Страница:
глядит вдаль, и ничто не заставит его выйти из дивного состояния. Но здесь
не южная страна и мужчина, гипнотизирующий горизонт - не старец-узбек. Для
меня он - загадка природы, как и город, куда попал.
- Семь лет, - ответил. Я уже забыл, о чем спрашивал. До обсерватории
оказалось всего двести метров.
Начальник экспедиции Аркадий Васильевич Радионов, мужчиналет сорока
пяти, небольшого роста, с животом, козлиной бородкой "от Феликса
Эдмундовича" и очками с огромными минусами, постоянно напускает на себя вид
сурового морского волка, много сосредоточенно курит и не любит туристов без
всякой на то причины. Всего нас в экспедиционном отряде трое: я, электронщик
Гриша Богданов и житель Малокурильска инженер Вова. В нашем распоряжении
арендованный вместе с экипажем небольшой рыболовный пароход типа РС. Научная
задача - проложить по дну океана кабель с датчиком уровня на конце. Моя
работа помимо прочего заключается в том, чтобы стоять и смотреть несколько
дней подряд, как инженер Вова паяет контакты. Да, я еще должен не забывать
выглядеть умно и сердито. Этому учусь у Радионова, в чем он, безусловно,
непревзойденный мастер. Зачем напускать на себя беспричинно суровый вид, до
сих пор не пойму. Наверное, это - необходимый экспедиционный атрибут. Будем
стараться.
Поселился на пароходе, который за время стоянки члены экипажа
превратили в плавучий бордель. Морячки пьют водку и резвятся с местными
барышнями.
Женское население Шикотана в основном пришлое, завербованное местным
рыбзаводом на материке. О каждой можно сочно написать. Необычные судьбы.
Здесь все, что только можно придумать: два высших образования, цирковые
артистки,уголовники и прочие, часто с экзотической наружностью.
Захожу в каюту. На моей кровати - неопределенного возраста женщина в
резиновых болотных сапогах, рублевом трико синего цвета и вязанной кофточке,
которую давно пора пустить на тряпки. Волосы на голове долго не мылись и
полгода назад были выкрашены в белый цвет, отчего нижняя, прилегающая к
черепу, их часть на 10 сантиметров черная. Все это волосяное хозяйство
зверски начесано. Вокруг глаз темно-синий косметический окрас, губы -
ярко-красные. Барышня сидит и курит лихо закрученную в козью ногу папиросу
"Беломорканал" Ленинградской табачной фабрики им. Урицкого.
Взглядэнергичный, отчаянный. На другой койке лежит такая же, но со слабыми
признаками жизни. Сверху нее судовой радист - хозяин койки. Не обращая
внимания на присутствующих и на то, что гостья без чувств, он отчаянно и
безжалостно наминает гостье мягкие места.
Я сыграл на гитаре и спел, отчего женщина с энергичным взглядом начала
неприлично долго и громко ржать (не могу подобрать другого столь точного, но
более культурного слова). Наверное, таким способом она хотела сообщить
окружающим о тяжкой доле работницы цеха разделки местного рыбзавода. "Может,
девичье ржание - такой же необходимый атрибут окружающей действительности,
как и суровое выражение лица экспедиционного начальника", - подумал я и
налил себе водки еще.
Через неделю малокурильский инженер Вова перепаял, наконец, все
контакты, ознаменовав тем самым окончание подготовительных работ. Пора выйти
в океан и проложить по дну кабель с датчиком уровня на конце, чтоб с его
помощью оповещать о надвигающейся цунами.
К тому времени какая-то система предупреждения так себе
функционировала, нервируя население ложными тревогами. Островитяне - народ
тертый, и просто сообщением о страшной волне, которая через какой-то час
всех смоет в океан, как корова языком слижет, никого не удивишь. Тревога
цунами воспринимается здесь как сигнал, что пора отправляться на сопку пить
водку. Однако многие по тому же сигналу начинают пить у себя дома или на
рабочем месте, не утруждая себя утомительным подъемом в гору.
С юга приближался тайфун под названием Gay. Но героически настроенному
экспедиционному начальству разбушевавшаяся стихия нипочем. Отшвартовались.
Вышли из бухты. Высота волны - 4 метра, скорость ветра 20 - 25 метров в
секунду, но это еще не тайфун. Болтанка. На палубу повылазили малокурильские
барышни, не успевшие вовремя покинуть борт судна, и начали опорожнять
желудки кто за борт, а кто просто так.Перед отходом мы, научные сотрудники,
выпили много вина за производственные успехи, отчего тоже иногда
присоединялись к барышням.
С божьей помощью кое-как все-таки проложили кабель, забыв, правда, под
конец сбросить ход судна. Так что прикрепленный к концу кабеля датчик,
железяка весом килограмм 20, с грохотом простучав по палубе и пароходским
надстройкам, чуть не убил одного из членов экипажа, который случайно
оказался на пути.
На борту находился кинопроектор и несколько засмотренных фильмов.
Судовые умельцы-кинолюбители наскоро организовали студию и выпустили
порнографический фильм. Из разных кинолент вырезали пикантные сцены, в
основном в бане, и склеили их кольцом - готово.
Весь свободный от вахты народ схлынул на дебютный просмотр. Но
Радионову такой ерундой заниматься некогда, он отчаянно курит и тужится
принять ответственное решение: прописать эхолотом дно сейчас, когда на море
творится черт знает что, или ну его к лешему. Беда в том, что для этого
необходимо встать лагом (бортом) к волне. Качать в этом случае должно
страшно. Время для принятия ответственного решения потребовалось немного,
ровно столько, чтобы успеть выпить еще и закусить.
Все плохо закрепленные предметы сорвались со своих мест и начали с
грохотом носиться по внутреннему пространству корабля. Пароход стал
напоминать большую погремушку. Устоять на ногах невозможно, не вцепившись
обеими руками во что-нибудь железное и надежное. Под грохот падающих
кастрюль на камбузе продолжается просмотр порнофильма. Энергичный механик,
детина метра два ростом, прыгает и отчаянно дерет глотку, пытаясь ухватить
дам на экране за неприличные места. Когда ему это удается, вопли усиливаются
и перерастают в рев, при этом он поворачивается к залу мордой так, чтобы
зрители могли лучше разглядеть его зубы из нержавеющей стали. Я начинал все
сильней любить свою работу.
Раз, бродя по острову, очутился на Краю Света. Это название маяка на
Шикотане, и это действительно край света. Дальше некуда - до самой Америки
одна вода. Стою на обрыве и смотрю на океан.
