Она не оканчивалась широкой и плоской вершиной, а вела дальше, к более высоким гребням, тянущимся все глубже на север, — что-то вроде изрезанного наклонного плато, несомненно служившего пастбищем для тех животных, на которых король отправился поохотиться.
Они надолго задержались в том месте, где собственно стена ущелья перестала подниматься вертикально вверх и образовывала ровную площадку, прежде чем уступами снова начать подъем к северу. Отсюда еще можно было разглядеть поселение — еле различимое далеко внизу.
Здесь король сбросил все свои одежды — очевидно, его нимало не беспокоил холод. Он стоял и молча смотрел вдаль, пока Манкхелм выполнял долгую череду ритуальных действий.
Жрец торжественно раскладывал на земле узоры из сучков, клочков сухой травы и обрывков раскрашенной кожи, потом поджег их; затем соорудил три маленькие пирамидки из камней и бормотал в них какие-то слова; потом открыл кувшин с пивом или каким-то более крепким напитком и побрызгал во все четыре стороны света.
Вершиной всего ритуала стал тот момент, когда один из носильщиков развязал толстый кожаный ремень, стягивавший меховое одеяло, и достал из него поразительно длинное и тяжелое копье, наконечником которого служил большой треугольник из какого-то напоминающего стекло белого камня, отточенный до остроты бритвы. Он подал это громадное оружие Манкхелму, а тот торжественно поднял его двумя руками и передал Тойкелле. Под изумленным взором Харпириаса обнаженный король высоко поднял мощное копье над головой, три раза грозно потряс им, словно желая напугать богов, издал долгий раскатистый боевой клич, отразившийся от гор эхом такой силы, что Харпириас испугался: ему показалось, что сейчас валуны и целые утесы обрушатся вокруг них.
И это Маджипур, подумал Харпириас, тринадцатый год правления понтифекса Тагина Гавада!
Эхо боевого клича Тойкеллы замерло вдали.
Король снова оделся; носильщики подняли церемониальное копье и вернули его в меховой чехол; верховный жрец Манкхелм ногой развалил свои пирамидки и затоптал обугленные остатки сучьев и травы. Ритуальные действия были закончены. Казалось, теперь отиноры были готовы перейти непосредственно к королевской охоте.
— Посмотрите туда, — произнес Эскенацо Марабауд.
Скандар указывал на дальний высокий гребень скалы. Харпириас заслонил глаза от сверкающего неба, но его зрение было не столь острым, как у Эскенацо Марабауда, и он не смог разглядеть там ничего необычного.
Однако король Тойкелла, который тоже проследил взглядом за вытянутой рукой скандара, очевидно, что-то увидел. Он застыл в странно неподвижной позе, широко расставив ноги, откинув назад голову, весь напрягся и сосредоточенно разглядывал гребень. Через мгновение из его глотки вырвался сдавленный вопль ярости.
— Что ты увидел? — спросил Харпириас Эскенацо Марабауда.
— Люди. Передвигаются там, на самой вершине.
— Я их не вижу.
— Присмотритесь получше, принц. Вон там, спускаются с того гребня.
Харпириас вгляделся вдаль. Но увидел только беспорядочное нагромождение скал. Он искоса взглянул на Коринаама. Метаморф смотрел на высокий гребень с тем же пристальным напряжением, что и король, и дрожал. Его ладони были крепко сплетены за спиной, а руки от плеч до запястий извивались и трепетали, словно пара возбужденных змей.
Тут наконец Харпириас разглядел то, что видели остальные: темную шеренгу из восьми или десяти миниатюрных фигурок, которые появлялись словно злые гномы из потайных расщелин и скальных трещин у самого гребня и ползли к чему-то вроде естественного амфитеатра чуть пониже самой высокой точки. Там их было легче различить. Длиннорукие, стройные, почти паукообразные по своей конституции — совершенно внешне не похожие на коренастых отиноров.
Тойкелла потряс в их сторону сжатыми кулаками и что-то прорычал.
— Что он говорит? — спросил Харпириас у Коринаама.
— Он говорит: «Враги… враги…»
— Это они сбрасывали убитых хайбараков в деревню, как ты считаешь?
— Возможно, — ответил метаморф. — Откуда мне знать? — Его голос звучал слабо и отрешенно, он не отрывал глаз от фигурок наверху. Руки он продолжал держать крепко сжатыми за спиной и не переставал дрожать.
Тут разъяренный король вышел из своего оцепенения. Жестом позвав за собой других отиноров, он ринулся на дикую крутизну и начал карабкаться вверх. Тропы больше не было, только широкий крутой склон, усыпанный скалами, булыжниками да редкими валунами.
Тойкелла подпрыгивал, цеплялся, карабкался, скользил вверх по неглубоким выемкам в скале, часто снова скатывался вниз, он двигался как человек, одержимый злыми духами. Казалось, он хочет голыми руками схватить вторгнувшихся чужаков и швырнуть их вниз с горы. Манкхелм и носильщики взбирались следом за ним, почти не отставая.
У Харпириаса не было другого выхода, как только взбираться в гору вместе с ними. Неразумно отрываться от королевской экспедиции в этих горах.
Поднявшись на сотню шагов вверх, он оглянулся и увидел, что Коринаам не последовал за ним. Метаморф все еще неподвижно стоял внизу, словно погрузившись в транс, и смотрел на фигурки на далеком гребне скалы.
Харпириас сердито окликнул его:
— Коринаам? Коринаам! Не отставай от меня!
— Да… Иду… иду…
Харпириас подождал, пока он его догонит.
Скандары их уже опередили.
Отсюда ему уже лучше были видны те, кто находился наверху. Теперь они выстроились в шеренгу вдоль гребня и принялись беспорядочно плясать, мотая головой из стороны в сторону, размахивая длинными тонкими руками, высоко подбрасывая колени: лихорадочный дьявольский танец, явно выражающий презрение и насмешку. Они бросали Тойкелле вызов, подзадоривая его подняться и достать их.
Но у Тойкеллы не было никаких шансов до них добраться. Взобравшись немного выше, Харпириас увидел, что их кряж отделяет от более высокого гребня незаметная прежде трещина с отвесными стенами. Тойкелла со своими людьми поднялся до нее и ринулся было внутрь, но по виду этого крутого склона можно было предположить, что потребуется весь день, чтобы спуститься с одной стороны и подняться по противоположному склону этой расселины.
