, как большой каменный колокол, и въехал в Губу Сенную. Она показалась мне еще чудесней Песчаной. Скалы, обрывающиеся в мор, раскрашены в розовые цвета, отчего кажутся теплыми.
   Длина береговой полосы в Сенной Губе примерно 4 км, и я довольно быстро преодолел это расстояние по невозмущенной ветром поверхности воды. Бухта заканчивалась скалистым мысом совсем не торжественного вида. Мыс невысок, всего метров тридцать, и состоит из немонолитной крошащейся породы, отчего кажется дряхлым и отжившим свой век. Такая природа камня угнетает.
   Дальше, за мысом, растянулся прижим неизвестной длины. Отгреб чуть мористей и не увидел ему конца. Время ни то ни се – часов 17: можно продолжить путешествие и иметь серьезный шанс не найти подходящую для ночлега бухту, а можно и остановиться, но тогда у меня останется много неизрасходованных сил и вынужден буду лечь спать в незамученном состоянии, чего терпеть не могу. Решаю плыть вперед.
   Небо было синее-пресинее, ни облачка. На море полный штиль. Пейзаж омрачали только раскрошенные скалы, которые проплывали слева по борту. Ничто не предвещало ничего, и я расслабился, задумавшись просто так и ни о чем. Сознание, перегруженное дневными впечатлениями утомилось и сделалось тупым. Я зажил ничем: ни будущем, ни прошлым, и настоящее меня особенно не волновало. Все жизненные планы были предельно просты: догрести до плоского места на берегу, поужинать и лечь спать. Время текло постепенно, как в старину. Я начал грезить и, сильно увлекшись, как бы перестал существовать, – просто взял да превратился в незаметное условное обозначение на карте Байкальского моря.
   Из состояния эйфории вышел от смутных предчувствий. Постепенно мной завладело чувство необъяснимой тревоги. Я перестал летать в облаках, вернулся на землю и, оглядевшись вокруг, ничего в природе особенного не заметил: по прежнему на море штиль, а небо – без облаков. Не было ни одной из известных мне примет – предвестника страшного атмосферного катаклизма. Но почему-то непонятное чувство не покидало меня. Еще раз оглядев природу, обнаружил лишь еле заметную отличительную особенность – морской горизонт в направлении на северо-восток почернел тонкой полоской.
   Со временем полоска становилась толще и вскоре значительная часть моря потемнела. Я начал догадываться, что через несколько минут у меня возникнут серьезные проблемы. Берег с пляжем, куда можно пристать в случае чего, находился далеко, а справа от меня красовалась громадина неприступных скал неизвестной протяженности.
   На меня надвигается стена из ветра чудовищной силы. Начинаю быстро соображать, что предпринять. Во-первых, надо сделать все, чтобы лодку не перевернуло. Для этого я развернулся кормой по направлению к ветру и приготовился, в случае чего, упасть грудью на борт в качестве балласта. Второе, надо было не допустить, чтобы меня ляпнуло о скалы. Это грозило повредить корпус лодки и пустить меня вместе с вещами на дно. Учитывая ледяную воду, спасать снаряжение и себя будет очень сложно, если вообще возможно.
   Спереди на меня надвигалось нечто, а сзади был скалистый прижим, и я вдруг почувствовал, кажется, то же самое, что переживали солдаты Второй Мировой, исполняя приказ "Ни шагу назад!".
   С Байкалом и атмосферой творилось черт знает что. Между взволнованным морем и молчаливой водной гладью можно было провести границу хорошо отточенным карандашом. Когда до нее оставалось метров пятьдесят, увидел как ветер сдувает с поверхности воды пену. А это говорило о том, что скорость ветра больше 22 м/с.