Не спутать море с океаном. Ощущаю торжественность, величие и необычную
мощь грандиозной водной стихии. Я вдруг почувствовал, как дышит океан,
тяжело и мощно всем своим исполинским существом. Земля закачалась и упала
вниз - я превратился в чайку. Счастье - это, когда паришь над обрывом,
отлетая иногда чуть дальше в океан, как бы заигрывая с ним. Сердце замирает,
хочется петь, влюбляться и молча сидеть у костра. Хочется долго стараться
над сложным изделием, чтоб потом подарить его первому встречному. Хочется
наделать романтических глупостей для неожиданной женщины, которая долго
потом будет вспоминать и грустить, глядя на мужа и детей.
Накопите денег, возьмите отпуск, и поезжайте на затерянный в океане
остров Шикотан. Найдите маяк "Край Света", встаньте на береговой обрыв и
гляньте на океан. И, быть может, повезет, и вы превратитесь в чайку. Вот
тогда вы, наверняка, заболеете настоящей морской болезнью. Болезнь эта не
вылечивается - она на всю жизнь.
До сих пор даже мысленно не могу как следует привыкнуть к деятельности
отдела цунами. Либерализм мэтра Поплавского не знал границ. Он давал зеленый
свет любому, самому, казалось, невероятному начинанию. Однажды пригласили
Жака Пикара с батискафом. Но что-то там в самый последний момент ввысших
эшелонах не состыковалось, и затея лопнула.
Окрыленный разгулом демократии, я сочинил обоснование своей давнишней
мечте заняться глубоководными погружениями. Суть обоснования былапроста, как
первобытное орудие труда, но в случае успеха проекта наука о цунами должна
преобразиться, достигнув невиданных высот.
Явился на прием к Сан Санычу.
- Здравствуйте! Никто точно не знает, отчего образуется цунами, от
какихименно подвижек морского дна при подводном землетрясении. Но нам,
неутомимым научным труженикам, знать надо.Вот мы вместе с Сан Санычем и
опустимся на дно морское примерно метров на 4000,и разберемся на месте, что
там к чему, а заодно навсегда сотрем многочисленные темные пятна в мутной
науке цунамиведения. А после, можно будет заняться чем-нибудь великим еще, -
на одном дыхании выдал я и положил на стол докладную записку с планом
будущей героической деятельности.
План был краток, как все гениальное:
1.Обучение тов. Сидоренко А.А. технике и пилотированию глубоководных
подводных аппаратов.
2.Приобретение глубоководного подводного аппарата.
3.Исследование океанских глубин.
4.Обнародование результатов наблюдений.
5.Жатва лавров.
Прочитав мою докладную записку, Поплавский нисколько не смутился и, не
долго думая, согласился. В тот же момент у меня внутри произошел какой-то
процесс, отчего стало казаться, будто стою не на полу наземного учреждения,
а на корабельной палубе во время шторма. Конечно, для реализации проекта
одного согласия мало, но легкость принятия масштабных решений меня глубоко
взволновала. Я даже захотел работать в отделе цунами не за деньги, а просто
за харчи.
В процессе воспоминаний видимо есть множество тайных закономерностей,
без которых не обойтись. Думаешь об одном, к примеру о глубоководных
погружениях, вечной мечте, а видится совсем другое, и непонятно в какой
связи. Но раз так, то, видимо, связь какая-то все-таки существует.
Еврей, Владимир Васильевич Иванов, начальник одной из лабораторий,
получалочень приличное жалование, однако на работу ходил в синем трико за
три рубля пятьдесят копеек и калошах производства местной фабрики, кокетливо
отлитых в форме бальных туфель с декоративным шнурочным бантиком. Калоши
носились на босую ногу. Туловище дальневосточного ученого прикрывал
несколько лет не стиранный свитер с оттянутым воротом. Волосы не
причесывались никогда, а о том, что на лице растет борода, Владимир
Васильевич вспоминал примерно раз в неделю, а то и реже.
Жил Владимир Васильевич в двухкомнатной квартире один, женщин к себе не
водил, потому что ни одна не согласилась бы. Из любви к технике в одной из
комнат он держал мотоцикл "Минск", а в другой сколотил из чертежных досок
баню, которую топил по-черному. Камни раскалял в сковороде на электроплитке
"Мечта", вместе с ними запирался в бане и млел.
Еслипосадить на мотоцикл обезьяну, то ездить у нее получится лучше, чем
это удавалось Владимир Васильевичу после нескольких лет упорных тренировок.
Мотоцикл ему был совершенно ни к чему, и зачем он на нем ездил на старости
лет, я никак не могу понять. Видимо, таким способом он пытался удовлетворить
какие-то тайные необузданные страсти, запрятанные глубоко внутри его
сознания.
Глядя на то, как он совершает головокружительные мотопоездки, хотелось
воскликнуть: "Какой еврей не любит быстрой езды!". Однако долго находиться в
седле у него не получалось -падал, и часто в грязь. Помню, раз явился, будто
его только что вынули из болотной топи.
Во время езды Владимир Васильевич зачем-то таращил глаза и высовывал
язык, забывая засунуть его обратно, даже когда закрывал рот. Мышцы лица при
этом напрягались неравномерно, перекашивая физиономию и придавая ей зловещее
выражение. Когда проносился мимо, у меня всегда создавалось впечатление, что
он вот-вот грохнется. И если этого не случалось, я испытывал чувство
облегчения и радости за удачливую судьбу отчаянного наездника.
Научные достижения Владимир Васильевича не выходили за рамки
результатов, полученных учеными-гидродинамиками в начале века. По просьбе
военных он взрывал в воде тротил и смотрел, что после этого будет. Каждый
раз происходило примерно одно и то же: сначала был большой "Бух", потом
брызги и маленькая волна, какот брошенного камня. С помощью такой волны
военные надеялись победить врагов и не жалели на изыскания средств, которые
позволяли Владимир Васильевичу и нам, научным сотрудникам отдела цунами,
заниматься чертзнает чем, летать, например, на вертолете за пивом или часто
бывать на материке по делу и без дела.
Почему-то Владимир Васильевич мне часто вспоминается без всякой важной
причины. Мы не были ни друзьями, ни даже товарищами - просто находились в
одном пространстве-времени. Дались мне его мотоцикл "Минск" и баня из
чертежных досок, и то, что он тротил ради науки в воде взрывал. Я напрочь
забыл свою первую женщину: ни имени, ни лица, ни ее любимые цветы - ничего
не осталось. Зато Владимир Васильевич как живой перед глазами.