Вряд ли добыча станет их дожидаться.
И действительно, отиноры уже возвращались.
Мрачные и усталые, они медленно появлялись из расселины.
Харпириас снова взглянул вверх, в сторону танцоров. Они исчезли, как ему сперва показалось; но потом он заметил их левее, ясно вырисовывающимися на фоне яркого неба: они уходили прочь, пробираясь по острому гребню скалы.
Но что это? Он был уверен, что они бегут на всех четырех ногах, как волки. И все же всего несколько секунд назад очертания их тел выглядели несомненно человеческими.
Шайка метаморфов? Здесь?
— Что скажешь, Коринаам? Это кто-то из вашего народа? Неужели в этих горах могут обитать пиуривары?
Но Коринаам лишь пожал плечами, покачал головой и ничего не ответил.
В данный момент ему явно было глубоко наплевать на происхождение бегущих по гребню существ. Он выглядел совершенно измотанным этим подъемом. Взор его затуманился, узкие плечи сгорбились, он Дышал короткими, хриплыми всхлипами.
В следующие несколько часов таинственные высокогорные создания больше не показывались. Они появились, исполнили свой насмешливый танец и исчезли. Но этот странный эпизод бросил длинную тень на королевскую охоту, и тень эта омрачила весь остаток дня. Тойкелла шагал вперед, храня ледяное молчание, взбирался на один гребень и спускался со следующего, погруженный в свои мрачные, сердитые раздумья. Остальные отиноры тоже не произносили ни слова. Харпириас тащился вслед за ними в сопровождении Коринаама и скандаров, не понимая, что происходит.
На плоских участках между вершинами гор можно было видеть животных — черных, лохматых, с виду очень крупных, которые медленно бродили по каменистым равнинам и пощипывали редкие клочки жесткой серо-зеленой травы. Хайбараки? Коринаам не был в этом уверен, а отиноры по-прежнему оставались мрачными и необщительными. В любом случае эти животные находились вне пределов их досягаемости и отходили еще дальше, когда Тойкелла к ним приближался.
По мере того как день клонился к вечеру, воздух становился холоднее, теперь он был по-настоящему морозным. Унылая высокогорная местность выглядела серой и безрадостной.
Харпириас чувствовал, как с каждым часом настроение его падает. Это совсем не напоминало ту охоту, на которую он ходил, когда жил на Замковой горе. То был радостный спорт, а сейчас он участвовал в унылом и тоскливом походе.
Начинало казаться, что священная охота может продлиться несколько дней, возможно даже больше. Поистине мрачная перспектива.
К вечеру, однако, какое-то неосторожное животное неожиданно выскочило из прохода между двумя вертикальными плитами розового камня и врезалось прямо в середину отряда охотников. Это был неряшливого вида серый зверь скромных размеров, с большой головой, худой, с неприятными изогнутыми когтями и большой слюнявой пастью. Он походил на пожирателя падали. Один из слуг короля принялся размахивать своей палкой, словно хотел отогнать в сторону стервятника, но Тойкелла издал громкий яростный вопль и быстро шагнул вперед.
Поймав на лету палку и вырвав ее из руки слуги, король грубо оттолкнул его прочь с дороги. Затем вытащил короткий меч, привязанный к веревке на его талии, и воткнул его в живот ошалевшему зверю.
Раненое животное попятилось, поднимаясь на задние лапы и безуспешно пытаясь достать Тойкеллу своими изогнутыми когтями. Король небрежным движением отбросил в сторону переднюю лапу зверя и снова ударил его мечом, затем в третий раз; животное издало тихий булькающий вздох и повалилось на бок. Потоки зеленовато-красной крови фонтаном хлынули из ран.
Король коротко бросил несколько слов Манкхелму. Жрец немедленно вытащил черную кожаную флягу из коробки со священными предметами, подставил ее под льющуюся толчками кровь и держал, пока она не наполнилась. Манкхелм передал ее королю; потом, опустившись на колени, начал свежевать умирающее животное, несмотря на то что оно еще слегка шевелилось.
— Что происходит? — тихо спросил Харпириас у Коринаама.
— Я не вполне уверен. Но это явно какое-то ритуальное убийство.
— Разве король не предполагал охотиться на хайбараков?
— Вероятно, он решил, что сойдет и это животное.
И действительно, по-видимому, так оно и было. Теперь жрец обнажил плоть зверя — он наконец издох — и с ловкостью человека, который привык готовить жертвоприношения, разрезал тушу на куски, откладывая в сторону мясо с бедер, рядом с ним сердце, а некоторые другие внутренние органы — отдельно. Харпириас поневоле восхищался умением Манкхелма обращаться с добычей. Когда дело было сделано, жрец поднялся и набросил сырую шкуру зверя на широкие плечи Тойкеллы, скрепив ее кожаным ремешком, расшитым бусами, который завязал вокруг шеи короля. Голова зверя болталась за спиной короля, остекленевшие мертвые глаза уставились вдаль.
То, что последовало дальше, шокировало даже столь опытного в кровавых охотничьих забавах человека, как Харпириас. Тойкелла поднял в воздух черную кожаную флягу с кровью, торжественным жестом протянув ее по очереди во все четыре стороны небесной сферы; а потом четырьмя или пятью глотками выпил содержимое. Далее он опустился на колени и стал пожирать красное, дымящееся сердце. Какой-то кусок, очевидно печень, он подал Манкхелму; тот съел часть ее и положил остаток на плоский камень, выбранный в качестве алтаря. Остальное мясо король разделил и подал окровавленные куски каждому из своих людей; затем повернулся с одним из кусков к Харпириасу.
Харпириас тупо уставился на него.
— Возьмите, — прошептал Коринаам. — Съешьте его.
— Но оно же сырое!
Метаморф гневно посмотрел на Харпириаса.
— Вас приглашают принять участие в одном из самых священных ритуалов этого народа.
Возможно, в самом священном. Король оказывает вам большую честь.
Возьмите. И съешьте.
Харпириас угрюмо кивнул в ответ.
«Тембидат, — подумал он, — за это ты мне дорого заплатишь!»
Мясо оказалось жестким и жилистым и отдавало мертвечиной. Харпириас, давясь, кое-как проглотил его, хотя его чуть было тут же не стошнило.
Тойкелла с явным удовлетворением наблюдал, как Харпириас ест мясо, а когда тот закончил, крепко хлопнул его ладонью между лопатками.