   Вдруг я перестал ждать беды и мне захотелось непонятно чего, но обязательно чего-то очень чрезвычайного. Сделалось настолько покойно на душе, что я даже не знал, куда деваться от радости сознания той великой пустоты, которая образовалась на месте страха перед неизвестностью. Очень захотелось встретить грудью какую-нибудь страшную неожиданность, чтобы впитать в себя ее суть и преобразовать в радость. Захотелось, чтобы на меня что-нибудь обрушилось и заставило бороться за существование. И это произошло. Лодку болтнуло первым порывом ветра и понесло на скалы. Отчаянно пытаюсь работать веслами – бесполезно. Хорошо, что быстро сообразил опустить шверты и начать выгребать под углом к ветру в направлении назад. Вскоре береговая линия совпала по направлению с ветром и меня понесло. Громко и с выражением пою песню про Стеньку Разина. Иногда кажется, что лодку даже приподнимает над водой. Нести меня таким образом могло сколь угодно долго, аж до самой Листвянки, но я не смел появиться в таком беспомощном состоянии перед жителями села, которые проводили меня, как героя, и как будто навсегда.
   Перед самым входом в Сенную Губу мне удалось резко завернуть за мыс и укрыться от чудовищного ветра. За мысом образовалось затишье по размерам чуть больше моей лодки. Я в нем спрятался и выходить никуда не хотел. Всего в десяти метрах от меня, проносится воздушный поток адской силищи, как будто работает какой-то гигантский пылесос. Жуткий сквозняк совершенно не похож на ветер, рожденный физически обоснованными атмосферными причинами.
   Отсидевшись несколько минут в тихой заводи и переведя дух, направился к берегу, где стояли две избы, обозначенные на карте, как "Лесн.". Двигаться пришлось против ветра, который, загороженный мысом, несколько ослаб, но все равно был ничего себе, и какие-то несколько сот метров исчерпали остаток моих сил. Вытянув лодку на берег, упал на него и сразу перестал что-либо хотеть.
   Ко мне подошел мужик лет 60-ти с охотничьим ножом в руке. Говорить не спешил. Оценивающим взглядом посмотрел на меня, на лодку, потом на Байкал. Я заботил его меньше, чем мясо в зубах. Он зацыкал, потом открыл рот и полез туда пальцем. Не помогло. Тогда он засунул туда нож, воткнул между зубами и начал проворачивать. Я почувствовал вкус металла и сморщил лицо. Мужик выплюнул кусок мяса и разговорился:
   – Верховик прихватил?
   – Вроде того, – отвечаю.
   – Из далече будешь?
   – Из Ялты.
   – Далековато…
   – Да я, в основном, на поезде ехал.
   Мужик отрешился от темы, снова зацыкав зубами и потянулся за ножом.
   – Может, все-таки лучше палкой?, – осмелился порекомендовать я.
   Он смерил меня взглядом и, поставив в уме, наверное, оценку "удовлетворительно", нагнулся, поднял щепку и начал ее стругать. Мужика звали Женя. По отчеству не отрекомендовался, не видя в этом никакой надобности. Он относился к такому типу людей, которым отчество ни к чему.
   Лодку он посоветовал привязать к бане, которая находилась тут же, на берегу. Я подтащил лодку и привязал ее веревочкой за крючочек на всякий случай. Но Женя сказал, что так дело не пойдет и взялся помогать. Лодку поставили вертикально, прижали к стенке дном и привязали намертво всеми имеющимися у меня веревками.
   Вещи я затащил в баню и занялся организацией своего нового жилища. Это отняло несколько минут. Достал спальник и бросил его на пол – постель готова.
   Баня не жилье, в ней не пахнет человечиной. Она – что-то среднее между детсадовским деревянным домиком для игр и перевязочной в поликлинике. Я сидел на полу и слушал ветер за окном. Казалось, что меня нарядили во все чистое полотняное и выпустили в лес на волю босиком. Очень интересно жить в бане. Не спешу готовить пищу, а просто сижу и пытаюсь почувствовать себя вроде как дома. Но этого не получается. Окружающее со всех сторон дерево продолжало казалось чужим и от моих умственных усилий родней не становилось. Дерево не было агрессивно настроенным – оно бесчувственное, как стерильный бинт.