На кого я похож, запакованный в спальник, лежащий на голой земле среди
ночи и степи? Глядя через костер - на кинострашилу из-за теней от черт лица.
Уйди на десять шагов, буду неузнаваемым объектом живой или даже неживой
природы. А для дальнего пешехода я неприметное условное обозначение, меня,
была б охота, можно только предположить. И те мысли в голове, и то прожитое,
и куда теперь это добро девать?
Как все интересно оборачивается. Я только и делал, что жил да жил, не
пропуская ни дня, ни каждого мгновения, как прилежный школяр. Ну и? Где тот
дальний пешеход - мнимый слушатель, и где поколения предков, о которых даже
я, давний родственник, хочу но ничего не могу узнать.
Как-то пытал отца на предмет старины. И что же: от прадеда только
запрятанную в чулан саблю общим усилием вспомнили, и все: а кто он такой,
любил ли пюре или крутые яйца, главная жизненная мечта родоначальника- все
прах. А сунься в вековую глубь, так там, вообще, пустыня, как будто никого и
не было. Ау!
Мир странным образом меняется, если вдруг удастся каким-либо способом
душу потревожить или умереть, ненасовсем, конечно, а только наполовину.
Зачем помню белый потолок? Это же совершенно второстепенная деталь. Я
должен помнить медицинскую сестру и доктора, и еще что-то значительное, из
глубин сознания, как то: долг перед родиной, дети-сироты, скорбящие
родственники и еще, что по идее должно всплывать из памяти в этот важный
момент. Почему все не так?
Через несколько минут потолок подернулся пеленой, будто в воздухе, как
на воде, образовались волны. И сразу же не захотелось ни о чем говорить.
Окружающая действительность закружилась, а к горлу изнутри подобралось
незнакомое ловкое безволосое существо размером с кулак. Помедлив чуть,
затрепыхалось и юркнуло через рот наружу прочь. В тот же миг удивительно
легко стало дышать, несмотря на то, что дышать я, видимо,перестал.Потом не
помню, что было - просто темно и скучно. Но вскоре заметил себя бледного и
серьезного с высоты метра три.
Вот тут я вспомнил, что пора испугаться, попытался закричать и вернулся
на место. Трудно сделать первый вдох. Хочется, чтоб тебя шлепнули по
заднице, как новорожденного, или ущипнули для доказательства существования.
В вену воткнули иглу, влили для пользы жизни инородную жидкость, а
через час выпустили на улицу восвояси.Я брел через толпы азиатских людей без
цели и в неизвестном направлении. В основном виделось небо и почти ничего
внизу. На самом деле наверху ничего чудесного или достопримечательного не
было. Так, синее что-то. Но вместе с тем я чувствовал присутствиечего-то
важного. Сверху лились еле слышные неразборчивые звуки странной музыки,
которая по существу и не слышалась, а только казалась.Небо молчало, а люди
шумели. Но для меня было все наоборот. Гущу народной массы я слабо ощущал,
будто ее поместили в аквариум, а меня оставили снаружи наблюдать за
молчаливыми иными существами со странными манерами.
Мир и живое в нем стали не то чтобы чужие, отдельные сделались. Чужие,
это когда тебя обижают или не любят до такой степени, как запланировал.
Чужие появляются, когда ты - пуп земли, любитель себя, дражайший.
Лечу над землей как в чудном сне - покойно и уютно без всякой на то
причины, от существования лишь. Люди стали родней и любимей, но вместе с тем
ни с одним не хочется особенно дружить. Я стал одинок, но осознал это только
спустя время, когда окончательно убедился в постоянном присутствии какой-то
невидимой стены, отгораживающей меня со всех сторон и не пускающей наружу
сродниться с тем, что вижу. Я зажил в кино с героями из случайных прохожих.
Ума не прибавилось и прозорливости тоже, зато почувствовал присутствие
чего-то главного, одного-единственного, благодаря чему мир и процессы, в нем
происходящие, сделались понятыми, как железнодорожное расписание. Стало жаль
членов правительств, которые живут в атмосфере неискренности, и всех
капиталистов, которые не тем, чем надо, заняты. Жальумирающих с голоду
ребятишек в недоразвитых многодетных странах. И совестно чувствовать себя на
месте среднего американца, который в состоянии прокормить небольшую
голодающую чернокожую республику, но почему-то не делает этого. Стыдно
ездить на авто с космической ценой, когда другой голый бродит в тоске-печали
среди пустынной местности, нуждаясь в ласковом слове и материальной помощи.
Худой африканский человек! Возьми мои вещи и улыбнись. Ведь радость
очень нужна во время существования на нашей с тобой земле. Радость - главный
жизненный элемент, быть может, первей воды значится.
В одном малом предприятии под видом лавчонки из бамбука и пальмовых
листьев я сторговал женщину для временного использования. Мы никуда не
пошли, а остались тут же на заднем дворе торгового заведения. По существу,
мне не нужна была любовь ни как физическое упражнение, ни как умственное
занятие, ни как-то еще побочно. И зачем было необоснованно будить в себе
древние инстинкты? Наверное, просто хотелось еще раз убедиться, каково это.
Ничего интересного почувствовать неудалось. Так, что-то вроде постных
недельных щей. Странно отражаться в глазах разовой женщины. Они - неживые
стеклянные бусины ожерелья ценой в грош.Ее нечеловеческое тело, движения,
лишенные пластики желания и предвкушения. И ни загадка я, ни герой, ни
странный инородец. Никакая прочая особенность не примечена во мне. И она,
как прирученное к домашнему порядку смирное и насовсем печальное существо.
Зачем она так кажется? Училась же грамоте и счету, и даже читала
художественную литературу. И влюблялась, и страдала, и мечтала, и звезды на
небе сообща с молодым человеком разглядывала. Я тоже разглядывал, но сейчас
смотрюсь, наверное, так, будто ничего подобного со мной и в помине не могло
быть. Что же она обо мне думает? Трудно догадаться по ее непонятному для
белого человека южно-азиатскому лицу.
В процессе зарождения мужского начала я думал о женщине хорошо - она
теплая и ласковая, или еще: как непонятно о чем точно, но никак не
представлял ее в виде безрадостного отмежеванного существа. А здесь - нате:
смотрит на меня и дышит, и больше ничего такого - просто биологический факт.
И как с ней прощаться: руку пожать, что ли?