Остальным людям Харпириаса посчастливилось избежать чести разделить с королем священное мясо. Никто из них, по-видимому, об этом не сожалел.
После началось пение и ритуальное сожжение несъеденных частей тела животного. Остаток туши просто сбросили в ближайшую пропасть. Затем король коротко бросил что-то своим людям, и те тотчас же начали упаковывать и увязывать охотничьи принадлежности.
— И это все? — удивился Харпириас. — Охота окончена?
— Так объявил король, — сказал метаморф. — Он не собирается гоняться за хайбараком. Это животное было решено сделать официальным летним жертвоприношением, и на этот год охота закончена.
— Он расстроен из-за тех людей, которые плясали на гребне скалы, да?
Поэтому он все так резко оборвал.
— Весьма вероятно.
— Кто это был, Коринаам? Что это за люди?
— Не имею понятия, — сдержанно ответил метаморф. Он отвел взгляд в сторону. Казалось, этот вопрос ему неприятен. — Ну вот, по-видимому, мы уже готовы снова тронуться в путь. Теперь мы возвращаемся в деревню.
— Сейчас? Но уже темнеет!
— Тем не менее мы уходим.
В этом не было никаких сомнений. Высокая фигура Тойкеллы, все еще в окровавленной накидке из шкуры животного, уже удалилась на значительное расстояние, направляясь обратно к тому месту, где начиналась тропа, ведущая вниз, в поселение. У Харпириаса не оставалось другого выхода, кроме как идти вместе с остальными, хотя темнота быстро надвигалась и ему казалось крайне опасным пытаться спуститься по обледеневшей, усыпанной камнями тропе ночью. Доберутся ли они вообще до тропы до того, как полностью стемнеет? Или им придется брести, спотыкаясь, по неровной, опасной почве этого плато, не видя, куда они идут?
Он поспешил догнать быстро шагающих отиноров.
Никто не сказал ни единого слова во время спуска. Настроение короля было столь мрачным, что люди опасались к нему приближаться.
Вне всяких сомнений, эту охоту никак нельзя было считать удачной, даже если Тойкелла предпочел объявить ее таковой.
Спуск при свете только одного тонкого месяца проходил медленно и трудно. Тропу почти невозможно было разглядеть; наверное, лишь руководствуясь инстинктом, Тойкелла из множества вариантов выбирал нужное направление.
Где-то около полуночи холодный, резкий ветер, слетающий порывами с вершин гор, начал дуть им в спины. Харпириас с ужасом подумал, что эти яростные шквалы сметут их с тропы и сбросят вниз со склона, и их тела рухнут на площадь, как тела убитых хайбараков. Он содрогнулся, постарался взять себя в руки и начал с преувеличенной осторожностью переставлять ноги.
Уже рассвело, когда они добрались до дна ущелья. Измученный ночным походом, Харпириас пошел прямо в свою комнату и зарылся в груду мехов.
Устроившись там, он вновь принялся гадать, что же за создания дразнили их и насмехались над королем отиноров с того высокого кряжа.
Несомненно, это были те же самые существа, которые убили королевских животных и сбросили их туши на дно ущелья. Здесь происходит нечто очень странное. Но что именно? Что?
Ответить он не мог. Какие бы загадочные события здесь ни разворачивались, у него не было способа проникнуть в их тайну.
Даже под мехами Харпириас не переставал дрожать. Утренние звуки пробуждающейся жизни смутно доносились до него сквозь ледяные стены дома для гостей. Но ни холод, ни этот шум не могли долго мешать ему. Теперь им руководила усталость. Он подтянул колени к груди, крепко зажмурился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.
12
Они надолго задержались в том месте, где собственно стена ущелья перестала подниматься вертикально вверх и образовывала ровную площадку, прежде чем уступами снова начать подъем к северу. Отсюда еще можно было разглядеть поселение — еле различимое далеко внизу.
Здесь король сбросил все свои одежды — очевидно, его нимало не беспокоил холод. Он стоял и молча смотрел вдаль, пока Манкхелм выполнял долгую череду ритуальных действий.
Жрец торжественно раскладывал на земле узоры из сучков, клочков сухой травы и обрывков раскрашенной кожи, потом поджег их; затем соорудил три маленькие пирамидки из камней и бормотал в них какие-то слова; потом открыл кувшин с пивом или каким-то более крепким напитком и побрызгал во все четыре стороны света.
Вершиной всего ритуала стал тот момент, когда один из носильщиков развязал толстый кожаный ремень, стягивавший меховое одеяло, и достал из него поразительно длинное и тяжелое копье, наконечником которого служил большой треугольник из какого-то напоминающего стекло белого камня, отточенный до остроты бритвы. Он подал это громадное оружие Манкхелму, а тот торжественно поднял его двумя руками и передал Тойкелле. Под изумленным взором Харпириаса обнаженный король высоко поднял мощное копье над головой, три раза грозно потряс им, словно желая напугать богов, издал долгий раскатистый боевой клич, отразившийся от гор эхом такой силы, что Харпириас испугался: ему показалось, что сейчас валуны и целые утесы обрушатся вокруг них.
И это Маджипур, подумал Харпириас, тринадцатый год правления понтифекса Тагина Гавада!
Эхо боевого клича Тойкеллы замерло вдали.
Король снова оделся; носильщики подняли церемониальное копье и вернули его в меховой чехол; верховный жрец Манкхелм ногой развалил свои пирамидки и затоптал обугленные остатки сучьев и травы. Ритуальные действия были закончены. Казалось, теперь отиноры были готовы перейти непосредственно к королевской охоте.
— Посмотрите туда, — произнес Эскенацо Марабауд.
Скандар указывал на дальний высокий гребень скалы. Харпириас заслонил глаза от сверкающего неба, но его зрение было не столь острым, как у Эскенацо Марабауда, и он не смог разглядеть там ничего необычного.
Однако король Тойкелла, который тоже проследил взглядом за вытянутой рукой скандара, очевидно, что-то увидел. Он застыл в странно неподвижной позе, широко расставив ноги, откинув назад голову, весь напрягся и сосредоточенно разглядывал гребень. Через мгновение из его глотки вырвался сдавленный вопль ярости.
— Что ты увидел? — спросил Харпириас Эскенацо Марабауда.
— Люди. Передвигаются там, на самой вершине.