   Я сидел в бане и не чувствовал уюта, как будто вдруг оказался совсем один и голый среди бескрайней пустыни, и негде приткнуться для жилья, и получить порцию необходимой для человека жалости – все вокруг чужое и одинаковое.
   Пришел Женя и позвал к себе в гости. Мы ели суп из сохатины и почти сырую рыбу.
   Жизнь Женя прожил лесником, это его на карте обозначили как "Лесн.". Жил он здесь страшно долго, пока не состарился до пенсионера. Лицо сморщилось от возраста и в лучах керосинового пламени было похоже на лицо мумии фараона, которого я видел в Стамбуле.
   – Два года назад у меня собака из тайги принесла человеческую руку, – начал Женя задушевный разговор.
   …
   – Милиционеры личность обглоданных животными человеческих остатков так и не установили. Безнадежное это дело искать убийцу в тайге, – сказал Женя. – Вот ты, к примеру, один, без ружья, без рации, и даже приемника у тебя нет погоду слушать. Никто тебя не ждет на основании контрольного срока. Случись чего – никто тебя и не кинется. А кинутся – так не скоро и найдут: до Северобайкальска целый континент расстояния. А потом кто-нибудь обнаружит все, что от тебя сохранилось, а узнавать уже нечего. Так народ здесь и пропадает: уходит, бывало, в тайгу – и с концами. А ты один. А знаешь, что там впереди, за Ольхоном? Там, брат, глушь. Сам увидишь.
   Снаружи в ночи выл ветер. Во все стороны от меня и Жени простиралась бескрайняя тайга. Мы сидели за столом и молча смотрели друг на друга. Свет керосинки нарисовал под глазами у нас страшные черные тени. По-моему Женя и сам испугался того, что наговорил. Я представил Байкал, каким он видится из космоса, и понял, что, действительно, трудно будет обнаружить мои кости, обглоданные дикими животными, и еще трудней опознать по ним меня.
   На пустынном берегу стоял одинокий странник и держал в руках мой череп. Путник никак не мог решиться, что делать – оставить находку валяться дальше или взять домой в качестве сувенира. Подумав с минуту, он положил ее на место и пошел путешествовать дальше. Не взял он мою засушенную голову, потому что лень было с ней таскаться в дальней дороге. Череп имел дурной запах и мог провонять все вещи в рюкзаке. Я остался загорать и обветриваться. Одиноко мне было, но надежда на то, что стану сувениром и буду стоять на чьей-нибудь полке, не покидала насовсем, потому что помер я слишком рано и еще не разучился надеяться. Байкал…
   За долгую жизнь в глуши у Жени накопилась тьма невысказанных мыслей, и он хотел начать с самого главного и уже было начал, но невольно скатился к наболевшему и почти к бытовому – к проблеме прописки его в этом захолустье. Что-то там у него не вязалось с начальством, но все, в конце концов, разрешилось, и он стал теперь полноправным хозяином своей хижины.
   Было уже за полночь, когда я пошел спать. Банька одиноко стояла на берегу моря и мне показалось, что ждет меня, только стесняется в этом признаться. Для меня она не была уже совсем чужой, я немного привык к ней – ведь она мой дом, пусть на одну ночь, но все-таки дом.
   Наутро пробудился счастливым и непонятно почему. Банька за ночь сделалась уютной, как будто волшебник поработал, пока я спал. Обжитость образуется не от того, что ты запомнил расположение предметов внутри жилища, а от чего-то другого, более существенного и таинственного, от мыслей, наверное, или от снов.
   Удивительная вещь странствие – ураган встреч и разлук, новоселий и переездов. Все смешивается и превращается в настоящий праздник – сказочный карнавал жизни. Хочется любить мир.