Меня, согласно штатному расписанию, производство ждало и давно бы пора
вернуться на пароход и кое-что сделать нужное и серьезное. А я сижу на
земле, как раз напротив того малого предприятия в виде пальмовой хижины,
ирассматриваю круглешок неба сквозь бамбуковую палочку. Так на нем больше
синевы, а лишнее, вроде листвы крон и крыш домов, не мешает наблюдать лазурь
и удивляться.
Неустанно дует пассат, гоняя по морю волну, нещадно палит южное солнце,
воздух пахуч и по-тропически, как кисель, тягуч. Голопузый мальчуган
демонстрирует ассортимент переносной сигаретной витрины-мольберта,
настойчиво рекомендуя купить родной ленинградский "Беломорканал" и
улыбается. Временная женщина малого предприятия затеяла переставлять морские
ракушки на прилавке, как будто сама с собой в шашки играет, и песню
замяукала, вьетнамскую народную.
Как случилось, что мы все здесь оказались: и женщина, и мальчуган, и
малое пальмовое предприятие? Кто здесь главный и значимый? Я ли, они ли? Мы
временные и неважные, мы случайные и ненужные, круги на воде, печальный
вздох мы.
Мальчишка - передвижной торговый пункт скрылся за углом туземного
глинобитного жилища, женщина нечаянной международной любви, оправив одежу
пошла, задом виляя, целеустремленно далеко. А я остался одиноко сидеть на
обочине дороги в этой чужой заграничной стране. Знакомого русского ничего,
все другое: повадки, мироощущение, быт. Женщины, кажется, не того, чего у
нас хотят, мужчины не так ходят, думают.Зажмурюсь и не черноту вижу, как на
северной родине, а синее или даже зеленое, с кругами и разводами, как на
модной футболке семидесятых годов.
Расплющив глаза, быстро сориентировался, поднялся и, забывая день,
решительно зашагал прочь. Голова постепенно начала заполняться привычными
мыслями: о том, как прощедобраться в порт, о вечерней еде, о книге перед
сном. Что же я тогда читал: модноеили незыблемое? Скорей всего "Остров
Сахалин". Точно, я читал Чехова ижалел его, как неверно понятого. Зря, думал
я, любят "Дядю Ваню" и "Вишневый сад". Надо в первую очередь любить "Остров
Сахалин", а потом все остальное. Во-первых, в "Острове Сахалин" больше всего
страниц, значит, дольше можно наслаждаться, а во вторых,Антон Павловичпишет
именно о своих, невымышленных впечатлениях, позволяя нам ощутить могучую
душу мудреца. Куда там меланхоликам-полутрупам, любителям сушеных вишен.
Заодно мне стало жалко Экзюпери за то, что "Маленького принца" читают и
удивляются, а о "Цитадели" - никто кроме специалистов и редких читателей
невспоминает, несмотря на то, что именно надней он сильней всего старался и
не зря, на мой взгляд.
Я все шагал и, возомнив о себе,начал было уже гадать, что нужно сделать
для того, чтобы люди научились видеть главное, а не то, что хочется. Как
вдруг остановился, словно уперся в невидимою преграду. Не то чтобы не могу
вперед двигаться, просто как-то не хочется, ногиватные, даже моргать
перестал. И чувствую себя странно, будто стараюсь и никак не могу вспомнить,
выключил ли уходя утюг. А на спине образовался добавочный ощущающий орган,
ответственный за интерес к происходящему сзади.
Знаю, что улица за спиной пустынна, а если и заполнилась незаметно, то,
во всяком случае, никем особенным, просто вьетнамским жителем или
иностранным туристом, или заплутавшим, тоскующим по березам,
коллегой-труженником морей. Повернуться бы и убедиться в наличии ничем не
примечательной действительности, успокоив себя еще раз тем, что чудес на
свете нет. Ведь так просто, а что-то не пускает.
Так: я трезвая, материалистически настроенная личность. И еще: я в
городе среди дня, а не во мраке таинственного нехоженого подземелья.
Шалун-гипнотизер там или мнительный я здесь? Ладно, на счет три
оборачиваюсь, вглядываюсь в детали окрестностей, сопоставляю новый объект с
тем, что помню, и ухожу.
Известная проезжая часть, слева шеренга лавчонок а справа - просто
земля, засаженная пальмами и прочей неизвестной, бесполезной в хозяйстве
растительностью. И все, только одинокий ребенок, девчушка с кучерявыми
белоснежными волосами до плеч. Стоит себе посередине улицы, смотрит на меня
и молчит. Как-то удивительно молчит, будто хочет сказать что-то. И уже
вот-вот произнесет начальные слова, но в последний момент передумывает и
продолжает молчать.
Первым в уме появилось желание услышать ее голос. Хотелось, чтоб он
журчал ручейком или звенел колокольчиком. Но ребенок молчал, и я начал было
уже раздражаться оттого, что не могу получить желанное. Как вдруг до меня
дошло, что удивляться надо в первую очередь не ее голосу, а тому, что она,
белый маленький человечек, здесь делает, и почему одна. Кроха, где твой
родитель, хоть кто? Ты должно быть из какой-то скандинавской страны, личико
твое бледное и глазки голубые. Ты здесь чего, дитя? Не успел я
сконструировать в уме предположительный ответ, как через мгновение ее не
стало. Взяла да растворилась в воздушном пространстве, да так запросто,
будто такое поведение - давно привычное для меня явление. Как же я забыл:
каждая маленькая девочка должна уметь с легкостью растворяться, как руки
мыть перед едой.
Давай сначала: я взрослый человек с высшим техническим образованием. Я
не верю в чудеса, а верю в таблицу умножения и заработную плату в
иностранной валюте. Причем добавочно знаю, что внутри меня происходят всякие
процессы, нередко таинственные и необъяснимые. Но исчезающий на глазах
ребенок - это, знаете, слишком. Наверное, я сошел с ума. Точно, как же
раньше не сообразил? То со стороны себя вижу, то теперь девочка. Мне стало
не до шуток. Начинаю переставать себя точно ощущать, и будущее, теперь уже
вовсе не светлое,грозит предстать передо мной самым непредсказуемым образом.
Душа снова собралась вести самостоятельную жизнь вдали от тела. Чтоб
остаться-таки целым, смотрю зачем-то на руки и ничего особенного в них не
обнаружив, временно успокаиваюсь, а через минуту опять сомневаюсь, и снова
проверяю, на месте ли они. Приехали: я сдурел. Глянь на себя, чудак-человек:
стоишь на пустынной улице и собственным рукам дивишься.