— Я их не вижу.
— Присмотритесь получше, принц. Вон там, спускаются с того гребня.
Харпириас вгляделся вдаль. Но увидел только беспорядочное нагромождение скал. Он искоса взглянул на Коринаама. Метаморф смотрел на высокий гребень с тем же пристальным напряжением, что и король, и дрожал. Его ладони были крепко сплетены за спиной, а руки от плеч до запястий извивались и трепетали, словно пара возбужденных змей.
Тут наконец Харпириас разглядел то, что видели остальные: темную шеренгу из восьми или десяти миниатюрных фигурок, которые появлялись словно злые гномы из потайных расщелин и скальных трещин у самого гребня и ползли к чему-то вроде естественного амфитеатра чуть пониже самой высокой точки. Там их было легче различить. Длиннорукие, стройные, почти паукообразные по своей конституции — совершенно внешне не похожие на коренастых отиноров.
Тойкелла потряс в их сторону сжатыми кулаками и что-то прорычал.
— Что он говорит? — спросил Харпириас у Коринаама.
— Он говорит: «Враги… враги…»
— Это они сбрасывали убитых хайбараков в деревню, как ты считаешь?
— Возможно, — ответил метаморф. — Откуда мне знать? — Его голос звучал слабо и отрешенно, он не отрывал глаз от фигурок наверху. Руки он продолжал держать крепко сжатыми за спиной и не переставал дрожать.
Тут разъяренный король вышел из своего оцепенения. Жестом позвав за собой других отиноров, он ринулся на дикую крутизну и начал карабкаться вверх. Тропы больше не было, только широкий крутой склон, усыпанный скалами, булыжниками да редкими валунами.
Тойкелла подпрыгивал, цеплялся, карабкался, скользил вверх по неглубоким выемкам в скале, часто снова скатывался вниз, он двигался как человек, одержимый злыми духами. Казалось, он хочет голыми руками схватить вторгнувшихся чужаков и швырнуть их вниз с горы. Манкхелм и носильщики взбирались следом за ним, почти не отставая.
У Харпириаса не было другого выхода, как только взбираться в гору вместе с ними. Неразумно отрываться от королевской экспедиции в этих горах.
Поднявшись на сотню шагов вверх, он оглянулся и увидел, что Коринаам не последовал за ним. Метаморф все еще неподвижно стоял внизу, словно погрузившись в транс, и смотрел на фигурки на далеком гребне скалы.
Харпириас сердито окликнул его:
— Коринаам? Коринаам! Не отставай от меня!
— Да… Иду… иду…
Харпириас подождал, пока он его догонит.
Скандары их уже опередили.
Отсюда ему уже лучше были видны те, кто находился наверху. Теперь они выстроились в шеренгу вдоль гребня и принялись беспорядочно плясать, мотая головой из стороны в сторону, размахивая длинными тонкими руками, высоко подбрасывая колени: лихорадочный дьявольский танец, явно выражающий презрение и насмешку. Они бросали Тойкелле вызов, подзадоривая его подняться и достать их.
Но у Тойкеллы не было никаких шансов до них добраться. Взобравшись немного выше, Харпириас увидел, что их кряж отделяет от более высокого гребня незаметная прежде трещина с отвесными стенами. Тойкелла со своими людьми поднялся до нее и ринулся было внутрь, но по виду этого крутого склона можно было предположить, что потребуется весь день, чтобы спуститься с одной стороны и подняться по противоположному склону этой расселины.
Вряд ли добыча станет их дожидаться.
И действительно, отиноры уже возвращались.
Мрачные и усталые, они медленно появлялись из расселины.
Харпириас снова взглянул вверх, в сторону танцоров. Они исчезли, как ему сперва показалось; но потом он заметил их левее, ясно вырисовывающимися на фоне яркого неба: они уходили прочь, пробираясь по острому гребню скалы.
Но что это? Он был уверен, что они бегут на всех четырех ногах, как волки. И все же всего несколько секунд назад очертания их тел выглядели несомненно человеческими.
Шайка метаморфов? Здесь?
— Что скажешь, Коринаам? Это кто-то из вашего народа? Неужели в этих горах могут обитать пиуривары?
Но Коринаам лишь пожал плечами, покачал головой и ничего не ответил.
В данный момент ему явно было глубоко наплевать на происхождение бегущих по гребню существ. Он выглядел совершенно измотанным этим подъемом. Взор его затуманился, узкие плечи сгорбились, он Дышал короткими, хриплыми всхлипами.
В следующие несколько часов таинственные высокогорные создания больше не показывались. Они появились, исполнили свой насмешливый танец и исчезли. Но этот странный эпизод бросил длинную тень на королевскую охоту, и тень эта омрачила весь остаток дня. Тойкелла шагал вперед, храня ледяное молчание, взбирался на один гребень и спускался со следующего, погруженный в свои мрачные, сердитые раздумья. Остальные отиноры тоже не произносили ни слова. Харпириас тащился вслед за ними в сопровождении Коринаама и скандаров, не понимая, что происходит.
На плоских участках между вершинами гор можно было видеть животных — черных, лохматых, с виду очень крупных, которые медленно бродили по каменистым равнинам и пощипывали редкие клочки жесткой серо-зеленой травы. Хайбараки? Коринаам не был в этом уверен, а отиноры по-прежнему оставались мрачными и необщительными. В любом случае эти животные находились вне пределов их досягаемости и отходили еще дальше, когда Тойкелла к ним приближался.
По мере того как день клонился к вечеру, воздух становился холоднее, теперь он был по-настоящему морозным. Унылая высокогорная местность выглядела серой и безрадостной.
Харпириас чувствовал, как с каждым часом настроение его падает. Это совсем не напоминало ту охоту, на которую он ходил, когда жил на Замковой горе. То был радостный спорт, а сейчас он участвовал в унылом и тоскливом походе.
Начинало казаться, что священная охота может продлиться несколько дней, возможно даже больше. Поистине мрачная перспектива.
К вечеру, однако, какое-то неосторожное животное неожиданно выскочило из прохода между двумя вертикальными плитами розового камня и врезалось прямо в середину отряда охотников. Это был неряшливого вида серый зверь скромных размеров, с большой головой, худой, с неприятными изогнутыми когтями и большой слюнявой пастью. Он походил на пожирателя падали. Один из слуг короля принялся размахивать своей палкой, словно хотел отогнать в сторону стервятника, но Тойкелла издал громкий яростный вопль и быстро шагнул вперед.
Поймав на лету палку и вырвав ее из руки слуги, король грубо оттолкнул его прочь с дороги. Затем вытащил короткий меч, привязанный к веревке на его талии, и воткнул его в живот ошалевшему зверю.
Раненое животное попятилось, поднимаясь на задние лапы и безуспешно пытаясь достать Тойкеллу своими изогнутыми когтями. Король небрежным движением отбросил в сторону переднюю лапу зверя и снова ударил его мечом, затем в третий раз; животное издало тихий булькающий вздох и повалилось на бок. Потоки зеленовато-красной крови фонтаном хлынули из ран.
Король коротко бросил несколько слов Манкхелму. Жрец немедленно вытащил черную кожаную флягу из коробки со священными предметами, подставил ее под льющуюся толчками кровь и держал, пока она не наполнилась. Манкхелм передал ее королю; потом, опустившись на колени, начал свежевать умирающее животное, несмотря на то что оно еще слегка шевелилось.
— Что происходит? — тихо спросил Харпириас у Коринаама.
— Я не вполне уверен. Но это явно какое-то ритуальное убийство.
— Разве король не предполагал охотиться на хайбараков?
— Вероятно, он решил, что сойдет и это животное.
И действительно, по-видимому, так оно и было. Теперь жрец обнажил плоть зверя — он наконец издох — и с ловкостью человека, который привык готовить жертвоприношения, разрезал тушу на куски, откладывая в сторону мясо с бедер, рядом с ним сердце, а некоторые другие внутренние органы — отдельно. Харпириас поневоле восхищался умением Манкхелма обращаться с добычей. Когда дело было сделано, жрец поднялся и набросил сырую шкуру зверя на широкие плечи Тойкеллы, скрепив ее кожаным ремешком, расшитым бусами, который завязал вокруг шеи короля. Голова зверя болталась за спиной короля, остекленевшие мертвые глаза уставились вдаль.
То, что последовало дальше, шокировало даже столь опытного в кровавых охотничьих забавах человека, как Харпириас. Тойкелла поднял в воздух черную кожаную флягу с кровью, торжественным жестом протянув ее по очереди во все четыре стороны небесной сферы; а потом четырьмя или пятью глотками выпил содержимое. Далее он опустился на колени и стал пожирать красное, дымящееся сердце. Какой-то кусок, очевидно печень, он подал Манкхелму; тот съел часть ее и положил остаток на плоский камень, выбранный в качестве алтаря. Остальное мясо король разделил и подал окровавленные куски каждому из своих людей; затем повернулся с одним из кусков к Харпириасу.
Харпириас тупо уставился на него.
— Возьмите, — прошептал Коринаам. — Съешьте его.
— Но оно же сырое!
Метаморф гневно посмотрел на Харпириаса.
— Вас приглашают принять участие в одном из самых священных ритуалов этого народа.
Возможно, в самом священном. Король оказывает вам большую честь.
Возьмите. И съешьте.
Харпириас угрюмо кивнул в ответ.
«Тембидат, — подумал он, — за это ты мне дорого заплатишь!»
Мясо оказалось жестким и жилистым и отдавало мертвечиной. Харпириас, давясь, кое-как проглотил его, хотя его чуть было тут же не стошнило.
Тойкелла с явным удовлетворением наблюдал, как Харпириас ест мясо, а когда тот закончил, крепко хлопнул его ладонью между лопатками.
Остальным людям Харпириаса посчастливилось избежать чести разделить с королем священное мясо. Никто из них, по-видимому, об этом не сожалел.
После началось пение и ритуальное сожжение несъеденных частей тела животного. Остаток туши просто сбросили в ближайшую пропасть. Затем король коротко бросил что-то своим людям, и те тотчас же начали упаковывать и увязывать охотничьи принадлежности.
— И это все? — удивился Харпириас. — Охота окончена?
— Так объявил король, — сказал метаморф. — Он не собирается гоняться за хайбараком. Это животное было решено сделать официальным летним жертвоприношением, и на этот год охота закончена.
— Он расстроен из-за тех людей, которые плясали на гребне скалы, да?
Поэтому он все так резко оборвал.
— Весьма вероятно.
— Кто это был, Коринаам? Что это за люди?
— Не имею понятия, — сдержанно ответил метаморф. Он отвел взгляд в сторону. Казалось, этот вопрос ему неприятен. — Ну вот, по-видимому, мы уже готовы снова тронуться в путь. Теперь мы возвращаемся в деревню.
— Сейчас? Но уже темнеет!
— Тем не менее мы уходим.
В этом не было никаких сомнений. Высокая фигура Тойкеллы, все еще в окровавленной накидке из шкуры животного, уже удалилась на значительное расстояние, направляясь обратно к тому месту, где начиналась тропа, ведущая вниз, в поселение. У Харпириаса не оставалось другого выхода, кроме как идти вместе с остальными, хотя темнота быстро надвигалась и ему казалось крайне опасным пытаться спуститься по обледеневшей, усыпанной камнями тропе ночью. Доберутся ли они вообще до тропы до того, как полностью стемнеет? Или им придется брести, спотыкаясь, по неровной, опасной почве этого плато, не видя, куда они идут?
Он поспешил догнать быстро шагающих отиноров.
Никто не сказал ни единого слова во время спуска. Настроение короля было столь мрачным, что люди опасались к нему приближаться.
Вне всяких сомнений, эту охоту никак нельзя было считать удачной, даже если Тойкелла предпочел объявить ее таковой.
Спуск при свете только одного тонкого месяца проходил медленно и трудно. Тропу почти невозможно было разглядеть; наверное, лишь руководствуясь инстинктом, Тойкелла из множества вариантов выбирал нужное направление.
Где-то около полуночи холодный, резкий ветер, слетающий порывами с вершин гор, начал дуть им в спины. Харпириас с ужасом подумал, что эти яростные шквалы сметут их с тропы и сбросят вниз со склона, и их тела рухнут на площадь, как тела убитых хайбараков. Он содрогнулся, постарался взять себя в руки и начал с преувеличенной осторожностью переставлять ноги.
Уже рассвело, когда они добрались до дна ущелья. Измученный ночным походом, Харпириас пошел прямо в свою комнату и зарылся в груду мехов.