Странное существо, как тебя там! Давай так: я тебя не видел, а только
предположил, и ты, ради всех святых, блуждай где-нибудь поближе к своей
не южная страна и мужчина, гипнотизирующий горизонт - не старец-узбек. Для
меня он - загадка природы, как и город, куда попал.
- Семь лет, - ответил. Я уже забыл, о чем спрашивал. До обсерватории
оказалось всего двести метров.
Начальник экспедиции Аркадий Васильевич Радионов, мужчиналет сорока
пяти, небольшого роста, с животом, козлиной бородкой "от Феликса
Эдмундовича" и очками с огромными минусами, постоянно напускает на себя вид
сурового морского волка, много сосредоточенно курит и не любит туристов без
всякой на то причины. Всего нас в экспедиционном отряде трое: я, электронщик
Гриша Богданов и житель Малокурильска инженер Вова. В нашем распоряжении
арендованный вместе с экипажем небольшой рыболовный пароход типа РС. Научная
задача - проложить по дну океана кабель с датчиком уровня на конце. Моя
работа помимо прочего заключается в том, чтобы стоять и смотреть несколько
дней подряд, как инженер Вова паяет контакты. Да, я еще должен не забывать
выглядеть умно и сердито. Этому учусь у Радионова, в чем он, безусловно,
непревзойденный мастер. Зачем напускать на себя беспричинно суровый вид, до
сих пор не пойму. Наверное, это - необходимый экспедиционный атрибут. Будем
стараться.
Поселился на пароходе, который за время стоянки члены экипажа
превратили в плавучий бордель. Морячки пьют водку и резвятся с местными
барышнями.
Женское население Шикотана в основном пришлое, завербованное местным
рыбзаводом на материке. О каждой можно сочно написать. Необычные судьбы.
Здесь все, что только можно придумать: два высших образования, цирковые
артистки,уголовники и прочие, часто с экзотической наружностью.
Захожу в каюту. На моей кровати - неопределенного возраста женщина в
резиновых болотных сапогах, рублевом трико синего цвета и вязанной кофточке,
которую давно пора пустить на тряпки. Волосы на голове долго не мылись и
полгода назад были выкрашены в белый цвет, отчего нижняя, прилегающая к
черепу, их часть на 10 сантиметров черная. Все это волосяное хозяйство
зверски начесано. Вокруг глаз темно-синий косметический окрас, губы -
ярко-красные. Барышня сидит и курит лихо закрученную в козью ногу папиросу
"Беломорканал" Ленинградской табачной фабрики им. Урицкого.
Взглядэнергичный, отчаянный. На другой койке лежит такая же, но со слабыми
признаками жизни. Сверху нее судовой радист - хозяин койки. Не обращая
внимания на присутствующих и на то, что гостья без чувств, он отчаянно и
безжалостно наминает гостье мягкие места.
Я сыграл на гитаре и спел, отчего женщина с энергичным взглядом начала
неприлично долго и громко ржать (не могу подобрать другого столь точного, но
более культурного слова). Наверное, таким способом она хотела сообщить
окружающим о тяжкой доле работницы цеха разделки местного рыбзавода. "Может,
девичье ржание - такой же необходимый атрибут окружающей действительности,
как и суровое выражение лица экспедиционного начальника", - подумал я и
налил себе водки еще.
Через неделю малокурильский инженер Вова перепаял, наконец, все
контакты, ознаменовав тем самым окончание подготовительных работ. Пора выйти
в океан и проложить по дну кабель с датчиком уровня на конце, чтоб с его
помощью оповещать о надвигающейся цунами.
К тому времени какая-то система предупреждения так себе
функционировала, нервируя население ложными тревогами. Островитяне - народ
тертый, и просто сообщением о страшной волне, которая через какой-то час
всех смоет в океан, как корова языком слижет, никого не удивишь. Тревога
цунами воспринимается здесь как сигнал, что пора отправляться на сопку пить
водку. Однако многие по тому же сигналу начинают пить у себя дома или на
рабочем месте, не утруждая себя утомительным подъемом в гору.
С юга приближался тайфун под названием Gay. Но героически настроенному
экспедиционному начальству разбушевавшаяся стихия нипочем. Отшвартовались.
Вышли из бухты. Высота волны - 4 метра, скорость ветра 20 - 25 метров в
секунду, но это еще не тайфун. Болтанка. На палубу повылазили малокурильские
барышни, не успевшие вовремя покинуть борт судна, и начали опорожнять
желудки кто за борт, а кто просто так.Перед отходом мы, научные сотрудники,
выпили много вина за производственные успехи, отчего тоже иногда
присоединялись к барышням.
С божьей помощью кое-как все-таки проложили кабель, забыв, правда, под
конец сбросить ход судна. Так что прикрепленный к концу кабеля датчик,
железяка весом килограмм 20, с грохотом простучав по палубе и пароходским
надстройкам, чуть не убил одного из членов экипажа, который случайно
оказался на пути.
На борту находился кинопроектор и несколько засмотренных фильмов.
Судовые умельцы-кинолюбители наскоро организовали студию и выпустили
порнографический фильм. Из разных кинолент вырезали пикантные сцены, в
основном в бане, и склеили их кольцом - готово.
Весь свободный от вахты народ схлынул на дебютный просмотр. Но
Радионову такой ерундой заниматься некогда, он отчаянно курит и тужится
принять ответственное решение: прописать эхолотом дно сейчас, когда на море
творится черт знает что, или ну его к лешему. Беда в том, что для этого
необходимо встать лагом (бортом) к волне. Качать в этом случае должно
страшно. Время для принятия ответственного решения потребовалось немного,
ровно столько, чтобы успеть выпить еще и закусить.
Все плохо закрепленные предметы сорвались со своих мест и начали с
грохотом носиться по внутреннему пространству корабля. Пароход стал
напоминать большую погремушку. Устоять на ногах невозможно, не вцепившись
обеими руками во что-нибудь железное и надежное. Под грохот падающих
кастрюль на камбузе продолжается просмотр порнофильма. Энергичный механик,
детина метра два ростом, прыгает и отчаянно дерет глотку, пытаясь ухватить
дам на экране за неприличные места. Когда ему это удается, вопли усиливаются
и перерастают в рев, при этом он поворачивается к залу мордой так, чтобы
зрители могли лучше разглядеть его зубы из нержавеющей стали. Я начинал все
сильней любить свою работу.
Раз, бродя по острову, очутился на Краю Света. Это название маяка на
Шикотане, и это действительно край света. Дальше некуда - до самой Америки
одна вода. Стою на обрыве и смотрю на океан.