Устроившись там, он вновь принялся гадать, что же за создания дразнили их и насмехались над королем отиноров с того высокого кряжа.
Несомненно, это были те же самые существа, которые убили королевских животных и сбросили их туши на дно ущелья. Здесь происходит нечто очень странное. Но что именно? Что?
Ответить он не мог. Какие бы загадочные события здесь ни разворачивались, у него не было способа проникнуть в их тайну.
Даже под мехами Харпириас не переставал дрожать. Утренние звуки пробуждающейся жизни смутно доносились до него сквозь ледяные стены дома для гостей. Но ни холод, ни этот шум не могли долго мешать ему. Теперь им руководила усталость. Он подтянул колени к груди, крепко зажмурился и через несколько секунд провалился в глубокий сон.
12
Сразу же по возвращении с высокогорья Харпириас поставил себе задачу научиться говорить по-отинорски. Слишком много событий, смысла которых он не понимал, происходило вокруг, а единственный имеющийся в его распоряжении переводчик оказался ненадежным. Ему необходимо самому овладеть этим языком.
Прежде он никогда не задумывался над проблемой изучения другого языка. За исключением этой горной страны, на всей планете понимали маджипурскую речь, и принцу с Замковой горы ни к чему было брать на себя труд знакомиться с языками, на которых общались между собой врууны, скандары, лиимены или представители любых других национальных меньшинств, обитающих на планете.
Ивла Йевикеник изо всех сил старалась ему помочь. Для нее это было игрой, еще одной забавой, которую они могли делить друг с другом между любовными играми. Она по-детски приходила в восторг от их лингвистических занятий. Пусть у нее тело женщины, думал Харпириас, но в действительности она всего лишь девчонка, и к тому же до крайности простодушная.
Возможно, он кажется ей какой-то занимательной куклой в натуральную величину, которую ее отец пожелал ей подарить. А научить Харпириаса говорить по-отинорски — всего лишь еще одна разновидность игры с этой новой куклой.
Поначалу дело двигалось медленно. Харпириасу довольно легко дались несколько элементарных слов: «рука», «глаз», «рот» и другие столь же очевидные существительные, обозначающие предметы и понятия, которые можно показать и назвать. Но ему было трудно продвинуться дальше. Однако через какое-то время хаос в его голове начал приобретать логичность и упорядоченность; а потом, к его удивлению и удовольствию, Харпириас стал быстро осваивать основные элементы языка.
Но даже после этого грамматика оставалась для него загадкой, а его произношение многих слов было до сих пор так далеко от совершенства, что девушка хохотала до судорог. Все же он накопил достаточно большой словарный запас, так что вскоре уже мог разговаривать с ней, если можно так выразиться, при помощи смеси из искаженных слов, усиленной жестикуляции И сложной пантомимы.
Снова он рассказывал ей о Маджипуре, о его славе и великолепии. На этот раз Ивла Йевикеник, казалось, поняла намного больше. Она замирала от восторга, когда он описывал ей мир, лежащий за ледяным барьером. Ее глаза широко раскрывались от изумления — и, возможно, недоверия, — когда он рассказывал ей о Замковой горе и ее Пятидесяти Городах, о Большом Морпине с его зеркальными ледяными спусками и колесницами, о Халанксе и его обширных поместьях, о Норморке и его великой каменной стене, и мощных вратах Деккерета, и о возвышающемся над всем остальным древнем Замке лорда Амбинола со всеми его бесчисленными тысячами комнат, раскинувшемся словно гигантский многорукий спрут на вершине Горы.
Он рассказал ей о величайшей реке Зимр, не уступающей по размерам океану, и неисчислимых городах на ее берегах — Белке, Кларисканзе,
Гуркейне, Семироде, Импемонде, Большом Хаунфорте и всех остальных, а также о том месте, где Зимр сливается со своей рекой-сестрой Стейч и образует огромное Внутреннее море, на неоглядных берегах которого построен город белых башен — Ни-мойя.
Произнося названия этих мест, Харпириас почувствовал прилив тоски по дому, даже называя те города, которых никогда не видел, даже говоря о Ни-мойе, которую прежде ненавидел.
Потому что все они были Маджипуром, бывал ли он в них или нет; а в этих голых и пустынных ледяных краях он чувствовал себя беспомощным и отрезанным от того Маджипура, который знал, как бы он ни пытался убедить себя, что это тоже Маджипур.
Он долго рассказывал ей о Маджипуре, после чего им стало легче говорить друг с другом, а после спросил ее о тех существах, которых они видели на высоком гребне, и о причине столь гневной реакции ее отца на их презрительные позы и пляски.
— Кто они? — спросил Харпириас — Ты знаешь?
— Они дьяволы. Дикие люди. Живут у Замерзшего моря.
То, о чем она говорила, находилось на самой северной оконечности
Граничья Кинтора, почти на полюсе планеты. Крайний предел мира, за которым начиналось ничто. Место, где, если верить мифам и древним представлениям географов, сам океан превращался в слой вечного льда, а человек не мог выжить.
— Что за люди, Ивла Йевикеник? Они выглядят так же, как мы?
— Нет.
— А как?
Она подыскивала слова и не смогла найти нужных, и тогда начала двигаться по комнате как-то странно, боком, сгорбив сведенные вперед плечи, ее руки болтались у туловища, словно лишенные силы. Сперва Харпириас был озадачен, но постепенно с изумлением понял, что ее пантомима — это имитация Коринаама, его щуплой фигуры, его манеры ходить.
Харпириас указал в сторону комнаты, следующей по коридору за его комнатой, где жил Коринаам.
— Ты хочешь сказать, что они метаморфы? — И он тоже изобразил повадки Коринаама.
— Да. Да. Метаморфы. — Ивла Йевикеник улыбнулась ему и захлопала в ладоши, радуясь, что так удачно ответила на его вопрос.
Метаморфы! Значит, это правда! Как он и подозревал.
Или он сам подсказал ей этот ответ? Может быть, она просто говорит ему то, что он, по ее мнению, желал бы услышать?
Может быть. Но у Харпириаса было такое ощущение, что ее сведения точны. Те создания в горах во время танца были похожи на людей; но когда они после убегали, то передвигались на четвереньках — а это не под силу ни одному человеку. Единственным разумным объяснением, которое он мог придумать, было то, что они изменили форму тела.
А Коринаам, который отвечал так уклончиво, когда Харпириас дважды пытался вытянуть из него, что он о них думает, — он, должно быть, сразу узнал, что люди с гор — его дальние сородичи, некая разновидность диких северных метаморфов. И по каким-то своим причинам не захотел это подтвердить.
Что делать племени диких метаморфов на берегах Замерзшего моря?
Харпириас знал, что в прежние времена, до прилета первых людей-поселенцев, тысячи лет назад, пиуривары жили в любом месте гигантской планеты, где только пожелают. Их столица находилась в
Велализиере, в центральной части юга Алханроэля, и его производящие ошеломляющее впечатление каменные развалины все еще сохранились, их мог увидеть любой. Существовали и другие поселения метаморфов, ныне бесследно исчезнувшие, на противоположной стороне от Внутреннего моря, в лесах Зимроэля и даже в пустынях изолированного континента Сувраэль. Но к чему им было забираться в ледяные северные земли? До сих пор все думали, что народ метаморфов предпочитает теплый климат.
Харпириас снова вспомнил легенду о сотворении мира, которую рассказал ему Коринаам во время их путешествия из Ни-мойи — ту, в которой огромная зверюга в одиночестве бродила в горах севера, единственная обитательница на всей планете, и породила первых пиуриваров, собственным языком вырезав их из льда.
Из этой сказки Харпириас узнал, что пиуривары считали эти холодные северные края своим самым древним домом, из которого они начали мигрировать и постепенно расселились по всему Маджипуру.
Были ли эти дикие дьяволы льдов последними остатками тех древних метаморфов, все еще кочующими по изрезанным, истерзанным скалам территории далеких предков их расы?
Наверное, нет, решил Харпириас. Более вероятно, что миф о северном происхождении был всего лишь мифом и это какая-то забытая группа, которая во время завоевания Маджипура людьми убежала на крайний север в поисках убежища. Просто они с тех пор остались в этих удаленных районах, и об их существовании не знали даже их сородичи метаморфы. Так же, как все эти столетия отиноры без помех жили затворниками в своем окруженном горами убежище.
— Расскажи мне побольше, — попросил он девушку. — Все, что знаешь о них.
Но она могла рассказать немного. Медленно, собрав все свое терпение, он вытянул из нее все, что она знала.
— Они — эйлилилалы, — сказала она.
Он предположил, что так их называют отиноры; а секунду спустя Харпириас вспомнил, именно это слово в ярости кричал Тойкелла, и это слово Коринаам перевел «враги… враги».
Возможно, это слово имеет два значения на языке отиноров, второе значение служило названием ненавистного племени метаморфов, обитающего в горах; но Коринаам этого знать не мог.
Ивла Йевикеник рассказала ему, что эйлилилалы периодически спускаются со своих бесплодных, негостеприимных высот и всячески вредят отинорам, воруют их запасы сушеного мяса и совершают набеги на загоны для скота.
В прошлые годы между отинорами и эйлилилалами шла большая война, даже сейчас отиноры обычно без предупреждения убивали при встрече любого эйлилилала.
А теперь эйлилилалы вернулись на земли отиноров. По словам Ивлы
Йевикеник, это они недавно стали убивать священных хайбараков и в знак насмешки сбрасывали их туши вниз.
Никто не знал почему. Возможно, это начало новой войны между племенами. Короля это очень встревожило, и его беспокойство сильно возросло после появления группы эйлилилалов на горных пастбищах во время королевской охоты — что является плохим предзнаменованием. Вот почему он приказал прекратить охоту, как только смог добыть хотя бы одного зверя.
Больше девушка не смогла ничего рассказать.
Но она дала ему для начала кое-что. Харпириас был ей за это благодарен и сказал ей об этом, насколько хватило его познаний в языке.
Прежде он никогда не задумывался над проблемой изучения другого языка. За исключением этой горной страны, на всей планете понимали маджипурскую речь, и принцу с Замковой горы ни к чему было брать на себя труд знакомиться с языками, на которых общались между собой врууны, скандары, лиимены или представители любых других национальных меньшинств, обитающих на планете.
Ивла Йевикеник изо всех сил старалась ему помочь. Для нее это было игрой, еще одной забавой, которую они могли делить друг с другом между любовными играми. Она по-детски приходила в восторг от их лингвистических занятий. Пусть у нее тело женщины, думал Харпириас, но в действительности она всего лишь девчонка, и к тому же до крайности простодушная.
Возможно, он кажется ей какой-то занимательной куклой в натуральную величину, которую ее отец пожелал ей подарить. А научить Харпириаса говорить по-отинорски — всего лишь еще одна разновидность игры с этой новой куклой.
Поначалу дело двигалось медленно. Харпириасу довольно легко дались несколько элементарных слов: «рука», «глаз», «рот» и другие столь же очевидные существительные, обозначающие предметы и понятия, которые можно показать и назвать. Но ему было трудно продвинуться дальше. Однако через какое-то время хаос в его голове начал приобретать логичность и упорядоченность; а потом, к его удивлению и удовольствию, Харпириас стал быстро осваивать основные элементы языка.
Но даже после этого грамматика оставалась для него загадкой, а его произношение многих слов было до сих пор так далеко от совершенства, что девушка хохотала до судорог. Все же он накопил достаточно большой словарный запас, так что вскоре уже мог разговаривать с ней, если можно так выразиться, при помощи смеси из искаженных слов, усиленной жестикуляции И сложной пантомимы.
Снова он рассказывал ей о Маджипуре, о его славе и великолепии. На этот раз Ивла Йевикеник, казалось, поняла намного больше. Она замирала от восторга, когда он описывал ей мир, лежащий за ледяным барьером. Ее глаза широко раскрывались от изумления — и, возможно, недоверия, — когда он рассказывал ей о Замковой горе и ее Пятидесяти Городах, о Большом Морпине с его зеркальными ледяными спусками и колесницами, о Халанксе и его обширных поместьях, о Норморке и его великой каменной стене, и мощных вратах Деккерета, и о возвышающемся над всем остальным древнем Замке лорда Амбинола со всеми его бесчисленными тысячами комнат, раскинувшемся словно гигантский многорукий спрут на вершине Горы.