Не спутать море с океаном. Ощущаю торжественность, величие и необычную
мощь грандиозной водной стихии. Я вдруг почувствовал, как дышит океан,
тяжело и мощно всем своим исполинским существом. Земля закачалась и упала
вниз - я превратился в чайку. Счастье - это, когда паришь над обрывом,
отлетая иногда чуть дальше в океан, как бы заигрывая с ним. Сердце замирает,
хочется петь, влюбляться и молча сидеть у костра. Хочется долго стараться
над сложным изделием, чтоб потом подарить его первому встречному. Хочется
наделать романтических глупостей для неожиданной женщины, которая долго
потом будет вспоминать и грустить, глядя на мужа и детей.
Накопите денег, возьмите отпуск, и поезжайте на затерянный в океане
остров Шикотан. Найдите маяк "Край Света", встаньте на береговой обрыв и
гляньте на океан. И, быть может, повезет, и вы превратитесь в чайку. Вот
тогда вы, наверняка, заболеете настоящей морской болезнью. Болезнь эта не
вылечивается - она на всю жизнь.
До сих пор даже мысленно не могу как следует привыкнуть к деятельности
отдела цунами. Либерализм мэтра Поплавского не знал границ. Он давал зеленый
свет любому, самому, казалось, невероятному начинанию. Однажды пригласили
Жака Пикара с батискафом. Но что-то там в самый последний момент ввысших
эшелонах не состыковалось, и затея лопнула.
Окрыленный разгулом демократии, я сочинил обоснование своей давнишней
мечте заняться глубоководными погружениями. Суть обоснования былапроста, как
первобытное орудие труда, но в случае успеха проекта наука о цунами должна
преобразиться, достигнув невиданных высот.
Явился на прием к Сан Санычу.
- Здравствуйте! Никто точно не знает, отчего образуется цунами, от
какихименно подвижек морского дна при подводном землетрясении. Но нам,
неутомимым научным труженикам, знать надо.Вот мы вместе с Сан Санычем и
опустимся на дно морское примерно метров на 4000,и разберемся на месте, что
там к чему, а заодно навсегда сотрем многочисленные темные пятна в мутной
науке цунамиведения. А после, можно будет заняться чем-нибудь великим еще, -
на одном дыхании выдал я и положил на стол докладную записку с планом
будущей героической деятельности.
План был краток, как все гениальное:
1.Обучение тов. Сидоренко А.А. технике и пилотированию глубоководных
подводных аппаратов.
2.Приобретение глубоководного подводного аппарата.
3.Исследование океанских глубин.
4.Обнародование результатов наблюдений.
5.Жатва лавров.
Прочитав мою докладную записку, Поплавский нисколько не смутился и, не
долго думая, согласился. В тот же момент у меня внутри произошел какой-то
процесс, отчего стало казаться, будто стою не на полу наземного учреждения,
а на корабельной палубе во время шторма. Конечно, для реализации проекта
одного согласия мало, но легкость принятия масштабных решений меня глубоко
взволновала. Я даже захотел работать в отделе цунами не за деньги, а просто
за харчи.
В процессе воспоминаний видимо есть множество тайных закономерностей,
без которых не обойтись. Думаешь об одном, к примеру о глубоководных
погружениях, вечной мечте, а видится совсем другое, и непонятно в какой
связи. Но раз так, то, видимо, связь какая-то все-таки существует.
Еврей, Владимир Васильевич Иванов, начальник одной из лабораторий,
получалочень приличное жалование, однако на работу ходил в синем трико за
три рубля пятьдесят копеек и калошах производства местной фабрики, кокетливо
отлитых в форме бальных туфель с декоративным шнурочным бантиком. Калоши
носились на босую ногу. Туловище дальневосточного ученого прикрывал
несколько лет не стиранный свитер с оттянутым воротом. Волосы не
причесывались никогда, а о том, что на лице растет борода, Владимир
Васильевич вспоминал примерно раз в неделю, а то и реже.
Жил Владимир Васильевич в двухкомнатной квартире один, женщин к себе не
водил, потому что ни одна не согласилась бы. Из любви к технике в одной из
комнат он держал мотоцикл "Минск", а в другой сколотил из чертежных досок
баню, которую топил по-черному. Камни раскалял в сковороде на электроплитке
"Мечта", вместе с ними запирался в бане и млел.
Еслипосадить на мотоцикл обезьяну, то ездить у нее получится лучше, чем
это удавалось Владимир Васильевичу после нескольких лет упорных тренировок.
Мотоцикл ему был совершенно ни к чему, и зачем он на нем ездил на старости
лет, я никак не могу понять. Видимо, таким способом он пытался удовлетворить
какие-то тайные необузданные страсти, запрятанные глубоко внутри его
сознания.
Глядя на то, как он совершает головокружительные мотопоездки, хотелось
воскликнуть: "Какой еврей не любит быстрой езды!". Однако долго находиться в
седле у него не получалось -падал, и часто в грязь. Помню, раз явился, будто
его только что вынули из болотной топи.
Во время езды Владимир Васильевич зачем-то таращил глаза и высовывал
язык, забывая засунуть его обратно, даже когда закрывал рот. Мышцы лица при
этом напрягались неравномерно, перекашивая физиономию и придавая ей зловещее
выражение. Когда проносился мимо, у меня всегда создавалось впечатление, что
он вот-вот грохнется. И если этого не случалось, я испытывал чувство
облегчения и радости за удачливую судьбу отчаянного наездника.
Научные достижения Владимир Васильевича не выходили за рамки
результатов, полученных учеными-гидродинамиками в начале века. По просьбе
военных он взрывал в воде тротил и смотрел, что после этого будет. Каждый
раз происходило примерно одно и то же: сначала был большой "Бух", потом
брызги и маленькая волна, какот брошенного камня. С помощью такой волны
военные надеялись победить врагов и не жалели на изыскания средств, которые
позволяли Владимир Васильевичу и нам, научным сотрудникам отдела цунами,
заниматься чертзнает чем, летать, например, на вертолете за пивом или часто
бывать на материке по делу и без дела.
Почему-то Владимир Васильевич мне часто вспоминается без всякой важной
причины. Мы не были ни друзьями, ни даже товарищами - просто находились в
одном пространстве-времени. Дались мне его мотоцикл "Минск" и баня из
чертежных досок, и то, что он тротил ради науки в воде взрывал. Я напрочь
забыл свою первую женщину: ни имени, ни лица, ни ее любимые цветы - ничего
не осталось. Зато Владимир Васильевич как живой перед глазами.