Он рассказал ей о величайшей реке Зимр, не уступающей по размерам океану, и неисчислимых городах на ее берегах — Белке, Кларисканзе,
Гуркейне, Семироде, Импемонде, Большом Хаунфорте и всех остальных, а также о том месте, где Зимр сливается со своей рекой-сестрой Стейч и образует огромное Внутреннее море, на неоглядных берегах которого построен город белых башен — Ни-мойя.
Произнося названия этих мест, Харпириас почувствовал прилив тоски по дому, даже называя те города, которых никогда не видел, даже говоря о Ни-мойе, которую прежде ненавидел.
Потому что все они были Маджипуром, бывал ли он в них или нет; а в этих голых и пустынных ледяных краях он чувствовал себя беспомощным и отрезанным от того Маджипура, который знал, как бы он ни пытался убедить себя, что это тоже Маджипур.
Он долго рассказывал ей о Маджипуре, после чего им стало легче говорить друг с другом, а после спросил ее о тех существах, которых они видели на высоком гребне, и о причине столь гневной реакции ее отца на их презрительные позы и пляски.
— Кто они? — спросил Харпириас — Ты знаешь?
— Они дьяволы. Дикие люди. Живут у Замерзшего моря.
То, о чем она говорила, находилось на самой северной оконечности
Граничья Кинтора, почти на полюсе планеты. Крайний предел мира, за которым начиналось ничто. Место, где, если верить мифам и древним представлениям географов, сам океан превращался в слой вечного льда, а человек не мог выжить.
— Что за люди, Ивла Йевикеник? Они выглядят так же, как мы?
— Нет.
— А как?
Она подыскивала слова и не смогла найти нужных, и тогда начала двигаться по комнате как-то странно, боком, сгорбив сведенные вперед плечи, ее руки болтались у туловища, словно лишенные силы. Сперва Харпириас был озадачен, но постепенно с изумлением понял, что ее пантомима — это имитация Коринаама, его щуплой фигуры, его манеры ходить.
Харпириас указал в сторону комнаты, следующей по коридору за его комнатой, где жил Коринаам.
— Ты хочешь сказать, что они метаморфы? — И он тоже изобразил повадки Коринаама.
— Да. Да. Метаморфы. — Ивла Йевикеник улыбнулась ему и захлопала в ладоши, радуясь, что так удачно ответила на его вопрос.
Метаморфы! Значит, это правда! Как он и подозревал.
Или он сам подсказал ей этот ответ? Может быть, она просто говорит ему то, что он, по ее мнению, желал бы услышать?
Может быть. Но у Харпириаса было такое ощущение, что ее сведения точны. Те создания в горах во время танца были похожи на людей; но когда они после убегали, то передвигались на четвереньках — а это не под силу ни одному человеку. Единственным разумным объяснением, которое он мог придумать, было то, что они изменили форму тела.
А Коринаам, который отвечал так уклончиво, когда Харпириас дважды пытался вытянуть из него, что он о них думает, — он, должно быть, сразу узнал, что люди с гор — его дальние сородичи, некая разновидность диких северных метаморфов. И по каким-то своим причинам не захотел это подтвердить.
Что делать племени диких метаморфов на берегах Замерзшего моря?
Харпириас знал, что в прежние времена, до прилета первых людей-поселенцев, тысячи лет назад, пиуривары жили в любом месте гигантской планеты, где только пожелают. Их столица находилась в
Велализиере, в центральной части юга Алханроэля, и его производящие ошеломляющее впечатление каменные развалины все еще сохранились, их мог увидеть любой. Существовали и другие поселения метаморфов, ныне бесследно исчезнувшие, на противоположной стороне от Внутреннего моря, в лесах Зимроэля и даже в пустынях изолированного континента Сувраэль. Но к чему им было забираться в ледяные северные земли? До сих пор все думали, что народ метаморфов предпочитает теплый климат.
Харпириас снова вспомнил легенду о сотворении мира, которую рассказал ему Коринаам во время их путешествия из Ни-мойи — ту, в которой огромная зверюга в одиночестве бродила в горах севера, единственная обитательница на всей планете, и породила первых пиуриваров, собственным языком вырезав их из льда.
Из этой сказки Харпириас узнал, что пиуривары считали эти холодные северные края своим самым древним домом, из которого они начали мигрировать и постепенно расселились по всему Маджипуру.
Были ли эти дикие дьяволы льдов последними остатками тех древних метаморфов, все еще кочующими по изрезанным, истерзанным скалам территории далеких предков их расы?
Наверное, нет, решил Харпириас. Более вероятно, что миф о северном происхождении был всего лишь мифом и это какая-то забытая группа, которая во время завоевания Маджипура людьми убежала на крайний север в поисках убежища. Просто они с тех пор остались в этих удаленных районах, и об их существовании не знали даже их сородичи метаморфы. Так же, как все эти столетия отиноры без помех жили затворниками в своем окруженном горами убежище.
— Расскажи мне побольше, — попросил он девушку. — Все, что знаешь о них.
Но она могла рассказать немного. Медленно, собрав все свое терпение, он вытянул из нее все, что она знала.
— Они — эйлилилалы, — сказала она.
Он предположил, что так их называют отиноры; а секунду спустя Харпириас вспомнил, именно это слово в ярости кричал Тойкелла, и это слово Коринаам перевел «враги… враги».
Возможно, это слово имеет два значения на языке отиноров, второе значение служило названием ненавистного племени метаморфов, обитающего в горах; но Коринаам этого знать не мог.
Ивла Йевикеник рассказала ему, что эйлилилалы периодически спускаются со своих бесплодных, негостеприимных высот и всячески вредят отинорам, воруют их запасы сушеного мяса и совершают набеги на загоны для скота.
В прошлые годы между отинорами и эйлилилалами шла большая война, даже сейчас отиноры обычно без предупреждения убивали при встрече любого эйлилилала.
А теперь эйлилилалы вернулись на земли отиноров. По словам Ивлы
Йевикеник, это они недавно стали убивать священных хайбараков и в знак насмешки сбрасывали их туши вниз.
Никто не знал почему. Возможно, это начало новой войны между племенами. Короля это очень встревожило, и его беспокойство сильно возросло после появления группы эйлилилалов на горных пастбищах во время королевской охоты — что является плохим предзнаменованием. Вот почему он приказал прекратить охоту, как только смог добыть хотя бы одного зверя.
Больше девушка не смогла ничего рассказать.
Но она дала ему для начала кое-что. Харпириас был ей за это благодарен и сказал ей об этом, насколько хватило его познаний в языке.