На кого я похож, запакованный в спальник, лежащий на голой земле среди
ночи и степи? Глядя через костер - на кинострашилу из-за теней от черт лица.
Уйди на десять шагов, буду неузнаваемым объектом живой или даже неживой
природы. А для дальнего пешехода я неприметное условное обозначение, меня,
была б охота, можно только предположить. И те мысли в голове, и то прожитое,
и куда теперь это добро девать?
Как все интересно оборачивается. Я только и делал, что жил да жил, не
пропуская ни дня, ни каждого мгновения, как прилежный школяр. Ну и? Где тот
дальний пешеход - мнимый слушатель, и где поколения предков, о которых даже
я, давний родственник, хочу но ничего не могу узнать.
Как-то пытал отца на предмет старины. И что же: от прадеда только
запрятанную в чулан саблю общим усилием вспомнили, и все: а кто он такой,
любил ли пюре или крутые яйца, главная жизненная мечта родоначальника- все
прах. А сунься в вековую глубь, так там, вообще, пустыня, как будто никого и
не было. Ау!
Мир странным образом меняется, если вдруг удастся каким-либо способом
душу потревожить или умереть, ненасовсем, конечно, а только наполовину.
Зачем помню белый потолок? Это же совершенно второстепенная деталь. Я
должен помнить медицинскую сестру и доктора, и еще что-то значительное, из
глубин сознания, как то: долг перед родиной, дети-сироты, скорбящие
родственники и еще, что по идее должно всплывать из памяти в этот важный
момент. Почему все не так?
Через несколько минут потолок подернулся пеленой, будто в воздухе, как
на воде, образовались волны. И сразу же не захотелось ни о чем говорить.
Окружающая действительность закружилась, а к горлу изнутри подобралось
незнакомое ловкое безволосое существо размером с кулак. Помедлив чуть,
затрепыхалось и юркнуло через рот наружу прочь. В тот же миг удивительно
легко стало дышать, несмотря на то, что дышать я, видимо,перестал.Потом не
помню, что было - просто темно и скучно. Но вскоре заметил себя бледного и
серьезного с высоты метра три.
Вот тут я вспомнил, что пора испугаться, попытался закричать и вернулся
на место. Трудно сделать первый вдох. Хочется, чтоб тебя шлепнули по
заднице, как новорожденного, или ущипнули для доказательства существования.
В вену воткнули иглу, влили для пользы жизни инородную жидкость, а
через час выпустили на улицу восвояси.Я брел через толпы азиатских людей без
цели и в неизвестном направлении. В основном виделось небо и почти ничего
внизу. На самом деле наверху ничего чудесного или достопримечательного не
было. Так, синее что-то. Но вместе с тем я чувствовал присутствиечего-то
важного. Сверху лились еле слышные неразборчивые звуки странной музыки,
которая по существу и не слышалась, а только казалась.Небо молчало, а люди
шумели. Но для меня было все наоборот. Гущу народной массы я слабо ощущал,
будто ее поместили в аквариум, а меня оставили снаружи наблюдать за
молчаливыми иными существами со странными манерами.
Мир и живое в нем стали не то чтобы чужие, отдельные сделались. Чужие,
это когда тебя обижают или не любят до такой степени, как запланировал.
Чужие появляются, когда ты - пуп земли, любитель себя, дражайший.
Лечу над землей как в чудном сне - покойно и уютно без всякой на то
причины, от существования лишь. Люди стали родней и любимей, но вместе с тем
ни с одним не хочется особенно дружить. Я стал одинок, но осознал это только
спустя время, когда окончательно убедился в постоянном присутствии какой-то
невидимой стены, отгораживающей меня со всех сторон и не пускающей наружу
сродниться с тем, что вижу. Я зажил в кино с героями из случайных прохожих.
Ума не прибавилось и прозорливости тоже, зато почувствовал присутствие
чего-то главного, одного-единственного, благодаря чему мир и процессы, в нем
происходящие, сделались понятыми, как железнодорожное расписание. Стало жаль
членов правительств, которые живут в атмосфере неискренности, и всех
капиталистов, которые не тем, чем надо, заняты. Жальумирающих с голоду
ребятишек в недоразвитых многодетных странах. И совестно чувствовать себя на
месте среднего американца, который в состоянии прокормить небольшую
голодающую чернокожую республику, но почему-то не делает этого. Стыдно
ездить на авто с космической ценой, когда другой голый бродит в тоске-печали
среди пустынной местности, нуждаясь в ласковом слове и материальной помощи.
Худой африканский человек! Возьми мои вещи и улыбнись. Ведь радость
очень нужна во время существования на нашей с тобой земле. Радость - главный
жизненный элемент, быть может, первей воды значится.
В одном малом предприятии под видом лавчонки из бамбука и пальмовых
листьев я сторговал женщину для временного использования. Мы никуда не
пошли, а остались тут же на заднем дворе торгового заведения. По существу,
мне не нужна была любовь ни как физическое упражнение, ни как умственное
занятие, ни как-то еще побочно. И зачем было необоснованно будить в себе
древние инстинкты? Наверное, просто хотелось еще раз убедиться, каково это.
Ничего интересного почувствовать неудалось. Так, что-то вроде постных
недельных щей. Странно отражаться в глазах разовой женщины. Они - неживые
стеклянные бусины ожерелья ценой в грош.Ее нечеловеческое тело, движения,
лишенные пластики желания и предвкушения. И ни загадка я, ни герой, ни
странный инородец. Никакая прочая особенность не примечена во мне. И она,
как прирученное к домашнему порядку смирное и насовсем печальное существо.
Зачем она так кажется? Училась же грамоте и счету, и даже читала
художественную литературу. И влюблялась, и страдала, и мечтала, и звезды на
небе сообща с молодым человеком разглядывала. Я тоже разглядывал, но сейчас
смотрюсь, наверное, так, будто ничего подобного со мной и в помине не могло
быть. Что же она обо мне думает? Трудно догадаться по ее непонятному для
белого человека южно-азиатскому лицу.
В процессе зарождения мужского начала я думал о женщине хорошо - она
теплая и ласковая, или еще: как непонятно о чем точно, но никак не
представлял ее в виде безрадостного отмежеванного существа. А здесь - нате:
смотрит на меня и дышит, и больше ничего такого - просто биологический факт.
И как с ней прощаться: руку пожать, что ли?
Меня, согласно штатному расписанию, производство ждало и давно бы пора
вернуться на пароход и кое-что сделать нужное и серьезное. А я сижу на
земле, как раз напротив того малого предприятия в виде пальмовой хижины,
ирассматриваю круглешок неба сквозь бамбуковую палочку. Так на нем больше
синевы, а лишнее, вроде листвы крон и крыш домов, не мешает наблюдать лазурь
и удивляться.
Неустанно дует пассат, гоняя по морю волну, нещадно палит южное солнце,
воздух пахуч и по-тропически, как кисель, тягуч. Голопузый мальчуган
демонстрирует ассортимент переносной сигаретной витрины-мольберта,
настойчиво рекомендуя купить родной ленинградский "Беломорканал" и
улыбается. Временная женщина малого предприятия затеяла переставлять морские
ракушки на прилавке, как будто сама с собой в шашки играет, и песню
замяукала, вьетнамскую народную.
Как случилось, что мы все здесь оказались: и женщина, и мальчуган, и
малое пальмовое предприятие? Кто здесь главный и значимый? Я ли, они ли? Мы
временные и неважные, мы случайные и ненужные, круги на воде, печальный
вздох мы.
Мальчишка - передвижной торговый пункт скрылся за углом туземного
глинобитного жилища, женщина нечаянной международной любви, оправив одежу
пошла, задом виляя, целеустремленно далеко. А я остался одиноко сидеть на
обочине дороги в этой чужой заграничной стране. Знакомого русского ничего,
все другое: повадки, мироощущение, быт. Женщины, кажется, не того, чего у
нас хотят, мужчины не так ходят, думают.Зажмурюсь и не черноту вижу, как на
северной родине, а синее или даже зеленое, с кругами и разводами, как на
модной футболке семидесятых годов.
Расплющив глаза, быстро сориентировался, поднялся и, забывая день,
решительно зашагал прочь. Голова постепенно начала заполняться привычными
мыслями: о том, как прощедобраться в порт, о вечерней еде, о книге перед
сном. Что же я тогда читал: модноеили незыблемое? Скорей всего "Остров
Сахалин". Точно, я читал Чехова ижалел его, как неверно понятого. Зря, думал
я, любят "Дядю Ваню" и "Вишневый сад". Надо в первую очередь любить "Остров
Сахалин", а потом все остальное. Во-первых, в "Острове Сахалин" больше всего
страниц, значит, дольше можно наслаждаться, а во вторых,Антон Павловичпишет
именно о своих, невымышленных впечатлениях, позволяя нам ощутить могучую
душу мудреца. Куда там меланхоликам-полутрупам, любителям сушеных вишен.
Заодно мне стало жалко Экзюпери за то, что "Маленького принца" читают и
удивляются, а о "Цитадели" - никто кроме специалистов и редких читателей
невспоминает, несмотря на то, что именно надней он сильней всего старался и
не зря, на мой взгляд.
Я все шагал и, возомнив о себе,начал было уже гадать, что нужно сделать
для того, чтобы люди научились видеть главное, а не то, что хочется. Как
вдруг остановился, словно уперся в невидимою преграду. Не то чтобы не могу
вперед двигаться, просто как-то не хочется, ногиватные, даже моргать
перестал. И чувствую себя странно, будто стараюсь и никак не могу вспомнить,
выключил ли уходя утюг. А на спине образовался добавочный ощущающий орган,
ответственный за интерес к происходящему сзади.
Знаю, что улица за спиной пустынна, а если и заполнилась незаметно, то,
во всяком случае, никем особенным, просто вьетнамским жителем или
иностранным туристом, или заплутавшим, тоскующим по березам,
коллегой-труженником морей. Повернуться бы и убедиться в наличии ничем не
примечательной действительности, успокоив себя еще раз тем, что чудес на
свете нет. Ведь так просто, а что-то не пускает.
Так: я трезвая, материалистически настроенная личность. И еще: я в
городе среди дня, а не во мраке таинственного нехоженого подземелья.
Шалун-гипнотизер там или мнительный я здесь? Ладно, на счет три
оборачиваюсь, вглядываюсь в детали окрестностей, сопоставляю новый объект с
тем, что помню, и ухожу.
Известная проезжая часть, слева шеренга лавчонок а справа - просто
земля, засаженная пальмами и прочей неизвестной, бесполезной в хозяйстве
растительностью. И все, только одинокий ребенок, девчушка с кучерявыми
белоснежными волосами до плеч. Стоит себе посередине улицы, смотрит на меня
и молчит. Как-то удивительно молчит, будто хочет сказать что-то. И уже
вот-вот произнесет начальные слова, но в последний момент передумывает и
продолжает молчать.
Первым в уме появилось желание услышать ее голос. Хотелось, чтоб он
журчал ручейком или звенел колокольчиком. Но ребенок молчал, и я начал было
уже раздражаться оттого, что не могу получить желанное. Как вдруг до меня
дошло, что удивляться надо в первую очередь не ее голосу, а тому, что она,
белый маленький человечек, здесь делает, и почему одна. Кроха, где твой
родитель, хоть кто? Ты должно быть из какой-то скандинавской страны, личико
твое бледное и глазки голубые. Ты здесь чего, дитя? Не успел я
сконструировать в уме предположительный ответ, как через мгновение ее не
стало. Взяла да растворилась в воздушном пространстве, да так запросто,
будто такое поведение - давно привычное для меня явление. Как же я забыл:
каждая маленькая девочка должна уметь с легкостью растворяться, как руки
мыть перед едой.
Давай сначала: я взрослый человек с высшим техническим образованием. Я
не верю в чудеса, а верю в таблицу умножения и заработную плату в
иностранной валюте. Причем добавочно знаю, что внутри меня происходят всякие
процессы, нередко таинственные и необъяснимые. Но исчезающий на глазах
ребенок - это, знаете, слишком. Наверное, я сошел с ума. Точно, как же
раньше не сообразил? То со стороны себя вижу, то теперь девочка. Мне стало
не до шуток. Начинаю переставать себя точно ощущать, и будущее, теперь уже
вовсе не светлое,грозит предстать передо мной самым непредсказуемым образом.
Душа снова собралась вести самостоятельную жизнь вдали от тела. Чтоб
остаться-таки целым, смотрю зачем-то на руки и ничего особенного в них не
обнаружив, временно успокаиваюсь, а через минуту опять сомневаюсь, и снова
проверяю, на месте ли они. Приехали: я сдурел. Глянь на себя, чудак-человек:
стоишь на пустынной улице и собственным рукам дивишься.
Странное существо, как тебя там! Давай так: я тебя не видел, а только
предположил, и ты, ради всех святых, блуждай где-нибудь поближе к своей